Страница:
[75]
Менее категоричным было осуждение романа в напечатанном в январе 1869 г. анонимном обозрении «Вечерней газеты», принадлежащем, как установлено, Н. С. Лескову. [76]Считая, подобно Буренину и многим другим представителям тогдашней критики, судившим о психологической системе романиста с чуждой ей эстетической позиции, что действующие лица романа «все, как на подбор, одержимы душевными болезнями», Лесков стремился все же понять исходную мысль, которой руководствовался Достоевский в обрисовке характера центрального героя. «Главное действующее лицо романа, князь Мышкин, — идиот, как его называют многие, — писал Лесков, — человек крайне ненормально развитый духовно, человек с болезненно развитою рефлексиею, у которого две крайности, наивная непосредственность и глубокий психологический анализ, слиты вместе, не противореча друг другу; в этом и заключается причина того, что многие считают его за идиота, каким он, впрочем, и был в своем детстве». [77]
Статья Лескова была последним критическим откликом, появившимся до публикации заключительных (пятой-двенадцатой) глав четвертой части. После завершения печатания «Идиота» Достоевский естественно ожидал более всестороннего и детального анализа романа. Но такого обобщающего отзыва не последовало. Вообще в течение ближайших двух лет о романе не появилось ни одной статьи или рецензии, что очень огорчало писателя, утверждая его в мысли о «неуспехе» «Идиота». Причина молчания крылась отчасти в противоречивости идеологического звучания романа, гуманистический пафос которого сложным образом сочетался с критикой «современных нигилистов»: изображенная в нем борьба идей не получила разрешения, которое бы полностью удовлетворило рецензентов как консервативного или либерального, так и демократического лагеря. С другой же стороны, тогдашняя критика еще не была достаточно подготовлена к восприятию эстетического новаторства Достоевского, в художественной системе которого роль «фантастических», «исключительных» элементов реальной жизни выступала столь резко.
Наиболее глубоко проникнуть в замысел романа и в полной мере оценить значение его удалось при жизни Достоевского M. E. Салтыкову-Щедрину. Несмотря на различие общественно-политических позиций и полемику, продолжавшуюся даже на страницах романа (см. пародию на щедринскую эпиграмму, направленную против Достоевского, — наст, том. С. 268, 651–652), великий сатирик оставил знаменательный отзыв об «Идиоте», в котором проницательно охарактеризовал как слабые, так и сильные стороны дарования Достоевского, близкого некоторыми своими чертами складу его собственного таланта. В рецензии, посвященной роману Омулевского «Шаг за шагом» и опубликованной в апрельском номере «Отечественных записок» за 1871 г., Щедрин, анализируя состояние русской литературы тех лет, выделил Достоевского и подчеркнул, что «по глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком» и «не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». Как на убедительную иллюстрацию к этому своему тезису Щедрин указал на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа «Идиот». Утверждая, что «стремление человеческого духа прийти к равновесию и гармонии» существует непрерывно, «переходит от одного поколения к другому, наполняя собой содержание истории», Щедрин в намерении Достоевского создать образ «вполне прекрасного человека» увидел такую задачу, «перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п.», так как это «конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями». В то же время страстный протест сатирика-демократа вызвало «глумление» Достоевского «над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения». Отмечая черты не только близости, но и расхождения идеалов Достоевского с передовой частью русского общества, ее взглядами на пути достижения будущей всеобщей «гармонии», Щедрин писал: «И что же? — несмотря на лучезарность подобной задачи, поглощающей в себе все переходные формы прогресса, г-н Достоевский, нимало не стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора». [78]
Последующие прижизненные суждения об «Идиоте», появлявшиеся на протяжении 70-х годов то в составе статей и заметок о поздних сочинениях Достоевского, то в общих обзорах его творческого пути в основном систематизировали и развивали уже сказанное о романе ранее. [79]
Высокую оценку центральному герою романа Достоевского дал Л. Н. Толстой. В мемуарах писателя С. Т. Семенова приведена реплика Л. Н. Толстого по поводу услышанного им от кого-то мнения о сходстве между образами князя Мышкина и царя Федора Иоанновича в пьесе А. К. Толстого. «Вот неправда, ничего подобного, ни в одной черте, — горячился Л. Н. Толстой. — Помилуйте, как можно сравнить Идиота с Федором Ивановичем, когда Мышкин это бриллиант,а Федор Иванович грошовое стекло — тот стоит, кто любит бриллианты, целые тысячи, а за стекла никто и двух копеек не даст». [80]Но отзывы автора «Войны и мира» об «Идиоте» как целостном произведении разноречивы; в них проступает печать его собственной творческой индивидуальности и эстетики: требования ясности изложения, здоровья, простоты (см. запись беседы В. Г. Черткова с писателем в июле 1906 г. и высказывания Толстого о романе, воссозданные в его литературном портрете Горьким). [81]
К середине 1870-х годов Достоевский располагал уже фактами, свидетельствующими о широком признании, которое получил «Идиот» в читательской среде. Об этом говорит заметка в записной тетради 1876 г.: «Меня всегда поддерживала не критика, а публика. Кто из критики знает конец „Идиота“ — сцену такой силы, которая не повторялась в литературе. Ну, а публика ее знает…» (XXIV, 301). О том, насколько замысел «Идиота» глубоко волновал самого Достоевского и какое значение он придавал способности других проникнуть в него, можно судить по ответу писателя А. Г. Ковнеру, выделившему «Идиота» из всего созданного Достоевским как «шедевр». [82]«Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более, — писал Достоевский 14 февраля 1877 г. — Книга же каждый год покупается и даже с каждым годом больше. Я про „Идиота“ потому сказал теперь, что все говорившие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют нечто особое в складе своего ума, очень меня всегда поражавшее и мне нравившееся» (XXIX, кн. 1 С. 139).
Огромно влияние романа на русскую и мировую литературу (А. Блок, А. Белый, Г. Гауптман, Я. Вассерман и др.).
Первые переводы «Идиота» на иностранные языки появились во второй половине 1880-х годов. В 1887 г. роман почти одновременно был издан на английском, французском и датском языках. На немецкий язык «Идиот» был переведен в 1889 г. В 1902 г. вышел итальянский перевод (см.: IX, 420–424). Начиная с 1887-го г. был предпринят ряд попыток драматургических инсценировок романа. Но первые обработки его для сцены («Настасья Филипповна», «Идиот», «Рыцарь бедный», «Князь Мышкин») были запрещены театральной цензурой, отрицательно отнесшейся к самой идее театрального воплощения «Идиота». [83]Впервые инсценировка «Идиота» по очень еще обедняющему содержание романа сценарию была разрешена в 1899 г. и осуществлена одновременно в Малом театре в Москве и Александрийском театре в Петербурге. В этих спектаклях были заняты Н. И. Васильев, M. H. Ермолова, А. А. Яблочкина, П. М. Садовский, Р. Б. Аполлонский, М. Г. Савина, М. В. Дальский, Ю. М. Юрьев и др. Из позднейших исполнителей роли Мышкина следует назвать Л. М. Леонидова и Н. Н. Ходотова, а из исполнительниц роли Настасьи Филипповны — Е. Н. Гоголеву и В. Н. Пашенную (в Москве), Е. И. Жихареву и Е. И. Тиме (в Ленинграде). Значительным явлением театральной жизни стал созданный в 1957 г. Г. А. Товстоноговым спектакль Большого драматического театра им. М. Горького в Ленинграде, где роль Мышкина исполнил И. М. Смоктуновский, а Рогожина — Е. Д. Лебедев. В московском Государственном драматическом театре им. Евг. Вахтангова с успехом роль князя исполнял Н. О. Гриценко, а М. А. Ульянов — роль Рогожина.
Первая экранизация «Идиота» относится к 1910 г., периоду немого кинематографа. Художественный фильм по «Идиоту» (ч. 1 «Настасья Филипповна») был поставлен в 1958 г. И. А. Пырьевым с Ю. В. Яковлевым и Ю. К. Борисовой в главных ролях. Среди лучших зарубежных экранизаций могут быть названы французский фильм «Идиот» Ж. Лампена (1946) с Ж. Филиппом в роли Мышкина и выдающийся японский фильм «Идиот» Акиры Куросавы (1950).
Текст «Идиота» подготовлен, послесловие и реальный комментарий (с использованием разделов примечаний H. H. Соломиной к академическому изданию) принадлежат И. А. Битюговой. Наброски подготовлены и прокомментированы Г. М. Фридлендером (…«Император») и И. А. Битюговой (…«Юродивый»). Подбор иллюстраций и техническая подготовка тома к печати — С. А. Полозковой. Редактор тома Г. М. Фридлендер.
Черновой автограф хранится в ЦГАЛИ, ф. 212, 1.1. с. 85–86; см.: Описания рукописей Ф. М. Достоевского. М., 1957. С. 125.
Впервые напечатано Н. Л. Бродским в 1923 г. (Недра. М. Кн. 2. С. 279–280).
Датируется октябрем-ноябрем 1867 г., так как к этому времени относятся записанные в той же рабочей тетради подготовительные материалы к «Идиоту» (среди черновых заметок к которому находятся данные наброски).
Заметки к поэме «Император» сделаны Достоевским в несколько приемов. Сначала возник, по-видимому, основной план поэмы (до слов «…умирает величаво и грустно»). Здесь развитие сюжета доведено до трагической развязки. Затем возникли две приписки: 1) до слов: «Тот воспламенен»; 2) дальнейшая часть записей. Они дополняют и конкретизируют отдельные пункты первоначального плана — без изменения намеченного в нем общего замысла.
Как справедливо указал при первой публикации плана «поэмы» Н. Л. Бродский, замысел ее не случайно возник у Достоевского в процессе работы над «Идиотом»: биография героя этой поэмы — юноши, который почти до 20 лет воспитывается во «мраке», в темнице, и, изолированный от других людей, «не умеет говорить», а затем, впервые столкнувшись с ними, умирает, познав человеческие страсти и страдания, — по своему внутреннему трагическому смыслу близка биографии Мышкина (ср.: Мочульский К.Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, 1947. С. 539).
Главный исторический источник, из которого Достоевский почерпнул фактические сведения для замысла «поэмы», установлен Л. П. Гроссманом. [85]Это статья издателя «Русской старины», историка М. И. Семевского, «Иоанн VI Антонович. 1740–1764 гг. Очерк из русской истории», опубликованная в 1866 г. в журнале «Отечественные записки» (№ 4. С. 530–558). Ознакомился ли Достоевский впервые с названной статьей Семевского уже вскоре после ее выхода в свет, т. е. еще в 1866 г., до отъезда из России, или она обратила на себя его внимание лишь в Женеве, где он находился в октябре-ноябре 1867 г., неизвестно. Однако очевидно, что в 1867 г. статья Семевского находилась у писателя в руках и была им внимательно изучена.
Статья Семевского была в значительной своей части основана на новых для того времени архивных материалах. Автор ее поставил перед собой задачу более обстоятельно, чем это делалось его предшественниками, проанализировать дошедшие до нас разноречивые источники и свидетельства, рассказывающие о личности и судьбе претендента на русский престол Ивана (Иоанна) VI Антоновича (1740–1764). Провозглашенный в младенческом возрасте после смерти императрицы Анны Ивановны русским императором, он был свергнут при вступлении на престол Елизаветы Петровны в 1741 г., провел последующую жизнь в одиночном заключении и был убит стражей в царствование Екатерины II, в ночь с 4 на 5 июля 1764 г., при неудачной попытке освобождения его из Шлиссельбургской крепости, предпринятой поручиком В. Я. Мировичем (1740–1764), который намеревался снова провозгласить его императором.
Следует отметить, что в 1861 г. во «Времени» была помещена обширная публикация М. Хмырова «Обстоятельства, подготовившие опалу Эрнста-Иоанна Бирена, герцога Курдяндского», включавшая перевод собственноручной «Записки» известного фаворита императрицы Анны Ивановны Бирона, вступление и примечания переводчика (№ 11. С. 522–622). Одно из этих примечаний (№ 31) посвящено Ивану Антоновичу и Мировичу. Оно содержит краткие фактические сведения о них обоих, сопровождаемые сводкой важнейших исторических источников (с. 566–568). Возможно, что Достоевский тогда же ознакомился с этой публикацией и заинтересовался личностью Ивана Антоновича. Однако из примечания Хмырова он мог извлечь лишь самые общие сведения о царевиче, в то время как статья Семевского и упоминаемые ниже заметки Г. Ф. Квитки повлияли на самое зерно его замысла. В своей статье Семевский критически сопоставил разные версии, дошедшие до нас об Иване Антоновиче и о его освободителе Мировиче: с одной стороны, версию, опирающуюся на официальные документы и архивные свидетельства о каждом из них, а с другой — иную, легендарную, не находящую себе опоры в исторических источниках и обязанную своим происхождением политическим противникам Екатерины 11 и народной молве. Именно эта вторая, легендарная, версия по преимуществу заинтересовала писателя и, как это видно из плана его «поэмы», была положена им в творчески переработанном виде в ее основу.
В то время как архивные материалы и официальные правительственные бумаги рисовали Ивана Антоновича, насильственно вырванного младенцем из общества людей и выросшего в заключении, слабоумным, косноязычным «идиотом», в сочинениях, вышедших из лагеря врагов Екатерины II, образ его подвергся идеализации,а народная молва приписала ему черты своеобразного праведничества. Особенное внимание Достоевского должны были привлечь следующие подробности исторической легенды об Иване Антоновиче, приводимые Семевским (с целью их опровержения): «Вопреки всем предосторожностям Иоанн Антонович на двенадцатом году узнал тайну своего рождения от одного из солдат, охранявших его темницу» (с. 533); «Любопытно, что безымянный автор французской апологетической брошюры „Histoire d'Iwan VI“ посвящает две странички рассуждениям „о природных и личных свойствах принца“Он уверяет, что душевные доблести и счастливые таланты <…> былиприсущи душе молодого Иоанна. Автор, основываясь на предположениях и догадках, опровергает мнение, высказанное другими писателями, будто бы Иоанн был идиот (в чем, однако, кажется, и не может быть сомнения). „Хотя злополучный государь, — восклицает его историк, — содержался под таким строгим надзором, что весьма немногие могли его видеть, тем не менее истина прошла сквозь стены и валы; и молва народа гласит, что ум и благородные чувства Иоанна делали его вполне достойным той короны, которую носили другие. Постоянное уединение спасло его от недостатков, присущих всем молодым принцам, вырастающим среди соблазнов всякого рода…“ Уединение и постоянное умосозерцание, постоянное размышление о самом себе, постоянная беседа со своим собственным сердцем развили принца, по уверению его историка, гораздо более, нежели развили бы его многие учители Европы» (с. 537); «Об Иване Антоновиче, — писал лорд Букингам 25 августа 1763 года, — толки здесь идут разные: одни уверяют, что это полнейший идиот; если верить другим, этот человек лишен воспитания, но скрывает свои способности» (с. 545), «Государь этот <…> был необыкновенной красоты, высок ростом, статен, имел белокурые волосы, русую густую бороду, черты лица правильные, кожу белизны чрезвычайной» (с. 547).
В приведенных цитатах Иван Антонович дважды называется «идиотом», причем оба раза версия о слабоумии его берется под сомнение — обстоятельство, которое не могло не поразить Достоевского, лихорадочно разрабатывавшего в это время роман, центральный герой которого уже в первоначальных планах носил имя Идиота.
Заинтересовать писателя должны были и некоторые приводимые Семевским факты биографии Мировича, а также рассказы о нем современников: «Этот человек был очень набожен, даже суеверен, все свои намерения записывал с наложением на себя духовных обещаний <…> Когда же не исполнились его моления, он с удивительным благоговением принял смерть» (с. 553); Мирович, «обще с поручиком великолуцкого полка, Аполлоном Ушаковым, давал в церквах разные обеты, призывая бога и богородицу к себе на помощь» (с. 549). Прозрачная для читателя (хотя и прикрытая налетом официозной фразеологии) трактовка процесса Мировича в статье Семевского как одного из первых в ряду процессов над политическими заговорщиками в России XVIII–XIX вв., некоторые изложенные в ней обстоятельства этого процесса (в частности, мотивированное «человеколюбием» государыни изменение смертного приговора: замена четвертования отсечением головы, о чем приговоренному было объявлено на эшафоте), описание смертной казни Мировича и наказания его товарищей (с. 548–553) легко вызывали ассоциации с делом петрашевцев, напоминая о собственных переживаниях Достоевского.
Наряду с очерком Семевского на формирование замысла «поэмы» «Император» оказал воздействие, как установил А. В. Алпатов, и другой — уже не исторический, а литературный — источник. Это опубликованный в 1863 г. М. П. Погодиным набросок плана неосуществленного романа о Мировиче, задуманного (в конце 1830 — начале 1840-х годов) украинским романистом и драматургом Г. Ф. Квиткой-Основьяненко. Вот часть заметок Квитки:
«Можно бы интересный составить исторический роман из горестной жизни несчастного принца, бывшего в России под именем императора Иоанна VI-го Антоновича. Из двух приставов, находившихся, при нем (кто они, известно из манифеста о Мировиче), можно одному придать характер честолюбивый, скрытный, коварный. Или дать ему дочь с самым необыкновенным для девицы характером: скрытным, предприимчивым, сильным, смелым, честолюбивым без меры, твердым, решительным и на все готовым для достижения цели своей. Она, возвратясь из чужих краев, где получила образование с семейством князя **, нашла отца при сем принце. Основала план освободить его, возвести на престол и быть его женой, а смотря по обстоятельствам, и царствовать <…> Дочь скоро овладела умом отца и склонила его на свою сторону <…> Принц, который вовсе не был таков, каким его по необходимости изобразили в манифесте, поражается наружностью девицы (к чему много способствовали лета и уединение, в котором он был содержан) <…> Хитрая скоро проникла принца; говорила с ним, читала, рисовала, день ото дня далее и далее довела его до сознания в любви и заключила с ним условие, что б ни последовало с ним в лучшем обстоятельстве, он женится на ней <…> Случай сводит ее с Мировичем, человеком подобного же характера, как и она, но вдобавок озлобленного первыми вельможами. Они знакомятся, сближаются. Девица влюбляет его в себя, дает ему мысль о возведении Иоанна на престол и поселяет в него надежду стать при нем генералиссимусом, светлейшим князем и пр. и пр. <…> Мирович <…> не подозревал никакой связи у его возлюбленной с принцем, а полагал, что она действует для пользы его (Мировича) и из любви к нему». [86]
Заметки Квитки могли дать Достоевскому мысль ввести в число действующих лиц дочь коменданта и основать фабулу романа на мотиве любовного соперничества между Иваном Антоновичем и Мировичем. Однако в соответствии с философским замыслом Достоевского и требованиями его «фантастического» реализма характеры всех трех героев трактованы Достоевским более сложно. Иван Антонович и Мирович в его набросках не только соперники в любви, но и возвышенные мечтатели, близкие по своему психологическому складу другим молодым «мечтателям» Достоевского. В то время как исторический Мирович впервые увидел Ивана Антоновича мертвым, после неудачи заговора, Достоевский заставляет обоих главных героев пережить длительную и сложную психологическую борьбу, в которой — как и в отношениях Мышкина и Рогожина — взаимное доверие и дружба осложняются «ревностью» и ощущением «неравенства», переходящими у одного из соперников в «ненависть».
Для главного героя «поэмы» «Император», отвергнутого обществом и выросшего в заточении, час освобождения становится моментом познания добра и зла окружающего мира, нравственного испытания самого себя. Этот мотив, как отметил А. Л. Григорьев, [87]близко соприкасается с сюжетом философской трагедии великого испанского драматурга П. Кальдерона де ла Барка (1600–1681) «Жизнь есть сон» (1636). В переводе на русский язык — С. Костарева — она вышла в Москве в 1861 г. в качестве второго выпуска «Избранных драм» Кальдерона, а в 1866–1867 гг. с большим успехом шла там же в Большом театре (см. об этом: Кальдерон.Соч. / Пер. К. Д. Бальмонта. М., 1902. Вып. 2. С. 763).
Таким образом, знакомство с нею Достоевского не вызывает сомнений, хотя в его сочинениях и письмах нет упоминаний имени Кальдерона. Герой драмы «Жизнь есть сон» принц Сехисмундо, освобожденный из темницы, обнаруживает в минуту нравственного испытания свой жестокий нрав. Но после вторичного заключения Сехисмундо духовно просветляется, убедившись на личном опыте, что «жизнь есть сон». «Поэма» Достоевского развивает близкую тему: в душе Ивана Антоновича (как и в душе героев многих других произведений писателя) борются стремление к самоутверждению, к власти над миром и сознание необходимости для этого приобщиться ко злу и несправеливости. Опьяненный вначале открывшейся ему под влиянием речей Мировича «картиной могущества», мечтами об императорской власти, при которой ему станет «всё возможно», герой готов отказаться от императорской короны, так как для этого он должен стать «неравен» другому, «потерять его дружбу». Кровь убитой Мировичем кошки производит на него «страшное впечатление» и побуждает Ивана Антоновича отвернуться от власти, раз она может быть завоевана лишь ценой кровопролития. И хотя убеждения Мировича в том, что, став императором, он сможет много «сделать добра», и любовь к дочери коменданта снова на время воспламеняют героя, трагическая гибель его и Мировича свидетельствуют о том, что сомнения его были обоснованы — поэтому он умирает «величаво и грустно».
Обе главные идеи «поэмы» «Император» — горячее сочувствие автора самоутверждению обиженной обществом личности и осуждение жизни, купленной одним человеком ценой крови и страданий других («Я не хочу жить»; «Коли так, если за меня кто умрет, если ты умрешь, она умрет…») — связывают этот замысел с этической проблематикой романов Достоевского 1860-1870-х годов — от «Преступления и наказания» до «Братьев Карамазовых». В главе «Бунт» последнего из названных романов и в Пушкинской речи Достоевского мысль о невозможности для человека принять мир ценою чужого страдания, сформулированная в плане «поэмы» «Император», получила дальнейшее развитие.
Время работы Достоевского над планом «поэмы» «Император», определяемое местом, которое занимает этот план в рабочей тетради, позволяет сделать вывод, что чтение статьи Семевского и психологическая разработка под влиянием прочитанного образа Ивана Антоновича явились важным моментом в творческой истории романа «Идиот». Неудовлетворенный гордым и страстным Идиотом первых редакций и обдумывая образ нового, кроткого героя, Достоевский наталкивается на статью Семевского — и здесь находит один из исторических прообразов своего будущего героя. В результате писатель задумывает историческую «поэму» о духовном преображении брошенного в темницу ребенком императора — «идиота», которого перенесенные им в детстве личные страдания заставили горячо полюбить все живое, сделали предельно совестливым и чутким к страданиям мира. Этот исторический замысел остался неосуществленным. Но он оказал определяющее влияние на ряд черт образа Мышкина в окончательной редакции романа. Подобно Ивану Антоновичу в плане «поэмы» «Имлератор», Мышкин с детства изолирован от других людей (хотя он и вырос не в темнице, а в швейцарской лечебнице). Так же как Мышкин, Иван Антонович долгое время оставался косноязычным «идиотом», пока дружба и духовное общение с Мировичем не способствовали его пробуждению к новой, духовной жизни. Но этого мало. Разработав в плане «поэмы» «Император» мотив соперничества двух названных братьев из-за «девы», невесты одного из них, Достоевский перенес его из исторической «поэмы» в роман о современности, основав на мотиве соперничества отношения Мышкина, Рогожина и Настасьи Филипповны в романе. Так «поэма» «Император», замысел которой возник в 1867 г. в процессе обдумывания образа Идиота и которая явилась своеобразным — историческим — ответвлением основной работы, вновь влилась в русло породившего ее замысла, растворившись в нем и в то же время сообщив ему новые психологические краски, новую художественную сложность и углубленность.
Через 11 лет после возникновения у Достоевского замысла «поэмы» о Мировиче исторический романист Г. П. Данилевский разработал тот же сюжет в своем романе «Мирович». Как отметил Л. П. Гроссман (см.: Творчество Достоевского. С. 370), Достоевский мог познакомиться с этим романом (не имеющим, кроме исторической основы, никаких точек соприкосновения с его замыслом) по подробному изложению романа Данилевского в той же книжке журнала «Русский вестник», где была напечатана седьмая книга третьей части «Братьев Карамазовых» (1879. № 9).
С. 663. При виде Коменданта Иван Антонович смущается: «Я его видел в детстве!»— Эпизод этот навеян историческим анекдотом о том, что в разговоре с Петром III, который, по своему желанию, тайно в марте 1762 г. встретился с Иваном Антоновичем, последний, жалуясь на строгость шлиссельбургского коменданта Бередихина, вспомнил о доброте к нему присутствовавшего при разговоре барона Н. А. Корфа, который присматривал за ним в первые годы заточения: «Да, — отвечал Иоанн, — это был человек, который меня любил, он позволял мне иногда прогуливаться; но этот (указывая на коменданта) не позволяет никогда выходить и не говорит со мною». Слова эти тронули Петра и вызвали слезы на глазах Корфа, признательного за добрую память о нем заключенного» (см. Семевский М. И.Иоанн VI Антонович. С. 536).
Впервые напечатано Н. Л. Бродским в 1923 г. (Недра. М. Кн. 2. С. 281).
Датируется концом мая-началом сентября 1868 г. на основании следующих соображений: запись сделана в направлении, обратном тексту заметки к «Идиоту», являющейся продолжением наброска от 24 мая н. ст. 1868 г. на с. 77, с. 74–75 остались незаполненными, а с. 66–73 заняты сентябрьскими записями к роману. По почерку она напоминает майские — июньские наброски к «Идиоту».
По содержанию замысел связан с восьмым и промежуточным планами первой редакции «Идиота», где в результате эволюции и преображения центрального героя за ним закрепляется эпитет «юродивый». Идиота этих планов с Юродивым в данном наброске сближают доброта, принимающая необычные, удивляющие окружающих формы, и особенно любовь к детям. Об Идиоте в последних планах первой редакции говорилось, что он «тих», всех стремится примирить, «чудак», имеет «странности», «весь в детях». Те же черты отличают и Юродивого. Он принимает «в дом сирот», у него собралась «полная квартира детей, кормилиц и нянек», он «ходит к ним просить прощения и их мирить».
После окончательного перелома в развитии замысла романа, когда Достоевский уже приступил к реализации своей любимой идеи — со зданию образа «вполне прекрасного человека», характер Юродивого продолжает еще некоторое время жить в творческом воображении писателя. В новом замысле характер этот получает своеобразное, «гоголевское» обличие. Это чиновник, «присяжный поверенный». Как в гоголевской «Шинели», в повести должен был возникнуть конфликт из за одежды: Юродивый оскорблен насмешками над его старым платьем. Но разработка этой темы намечалась иная, чем у Гоголя. Планировались дуэль из за платья, во время которой Юродивый «одумался на шаге расстояния» и не выстрелил, а после дуэли — «примирение» и печально-ироническая концовка.
Мотивы дуэли без выстрела, рыцарских поступков героя по отношению к изменившей ему жене перейдут в планы романа «Бесы».
Менее категоричным было осуждение романа в напечатанном в январе 1869 г. анонимном обозрении «Вечерней газеты», принадлежащем, как установлено, Н. С. Лескову. [76]Считая, подобно Буренину и многим другим представителям тогдашней критики, судившим о психологической системе романиста с чуждой ей эстетической позиции, что действующие лица романа «все, как на подбор, одержимы душевными болезнями», Лесков стремился все же понять исходную мысль, которой руководствовался Достоевский в обрисовке характера центрального героя. «Главное действующее лицо романа, князь Мышкин, — идиот, как его называют многие, — писал Лесков, — человек крайне ненормально развитый духовно, человек с болезненно развитою рефлексиею, у которого две крайности, наивная непосредственность и глубокий психологический анализ, слиты вместе, не противореча друг другу; в этом и заключается причина того, что многие считают его за идиота, каким он, впрочем, и был в своем детстве». [77]
Статья Лескова была последним критическим откликом, появившимся до публикации заключительных (пятой-двенадцатой) глав четвертой части. После завершения печатания «Идиота» Достоевский естественно ожидал более всестороннего и детального анализа романа. Но такого обобщающего отзыва не последовало. Вообще в течение ближайших двух лет о романе не появилось ни одной статьи или рецензии, что очень огорчало писателя, утверждая его в мысли о «неуспехе» «Идиота». Причина молчания крылась отчасти в противоречивости идеологического звучания романа, гуманистический пафос которого сложным образом сочетался с критикой «современных нигилистов»: изображенная в нем борьба идей не получила разрешения, которое бы полностью удовлетворило рецензентов как консервативного или либерального, так и демократического лагеря. С другой же стороны, тогдашняя критика еще не была достаточно подготовлена к восприятию эстетического новаторства Достоевского, в художественной системе которого роль «фантастических», «исключительных» элементов реальной жизни выступала столь резко.
Наиболее глубоко проникнуть в замысел романа и в полной мере оценить значение его удалось при жизни Достоевского M. E. Салтыкову-Щедрину. Несмотря на различие общественно-политических позиций и полемику, продолжавшуюся даже на страницах романа (см. пародию на щедринскую эпиграмму, направленную против Достоевского, — наст, том. С. 268, 651–652), великий сатирик оставил знаменательный отзыв об «Идиоте», в котором проницательно охарактеризовал как слабые, так и сильные стороны дарования Достоевского, близкого некоторыми своими чертами складу его собственного таланта. В рецензии, посвященной роману Омулевского «Шаг за шагом» и опубликованной в апрельском номере «Отечественных записок» за 1871 г., Щедрин, анализируя состояние русской литературы тех лет, выделил Достоевского и подчеркнул, что «по глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком» и «не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». Как на убедительную иллюстрацию к этому своему тезису Щедрин указал на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа «Идиот». Утверждая, что «стремление человеческого духа прийти к равновесию и гармонии» существует непрерывно, «переходит от одного поколения к другому, наполняя собой содержание истории», Щедрин в намерении Достоевского создать образ «вполне прекрасного человека» увидел такую задачу, «перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п.», так как это «конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями». В то же время страстный протест сатирика-демократа вызвало «глумление» Достоевского «над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения». Отмечая черты не только близости, но и расхождения идеалов Достоевского с передовой частью русского общества, ее взглядами на пути достижения будущей всеобщей «гармонии», Щедрин писал: «И что же? — несмотря на лучезарность подобной задачи, поглощающей в себе все переходные формы прогресса, г-н Достоевский, нимало не стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора». [78]
Последующие прижизненные суждения об «Идиоте», появлявшиеся на протяжении 70-х годов то в составе статей и заметок о поздних сочинениях Достоевского, то в общих обзорах его творческого пути в основном систематизировали и развивали уже сказанное о романе ранее. [79]
Высокую оценку центральному герою романа Достоевского дал Л. Н. Толстой. В мемуарах писателя С. Т. Семенова приведена реплика Л. Н. Толстого по поводу услышанного им от кого-то мнения о сходстве между образами князя Мышкина и царя Федора Иоанновича в пьесе А. К. Толстого. «Вот неправда, ничего подобного, ни в одной черте, — горячился Л. Н. Толстой. — Помилуйте, как можно сравнить Идиота с Федором Ивановичем, когда Мышкин это бриллиант,а Федор Иванович грошовое стекло — тот стоит, кто любит бриллианты, целые тысячи, а за стекла никто и двух копеек не даст». [80]Но отзывы автора «Войны и мира» об «Идиоте» как целостном произведении разноречивы; в них проступает печать его собственной творческой индивидуальности и эстетики: требования ясности изложения, здоровья, простоты (см. запись беседы В. Г. Черткова с писателем в июле 1906 г. и высказывания Толстого о романе, воссозданные в его литературном портрете Горьким). [81]
К середине 1870-х годов Достоевский располагал уже фактами, свидетельствующими о широком признании, которое получил «Идиот» в читательской среде. Об этом говорит заметка в записной тетради 1876 г.: «Меня всегда поддерживала не критика, а публика. Кто из критики знает конец „Идиота“ — сцену такой силы, которая не повторялась в литературе. Ну, а публика ее знает…» (XXIV, 301). О том, насколько замысел «Идиота» глубоко волновал самого Достоевского и какое значение он придавал способности других проникнуть в него, можно судить по ответу писателя А. Г. Ковнеру, выделившему «Идиота» из всего созданного Достоевским как «шедевр». [82]«Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более, — писал Достоевский 14 февраля 1877 г. — Книга же каждый год покупается и даже с каждым годом больше. Я про „Идиота“ потому сказал теперь, что все говорившие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют нечто особое в складе своего ума, очень меня всегда поражавшее и мне нравившееся» (XXIX, кн. 1 С. 139).
Огромно влияние романа на русскую и мировую литературу (А. Блок, А. Белый, Г. Гауптман, Я. Вассерман и др.).
Первые переводы «Идиота» на иностранные языки появились во второй половине 1880-х годов. В 1887 г. роман почти одновременно был издан на английском, французском и датском языках. На немецкий язык «Идиот» был переведен в 1889 г. В 1902 г. вышел итальянский перевод (см.: IX, 420–424). Начиная с 1887-го г. был предпринят ряд попыток драматургических инсценировок романа. Но первые обработки его для сцены («Настасья Филипповна», «Идиот», «Рыцарь бедный», «Князь Мышкин») были запрещены театральной цензурой, отрицательно отнесшейся к самой идее театрального воплощения «Идиота». [83]Впервые инсценировка «Идиота» по очень еще обедняющему содержание романа сценарию была разрешена в 1899 г. и осуществлена одновременно в Малом театре в Москве и Александрийском театре в Петербурге. В этих спектаклях были заняты Н. И. Васильев, M. H. Ермолова, А. А. Яблочкина, П. М. Садовский, Р. Б. Аполлонский, М. Г. Савина, М. В. Дальский, Ю. М. Юрьев и др. Из позднейших исполнителей роли Мышкина следует назвать Л. М. Леонидова и Н. Н. Ходотова, а из исполнительниц роли Настасьи Филипповны — Е. Н. Гоголеву и В. Н. Пашенную (в Москве), Е. И. Жихареву и Е. И. Тиме (в Ленинграде). Значительным явлением театральной жизни стал созданный в 1957 г. Г. А. Товстоноговым спектакль Большого драматического театра им. М. Горького в Ленинграде, где роль Мышкина исполнил И. М. Смоктуновский, а Рогожина — Е. Д. Лебедев. В московском Государственном драматическом театре им. Евг. Вахтангова с успехом роль князя исполнял Н. О. Гриценко, а М. А. Ульянов — роль Рогожина.
Первая экранизация «Идиота» относится к 1910 г., периоду немого кинематографа. Художественный фильм по «Идиоту» (ч. 1 «Настасья Филипповна») был поставлен в 1958 г. И. А. Пырьевым с Ю. В. Яковлевым и Ю. К. Борисовой в главных ролях. Среди лучших зарубежных экранизаций могут быть названы французский фильм «Идиот» Ж. Лампена (1946) с Ж. Филиппом в роли Мышкина и выдающийся японский фильм «Идиот» Акиры Куросавы (1950).
Текст «Идиота» подготовлен, послесловие и реальный комментарий (с использованием разделов примечаний H. H. Соломиной к академическому изданию) принадлежат И. А. Битюговой. Наброски подготовлены и прокомментированы Г. М. Фридлендером (…«Император») и И. А. Битюговой (…«Юродивый»). Подбор иллюстраций и техническая подготовка тома к печати — С. А. Полозковой. Редактор тома Г. М. Фридлендер.
Одна мысль (Поэма)
Тема под названием «Император»
Печатается по черновому автографу, единственному источнику текста.Черновой автограф хранится в ЦГАЛИ, ф. 212, 1.1. с. 85–86; см.: Описания рукописей Ф. М. Достоевского. М., 1957. С. 125.
Впервые напечатано Н. Л. Бродским в 1923 г. (Недра. М. Кн. 2. С. 279–280).
Датируется октябрем-ноябрем 1867 г., так как к этому времени относятся записанные в той же рабочей тетради подготовительные материалы к «Идиоту» (среди черновых заметок к которому находятся данные наброски).
Заметки к поэме «Император» сделаны Достоевским в несколько приемов. Сначала возник, по-видимому, основной план поэмы (до слов «…умирает величаво и грустно»). Здесь развитие сюжета доведено до трагической развязки. Затем возникли две приписки: 1) до слов: «Тот воспламенен»; 2) дальнейшая часть записей. Они дополняют и конкретизируют отдельные пункты первоначального плана — без изменения намеченного в нем общего замысла.
Как справедливо указал при первой публикации плана «поэмы» Н. Л. Бродский, замысел ее не случайно возник у Достоевского в процессе работы над «Идиотом»: биография героя этой поэмы — юноши, который почти до 20 лет воспитывается во «мраке», в темнице, и, изолированный от других людей, «не умеет говорить», а затем, впервые столкнувшись с ними, умирает, познав человеческие страсти и страдания, — по своему внутреннему трагическому смыслу близка биографии Мышкина (ср.: Мочульский К.Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, 1947. С. 539).
Главный исторический источник, из которого Достоевский почерпнул фактические сведения для замысла «поэмы», установлен Л. П. Гроссманом. [85]Это статья издателя «Русской старины», историка М. И. Семевского, «Иоанн VI Антонович. 1740–1764 гг. Очерк из русской истории», опубликованная в 1866 г. в журнале «Отечественные записки» (№ 4. С. 530–558). Ознакомился ли Достоевский впервые с названной статьей Семевского уже вскоре после ее выхода в свет, т. е. еще в 1866 г., до отъезда из России, или она обратила на себя его внимание лишь в Женеве, где он находился в октябре-ноябре 1867 г., неизвестно. Однако очевидно, что в 1867 г. статья Семевского находилась у писателя в руках и была им внимательно изучена.
Статья Семевского была в значительной своей части основана на новых для того времени архивных материалах. Автор ее поставил перед собой задачу более обстоятельно, чем это делалось его предшественниками, проанализировать дошедшие до нас разноречивые источники и свидетельства, рассказывающие о личности и судьбе претендента на русский престол Ивана (Иоанна) VI Антоновича (1740–1764). Провозглашенный в младенческом возрасте после смерти императрицы Анны Ивановны русским императором, он был свергнут при вступлении на престол Елизаветы Петровны в 1741 г., провел последующую жизнь в одиночном заключении и был убит стражей в царствование Екатерины II, в ночь с 4 на 5 июля 1764 г., при неудачной попытке освобождения его из Шлиссельбургской крепости, предпринятой поручиком В. Я. Мировичем (1740–1764), который намеревался снова провозгласить его императором.
Следует отметить, что в 1861 г. во «Времени» была помещена обширная публикация М. Хмырова «Обстоятельства, подготовившие опалу Эрнста-Иоанна Бирена, герцога Курдяндского», включавшая перевод собственноручной «Записки» известного фаворита императрицы Анны Ивановны Бирона, вступление и примечания переводчика (№ 11. С. 522–622). Одно из этих примечаний (№ 31) посвящено Ивану Антоновичу и Мировичу. Оно содержит краткие фактические сведения о них обоих, сопровождаемые сводкой важнейших исторических источников (с. 566–568). Возможно, что Достоевский тогда же ознакомился с этой публикацией и заинтересовался личностью Ивана Антоновича. Однако из примечания Хмырова он мог извлечь лишь самые общие сведения о царевиче, в то время как статья Семевского и упоминаемые ниже заметки Г. Ф. Квитки повлияли на самое зерно его замысла. В своей статье Семевский критически сопоставил разные версии, дошедшие до нас об Иване Антоновиче и о его освободителе Мировиче: с одной стороны, версию, опирающуюся на официальные документы и архивные свидетельства о каждом из них, а с другой — иную, легендарную, не находящую себе опоры в исторических источниках и обязанную своим происхождением политическим противникам Екатерины 11 и народной молве. Именно эта вторая, легендарная, версия по преимуществу заинтересовала писателя и, как это видно из плана его «поэмы», была положена им в творчески переработанном виде в ее основу.
В то время как архивные материалы и официальные правительственные бумаги рисовали Ивана Антоновича, насильственно вырванного младенцем из общества людей и выросшего в заключении, слабоумным, косноязычным «идиотом», в сочинениях, вышедших из лагеря врагов Екатерины II, образ его подвергся идеализации,а народная молва приписала ему черты своеобразного праведничества. Особенное внимание Достоевского должны были привлечь следующие подробности исторической легенды об Иване Антоновиче, приводимые Семевским (с целью их опровержения): «Вопреки всем предосторожностям Иоанн Антонович на двенадцатом году узнал тайну своего рождения от одного из солдат, охранявших его темницу» (с. 533); «Любопытно, что безымянный автор французской апологетической брошюры „Histoire d'Iwan VI“ посвящает две странички рассуждениям „о природных и личных свойствах принца“Он уверяет, что душевные доблести и счастливые таланты <…> былиприсущи душе молодого Иоанна. Автор, основываясь на предположениях и догадках, опровергает мнение, высказанное другими писателями, будто бы Иоанн был идиот (в чем, однако, кажется, и не может быть сомнения). „Хотя злополучный государь, — восклицает его историк, — содержался под таким строгим надзором, что весьма немногие могли его видеть, тем не менее истина прошла сквозь стены и валы; и молва народа гласит, что ум и благородные чувства Иоанна делали его вполне достойным той короны, которую носили другие. Постоянное уединение спасло его от недостатков, присущих всем молодым принцам, вырастающим среди соблазнов всякого рода…“ Уединение и постоянное умосозерцание, постоянное размышление о самом себе, постоянная беседа со своим собственным сердцем развили принца, по уверению его историка, гораздо более, нежели развили бы его многие учители Европы» (с. 537); «Об Иване Антоновиче, — писал лорд Букингам 25 августа 1763 года, — толки здесь идут разные: одни уверяют, что это полнейший идиот; если верить другим, этот человек лишен воспитания, но скрывает свои способности» (с. 545), «Государь этот <…> был необыкновенной красоты, высок ростом, статен, имел белокурые волосы, русую густую бороду, черты лица правильные, кожу белизны чрезвычайной» (с. 547).
В приведенных цитатах Иван Антонович дважды называется «идиотом», причем оба раза версия о слабоумии его берется под сомнение — обстоятельство, которое не могло не поразить Достоевского, лихорадочно разрабатывавшего в это время роман, центральный герой которого уже в первоначальных планах носил имя Идиота.
Заинтересовать писателя должны были и некоторые приводимые Семевским факты биографии Мировича, а также рассказы о нем современников: «Этот человек был очень набожен, даже суеверен, все свои намерения записывал с наложением на себя духовных обещаний <…> Когда же не исполнились его моления, он с удивительным благоговением принял смерть» (с. 553); Мирович, «обще с поручиком великолуцкого полка, Аполлоном Ушаковым, давал в церквах разные обеты, призывая бога и богородицу к себе на помощь» (с. 549). Прозрачная для читателя (хотя и прикрытая налетом официозной фразеологии) трактовка процесса Мировича в статье Семевского как одного из первых в ряду процессов над политическими заговорщиками в России XVIII–XIX вв., некоторые изложенные в ней обстоятельства этого процесса (в частности, мотивированное «человеколюбием» государыни изменение смертного приговора: замена четвертования отсечением головы, о чем приговоренному было объявлено на эшафоте), описание смертной казни Мировича и наказания его товарищей (с. 548–553) легко вызывали ассоциации с делом петрашевцев, напоминая о собственных переживаниях Достоевского.
Наряду с очерком Семевского на формирование замысла «поэмы» «Император» оказал воздействие, как установил А. В. Алпатов, и другой — уже не исторический, а литературный — источник. Это опубликованный в 1863 г. М. П. Погодиным набросок плана неосуществленного романа о Мировиче, задуманного (в конце 1830 — начале 1840-х годов) украинским романистом и драматургом Г. Ф. Квиткой-Основьяненко. Вот часть заметок Квитки:
«Можно бы интересный составить исторический роман из горестной жизни несчастного принца, бывшего в России под именем императора Иоанна VI-го Антоновича. Из двух приставов, находившихся, при нем (кто они, известно из манифеста о Мировиче), можно одному придать характер честолюбивый, скрытный, коварный. Или дать ему дочь с самым необыкновенным для девицы характером: скрытным, предприимчивым, сильным, смелым, честолюбивым без меры, твердым, решительным и на все готовым для достижения цели своей. Она, возвратясь из чужих краев, где получила образование с семейством князя **, нашла отца при сем принце. Основала план освободить его, возвести на престол и быть его женой, а смотря по обстоятельствам, и царствовать <…> Дочь скоро овладела умом отца и склонила его на свою сторону <…> Принц, который вовсе не был таков, каким его по необходимости изобразили в манифесте, поражается наружностью девицы (к чему много способствовали лета и уединение, в котором он был содержан) <…> Хитрая скоро проникла принца; говорила с ним, читала, рисовала, день ото дня далее и далее довела его до сознания в любви и заключила с ним условие, что б ни последовало с ним в лучшем обстоятельстве, он женится на ней <…> Случай сводит ее с Мировичем, человеком подобного же характера, как и она, но вдобавок озлобленного первыми вельможами. Они знакомятся, сближаются. Девица влюбляет его в себя, дает ему мысль о возведении Иоанна на престол и поселяет в него надежду стать при нем генералиссимусом, светлейшим князем и пр. и пр. <…> Мирович <…> не подозревал никакой связи у его возлюбленной с принцем, а полагал, что она действует для пользы его (Мировича) и из любви к нему». [86]
Заметки Квитки могли дать Достоевскому мысль ввести в число действующих лиц дочь коменданта и основать фабулу романа на мотиве любовного соперничества между Иваном Антоновичем и Мировичем. Однако в соответствии с философским замыслом Достоевского и требованиями его «фантастического» реализма характеры всех трех героев трактованы Достоевским более сложно. Иван Антонович и Мирович в его набросках не только соперники в любви, но и возвышенные мечтатели, близкие по своему психологическому складу другим молодым «мечтателям» Достоевского. В то время как исторический Мирович впервые увидел Ивана Антоновича мертвым, после неудачи заговора, Достоевский заставляет обоих главных героев пережить длительную и сложную психологическую борьбу, в которой — как и в отношениях Мышкина и Рогожина — взаимное доверие и дружба осложняются «ревностью» и ощущением «неравенства», переходящими у одного из соперников в «ненависть».
Для главного героя «поэмы» «Император», отвергнутого обществом и выросшего в заточении, час освобождения становится моментом познания добра и зла окружающего мира, нравственного испытания самого себя. Этот мотив, как отметил А. Л. Григорьев, [87]близко соприкасается с сюжетом философской трагедии великого испанского драматурга П. Кальдерона де ла Барка (1600–1681) «Жизнь есть сон» (1636). В переводе на русский язык — С. Костарева — она вышла в Москве в 1861 г. в качестве второго выпуска «Избранных драм» Кальдерона, а в 1866–1867 гг. с большим успехом шла там же в Большом театре (см. об этом: Кальдерон.Соч. / Пер. К. Д. Бальмонта. М., 1902. Вып. 2. С. 763).
Таким образом, знакомство с нею Достоевского не вызывает сомнений, хотя в его сочинениях и письмах нет упоминаний имени Кальдерона. Герой драмы «Жизнь есть сон» принц Сехисмундо, освобожденный из темницы, обнаруживает в минуту нравственного испытания свой жестокий нрав. Но после вторичного заключения Сехисмундо духовно просветляется, убедившись на личном опыте, что «жизнь есть сон». «Поэма» Достоевского развивает близкую тему: в душе Ивана Антоновича (как и в душе героев многих других произведений писателя) борются стремление к самоутверждению, к власти над миром и сознание необходимости для этого приобщиться ко злу и несправеливости. Опьяненный вначале открывшейся ему под влиянием речей Мировича «картиной могущества», мечтами об императорской власти, при которой ему станет «всё возможно», герой готов отказаться от императорской короны, так как для этого он должен стать «неравен» другому, «потерять его дружбу». Кровь убитой Мировичем кошки производит на него «страшное впечатление» и побуждает Ивана Антоновича отвернуться от власти, раз она может быть завоевана лишь ценой кровопролития. И хотя убеждения Мировича в том, что, став императором, он сможет много «сделать добра», и любовь к дочери коменданта снова на время воспламеняют героя, трагическая гибель его и Мировича свидетельствуют о том, что сомнения его были обоснованы — поэтому он умирает «величаво и грустно».
Обе главные идеи «поэмы» «Император» — горячее сочувствие автора самоутверждению обиженной обществом личности и осуждение жизни, купленной одним человеком ценой крови и страданий других («Я не хочу жить»; «Коли так, если за меня кто умрет, если ты умрешь, она умрет…») — связывают этот замысел с этической проблематикой романов Достоевского 1860-1870-х годов — от «Преступления и наказания» до «Братьев Карамазовых». В главе «Бунт» последнего из названных романов и в Пушкинской речи Достоевского мысль о невозможности для человека принять мир ценою чужого страдания, сформулированная в плане «поэмы» «Император», получила дальнейшее развитие.
Время работы Достоевского над планом «поэмы» «Император», определяемое местом, которое занимает этот план в рабочей тетради, позволяет сделать вывод, что чтение статьи Семевского и психологическая разработка под влиянием прочитанного образа Ивана Антоновича явились важным моментом в творческой истории романа «Идиот». Неудовлетворенный гордым и страстным Идиотом первых редакций и обдумывая образ нового, кроткого героя, Достоевский наталкивается на статью Семевского — и здесь находит один из исторических прообразов своего будущего героя. В результате писатель задумывает историческую «поэму» о духовном преображении брошенного в темницу ребенком императора — «идиота», которого перенесенные им в детстве личные страдания заставили горячо полюбить все живое, сделали предельно совестливым и чутким к страданиям мира. Этот исторический замысел остался неосуществленным. Но он оказал определяющее влияние на ряд черт образа Мышкина в окончательной редакции романа. Подобно Ивану Антоновичу в плане «поэмы» «Имлератор», Мышкин с детства изолирован от других людей (хотя он и вырос не в темнице, а в швейцарской лечебнице). Так же как Мышкин, Иван Антонович долгое время оставался косноязычным «идиотом», пока дружба и духовное общение с Мировичем не способствовали его пробуждению к новой, духовной жизни. Но этого мало. Разработав в плане «поэмы» «Император» мотив соперничества двух названных братьев из-за «девы», невесты одного из них, Достоевский перенес его из исторической «поэмы» в роман о современности, основав на мотиве соперничества отношения Мышкина, Рогожина и Настасьи Филипповны в романе. Так «поэма» «Император», замысел которой возник в 1867 г. в процессе обдумывания образа Идиота и которая явилась своеобразным — историческим — ответвлением основной работы, вновь влилась в русло породившего ее замысла, растворившись в нем и в то же время сообщив ему новые психологические краски, новую художественную сложность и углубленность.
Через 11 лет после возникновения у Достоевского замысла «поэмы» о Мировиче исторический романист Г. П. Данилевский разработал тот же сюжет в своем романе «Мирович». Как отметил Л. П. Гроссман (см.: Творчество Достоевского. С. 370), Достоевский мог познакомиться с этим романом (не имеющим, кроме исторической основы, никаких точек соприкосновения с его замыслом) по подробному изложению романа Данилевского в той же книжке журнала «Русский вестник», где была напечатана седьмая книга третьей части «Братьев Карамазовых» (1879. № 9).
С. 663. При виде Коменданта Иван Антонович смущается: «Я его видел в детстве!»— Эпизод этот навеян историческим анекдотом о том, что в разговоре с Петром III, который, по своему желанию, тайно в марте 1762 г. встретился с Иваном Антоновичем, последний, жалуясь на строгость шлиссельбургского коменданта Бередихина, вспомнил о доброте к нему присутствовавшего при разговоре барона Н. А. Корфа, который присматривал за ним в первые годы заточения: «Да, — отвечал Иоанн, — это был человек, который меня любил, он позволял мне иногда прогуливаться; но этот (указывая на коменданта) не позволяет никогда выходить и не говорит со мною». Слова эти тронули Петра и вызвали слезы на глазах Корфа, признательного за добрую память о нем заключенного» (см. Семевский М. И.Иоанн VI Антонович. С. 536).
Идея. Юродивый
(Присяжный поверенный)
Печатается по черновому автографу, единственному источнику текста. Черновой автограф хранится в ЦГАЛИ, ф. 212.1.7, с. 76; см.: Описание рукописей Ф. М. Достоевского. М., 1957. С. 124.Впервые напечатано Н. Л. Бродским в 1923 г. (Недра. М. Кн. 2. С. 281).
Датируется концом мая-началом сентября 1868 г. на основании следующих соображений: запись сделана в направлении, обратном тексту заметки к «Идиоту», являющейся продолжением наброска от 24 мая н. ст. 1868 г. на с. 77, с. 74–75 остались незаполненными, а с. 66–73 заняты сентябрьскими записями к роману. По почерку она напоминает майские — июньские наброски к «Идиоту».
По содержанию замысел связан с восьмым и промежуточным планами первой редакции «Идиота», где в результате эволюции и преображения центрального героя за ним закрепляется эпитет «юродивый». Идиота этих планов с Юродивым в данном наброске сближают доброта, принимающая необычные, удивляющие окружающих формы, и особенно любовь к детям. Об Идиоте в последних планах первой редакции говорилось, что он «тих», всех стремится примирить, «чудак», имеет «странности», «весь в детях». Те же черты отличают и Юродивого. Он принимает «в дом сирот», у него собралась «полная квартира детей, кормилиц и нянек», он «ходит к ним просить прощения и их мирить».
После окончательного перелома в развитии замысла романа, когда Достоевский уже приступил к реализации своей любимой идеи — со зданию образа «вполне прекрасного человека», характер Юродивого продолжает еще некоторое время жить в творческом воображении писателя. В новом замысле характер этот получает своеобразное, «гоголевское» обличие. Это чиновник, «присяжный поверенный». Как в гоголевской «Шинели», в повести должен был возникнуть конфликт из за одежды: Юродивый оскорблен насмешками над его старым платьем. Но разработка этой темы намечалась иная, чем у Гоголя. Планировались дуэль из за платья, во время которой Юродивый «одумался на шаге расстояния» и не выстрелил, а после дуэли — «примирение» и печально-ироническая концовка.
Мотивы дуэли без выстрела, рыцарских поступков героя по отношению к изменившей ему жене перейдут в планы романа «Бесы».