Донна Валентина. Покоренная поцелуем

   Девушка с кухни резко остановилась на бегу перед раскрытой дверью, ведущей в покои. Она стояла вся дрожа, словно самочка оленя, окруженная послушными охотнику гончими. Мария инстинктивно сделала несколько шагов вперед, чтобы скрыть Хью от взгляда девушки.
   - Что случилось? - Выйдя из покоев, она повела ее в глубь коридора.
   - Я.., миледи... - Девушка так быстро заговорила, что Мария не могла разобрать ни слова. В эту минуту у них за спиной вырос громоздкий Уолтер.
   - Что ты здесь делаешь, милочка? - Бросив негодующий, извиняющийся взгляд на Марию, он попытался схватить девушку за руку. Но она увернулась и испуганно замерла, умоляюще взирая на Марию.
   - Оставь ее в покое, Уолтер. Тебя зовет хозяин.
   Иди к нему. Узнай, что ему от тебя нужно.
   Уолтер открыл дверь, но в комнату вошел не он, - туда впереди него проскользнул Фен через узкую щель, словно был готов прежде умереть, чем позволить Уолтеру перешагнуть через порог первому.
   Уолтер, выругавшись, хотел было сильно ударить юношу, но Мария перехватила его руку. Время от времени Фен демонстрировал свои странные выходки, не желая подпускать близко к Хью норманнского рыцаря, если только рядом не было ни Марии, ни Эдит. Благодаря его заботам, Хью никогда ни в чем не нуждался.
   - Может, Хью заснул. Займи свой пост вот здесь, Уолтер, а дверь пусть остается закрытой.
   Как только Уолтер стал на свой пост, Мария вновь подошла к девушке. Она сейчас испытывала облегчение от того, что сумела скрыть от посторонних тяжелое состояние Хью, и теперь не гневалась за неожиданное вторжение этой девушки.
   - Наверное, у тебя были на то веские причины, раз ты самовольно оставила кухню.
   - Да, миледи. - Намеренно вкрадчивый, успокаивающий голос Марии, судя по всему, восстановил ее уверенность в себе.
   - Старый священник просит, чтобы господин Хью поговорил с ним.
   - Это невозможно.
   Лэндуолдский священник, отец Бруно, сумел доказать на деле, что он является реалистически мыслящим, ценным союзником. Мария не доверяла ему до такой степени, чтобы раскрыть перед ним тайну хаю, она все же не желала ставить под угрозу их взаимоотношения.
   - У господина Хью сегодня очень много дел. Налей вина. Я сама встречу его в холле.
   - Нет, миледи. - Девушка очень волновалась. Она неловко теребила руками передник. - Отец Бруно ожидает, сидя на муле во дворе. Он говорит.., он говорит, что больше его ноги не будет в поместье Лэндуолд до тех пор, пока новый правитель не наведет повсюду порядок. Прошу вас, пойдите к нему.
   На самом деле трудно сказать, кто из них был более упрям - старый жирный мул или такой же жирный священник, сидевший у него на спине. Хотя Мария на ходу набросила на себя плащ, она сразу же задрожала на холодном мартовском ветру. Ее знакомство со священником приучило ее создавать удобства для людей.
   - Входите, входите, отец Бруно, - упрашивала она его. - Сейчас повар подогреет сидр, и мы с вами сразу согреемся. Мы поудобнее устроимся возле камина, и вы расскажете мне, что вас привело сюда.
   - Я этого не сделаю.
   - Значит, мы должны торчать здесь, на холоде, и кричать друг на друга через дверь, как торговки на рыбном рынке?
   - Вы пытаетесь незаслуженно оболгать торговок рыбой, - ответил отец Бруно, выпрямившись в седле. Они обращаются со своим немудреным товаром, проявляя скорое и безболезненное милосердие. Я хочу поговорить с господином Хью по поводу его отношения к Ротгару, бывшему владельцу этого поместья.
   Священник говорил с торжественностью и убежденностью, с которыми он поучал грешников с высоты своей кафедры. Его слова долетали до самого дальнего угла двора, привлекая внимание всех людей, находившихся в Лэндуолде.
   Мария принялась лихорадочно искать причину, чтобы не допустить решительно настроенного священника до Хью. Она знала, что он испытывал необычайную любовь к своему мулу.
   - Вы хотя бы подумали о вашем животном, мой друг священник. Он получит целую меру овса. А мы тем временем, когда он будет жевать овес, поговорим с вами в конюшне. Хью сейчас лежит в кровати - у него лихорадка, и я опасаюсь, как бы он случайно не заразил вас.
   У отца Бруно задрожали губы, он знал наперед, что она обязательно добьется своего.
   - Я слышал, что в Гилуите разразилась чума. Может, господин Хью страдает этой болезнью? Необходимо ли ему... - Священник проглотил последние слова, затем, глубоко вздохнув, продолжал:
   - Не следует ли мне причастить у края его ложа?
   - Нет, отец. Скорее всего, это рецидив той лихорадки, которую он подцепил, когда был на юге, где принимал участие в рыцарском турнире. Время от времени она возвращается.
   По выражению лица священника было видно, что он испытывал от ее слов сильное облегчение и она решила воспользоваться до конца своим преимуществом.
   - Пойдемте. Давайте покормим вашего мула. Стоило священнику повернуть голову в сторону конюшни, как его мул живо поскакал в ее направлении. Подобрав юбки, Мария едва поспевала за ним, молодой конюх придерживал мула, пока с него слезал тучный священник, и Мария, после того как кормушку наполнили овсом, выпроводила из конюшни всю прислугу. Когда в конюшню загоняли лошадей, волов и коров, воздух в ней сразу же нагревался от их исходящих паром, покрытых потом шкур. Но в это время дня рыцари обычно тренировали своих боевых коней в полях, коровы щипали первую траву на лугах, а волы возили деревья для строительства замка. Когда здесь не было животных, в конюшне было так же холодно, как и снаружи. А она велела закрыть Ротгара в курятнике. Она потуже запахнула на себе плащ, а отец Бруно учащенно дышал, пытаясь согреться. Без всякого вступления он сразу перешел к существу своей жалобы.
   - Народ в Лэндуолде рассказал мне такие вещи, от которых у меня душа не на месте. Разве вам недостаточно того, что новый король пожаловал вам земли, принадлежащие Ротгару? Нет, вам еще нужно его подвергнуть пыткам, морить его голодом, унизить его гордость, чувство собственного достоинства, а уж потом казнить.
   - Может, ему на самом деле холодно, но вряд ли это можно назвать пыткой, сказала Мария, бросив виноватый взгляд в сторону курятника. - К тому же Ротгар сам отказался от еды. Я ему предлагала. Мы с ним обращаемся довольно мягко.
   - Мне сказали, что он уже не человек, одна кожа и кости, ну а что касается пыток, то как назвать это иначе, миледи, если вы отдали приказ бросить его в холодный курятник почти без одежды? Кроме того, я слышал, что сэр Гилберт колол его мечом, когда он, беспомощный и невооруженный, лежал у его ног.
   - Это был всего булавочный укол. - Воспоминание о проявленной Гилбертом жестокости глубоко ранило ее сердце, но она чувствовала своей обязанностью в данный момент заступиться за своего сторонника-норманна.
   - Да, что касается ваших слов о том, что он представляет собой серьезную угрозу для вас. Насколько я понимаю, Гилберт бросился на Ротгара, чтобы тот не мог вскочить на ноги и разоружить всех норманнских рыцарей, присутствовавших в эту минуту в зале.
   - Чтобы разоружить нас всех, сэр священник, ему не нужно даже шевельнуть и пальцем, - мягко возразила она. - Все эти долгие месяцы память о нем была сильнейшим возбудителем для всех его крестьян. Теперь, когда он вернулся, боюсь, они отшатнутся от нас еще больше, чем могут навлечь на себя гнев Вильгельма, а это может привести к гораздо большим смертям и к более серьезным разрушениям, таким, что даже трудно себе представить.
   - Значит, вы решили его казнить?! В тоне, с которым он произнес эти слова, чувствовалась обреченность, готовность принять все, как есть, а это указывало на то, что он и не ожидал другого ответа, несмотря на свое дерзкое появление перед домом господина Лэндуолда. Основываясь на личном опыте, Мария делила всех священников на две породы: избалованных, маменькиных сынков богатых отцов, у которых не было необходимости ни перед кем заискивать, и неприметных, скромных, угодливых, стремящихся торговать благословениями, отпускать за деньги грехи или даже обещать спасение за приличную сумму. Мария была поражена тем, что этот уже немолодой священник нашел в себе достаточно мужества, чтобы сесть на своего древнего мула и отправиться защищать свое безнадежное дело перед норманнскими завоевателями. Это не похоже на других священников. Она почувствовала вдруг глубокое уважение к отцу Бруно, которое подталкивало ее ему исповедоваться. В студеном воздухе послышался вопль Хью.
   - Пытают, - сказал отец Бруно. Он бросил на Марию злобный, самодовольный взгляд, и ее порыв откровенно поговорить с ним погас, увял, словно роза, тронутая морозцем.
   - Можете говорить все, что вам угодно, - сказала она ледяным тоном, - но Ротгар не умирает, он не голодает, и его никто не пытает.
   Отец Бруно ожидал от нее дальнейших объяснений с привычной готовностью человека, проведшего не один час в исповедальне.
   Мария решила нанести удар по его самодовольству.
   - В таком случае что вы нам посоветуете сделать с ним?
   Прямо у нее на глазах священник переменился - теперь он был уже не исповедником, а просто просителем.
   - Леди, Ротгару было всего семнадцать лет, когда умер его отец. Его несовершеннолетие ни о чем не говорило, так как, клянусь, он родился здесь, в Лэндуолде, и в его жилах течет не кровь, а вода нашей реки, все его тело вскормлено плодородной почвой Лэндуолда. В силу своих обязанностей мне приходится бывать и в других поместьях. Ни одно из них не управлялось ни одним господином, испытывающим такую любовь к своей земле, к своему народу. Иногда я даже приходил от этого в отчаяние и обвинял его в том, что он ставит любовь к Лэндуолду выше любви к Богу.
   Если в эту минуту священник пытался отстоять дело Ротгара, то он оказывал ему тем самым плохую услугу. А когда Мария услыхала об одержимости этого человека, влюбленного до такой степени в Лэндуолд, у нее по спине от страха поползли мурашки. Теперь она начинала сомневаться в мудрости разработанного ею плана сохранить жизнь Ротгару.
   Отец Бруно, казалось, понял терзающие ее страхи. Он поднял руку, чтобы предотвратить смертельный удар, посланный в направлении Ротгара.
   - Эту одержимость, миледи, можно.., обратить себе на пользу.
   - Каким образом? - спросила Мария, не скрывая любопытства. Ей очень хотелось узнать, могло ли предложение отца Бруно укрепить ее собственные, наполовину сформированные идеи.
   - Можете не сомневаться - сегодня я провел всю ночь на коленях, вознося молитвы Богу, надеясь на божественное вдохновение. И он ниспослал мне его, миледи, в тот момент, когда я чуть не потерял сознание от напряжения. Вероятно, господина Хью в это мгновение посетила та же мысль. Теперь Марии пришлось замолчать в ожидании дальнейших объяснений.
   - Сегодня утром я проезжал мимо строительной площадки, где возводят замок. Мои старые глаза все же позволили мне убедиться в том, как мало до сих пор было сделано. А моих старых ушей достигли голоса, выражавшие недовольство и мятежные мысли. Это происходит только здесь, в Лэндуолде. Этого нет в Кенуике. - Мария продолжала хранить молчание, и старик священник тяжело вздохнул, словно преподаватель, раздраженный неспособностью своего ученика постичь простейшую истину. - Кенуик, миледи. Тамошние крестьяне начали поддерживать господина Хью, как только он взял в жены Эдит.
   - Хью вряд ли может жениться на Ротгаре, - съязвила, рассмеявшись, Мария.
   - Нет, не может. Но вы можете выйти за него замуж, леди Мария.
   - Ха!
   Один-единственный слог, выражающий скорее неверие, чем юмор, эхом отозвался от стен конюшни, заставив мула задрать голову и направить свои воспрянувшие длинные и неуклюжие уши в сторону Марии. Она благодарила Бога за то, что это четвероногое животное было единственным свидетелем безумного плана отца Бруно.
   - Вы сестра господина и, если я правильно все понимаю, не обделены определенным влиянием. Если рядом с вами будет стоять Ротгар, народ Лэндуолда резко изменит обо всем мнение.
   - Нет, - сказала она твердым голосом. Ее муж Ранульф любил ее, но, тем не менее, ее жизнь была ничем иным, как одиночеством и отчуждением, как при его жизни, так и после его смерти. Насколько все будет хуже, если связать свою жизнь с человеком, который на полном основании мог поставить ей в вину утрату того, что принадлежало ему по праву рождения, который будет в результате мстить ей, мстить мелочно, не по-мужски. Нужно забыть о том, как встрепенулось ее сердце, когда она прикоснулась к Ротгару. Такое случается в жизни... Теперь у меня есть свой дом. Я больше не выйду замуж, - сказала она.
   - Но, леди...
   - Нет, - повторила она. - Но я прислушаюсь к вашему совету и постараюсь воспользоваться той любовью, который этот человек испытывает к этому краю. Если он поймет все правильно, то, может, использует свое влияние на крестьян в нашу пользу. Если он так поступит, я освобожу его - пусть ищет счастья в другом месте.
   - Брак станет стимулом для его сотрудничества с вами, леди. Для таких, как он, нет большего счастья в жизни, чем возможность прожить свои дни на земле, которую он любит.
   - Да, в этом есть большой соблазн, - сказала Мария, раздражаясь упрямством священника. - Если все будет делать так, как я ему скажу, то он сохранит голову на плечах.
   Они оба молчали, когда разочарованный священник старательно выводил из денника мула, и потом долго взбирался в седло.
   - Вы должны выпустить его из курятника, - сказал он, - вы должны следить, чтобы он не голодал и чтобы меч Гилберта покоился в ножнах. Если вы этого не сможете сделать, то тогда лучше велите его казнить - тем самым вы проявите какую-то доброту по отношению к нему. Такие люди, как Ротгар, не выносят заточения.
   - Хорошо, - согласилась она и, подчиняясь инстинкту, неожиданно добавила:
   - Да, я вижу вы его истинный и верный друг, отец Бруно.
   - Я просто забочусь о народе Лэндуолда, - священник осенил ее крестным знамением. - Вильгельм мог прислать сюда кое-кого и похуже вас. И все же я буду молиться, Мария.
   Она не знала, услыхал ли он, как она прошептала "благодарю вас", в ту минуту, когда мул, упрямясь, выскочил из конюшни во двор, освещенный холодным зимним солнцем.
   - Леди Мария!
   - Ну что тебе еще? - устало вздохнув, спросила Мария. На пороге, вся дрожа от холода, стояла та девушка, которая сообщила ей о визите отца Бруно.
   - Прибыл Филипп Мартел, миледи. Он хочет встретиться с господином.., я имею в виду.., господином Ротгаром.
   Судя по всему, у нее так и не будет достаточно времени, чтобы сделать свой выбор в отношении Ротгара Лэндуолдского. То один ей досаждает, то другой, они, право, смогут свести ее преждевременно в могилу. Лучше всего сейчас поговорить с глазу на глаз с саксом, убедиться, намерен ли он сотрудничать.
   - Разыщи сэра Стифэна и пошли его ко мне. Поставь для Филиппа табуретку поудобнее возле самого огня и принеси ему кружку эля, - сказала она девушке. Мне прежде нужно кое-что сделать. - Она направилась прямо к курятнику, а в мозгу у нее молоточком стучала мысль - как бы ухитриться поговорить наедине с человеком, который мог бы стать ее злейшим врагом.
   Глава 5
   Ротгар полулежал, опершись о стену, поддерживая одним локтем вес своего тела. Он поджал длинные ноги, чтобы разместить их на узком пространстве. Он посмотрел в ее сторону, прикрыв свободной рукой глаза от ударившего в лицо снопа яркого света. Узнав ее, он быстро убрал стоявший рядом какой-то предмет и торопливо зарыл его в вонючую солому.
   Мария легко ориентировалась во мраке курятника. Она заметила, что он спрятал - бурдюк, в котором можно хранить либо вино, либо эль. У него его не было, когда она велела закрыть его здесь, и она сильно сомневалась, что сэр Уолтер позаботился об удобствах Ротгара.
   Вероятно, ночью у него кто-то был, и его попытка скрыть это от нее, означала, что он хочет сохранить ночной визит втайне. Она помнила о предостережениях Гилберта и отца Бруно о народном недовольстве и возможном мятеже, поэтому она, крепко ухватившись за створку двери, выпалила абсолютно бессмысленное предложение, только чтобы скрыть от него свою растерянность.
   - Не хотелось бы вам, Ротгар Лэндуолдский, еще раз искупаться?
   - Вероятно, организация купаний является вашей специальностью, леди Мария?
   - Что вы сказали?
   - Может, я не расслышал вашего предложения? Мысли о купании в последнее время меня просто преследуют.
   Его голос, хрипловатый, богатый полутонами добродушного юмора, казалось, приковал ее руку к двери. Его ленивая поза, расслабленное выражение лица превращали в насмешку все ее усилия по охране с тыла своей персоны с помощью рыцаря Стифэна. Поведение Ротгара либо было уловкой с целью отвлечь ее внимание от бурдюка, либо намекало на его готовность услышать то, что она пришла ему сказать. Она решила не подавать виду, что заметила, как он прятал от нее бурдюк.
   - Отец Бруно выражает беспокойство в связи с тем, что вас здесь донимает холод.
   - Нет, миледи. Я обнаружил, что у куриного помета есть немало достоинств, включая и тот факт, что он излучает тепло.
   - Хорошо. В таком случае, выходите, если только у вас есть желание покинуть свое уютное ложе, - сказала она, указывая на стоявшего в отдалении сэра Стифэна. Она сделала шаг в сторону, чтобы пропустить его, но он не торопился подниматься, долго потягивался, почесывался, и она заметила, как ногами он старался придвинуть побольше сена к тому месту, где находился бурдюк. Подойдя к двери, он не знал, как ему поступить.
   - Вам следует идти впереди меня, миледи.
   - Ни в коем случае, - запротестовал сэр Стифэн и молниеносно схватил рукой его за запястье, протащив его через двор. Потом он заломил руку Ротгара ему за спину.
   Пот выступил на лбу у Ротгара, он тяжело дышал, в глазах пробивалась едва сдерживаемая ярость. Если бы Мария не заметила этих признаков гнева, то, вероятно, поверила бы выражению его лица, свойственного кающемуся грешнику, когда он с трудом проговорил:
   - Я только.., хотел.., следовать.., за леди. Что это, продуманный куртузанский жест или же уловка, чтобы приблизиться к ней и схватить руками за горло?
   Мария отдавала себе отчет в том, что многие жители Лэндуолда, услышав шум в курятнике, собрались во дворе. Нельзя было тащить силой упирающегося, пытающегося вырваться из рук норманнского рыцаря - их прежнего правителя, это только больше разожжет их ненависть. Нужно поступить иначе, - эта мысль сверлила ей мозг с той минуты, когда она увидела искаженное от боли лицо Ротгара.
   - Отпусти его, Стифэн, - приказала Мария.
   Она бросила взгляд на Ротгара, его обман с бурдюком, его умение быстро подавлять вспыхнувший гнев.
   - Мы идем в особняк. Намерены ли вы идти тихо и мирно в сопровождении Стифэна, или же мы должны связать вам руки и относиться впредь как к пленнику?
   - Меня не нужно связывать.
   Они направились к толпе собравшихся во дворе саксов - Марии приходилось посещать бесчисленные рыцарские турниры, встречать отца и брата, возвращавшихся с победой после многих одержанных побед. Но никому из них не приходилось видеть такой толпы, которая с таким рвением, с таким остервенением приветствовала Ротгара Лэндуолдского на его пути от курятника до его прежнего дома. Казалось, все крестьяне, которые в это время не работали на полях или строительной площадке, собрались на господском дворе. Они выстроились в два ряда, и между ними шли, направляясь к дому, Мария, Ротгар и Стифэн. Согбенные от старости и болезней старики, беременные женщины, за юбки которых цеплялись смешные карапузы, юноши, отправленные работать на кухню, в конюшню, присматривать за двором, - все они, рискуя вызвать гнев норманнов, позабыв о своих обязанностях, радостно приветствовали своего прежнего правителя.
   - Мы ничего не забыли, Ротгар!
   - Не отчаивайся, милорд.
   - Мы о тебе позаботимся!
   - Мы ждем тебя, милорд!
   Мария шла впереди, твердым, решительным шагом, высоко задрав голову, но эта дорожка, казалось, никогда не кончится. Лица людей сияли от радости, они махали руками, хлопали в ладони, вытягивали шеи, чтобы только увидеть его, Ротгара, и эти жители Лэндуолда мало напоминали ей тот тихий, словно пребывающий в летаргическом сне, народ, который она привыкла здесь видеть. Они были так все поглощены, выражали такой энтузиазм при виде своего прежнего господина, что на нее никто не обращал внимания.
   Однажды она видела замерзшую во льду пруда лягушку, которая растопырила свои лапки, словно не желая умирать в этом ледяном гробу. Она указала на нее Хью, и он тотчас же разбил лед своей булавой, открывая доступ животворящей воде к несчастной жертве. Сейчас крестьяне, казалось, смотрели не на нее, а через нее, и ее не видели и, несмотря на ту обстановку строгой секретности, которую она создала вокруг личности Ротгара, эти люди просто упивались присутствием Ротгара.
   Никогда она еще не чувствовала себя такой одинокой.
   Ротгар подошел к ней совсем близко. Она чувствовала теплоту, излучаемую его телом. Абсурдное предложение отца Бруно не давало ей покоя. Она вдруг представила себе, как они идут вместе с Ротгаром, как он нежно прижимает ее к себе, - не подозрительный, настороженный чужеземец, а муж, как кладет ей руку на затылок, а она припадает головкой к его сильному плечу. Пропало одиночество. Исчезла необходимость продолжать этот отвратительный союз с Гилбертом, постоянно умиротворять Филиппа. Ротгар, подняв правую руку, приветствует толпу. Она машет левой. И от быстрой ходьбы ее бедро будет касаться его бедра...
   Какой-то пятилетний крепыш вырвался из рук матери. Он стал посредине дорожки, и Марии пришлось остановиться на несколько секунд. Этого было достаточно, чтобы заметить его рыжевато-коричневые с золотистым отливом волосы, блестящие голубые глаза, и удивление, сквозившее в знакомом взоре. Засунув грязные пальцы в рот, он в смущении бросал взгляды то на Марию, то на мать, а потом, задрав голову, посмотрел на Ротгара. Торчавшие во рту пальцы не мешали ему улыбаться, и затем, издав обрадованный негромкий крик, он протянул к нему свои маленькие руки.
   - Папа! - прокудахтал он, обхватив руками ногу Ротгара.
   Лицо Марии залило краской, когда Ротгар поднял мальчика на руки. Две головы - мужчины и мальчика - прислонились друг к дружке, - два лица оказались рядом: одно с пухлыми розоватыми щечками, а другое - изможденное, но между ними нельзя было не заметить признаков родства - родства очень близкого.
   Несомненно, один из незаконнорожденных сыновей Ротгара. Одни крестьяне весело смеялись, другие снисходительно посмеивались, когда ребенок ладошкой хлопал Ротгара, по заросшему подбородку. Она вспомнила, что священник осмелился предложить ей выйти замуж за человека, - который, вероятно, разбросал своих бастардов по всей деревне. Хуже того, ей нравились эти глупые мысли о таком браке.
   - Нет, я не твой папа, - ответил Ротгар, пытаясь говорить с притворной строгостью.
   - Нет, папа.
   - Посмотри получше, - предложил Ротгар и осклабился в страшной гримасе.
   Ребенок захихикал, вовсе не испугавшись, и грязным пальцем дотронулся до большого переднего зуба Ротгара.
   - Дядя Ротгар.
   Он, поставив мальчика на землю, взлохматил ему волосы и похлопал по попке. Ротгара, кажется, привлекала мать ребенка, пригожая сакская молодая женщина, помутневшие от тяжкой работы глаза которой, не отрываясь, глядели на прежнего владельца Лэндуолда. То необъяснимое чувство облегчения, которое испытала Мария от мысли, что ребенок не принадлежит к потомству Ротгара, вдруг исчезло, когда она заметила его беспокойный, задумчивый взгляд, брошенный на эту женщину.
   Может, ребенок на самом деле был его, но его научили называть Ротгара добрым дядей. Эти хитроумные представители знати часто отказывались от своих незаконнорожденных детей. Его повышенное, откровенное внимание к этой женщине свидетельствовало явно не о случайном интересе. Мария почувствовала, как тяжело у нее на сердце.
   Этот малыш словно открыл невидимые барьеры, и все жители Лэндуолда подступали все ближе к Ротгару, протягивали руки к нему, пытались прикоснуться, дотронуться до него. Путь к дому им постепенно отрезали. Страх остаться здесь, в окружении плотной толпы разгневанных крестьян, пересилил охватившее ее вновь разочарование.
   - Миледи, - позвал ее Стифэн. В голосе его чувствовалось предостережение.
   Ротгар, казалось, вовсе не хотел идти вперед, - все его внимание было поглощено этой женщиной с ребенком. Но если она прикажет Стифэну острием меча подогнать Ротгара, заставить его пошевеливаться, то это наверняка еще больше разгневает толпу. Мария потянула Ротгара за рукав, и только потом осознала, что он, вероятно, не мог бы отличить ее прикосновения от прикосновений дюжины страстных саксонок, питающих к нему особые чувства.
   Она осторожно взяла его за руку. Ротгар удивленно взглянул на нее, но она не испытывала никакого удовлетворения от того, что ей удалось отвлечь его внимание от женщины с ребенком. Вновь она почувствовала, как вспыхнуло у нее лицо. Это все от развязности, в этом нет никакого сомнения. Ей следует стыдиться, что сердце так сильно забилось, заставляя еще раз вспомнить тот вечер, когда она дотронулась до его затылка и почувствовала, как его кровь бьется в унисон с ее собственной.
   Ее рука, зажатая в его руке, казалась такой маленькой-маленькой.
   Может, он и слишком тощий, но его рука сохранила и форму и плоть человека, привычного к тяжелому труду. Набитые работой мозоли слегка царапали мягкие подушечки ее ладони, его длинные проворные пальцы старались сжимать ее пальцы мягко, не причиняя боли, и его предосторожность говорила о той могучей силе, которая скрыта в нем.