Дрейк Дэвид. Прилив победы

 
   После второй атаки запасы пороха у римлян сильно оскудели. Велисарий приказал изменить тактику. Большие двадцатичетырехфунтовые орудия, привезенные Менандром, больше не будут использоваться. Огромные орудия очень быстро расходовали порох при стрельбе по атакующим как мелкой, так и крупной картечью. Трехфунтовые орудия станут использоваться только в случае крайней необходимости.
   С этого времени римляне будут полностью полагаться на митральезы и старые методы — мечи и топоры. Конечно, если придется участвовать во многих рукопашных схватках, римские потери быстро увеличатся. Но Велисарий был уверен, что сможет отразить как минимум еще три атаки перед тем, как уменьшение количества войск начнет представлять реальную угрозу. Калоподий работал безукоризненно, как и надеялся Велисарий. С четкими и точными разведданными, которые теперь получал полководец, он смог оптимально расположить войска, используя столько людей, сколько требовалось, и точно там, где это было нужно.
 
   Третьей массированной атаки так и не случилось. Да, малва начали ее готовить, но однажды утром Велисарий посмотрел на ничейную землю, ставшую местом смерти бесчисленных тысяч солдат малва, и увидел, как враги отступают. На протяжении дня становилось все более и более ясно, что десятки тысяч солдат будут возводить собственные линии укреплений. Словно теперь осаждают их, а не они.
   В какой-то мере это было правдой. И Велисарий прекрасно знал, кто смог увидеть эту правду.
   — Чудовище здесь, — объявил он вечером членам своего штаба во время совещания в бункере. — Лично. Линк прибыл, чтобы взять на себя руководство. Это означает, что все заканчивается.
   Григорий нахмурился.
   — Что заканчивается? Я думал… — Велисарий покачал головой.
   — Я говорю о нашей кампании. Мы выиграли — и Линк это знает. Поэтому он не будет приказывать открыто идти в атаку. Даже малва не могут позволить себе терять столько людей. Наконец — наконец! — даже этому чудовищу пришлось задуматься о боевом духе своих войск. А он становится все хуже каждый раз, когда они проливают океаны крови у наших стен.
   Его подчиненные поголовно хмурились. Увидев на их лицах совершенно одинаковое выражение, Велисарий вспомнил школьников, поставленных в тупик сложной задачкой.
   «К тому же очень сложной задачкой по риторике и грамматике, — вставил Эйд. — Просто ужасной!»
   Шутка заставила Велисария тихо усмехнуться. Затем, когда он наконец стал осмысливать происходящее, он победно поднял кулаки над головой и начал смеяться вслух.
   «Мы выиграли, говорю тебе! Все закончилось!» — крикнул он Эйду ментально.
 
   В последующие часы, когда Велисарий набрасывал планы уже следующей кампании — той, которая на будущий год окончательно выгонит малва из Пенджаба и очистит дорогу для римского наступления в сердце империи, Гангскую равнину, — его подчиненные перестали хмуриться. Но не совсем, обеспокоенные кое-какими мыслями.
   Может быть…
   Да, их великий полководец не склонен недооценивать врага, поэтому… может быть…
   Но…
 
   Затем, как раз перед рассветом три дня спустя, телеграф снова начал стрекотать и Калоподий передал послание в шатер Велисария.
   Полководец уже проснулся, поэтому смог добраться до причала в течение получаса. Теперь Менандр и его моряки называли причал с защитными сооружениями Дворцом Юстиниана.
   Маврикий добрался туда раньше Велисария. В течение не более чем пятнадцати минут все остальные командующие римской армии собрались рядом с Велисарием наверху платформы — части защитного сооружения, которое римские инженеры поставили для обеспечения сохранности «Юстиниана» и «Победительницы». Оно получилось огромным и тяжелым — массивные бревна, покрытые камнями и землей, способные противостоять даже самым мощным мортирам малва, которые враг временами отправлял на речных судах в попытке разрушить боевые корабли, позволявшие римлянам удерживать позиции на Инде.
   К тому времени Маврикий уже успел все подсчитать. «Фотий», который приближался к ним на рассвете, тянул не меньше трех барж. Если хотя бы одна из них везет порох, больше не имеет значения, правильно ли Велисарий оценил врага. Даже Маврикий — даже мрачный, пессимистичный Маврикий — был уверен, что достаточное количество пороха в Железном Треугольнике позволит выдержать годы массированных атак.
   — Вот все и закончилось, — объявил он. — Мы выиграли.
 
   И те же самые слова произнес Ашот, когда ступил на берег.
   — Все закончилось. Мы выиграли. — Коренастый армянин махнул рукой в сторону, откуда приплыл. — Малва сняли осаду Суккура пять дней назад. Пусть Бог поможет несчастным ублюдкам, которые пытаются отступить сквозь узкое ущелье, когда их преследуют Хусрау и его персы, а у них нет припасов, о которых стоило бы упоминать. Малва потеряют еще двадцать тысяч человек до того, как доберутся до Пенджаба, если я только правильно оценил ситуацию, и большинство умрет от голода или дезертирует.
   Он с энтузиазмом бросился описывать все остальные события, имеющие хоть какое-то отношение к кампании.
   — И Бузес с Кутзесом тоже их давят! Они добрались до Суккура на следующий день после того, как малва начали отступление, и просто пошли дальше, со всей армией. Сквозь ущелье идет более семидесяти тысяч человек, и ни одного из них даже не поцарапали враги. Им ничего не мешает, кроме той жалкой крепости на берегу реки.
   Он скривился.
   — Даже если малва попытаются удержать крепость, Кутзес клянется, что его пехота возьмет эту груду камней за два часа. Я не удивлюсь, если он прав. Его парни ничего не делали на протяжении многих недель, только маршировали. Они просто горят желанием подраться.
   Его энтузиазм охватил остальных. В течение некоторого времени офицеры во Дворце Юстиниана болтали о сотне новых планов. Большинство из них включали детали, особенности и сложности обеспечения. Нужно постоянно держать один из пароходов в Треугольнике, используя другой, чтобы тащить побольше барж — эта вонючая, жалкая крепость перестанет представлять опасность, если до нее доберется Кутзес! — и, конечно, чередовать суда, чтобы все моряки могли разделить славу, добивая эти жалкие так называемые речные суда малва, — не хочется, чтобы кто-то огорчался, потому что его товарищи начинают называть его управляющим баржей…
   Достаточно скоро офицеры начали рассуждать о маневрах и кампаниях. Направиться вверх по Сатледжу — чушь, именно там Линк построил свои самые крепкие форты! — лучше обойти вокруг, по Инду — соединиться с Кунгасом в Гиндукуше, вы представляете, к этому времени он уже добрался до перевала Хибер!
   Велисарий ушел задолго до окончания обсуждения. Теперь на планирование будет достаточно времени; более чем достаточно до начала следующей кампании. Все закончилось. Мы выиграли. Но сегодня, сейчас, у него оставался долг, который требовалось выплатить. Как можно лучше.
 
   Калоподий, как знал Велисарий, все еще оставался на своем посту в командном бункере. Новости о прибытии «Фотия» — и все, что они означали, — уже разнеслись по всему Железному Треугольнику. Продвижение этого известия напоминало приливную волну, и восторг нарастал по мере ее продвижения. Как полагал Велисарий, когда она достигнет солдат, охраняющих наружные стены, они начнут безжалостно насмехаться над малва. К его глубокому удовлетворению, он знал и то, что нигде празднование не будет более буйным и несдержанным, чем среди пенджабских крестьян, проживающих в городе, который они стали называть на своем языке словом «наковальня».
   Калоподий не участвовал в празднике. Он сидел за тем же письменным столом, за которым сидел каждый день, и выполнял свои обязанности, диктуя приказы и послания клерку, служившему его главным секретарем. Услышав шаги Велисария — у Калоподия уже развился поразительный слух, свойственный слепым, — греческий офицер поднял голову. Странно, но он выглядел несколько смущенно. Он что-то поспешно прошептал секретарю, и тот отложил перо.
   Велисарий мгновение изучающе смотрел на молодого человека. Было трудно прочитать выражение лица Калоподия. Отчасти потому, что молодой человек всегда обладал нетипичным для его лет спокойствием и уверенностью в себе, но в основном из-за ужасных повреждений лица. Калоподий снял повязки несколько дней назад. Со спокойным вызовом, который, как знал Велисарий, был для него естественным, молодой человек демонстрировал миру эти покрытые ужасными шрамами, пустые глазницы и искореженный лоб.
   Полководец снова, как всегда бывало с ним после возвращения Калоподия, почувствовал нахлынувшую волну печали и угрызений совести.
   «Это не твоя вина», — настаивал Эйд.
   «Конечно, моя, — ответил Велисарий. — Именно я — и никто другой — отправил этого парня в пекло. Велел ему удерживать позицию, которая являлась ключевой для моей кампании, прекрасно зная, что такому мальчишке этот приказ кажется отданным чуть ли не самим Господом Богом. Я мог велеть ему броситься на собственный меч, зная, что он это сделает».
   «Другие мальчишки будут жить благодаря ему. Тысячи мальчишек — в этом самом месте. Жители Пенджаба и римляне».
   Велисарий вздохнул.
   «Дело не в этом, Эйд. Я знаю, что это так, и именно поэтому я отдал ему приказ. Но этот приказ — и его последствия — остаются на моей совести и нести эту ношу мне. Никому другому. И я не могу торговать этой ношей, обменивая ее на последствия той операции, на спасенные жизни, словно безжалостность — это товар, который в ходу на деревенском рынке. Грех есть грех, и незачем об этом говорить».
   Калоподий прервал эту молчаливую перебранку. Он поднялся на ноги и спросил:
   — Я могу вам как-то помочь, командир? — Какой-то частью разума Велисарий с радостью отметил, что слепой парень уже отличает шаги одного человека от другого. Но он далеко задвинул эту мысль, в то время как другая — та, что находилась гораздо ближе к душе человека — поднялась наружу.
   Он прошел вперед и обнял парня. Затем, сдерживая слезы и стараясь, чтобы голос звучал ровно, прошептал:
   — Мне жаль, что ты потерял глаза, Калоподий. Если бы я мог вернуть тебе зрение, отдав свои, я бы сделал это. Клянусь, что сделал бы.
   Парень неловко ответил на объятия. И похлопал полководца по спине, словно взрослый, успокаивающий ребенка.
   — О, я не хотел бы, чтобы вы это сделали. Правда не хотел бы. Нам ваши глаза потребуются больше, чем мои. Война еще не закончилась. Кроме того…
   Он поколебался, затем откашлялся.
   — Кроме того, я много думал. И я хотел бы просить вас об одном одолжении, которое вы могли бы для меня сделать.
   Велисарий отошел на полшага назад и положил обе руки парню на плечи.
   — Все, что от тебя требуется, — это только попросить. Все, что угодно.
   Калоподий показал на секретаря, который сидел у письменного стола.
   — Ну, дело вот в чем. Я подумал, что, по слухам, Гомер тоже был слепым. И кто заработал больше славы и известности, чем он? В конце концов, его будут помнить столько же, сколько Ахилла. Может, еще дольше.
   До того как Велисарий смог ответить, Калоподий уже замахал руками, словно протестуя.
   — Конечно, я не о себе! Я однажды попробовал себя в поэзии, но результаты получились ужасными. Но тем не менее я действительно хорош в риторике и в грамматике, и, думаю, проза у меня получается неплохо. Поэтому…
   Калоподий сделал глубокий вдох, как делает мальчик перед тем, как объявить скептически настроенному миру о своих грандиозных амбициях.
   — Поэтому я решил стать историком. Полибий⁶⁵ знаменит не меньше людей, о которых писал. Даже если и не так знаменит, как Гомер. А к тому времени, как все это закончится — да хоть теперь! — ваша война против малва станет легендой.
   Велисарий отвел взгляд от изуродованного лица и посмотрел на лист, который держал в руке секретарь. Теперь он находился ближе и видел, что текст занимает всю страницу, а сообщения, передававшиеся по телеграфу, были значительно короче.
   — Ты уже начал, — объявил Велисарий. — И хочешь расспросить меня о деталях.
   Калоподий кивнул. Жест получился болезненно робким.
   «Что может быть лучшей — и более чистой — иронией? — пришел ментальный импульс Эйда. — В мире, который мог бы быть, твою жизнь и деяния описал бы змей по имени Прокопий⁶⁶».
   Велисарий хлопнул Калоподия по плечу.
   — Я могу сделать гораздо лучше, парень! Конечно, тебе придется заниматься этим в свободное время — я не могу освободить тебя от работы в командном бункере, — но с этой минуты ты — мой официальный историк.
   Он провел Калоподия назад, к стулу и сам притянул стул для себя. Говорил он гораздо более веселым голосом, чем за многие предыдущие недели.
   — Последний историк, который у меня был… э… оказался весьма неподходящим для такой задачи.

Глава 43

   Хусрау прибыл в Железный Треугольник неделю спустя. Он появился вместе с двумя тысячами своих людей, во главе целого флота галер, которые торжественно гребли вверх по Инду. Прибытие Хусрау на этих галерах само по себе говорило Велисарию, что Кутзес не привык понапрасну хвастаться и взял крепость малва на реке. Ни один персидский император, даже такой смелый, как Хусрау, не стал бы рисковать собой, зная о тех огромных осадных орудиях, и не поплыл бы мимо них в утлом суденышке, «скорлупке», какую представляла собой галера.
   Хусрау подтвердил догадку полководца, как только сошел на берег. Эту и многие другие, пока Велисарий вел его в командный бункер.
   Малва отчаянно отступают через узкий проход у Суккура, пытаясь добраться до относительной безопасности Пенджаба раньше, чем их догонят дехганы Хусрау, или малва попросту умрут голодной смертью.
   Тысячи — по крайней мере, пятнадцать тысяч — или пойманы, или сдались по собственной инициативе. По оценкам Хусрау, примерно такое же количество дезертирует, ища укрытия в горах и долинах.
   Суккур в безопасности, и армия под командованием Бузеса и Кутзеса доберется до Железного Треугольника в течение двух недель. Никакая сила малва не сможет предотвратить ее воссоединение с римскими войсками. После их прибытия под командованием Велисария будет армия, насчитывающая почти сто тысяч человек.
   Прибыли курьеры от Кунгаса, с вестью, что кушаны очистили перевал Хибер и удерживают северо-восточный вход в Пенджаб. Теперь малва столкнулись с перспективой ведения войны на два фронта.
   Еще Хусрау передал полководцу некое таинственное послание, но не задавал никаких вопросов — одна небольшая группа кушанов проходила через Суккур по пути в Гиндукуш. Эти люди попросили персидского императора сказать Велисарию, что с определенной грамматической проблемой все идет хорошо. Что бы это ни значило.
 
   Император осмотрелся в командном бункере.
   — Он может и дальше служить штабом. Но тебе придется разбить большие лагеря вдоль Инда к югу от места ответвления Чинаба. Нет возможности разместить всю твою огромную армию здесь — как ты его называешь? — о, да, Железный Треугольник. Отличное название.
   Хусрау принял стул, который предложил ему Григорий. Не нужно говорить, что офицер артиллерии выбрал лучший в бункере, но…
   Хусрау не казался раздосадован скромностью стула. Однако Велисарий не был точно уверен в этом, потому что с момента встречи лицо перса оставалось напряженным и суровым. Очень нетипично для него. Обычно лицо Хусрау было крайне выразительным — конечно, по меркам знатных арийцев.
   Римский полководец не сомневался, что знает источник этой напряженности. Он догадался о намерениях Хусрау, когда узнал, что арийский император решил лично прибыть в Треугольник, и не видел оснований откладывать обсуждение вопроса.
   Как, очевидно, не собирался и сам Хусрау. После того как император сел, он обратился ко всем офицерам в бункере — как римским, так и персидским — достаточно вежливым, но повелительным тоном:
   — Нам с Велисарием нужно поговорить с глазу на глаз.
   Персидские офицеры тут же ушли. Римские задержались настолько, чтобы увидеть быстрый кивок Велисария. Калоподий, который двигался медленнее из-за слепоты, ушел последним.
   Как только помещение опустело, Велисарий перешел непосредственно к проблеме.
   — Ты хочешь, чтобы нижний Пенджаб был передан под власть ариев. Включая Железный Треугольник. Я соглашусь, но поставлю два условия. Первое. Персидская территория должна простираться на север не дальше Мултана — после того, как мы его возьмем на следующий год — и ограничиться западным берегом Сатледжа. Я хочу когда-нибудь закончить эту войну, а не оказаться втянутым в новую, между ариями и раджпутами. А самое меньшее, на что согласятся раджпуты для установления постоянного мира, — это обладание Пенджабом с его сельскохозяйственными угодьями. Тем более потому, что Раджпутана — страна бесплодная. — Хусрау попытался что-то сказать, но Велисарий поднял руку. — Пожалуйста. Дай мне закончить. Это все еще оставит тебе контроль над выходом в Синд вместе с достаточной частью богатств Пенджаба.
   И снова Хусрау открыл рот, и снова Велисарий остановил его.
   — Второе условие. К пенджабцам, которые перешли под римское управление, следует относиться хорошо и уважительно. Никакой конфискации их земель в пользу жадных и прижимистых дехганов. Делай, что хочешь, в Синде, Хусрау Ануширван, но здесь ты должен согласиться править напрямую. Эти земли должны быть императорскими владениями, управляемыми официальными лицами, которых ты выбрал. И, хотя я не включаю это в обязательные условия, настоятельно рекомендую тебе мудро выбирать этих чиновников.
   Наконец Хусрау удалось вставить слово. Вначале он просто фыркнул, потому что ему стало забавно. Затем он заговорил:
   — Не волнуйся, Велисарий. У меня не больше, чем у тебя, желания ввязываться в бесконечную войну с Раджпутаной. И — могу тебя заверить! — я не собираюсь позволять своим дехганам сверх меры набивать кошельки за счет империи.
   Недолгое веселье императора сменилось прежней суровостью.
   — Я уже четко дал им понять, что условия правления в новых провинциях будет устанавливать император. Те из них, кого устраивает положение императорских слуг, могут оставаться. Тем, кто настаивает на сохранении своих древних прав, будет предложено вернуться на голые земли, с которых они пришли.
   Он величественно взмахнул рукой.
   — И очень немногие из них склонны спорить. Таких осталось совсем немного после того, как я включил в разряд Бессмертных треть дехганов.
   Он замолчал, его лицо стало очень напряженным. Внутри у Велисария все похолодело. Он внезапно понял, что необычная торжественность Хусрау не имеет никакого отношения к дипломатии. По крайней мере, не в международном плане.
   Возможно, Хусрау почувствовал нарастающий ужас своего собеседника. Немного поспешно он достал из складок одежд свиток и протянул его Велисарию.
   — Это от самой Антонины. С ней все в порядке, уверяю тебя. — Он колебался. — Ну, это послание не совсем от нее лично . Это расшифровка, которую сделал один из твоих писарей, — послание, которое она по телеграфу отправила из Бароды в Суккур.
   Велисарий взял свиток и развязал шелковую ленту.
   — Из Бароды? Она не приплывет вверх по реке? Я предполагал…
   Хусрау оборвал его:
   — Тебе лучше прочитать послание, Велисарий. Антонина не может приплыть вверх по реке. Экспедиция оказалась очень успешной. Скорее, потрясающе успешной — разрушен флот малва в Чоупатти, взят сам Чоупатти, разрушен флот в Бхаруче и его гавань тоже, хоть и не взята. Но Антонина не могла задержаться в Бароде и, тем более, тратить время на путешествие вверх по реке. Понимаешь, ее присутствие незамедлительно требуется в Аксуме. К этому времени, я предполагаю, она уже почти на месте.
   Ужас, который постепенно спадал, когда Хусрау начал говорить, снова усилился. Если с самой Антониной все в порядке… то почему ей срочно нужно быть в Аксуме? Это может означать только…
   Наконец напряжение на лице Хусрау сменилось простой грустью.
   — Есть и плохие новости.
 
   После того как Велисарий прочитал послание, причем несколько раз, слезы свободно полились по его щекам. Император земель иранских и неиранских тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Он подошел к Велисарию и положил руку на плечо римского полководца.
   — Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Честное слово. Я сам плохо знал молодого царя, но помню, что вы были близки. Ты показал себя хорошим другом, моим и моих подданных, и мне грустно видеть тебя в такой печали.
   Велисарий нашел в себе достаточно сил, чтобы положить руку на руку императора, сжимавшую его плечо. Это был редкий момент близости между двумя могущественнейшими людьми в мире.
   — Спасибо тебе за слова, Хусрау С Бессмертной Душой. А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один. Мне нужно побыть одному.
 
   И остаток дня он ни разу не сдвинулся с места. Наступил и прошел полдень, и офицеры стали нарушать его просьбу об одиночестве. Один за другим, начиная с Маврикия, они заходили в бункер. Не поговорить со своим печальным полководцем, а просто утешительно положить руку ему на плечо. Он накрывал каждую руку своей, хотя ничего не говорил в ответ на тихие соболезнования.
   До заката он разговаривал только с Эйдом. И это скорее были не слова, а внутренние крики боли и печали, на которые Эйд отвечал своими.
   Велисарий узнал то, над чем думала Антонина. Кристалл действительно мог плакать, и плакать, и плакать. Но Велисарий никогда не говорил ей об этом в последующие годы, ни разу, только признавал сам факт. Характер этого плача остался только его тайной, поскольку смерть Эона была раной, которую он не станет бередить ни у себя, ни у своей любимой жены.
 
   Когда наступил вечер, Велисарий поднялся со стула и направился к выходу из бункера. Он тихо обратился к часовому, стоявшему в нескольких футах от входа, и передал просьбу для Калоподия и его секретаря.
   Когда молодой офицер и его писарь вошли в бункер, ступая несколько робко, то нашли Велисария сидящим за письменным столом Калоподия, на том же стуле, который он всегда занимал, когда рассказывал о своей жизни.
   Только по покрасневшим глазам и хриплому голосу эти двое мужчин, каждый по-своему, смогли определить, что полководец провел день в печали.
   После того как Калоподий и писарь сели, Велисарий начал говорить:
   — Как я предполагаю, каждой великой войне требуется свой Ахилл. Возможно, это способ, которым Бог напоминает нам, что юность достойна славы. По крайней мере, мне хочется так думать. Это примиряет с потерей так, как ничто другое. Поэтому теперь я расскажу тебе об Ахилле этой войны, о том, откуда он пришел и как стал Ахиллом.
   Калоподий наклонился вперед, напряженный, зачарованный, равно как и писарь.
   — Мы должны начать с его имени, а не всех тех титулов, что пришли позднее. Эон Бизи Дакуэн. Солдат своего полка. Запиши мои слова, историк, запиши их правильно.

Эпилог

Ремесленник и его офицеры

   — Не могу поверить, что он это сделал. Феодора оторвет мне голову.
   «Прекрати бормотать, — сказал Эйд. — Ты подаешь плохой пример своим офицерам».
   Велисарий виновато огляделся. Определенно, по крайней мере половина его старших офицеров из командного состава армии бормотали себе под нос. Велисарий не был единственным стоявшим на причале римским военачальником, которого в этот момент гораздо меньше беспокоил враг, чем топор палача императрицы-регентши Феодоры.
   Он снова посмотрел на человека, которому помогали по трапу сойти с парохода, только что притащившего за собой целую флотилию барж к Железному Треугольнику. Это был «Юстиниан».
   «Название очень подходящее».
   Велисарий заскрежетал зубами.
   «Я не в настроении шутить», — послал он ответный ментальный импульс Эйду.
   «Кто шутит? О, посмотри, что они начинают разгружать с первой баржи!»
   Поставленный в тупик Велисарий попытался догадаться, что так взбудоражило Эйда. При помощи одного из кранов, стоявших у причала, разгружали большую плетеную корзину, полную… колес ?»
   «Это колеса для тачек, если я не ошибаюсь, — сказал Эйд. — Мы достаточно легко сможем собрать все остальное, учитывая то, чем мы здесь располагаем — если у нас будут колеса. Вероятно, это утроит скорость работы на укреплениях».
   За мыслями Эйда угадывалось несносное самодовольство.
   «Я ведь предлагал тебе тачки на колесах, если ты помнишь. Но разве ты обратил внимание? Нет, нет. Я рад, что хоть кто-то не слеп. Если ты простишь мне это выражение».
   К этому времени Менандр проводил Юстиниана с причала под навес, где ждали Велисарий и его офицеры.
   Как только Юстиниан почувствовал, что находится среди них — как слепой чувствует подобные вещи, — то улыбнулся от уха до уха.
   Велисарий был поражен. Пока Юстиниан оставался императором Рима, Велисарий мог вспомнить лишь несколько случаев, когда Юстиниан улыбался, и то очень тонко. И еще реже это происходило, когда Юстиниан стал главным юстициарием.