Довиль Кэтрин. Глазами любви

   Верховный судья положил локти на стол и по­глядел на Асгарда.
   – Монастырь Сен-Сюльпис далеко от Анг­лии. Где-то на берегах реки Риббл, верно?
   – Да, во владениях, принадлежащих графу Честеру, – ответил Асгард. – Но в этих погра­ничных землях редко бывает ясно, кому из коро­лей – английскому Генриху или шотландскому Уильяму – нужно повиноваться.
   Асгард подозревал, что фитц Гэмлину уже из­вестно обо всем, что он только что сказал, поэто­му добавил:
   – Монахини монастыря Сен-Сюльпис пла­тят ежегодную подать нашему благословенному королю Генриху.
   Верховный судья поднял бровь:
   – Но и нашему королю Уильяму тоже. Асгард отхлебнул маленький глоток вина. Вне всякого сомнения, эти проклятые бабы со своим монастырем, расположенным на границе двух ко­ролевств, из осмотрительности считали разумным платить подать обоим монархам.
   – Но ведь святые сестры обратились за по­мощью к английскому королю, – напомнил он своему собеседнику. – Ситуация весьма щекот­ливая, особенно если речь идет о возможной «свя­тости». Все христиане откликнутся на несчастье, постигшее одну из невинных жертв, одну из тех, кто принадлежит церкви.
   – Я не слышал, чтобы эту девицу называли святой, – возразил верховный судья. – Пожа­луй, правильнее было бы назвать ее ведьмой.
   Прежде чем Асгард успел перебить его, фитц Гэмлин продолжил:
   – Как бы там ни было, я не считаю ее столь уж бесценным сокровищем. Особенно для короля Генриха – ведь он так далеко! А, кстати, куда сейчас перебрался английский двор? В Винчес­тер?
   Асгард подавил поднимавшееся в нем раздра­жение. Ему надо было бы позаботиться получить полномочие свободно передвигаться по земле шотландцев в качестве специального эмиссара ко­роля Генриха. Он должен был бы подумать об этом еще в Лондоне.
   – Да, – ответил он. – Король всегда про­водит это время года в Винчестере.
   Они сидели напротив друг друга в узкой ка­менной комнатке. Асгард совершенно не знал, по­чему король Англии так желает заполучить ка­кую-то никому не известную послушницу из такого же никому не известного монастыря, расположен­ного в богом забытой глуши, на границе между Англией и Шотландией, близ побережья. В Лон­доне не сочли нужным объяснить ему это. Теперь Асгард подумал, что ему нужно узнать об этом деле побольше. Много больше.
   – Я здесь, – заявил он, – потому, что мой сюзерен благословенный король Генрих считает, что его вассал де Бриз находится в Шотландии. Де Бриз – отъявленный негодяй. Он сбежал от гнева своего сеньора графа Честера, и я ищу его именно здесь, потому что есть причина думать, что он, возможно, привез сюда… э-э… святую по­слушницу.
   Фитц Гэмлин скептически посмотрел на Асгарда.
   – Де ля Герш, если кто-то похитил послуш­ницу из монастыря, принадлежащего нашей святой матери церкви, то это уже дело самой церкви, не так ли?
   Асгард сунул руку в карман своего плаща.
   – Да, милорд, и поэтому я везу с собой пись­мо от высочайшего прелата Англии архиепископа Кентерберийского, в котором он просит короля Уильяма оказать мне в этом деле всяческое содей­ствие. – И он протянул фитц Гэмлину пакет из овечьей кожи, перевязанный шнурком и запеча­танный красным воском. Верховный судья Шот­ландии взял его и положил на стол.
   – И в обмен на него, – сказал он, – вы хотите получить разрешение короля свободно разъ­езжать по Шотландии в поисках вассала графа Честера?
   Несколько долгих мгновений они всматрива­лись друг в друга. Асгард знал, что надо с чего-то начать. И, конечно, он нуждался в охранной гра­моте короля Уильяма. Но в голосе фитц Гэмлина было нечто такое, убедившее его в том, что куда бы ни направился де Бриз со своей юной святой, король Уильям Лев Шотландский не собирается передать их королю Англии Генриху Второму. Вероятно, потому, что Уильям Лев хотел бы сам взглянуть на нее.
   Верховный судья и наместник шотландского короля поднял кувшин с вином:
   – Наполнить вашу чашу?
   Асгард де ля Герш долго смотрел на своего гостеприимного хозяина. Он рассчитывал полу­чить право передвигаться по Шотландии в поис­ках этой девицы, и намерение его было твердым.
   Но теперь все казалось не таким уж простым, как несколько недель назад в Лондоне.
   Асгард кивнул и подставил свою чашу.
 
   Лодка с двумя гребцами была спущена на во­ду, чтобы снять корабль с мели. Но неспокойное море мешало им, и поэтому, несмотря на все ста­рания сильных и опытных моряков, им это не уда­лось.
   Следуя указаниям кормщика, они вернулись на корабль, вооружились железным якорем и бро­сили его в более глубоком месте, а потом ждали, пока команда, приложив все свои усилия, пыта­лась с помощью лебедки снять корабль с мели.
   Кормщик-норвежец, отвечавший за оба суд­на, включая и другой корабль, с которым они должны были встретиться в бухте, все еще жаж­дал выбросить Идэйн за борт. Магнус приказал девушке вернуться на корму и занять свое место на мешках с зерном и приставил одного из своих вооруженных людей стеречь ее.
   У кормщика были все основания злиться. Магнусу и самому до сих пор не было ясно, что произошло. Даже когда он пытался представить то, что было раньше, то есть тот момент, когда он вернулся, чтобы забрать девушку с собой, он не мог понять, почему сделал это. Почему не оставил ее на берегу, как собирался? Все, что он по­мнил, – это то, что будто некий голос начал на­шептывать ему на ухо, причем голос столь убеди­тельный, что он не смог ему воспротивиться, как не смог бы перестать дышать.
   В тот момент казалось совершенно естествен­ным вернуться и забрать девушку. Словно у нее были все права на то, чтобы ее увезли со всем, что было собрано у вассалов графа. А теперь, когда Магнус думал об этом, глядя на нее, кутающуюся в промокший плащ и пытающуюся унять дрожь, все это, казалось, не имело никакого смысла.
   Но еще более сбивало его с толку то, что она бросилась к рулевому веслу и намеренно посадила корабль на мель.
   После того как норвежец Олаф сумел спра­виться с веслом, он бросился на девушку, схватил ее за руки и начал трясти и тряс до тех пор, пока с нее не свалился капюшон и ее золотые волосы не рассыпались по спине и казались похожими на шелк, трепещущий под порывами ветра.
   – Почему ты это сделала? – рычал корм­щик. – Скажи, почему ты посадила корабль на мель, или я утоплю тебя!
   Чтобы показать, что это не пустая угроза, он поднял девушку и держал ее над головой. Но единственным ее ответом были отчаянные крики.
   И Магнусу показалось, что даже в эту мину­ту, когда девушка извивалась над головой корм­щика, понимая, что он может осуществить свою угрозу, она явно и сама не могла объяснить, поче­му сделала это.
   Это и заставило Магнуса шагнуть вперед и вырвать ее из рук рассвирепевшего кормщика. Он крикнул одному из своих солдат, чтобы тот отвел ее на прежнее место на корме.
   – Она не чокнутая! Она знает, что сделала! – продолжал бесноваться кормщик. – Дай я выброшу ее за борт! Или ты пожалеешь, что оста­вил ее в живых!
   Но Магнус не мог заставить себя позволить убить эту девушку. Теперь, когда моряки пыта­лись лебедкой снять корабль с мели, и его корпус дрожал от прилагаемых ими усилий, и он начал наконец продвигаться по песчаной косе, Магнус подошел к поручням и уставился в море. Возмож­но, кормщик прав, и они пожалеют о том, что не избавились от этой безумной девицы, какой бы прекрасной она ни была. Раны Господни! Должно быть, и для де Бриза она не была подарком!
   То, что они сели на мель, очень их задержало. Теперь Магнус уже не был уверен, что они смогут до темноты добраться до бухты возле Уигана, где их ждал второй графский корабль. От мысли, что еще одну ночь придется провести на берегу, Маг­нус застонал.
   Теперь уже было совершенно ясно, что его похвальба была пустым сотрясением воздуха, и он не мог вернуться после сбора подати так быстро, как обещал. Магнус поморщился, представив, как будут потешаться над ним анжуйцы, когда он вер­нется в Честер ко двору графа не только позже назначенного срока, но и притащит на буксире эту странную девицу.
   И как, черт возьми, думал Магнус, в то время как ветер снова наполнял парус их судна, как он объяснит все графу? Сейчас оставалось только на­деяться, что ему удастся решить эту задачу не ху­же других. Как только они доберутся до лагеря, пообещал себе Магнус, он уйдет в свой шатер и оставшуюся часть вечера посвятит подсчетам со­бранной подати и проверит, насколько верны циф­ры и все ли заплачено.
   Слушая мычание и блеяние за загородкой, он вспомнил и еще кое-что. Скот следовало как-то накормить. Во время этой адской поездки он уже узнал, что животные без пищи и воды будут так реветь всю ночь, что разбудят всех демонов пре­исподней и никому не дадут уснуть. Все то время, что его судно плыло вдоль побережья, Магнус по­глядывал на небо. Погода становилась все ху­же – надвигалась буря.
   Магнус крепко вцепился в поручни. Они уже подходили к бухте, где скрывался второй корабль с уже собранной податью. Господи Иисусе! Как же ему хотелось поскорее разделаться с этой не­навистной обязанностью и снова оказаться при дворе графа Честера! Его сюзерен был молодым, слава Богу, еще неженатым, и, пока король Ген­рих враждовал со своими мятежными сыновьями, граф у себя дома содержал веселый, шумный и скандально известный своими свободными нрава­ми двор. Молодые рыцари со всей Англии, Фран­ции собирались к Честеру на турниры, ночные пи­рушки, пользуясь при этом случаем найти себе невест с хорошим приданым.
   А девицы, напротив, богатых женихов, поду­мал Магнус. Этой осенью в Честере целые стаи прекрасных дам, охочих до замужества, делали ему недвусмысленные авансы. Еще бы! Он был старшим сыном и наследником знаменитого графа де Морлэ и потому весьма завидным женихом. Но Магнус избегал даже говорить со свахами. Когда придет его время жениться, об этом поза­ботятся его родители. И в первую очередь, конеч­но, мать. Собственно говоря, графиня Эммелина уже упоминала о том, что присмотрела ему невес­ту – младшую дочь графа Винчестерского, бога­тую наследницу больших земельных угодий в за­падной Англии и, по слухам, очень хорошенькую девушку тринадцати лет. Хотя Магнус слышал, что отец предпочел бы найти ему жену на конти­ненте, возможно, даже одну из молодых прин­цесс, родственниц королевы Элинор, из Аквита­нии или Кастилии.
   Конечно, нелегко было бы обратиться к коро­леве с такой просьбой именно теперь, потому что несчастная женщина была заключена в темницу за подстрекательство молодого принца Генри против отца. Но всей Европе был известен особый талант королевы устраивать браки, а также ее сочувствие к любовникам. Как в случае с ее сестрой и ее чуть не рухнувшим браком.
   Моряк, споткнувшись по дороге, подошел к Магнусу, все еще стоявшему у поручней.
   – Взгляните, милорд! – крикнул он, стара­ясь перекрыть шум ветра.
   Но Магнус уже и сам увидел!
   Они как раз огибали мыс, скрывавший бухту. Столб дыма, явно не похожий на походный кос­тер, поднимался вверх, и ветром его несло в сто­рону моря. Магнус выругался и приказал солда­там занять свои позиции на носу корабля.
   И как только их судно обогнуло мыс, они уви­дели, что случилось.
   Произошла катастрофа! Второй корабль с со­бранной податью лежал на боку на мелководье. Он горел, и вот от него-то и поднимался дым. Им был виден песчаный берег, усеянный телами уби­тых моряков. Сундуки и тюки с собранной пода­тью были разбросаны, их содержимое разграбле­но. Лагерь был разгромлен – все шатры подожжены и еще продолжали гореть.
   Корабль Магнуса тут же рванулся к берегу, а навстречу ему кинулись оборванные моряки и сол­даты, за которыми брел командир второго судна Эмерик, придерживая окровавленную и теперь уже бесполезную руку.
   – Не приближайтесь к берегу! Держитесь подальше! – кричал Эмерик, добредя до кромки прибоя. – Эти мерзавцы пока еще не покончили с нами. Они вернутся, как только увидят вас!
   Моряки вверенного Магнусу корабля сгруди­лись у поручней, чтобы помочь оставшимся в жи­вых подняться на борт. Рыцарь Эмерик самым последним взошел на корабль и упал на палубу, стараясь подавить стон.
   – У меня сломана рука, – сказал он Магну­су. – Нам задали хорошую трепку. Один из луч­ших моих людей, лучник Лонгсперс, лежит там мертвым.
   Магнус склонился над раненым.
   – Остался там еще кто-нибудь? Я не хочу, чтобы на берегу остались непогребенные мерт­вецы.
   Эмерик выругался и покачал головой:
   – Эти сволочи недалеко, за соседним хол­мом. Сотня пеших шотландцев и, возможно, не менее двух десятков конных. Если бы вы оказа­лись здесь хоть чуточку раньше, они поубивали бы всех нас.
   Магнус даже не поднял головы.
   – Отплываем! – крикнул он.
   Моряки заторопились к своим гребным ска­мьям. Девушка покинула свое место и сделала шаг вперед. Она склонилась над раненым рыцарем, плащ ее подметал палубу. Внимательно посмотрев в лицо Эмерика, Идэйн взяла его искалеченную руку и осторожно очистила ее от лохмотьев при­ставшей к ней ткани, обнажив рану. Сквозь кровь можно было разглядеть острые концы белой кости.
   – Вам достался такой удар мечом, – сказа­ла она ему, – от которого вы могли бы лишиться руки.
   Эмерик взглянул на Магнуса. Глаза его рас­ширились от изумления при виде женщины, ока­завшейся вдруг на корабле. Потом снова посмот­рел на Идэйн.
   – Да, этот удар был нанесен мечом, девуш­ка, – согласился он.
   Норвежец крикнул гребцам, чтобы они нажа­ли на весла, и те принялись за дело, стараясь как можно скорее отплыть от смертоносного берега. Ветер хлопал кожаным парусом. Рыцарь Эмерик смотрел на Идэйн как зачарованный и, кажется, даже забыл о боли.
   Откуда-то из складок своей одежды она извлекла кусок чистой ткани и тихонько разговори­лась с Эмериком, пока бинтовала его руку, объяс­няя, что рану следует еще очистить от грязи. По­вязку она пока сделала только для того, чтобы остановить кровотечение. Из-за рулевого весла за ними мрачно наблюдал рулевой кормщик.
   Возможно, сказал себе Магнус, он и норве­жец думают об одном и том же. Что безумный стремительный рывок девушки к рулевому веслу означал, что она хотела посадить корабль на мель и что поступок ее был продиктован не глупостью и не помешательством. Она знала, что делает.
   Как рассказал им Эмерик, если бы они оказа­лись в лагере хоть чуть раньше, они скорее всего были бы обречены на встречу с разбойниками и на верную смерть.
   Иисусе милостивый, неужели возможно, что эта девушка знала, что нас ждет?
   Он этой мысли волосы Магнуса встали ды­бом. Он понял, что кормщик, вероятно, чувство­вал то же самое.
   Она умышленно посадила их на мель!

4

   Как только корабль вышел из бухты, на него обрушилась вся ярость стихии. Огромный норвежец-кормщик не мог справиться с рулевым веслом. Тяжело переваливаясь с боку на бок под натиском бури, корабль двинулся на север вместо того, чтобы плыть на юг, в Честер.
   Хуже того, наступала ночь. Через несколько ми­нут стало так темно, что невозможно было разли­чить берег.
   Плыть в направлении, противоположном то­му, куда следовало, было чистым безумием. Но и остаться в бухте они не могли из опасения нового нападения. Магнус вглядывался в гигантские вол­ны, обрушивавшиеся на их суденышко, отлично понимая, что никто и никогда не плавал по ковар­ному Ирландскому морю ночью, кроме датчан и безумных норвежцев.
   – Ничего нельзя сделать, чтобы повернуть на юг? – Ему пришлось прижаться губами к самому уху кормщика, чтобы тот мог расслышать его среди воя ветра и рева обезумевших от ужаса животных. – Нас несет на север, в Шотландию!
   Посмотрев на мокрое от соленых брызг лицо норвежца, Магнус уже знал ответ. Морское тече­ние несло корабль прямо в пролив. Шторм гнал его все дальше и дальше, в то время как гигант­ские волны разбивались о его корму. Это было ги­бельное плавание: корабль уже наполовину был полон воды.
   – Разгружайте судно! – крикнул Магнусу кормщик. – Нам нужно облегчить его!
   Это было единственное, что им оставалось де­лать, чтобы не пойти ко дну. Но в эту минуту у Магнуса мелькнула отчаянная и безумная мысль о том, что у него тогда останется от полугодовой по­дати и что в Честер он явится не триумфатором, не в сиянии славы, как обещал анжуйцам, а, в сущности, с пустыми руками.
   Только – разумеется, если они останутся в живых, – с этой чертовой девкой! Это все, что он мог предъявить графу. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Будет чудо, если Честер не за­кует его в кандалы и не отправит в подземный мешок своего замка! Из этой злополучной поезд­ки он не привезет ничего, кроме заблудшей деви­цы, от которой подданные графа на северо-восто­ке хотели во что бы то ни стало избавиться!
   Объятый яростью, Магнус обернулся к своим солдатам и велел выбрасывать за борт скот. Мо­ряки с другого корабля, подобранные на месте разгромленного лагеря, сгрудились в кучу, как будто боялись, что их ожидает та же участь.
   Магнус поспешил на середину палубы, чтобы помочь своим людям. Он вместе с ними бросал в ревущее море овец, которые пытались плыть, не­смотря на гигантские волны. Борьба за жизнь и полное ужаса блеяние животных вызвали дрожь у усталых и напуганных людей, а Магнус стиснул зубы так, что побелели скулы.
   Потом он крикнул четверым своим солдатам, чтобы они начали выбрасывать за борт мешки с зерном. Те принялись за дело, а Магнус смотрел, как мешки исчезали за бортом. Наступила ночь, и единственным, едва брезжущим светом были жут­кие ночные отблески штормовых туч, клубивших­ся над головой. И все же даже при таком тусклом освещении Магнус смог разглядеть, что вода на дне судна уже почти покрывала его высокие сапо­ги. Он зашлепал к группе державшихся особняком людей, моряков Эмерика, и крикнул, чтобы они взялись за ведра и принялись вычерпывать воду. Кормщик на все лады проклинал гребцов, кричал, чтобы они пошустрее работали веслами, если хо­тят плыть, а не перевернуться.
   Магнус неистово метался из конца в конец ко­рабля, сметая всех, кто оказывался у него на пути, хватая все, что могло утяжелить судно, и выбра­сывая за борт. Постепенно на корабле не осталось ничего, только люди. Но все равно было ясно, что корабль в ужасном положении. Ночь медленно тянулась. Усталая команда клевала носом, но бо­ролась со сном, боясь позволить себе хоть недол­гий отдых. Магнус огляделся вокруг и подумал, что на судне нет ни одного человека, который бы забыл, что с каждым часом их относит все дальше на север, все дальше от дома.
   Он заметил, что девушка помогает Эмерику перевязать раненого гребца. Несмотря на подвя­занную руку, Эмерик ухитрился соорудить из по­ловины своего плаща некое подобие полога, и те­перь они тащили под него двоих людей.
   Магнус присел на корточки, чтобы осмотреть пострадавших.
   – Один из них мертв, – крикнул он, – или скоро умрет! Самое лучшее – это выбросить его за борт.
   Магнус услышал, как прерывисто вздохнула девушка. Он понимал, что это скверно, ведь она так старалась спасти беднягу. Он крикнул рыцарю:
   – Сними кольчугу и брось оружие! Будет легче. С такой рукой ты не сможешь много про­плыть.
   Приходилось смириться с фактом, что рано или поздно их заставят добираться вплавь куда придется. По-видимому, Эмерик был согласен с этим, потому что кивнул и здоровой рукой начал стягивать латы.
   Девушка выглядела страшно испуганной.
   – Нет, этого не может быть! – простонала она. – Неужели корабль потонет?
   Магнус начал было объяснять ей, что ничего не знает и что его опыт кораблевождения равен ее собственному. Однако при взгляде на это пре­красное лицо, обрамленное мокрыми длинными золотистыми волосами, он вдруг страшно разо­злился. Что, ради всего святого, заставило его вернуться и забрать ее, будто он лишился собст­венной воли? Может быть, она околдовала его?
   Будь он проклят, если знает, как это случи­лось! Внезапно у Магнуса появилось недоброе чувство, что именно эта белокурая ведьма с помо­щью какого-то волшебства заставила его вернуть­ся и забрать ее. Что каким-то образом она узнала, что на их лагерь нападут и потому бросилась к ру­левому веслу и посадила корабль на мель, чтобы задержать их.
   Магнус приблизил к ней лицо.
   – Корабль потонет? У меня такое чувство, что об этом мне следует спросить тебя, девушка, потому что, похоже, ты больше нас всех знаешь, что случится!
   И в этот момент кормщик закричал:
   – Берегитесь! Берегитесь! Нас несет прямо на берег!
   Огромная волна нависла над кораблем, под­хватила и обрушила на него стену воды, под кото­рой оказались погребенными люди, весла и все, что было на судне.
   Магнус ухватился за Эмерика и девушку. Не­счастная команда кричала и вопила. Ноги Магну­са оторвались от палубы, но он почувствовал, как кто-то вцепился в него и держит мертвой хваткой.
   Гигантская волна смыла его за борт. Корабль налетел на скалу – послышался громкий треск ломаемых перегородок. Казалось, на них обруши­лась половина всего Ирландского моря. В ушах Магнуса ревело и стонало. Когда его голова по­явилась на поверхности воды, он сумел разгля­деть, что прибой с невероятной скоростью несет его между прибрежными скалами. В темноте он с трудом различал камни, о которые разбивались волны, и пену, взлетавшую, казалось, почти до неба.
   Ноги Магнуса коснулись берега и заскользи­ли по нему. Тяжесть кольчуги и меча была такова, что его тянуло вниз. Он не мог высвободить руки. Стройное, но сильное тело прижималось к нему так крепко, что не давало ему идти.
   Еще одна волна разбилась над головой Маг­нуса и опрокинула его. Тело, которое он держал в своих руках – или наоборот? – принадлежало девушке. Он смутно различал очертания ее голо­вы и тусклые растрепанные волосы, колеблемые волной. Ледяная вода выбросила их между скал. Магнус почувствовал, что теперь ноги его могут стоять на твердой земле, что под ним песчаное дно. Другая волна тут же сбила его с ног.
   Магнус упал, но девушка по-прежнему не вы­пускала его, крепко обняв за шею. Меч бился о его колени, он потерял шлем и наглотался морской воды. Вокруг него ревело море.
 
   Лучшим временем дня были сумерки, когда монахини пели.
   С самого раннего детства, с тех самых пор, как Идэйн помнила себя, то есть примерно лет с трех, вечерняя молитва после последней на дню трапезы всегда навевала мир и покой, которые на­полняли все помещения монастыря, кельи и залы, и всюду в этот час в монастыре Сен-Сюльпис слышалось негромкое сладостное пение монахинь.
   Это было одной из самых больших радостей монастырской жизни, когда на исходе дня сестрам монастыря Сен-Сюльпис разрешалось петь, и мо­нахини настолько любили это, что, случалось, не ограничивались отведенным для этого временем и пели намного дольше, за что, конечно, настоя­тельница выговаривала им, хотя сама обладала ве­ликолепным сопрано и первая же нарушала распо­рядок жизни в монастыре, потому что любила петь.
   Сладостные неземные звуки женских голосов в сумеречном свете, аромат горящих свечей и те­ни, отбрасываемые их трепетным пламенем, на­всегда оставались в памяти. Это было время захо­да солнца, время наступления прохладной ночи, столь тихое время, что, казалось, ангелы спускались на землю послушать пение монахинь. После того как оно завершалось, день был окончен. Тре­мя часами позже во время последней службы, ког­да сама высокочтимая сестра аббатиса обходила монастырское здание, проверяя, заперты ли все двери и ворота, девочки, жившие при монастыре, уже спали.
   Естественно, выпадали и такие дни, когда го­лоса монахинь звучали не столь гармонично: под воздействием внезапно подувшего холодного вет­ра они казались гнусавыми и сердитыми, как вой зимнего ветра в стропилах крыши часовни. И в такие дни нескончаемое пение было испытанием терпения слушателей, и даже голос сестры настоя­тельницы звучал не так сладостно.
   Идэйн открыла глаза. Голоса монахинь ей пригрезились – то был вой ветра, леденящие ду­шу звуки пробивались в проходы между скалами какого-то побережья. Лежа, она могла смотреть вверх и видеть пурпурные облака, стремительно несущиеся по залитому солнечным светом небу.
   Наступил день, сказала себе Идэйн. Не су­мерки, когда в монастыре Сен-Сюльпис идет ве­черняя служба. Ей снились монахини и их мирное вечернее пение, но наяву был слышен только шум ветра среди скал.
   Она вспомнила шторм. «Я жива», – трепет­но подумала Идэйн.
   Как бы Предвидение ни успокаивало и ни убеждало ее, что она будет жить, Идэйн не была уверена, что останется в живых. И теперь, при ярком солнечном свете, Идэйн вспомнила кораблекрушение, вспомнила, как вокруг бушевали волны и ночь была такой темной, что она даже не могла разглядеть, куда идти, – знала только, что как можно дальше от бушующей волны.
   Идэйн медленно пошевелила ногами. Все ее избитое морем тело болело. Она вспомнила, что пыталась помочь молодому рыцарю, и понимала, что не очень-то много могла для него сделать из-за размера и веса его кольчуги и меча.
   И все же ей казалось, что им удалось до­браться до укрытия между скалами. Немного поз­же в сумеречном свете все еще непогожего утра она поняла, что начинался прилив, увидев, что вода плещется у ее ног. Это окончательно разбу­дило Идэйн, и она заставила рыцаря перебраться выше, туда, где можно было укрыться под высту­пом утеса. Там были песок и камни, прикрытые сухой, жесткой и пружинистой, как сено, осокой. Оба упали на эту подстилку, отупевшие от уста­лости, и тотчас же уснули.