Донован Сьюзен. Невеста плейбоя

   Сэм кивнула, удивленная. Значит, Кара и Стюарт уже в курсе, что они действительно сошлись, а не просто изображают влюбленную пару. Но знают ли они, что она беременна? И знает ли об этом Джек?
   – Понятно, – сказала она. – А когда ты им сказал?
   – Сегодня, – отозвался Джек.
   Он хотел добавить еще что-то, но Саманта перебила его:
   – Не надо больше ничего объяснять. Я все поняла. И знаю, что решение далось тебе нелегко. Не думай, я не забыла, что должна вернуть кольцо, но, думаю, все же это лучше сделать после первого тура выборов. А то у людей могут возникнуть вопросы. – Она попыталась усмехнуться, но звук вышел подозрительно похожим на рыдание.
   – Милая, я не понимаю… о чем ты говоришь?
   – Я правда думаю, что так будет лучше для нас обоих, Джек. События последних недель привели меня к убеждению, что для нас будет лучше, если мы расстанемся. Я имею в виду – по-настоящему.
   – Не понял? – Толливер склонил голову, брови его поползли вверх, а на скулах проступили желваки.
   – Нам нужно расстаться. Ты и я – мы больше не будем встречаться… по-настоящему, я имею в виду. Кое-что произошло, и я приняла это решение, как бы тяжело мне ни было.
   «Ох, как же я буду выглядеть, когда приду к нему после ноябрьских выборов? Мне придется рассказывать о беременности, Митчеле, его угрозах и шантаже… Я буду просить прощения. А если он не простит меня? Если даже не захочет разговаривать?..»
   – Подожди, ты что, бросаешь меня?
   – Да.
   Джек отвернулся и уставился в затонированное стекло лимузина. Долгое время они ехали в полном молчании. Потом он обернулся, и Саманта едва сдержала слезы. На нее смотрел Толливер-политик. Он вновь надел маску, которая так давно не появлялась на его лице. И словно закрылась дверь, соединявшая их души.
   – Я попрошу тебя ответить только на один вопрос, – медленно сказал он.
   «Ох, только не спрашивай, люблю ли я тебя, – мысленно взмолилась Сэм. – Конечно, я люблю. Господи, я умираю от любви к тебе. Прошу, не спрашивай, чтобы мне не пришлось лгать!» Но он спросил о другом:
   – Почему? Почему ты бросаешь меня?
   Глаза Сэм наполнились слезами. Она вдруг поняла, что не сможет ему солгать, не сможет придумать причину, которая показалась бы убедительной.
   – Это так сложно… Прости меня, но сейчас я просто не готова ответить на твой вопрос.
   Джеку было так больно, что страдание на миг раскололо маску, и Сэм ясно увидела, как исказилось его лицо. Он опять отвернулся к окну и даже чуть отодвинулся от нее. И до конца пути не проронил уже ни слова.
 
   В этот вечер Толливер оказался самым плохим оратором из всех присутствующих. Было совершенно очевидно, что его не интересует происходящее и единственное его желание – выбраться с обеда как можно скорее и уехать домой. Его речь была такой монотонной и лишенной эмоций, что часть слушателей просто покинула аудиторию еще до конца выступления.
   Когда Толливер спускался со сцены, кто-то из помощников осторожно поинтересовался, как он себя чувствует. Джек высказался в том духе, что «ему приходится кое с чем бороться сегодня».
   – Грипп, должно быть. Ужасная штука, – сочувственно произнес помощник.
   – Не то слово, – отозвался Толливер.
   Когда пришло время возвращаться домой, Сэм обнаружила, что Джек предоставил лимузин в ее полное распоряжение. Всю дорогу Сэм терзалась мыслями, как же он доберется до квартиры. Впрочем, это было не единственное, что ее беспокоило и тревожило. Дурнота, вызванная токсикозом, смешалась с душевной и сердечной болью оттого, что она причинила боль любимому человеку, и пониманием, что ее ждет еще большее одиночество, чем прежде.
   До дома Саманта добралась еле живая; у нее не было сил даже раздеться. Плача, она упала на кровать, кое-как натянула на себя покрывало и провалилась в сон, полный отражений ее страхов и переживаний.
   Утром она очнулась и увидела, что Дакота играет в машинки, сидя на ее постели. Уже привычным рывком Саманта добежала до ванной и провела некоторое время, согнувшись над унитазом. Потом ей едва хватило времени, чтобы принять душ и привести себя в порядок перед визитом к доктору. Монти уже сигналила, сидя в машине у крыльца.
   Она записалась к тому же акушеру, который принимал всех ее детей, и привезла ему фотографии Дакоты. Врач долго качал головой, улыбался и говорил, что время идет так быстро, просто удивительно! Но самое удивительное случилось позже, когда Саманта лежала на кушетке в кабинете ультразвукового обследования, а доктор осторожно водил прибором по ее еще плоскому животу. На мониторе видно было, что внутри ее бьется не одно сердце, а два.
 
   – Что, черт возьми, мне делать? Все катится к черту! Все мои планы летят в тартарары! Ты что, не понимаешь, что эта неудача может разрушить мою карьеру?
   – Ой, заткнись, Кристи, – невозмутимо отозвался Брендон, закидывая ногу на ногу и поудобнее устраиваясь на кушетке. – Ты иногда так все драматизируешь – просто смешно. Не журналистка, а актриса дешевого театра. Перестань дергаться и иди сюда. Сядь рядышком.
   – Я не могу сидеть спокойно, – сердито заявила она. – Я так накачалась кофе, что меня всю трясет. Сегодня утром я даже выкурила сигарету! Этого не случалось со мной уж не помню сколько лет! Господи, я чувствую себя развалиной. Если мы не найдем Митча Бергена за эту неделю, моя жизнь будет кончена… – Кристи метнулась к зеркалу и обозрела темные круги под глазами, опухшую челюсть и чертов прыщик. – Господи, я выгляжу абсолютной уродиной!
   – А по-моему, ты очень красивая, – искренне сказал Брендон.
   Кристи обернулась и уставилась на него. На широком лице Милевски читалось то же восхищение, к которому она уже успела привыкнуть. Кристи вновь взглянула на себя в зеркало. Волосы как пакля, прыщик вырос до размеров вулкана Кракатау, щеки как у запасливого бурундука. Похоже, Брендон просто рехнулся.
   Она наблюдала в зеркало, как мужчина встал, подошел к ней сзади. Вот его руки легли на ее талию, Брендон притянул Кристи к себе. Она закрыла глаза и позволила себе расслабиться, откинувшись на большое крепкое тело. «Я совсем опустилась, – подумала она. – Кто бы мог подумать что мне понравятся объятия этого толстого осла?»
   – Где твоя спальня? – Шепот Брендона вызвал в Кристи новую волну возбуждения, и она молча указала рукой в нужную сторону. Глупо и по-детски, но Кристи Скоэн все еще не желала признаться себе, что хочет ласк этого краснолицего лоббиста, к которому еще пару месяцев назад не испытывала ничего, кроме презрения.
   Она позволила Брендону подхватить ее на руки и донести до спальни. Позволила уложить себя на кровать. Милевски лег рядом, накрыл ее своим большим телом и поцеловал. Кристи впала в прострацию – Брендон Милевски умел целоваться не хуже, чем… кое-кто другой. Она почувствовала, что лоно ее увлажнилось и тело заныло в ожидании физического удовлетворения, в котором ему было отказано так долго.
   – Давай я по-быстрому схожу за наручниками? – прошептал Милевски. – У меня есть в машине.
   – В другой раз, – ответила Кристи. Она закрыла глаза, закинула руки за голову и решила представить себе, что это Джек занимается с ней любовью. Только так она сможет кончить.
 
   – У меня сейчас будет удар. Или инфаркт. Или закупорка артерии. Или все сразу, черт бы тебя побрал. Короче, мне нужен перерыв.
   Стюарт, постанывая, выполз с корта и жадно припал к бутылке с водой. Джек воспользовался тем, что адвокату явно не до него, и перевязал изуродованное колено потуже. Потом отошел к стене, прислонился спиной и сполз вниз, усевшись на покрытый досками пол.
   Последние две недели были кошмаром. Тогда, после травмы, жизнь тоже казалась невыносимой, но физическая боль – вещь понятная, и потому ее проще было переносить.
   Душевная боль, которая снедала Джека теперь, оказалась гораздо страшнее той, физической боли. Ее источник никак не удавалось обнаружить, и было понятно, что в этом случае не поможет ни анальгин, ни другие обезболивающие средства. Боль начиналась в груди, наверное, в сердце, а потом разливалась волной, путая мысли и лишая воли к жизни. Иной раз у Джека ныли даже зубы и пальцы на ногах. Он не мог спать. Он терял очки и голоса людей, так как не мог заставить себя вести избирательную кампанию с прежним энтузиазмом. И каждый раз, когда они с Самантой оказывались рядом, позируя для телевидения или газетчиков, он умирал заново, но вынужден был улыбаться. Сэм тоже выглядела не очень радостной. Она не смотрела ему в глаза, словно ей было стыдно за что-то. И еще она осунулась и казалась истощенной.
   Толливер пытался поговорить с ней, даже не один раз, но Саманта все время отделывалась одной и той же фразой: «Я знаю, что так будет лучше для нас обоих». Она проявляла чудеса изобретательности, появляясь на всех официальных мероприятиях и избегая его в остальное время. Джек прекрасно понял, что она что-то скрывает, и это глубоко задело его. А еще ему не хватало этой женщины. Оказалось, что именно она освещала его жизнь последнее время, и теперь он оказался в темноте и не понимал, куда и зачем идти.
   Сначала он остановился на самом простом объяснении. Толливер решил, что чувствует себя таким несчастным, потому что уязвлено его мужское самолюбие. Действительно, прежде ни одна женщина его не бросала. Он сам всегда был тем человеком, по инициативе которого проходил разрыв. Но очень быстро Толливер понял, что такая агония, в которой он пребывал после ухода Сэм, не могла быть результатом униженного эго. Нет, дело было в сердце, а не в самолюбии. Его чертово сердце оказалось разбито. Только теперь, испытав удар на себе, Джек понял, что значит это дурацкое выражение и как это на самом деле больно.
   Пустота, образовавшаяся вокруг, напомнила ему о том времени, когда он был ребенком. Не очень счастливым, потому что его бросила мать. О нет, она по-прежнему жила в доме, но смотрела на него как на пустое место. И Джек забирался в потайную комнату, которая имелась за стеной отцовского кабинета, и часами играл в разведчика, пока отец, ни о чем не подозревая, работал за своим солидным письменным столом.
   Но то было в детстве. А куда он мог спрятаться теперь? На носу последний этап первичных выборов в сенат, и его кампания стоила ни много ни мало три миллиона долларов. И это дело нужно как-то довести до конца, и никого не волнует, как он себя при этом чувствует.
   Джек усмехнулся своим мыслям, крутя в руках теннисную ракетку. Он вспомнил, как объяснял Сэм, что до встречи с ней он был неживой, потому что ему не для чего было жить. И вот теперь все повторялось, только стало еще хуже. Любить Саманту Монро и быть любимым ею стало смыслом его жизни, условием его существования. И то, что она лишила его этой возможности, оказалось большим злом, чем удар тяжеловеса команды противника.
   – Эй, ты в порядке? Может, я тебя слишком загонял? – Стюарт отдышался настолько, что мог не только говорить, но и смеяться собственным шуткам. Но Джек уже догадался, что дальше последуют вопросы серьезнее, и не ошибся. – Я хочу спросить, что с тобой происходит, Джек? Ты последнее время сам не свой. Это из-за того парня, который попытался тебя шантажировать? Он ведь больше не объявлялся, и не думаю, что рискнет попробовать еще раз. Ты из-за этого случая так переживаешь?
   – Нет.
   – И вот еще что: Кара обижается на тебя. Она говорит, ты не желаешь прислушиваться к ее советам. Вообще вся команда встревожена, потому что ты быстро теряешь очки.
   Джек пожал плечами:
   – Так бывает.
   – Если ты хочешь победить на выборах, тебе придется постараться, чтобы опять поднять чертов рейтинг.
   – Не знаю, смогу ли я это сделать, Стю.
   Стюарт подошел и сел рядом с Толливером.
   – Слушай, я собираюсь задать тебе личный вопрос. Тебе это может не понравиться, но все же выслушай меня, ладно?
   Джек кивнул.
   – Помнишь, в ноябре я говорил, что не стоит связываться с Самантой Монро. Кажется, даже назвал это несусветной глупостью или чем-то в этом роде. Так вот, готов признать, что был слеп, как крот. Она оказалась замечательной женщиной, и, честно сказать, я действительно думаю, что из вас получилась бы прекрасная пара. Не для выборов, а на самом деле. И я видел, что иной раз ты смотришь на нее так, словно действительно влюблен. Честно, Джек, я никогда прежде не видел тебя таким. Если хочешь, можешь послать меня к черту, но я должен был это сказать.
   – Я ценю твою прямоту.
   – Так что, я попал в точку? – Стюарт с надеждой уставился на Толливера. – Ты и Сэм… я подумал, что вы и правда понравились друг другу и, может, сошлись?
   – Нет, – сказал Джек, поднимаясь. – Напомни мне, когда Маргарет должна вернуться в город?
   – В четверг, – отозвался Стюарт. Он сразу растерял весь свой энтузиазм и не мог не заметить, что Джек намеренно сменил тему разговора. – Я забронировал номер в отеле «Ритц» до первой среды после окончания выборов. Она сказала, что сделает все, чтобы поддержать твою кандидатуру.
   Джек кивнул.
   – Давай-ка закончим со спортом на сегодня. Нам нужно еще раз просмотреть мою завтрашнюю речь. Да еще эти дебаты!
   Толливер заметил, что Стюарт взглянул на него внимательно, явно хотел что-то спросить, потом подумал еще раз и промолчал.
   Джек горько усмехнулся. Все-таки Стю неглупый мальчик и прекрасный адвокат.
 
   – Ребята, нужно сделать еще одно, последнее усилие, и нашу миссию можно считать законченной. Сегодня вечером состоятся последние дебаты. И Кара сказала, что потом будет большой прием, на который мы все приглашены. Надеюсь, вы уже решили, кто что наденет, потому что я должна это увидеть и одобрить… или не одобрить.
   Саманта водрузила на стол блюдо с домашним ореховым печеньем. Она решила, что оставшиеся два дня нужно прожить так, чтобы ее проблемы не коснулись детей. Пусть это разрывает ей сердце, но она будет улыбаться.
   Сэм вздохнула. Не время страдать. У нее опять полно дел. Нужно найти приличный дом, куда они должны будут переехать уже через две недели. Раньше она могла позволить себе покупку, но после того, как все деньги с ее счета ушли Бергену, придется думать об аренде. И Грег, и Лили заявили, что хотят продолжать обучение в школе «Парк Тюдор», поэтому круг поисков существенно сужается – это должен быть район недалеко от школы. Но вот цена аренды будет высокой, потому что вокруг расположены только очень недешевые районы. Кроме того, дом должен быть достаточно большой – ведь скоро их будет пятеро… да еще собака… ну что ж, говорят, на рынке недвижимости полно предложений.
   «Я договорюсь с Марсией и впрягусь в работу», – размышляла Сэм. Теперь придется распрощаться еще с одной мечтой – никогда больше не работать. Она носит двойню, поэтому вес будет расти быстро, и она вряд ли сможет доработать до самых родов, как раньше. «Ну, сколько выдержу», – сказала себе Сэм. Потом она вспомнила, что есть еще Дакота, за которым кто-то должен присматривать. Интересно, если просить достаточно настойчиво и униженно, согласится мисс Брейшерс принять усовершенствованную версию Дакоты обратно в детский сад? Ведь теперь малыш прекрасно справляется со своими нуждами сам. Ну и, само собой, веским аргументом для мисс Брейшерс должны будут стать деньги, которые – слава Богу, что до них не смог добраться Митч – имеются на счете малыша. Определенно нужно будет подумать о детском саде.
   Саманта горько усмехнулась. Жизнь – странная штука. После того как Митч украл ее сбережения, она может рассчитывать только на те деньги, которые он уплатил за алименты. Пятьдесят с чем-то тысяч долларов. Осознав этот странный факт, она поначалу удивилась, зачем человеку, который смог единовременно выложить пятьдесят с лишним тысяч, красть деньги у собственных детей. Но ей не пришлось долго раздумывать, чтобы найти этому факту простое и понятное объяснение. Вывод напрашивался сам собой: Митч не платил этих денег. Кто-то другой сделал это за него. Саманта не могла заставить себя думать, кто и с какой целью мог пойти на подобный шаг. Сейчас не время, потому что она связана по рукам и ногам обязательствами, договором и угрозами бывшего мужа. Но когда пройдут выборы, она сделает все, чтобы пролить свет на эту темную историю. А потом надо как-то заполучить пленку и уничтожить ее – только тогда Сэм сможет рассказать Толливеру правду. И может быть… может быть, он найдет в своем сердце достаточно доброты, чтобы простить ее.
   Грег принялся за пятое печенье и спросил с набитым ртом:
   – А вот этот прием – он ведь по случаю победы, да? Неужели все так уверены, что Джек выиграет?
   Лили покачала головой:
   – Я слышала, как Кара ругалась и говорила, что Джек теряет голоса, потому что у него кончился запал. Она сказала, что Толливер ведет себя так, словно ему плевать, победит он или нет. И его рейтинг здорово упал, ма.
   – Да, я тоже слышал, – сказал Грег. – И я за него беспокоюсь. Может, нам надое ним поговорить, поддержать его как-то?..
   – Нет! – Возглас вырвался слишком громко и быстро, и Сэм попыталась исправить ситуацию. – Я хотела сказать, что в ближайшие два дня он будет очень занят и не стоит его беспокоить. Давайте дадим ему работать. А поговорим после выборов, в спокойной обстановке.
   Лили отщипнула кусочек печенья и воззрилась на мать.
   – Ты не хочешь рассказать нам, из-за чего ты была так расстроена пару недель назад? Это имеет какое-то отношение к Джеку?
   – С чего вы взяли? – растерянно спросила Сэм.
   Лили и Грег обменялись быстрыми взглядами.
   – Ну, мы решили… похоже на то, что вы с Джеком поладили и встречаетесь… довольно давно.
   – Боже мой, – пробормотала Саманта.
   Грег ухмыльнулся, дружески подмигнул ей и сунул в рот еще одно печенье.
   – Да ладно тебе, – хмыкнула Лили. – Я как раз хотела сказать, что мы совсем не против. Мы не станем устраивать истерик или там… хамить, если вы с Джеком решите жить вместе. Я думала, вы просто ждете, пока пройдут выборы, а потом все нам расскажете. Взрослые всегда так – тянут, пока можно.
   Сэм покачала головой.
   – Ты кое в чем права, зайка, – сказала она Лили. – Нам нужно будет многое обсудить после выборов, в том числе и мои отношения с Джеком. Но сейчас нам стоит сосредоточиться на главной проблеме – на выполнении контракта, потому что от этого зависит наше будущее. Вы понимаете, насколько важно довести наше представление до конца без всяких инцидентов?
   Дети дружно закивали головами.
   – Поэтому сейчас не стоит поднимать вопросы, которые могут нервировать кого-то из нас и негативно повлиять на исход дела.
   – Да поняли мы уже, мам. – Грег поставил стакан из-под молока в раковину и взглянул на мать с сочувствием. Видимо, он считал, что от перенапряжения последних дней она несет откровенную чушь.
   Потом Грег и Лили подхватили сумки, поцеловали мать и пошли к двери, чтобы не опоздать на школьный автобус. Сэм услышала, как Л или шепнула брату:
   – У женщин это бывает. Наверное, ПМС.^[4]
   Когда дверь за детьми захлопнулась, Саманта со стоном опустила голову и уперлась лбом в прохладную поверхность стола. Да уж, ПМС так ПМС.
 
   Во время сегодняшних дебатов Джек Толливер являл собой поистине жалкое зрелище, так как был совершенно не в состоянии сосредоточиться. Сегодня Джека и его политического оппонента допрашивали с пристрастием трое журналистов. И когда подходила очередь Джека отвечать на вопрос, он отвечал кратко и без энтузиазма, не желая даже использовать положенные по регламенту три минуты на раздумье. Он выглядел так, словно ему было скучно здесь, на сцене театрального зала, где шла запись, и зал был битком набит журналистами и представителями общественности. Манхеймер быстро сообразил, что нужно валить противника, пока есть такая возможность, и уже не раз проходился ехидно и по Толливеру, и по его программе, но тот лишь пожимал плечами, не желая вступать собственно в дебаты.
   Саманта, сидевшая в первом ряду, бросила взгляд на двух женщин, занимавших кресла неподалеку. Кара, казалось, готова была разрыдаться, и Саманта прекрасно понимала ее состояние. Кара Демаринис работала как вол, чтобы развернуть кампанию и дотащить Толливера до этого заключительного этапа. И вот теперь она наблюдала, как он сдает свои позиции одну за другой. И очень похоже, что ее босс проиграет выборы, если дело и дальше будет продолжаться в том же духе. Маргарет, которая не сочла нужным поздороваться с Самантой и вообще полностью игнорировала ее присутствие, была в ярости. Казалось, она готова выпрыгнуть на сцену и сделать что-нибудь ужасное, например, свернуть Джеку шею.
   Катастрофа неотвратимо надвигалась, и виновата в происходящем была она, Саманта. Сэм вцепилась в подлокотники кресла и корила себя как могла. Больше всего ей хотелось выбежать на сцену прямо сейчас, обнять Джека, сказать, как она его любит и что под сердцем она носит его детей, и ей наплевать кто что скажет и подумает. Но так нельзя, это не по правилам. И последствия подобного поступка будут ужасны. Ведь не ее карьера и будущее поставлены на карту. Все так запуталось и смешалось, но она твердо знала, что, разрывая их союз, разбивая свое сердце, она спасает его будущее. Она делает это, потому что любит его.
   И глядя на сцену, где Джек страдал – и вовсе не от вопросов и подковырок политического оппонента и въедливых журналистов, – она все больше убеждалась, что и Толливер любит ее.
 
   Кристи читала утреннюю газету, придерживая под челюстью пакет со льдом. Она с удивлением обнаружила, что ей почти жалко Толливера, который неумолимо терял очки и голоса и теперь, похоже, окажется неспособным одержать победу на выборах. Впрочем, сначала это ее забавляло, но недолго. Теперь мисс Скоэн испытывала раздражение и неудовлетворенность. Процесс, с ее точки зрения, шел, во-первых, слишком медленно, во-вторых, в нем не было сексуального подтекста, а в-третьих – и это самое главное, – Кристи была тут совершенно ни при чем. Она поняла, что не испытывает ожидаемой радости от вполне предсказуемого поражения Джека. Она не получила свою информационную бомбу, не дождалась звездного часа. Толливер окажется просто еще одним кандидатом, который выдохся в предвыборной гонке, не дойдя до финиша. Она, Кристи Скоэн, даже не станет тратить на него передачу.
   Кристи пребывала в отвратительном настроении. Ее щеки распухли так, что она напоминала уже не просто запасливого, а слишком жадного бурундука, на лице расцвели три шикарных прыща, и сегодня был последний день, когда она могла бы взорвать свою бомбу. Да, или сегодня до шести часов вечера, или пленка Митча Бергена обесценится совершенно. Черт, почему же ей так не везет? Как пить дать этот поганец Митчел появится в августе и презентует ей кассету, которая не сможет стать ничем, кроме постскриптума в карьере политика-неудачника. И между прочим, эта чертова запись стоила ей огромных денег. Но всем будет наплевать, скажут – эта тема уже не актуальна. Черт! Черт!
   Кристи позвонила в клинику и принялась умолять о том, чтобы операцию провели сегодня же, немедленно. Секретарь заявила, что мисс Скоэн крупно повезло – один из пациентов позвонил и сказал, что не сможет сегодня прийти на операцию. Так что если мисс Скоэн устроит час дня…
   Кристи заверила, что она уже едет, и бросилась собираться. Что ж, хоть в этом ей повезло. Может, это знак того, что удача начинает возвращаться?

* * *

   Брендон Милевски отчаянно нуждался в утешении. И единственное место, где он мог получить требуемое, – кондитерская на Шестнадцатой Западной улице. Когда его дела бывали совсем плохи – вот как сегодня, – он заказывал дюжину горячих, тающих во рту жареных пирожков, и волшебным образом жизнь уже не казалась ему столь ужасной, а положение столь безнадежным.
   Пожалуй, сегодня ему придется съесть всю дюжину, чтобы хоть немного прийти в себя. Дела шли из рук вон плохо. Митчел Берген просто растворился в воздухе. Кристи так и не позволила ему заняться с ней сексом. Тем вечером он был уже почти у цели: в ее спальне, в ее постели. И что? Она просто вывернулась из его рук и вытолкала его взашей из квартиры. Это было обиднее всего – она не дала ему возможности закончить начатое. А Милевски был уверен, что смог бы доставить Кристи настоящее удовольствие и уж тогда она стала бы относиться к нему лучше. Но теперь вряд ли ему удастся еще раз дотащить ее до кровати. Так что, похоже, не видать ему Кристи Скоэн как своих ушей.
   Милевски припарковал машину рядом с кондитерской так, чтобы присматривать за ней через окно. Этот район слыл не слишком благополучным, и если не угнать, то уж магнитолу спереть могли очень быстро. Войдя в заведение и обнаружив, что народу сегодня полно, Брендон пристроился в хвост очереди. Подумать только, два часа дня, а в кафе не протолкнуться. Все столики заняты, и публика здесь собирается удивительно разношерстная. Вот несколько человек, облаченных в приличные деловые костюмы, а вон в том углу какие-то подозрительно немытые типы, смахивающие на бродяг. И все пришли именно сюда – за крепким горячим кофе и божественной выпечкой.
   Милевски стоял в очереди и от нечего делать продолжал разглядывать публику. Что-то в человеке, сидевшим за угловым столиком рядом с музыкальным автоматом, показалось ему знакомым. Мужчина сидел, низко опустив голову и обхватив кружку с кофе двумя руками. Брендон внимательно разглядывал сгорбленную фигуру. Если помыть ему голову, то тип окажется блондином. Сутулые плечи… черт, кто же это? Брендон взглянул на руки – длинные, тонкие пальцы – и сразу понял, что это – ах, мать твою, вот это да! – да ведь это Митчел Берген.