Страница:
— Вы на нее не обижайтесь. — Зойка смотрела, как жадно ест ее тетя. — Она три года как из лагеря вернулась, ну и… Теперь всегда так. Раньше она хорошая была..
Тетя повернула к ней голову и неодобрительно взглянула на племянницу, не отрывая мяса от желтых зубов, но промолчала. На ее подбородок стекали жирные капли.
— Женька, ты ведь сыграть собирался.
— Ладно. Сейчас.
Пока скалолазы и хозяева наперегонки уминали поздний ужин, Женька старательно подкручивал колки гитары, время от времени тренькая струной, словно пытаясь добиться какого-то нового, удивительного звучания. Затем он быстро съел свою порцию мяса, вытер сухарем подливку и налил в пиалу чай. Шелест старых газет сразу стих. Петь Женька любил и умел, и все ребята это знали.
— Ну, Зоя… — Его пальцы в последний раз прикоснулись, почти погладили колки. — Слушай песни нашего мира.
И Женька, медленно перебирая струны, взял первый аккорд.
За окном уже мерцали звезды. Лампу погасили, зажгли огарок свечи, и по углам комнаты заколыхались причудливые тени. Тихий, чуть охрипший голос Женьки то ли пел, то ли говорил, то ли просто шептал прямо в душу:
Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой…
А в городе том сад, в нем травы да цветы…
Гуляют там животные невиданной красы…
Рыжая девчонка молчала. Глаза ее чуть заметно поблескивали в пламени свечи; казалось, в черной глубине зрачков вспыхивают искры. После Гребенщикова Женька спел несколько песен «Наутилуса», затем кое-что из «Агаты Кристи». На «Агате» скалолазы завелись и стали подпевать, прихлопывая ладонями в такт. Зойка тоже начала тихонько раскачиваться, губы ее что-то пришептывали. Старуха молчала, но видно было, что она внимательно слушает. Женька закашлялся и отхлебнул из пиалы остывший чай. Затем еще раз подтянул струны.
— Я прошу прощения за качество исполнения — Высоцкий.
Север, воля, надежда, земля без границ…
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья…
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.
Кто не верил в дурные пророчества…
В снег не лег ни на миг отдохнуть…
Затем он спел «Балладу о любви» и «Охоту на волков».
Старуха встала, полезла в неприметный пыльный шкафчик, достала оттуда банку кизилового варенья и молча поставила его перед Женькой. Он внимательно на нее посмотрел и, выдержав долгую паузу, заиграл «Баньку», четко выговаривая слова.
Старуха плакала. В огромных, ставших удивительно красивыми Зойкиных глазах тоже стояли слезы. Она что-то шептала, будто молилась, а ее длинные, нервные пальцы с неухоженными ногтями безжалостно теребили кусок, оторванный от скатерти. Пламя умирающей свечи металось по стенам, граненый стакан на столе мерцал бликующим оранжевым огнем.
Женька поскреб подбородок и с сожалением отодвинул гитару в сторону.
— Вы откуда, ребята? — тихо вымолвила Зойка.
— Из Красноярска, сестренка, — так же тихо ответил кто-то из скалолазов.
— Но Красноярска давно нет.
— Это мы поняли. Мы, девочка, из другого мира.
— Из будущего?
— Нет. Просто из другого мира. Не такого, как ваш.
На какое-то время повисла тишина. Все молча следили за догорающим огнем. Затем Зойка спросила:
— Так вы, наверное, гильбронавты?
— Как ты сказала? — Женька встрепенулся, словно собака, почуявшая след.
— Гильбронавты. Об этом в газетах писали несколько лет назад. Потом перестали писать. Засекретили.
— Может быть. Очень может быть. У нас, Зоя, нет такого слова — гильбронавт. Может, это космонавты у вас так называются?
— Кто?
— Космонавты. Те, кто на ракетах в космос летают.
— Да разве на ракетах можно летать? Они же маленькие.
— Погоди. Постой. У вас космические корабли есть?
— Может, и есть что-нибудь, что так называется. Но я о них не слышала.
Зойка потянулась через весь стол и взяла сухарь из-под руки Димки. Тот, опоздавший на какую-то секунду, огорченно щелкнул пальцами. Зойка ехидно ему улыбнулась и начала вымазывать подливу.
— Очень интересно. Мы друг друга не понимаем. Ребята, что там получается из газет? Неужели они в космос не летают?
— Ничего об этом нет, Евген. Запускают в стратосферу метеорологические зонды. И все, кажется.
— Так. Понятно. А американцы?
— Американцев уже нет как страны. Есть Восточно-американская военная зона, временно оккупированная советскими войсками. Есть еще какая-то якобы индейская структура на Западе. Надо полагать, мы их освободили от гнета бледнолицых. Федеративная советская республика. А вот о гильбронавтах, действительно, была где-то статейка.
— А ну, прочитай.
— Так я ее залистнул. Я решил, что это аквалангисты.
— Найди, Ромка. Похоже, что это к нам имеет самое прямое отношение. Гильбронавт. Термин какой-то странный. Кто-нибудь знает, что это может обозначать?
— Космонавт летает в космосе. Летчик просто летает. Водолаз под водой работает.
— Астронавт по астрам ходит.
— Дима, чтоб ты знал, астра — это звезда по-американски.
— Я запишу. Но все равно, на звезды они пока не высаживались.
— Все равно термин понять можно. Хотя в чем-то он не удачен. Но что такое это гильбро? На слух, действительно, напоминает воду и пузырьки.
— Интересно, как у них вертолетчики называются.
— Наверно, крутолетчики. Или крутые летчики. Смешно.
— Не более смешно, чем вертолетчики. Или летчики вертлявые.
— А может, это под землей что-то? Или богиня какая-то, как у геологов?
— А какая богиня у геологов?
— Здрасьте. Гея, конечно.
— А, ну да. Кто у нас по богам спец? Рома, что там у тебя? Нашел?
Ромка, перелиставший всю свою пачку, покосился на дверь и смущенно потупился.
— Знаешь, Евген, я ее, наверное, уже не найду.
— Стоп. По-моему, такой математик был. Мы на втором курсе что-то учили. Гильберт. Или Гильберет… Точно не помню.
— А почему мы не учили?
—Так я же до медицинского на экономфак ходил. Два года.
— Ну и что это был за математик?
— Да я не помню. Там что-то о множестве евклидовых пространств.
— А ну, а ну! Вспоминай!
— Да не помню я. Может, я и фамилию переврал.
— Учить надо, что задают. Двоечник.
— Я тогда уже переводился. Со второго на первый.
— Из-за чего?
— Из-за неуспеваемости.
— Так ото ж. Ото ж оно ото о так. Зойка, что такое гильбронавт?
— Это разведчик. Исследователь других миров. Других планет.
— Они летают на другие планеты?
— Ну… Они не летают, как туда прилетишь? Они гильбронируют. Они как-то сразу там оказываются. Только для этого подготовка специальная нужна и оборудование. Или только оборудование, не знаю точно. Я фотографию видела, давно, там несколько многоэтажных зданий, целый комплекс.
— Где это, там?
— Под Москвой. В Клину. Не в самом Клину, а там, рядышком. А еще есть в Пекине и в Токио. И еще, кажется, где-то в Латинской Америке, город такой небольшой. Сан-Пауло, что ли. Но вы-то, значит, не гильбронавты?
— Нет, Зоя. Мы не гильбронавты.
— Но вы из другого мира?
—Да.
— Так как же вы здесь оказались?
— А нас, судя по всему, ваши замечательные разведчики решили взять с собой. Как материал для опытов. Оксана, расскажи ей. У тебя это получится.
Оксана сидела в самом углу лавки, опираясь боком о стену, зябко подобрав ноги. Руки она спрятала на груди, укрывшись старым серым пледом. Глаза не отрываясь смотрели на свечу. Услышав Женькины слова, она медленно повернула голову. Взгляд ее был пуст, как у мертвеца. Механическим жестом она показала на место рядом с собой. Зойка встала, одернула свое выгоревшее на солнце платье и пересела к ней поближе. Они начали тихо говорить. Оксана рассказывала, лицо ее было бесстрастно-равнодушным, а Зойка сначала что-то переспрашивала. Потом замолчала.
— Хлопцы, что делать-то будем? Ведь это хана. Чистая хана. Хуже, чем если б мы были на Луне.
— На Луне ты бы уже задохнулся.
— Нам отсюда никогда не вернуться. Никогда. Сколько ни беги, бежать некуда.
— Вова, не паникуй. Все хорошо — Огромная лапа Игоря тщательно ополаскивала кипяточком банку из— под кизилового варенья. Результат он вылил в свою чашку. — Я недавно думал, что мне не выбраться из камеры. Я уже чувствовал себя подопытной лягушкой, особенно когда они эту музычку включали. И Пашка в как кричал, помнишь?
— Точно, Игорь. А сегодня мы на свободе. И нечего раскисать. Мы на воле, и у нас в руках оружие. А на войне, как в драке, бывает всякое. Иногда стреляет самый слабый шанс.
— На какой войне, воитель? У нас вообще шансов нет.
— Есть, Вова, есть. Главное, лапки не складывать. Они к нам летают, значит, и мы сможем.
— Игорь, это чушь собачья. Мы в чужом мире, мы здесь как дети новорожденные — не знаем ни черта. Да нас первый встречный вычислит и сдаст. Если все это так…
— А ты еще не уверен, что это так? — Игорь обвел взглядом убогую комнату, неопределенно махнул рукой в окно. — Тебе этого недостаточно? Или ты думаешь, ты в кино попал?
— Ты не нервничай. Если… раз мы оказались в лапах этих «гильбронавтов», трясця их матери, этого их КГБ, или ЧК, или гестапо, я не разобрался, то вернуться тем же путем домой, отбить их гильбромашинку… Это как для сальвадорских партизан угнать ракету на Марс. Примерно та же задача— пройти с боями США, захватить космодром, быстренько обучиться пилотированию, дождаться удачной фазы и домой. Только еще нужно, чтобы ракета была заправлена и готова к старту. И скафандры рядышком лежали. Шанс, конечно, есть. Но я лучше в горах поживу.
— Фигня. Если каждой пулей сбивать по вертолету…
— Ага. Только и этого будет мало. Надо, чтобы и сами они стреляли не в нас, а друг в друга. Тогда — может быть. Но маловероятно.
— Ладно, а что ты предлагаешь?
— Жить здесь. Месяц. Два. Всю зиму.
— В этой халупе, что ли?
— Зачем? В горы уйдем. Жили же мы зимой на «Столбах». По нескольку недель жили.
— Тю. Так там избушки, хавка горячая и город рядом. Если что — за два часа спуститься можно.
— А здесь придется без избушек. И не спускаться. Схорониться как следует и зимовать.
— Ладно, зазимуем. А потом что? Шерстью обрастать будем?
— Господи, я поверить не могу…
— Газеты их читать будем. Вникать в ситуацию. Приемник надо раздобыть, подготовиться. Информацию будем собирать и думать. Пока не придумаем что-нибудь действительно путное.
— А что, нормальный план. Хоть до весны доживем. К весне они точно нас искать перестанут.
— Искать они нас, похоже, никогда не перестанут. Но спешить .глупо. Спешить нам уже некуда.
— Ну, значит, вертолеты на патрулирование перестанут высылать. Все-таки полегче.
— Нам действительно многое понять надо, иначе как действовать?
— Ну… Например, зачем мы им вообще понадобились? И что они делают у нас? Почему бродят тайком, почему в нашем мире людей воруют? Почему именно в нашем? Ведь параллельных миров должно быть много.
— Может, они во всех воруют. А вот зачем? Разобраться надо, ребята. Нас пока потеряли, вот и слава богу. А нам надо разобраться.
— М-да. А Ирину как? В горах лечить?
— В больницу ты ее здесь все равно не устроишь. Постараемся найти лекарства. Одежды теплой надо достать, хотя бы тряпок. Лена травками ее отпоит, корешками. Главное, устроить ей норку потеплее, да постель возле костра. Если место постоянное найдем, а мы его точно найдем, то Ирина поправится. Ноги в тепле будут, отогреется, отдохнет…
— Да ты представляешь себе, что это такое— всю зиму в горах?
— Представляю. И достаточно хорошо. Кстати, это почти все равно — что неделю, что всю зиму. Замерзнуть можно за одну ночь, для этого много времени не требуется. Нам надо либо пещеру карстовую найти, а они здесь встречаются, либо отрыть землянку с хорошим накатом и чтобы не подтекла.
— Лучше пещеру.
— Согласен, лучше пещеру. Вход закрыть, лапника на пол натаскать, очаг сделать, вытяжку, да так чтобы дым столбом не выходил. Воды желательно источник.
— И сена свежего охапку. А как насчет следов? Нас же с вертолетов просто по следам найдут.
— Если будут патрулировать конкретно этот квадрат, то найдут. Но это вряд ли. Мы слишком далеко ушли, в какую сторону — они не знают, вертолеты явно нас потеряли. Такую территорию уже не прочешешь, горючего не хватит. Да и зачем им нас искать с таким остервенением? Полетают еще недели две и бросят это дело.
— Точно. Будут ждать, пока мы сами попадемся. Выйдем куда-нибудь и влипнем, как кур в ощип. Или наскочим на кого-нибудь, кто донесет.
— А так и будет, если время не переждать. Самое опасное время. Кстати, здесь не только наши следы, тут пастухи ходят, местные, это раз; сам по себе покров снежный маленький, так как места засушливые, это два; ветра часто и поземки, так что старые следы заметет, это три. Хотя осторожность, конечно, соблюдать придется. Ходить по камням, тропинки не протаптывать.
— А есть ты что будешь?
— Друг друга будем есть. Жили же в этих местах пещерные люди, почему мы не проживем?
— У них скот был. Они охотились. А на них, наоборот, никто.
— Так тем более надо переждать. Схорониться. А тайга прокормит. Чего-нибудь найдем. И вообще, у нас слишком гнилая альтернатива. Лучше маленько похудеть, чем кушать в их камерах морковку.
Ивс пришел к Наде поздно. Ее район назывался Космос. Располагался он на отшибе и на небольшой возвышенности, но почему именно Космос — не знал, наверное, никто. Обычный рабочий район, множество приземистых глиняных мазанок, спрятанных за глухими заборами и давно потерявших от копоти белизну, да серые, пятиэтажные дома-коробки. Рядом проходила автомобильная трасса Орел — Крым. Раньше она упиралась в Москву; теперь туда никто не ездил. Ничего космического, даже аэродрома, поблизости не было.
Все здесь было тусклым, по углам домов расползались бесформенные пятна, на плохом асфальте тротуаров грудами валялся мусор. Дома, похожие на бараки, с узкими лестницами, низкими потолками и крохотными комнатушками — Ивса, выросшего в центре Европы, коробило от такой архитектуры. Но Надя не хотела переезжать. «Мне от тебя ничего не надо», — так она говорила, и Ивс знал, что это правда. Может быть, именно поэтому он приходил сюда снова и снова. Помойные баки, мусор, чахлые зеленые кусты, мертвый виноград, до сих пор оплетающий арку подъезда. Кислотные разводы на свежей, ядовито-зеленой краске. Скорлупа. Текущая по каждому шву панельная конура под самой крышей.
Он поднялся на пятый этаж, оставив охрану в подъезде, открыл дверь своим ключом, снял в прихожей плащ и ботинки и прошел в комнату. Надя курила, стоя у раскрытого окна. Пепельницу почти доверху заполнили окурки, она никогда не выбрасывала их на улицу. На звук его шагов женщина не обернулась.
Он подошел к ней вплотную и обнял.
— Ты слишком много куришь. Надя зябко повела плечами, сбрасывая его руки, и погасила сигарету.
— Какая разница.
— Что-то случилось?
— Нет. Ничего особенного.
— Что-то случилось.
— Просто сегодня был месячный отбор.
Ивс взял переполненную пепельницу, пошел на кухню и высыпал ее в ведро. Затем наполнил чайник желтой водой из крана — он долго ждал, пока она стечет, но вода осталась такой же желтой — и поставил его на плиту. Достал с полки початую банку растворимого кофе и две чашки, ручка одной из которых была наполовину сколота.
— Ты когда поставишь фильтр? Эта вода так же вредна, как и сигареты. Ее надо хотя бы отстаивать.
— Я хочу сдохнуть так же, как и все. Без фильтров на кране.
Ивс пожал плечами.
— Это несерьезно. У тебя обычная хандра. А от этой воды портятся зубы. И у меня, между прочим, тоже.
— Ты!.. — Надя стремительно обернулась к нему, глядя в упор, глаза в глаза, немигающим взглядом бешеной ведьмы. — У тебя зубы портятся? У тебя может начаться кариес? Ты, бедняга, устал на работе, устал принимать о нас решения, измучился, выдумывая для людей новую химическую дрянь. А я сегодня детей сортировала, ты это понимаешь? Что ты можешь понимать? Я детей сортировала, на живых и мертвых, сортировала живых детей, пока еще живых, которые смотрели на меня и улыбались!
— Надя… Но это не так. Не совсем так. — Ивс подцепил ногтем сломанную спичку. Серы на ней почти не осталось.
— Это так. Ивс. Это именно так. Потому что всем, кто не прошел нашу поганую медкомиссию, одна дорога — в печку. Потому что твой проклятый город не может прокормить своих собственных детей. Он называет их выродками. Уродами. Мутантами. А это дети, понимаешь? Это живые дети. Это больные дети. Они плачут. Им плохо без отца и матери. Они некрасивы, но они мне радуются и улыбаются в каждый мой приход. А я…
— Надя, у тебя истерика. Успокойся. — Спичка в его пальцах разломилась на несколько крошечных кусочков. — Это, кстати, твой город. Я немец.
— Какая разница, у вас то же самое. К черту, Ивс. Нет у меня никакой истерики. Я устала, я пустая внутри. И меня тошнит от этой жизни.
Он опять ее обнял. Ее тело била мелкая дрожь. От нее пахло крепкими сигаретами.
— Ты расслабься, не думай ни о чем. Или вот что… Может, ты хочешь чего-нибудь?
Надя вдруг отстранилась от него и на мгновение замерла, затем кивнула:
— Да. Я хочу в церковь.
Ивс усмехнулся:
— Надя, ну что за блажь. Ты же знаешь, что Бога нет. И церкви в Запорожье нет. Все это только мишура и побрякушки, а у тебя потом будут неприятности.
— Да, я знаю, что Бога нет. Если бы он был, он не допустил бы всего этого. Или, может быть…
— Что может быть?
— Или, может быть, мы в аду.
Потом они долго пили кофе. Серое, пыльное солнце, намаявшись за день, клонилось к закату, по стенам лениво шевелились тени. «Не выходите на улицу без респиратора и головного убора, не делайте глубоких вдохов, ежедневно проверяйте швы на защитных плащах».
Летом здесь было жарко, очень жарко. Раскаленный воздух дрожал над асфальтом, тополиный пух сбивался в невесомые белые кучи — до первой спички или кислотного дождя. Летом здесь было плохо. Но лето давно кончилось. Начиналась золотая осень.
Лучшая, благодатная пора на Украине. На черных от химии полях вызревал урожай. Налитые едкой влагой тучи выжигали дождями остатки жухлой зелени. Еды, даже самой грубой, не хватало на всех.
— Женя, вас ведь Женя зовут? Можно вас спросить? — Зоя шептала, потому что скалолазы уже начали засыпать.
— Господи. Можно.
— У вас там действительно в море купаются? И это не вредно?
— Конечно. Хотя нет, не везде. Возле Одессы иногда пляжи закрывают ненадолго, ну, и еще кое-где. Но все равно купаются.
— Прямо в воде? Без резиновых костюмов?
— Ну конечно. Кому охота париться? Если только аквалангисты.
— И кожа потом не облазит?
— Не понял. Зоя, что тут у вас творится? У вас что, в море зайти нельзя?
— Нельзя. У нас тут ничего нельзя. Ничего. Мне Оксана рассказала про вашу жизнь, это как сказка.
Женька удивленно хмыкнул.
— Да какая сказка. Жизнь как жизнь. Свои проблемы.
— И дышать везде можно? Без респиратора?
— Зоя, вы шутите, что ли? Что-то я не замечал, чтобы здесь кто-то респираторами пользовался.
— Это у нас, в горах. Здесь одни пастухи. И воздух чистый, только иногда, когда ветер от Барнаула, немножко идет газ. Нас тогда по радио предупреждают. А в городах просто так давно никто не ходит. Или противогаз, или респиратор. Или, как у вас, носовой фильтр. Только их мало, фильтров. А иначе нельзя, иначе за один день можно легкие погубить.
— И давно это у вас так?
— Давно. Всегда так было. Правда, мне кажется, что каждый год все становится еще немножко хуже. Но, может быть, мне это только кажется. И еще плащи специальные есть. С застежками. — Зойка заерзала. Руки ее дернулись было показать, где застежки, но потом упали. — А мне. Женя, знаете, с детства море снилось. И как я в нем купаюсь, иногда, или просто на песке лежу, и как будто волны вокруг соленые, и тепло, и чайки. Представляете? Прямо в воде, всем телом. Прямо в воде. Мама сначала говорила, что это к болезни. Что это плохой сон, когда снится, что ты плаваешь. Но я не болела, никогда ничем не болела. А мама кашляла. Все время кашляла. И потом я заметила, что после того, как я рассказываю этот сон, она плачет. Тогда я перестала его рассказывать. Но море мне снится до сих пор.
— А где сейчас ваша мама?
— Она умерла в прошлом году.
— Извините.
Зоя сидела нахохлившись — маленькая, угловатая девушка, почти подросток, в нелепом выгоревшем платье.
— А телевизор у вас работает?
— Что?
— Ну…— Женька замялся. Он понял, что этот прибор называется здесь как-то иначе. — Вот эта вот… хренотень. Судя по внешнему виду, это то, что у нас называют телевизором.
—А…— Зойка пренебрежительно махнула рукой. — Работает, натюрлих, как он может не работать. Но мы научились его выключать.
— Не понял. Что значит, научились выключать? Это что, сложно?
— Не сложно, но не разрешается. Он все время должен работать. И тогда все слышно, что в комнате говорят. Да и надоедает. Орет одно и то же. А у вас не так разве?
— Нет, конечно. У нас кому как хочется, выключил, включил, переключил. Кстати, сколько у вас тут программ? Одна? Две?
— Что значит про грамм? При чем тут граммы?
— Ну, телевизор вы можете переключить? Чтобы он вместо одной программы другую показывал. — Совсем рядом зашевелилась, вздохнула во сне Оксана, и Женька стал говорить еще тише.
— Как это? Если идет съезд или какая-нибудь песня, так что там может быть еще?
— Что-нибудь еще. Что-нибудь другое.
— Но экран-то один. Нельзя же смотреть сразу съезд и что-нибудь другое. Как, например, нельзя надеть сразу два пальто.
— Но можно выбрать из двух пальто, какое ты будешь надевать. Или в радиоприемнике. Разные станции. Какую хочешь, такую слушаешь.
— А… — видно было, что Зойка поняла. — Здорово. Нет, у нас такого нет.
— Понятно. Одна программа.
Зойка хмыкнула:
— Говорите вы как-то чудно. Программа, пролитра. А почему вы с немцами воевали?
— Как почему? Напали они на нас. В сорок первом.
— Вот, Оксана тоже говорила. Как это может быть, чтобы немцы на русских напали? Вот это мне у вас непонятно. И долго вы воевали?
— Долго. Почти пять лет.
— Ну, это не очень долго. Это ерунда. — Зойка сонно зажмурилась и зевнула. — Интересные вы ребята. Я, наверное, завтра с вами пойду.
Сообщив такую новость, она свернулась калачиком, набросила на плечи старое, очень ветхое пальто и спокойно уснула. Женька, напротив, задумался. На какое-то время сон у него улетучился, но затем он тоже зевнул и благодушно махнул рукой.
Вскоре спали уже все — и хозяева, и гости.
Через два часа в комнату вошел продрогший во дворе Игорь. С трудом растолкал Мишу, отдал сменщику полушубок и улегся на его место, свернувшись огромным холодным клубком.
ГЛАВА 15
Тетя повернула к ней голову и неодобрительно взглянула на племянницу, не отрывая мяса от желтых зубов, но промолчала. На ее подбородок стекали жирные капли.
— Женька, ты ведь сыграть собирался.
— Ладно. Сейчас.
Пока скалолазы и хозяева наперегонки уминали поздний ужин, Женька старательно подкручивал колки гитары, время от времени тренькая струной, словно пытаясь добиться какого-то нового, удивительного звучания. Затем он быстро съел свою порцию мяса, вытер сухарем подливку и налил в пиалу чай. Шелест старых газет сразу стих. Петь Женька любил и умел, и все ребята это знали.
— Ну, Зоя… — Его пальцы в последний раз прикоснулись, почти погладили колки. — Слушай песни нашего мира.
И Женька, медленно перебирая струны, взял первый аккорд.
За окном уже мерцали звезды. Лампу погасили, зажгли огарок свечи, и по углам комнаты заколыхались причудливые тени. Тихий, чуть охрипший голос Женьки то ли пел, то ли говорил, то ли просто шептал прямо в душу:
Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой…
А в городе том сад, в нем травы да цветы…
Гуляют там животные невиданной красы…
Рыжая девчонка молчала. Глаза ее чуть заметно поблескивали в пламени свечи; казалось, в черной глубине зрачков вспыхивают искры. После Гребенщикова Женька спел несколько песен «Наутилуса», затем кое-что из «Агаты Кристи». На «Агате» скалолазы завелись и стали подпевать, прихлопывая ладонями в такт. Зойка тоже начала тихонько раскачиваться, губы ее что-то пришептывали. Старуха молчала, но видно было, что она внимательно слушает. Женька закашлялся и отхлебнул из пиалы остывший чай. Затем еще раз подтянул струны.
— Я прошу прощения за качество исполнения — Высоцкий.
Север, воля, надежда, земля без границ…
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья…
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.
Кто не верил в дурные пророчества…
В снег не лег ни на миг отдохнуть…
Затем он спел «Балладу о любви» и «Охоту на волков».
Старуха встала, полезла в неприметный пыльный шкафчик, достала оттуда банку кизилового варенья и молча поставила его перед Женькой. Он внимательно на нее посмотрел и, выдержав долгую паузу, заиграл «Баньку», четко выговаривая слова.
Старуха плакала. В огромных, ставших удивительно красивыми Зойкиных глазах тоже стояли слезы. Она что-то шептала, будто молилась, а ее длинные, нервные пальцы с неухоженными ногтями безжалостно теребили кусок, оторванный от скатерти. Пламя умирающей свечи металось по стенам, граненый стакан на столе мерцал бликующим оранжевым огнем.
Женька поскреб подбородок и с сожалением отодвинул гитару в сторону.
— Вы откуда, ребята? — тихо вымолвила Зойка.
— Из Красноярска, сестренка, — так же тихо ответил кто-то из скалолазов.
— Но Красноярска давно нет.
— Это мы поняли. Мы, девочка, из другого мира.
— Из будущего?
— Нет. Просто из другого мира. Не такого, как ваш.
На какое-то время повисла тишина. Все молча следили за догорающим огнем. Затем Зойка спросила:
— Так вы, наверное, гильбронавты?
— Как ты сказала? — Женька встрепенулся, словно собака, почуявшая след.
— Гильбронавты. Об этом в газетах писали несколько лет назад. Потом перестали писать. Засекретили.
— Может быть. Очень может быть. У нас, Зоя, нет такого слова — гильбронавт. Может, это космонавты у вас так называются?
— Кто?
— Космонавты. Те, кто на ракетах в космос летают.
— Да разве на ракетах можно летать? Они же маленькие.
— Погоди. Постой. У вас космические корабли есть?
— Может, и есть что-нибудь, что так называется. Но я о них не слышала.
Зойка потянулась через весь стол и взяла сухарь из-под руки Димки. Тот, опоздавший на какую-то секунду, огорченно щелкнул пальцами. Зойка ехидно ему улыбнулась и начала вымазывать подливу.
— Очень интересно. Мы друг друга не понимаем. Ребята, что там получается из газет? Неужели они в космос не летают?
— Ничего об этом нет, Евген. Запускают в стратосферу метеорологические зонды. И все, кажется.
— Так. Понятно. А американцы?
— Американцев уже нет как страны. Есть Восточно-американская военная зона, временно оккупированная советскими войсками. Есть еще какая-то якобы индейская структура на Западе. Надо полагать, мы их освободили от гнета бледнолицых. Федеративная советская республика. А вот о гильбронавтах, действительно, была где-то статейка.
— А ну, прочитай.
— Так я ее залистнул. Я решил, что это аквалангисты.
— Найди, Ромка. Похоже, что это к нам имеет самое прямое отношение. Гильбронавт. Термин какой-то странный. Кто-нибудь знает, что это может обозначать?
— Космонавт летает в космосе. Летчик просто летает. Водолаз под водой работает.
— Астронавт по астрам ходит.
— Дима, чтоб ты знал, астра — это звезда по-американски.
— Я запишу. Но все равно, на звезды они пока не высаживались.
— Все равно термин понять можно. Хотя в чем-то он не удачен. Но что такое это гильбро? На слух, действительно, напоминает воду и пузырьки.
— Интересно, как у них вертолетчики называются.
— Наверно, крутолетчики. Или крутые летчики. Смешно.
— Не более смешно, чем вертолетчики. Или летчики вертлявые.
— А может, это под землей что-то? Или богиня какая-то, как у геологов?
— А какая богиня у геологов?
— Здрасьте. Гея, конечно.
— А, ну да. Кто у нас по богам спец? Рома, что там у тебя? Нашел?
Ромка, перелиставший всю свою пачку, покосился на дверь и смущенно потупился.
— Знаешь, Евген, я ее, наверное, уже не найду.
— Стоп. По-моему, такой математик был. Мы на втором курсе что-то учили. Гильберт. Или Гильберет… Точно не помню.
— А почему мы не учили?
—Так я же до медицинского на экономфак ходил. Два года.
— Ну и что это был за математик?
— Да я не помню. Там что-то о множестве евклидовых пространств.
— А ну, а ну! Вспоминай!
— Да не помню я. Может, я и фамилию переврал.
— Учить надо, что задают. Двоечник.
— Я тогда уже переводился. Со второго на первый.
— Из-за чего?
— Из-за неуспеваемости.
— Так ото ж. Ото ж оно ото о так. Зойка, что такое гильбронавт?
— Это разведчик. Исследователь других миров. Других планет.
— Они летают на другие планеты?
— Ну… Они не летают, как туда прилетишь? Они гильбронируют. Они как-то сразу там оказываются. Только для этого подготовка специальная нужна и оборудование. Или только оборудование, не знаю точно. Я фотографию видела, давно, там несколько многоэтажных зданий, целый комплекс.
— Где это, там?
— Под Москвой. В Клину. Не в самом Клину, а там, рядышком. А еще есть в Пекине и в Токио. И еще, кажется, где-то в Латинской Америке, город такой небольшой. Сан-Пауло, что ли. Но вы-то, значит, не гильбронавты?
— Нет, Зоя. Мы не гильбронавты.
— Но вы из другого мира?
—Да.
— Так как же вы здесь оказались?
— А нас, судя по всему, ваши замечательные разведчики решили взять с собой. Как материал для опытов. Оксана, расскажи ей. У тебя это получится.
Оксана сидела в самом углу лавки, опираясь боком о стену, зябко подобрав ноги. Руки она спрятала на груди, укрывшись старым серым пледом. Глаза не отрываясь смотрели на свечу. Услышав Женькины слова, она медленно повернула голову. Взгляд ее был пуст, как у мертвеца. Механическим жестом она показала на место рядом с собой. Зойка встала, одернула свое выгоревшее на солнце платье и пересела к ней поближе. Они начали тихо говорить. Оксана рассказывала, лицо ее было бесстрастно-равнодушным, а Зойка сначала что-то переспрашивала. Потом замолчала.
— Хлопцы, что делать-то будем? Ведь это хана. Чистая хана. Хуже, чем если б мы были на Луне.
— На Луне ты бы уже задохнулся.
— Нам отсюда никогда не вернуться. Никогда. Сколько ни беги, бежать некуда.
— Вова, не паникуй. Все хорошо — Огромная лапа Игоря тщательно ополаскивала кипяточком банку из— под кизилового варенья. Результат он вылил в свою чашку. — Я недавно думал, что мне не выбраться из камеры. Я уже чувствовал себя подопытной лягушкой, особенно когда они эту музычку включали. И Пашка в как кричал, помнишь?
— Точно, Игорь. А сегодня мы на свободе. И нечего раскисать. Мы на воле, и у нас в руках оружие. А на войне, как в драке, бывает всякое. Иногда стреляет самый слабый шанс.
— На какой войне, воитель? У нас вообще шансов нет.
— Есть, Вова, есть. Главное, лапки не складывать. Они к нам летают, значит, и мы сможем.
— Игорь, это чушь собачья. Мы в чужом мире, мы здесь как дети новорожденные — не знаем ни черта. Да нас первый встречный вычислит и сдаст. Если все это так…
— А ты еще не уверен, что это так? — Игорь обвел взглядом убогую комнату, неопределенно махнул рукой в окно. — Тебе этого недостаточно? Или ты думаешь, ты в кино попал?
— Ты не нервничай. Если… раз мы оказались в лапах этих «гильбронавтов», трясця их матери, этого их КГБ, или ЧК, или гестапо, я не разобрался, то вернуться тем же путем домой, отбить их гильбромашинку… Это как для сальвадорских партизан угнать ракету на Марс. Примерно та же задача— пройти с боями США, захватить космодром, быстренько обучиться пилотированию, дождаться удачной фазы и домой. Только еще нужно, чтобы ракета была заправлена и готова к старту. И скафандры рядышком лежали. Шанс, конечно, есть. Но я лучше в горах поживу.
— Фигня. Если каждой пулей сбивать по вертолету…
— Ага. Только и этого будет мало. Надо, чтобы и сами они стреляли не в нас, а друг в друга. Тогда — может быть. Но маловероятно.
— Ладно, а что ты предлагаешь?
— Жить здесь. Месяц. Два. Всю зиму.
— В этой халупе, что ли?
— Зачем? В горы уйдем. Жили же мы зимой на «Столбах». По нескольку недель жили.
— Тю. Так там избушки, хавка горячая и город рядом. Если что — за два часа спуститься можно.
— А здесь придется без избушек. И не спускаться. Схорониться как следует и зимовать.
— Ладно, зазимуем. А потом что? Шерстью обрастать будем?
— Господи, я поверить не могу…
— Газеты их читать будем. Вникать в ситуацию. Приемник надо раздобыть, подготовиться. Информацию будем собирать и думать. Пока не придумаем что-нибудь действительно путное.
— А что, нормальный план. Хоть до весны доживем. К весне они точно нас искать перестанут.
— Искать они нас, похоже, никогда не перестанут. Но спешить .глупо. Спешить нам уже некуда.
— Ну, значит, вертолеты на патрулирование перестанут высылать. Все-таки полегче.
— Нам действительно многое понять надо, иначе как действовать?
— Ну… Например, зачем мы им вообще понадобились? И что они делают у нас? Почему бродят тайком, почему в нашем мире людей воруют? Почему именно в нашем? Ведь параллельных миров должно быть много.
— Может, они во всех воруют. А вот зачем? Разобраться надо, ребята. Нас пока потеряли, вот и слава богу. А нам надо разобраться.
— М-да. А Ирину как? В горах лечить?
— В больницу ты ее здесь все равно не устроишь. Постараемся найти лекарства. Одежды теплой надо достать, хотя бы тряпок. Лена травками ее отпоит, корешками. Главное, устроить ей норку потеплее, да постель возле костра. Если место постоянное найдем, а мы его точно найдем, то Ирина поправится. Ноги в тепле будут, отогреется, отдохнет…
— Да ты представляешь себе, что это такое— всю зиму в горах?
— Представляю. И достаточно хорошо. Кстати, это почти все равно — что неделю, что всю зиму. Замерзнуть можно за одну ночь, для этого много времени не требуется. Нам надо либо пещеру карстовую найти, а они здесь встречаются, либо отрыть землянку с хорошим накатом и чтобы не подтекла.
— Лучше пещеру.
— Согласен, лучше пещеру. Вход закрыть, лапника на пол натаскать, очаг сделать, вытяжку, да так чтобы дым столбом не выходил. Воды желательно источник.
— И сена свежего охапку. А как насчет следов? Нас же с вертолетов просто по следам найдут.
— Если будут патрулировать конкретно этот квадрат, то найдут. Но это вряд ли. Мы слишком далеко ушли, в какую сторону — они не знают, вертолеты явно нас потеряли. Такую территорию уже не прочешешь, горючего не хватит. Да и зачем им нас искать с таким остервенением? Полетают еще недели две и бросят это дело.
— Точно. Будут ждать, пока мы сами попадемся. Выйдем куда-нибудь и влипнем, как кур в ощип. Или наскочим на кого-нибудь, кто донесет.
— А так и будет, если время не переждать. Самое опасное время. Кстати, здесь не только наши следы, тут пастухи ходят, местные, это раз; сам по себе покров снежный маленький, так как места засушливые, это два; ветра часто и поземки, так что старые следы заметет, это три. Хотя осторожность, конечно, соблюдать придется. Ходить по камням, тропинки не протаптывать.
— А есть ты что будешь?
— Друг друга будем есть. Жили же в этих местах пещерные люди, почему мы не проживем?
— У них скот был. Они охотились. А на них, наоборот, никто.
— Так тем более надо переждать. Схорониться. А тайга прокормит. Чего-нибудь найдем. И вообще, у нас слишком гнилая альтернатива. Лучше маленько похудеть, чем кушать в их камерах морковку.
Ивс пришел к Наде поздно. Ее район назывался Космос. Располагался он на отшибе и на небольшой возвышенности, но почему именно Космос — не знал, наверное, никто. Обычный рабочий район, множество приземистых глиняных мазанок, спрятанных за глухими заборами и давно потерявших от копоти белизну, да серые, пятиэтажные дома-коробки. Рядом проходила автомобильная трасса Орел — Крым. Раньше она упиралась в Москву; теперь туда никто не ездил. Ничего космического, даже аэродрома, поблизости не было.
Все здесь было тусклым, по углам домов расползались бесформенные пятна, на плохом асфальте тротуаров грудами валялся мусор. Дома, похожие на бараки, с узкими лестницами, низкими потолками и крохотными комнатушками — Ивса, выросшего в центре Европы, коробило от такой архитектуры. Но Надя не хотела переезжать. «Мне от тебя ничего не надо», — так она говорила, и Ивс знал, что это правда. Может быть, именно поэтому он приходил сюда снова и снова. Помойные баки, мусор, чахлые зеленые кусты, мертвый виноград, до сих пор оплетающий арку подъезда. Кислотные разводы на свежей, ядовито-зеленой краске. Скорлупа. Текущая по каждому шву панельная конура под самой крышей.
Он поднялся на пятый этаж, оставив охрану в подъезде, открыл дверь своим ключом, снял в прихожей плащ и ботинки и прошел в комнату. Надя курила, стоя у раскрытого окна. Пепельницу почти доверху заполнили окурки, она никогда не выбрасывала их на улицу. На звук его шагов женщина не обернулась.
Он подошел к ней вплотную и обнял.
— Ты слишком много куришь. Надя зябко повела плечами, сбрасывая его руки, и погасила сигарету.
— Какая разница.
— Что-то случилось?
— Нет. Ничего особенного.
— Что-то случилось.
— Просто сегодня был месячный отбор.
Ивс взял переполненную пепельницу, пошел на кухню и высыпал ее в ведро. Затем наполнил чайник желтой водой из крана — он долго ждал, пока она стечет, но вода осталась такой же желтой — и поставил его на плиту. Достал с полки початую банку растворимого кофе и две чашки, ручка одной из которых была наполовину сколота.
— Ты когда поставишь фильтр? Эта вода так же вредна, как и сигареты. Ее надо хотя бы отстаивать.
— Я хочу сдохнуть так же, как и все. Без фильтров на кране.
Ивс пожал плечами.
— Это несерьезно. У тебя обычная хандра. А от этой воды портятся зубы. И у меня, между прочим, тоже.
— Ты!.. — Надя стремительно обернулась к нему, глядя в упор, глаза в глаза, немигающим взглядом бешеной ведьмы. — У тебя зубы портятся? У тебя может начаться кариес? Ты, бедняга, устал на работе, устал принимать о нас решения, измучился, выдумывая для людей новую химическую дрянь. А я сегодня детей сортировала, ты это понимаешь? Что ты можешь понимать? Я детей сортировала, на живых и мертвых, сортировала живых детей, пока еще живых, которые смотрели на меня и улыбались!
— Надя… Но это не так. Не совсем так. — Ивс подцепил ногтем сломанную спичку. Серы на ней почти не осталось.
— Это так. Ивс. Это именно так. Потому что всем, кто не прошел нашу поганую медкомиссию, одна дорога — в печку. Потому что твой проклятый город не может прокормить своих собственных детей. Он называет их выродками. Уродами. Мутантами. А это дети, понимаешь? Это живые дети. Это больные дети. Они плачут. Им плохо без отца и матери. Они некрасивы, но они мне радуются и улыбаются в каждый мой приход. А я…
— Надя, у тебя истерика. Успокойся. — Спичка в его пальцах разломилась на несколько крошечных кусочков. — Это, кстати, твой город. Я немец.
— Какая разница, у вас то же самое. К черту, Ивс. Нет у меня никакой истерики. Я устала, я пустая внутри. И меня тошнит от этой жизни.
Он опять ее обнял. Ее тело била мелкая дрожь. От нее пахло крепкими сигаретами.
— Ты расслабься, не думай ни о чем. Или вот что… Может, ты хочешь чего-нибудь?
Надя вдруг отстранилась от него и на мгновение замерла, затем кивнула:
— Да. Я хочу в церковь.
Ивс усмехнулся:
— Надя, ну что за блажь. Ты же знаешь, что Бога нет. И церкви в Запорожье нет. Все это только мишура и побрякушки, а у тебя потом будут неприятности.
— Да, я знаю, что Бога нет. Если бы он был, он не допустил бы всего этого. Или, может быть…
— Что может быть?
— Или, может быть, мы в аду.
Потом они долго пили кофе. Серое, пыльное солнце, намаявшись за день, клонилось к закату, по стенам лениво шевелились тени. «Не выходите на улицу без респиратора и головного убора, не делайте глубоких вдохов, ежедневно проверяйте швы на защитных плащах».
Летом здесь было жарко, очень жарко. Раскаленный воздух дрожал над асфальтом, тополиный пух сбивался в невесомые белые кучи — до первой спички или кислотного дождя. Летом здесь было плохо. Но лето давно кончилось. Начиналась золотая осень.
Лучшая, благодатная пора на Украине. На черных от химии полях вызревал урожай. Налитые едкой влагой тучи выжигали дождями остатки жухлой зелени. Еды, даже самой грубой, не хватало на всех.
— Женя, вас ведь Женя зовут? Можно вас спросить? — Зоя шептала, потому что скалолазы уже начали засыпать.
— Господи. Можно.
— У вас там действительно в море купаются? И это не вредно?
— Конечно. Хотя нет, не везде. Возле Одессы иногда пляжи закрывают ненадолго, ну, и еще кое-где. Но все равно купаются.
— Прямо в воде? Без резиновых костюмов?
— Ну конечно. Кому охота париться? Если только аквалангисты.
— И кожа потом не облазит?
— Не понял. Зоя, что тут у вас творится? У вас что, в море зайти нельзя?
— Нельзя. У нас тут ничего нельзя. Ничего. Мне Оксана рассказала про вашу жизнь, это как сказка.
Женька удивленно хмыкнул.
— Да какая сказка. Жизнь как жизнь. Свои проблемы.
— И дышать везде можно? Без респиратора?
— Зоя, вы шутите, что ли? Что-то я не замечал, чтобы здесь кто-то респираторами пользовался.
— Это у нас, в горах. Здесь одни пастухи. И воздух чистый, только иногда, когда ветер от Барнаула, немножко идет газ. Нас тогда по радио предупреждают. А в городах просто так давно никто не ходит. Или противогаз, или респиратор. Или, как у вас, носовой фильтр. Только их мало, фильтров. А иначе нельзя, иначе за один день можно легкие погубить.
— И давно это у вас так?
— Давно. Всегда так было. Правда, мне кажется, что каждый год все становится еще немножко хуже. Но, может быть, мне это только кажется. И еще плащи специальные есть. С застежками. — Зойка заерзала. Руки ее дернулись было показать, где застежки, но потом упали. — А мне. Женя, знаете, с детства море снилось. И как я в нем купаюсь, иногда, или просто на песке лежу, и как будто волны вокруг соленые, и тепло, и чайки. Представляете? Прямо в воде, всем телом. Прямо в воде. Мама сначала говорила, что это к болезни. Что это плохой сон, когда снится, что ты плаваешь. Но я не болела, никогда ничем не болела. А мама кашляла. Все время кашляла. И потом я заметила, что после того, как я рассказываю этот сон, она плачет. Тогда я перестала его рассказывать. Но море мне снится до сих пор.
— А где сейчас ваша мама?
— Она умерла в прошлом году.
— Извините.
Зоя сидела нахохлившись — маленькая, угловатая девушка, почти подросток, в нелепом выгоревшем платье.
— А телевизор у вас работает?
— Что?
— Ну…— Женька замялся. Он понял, что этот прибор называется здесь как-то иначе. — Вот эта вот… хренотень. Судя по внешнему виду, это то, что у нас называют телевизором.
—А…— Зойка пренебрежительно махнула рукой. — Работает, натюрлих, как он может не работать. Но мы научились его выключать.
— Не понял. Что значит, научились выключать? Это что, сложно?
— Не сложно, но не разрешается. Он все время должен работать. И тогда все слышно, что в комнате говорят. Да и надоедает. Орет одно и то же. А у вас не так разве?
— Нет, конечно. У нас кому как хочется, выключил, включил, переключил. Кстати, сколько у вас тут программ? Одна? Две?
— Что значит про грамм? При чем тут граммы?
— Ну, телевизор вы можете переключить? Чтобы он вместо одной программы другую показывал. — Совсем рядом зашевелилась, вздохнула во сне Оксана, и Женька стал говорить еще тише.
— Как это? Если идет съезд или какая-нибудь песня, так что там может быть еще?
— Что-нибудь еще. Что-нибудь другое.
— Но экран-то один. Нельзя же смотреть сразу съезд и что-нибудь другое. Как, например, нельзя надеть сразу два пальто.
— Но можно выбрать из двух пальто, какое ты будешь надевать. Или в радиоприемнике. Разные станции. Какую хочешь, такую слушаешь.
— А… — видно было, что Зойка поняла. — Здорово. Нет, у нас такого нет.
— Понятно. Одна программа.
Зойка хмыкнула:
— Говорите вы как-то чудно. Программа, пролитра. А почему вы с немцами воевали?
— Как почему? Напали они на нас. В сорок первом.
— Вот, Оксана тоже говорила. Как это может быть, чтобы немцы на русских напали? Вот это мне у вас непонятно. И долго вы воевали?
— Долго. Почти пять лет.
— Ну, это не очень долго. Это ерунда. — Зойка сонно зажмурилась и зевнула. — Интересные вы ребята. Я, наверное, завтра с вами пойду.
Сообщив такую новость, она свернулась калачиком, набросила на плечи старое, очень ветхое пальто и спокойно уснула. Женька, напротив, задумался. На какое-то время сон у него улетучился, но затем он тоже зевнул и благодушно махнул рукой.
Вскоре спали уже все — и хозяева, и гости.
Через два часа в комнату вошел продрогший во дворе Игорь. С трудом растолкал Мишу, отдал сменщику полушубок и улегся на его место, свернувшись огромным холодным клубком.
ГЛАВА 15
В это утро угловой на контроле вел себя как-то странно. Он все время оглядывался назад, на окошечко будки из бронированного пластика, и подобострастно улыбался. Темный, специального стекла квадрат никак на это не реагировал. Обычно будка была пуста. Фред не помнил ни одного случая, чтобы там находился кто-нибудь, кроме углового. Сейчас угловой был снаружи и улыбался своей будке. В какой-то миг Фреду почудилось, что там, за матовыми стеклами, что-то движется. Как будто чье-то лицо прильнуло к самому окошку и внимательно разглядывает проходящих контроль биоров. Фред едва не сбился с шага. Ему почему-то стало страшно и захотелось улыбнуться окошку сладкой улыбкой углового.
Он, однако, быстро взял себя в руки и прошел контроль с такими же показателями психотеста, как и всегда. Все как обычно. Посторонние мысли вон, не обращать ни на что внимания, все пусто и хорошо. Шаблон. На рабочем месте Фред постарался выбросить из головы странное поведение углового и сосредоточиться. Он включил компьютер, привычной уже командой переключил нормированный поток собственных задач на соседние дисплеи и занялся комбинаторикой. Настоящая головоломка— он пытался расшифровать закономерности всей системы кодовых замков, с тем чтобы иметь возможность свободно передвигаться из сота в сот.
Задача была сложной. Очень сложной. Иногда, Фред сомневался, имеет ли она нужное ему решение, он бился уже две недели, а нашел только несколько частных ответов. Общего принципа не получалось. Или, в том случае, если ежедневная смена кодов подчиняется случайным комбинациям случайных же чисел, общего принципа не существовало вообще. Каждая дверь в таком раскладе требовала своей собственной «отмычки». На каждую нужно было потратить примерно полчаса— даже при квалифицированном умении открывать замки.
Это сильно осложняло его замысел. Фред собирался выйти из сота. Слово бежать казалось ему смешным, никуда бежать он не собирался. Он собирался именно выйти, обязательно взяв с собой Мэй. Он разработал специальный план, разбил его на этапы и оценил шансы успешного завершения каждого из них. Оценил, конечно, компьютер, он только задавал параметры.
Без универсального ключа ко всем кодовым замкам общая вероятность успеха падала до двенадцати процентов. Иначе — почти шестьдесят. Более шестидесяти не получалось ни при каких обстоятельствах. Это был самый удачный расклад. Когда все получается, когда есть ключи, когда есть время. Фреда, однако, и шестьдесят процентов не устраивали. Ведь это только выход из сота, а что будет потом? Этого он вообще не знал, это он не умел оценивать.
Он, однако, быстро взял себя в руки и прошел контроль с такими же показателями психотеста, как и всегда. Все как обычно. Посторонние мысли вон, не обращать ни на что внимания, все пусто и хорошо. Шаблон. На рабочем месте Фред постарался выбросить из головы странное поведение углового и сосредоточиться. Он включил компьютер, привычной уже командой переключил нормированный поток собственных задач на соседние дисплеи и занялся комбинаторикой. Настоящая головоломка— он пытался расшифровать закономерности всей системы кодовых замков, с тем чтобы иметь возможность свободно передвигаться из сота в сот.
Задача была сложной. Очень сложной. Иногда, Фред сомневался, имеет ли она нужное ему решение, он бился уже две недели, а нашел только несколько частных ответов. Общего принципа не получалось. Или, в том случае, если ежедневная смена кодов подчиняется случайным комбинациям случайных же чисел, общего принципа не существовало вообще. Каждая дверь в таком раскладе требовала своей собственной «отмычки». На каждую нужно было потратить примерно полчаса— даже при квалифицированном умении открывать замки.
Это сильно осложняло его замысел. Фред собирался выйти из сота. Слово бежать казалось ему смешным, никуда бежать он не собирался. Он собирался именно выйти, обязательно взяв с собой Мэй. Он разработал специальный план, разбил его на этапы и оценил шансы успешного завершения каждого из них. Оценил, конечно, компьютер, он только задавал параметры.
Без универсального ключа ко всем кодовым замкам общая вероятность успеха падала до двенадцати процентов. Иначе — почти шестьдесят. Более шестидесяти не получалось ни при каких обстоятельствах. Это был самый удачный расклад. Когда все получается, когда есть ключи, когда есть время. Фреда, однако, и шестьдесят процентов не устраивали. Ведь это только выход из сота, а что будет потом? Этого он вообще не знал, это он не умел оценивать.