Дрейк Дэвид. Окольный путь (Велисарий - 1)

Дрейк Дэвид & Флинт Эрик
Окольный путь (Велисарий - 1)

   Дэвид Дрейк, Эрик Флинт
   Окольный путь
   (Велисарий - 1)
   Пер. с англ. М. Жуковой
   Восточная Римская Империя достигла наибольшего расцвета в VI
   веке н. э. при императоре Юстиниане I. Способствовал этому великий
   полководец Велисарий, чьи армии значительно расширили пределы
   Империи, одерживая победу за победой в Африке и Италии.
   Это - наша с вами история. История НАШЕГО мира.
   Но - в это же время на севере Индии сформировалась и другая
   Империя. На их стороне - оружие будущего, богатства прошлого и
   неудержимое стремление к власти. Их ведут те, кого люди всегда
   считали БОГАМИ. Земля ПОЧТИ покорена, на их пути - лишь один
   человек. И лишь одному человеку под силу остановить шествие ЗЛА.
   Он - человек возведший войну в ранг искусства. Человек, чье
   призвание - командовать. Приказ прост - сражайся и умри!
   И это - история Велисария. История расцвета и гибели великих
   ИМПЕРИЙ. История противостояния величайшего полководца прошлого - и
   супероружия будущего.
   История о том, как ВОЗМОЖНОСТЬ становится РЕАЛЬНОСТЬЮ!
   Посвящается Люсиль
   Если рассчитывать, что все случится
   так, как ты того ожидаешь, то противник
   укрепит захваченные позиции и таким образом
   усилит сопротивление. В большинстве случаев
   внесение беспорядка в ряды противника и
   нарушение его психологического равновесия
   становится необходимой прелюдией к успешному
   доведению дела до победного конца.
   Б. X. Лидделл-Харт "Стратегия".
   Вначале был камень.
   И только он. И поскольку имелся только он один, какое-либо значение и содержание отсутствовали. Он просто существовал. Был. И ничего больше.
   Просто камень. Один-единственный. Сознание отсутствовало тоже.
   Тем не менее то, во что превращался камень, не появилось случайно. Замысел - самый первый, изолированный от всего остального - возник благодаря человеку, сидевшему на корточках в пещере. Человек сидел и неотрывно смотрел на камень.
   Любой другой человек - или почти любой - открыл бы в удивлении рот и отшатнулся, или убежал, или схватился за бесполезное в данном случае оружие. Некоторые - немногие, избранные люди - попытались бы понять, что они видят. Но человек в пещере просто смотрел, не отрываясь.
   Он не пытался понять замысел, поскольку с презрением относился ко всему, что шло от ума. Но, можно сказать, он пребывал в состоянии созерцания: сконцентрировавшись, он всеми мыслями и душой сосредоточился на предмете, а это было за пределами возможного для почти всех остальных людей, живущих на земле.
   Замысел появился в той пещере и в то время, потому что сидевший там человек, который размышлял над замыслом, на протяжении многих лет лишал себя всего, кроме собственной, властвующей над всем, важнейшей, всепоглощающей цели.
   * * *
   Его звали Михаил Македонский, и был он монахом-пустынником, одним из тех святых людей, которые исповедуют свою веру через уединение и размышления, стоя на столбах или поселившись в пещерах.
   Михаил Македонский, благодаря своей вере абсолютно лишенный страха, протянул морщинистую руку и дотронулся костлявым пальцем до камня.
   Прикосновение пальца монаха стало открывать грань за гранью - можно сказать, это были грани знания. Если бы замысел на самом деле был светящимся изнутри драгоценным камнем, то ослепил бы человека, который к нему прикоснулся.
   Как только Михаил Македонский дотронулся до замысла, его тело содрогнулось, словно в агонии, рот широко раскрылся в беззвучном крике, а лицо исказила чудовищная гримаса. В следующую секунду он потерял сознание.
   * * *
   Целых два дня Михаил пролежал в пещере без сознания. Он дышал, сердце его билось, душа витала в призрачных мирах.
   На третий день Михаил Македонский проснулся. Проснулся внезапно. Все его тело находилось в состоянии боевой готовности, разум в полном сознании; он даже не чувствовал слабости. (По крайней мере, слабости духа. Тело ощущало привычную немощь после многих лет самоограничений и полнейшего аскетизма.)
   Михаил без колебаний протянул руку и схватил замысел. Он опасался еще одного приступа, но жажда понять пересилила страх. Да и в этом случае страх оказался беспочвенным.
   Ничем не прикрытая сила замысла теперь преломлялась многими гранями, а сила вспышки утратила изначальную яркость. Теперь замысел был ограничен отрезком времени. Внутреннее восприятие времени у монаха изменилось, стало безумным; замысел на мгновение был затуманен смятением. Отрезок времени превратился в разнообразие; таким образом, замысел смог разделиться на части и обрести структуру. Грани открылись, расширились, удвоились, утроились и умножились, и снова умножились, и снова, пока не превратились в прозрачный поток, который повлек монаха за собой, подобно бурной реке, уносящей деревянную щепку.
   Река достигла дельты, дельта перешла в море, и все успокоилось. Замысел лежал на ладони Михаила, мерцая подобно лунному свету на воде. Монах посмотрел на это мерцание с улыбкой.
   - Спасибо, что годы моих исканий закончились, - сказал он. - Хотя я и не могу поблагодарить тебя за итог.
   Он закрыл на мгновение глаза и погрузился в раздумья.
   - Я должен посоветоваться с моим другом епископом, - прошептал он. Если и живет на земле человек, способный теперь указать мне путь, то это Антоний.
   Глаза монаха открылись. Он повернул голову к входу в пещеру и пристально посмотрел на лоскуток ясного сирийского неба.
   - Зверь рядом, - произнес он.
   ПРОЛОГ
   В ту ночь Велисарий отдыхал в деревенской усадьбе, купленной им уже после того, как в его подчинение поступила стоявшая у Дараса армия. Он нечасто приезжал сюда, поскольку считал, что полководец должен находиться при своем войске. Он купил усадьбу для Антонины, на которой женился два года назад. Велисарий хотел, чтобы у нее был уютный дом на безопасном расстоянии от Алеппо и в то же время не слишком далеко от персидской границы, где находился полководец. Но этот жест, в общем-то, оказался бессмысленным: Антонина настояла на том, чтобы сопровождать Велисария даже в военный лагерь, где было грязно и часто случались драки. Она почти не расставалась с ним, и на самом деле полководец на это не жаловался. Многое в Велисарии оставалось тайной для его солдат, но одно было ясно как день: он обожал свою жену.
   Большинству это обожание казалось непостижимым. Да, Антонина отличалась жизнерадостностью и притягивала к себе людей (тех, кто к своему счастью не попадался ей под горячую руку, когда она выходила из себя). К тому же она была весьма привлекательной особой. С этим соглашались все, даже ее многочисленные хулители: несмотря на значительную разницу в возрасте с молодым полководцем, для своих лет Антонина выглядела потрясающе.
   Но что это были за годы!
   Ее резкий и грубый отец, виртуозно управлявший колесницей, был кумиром толпы, приходившей на ипподром. С матерью ей не повезло еще больше: Антонину родила актриса, а эта профессия считалась немногим лучше проституции. Будучи воспитанной в таком сомнительном окружении, Антонина, несомненно, унаследовала привычки матери, а затем к греху проституции добавила еще и увлечение колдовством. Было хорошо известно, что Антонина преуспела в магии не меньше, чем в плотских пороках.
   Впрочем, после замужества ее имя не запятнал ни один скандал, хотя за ней постоянно следили внимательные глаза и прислушивались внимательные уши. Но только не ее муж. Он, казалось, не сомневается в ее верности. Многие же специально следили за ней и ловили всякие слухи, предвкушая чего-нибудь этакое...
   Тем не менее уши ничего не слышали, а глаза видели еще меньше. Некоторые отступились, поняв: ничего они не увидят и не услышат. Однако большинство не теряло бдительности. Ведь шлюха ко всему прочему была еще и ведьмой. И что еще хуже - близкой подругой императрицы Феодоры. (Это никого не удивляло, ибо всем известно: свояк свояка видит издалека. Если в прошлом императрица Феодора и не грешила колдовством, она возместила недостаток таким распутством, что перед ней бледнело даже прошлое ее подруги.) Но кто знает, какое распутство и проделки с черной магией скрывала Антонина?
   О самом полководце, если не считать скандальной женитьбы, люди ничего плохого сказать не могли.
   Но кое-что, конечно, было. Хотя Велисарий и принадлежал к знати, родился он во Фракии, выходцы из которой славились грубостью и неотесанностью. Однако на этот недостаток смотрели сквозь пальцы. И не потому, что боялись гнева Велисария. Полководец, как известно, время от времени сам шутил насчет фракийской грубости (конечно, отпуская при этом плоские шутки: ведь он же был фракиец).
   Вообще-то на этот счет при дворе не очень распространялись, поскольку сам император Юстиниан также родился во Фракии, и даже происходил не из знатного рода, а из крестьян. И если Велисарий отличался ровным характером и добродушием, этого никто не мог сказать про императора. Юстиниан был злобным, подозрительным и очень обидчивым. А обидевшись, становился страшен в гневе.
   Нельзя не вспомнить и про молодость полководца. Как известно всем людям, достигшим почтенного возраста, молодость по своей природе рискованный период, очень опасный с этической точки зрения, бесшабашный и импульсивный. А император не пожелал бы видеть подобные качества в своих полководцах. Тем не менее Юстиниан сделал Велисария одним из своих личных телохранителей, входящих в элитную группу, из которой он выбирал полководцев, а затем, добавив к необдуманному поступку явную ошибку, немедленно назначил его главнокомандующим армии, выступающей против давнего врага - Мидии*. [Мидия - область Древней Персии, - здесь и далее по тексту примечания переводчика.]
   Правда, некоторые поддерживали выбор императора, указывая, что, несмотря на молодость, Велисарий умеет точно оценить ситуацию и обладает острым умом. Тем не менее защитники Велисария все равно оставались в меньшинстве - не столько из-за его женитьбы, сколько из-за острого и пытливого ума молодого полководца, который страшно злил его недоброжелателей.
   Конечно, ум у мужчины - качество полезное и вызывает восхищение. Даже иногда - и у женщины. Если только это правильный тип ума - так сказать, без вывихов и уклонов. Не срезающий углов, точно вписывающийся в повороты, средний по возможностям, прямолинейный, целеустремленный.
   Но ум Велисария - м-да, это тайна. Взглянуть на полководца - типичный фракиец. Выше среднего роста, хорошо сложен, что свойственно фракийцам, симпатичный (что фракийцам не свойственно). Но все, лично знакомые с полководцем, быстро понимали: в его тренированном теле скрывается изощренный ум. Непредсказуемый, утонченный, южного или восточного типа, не с бесплодных фракийских гор, а из доисторического леса; древний разум в молодом теле, перекрученный, как корень старого дерева, хитрый, как змея.
   Так думали многие люди, в особенности после личного знакомства с Велисарием. Никто не мог обвинить полководца в отсутствии манер или несоблюдении приличий. Никто не мог отказать ему в добродушии, хотя многие, расставшись с ним, задумывались, не подшучивал ли он над ними. Но они оставляли свои подозрения при себе, поскольку видели: независимо от ума, в крепости тела полководца сомневаться не приходится.
   Велисарий виртуозно владел мечом, копьем и луком. И даже катафракты* [Катафракты - воины македонской конницы.] с восхищением говорили между собой о его воинском мастерстве.
   Именно в дом этого человека и его жены - особы с крайне сомнительной репутацией - пришли Михаил Македонский и его друг епископ и принесли с собой вещь, породившую знание.
   Глава 1
   Алеппо.
   Весна 528 года н. э.
   Велисария разбудил слуга Губазес. Полководец мгновенно проснулся. Привычка просыпаться сразу выработалась уже давно, после стольких-то военных кампаний. Лежавшая рядом Антонина просыпалась гораздо медленнее. Выслушав Губазеса, полководец набросил тунику и быстро вышел из спальни. Он не стал ждать, пока оденется Антонина, и даже не удосужился обуть сандалии.
   Таких странных гостей в необычный для посещений час не следовало заставлять ждать. Полководец давно дружил с Антонием Александрийским, епископом Алеппо. Антоний несколько раз навещал Велисария в усадьбе, но в полночь этого доселе не случалось. А второй - неужели сам Михаил Македонский!
   Велисарий, конечно, слышал это имя. Оно было известно во всей Римской империи и любимо простыми людьми. Среди высокопоставленных церковнослужителей, однако, это имя пользовалось дурной славой. Церковные иерархи относились к Михаилу без малейшей симпатии, и он платил им тем же, клеймя их в своих проповедях, с которыми время от времени выступал. Но полководец никогда не встречался с этим человеком лично. Михаила видели весьма немногие, поскольку уже много лет монах отшельником жил в пещере.
   Проходя по длинному коридору, Велисарий слышал голоса, долетавшие до него из комнаты наверху. Один голос он узнал - это говорил его приятель епископ. Другой голос, как он понимал, принадлежал монаху.
   - Велисарий, - с расстановкой произнес незнакомый голос.
   - Как и ты, Михаил, я считаю это посланием от Бога. Но это послание не нам, - сказал голос Антония Александрийского, епископа Алеппо.
   - Он - солдат.
   - Да, и вдобавок полководец. Тем лучше.
   - Он чист душой? - спросил хриплый, бесстрастный голос. - Исповедует истинную веру? Идет путем праведника?
   - О, думаю, его душа достаточно чиста, Михаил, - мягко ответил александриец. - В конце концов, он женился на проститутке. Это говорит в его пользу.
   Затем епископ добавил холодным тоном:
   - А ты, мой старый друг, тоже иногда грешишь фарисейством. Придет день, когда во главе небесного воинства встанет тот, кто, если и не превосходит святостью праведников, то не уступает дьяволу в хитрости. И ты порадуешься этому.
   Мгновение спустя Велисарий вошел в комнату и замер на несколько секунд, рассматривая двух ожидающих его мужчин. Они в свою очередь изучали полководца.
   Антоний Александрийский, епископ Алеппо, был невысоким полным мужчиной, с круглым веселым лицом и вздернутым носом. При совершенно лысой голове, его борода отличалась густотой и ухоженностью. Велисарию он напоминал дружелюбную, хорошо упитанную умную сову.
   Михаил Македонский вызывал в памяти образ совсем другой птицы: истощенного хищника, парящего в небе над пустыней, безжалостные глаза которого ничего не упускают внизу. Кроме некоторых вещей, недостойных внимания святого человека, насмешливо подумал полководец, собственной длинной всклокоченной бороды и туники в весьма плачевном состоянии.
   Взгляд полководца встретился с голубыми глазами монаха. На губах Велисария мелькнула сдержанная ухмылка.
   - Твоему спутнику не мешало бы покрывать голову капюшоном, когда он оказывается поблизости от твоих голубей, епископ, - заметил полководец, намекая на внешность монаха.
   Александриец рассмеялся.
   - Прекрасно сказано! Велисарий, разреши представить тебя Михаилу Македонскому.
   Велисарий вопросительно приподнял брови.
   - Необычный посетитель в столь поздний час; да и в любой час, пожалуй, если то, что я о вас слышал, соответствует действительности.
   Велисарий шагнул вперед и протянул руку. Епископ тут же ее пожал. Монах не стал. Но Велисарий не убирал руку, и монах принялся размышлять. Рука оставалась протянутой. Большая рука, правильной формы. Секунды шли, а рука нисколько не дрожала. Но не рука заставила святого человека принять решение, а спокойствие карих глаз, которые так странно выделялись на молодом лице. Как темные камни, ставшие гладкими в речном потоке.
   Михаил принял решение и пожал руку.
   Легкий шум заставил их обернуться. В дверном проеме, зевая, стояла женщина, явно только что вставшая с постели; очень маленького роста, но с роскошной фигурой.
   Михаилу говорили, что она весьма красива для своих лет, но теперь он видел своими глазами: ему говорили неправду. Женщина оказалась прекрасна, как утренняя заря, и каждый прожитый год прибавлял ей привлекательности.
   Ее красота вызвала у монаха неприязнь. Не так, как обычно у человека, стремящегося к святости и встретившего на пути древнюю Еву. Нет, она отталкивала его просто потому, что, пережив много искушений, он по привычке остерегался всего, что имело ангельский облик. Михаил стал таким, поскольку всю жизнь обнаруживал: то, что люди считали хорошим, таким не является; то, что они называли истинным, оказывается ложным; то, что считают красивым, на самом деле ужасно.
   Затем он встретился взглядом с глазами женщины. Зелеными, как первые весенние ростки. Яркими, чистыми глазами на смуглом лице, обрамленном волосами цвета эбенового дерева.
   Михаил снова убедился: люди всегда лгут.
   - Ты был прав, Антоний, - сказал он хрипло, ощутив предательскую слабость в мышцах. Его слегка качнуло. Спустя мгновение женщина оказалась рядом с ним, помогая добраться до стула.
   - Сам Михаил Македонский - ни больше ни меньше, - лукаво произнесла она. - Я польщена. Хотя для вас лучше, если никто не видел, как вы заходили. В такой час - м-да! Моя-то репутация давно подмочена, но вот ваша...
   - Репутация - чушь, - ответил Михаил. - Ошибка или ложь, приправленная тщеславием. Что может быть хуже?
   - Веселый парень, не правда ли? - жизнерадостно заметил александриец. Мой самый старый и самый близкий друг, хотя иногда я задумываюсь, почему. Он покачал головой. - Взгляните на нас. У него - спутавшиеся, нечесаные волосы, борода, отощавшее тело. Я - с ухоженной бородой и... Ну, худым меня никак не назовешь. - Он улыбнулся. - Хотя, несмотря на все мои округлости, заметьте: я, по крайней мере, до сих пор без труда передвигаюсь на своих двоих.
   Михаил холодно улыбнулся.
   - Антоний всегда любил прихвастнуть. Впрочем, это свидетельствует в пользу его ума, ибо обычный тупой александриец не нашел бы, чем похвастаться. Но он всегда что-нибудь да найдет, спрятанное от остального мира, как крот, выискивающий червей.
   Велисарий с Антониной рассмеялись.
   - Остроумный отшельник! - воскликнул полководец. - День прожит не зря, хотя солнце еще даже не взошло.
   Александриец внезапно стал серьезным и покачал головой.
   - Боюсь, что нет, Велисарий. И может не встать вообще. Мы пришли сюда не для того, чтобы принести тебе солнечный свет, но чтобы тебе явить знак тьмы.
   - Покажи ему, - приказал Михаил.
   Епископ опустил руку в рясу и вынул вещь. Протянул ее вперед на ладони.
   Велисарий слегка нагнулся, чтобы изучить вещь. Его глаза оставались спокойными. На лице отсутствовало какое-либо выражение.
   Антонина, напротив, резко вздохнула и отшатнулась.
   - Магический предмет!
   Антоний покачал головой.
   - Не думаю, Антонина. По крайней мере, к черной магии он отношения не имеет.
   Любопытство пересилило страх, и Антонина шагнула вперед. Благодаря маленькому росту ей не требовалось нагибаться, чтобы внимательно изучить вещь.
   - Никогда не видела ничего подобного, - прошептала она. - Я даже никогда не слышала ни о чем таком. О магических камнях - да. Но этот... в первое мгновение напоминает драгоценный камень или кристалл, пока не присмотришься повнимательнее. Затем... внутри... он подобен...
   Женщина пыталась найти подходящие слова. Ей помог муж:
   - Раскрывающемуся солнечному разуму, если бы мы вдруг смогли заглянуть под его бушующую страстями поверхность.
   - О, прекрасно сказано! - воскликнул александриец. - Полководец-поэт! Солдат-философ!
   - Хватит шуток! - рявкнул Михаил. - Полководец, ты должен взять это в руку.
   Спокойный взгляд переместился на монаха.
   - Зачем?
   На мгновение под маской гостеприимного хозяина показался хищник. Но только на мгновение. Михаил в раздумье опустил голову.
   - Не знаю зачем. Правда, не знаю. Ты должен сделать это, потому что так сказал мой друг Антоний Александрийский. Он самый умный из всех известных мне людей. Даже несмотря на то, что он - погрязший в грехах церковный иерарх.
   Велисарий внимательно посмотрел на епископа.
   - Так зачем, Антоний?
   Епископ неотрывно смотрел на вещь у себя на ладони, драгоценный камень, который не был драгоценным камнем, почти невесомый, без острых углов, но с огромным количеством граней. Более того, появлялись все новые и новые грани, а старые меняли формы. Вещь казалась круглой, как идеальная сфера, о которой мечтали древние греки.
   - Я не могу ответить на твой вопрос, - пожал плечами Антоний. - Но знаю, что это так. Ты должен.
   Епископ кивнул на сидящего монаха.
   - Вещь впервые возникла у Михаила в пещере, пять дней назад. Он взял ее в руки, и ему явились видения.
   Велисарий повернулся к монаху. Антонина после некоторых колебаний уточнила:
   - И после этого вы не считаете этот камень колдовской штучкой?
   Михаил Македонский покачал головой.
   - Я уверен, что вещь не от Сатаны. Не могу объяснить, почему; по крайней мере, не могу объяснить словами. Я... прочувствовал эту вещь. Жил с нею два дня - то есть она жила в моем разуме, пока я лежал без сознания.
   Михаил нахмурился.
   - Это было поразительно. Тогда мне показалось, что прошло лишь мгновение.
   Он снова потряс головой.
   - Я не знаю, что это такое, но я уверен: в ней нет зла. Нигде в ней я не обнаружил даже мельчайшей частицы зла. Правда, видения были ужасны, их страшно даже описывать. Но были и другие, их я не могу четко восстановить в памяти. Они остаются у меня в сознании, как сон, который не можешь вспомнить. Сон о вещах за пределами человеческого воображения.
   Михаил тяжело вздохнул.
   - Антонина, Велисарий, я считаю это посланием от Бога. Но я не уверен. И я, конечно, не могу это доказать.
   Велисарий посмотрел на епископа.
   - А ты что думаешь, Антоний? - он кивнул на вещь. - Ты случайно не...
   Епископ кивнул.
   - Да, Велисарий. После того как Михаил принес мне вещь, прошлой ночью, и спросил совета, я взял ее в руку. И я точно так же погрузился в видения. Жуткие видения, как и у Михаила. Но если ему два дня показались мгновением, для меня несколько минут, на которые я ушел от мира, стали вечностью, а я раньше никогда не страдал припадками.
   Михаил Македонский внезапно рассмеялся.
   - Только представьте: я стал свидетелем истинного чуда! Антоний Александрийский, епископ Алеппо, очнувшись после видений, молчал целую минуту. Этот самый болтливый в мире человек!
   Александриец улыбнулся.
   - Это так. Я был ошарашен! Не знаю, чего я ожидал, когда брал в руку... вещь, но определенно не того, что увидел, даже после предупреждения Михаила. Я, скорее, ожидал единорога... или серафима... или чудесное существо из лазурита, украшенное серебром императорскими кузнецами... или...
   - Поистине мимолетное видение, - хмыкнул Михаил.
   Рот александрийца захлопнулся. Велисарий с Антониной улыбнулись. Единственным известным пороком епископа была многословность. Возможно, он являлся самым разговорчивым человеком в мире.
   Но улыбки вскоре исчезли.
   - Что ты увидел, Антоний? - спросил Велисарий.
   Епископ отмахнулся от вопроса.
   - Я опишу свои видения попозже, Велисарий. Но не сейчас.
   Он уставился на свою ладонь. Лежавшая там вещь блестела и сверкала изнутри, причем это внутреннее свечение струилось потоками, за которыми не в состоянии уследить глаз человека.
   - Не думаю, что... послание предназначалось для меня. Или для Михаила. Думаю, оно предназначается тебе. Что бы это ни было, Велисарий, - епископ кивнул на вещь, - это знак катастрофы. Но там что-то есть, там, внутри. Оно прячется. Я это чувствовал, и чувства были истинными. Это... замысел, давайте скажем так, который каким-то образом предназначен, чтобы остановить некую катастрофу. А для претворения замысла в жизнь, как мне кажется, требуешься ты.
   Велисарий снова осмотрел вещь. На его лице не выразилось никаких чувств. Но его жена, лучше всех знавшая мужа, принялась его уговаривать.
   Однако он не слышал ее, поскольку вещь уже лежала у него на руке. Антонина замолчала. Вещь на самом деле была подобна солнцу - как если бы солнце вдруг зашло в комнату и показалось смертным. И они бы после этого остались живы.
   Расширяющиеся грани взорвались, не как вулкан - как самое начало создания. Они крутились, раскрываясь, удваиваясь и утраиваясь, а затем снова утраиваясь, и утраиваясь, и утраиваясь вновь - и проносились сквозь лабиринт, которым был разум Велисария.
   Замысел стал ярко освещенным пятном, а оно дало граням форму.
   Личность кристаллизовалась. Благодаря ей замысел превратился в цель. И если бы это было возможно, то цель прыгала бы и скакала от радости, как молодой олень в лесу.
   Но для Велисария не существовало ничего. Ничего, кроме падения в бездну. Ничего, кроме видения будущего, более страшного, чем любой ночной кошмар.
   Глава 2
   Проклятые "драконовы стрелы" пролетали над головой. Катафракты пригибались, прячась за баррикадой. Лошади, оставленные в арьергарде с молодыми пехотинцами, испуганно ржали, пытаясь вырваться от удерживавших их людей. Теперь, как и предполагал Велисарий, лошади стали совершенно бесполезны. Именно поэтому он заставил всех всадников спешиться и сражаться вместе с пехотинцами - из-за баррикады, выстроенной их же аристократическими руками. Одетые в броню копьеносцы и лучники, которых когда-то боялся весь мир, не только не возмущались, а мгновенно подчинились. Даже благородные катафракты наконец стали мудрее, хотя знание и пришло слишком поздно.