Донна Валентина. Покоренная поцелуем

   Побросав инструменты, они подбежали к нему, окружили, все потянулись к нему, как пчелы к родному улью. Он слез с осла, постоял среди них; она не спускала с него глаз. Его коротко остриженная голова возвышалась над другими, а солнечные лучи отражались от его коричнево-рыжеватых с золотым отливом волос.
   - Может, стоит подъехать поближе, миледи? - поинтересовался Уолтер. - Он может там рассказывать им всякие небылицы.
   В этот момент Ротгар бросил на нее взгляд через плечо. До него было довольно далеко, значит, она лишь, позволив разыграться своему воображению, представляла его горящие от уязвленной гордости глаза, которые без всяких слов говорили, что, несмотря на боль в сердце, он выполнит свое обещание. У нее стало горько во рту при воспоминании о тех угрозах, к которым она была вынуждена прибегнуть, чтобы заручиться таким обещанием.
   - Он дал слово, Уолтер, - ответила она рыцарю. - И я ему доверяю.
   - У вас так же поврежден рассудок, как и у брата, - съязвил Филипп. Разве можно доверять англичанам? Особенно саксам?
   - Филипп! - Грубый окрик Уолтера привел их всех в замешательство. - Не смей разговаривать в таком тоне с миледи! Кроме того, не забывай, ты теперь тоже землевладелец и должен понимать, до каких пределов можно идти, чтобы не навредить самому себе. - В голосе ворчливого рыцаря чувствовалось уважение к Ротгару. Он молча продолжал наблюдать за ним.
   Они сидели на лошадях, - она вместе с рыцарями, - и хранили полное молчание, как и Хью, прислушиваясь к невразумительным перешептываниям в толпе. Время от времени глубокий, богатый полутонами голос Ротгара брал верх, вызывая громкие крики одобрения в толпе, которая тут же пыталась еще больше приблизиться к нему, чтобы все могли слышать его слова.
   "Вполне естественно с моей стороны, - убеждала она себя, - постараться узнать, что он им сказал"? Он был ее враг, несмотря на безотчетное доверие к нему. И так как он был враг, она была уверена, что лишь вражда, а не какие-то иные чувства заставили учащенно биться ее сердце, когда он наконец вышел из толпы и направился к ней.
   Концы туники развевались при ходьбе, напоминая ей вновь о его лишениях, заставляя ее еще раз устыдиться своего полного невнимания к его элементарным удобствам. Ведь она не позаботилась даже о том, чтобы ему принесли плащ, или хотя бы как следует накормила перед встречей с народом. Она тронула рукой привязанный к седлу небольшой узел, подумав о тех деликатесах, которые она хотела передать ему после того, как он выполнит данное ей обещание. Слава Богу, хоть об этом она не забыла. Большой кусок совсем нежирной ветчины, свежеиспеченный хлеб, твердый сыр отличного качества, бурдюк лучшего лэндуолдского, настоянного на одуванчиках вина. Все это, бесспорно, такая малость по сравнению с той ролью, которую он взял на себя.
   Сорвав на ходу несколько пучков высохшей травы, он подошел к жеребцу Хью и протянул корм. Он стоял, опустив голову, наблюдая за тем, как конь облизывал подарок.
   Все жители Лэндуолда не отрывали от него глаз, казалось, воздух вот-вот взорвется от перенасыщенного напряжения.
   - Вы должны понять, - сказал Ротгар дрожащим от нахлынувших на него эмоций голосом, - что эти люди ничего не знают о масштабе тех перемен, которые принес в Англию ваш щедрый, наделенный чувством юмора король Вильгельм. Я сказал им все, как меня просили, но они выражают абсолютно нереальную уверенность в моей способности восстановить здесь все так, как было прежде.
   Выходит, Гилберт был прав. Его попытки заручиться доверием крестьян по отношению к Хью были обречены на неудачу с самого начала. Разочарование как ножом резануло ее по сердцу.
   - И не следует осуществлять свои угрозы, - продолжал он бесстрастным тоном, словно эти слова пришли ему в голову только на обратном пути. - Они ничего не знают, но я придумал, как можно продемонстрировать английское подчинение норманнским владыкам.
   Жеребец толкнул его мордой в руку, требуя еще травы, а Ротгар Лэндуолдский в эту минуту опустился на одно колено перед Хью.
   Из груди Марии вырвался непрошеный вопль возмущения. Истинно кающийся грешник склонил бы на его месте голову, может, даже весь сжался бы от услужливой покорности, но Ротгар стоял на колене прямо, словно у него вместо позвоночника был вставлен кусок норманнского копья.
   Он смотрел прямо впереди себя, туда, где возле дома в Лэндуолде поднимался дым от костров; он был бледен, словно человек, страдающий от приступов лихорадки, на его щеках играл лишь легкий румянец. Его такие голубые, такие живые глаза, казалось, замерли от мрачного отчаяния, он тяжело и хрипло дышал, словно сейчас ему требовались все силы, вся его выдержка.
   Филипп негодующе фыркнул, а другие рыцари отвели глаза в сторону.
   Ротгар хорошо знал свой народ. Громко шаркая ногами, перебрасываясь почти не слышными, полными разочарования фразами, они поднимали брошенный инструмент и отправлялись на рабочие места.
   Как ей хотелось в эту минуту дотронуться до него, протянуть ему руку, чтобы помочь встать на ноги, но она была уверена, что любое, по его мнению, унижение по отношению к нему могло лишь еще больше ожесточить его сердце, еще сильнее настроить его против нее. "Ты не должна этого делать", - подсказывал ей внутренний голос, и она вдруг вспомнила предложение Бруно о браке.
   Голос Уолтера разорвал напряженную тишину.
   - Поднимитесь, господин Ротгар. Вы достигли поставленной цели.
   Ротгар встал, и его легкое, стремительное движение продемонстрировало всем, что его колено, на которое он перенес весь свой вес, отнюдь не занемело. Мария пыталась заглянуть ему в лицо, чтобы убедиться, что жест уважения по отношению к Хью не вызывал больших усилий с его стороны, но сейчас он все свое внимание обратил на Уолтера.
   - Они вас никогда не поймут, если вы будете сравнивать с землей их хижины, - сказал он тоном человека, который лично видел, как это делается.
   - Это было необходимо для того, чтобы построить новые, поближе к замку. В таком случае их будет легче защищать. У новых хижин будет хорошая соломенная кровля, они будут значительно прочнее.
   - Вам следует самим объяснить эти причины, и сообщить им, что вы позаботитесь о том, чтобы весь их скарб перенесли на новое место.
   Уолтер, слегка пожав плечами, бросил взгляд на Марию, словно хотел сказать в ответ на просьбу Ротгара, что ему с этим лучше обратиться к ней. Мария дала ему знак отвечать самому.
   - Да у них и вещей-то никаких нет, - сказал Уолтер. - Несколько грубо сколоченных табуреток, деревянные пни, служащие им вместо стола, соломенные тюфяки.
   - Может, в представлении норманнов это и мало, но все эти вещи имеют весьма важное для них значение.
   - Мы проследим за тем, чтобы они сохранили все, что имели до этого, пообещал Уолтер. - Можете не беспокоиться на сей счет.
   - Прошу вас, сэр Уолтер, скажите им обо всем этом, - сказал Ротгар, оглядываясь на своих крестьян. Он глядел на них так, как глядит умирающий с голоду человек на пирог, который поставили остывать у него перед глазами, но до которого ему не дотянуться. - У меня больше нет сил снова смотреть им в глаза.
   Резкий, пронзительный крик ястреба, парившего высоко в небе, на какое-то мгновение приглушил удары трамбовщиков на строительной площадке. Жеребец вновь ткнулся носом в ладонь Ротгару, и он тут же наклонился, чтобы нарвать для него травы, словно обрадовавшись этому занятию.
   - Вы забыли про осла.., ведь вам на нем ехать, - сказала Мария. - Хотите, Стифэн сейчас вам его приведет.
   Молодой рыцарь пришпорил было свою лошадь, чтобы выполнить ее просьбу, но Ротгар предупредительно поднял руку.
   - Нет, не стоит. Я отправлюсь на своих двоих, - сказал он, протягивая очередной пучок травы жеребцу.
   Он не видел глаз Марии с того момента, как опустился перед Хью на одно колено.
   - Я привезла здесь кое-что из еды, немного вина, чтобы вы подкрепились, сказала она, отвязав небольшой узел. Если взять его у нее из рук, то он непременно должен был поднять на нее глаза.
   Он продолжал похлопывать жеребца по широкому носу.
   Хотя узел и не был тяжелым, рука Марии дрожала от напряжения, держа его на весу. Уолтер взял его и передал Ротгару. Он засунул его под мышку. Даже не оглянувшись, он пошел навстречу солнцу, его длинноногая фигура удалялась безвозвратно, а на душе у нее было не по себе от такого решительного, неожиданного ухода.
   Он ушел. Вот и все.
   Мария принялась отдавать распоряжения перед возвращением отряда в Лэндуолд, пытаясь одновременно убедить себя, что она и не рассчитывала ни на благодарность, ни на понимание со стороны Ротгара. Но почему же тогда какое-то болезненное ощущение внутренней пустоты так тревожило ее? Может, она считала оскорбленной свою гордыню тем, что побежденный сакс даже не захотел взглянуть на нее в последний раз перед тем, как уходил из ее жизни навсегда.
   Но уязвленное тщеславие не могло объяснить ей, почему усиливалось чувство утраты, на душе было пусто при мысли, что она уже его никогда не увидит.
   Может, когда утрачиваешь то, что принадлежит тебе по праву рождения, начинает казаться, что пределы твоих бывших владений сужаются. Вскоре Ротгар уже стоял на границе Лэндуолда, а он еще так и не успел выбрать путь в новой жизни. Наиболее разумным было идти на север - дикая страна валлийцев обладала двумя преимуществами, - там было много мест, где можно было скрыться, к тому же местные землевладельцы, построившие надежные укрепления, ни за что не желали допустить к себе Вильгельма. Если идти на восток, то попадешь на земли Кенуика, которых он когда-то так страстно желал. Маршрут на восток - это выбор для глупцов; в этом направлении простирались земельные участки Лэндуолда, и у него не было никаких иллюзий в отношении своей будущей судьбы, стоит рыцарям Марии поймать его на ее территории. Она сделает все, чтобы подавить очаги недовольства.
   Зажмурившись от ярких лучей солнца, оказавшегося у него слева, он сделал шаг по направлению к северу, а затем, глубоко вздохнув, повернул и зашагал на восток, туда, где среди деревьев поблескивала водная гладь реки Лэндуолд.
   "Я лишь загляну к Генриху и Хелуит, - пообещал он себе, - и после этого уйду".
   И снова, казалось, прошло совсем немного времени, а он уже стоял перед новой границей: здесь начинался лес, который служил отметкой земельного участка Эдвина. Он его так старательно расчистил несколько лет назад. Ротгар помогал ему тащить волов, а Эдвин обрубал корни пней. Генрих, несмотря на свое малолетство, собирал в кучу небольшие камни, а Хелуит, вооружившись мотыгой, тщательно рыхлила землю. Занимаясь этой тяжелой работой, дюйм за дюймом освобождая эту землю от переплетенных корней, они сумели расчистить с дюжину акров от растительности и камней, что позволило Эдвину вскоре превратиться в процветающего собственника. Отец Бруно торжественно освятил его участок и выдал Эдвину пергаментную бумагу, подтверждающую его, Эдвина, право на него.
   Ему показалось, что земля Эдвина слегка вздрагивает под холодными косыми лучами солнца. То здесь, то там пробивались молодые ростки, - их первые мятые коричневатые листочки свисали с хилых стеблей. Непрошеные сорняки наступали, подкрадывались незаметно, словно капли дождя, прорывающиеся через крону деревьев, стараясь замочить сухое местечко под деревом.
   Ленивый пес Эдвина, слишком поздно заметив появление Ротгара, лениво залаял. Деревянная дверь, распахнувшись, приглушенно стукнулась о плетеные стены мазанки, и из нее выбежал маленький Генрих, который, увидав Ротгара, резко затормозил.
   - Папа? - сказал он точно так, как тогда, во дворе дома Лэндуолда, но на сей раз в голосе его чувствовалась легкая зависть, желание подчиниться, принять все, как есть, а это говорило о том, что он знает правду.
   - Нет, Генрих, - сказал Ротгар.
   - Дядя Ротгар, - разочарованно протянул он. Из дома вышла Хелуит. Она погладила сынишку по голове, чтобы успокоить его. Мальчик, резко повернувшись, зарылся лицом в юбках матери.
   - Я тоже могла ошибочно принять тебя за Эдвина, если бы ты только не стоял в тот момент, когда я тебя заметила. Но увидев тебя так близко, я чуть не потеряла сознание.
   - Я бы, конечно, этого не допустил, но от меня мало что зависело в тех обстоятельствах, - ответил Ротгар.
   Лицо Хелуит помрачнело.
   - Ах, Ротгар, его больше нет. Нашего Эдвина нет больше на этом свете.
   Он быстро подбежал к ней, чтобы поддержать ее, тихо проклиная норманнов, и обнимал обеими руками незаконную семью своего брата.
   Переводить взгляд с Ротгара на Эдвина было все равно что сравнивать чье-то лицо с его отражением в реке Лэндуолд, но только до той минуты, когда постоянная улыбка не искажала черты Эдвина. Только в этом случае становилось заметным различие между ними, тем, кто был рожден в обход закона на соломенном тюфяке пастушки по имени Анна, и тем, кто появился на свет в роскошной, просторной кровати жены старого сеньора Этефледы.
   Молодой Ротгар, законный их наследник, никогда не чурался постоянной тяжелой работы по дому, он не знал, что такое муки голода, и вырос высоким и сильным мужчиной. Эдвин, так и не признанный стариком Ротгаром, никогда не смог дотянуться своим ростом ни до брата, ни до отца. Тяжкий труд почти в младенческом возрасте сгорбил его плечи, а с приходом каждой зимы у него становилось на один зуб меньше.
   Только после смерти старика молодой Ротгар узнал о существовании Эдвина. Он был слишком гордым человеком, чтобы принять дары, которыми был готов его осыпать Ротгар, - он попросил у него только вот этот участок земли, который предстояло еще расчистить.
   Когда Ротгар объявил о своем намерении выступить на защиту Англии, Эдвин упросил его взять с собой.
   - Правда, у меня теперь есть что терять, свою землю, - с гордостью сказал он, оглядывая свой участок в несколько акров.
   В эту минуту Генрих что-то пропищал. Он попытался ему улыбнуться, ободрить его улыбкой, чтобы отвлечь внимание ребенка от матери, рыдавшей на его плече. Голубые глаза Генриха, слишком серьезные для пятилетнего карапуза, встретили взгляд Ротгара с детской беспечностью. Вырвав руку из руки Хелуит, он быстро побежал в поле и скрылся в лесу. Ротгар был уверен, что теперь Генрих никогда не перепутает его с Эдвином.
   - Как умер Эдвин? - наконец спросила Хелуит.
   - Я мало что знаю, - ответил Ротгар. - При Гастингсе он сражался рядом со мной. Плечо его пронзило копье, но рана, судя по всему, не была смертельной. Но больше я его не видел, так как меня самого ранили и вынесли с поля боя. До тех пор, покуда я не увидел тебя там, во дворе, я все еще надеялся...
   Хелуит освободилась из объятий Ротгара и стала вытирать слезы.
   - Они все забрали у нас, Ротгар, они лишили нас всякой надежды. Но, слава богу, они отпустили тебя на волю, не причинив особого вреда.
   Ротгар молчал.
   - А это что такое, Хелуит? - спросил он, показывая на синяки.
   Она замолчала, ушла в себя. Наконец сказала:
   - Он называет это моей отметиной. Я должна благодарить его, - за то, говорит он, что ему очень нравится моя кожа и что он лишает себя большого удовольствия покрыть ее всю шрамами раскаленным металлом из-за моей постоянной неуступчивости. Когда эти синяки пройдут, он пообещал поставить другие.
   - Кто этот человек? - закричал Ротгар. - Я убью его, клянусь.
   Слабая улыбка тронула уголки ее губ.
   - Он раздавит тебя как червяка, на которого неосторожно наступила копытом лошадь.
   - Гилберт, - назвал Ротгар имя, ни на йоту не сомневаясь в своей правоте. Это слово пронзило его мозг, оно раздражало его, так как у него перед глазами сразу возникала другая картина - вот он, высокий, худой, беспомощно лежит на спине, а этот ухмыляющийся норманн отдает приказ: "Проколи его мечом", - от этого его глаза загораются злобной радостью".
   - Я не назову его имени, - сказала Хелуит. - Я поклялась убить его собственными руками, а тебе нужно держаться подальше от наших мест.
   - Никогда! Я не оставлю ни тебя, ни ребенка. Вы с Генрихом уйдете отсюда вместе со мной. Собирай вещи, мы уходим немедленно.
   - Ротгар. - Вскинув голову, она снисходительно смотрела на него нежными любящими глазами, как смотрит старшая сестра на взбалмошного братца. - Ты только посмотри на себя, а потом на меня.
   Она мягко погладила рукой себя по юбке, по выпирающему из живота бугорку. - Мне знакомы целебные травы, и в течение этих бесконечно тянущихся месяцев мне удавалось погубить его семя, но на сей раз оно, видимо, все же пустило корень. Некоторые женщины могут работать в поле, уделить немного времени, чтобы прямо там рожать детей. Мне же придется лечь в кровать, если мне еще дорога жизнь, так как я не похожа на племенную кобылу. Ты же помнишь, скольких детей я потеряла до того, как родила Генриха.
   - Да, - сказал Ротгар, - помню. Я очень хорошо также помню, что ты жена моего брата. И я не оставлю тебя здесь на милость норманнов.
   Хелуит отрицательно покачала головой.
   - Его страсть в последнее время поутихла, а известие о твоем приходе может вообще отбить у него всякую охоту.
   - Хелуит...
   - Ротгар. - Она умиротворяющим жестом положила свою руку ему на плечо. Неужели ты на самом деле считаешь, что я могу бросить землю Эдвина? Это единственное, что осталось после него для Генриха. - Глаза ее смотрели отрешенно. - В один прекрасный день я убью этого норманна, может, вот на этом самом месте, где ты стоишь. Тогда его кровь пропитает землю Эдвина. Это будет ему поделом, не так ли?
   В ней чувствовалась горячая целеустремленность, спокойная уверенность в себе, от которых, казалось, являлась аура сильной натуры. Ротгар покачал головой:
   - Что произошло с вами, женщинами, за время моего отсутствия?
   - Я видела, как ты шел, держась за руку, с Марией. Ты имеешь в виду других женщин, кроме меня и Марии?
   - Нет. - От вас двух вполне достанет хлопот, - огрызнулся он. - Неужели все женщины теперь такие кровожадные, обезумевшие от собственной власти?
   Хелуит улыбнулась, но потом сразу посерьезнела.
   - Ты должен держаться подальше от меня, Ротгар. Он просто убьет тебя, если встретит здесь. После этого мне придется несладко. Иди к хижине дровосека. Если ты отправишься в путь немедленно, то успеешь к наступлению ночи.
   - Я тебя не оставлю.
   - Я сейчас принесу тебе старый плащ Эдвина, - сказала она, пропуская мимо ушей его слова. - Он, конечно, не достанет тебе и до колен, но в нем все равно будет теплее.
   Она мгновенно исчезла в глубине хижины, - он даже не успел вымолвить и слова в знак протеста, и тут же вернулась, не оставляя ему времени для выбора более убедительных аргументов. Она прижимала к груди, словно ребенка, большой узел, поглаживая его грубо сотканную материю, словно это был драгоценный шелк; она не отрывала от него глаз, как будто держала в руках прекрасный, чудесный гобелен, а не комок грязной шерсти.
   Хелуит протянула было ему узел, но затем быстро прижала его к груди, обняв его трясущимися руками, пряча лицо в его складках. От ее тяжелого дыхания вздрагивали плечи, и Ротгару оставалось лишь беспомощно глазеть на нее, чувствуя, как у него связаны руки, как они бесполезны перед ее тихим, глубоким горем.
   - Теперь не чувствуется даже его запаха, - наконец произнесла она, поглаживая плащ и смахивая слезы. Она сунула узел ему в руки. Он вдруг развернулся на ветру, и Ротгар попытался набросить его себе на плечи. Она остановила его. - Нет, только не сейчас, сказала она, едва сдерживая слезы. Мне будет казаться, что это он его надел. Это выше моих сил.
   - Ты идешь вместе со мной, - сказал он, почувствовав, как она протянула руку, чтобы еще раз ощупать плащ Эдвина.
   - Нет, не могу, - настаивала она, отрывая от плаща маленькие кусочки шерсти и сворачивая их в маленький комок, - на память.
   - Послушай, это препирательство начинает мне надоедать, - сказал он. Ну-ка, позови Генриха! - потребовал он.
   Она покачала головой, скрестила руки на груди, то ли, чтобы уберечься от ветра, то ли от его назойливости.
   - Послушай, - сказала она, - ведь я же сойду с ума. - Все время смотреть на тебя, на твое лицо, которое не отличишь от лица Эдвина, смотреть постоянно, прислушиваться к сердцу, которое говорит, - да вот он, твой Эдвин, и осознавать, что это всего лишь ты, а не он. Генрих снова начнет называть тебя "папа", и ты вскоре устанешь поправлять его. Постепенно наша память поблекнет, наши боли утихнут, и Эдвин будет навечно потерян для нас, как вскоре будет утрачена вот эта земля из-за наступающего на нее леса. Нет, я не в силах этого выдержать. - Вновь она ласково погладила плащ. - Лучше оставь меня здесь, где я могу сокрушаться о своей утрате, переносить внутреннюю боль, где я могу вырастить сына Эдвина, ухаживать вот за этой землей и готовить свое отмщение.
   Стоя на ветру, Хелуит вся дрожала. Только сейчас Ротгар заметил у нее на голове серебряные пряди рядом с бледно-золотистыми, ее обезображенные тяжким трудом руки, ее усталый, отсутствующий взгляд. Она не теряла ни решимости, ни твердости, напоминая ему о другой женщине, тоже готовой спасти хоть что-нибудь для любимого человека.
   - Мария тебе поможет, Хелуит, - сказал он. - Тебе нужно пойти к ней и рассказать откровенно обо всем, что здесь происходит.
   - Но она тоже норманнка.
   - Но она совсем другая. Она.., угрожала искалечить здоровых, сильных мужчин, умертвить младенцев, разрешить своим норманнам грабить людей и насиловать женщин. И когда она говорила, слезы навернулись у нее на глазах, голос дрожал, а когда я разговаривал со своим народом, то чувствовал у себя за спиной ее поддержку, ее сожаление, когда был вынужден признать здравый смысл предложения, обращенного к своему народу, - принять то, чего нельзя изменить. Она совсем другая, - повторил он.
   Хелуит уставилась на него с блуждающей полуулыбкой на губах, словно женщина, которой доверена большая тайна.
   - Я могу поделиться с тобой, - сказала она. Узел, который дала ему Мария, и который он держал под мышкой, был слишком маленький, и его содержимого явно не хватит, чтобы поддержать его силы во время длительного перехода. Он бросил взгляд на землю Эдвина, оценивая ее. Лишь менее половины ее сохраняли следы недавней обработки. - А у тебя хватит запасов до нового урожая?
   - Мне стоит лишь обмолвиться словом, и он доставит все необходимое, ответила Хелуит.
   От мысли, что жена его брата будет унижаться перед норманном, Ротгару показалось, что все его внутренности заливают раскаленным металлом. Пакет с пищей тоже обжигал его, напоминая о его собственном унижении. Да, ему нужно было прислушаться к совету товарищей по несчастью и после побега держаться подальше от Лэндуолда.
   - У меня есть все необходимое, - сказал он более грубым тоном, чем прежде. Но чтобы снять резкость произнесенных слов, он прикоснулся рукой к щеке Хелуит. - Я, конечно, пойду, но не без сожаления. Передай мою любовь мальчику. Я всегда, постоянно, буду думать о вас.
   - А мы о тебе, - прошептала она. - С Богом, Ротгар.
   Покуда они разговаривали, солнце уже опустилось довольно низко, и холодный легкий зимний бриз превратился в ледяной, обжигающий ветер. Но Ротгар чувствовал, что Хелуит все еще смотрит ему вслед, хотя он отшагал уже немало. И хотя холодные порывы насквозь пронизывали его дырявую тунику, он дошел до темного надежного укрытия, и лишь там, в лесу, накинул на плечи плащ своего брата.
   ***
   Гилберт презрительно отодвинул в сторону кухонную доску, с неприязнью оглядывая на ней кучу тщательно обглоданных свиных костей. Свинина, каждый день свинина, и лишь в редких случаях кусок жесткой баранины. "Когда я буду хозяином здесь, в этом доме, то у меня на столе всегда будет говядина", подумал он и довольно улыбнулся от этой мысли. Такие идеи, судя по всему, все чаще возникали у него в голове после того, как Данстэн сделал ему соблазнительное предложение об оказании в случае необходимости своей помощи.
   Его друзья-рыцари, столпившись в дальнем углу зала, на большом взводе, развлекали оруженосцев и пажей рассказами о своих славных походах. Только Мария с Эдит сидели вместе с ним за одним столом, продолжая есть, и, судя по всему, и та, и другая предавались собственным мыслям.
   Эдит, которая всегда была какой-то бледной и даже тусклой, сейчас изменилась, - на щеках ее играл румянец, что было ей к лицу. Пища на ее доске, казалось, оставалась нетронутой, может, сегодня она решила пообедать только вином. Она, словно почувствовав на себе его взгляд, быстро посмотрела на него, еще сильнее при этом покраснев. Эдит опустила глаза и старательно разглядывала свои сложенные на коленях руки. Гилберт вдруг вспомнил, как она опиралась на его руку, когда он хитростью вовлек ее в свои планы и заставил шпионить в покоях Хью, и от этой мысли весь выпрямился, подтянулся. Боже праведный, хорошо еще, что эта глупая баба не влюбилась в него!
   Само собой разумеется, это от нее не зависело, принимая во внимание тот факт, что она была замужем за этой развалиной, постоянно скрывающейся в своей спальне. Кто же мог упрекнуть ее за любовь к такому красивому, мужественному рыцарю, каким был он, Гилберт Криспин? Перед его чарами не устоит и другая, та, что сидит рядом с ней.
   Мария, как и Эдит, бросила взгляд в его сторону, но в ее широко раскрытых, карих с золотыми блестками глазах сквозили беспокойство и осторожность. Гилберт снова улыбнулся, - он не знал, что тревожит Марию.
   - Надеюсь, вы довольны, как идут дела на строительстве замка? - спросил он, вкладывая в свои слова столько патоки, сколько не осмелился бы положить в вечерний пирог домашний повар.