Что реально происходило в таборе с Пушкиным? Узнаем ли мы когда-нибудь об этом? Действительно ли там имело место убийство из-за ревности или это лишь литературный домысел, сюжетный ход? Судя по тому, что Пушкин везде описывает цыганское племя как мирное и даже прощающее козни извне, мы склонны предпочесть второй вариант. Цыганка, которой он увлекся, согласно легенде, просто изменила поэту и бежала с другим, настоящим цыганом.
Остается загадкой и то, почему Пушкин не ушел с табором за границу. Табор туда не пошел или - Пушкин не пошел с табором? Первое более вероятно. Неспокойное состояние за границей Бессарабии, война турков с греками, бандитизм, кровожадность обеих сторон - достаточные аргументы для вожаков табора, в котором много стариков и малых детей, чтобы кочевать по эту сторону границы, где относительно спокойно. Пребывать дальше в таборе становилось бессмысленным, хотя после, по размышлении, Пушкин пришел к выводу, что все-таки надо было остаться. Но он, "безумец", ушел.
Мы можем только гадать о состоянии Пушкина, решившего в знак протеста скрыться от всех. Выехать поэту не удалось, а оставаться было противно, и вот естественная реакция: бежать, куда глаза глядят. Но не исключено, что это была, так сказать, пристрелка на местности, репетиция побега, тренировка. Помалкивать об этом впоследствии было весьма разумно. Как всегда у поэта, доминирующую роль и тут играла женщина, которой он был в данный момент увлечен. Эту причину можно было не скрывать, а наоборот, сделать ее главной, что Пушкин и осуществил в поэме.
Важно отметить и другое обстоятельство. В данном случае пребывание в таборе было реальным поступком, в отличие от множества других, которые поэт обдумывал, обговаривал, решал и - ничего не предпринимал.
Цыганская тема как часть темы изгойства прошла через всю жизнь Пушкина и обрела симпатию у читателей его не без участия в этом легенд, которыми обросли стихи. С фактами дело сложнее, и, кажется, время их уничтожило.
Инзовский дом в Кишиневе исчез. Дом, где жил Пушкин, в середине прошлого века превратился в конюшню. Много лет уже в наше время собирались сделать музей, да все не было средств. В 1986 году, побывав в Кишиневе, мы нашли этот дом в полуразвалившемся состоянии. "Теперь на месте тех садов, где Пушкин обдумывал свою чудесную поэму "Цыганы",- писал в местной газете автор, подписавшийся инициалами М.З.,- ржут лошади и раздается руготня конюхов... Стоит ли быть у нас великим человеком?".Эти строки таинственный М.З. опубликовал в 1880 году, и они все еще звучат актуально.
Глава девятая.
НАДЕЖДА НА ВОЙНУ
Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!
Пушкин. "К Овидию", 26 декабря 1821.
В мае 1821 года Пушкин вступил в масонскую ложу. Это было таинство, но никакой оппозиции в нем не содержалось. В ложи вступали многие, если не все, повсюду, и это была мода вполне разрешенная. Инзов, наместник края, тоже был членом ложи, как и его чиновники, и офицеры, причастные к действительно тайным обществам.
Приятели Пушкина в то время обсуждали "Проект вечного мира" французского писателя аббата Сен-Пьера. И в бумагах поэта сохранились об этом заметки. Идеи справедливости Шарля Сен-Пьера были очевидны и привлекательны, но на практике их вряд ли можно было реализовать. Аббат считал, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир на земле. Европейские правительства относились к этой идее с одобрением. Строились даже прогнозы, когда это произойдет; "...возможно,пересказывает Пушкин идеи Сен-Пьера,- что менее чем через 100 лет не будет больше постоянных армий". Сам он относился к этой идее с нескрываемой иронией, называя Руссо, в пересказе которого узнал о сочинении Сен-Пьера (самого аббата Пушкин не читал), мальчишкой, идею абсурдной, а тех, кто поверит в вечный мир, глупцами.
Ритуальные атрибуты масонской ложи: треугольник, циркуль - Пушкин сохранял и позже. А тогда это была для него еще одна попытка удовлетворить природное любопытство и убить время. Никакого проникновения в философию масонства и тем более следования ей не было. Не случайно в момент, о котором идет речь, только что сделавшись мирным масоном, Пушкин с сарказмом писал об идее всемирного братства народов.
20 августа 1821 года Пушкин покинул цыганский табор, а 21 августа написал письмо в Одессу Сергею Тургеневу, только что прибывшему, по ироническому замечанию поэта, из "Турции чуждой в Турцию родную". Пушкин рвется "подышать чистым европейским воздухом", но говорит, что Инзов держит его в карантине, как зараженного "какою-то либеральною чумой". Чума была, однако, настоящая.
Сергей Тургенев направлялся из посольства в Константинополе домой в связи с неожиданным поворотом в дипломатических отношениях России с Турцией. Реакция Пушкина была немедленной. Очутиться в Греции в связи с восстанием не удалось. На просьбы добиться разрешения заехать на несколько дней в "северный Стамбул" (то есть в Питер) ответа нет. И вот новая идея. Наверное, Тургенев, как и его братья, привыкший к постоянным просьбам Пушкина, был немало удивлен этой новой его причуде. "Дело шло об моем изгнании - но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии",- пишет он Сергею Тургеневу.
Слухи о предстоящей войне, носившиеся с весны и поутихшие, теперь вспыхнули с новой силой, и на этот раз у них было больше оснований. О новом походе России на Турцию заговорили все; думается, эти вести могли дойти до Пушкина, убедив его оставить забавы в степи у костра в связи с открывающейся реальной возможностью действовать немедленно, чтобы снова не опоздать, не остаться у разбитого корыта.
Вот как передает ощущения Пушкина Иван Новиков в своем романе: "Ложась спать, исполненный таких приподнятых впечатлений, Пушкин остро чувствовал близость границы, которая вот-вот могла загореться на картах Липранди изогнутой огневой линией. "Что же, война?" - спрашивал он себя, просыпаясь. И эта мысль заставляла его внимательно приглядываться к русскому воинству, которого в Кишиневе было достаточно".
У нас нет расхождений с Новиковым в понимании эйфорических поступков Пушкина тех дней. Мысли, впечатления, эмоции немедленно выливаются у него в рифмованные строки: наконец-свинец, чести-мести и т.д. Но попробуем обнажить мысли поэта, изложив стихотворение с немудреным названием "Война" вульгарной прозой.
Наконец-то война!- заявляет поэт. Увижу кровь и праздник мести. Сколько сильных впечатлений для меня: звук мечей, трупы солдат и командиров, песни - все это поможет разбудить мой уснувший гений. Вот бы родилась во мне жажда славы и геройства, она бы затмила все надежды юности. Вряд ли и она поможет преодолеть мою лень. Хочу скорее испытать ощущение смерти. "И все умрет со мной...". А пока героизм негде проявить, и я тут таю от скуки, потому что с войной что-то медлят.
Читателя, которого шокирует подобная трактовка, отправляем к самому стихотворению, которое не приводим ради экономии места. На наш взгляд, оно пародийное. В противном случае, если принимать эти стихи серьезно, становится не по себе.
Теперь выскажем то, о чем не упоминают Новиков и большинство других пушкинистов, но что почувствовал еще А.М.де Рибас: в стихотворении "Война" - отголоски решения Пушкина бежать. В отличие от Байрона, Пушкин не был активным борцом за свободу других и в данном случае использовал общественную конфликтную ситуацию для приобретения личной свободы. В написанном тогда же стихотворении "Дельвигу" даже весьма чувствительную проблему славы он истолковывает так:
К неверной славе я хладею...
Одна свобода мой кумир...
В традиционном литературоведческом сознании над Пушкиным тяготеет образ победной русской армии, с которым он вырос, армии, которая дошла до Парижа. Война для него - это повторение похода в Европу или хотя бы в южную Европу, возможность движения туда вместе с армией, причем вполне легально и даже героически. На деле все гораздо проще: русская армия наступает, и ты, само собой разумеется, оказываешься за рубежом. Война - это открытая граница. Война - неразбериха. Война - это когда не до ссыльного поэта. Как только он дождется начала военных действий, вопрос решится сам собой. Стихотворение "Война" вполне оправдано, ибо война для Пушкина - путь к свободе.
Вот почему поэт так ждет войны и не хочет, чтобы ссылка сейчас кончилась. Вот почему он просит приостановить хлопоты о его возвращении в Петербург, о чем он писал Сергею Тургеневу. Пушкин срочно начинает учить турецкий язык.
Но это лишь намерения. Чтобы осуществиться, они должны, как минимум, совпасть с планами правительства. Когда греки двинулись на румынскую территорию, пошли слухи, что генерал Алексей Ермолов получил приказ выступить с войском на помощь грекам. Армия двинулась, но остановилась у границы как бы для ее защиты.
Статс-секретарь Иоанн Каподистриа от имени Александра I, несомненно, способствовал формированию намерений русского правительства идти на помощь Греции, что давало возможность захватить у турков новые земли на Балканах. Этерия оказалась удобной пятой колонной, и ее выгодно было поддержать. Когда греческое вооруженное вмешательство на Балканах стало реальностью, Александр I предложил европейским монархам начать коллективные переговоры с Турцией. Это была незамысловатая хитрость, которую Англия и Австрия сразу раскусили. Державы заявили, что они против умиротворения Греции. Похоже, что война пока отодвигалась.
Турция, почувствовав нерешительность союзников, немедленно ввела войска в Румынию - навстречу греческим отрядам из Бессарабии. А в мае конгресс Священного союза закончился подписанием протокола о праве вооруженного вмешательства во внутренние дела других государств для подавления революционных волнений. Отдай Александр I приказ о военной помощи грекам, это выглядело бы как поддержка тех революционных волнений, подавлять которые он обязался. Вот почему весной слухи о начале военных действий не подтвердились, и Пушкин об этом быстро узнал. Каподистриа, который уговаривал Александра вмешаться, был отставлен. Этот человек, делавший для Пушкина добро, еще год пробыл в России в ожидании перемен, а затем покинул ее.
Летом, однако, слухи о предстоящей войне поползли снова. Вернувшись в Россию из Европы, Александр I стал смотреть на Балканскую ситуацию иначе. Внутри страны было немало сторонников легкой экспансии, для которых и праведное дело Греции было поводом урвать кусок для России. Чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе Александр Булгаков, известный впоследствии как перлюстратор пушкинской почты, писал брату 15 марта 1821 года: "Что-то выйдет из этого, но дело святое! Постыдно, чтобы в просвещенном нашем веке терпимы были варвары в Европе и угнетали наших единоверцев и друзей. Не имей я семьи и тебя, пошел бы служить и освобождать родину свою, Царьград...".
Официозный русский патриотизм носит своеобразный характер: родиной называется все то, что нужно России. Пушкин тоже, всерьез или нет, говорил, что для России "сбудется химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии". Захват Кавказа - лишь некий промежуточный этап, устранение преграды для будущих войн. 28 июня Турции был отправлен довольно надменный ультиматум, а 8 августа русский посланник в Константинополе граф Строганов, а с ним и чиновники миссии отплыли в Одессу.
Воинственная часть русского правительства нажимала на Александра, уговаривая его не упустить удобный момент, напасть на Турцию, и Александр вначале согласился. Вот почему дошел до Пушкина слух о войне. Франции, у которой были свои интересы на Балканах, пообещали отдать часть захваченных территорий. Но Англия и Австрия оказались тверды и заявили, что конфликта такого не допустят. Александр попросту струсил и тем проявил государственную мудрость.
Итак, наверху уже было известно, что война не состоится, а Пушкин по недостатку информации еще ждал ее начала и надеялся на свободу, которую при дележе юга Европы он сможет приобрести для себя. Другими словами, интересы Пушкина и империи в данном случае совпадали, и это частично объясняет мотивы стихотворения "Война". В сущности, поэт оставался пешкой в играх других людей и мало что мог предпринять сам.
Пушкин был одним из чиновников бюрократического аппарата, укомплектованного гражданскими и военными служащими. Аппарат этот, возглавляемый генералом Инзовым, разместился на недавно оккупированных территориях и выполнял несколько задач, среди которых на первом месте стояли две. Основная - русификация захваченных территорий (насаждение русского языка, православия, установление русских порядков, правил и законов, ликвидация недовольных и т.д.). Переводя (хотя и с ленью) местные законы на русский язык, Пушкин как представитель оккупационных властей занимался именно этим.
Другой важнейшей задачей местного аппарата была тайная подготовка к дальнейшей экспансии в регионе. Для выполнения разного рода особых миссий в Бессарабию присылались уполномоченные представители из Петербурга, о деятельности которых даже Инзов многого не знал. Иногда это были обычные шпионы, иногда незаурядные личности. Пушкин, открытый для общения, жадный к свежим и умным людям, сближался с ними и, ничего не подозревая, становился пособником в их делах.
Двойные роли приходилось играть многим, находившимся на службе. Полковник Павел Пестель, глава Южного общества декабристов, впоследствии казненный, прибыл в Кишинев с секретной задачей: собирать сведения об организации, участниках и планах проведения греческого восстания, о чем он подробно доносил правительству. Сначала Пушкин напишет в дневнике о Пестеле: "Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю". А спустя двенадцать лет Пушкин скажет: "Пестель обманул... и предал этерию, представя ее Александру отраслию карбонаризма".
Еще более загадочную миссию выполнял другой кишиневский знакомый Пушкина Иван Липранди. "Он мне добрый приятель,- писал Пушкин Вяземскому 2 января 1822 года,- и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его". Спустя еще три года Пушкин отметил другое достоинство Липранди, добавив, что он соединяет "ученость личную с отличными достоинствами военного человека". Мало таких оценок своим друзьям можно найти в бумагах Пушкина.
Опальность ("не любим нашим правительством", по выражению поэта) была для Пушкина едва ли не высшим показателем значительности личности. Липранди родился в России. Его отец был уроженцем Пьемонта, а здесь ассимилировался. Подполковник Липранди был старше Пушкина на девять лет, бывал в Париже, блестяще знал европейские языки, историю и культуру.
Человек либерально мыслящий, смелый и трезвый в суждениях, Липранди был одним из первых принят в тайное общество. Пушкин близко сошелся с этим штабным офицером, делился творческими замыслами, пользовался его библиотекой. В течение четырех лет они встречались едва ли не ежедневно, и, несомненно, Пушкин ему исповедовался, как он это всегда делал с близкими по духу людьми. Как уже говорилось, Пушкин не догадывался, а когда узнал, не хотел поверить, что Липранди был секретным сотрудником тайной полиции.
Впрочем, странности Липранди отмечал еще в Кишиневе другой приятель Пушкина, Алексеев, считая Липранди загадочным, "дьявольским", не понимая, откуда тот достает огромные деньги. До Кишинева, будучи в Париже, Липранди выполнял там сыскные дела по русской армии за границей. Липранди неожиданно выехал из Кишинева в Петербург, а через четыре дня был арестован первый член тайного общества Владимир Раевский.
Липранди вышел в отставку, а после декабрьского восстания тоже был арестован, но ненадолго. Он был уверен: его скоро освободят, что и произошло. Еще через два года царь назначает его начальником только что учрежденной высшей тайной заграничной полиции. Известно, что именно Липранди подослал провокатора к петрашевцам.
О своей деятельности в области военно-политического сыска он впоследствии рассказывал сам. Свою дружбу с Бенкендорфом, Дубельтом и Видоком Липранди не скрывал. В преклонном возрасте этот великий практик доносительства стал теоретиком новой области педагогики, издав проект об учреждении при университетах особых факультетов, "чтобы употреблять их (студентов.- Ю.Д.) для наблюдения за товарищами, чтобы потом давать им по службе ход и пользоваться их услугами для ознакомления с настроениями общества".
Этот необыкновенный человек жил подолгу за границей и умер в довольстве и счастье, не дотянув двух месяцев до девяноста лет. Большую часть сведений о своих заслугах перед русским отечеством Липранди унес с собой в могилу. "Гениальным сыщиком" назвал его Анненков. Обширная переписка между ним и Пушкиным, продолжавшаяся несколько лет, таинственно исчезла.
В декабре 1821 года, когда слухи о предстоящей войне еще имели место (а планы Пушкина были связаны с войной), Липранди отправляется в длительную командировку по южным колониям и берет поэта с собой. Официально Липранди поручено расследовать вопрос о солдатских волнениях в 32-м егерском полку в Аккермане (теперь Белгород-Днестровский) и 31-м егерском полку в Измаиле. Оба полка расквартированы совсем недалеко от границы. К тому же в Петербурге могут предполагать, что волнения связаны с тайной деятельностью офицеров и представляют политическую опасность, так что ничего странного в самом расследовании нет. Чиновник канцелярии Пушкин едет с ним, чтобы, по мнению Инзова, быть при деле.
Но вот что любопытно: Липранди представлялся еще и как военный историк. Он действительно блестяще разбирался в военно-политических проблемах, в частности, на Балканах, и собирал информацию о Европейской Турции, которую уже планировали присоединить к южным колониям России. Липранди знал, а Пушкин мог сообразить, что колонизация и русификация уже захваченных земель, их изучение, освоение, охрана границ, строительство укреплений и военных поселений, развитие промышленности, связи и торговли были этапами, обеспечивающими завоевание следующих территорий. Липранди тратил большие суммы для вербовки осведомителей на уже захваченных и пока еще турецких территориях, куда он тайно переправлялся и возвращался снова, а также направлял личных агентов.
Объезжая край, этот чиновник делал больше, чем было известно Пушкину. Последний со своей общительностью, знаниями и способностями к сближению с незнакомыми людьми не мог не помогать Липранди. Видимо, и Пушкину перепадала лишняя информация сверху.
Обнаружатся ли когда-нибудь секретные материалы о том, как Липранди использовал Пушкина для своих целей? Доносил ли Липранди о нем наверх и, если да, что именно? Возможно, что и не доносил - у него были другие, более важные функции. Ясно и то, что стоило Липранди захотеть, и он мог бы отправить или вывезти Пушкина за границу без особых хлопот. Мог, но не сделал. Вместе с тем, нет никаких оснований лишать Липранди человеческих симпатий и привязанностей, в которых он был вполне порядочен. Кроме того, поэт скрашивал и делал, так сказать, более респектабельным существование этого человека.
Пушкин взял у Липранди французский перевод римского поэта Овидия Назона, судьба которого показалась ему сходной с его собственной. Овидий был сослан императором Октавием Августом в Римские колонии на берег Черного моря, и Пушкин даже думал, что Овидий сослан был именно в места, которые они с Липранди посетили.
Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой - участью я равен был тебе.
Грустно думать, что правовой уровень России ХIХ века был таким же, а возможно, и ниже, чем в Риме I века нашей эры.
Любимой темой отечественного литературоведения всегда было соотношение биографического и литературного в творчестве Пушкина. При этом, когда было политически выгодно, говорили, что Пушкин отражает собственные мысли и взгляды (например, в экстремистских стихах), а когда мешало (скажем, политическая индифферентность Онегина, который ни в какую не хотел стать декабристом), то объясняли, что это лишь взгляды пушкинского героя. Не вступая в длинную полемику, отметим здесь, что мало у кого из писателей была такая близость между литературной фантазией и исповедью, как у Пушкина. Мало у кого литературные ассоциации столь прозрачны.
О, други, Августу мольбы мои несите!
Карающую длань слезами отклоните,
- умоляет Овидий, прося, в случае его смерти, хоть гроб с ним отправить в Италию. Это, пожалуй, и ассоциациями не назовешь, настолько прямо написано: Август - без сомнения Александр I, Овидий - Пушкин. И рядом находится элегия "Умолкну скоро я", где высказаны мысли о смерти, о том, что веселье улетучилось из души поэта. И к стихотворению "Наполеон" он приписывает эпиграф по-латыни: "Неблагодарное отечество...", сравнивая себя на этот раз с Наполеоном.
Пушкин страдает и мечется, а тем временем в Петербурге Александр I в разговоре с великим князем Николаем Павловичем назвал нашего Овидия "повесой с большим талантом", что можно принять за похвалу. Но сыск идет своим чередом. Доносчик сообщает из Кишинева с полугодовым опозданием, что Пушкин вступил в масонскую ложу. Ответная депеша поставит Инзову в упрек, что не обратил внимания на таковые занятия Пушкина. "Предлагается вновь Вашему Превосходительству,- требует начальник Главного штаба князь П.М.Волконский,- иметь за поведением и деяниями его самый ближайший и строгий надзор".
Власти прекрасно знали, что масонские ложи не представляли никакой опасности. Наблюдали за ними для порядка, как за всем остальным. К этому времени руководители лож сами охотно сообщали полиции о своих членах и их занятиях. От европейского масонства русское было практически отрезано и сходило на нет. И Пушкин терял к нему интерес.
Единственное, что скрашивало его существование в кишиневской пустыне, были гости из-за границы. Он с радостью мчится к каждому, надеясь "подышать чистым европейским воздухом". Пока Липранди в командировке занимается своими делами, Пушкин знакомится с Луи Венсеном Тарданом, основателем швейцарской колонии Шабо возле Аккермана.
По-видимому, Пушкину было очень интересно понять, почему человек удрал оттуда, куда он сам мечтал отправиться. Тардан ссылался на опасность революции, но ведь она Швейцарию не задела. Поговорили они два часа и общего языка не нашли. Оказалось, что Инзов для развития виноградной отрасли в колонии уговорил Тардана поселиться здесь, обещая содействие в развитии дела.
Теперь Луи Венсен Тардан уже называл себя Иваном Карловичем и писал соотечественникам в Швейцарию, советуя им "не искать счастья в пустынях и лесах Северной Америки, а спешить на плодоносные земли Новой России, где виноградные лозы, персики и шелковица поспевают и рано, и с большим успехом".
И правда, два года спустя в Бессарабию приехали еще несколько семей из Швейцарии. Инзов принял их тепло. "Тардан" стало после маркой бессарабского вина, которое Пушкин продегустировал одним из первых, но не обнаружил в нем никаких свойств, чтобы предпочесть его французскому вину.
Война не состоялась. Официальная версия советских историков о том, почему Александр I не помог грекам, звучит так: "...оказалось невозможным совместить традиционное покровительство России угнетенным народам (sic!Ю.Д.) с верностью принципам Священного союза". Вместо войны Пушкин пережил землетрясение. Дом Инзова, в котором поэт занимал комнаты внизу, пострадал, сохранилась лишь часть, где жил Пушкин, да и то по стенам пошли трещины. Инзов выехал, а Пушкин продолжал там жить некоторое время. Потом перебрался к своему приятелю Алексееву. Алексеев стал собирать все сочинения Пушкина, которые нельзя было печатать и даже опасно было держать,- первый сборник поэта в Самиздате.
Глава десятая.
ХЛОПОТЫ И ОТКАЗЫ
Говорят, что Чаадаев едет за границу - давно бы так; но мне его жаль из эгоизма - любимая моя надежда была с ним путешествовать - теперь Бог знает, когда свидимся.
Пушкин - Вяземскому, 5 апреля 1823.
С сентября 1821 по апрель 1822 года в переписке Пушкина, если не считать двух писем в январе, имеется провал. При его обильной переписке со множеством корреспондентов хоть что-нибудь должно было уцелеть. Стало быть, в эти полгода Пушкин не писал, да и вообще об этих двух годах его кишиневской жизни мы знаем мало. "Денег у него ни гроша,- пишет о нем Александр Тургенев Вяземскому 30 мая 1822 года.- Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты".
В одном из двух писем, которые Пушкин написал в январе, он сообщает Вяземскому, что у него "лени много, а денег мало", а в другом, брату Льву, вдруг вспыхивает надежда на возможность явиться в Петербург: "...я давал тебе несколько поручений самых важных в отношении ко мне - черт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней - тогда дела пойдут иначе".
Речь идет, видимо, о просьбе к Жуковскому похлопотать о разрешении Пушкину приехать или о рискованном замысле нарушить ссылку самовольно. Ответа на просьбу не было. Самовольно нарушить ссылку - значило рассердить царя и подвергнуться более серьезному наказанию. И вот уже снова уныние: "Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня... не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно...". Он устал жить на биваке. Состояние неопределенности с постоянными переходами от надежды к отчаянию удручает его. Он все чаще оказывается подвержен хандре. "В эти минуты,- признается он Плетневу,- я зол на целый свет".
Остается загадкой и то, почему Пушкин не ушел с табором за границу. Табор туда не пошел или - Пушкин не пошел с табором? Первое более вероятно. Неспокойное состояние за границей Бессарабии, война турков с греками, бандитизм, кровожадность обеих сторон - достаточные аргументы для вожаков табора, в котором много стариков и малых детей, чтобы кочевать по эту сторону границы, где относительно спокойно. Пребывать дальше в таборе становилось бессмысленным, хотя после, по размышлении, Пушкин пришел к выводу, что все-таки надо было остаться. Но он, "безумец", ушел.
Мы можем только гадать о состоянии Пушкина, решившего в знак протеста скрыться от всех. Выехать поэту не удалось, а оставаться было противно, и вот естественная реакция: бежать, куда глаза глядят. Но не исключено, что это была, так сказать, пристрелка на местности, репетиция побега, тренировка. Помалкивать об этом впоследствии было весьма разумно. Как всегда у поэта, доминирующую роль и тут играла женщина, которой он был в данный момент увлечен. Эту причину можно было не скрывать, а наоборот, сделать ее главной, что Пушкин и осуществил в поэме.
Важно отметить и другое обстоятельство. В данном случае пребывание в таборе было реальным поступком, в отличие от множества других, которые поэт обдумывал, обговаривал, решал и - ничего не предпринимал.
Цыганская тема как часть темы изгойства прошла через всю жизнь Пушкина и обрела симпатию у читателей его не без участия в этом легенд, которыми обросли стихи. С фактами дело сложнее, и, кажется, время их уничтожило.
Инзовский дом в Кишиневе исчез. Дом, где жил Пушкин, в середине прошлого века превратился в конюшню. Много лет уже в наше время собирались сделать музей, да все не было средств. В 1986 году, побывав в Кишиневе, мы нашли этот дом в полуразвалившемся состоянии. "Теперь на месте тех садов, где Пушкин обдумывал свою чудесную поэму "Цыганы",- писал в местной газете автор, подписавшийся инициалами М.З.,- ржут лошади и раздается руготня конюхов... Стоит ли быть у нас великим человеком?".Эти строки таинственный М.З. опубликовал в 1880 году, и они все еще звучат актуально.
Глава девятая.
НАДЕЖДА НА ВОЙНУ
Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!
Пушкин. "К Овидию", 26 декабря 1821.
В мае 1821 года Пушкин вступил в масонскую ложу. Это было таинство, но никакой оппозиции в нем не содержалось. В ложи вступали многие, если не все, повсюду, и это была мода вполне разрешенная. Инзов, наместник края, тоже был членом ложи, как и его чиновники, и офицеры, причастные к действительно тайным обществам.
Приятели Пушкина в то время обсуждали "Проект вечного мира" французского писателя аббата Сен-Пьера. И в бумагах поэта сохранились об этом заметки. Идеи справедливости Шарля Сен-Пьера были очевидны и привлекательны, но на практике их вряд ли можно было реализовать. Аббат считал, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир на земле. Европейские правительства относились к этой идее с одобрением. Строились даже прогнозы, когда это произойдет; "...возможно,пересказывает Пушкин идеи Сен-Пьера,- что менее чем через 100 лет не будет больше постоянных армий". Сам он относился к этой идее с нескрываемой иронией, называя Руссо, в пересказе которого узнал о сочинении Сен-Пьера (самого аббата Пушкин не читал), мальчишкой, идею абсурдной, а тех, кто поверит в вечный мир, глупцами.
Ритуальные атрибуты масонской ложи: треугольник, циркуль - Пушкин сохранял и позже. А тогда это была для него еще одна попытка удовлетворить природное любопытство и убить время. Никакого проникновения в философию масонства и тем более следования ей не было. Не случайно в момент, о котором идет речь, только что сделавшись мирным масоном, Пушкин с сарказмом писал об идее всемирного братства народов.
20 августа 1821 года Пушкин покинул цыганский табор, а 21 августа написал письмо в Одессу Сергею Тургеневу, только что прибывшему, по ироническому замечанию поэта, из "Турции чуждой в Турцию родную". Пушкин рвется "подышать чистым европейским воздухом", но говорит, что Инзов держит его в карантине, как зараженного "какою-то либеральною чумой". Чума была, однако, настоящая.
Сергей Тургенев направлялся из посольства в Константинополе домой в связи с неожиданным поворотом в дипломатических отношениях России с Турцией. Реакция Пушкина была немедленной. Очутиться в Греции в связи с восстанием не удалось. На просьбы добиться разрешения заехать на несколько дней в "северный Стамбул" (то есть в Питер) ответа нет. И вот новая идея. Наверное, Тургенев, как и его братья, привыкший к постоянным просьбам Пушкина, был немало удивлен этой новой его причуде. "Дело шло об моем изгнании - но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии",- пишет он Сергею Тургеневу.
Слухи о предстоящей войне, носившиеся с весны и поутихшие, теперь вспыхнули с новой силой, и на этот раз у них было больше оснований. О новом походе России на Турцию заговорили все; думается, эти вести могли дойти до Пушкина, убедив его оставить забавы в степи у костра в связи с открывающейся реальной возможностью действовать немедленно, чтобы снова не опоздать, не остаться у разбитого корыта.
Вот как передает ощущения Пушкина Иван Новиков в своем романе: "Ложась спать, исполненный таких приподнятых впечатлений, Пушкин остро чувствовал близость границы, которая вот-вот могла загореться на картах Липранди изогнутой огневой линией. "Что же, война?" - спрашивал он себя, просыпаясь. И эта мысль заставляла его внимательно приглядываться к русскому воинству, которого в Кишиневе было достаточно".
У нас нет расхождений с Новиковым в понимании эйфорических поступков Пушкина тех дней. Мысли, впечатления, эмоции немедленно выливаются у него в рифмованные строки: наконец-свинец, чести-мести и т.д. Но попробуем обнажить мысли поэта, изложив стихотворение с немудреным названием "Война" вульгарной прозой.
Наконец-то война!- заявляет поэт. Увижу кровь и праздник мести. Сколько сильных впечатлений для меня: звук мечей, трупы солдат и командиров, песни - все это поможет разбудить мой уснувший гений. Вот бы родилась во мне жажда славы и геройства, она бы затмила все надежды юности. Вряд ли и она поможет преодолеть мою лень. Хочу скорее испытать ощущение смерти. "И все умрет со мной...". А пока героизм негде проявить, и я тут таю от скуки, потому что с войной что-то медлят.
Читателя, которого шокирует подобная трактовка, отправляем к самому стихотворению, которое не приводим ради экономии места. На наш взгляд, оно пародийное. В противном случае, если принимать эти стихи серьезно, становится не по себе.
Теперь выскажем то, о чем не упоминают Новиков и большинство других пушкинистов, но что почувствовал еще А.М.де Рибас: в стихотворении "Война" - отголоски решения Пушкина бежать. В отличие от Байрона, Пушкин не был активным борцом за свободу других и в данном случае использовал общественную конфликтную ситуацию для приобретения личной свободы. В написанном тогда же стихотворении "Дельвигу" даже весьма чувствительную проблему славы он истолковывает так:
К неверной славе я хладею...
Одна свобода мой кумир...
В традиционном литературоведческом сознании над Пушкиным тяготеет образ победной русской армии, с которым он вырос, армии, которая дошла до Парижа. Война для него - это повторение похода в Европу или хотя бы в южную Европу, возможность движения туда вместе с армией, причем вполне легально и даже героически. На деле все гораздо проще: русская армия наступает, и ты, само собой разумеется, оказываешься за рубежом. Война - это открытая граница. Война - неразбериха. Война - это когда не до ссыльного поэта. Как только он дождется начала военных действий, вопрос решится сам собой. Стихотворение "Война" вполне оправдано, ибо война для Пушкина - путь к свободе.
Вот почему поэт так ждет войны и не хочет, чтобы ссылка сейчас кончилась. Вот почему он просит приостановить хлопоты о его возвращении в Петербург, о чем он писал Сергею Тургеневу. Пушкин срочно начинает учить турецкий язык.
Но это лишь намерения. Чтобы осуществиться, они должны, как минимум, совпасть с планами правительства. Когда греки двинулись на румынскую территорию, пошли слухи, что генерал Алексей Ермолов получил приказ выступить с войском на помощь грекам. Армия двинулась, но остановилась у границы как бы для ее защиты.
Статс-секретарь Иоанн Каподистриа от имени Александра I, несомненно, способствовал формированию намерений русского правительства идти на помощь Греции, что давало возможность захватить у турков новые земли на Балканах. Этерия оказалась удобной пятой колонной, и ее выгодно было поддержать. Когда греческое вооруженное вмешательство на Балканах стало реальностью, Александр I предложил европейским монархам начать коллективные переговоры с Турцией. Это была незамысловатая хитрость, которую Англия и Австрия сразу раскусили. Державы заявили, что они против умиротворения Греции. Похоже, что война пока отодвигалась.
Турция, почувствовав нерешительность союзников, немедленно ввела войска в Румынию - навстречу греческим отрядам из Бессарабии. А в мае конгресс Священного союза закончился подписанием протокола о праве вооруженного вмешательства во внутренние дела других государств для подавления революционных волнений. Отдай Александр I приказ о военной помощи грекам, это выглядело бы как поддержка тех революционных волнений, подавлять которые он обязался. Вот почему весной слухи о начале военных действий не подтвердились, и Пушкин об этом быстро узнал. Каподистриа, который уговаривал Александра вмешаться, был отставлен. Этот человек, делавший для Пушкина добро, еще год пробыл в России в ожидании перемен, а затем покинул ее.
Летом, однако, слухи о предстоящей войне поползли снова. Вернувшись в Россию из Европы, Александр I стал смотреть на Балканскую ситуацию иначе. Внутри страны было немало сторонников легкой экспансии, для которых и праведное дело Греции было поводом урвать кусок для России. Чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе Александр Булгаков, известный впоследствии как перлюстратор пушкинской почты, писал брату 15 марта 1821 года: "Что-то выйдет из этого, но дело святое! Постыдно, чтобы в просвещенном нашем веке терпимы были варвары в Европе и угнетали наших единоверцев и друзей. Не имей я семьи и тебя, пошел бы служить и освобождать родину свою, Царьград...".
Официозный русский патриотизм носит своеобразный характер: родиной называется все то, что нужно России. Пушкин тоже, всерьез или нет, говорил, что для России "сбудется химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии". Захват Кавказа - лишь некий промежуточный этап, устранение преграды для будущих войн. 28 июня Турции был отправлен довольно надменный ультиматум, а 8 августа русский посланник в Константинополе граф Строганов, а с ним и чиновники миссии отплыли в Одессу.
Воинственная часть русского правительства нажимала на Александра, уговаривая его не упустить удобный момент, напасть на Турцию, и Александр вначале согласился. Вот почему дошел до Пушкина слух о войне. Франции, у которой были свои интересы на Балканах, пообещали отдать часть захваченных территорий. Но Англия и Австрия оказались тверды и заявили, что конфликта такого не допустят. Александр попросту струсил и тем проявил государственную мудрость.
Итак, наверху уже было известно, что война не состоится, а Пушкин по недостатку информации еще ждал ее начала и надеялся на свободу, которую при дележе юга Европы он сможет приобрести для себя. Другими словами, интересы Пушкина и империи в данном случае совпадали, и это частично объясняет мотивы стихотворения "Война". В сущности, поэт оставался пешкой в играх других людей и мало что мог предпринять сам.
Пушкин был одним из чиновников бюрократического аппарата, укомплектованного гражданскими и военными служащими. Аппарат этот, возглавляемый генералом Инзовым, разместился на недавно оккупированных территориях и выполнял несколько задач, среди которых на первом месте стояли две. Основная - русификация захваченных территорий (насаждение русского языка, православия, установление русских порядков, правил и законов, ликвидация недовольных и т.д.). Переводя (хотя и с ленью) местные законы на русский язык, Пушкин как представитель оккупационных властей занимался именно этим.
Другой важнейшей задачей местного аппарата была тайная подготовка к дальнейшей экспансии в регионе. Для выполнения разного рода особых миссий в Бессарабию присылались уполномоченные представители из Петербурга, о деятельности которых даже Инзов многого не знал. Иногда это были обычные шпионы, иногда незаурядные личности. Пушкин, открытый для общения, жадный к свежим и умным людям, сближался с ними и, ничего не подозревая, становился пособником в их делах.
Двойные роли приходилось играть многим, находившимся на службе. Полковник Павел Пестель, глава Южного общества декабристов, впоследствии казненный, прибыл в Кишинев с секретной задачей: собирать сведения об организации, участниках и планах проведения греческого восстания, о чем он подробно доносил правительству. Сначала Пушкин напишет в дневнике о Пестеле: "Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю". А спустя двенадцать лет Пушкин скажет: "Пестель обманул... и предал этерию, представя ее Александру отраслию карбонаризма".
Еще более загадочную миссию выполнял другой кишиневский знакомый Пушкина Иван Липранди. "Он мне добрый приятель,- писал Пушкин Вяземскому 2 января 1822 года,- и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его". Спустя еще три года Пушкин отметил другое достоинство Липранди, добавив, что он соединяет "ученость личную с отличными достоинствами военного человека". Мало таких оценок своим друзьям можно найти в бумагах Пушкина.
Опальность ("не любим нашим правительством", по выражению поэта) была для Пушкина едва ли не высшим показателем значительности личности. Липранди родился в России. Его отец был уроженцем Пьемонта, а здесь ассимилировался. Подполковник Липранди был старше Пушкина на девять лет, бывал в Париже, блестяще знал европейские языки, историю и культуру.
Человек либерально мыслящий, смелый и трезвый в суждениях, Липранди был одним из первых принят в тайное общество. Пушкин близко сошелся с этим штабным офицером, делился творческими замыслами, пользовался его библиотекой. В течение четырех лет они встречались едва ли не ежедневно, и, несомненно, Пушкин ему исповедовался, как он это всегда делал с близкими по духу людьми. Как уже говорилось, Пушкин не догадывался, а когда узнал, не хотел поверить, что Липранди был секретным сотрудником тайной полиции.
Впрочем, странности Липранди отмечал еще в Кишиневе другой приятель Пушкина, Алексеев, считая Липранди загадочным, "дьявольским", не понимая, откуда тот достает огромные деньги. До Кишинева, будучи в Париже, Липранди выполнял там сыскные дела по русской армии за границей. Липранди неожиданно выехал из Кишинева в Петербург, а через четыре дня был арестован первый член тайного общества Владимир Раевский.
Липранди вышел в отставку, а после декабрьского восстания тоже был арестован, но ненадолго. Он был уверен: его скоро освободят, что и произошло. Еще через два года царь назначает его начальником только что учрежденной высшей тайной заграничной полиции. Известно, что именно Липранди подослал провокатора к петрашевцам.
О своей деятельности в области военно-политического сыска он впоследствии рассказывал сам. Свою дружбу с Бенкендорфом, Дубельтом и Видоком Липранди не скрывал. В преклонном возрасте этот великий практик доносительства стал теоретиком новой области педагогики, издав проект об учреждении при университетах особых факультетов, "чтобы употреблять их (студентов.- Ю.Д.) для наблюдения за товарищами, чтобы потом давать им по службе ход и пользоваться их услугами для ознакомления с настроениями общества".
Этот необыкновенный человек жил подолгу за границей и умер в довольстве и счастье, не дотянув двух месяцев до девяноста лет. Большую часть сведений о своих заслугах перед русским отечеством Липранди унес с собой в могилу. "Гениальным сыщиком" назвал его Анненков. Обширная переписка между ним и Пушкиным, продолжавшаяся несколько лет, таинственно исчезла.
В декабре 1821 года, когда слухи о предстоящей войне еще имели место (а планы Пушкина были связаны с войной), Липранди отправляется в длительную командировку по южным колониям и берет поэта с собой. Официально Липранди поручено расследовать вопрос о солдатских волнениях в 32-м егерском полку в Аккермане (теперь Белгород-Днестровский) и 31-м егерском полку в Измаиле. Оба полка расквартированы совсем недалеко от границы. К тому же в Петербурге могут предполагать, что волнения связаны с тайной деятельностью офицеров и представляют политическую опасность, так что ничего странного в самом расследовании нет. Чиновник канцелярии Пушкин едет с ним, чтобы, по мнению Инзова, быть при деле.
Но вот что любопытно: Липранди представлялся еще и как военный историк. Он действительно блестяще разбирался в военно-политических проблемах, в частности, на Балканах, и собирал информацию о Европейской Турции, которую уже планировали присоединить к южным колониям России. Липранди знал, а Пушкин мог сообразить, что колонизация и русификация уже захваченных земель, их изучение, освоение, охрана границ, строительство укреплений и военных поселений, развитие промышленности, связи и торговли были этапами, обеспечивающими завоевание следующих территорий. Липранди тратил большие суммы для вербовки осведомителей на уже захваченных и пока еще турецких территориях, куда он тайно переправлялся и возвращался снова, а также направлял личных агентов.
Объезжая край, этот чиновник делал больше, чем было известно Пушкину. Последний со своей общительностью, знаниями и способностями к сближению с незнакомыми людьми не мог не помогать Липранди. Видимо, и Пушкину перепадала лишняя информация сверху.
Обнаружатся ли когда-нибудь секретные материалы о том, как Липранди использовал Пушкина для своих целей? Доносил ли Липранди о нем наверх и, если да, что именно? Возможно, что и не доносил - у него были другие, более важные функции. Ясно и то, что стоило Липранди захотеть, и он мог бы отправить или вывезти Пушкина за границу без особых хлопот. Мог, но не сделал. Вместе с тем, нет никаких оснований лишать Липранди человеческих симпатий и привязанностей, в которых он был вполне порядочен. Кроме того, поэт скрашивал и делал, так сказать, более респектабельным существование этого человека.
Пушкин взял у Липранди французский перевод римского поэта Овидия Назона, судьба которого показалась ему сходной с его собственной. Овидий был сослан императором Октавием Августом в Римские колонии на берег Черного моря, и Пушкин даже думал, что Овидий сослан был именно в места, которые они с Липранди посетили.
Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой - участью я равен был тебе.
Грустно думать, что правовой уровень России ХIХ века был таким же, а возможно, и ниже, чем в Риме I века нашей эры.
Любимой темой отечественного литературоведения всегда было соотношение биографического и литературного в творчестве Пушкина. При этом, когда было политически выгодно, говорили, что Пушкин отражает собственные мысли и взгляды (например, в экстремистских стихах), а когда мешало (скажем, политическая индифферентность Онегина, который ни в какую не хотел стать декабристом), то объясняли, что это лишь взгляды пушкинского героя. Не вступая в длинную полемику, отметим здесь, что мало у кого из писателей была такая близость между литературной фантазией и исповедью, как у Пушкина. Мало у кого литературные ассоциации столь прозрачны.
О, други, Августу мольбы мои несите!
Карающую длань слезами отклоните,
- умоляет Овидий, прося, в случае его смерти, хоть гроб с ним отправить в Италию. Это, пожалуй, и ассоциациями не назовешь, настолько прямо написано: Август - без сомнения Александр I, Овидий - Пушкин. И рядом находится элегия "Умолкну скоро я", где высказаны мысли о смерти, о том, что веселье улетучилось из души поэта. И к стихотворению "Наполеон" он приписывает эпиграф по-латыни: "Неблагодарное отечество...", сравнивая себя на этот раз с Наполеоном.
Пушкин страдает и мечется, а тем временем в Петербурге Александр I в разговоре с великим князем Николаем Павловичем назвал нашего Овидия "повесой с большим талантом", что можно принять за похвалу. Но сыск идет своим чередом. Доносчик сообщает из Кишинева с полугодовым опозданием, что Пушкин вступил в масонскую ложу. Ответная депеша поставит Инзову в упрек, что не обратил внимания на таковые занятия Пушкина. "Предлагается вновь Вашему Превосходительству,- требует начальник Главного штаба князь П.М.Волконский,- иметь за поведением и деяниями его самый ближайший и строгий надзор".
Власти прекрасно знали, что масонские ложи не представляли никакой опасности. Наблюдали за ними для порядка, как за всем остальным. К этому времени руководители лож сами охотно сообщали полиции о своих членах и их занятиях. От европейского масонства русское было практически отрезано и сходило на нет. И Пушкин терял к нему интерес.
Единственное, что скрашивало его существование в кишиневской пустыне, были гости из-за границы. Он с радостью мчится к каждому, надеясь "подышать чистым европейским воздухом". Пока Липранди в командировке занимается своими делами, Пушкин знакомится с Луи Венсеном Тарданом, основателем швейцарской колонии Шабо возле Аккермана.
По-видимому, Пушкину было очень интересно понять, почему человек удрал оттуда, куда он сам мечтал отправиться. Тардан ссылался на опасность революции, но ведь она Швейцарию не задела. Поговорили они два часа и общего языка не нашли. Оказалось, что Инзов для развития виноградной отрасли в колонии уговорил Тардана поселиться здесь, обещая содействие в развитии дела.
Теперь Луи Венсен Тардан уже называл себя Иваном Карловичем и писал соотечественникам в Швейцарию, советуя им "не искать счастья в пустынях и лесах Северной Америки, а спешить на плодоносные земли Новой России, где виноградные лозы, персики и шелковица поспевают и рано, и с большим успехом".
И правда, два года спустя в Бессарабию приехали еще несколько семей из Швейцарии. Инзов принял их тепло. "Тардан" стало после маркой бессарабского вина, которое Пушкин продегустировал одним из первых, но не обнаружил в нем никаких свойств, чтобы предпочесть его французскому вину.
Война не состоялась. Официальная версия советских историков о том, почему Александр I не помог грекам, звучит так: "...оказалось невозможным совместить традиционное покровительство России угнетенным народам (sic!Ю.Д.) с верностью принципам Священного союза". Вместо войны Пушкин пережил землетрясение. Дом Инзова, в котором поэт занимал комнаты внизу, пострадал, сохранилась лишь часть, где жил Пушкин, да и то по стенам пошли трещины. Инзов выехал, а Пушкин продолжал там жить некоторое время. Потом перебрался к своему приятелю Алексееву. Алексеев стал собирать все сочинения Пушкина, которые нельзя было печатать и даже опасно было держать,- первый сборник поэта в Самиздате.
Глава десятая.
ХЛОПОТЫ И ОТКАЗЫ
Говорят, что Чаадаев едет за границу - давно бы так; но мне его жаль из эгоизма - любимая моя надежда была с ним путешествовать - теперь Бог знает, когда свидимся.
Пушкин - Вяземскому, 5 апреля 1823.
С сентября 1821 по апрель 1822 года в переписке Пушкина, если не считать двух писем в январе, имеется провал. При его обильной переписке со множеством корреспондентов хоть что-нибудь должно было уцелеть. Стало быть, в эти полгода Пушкин не писал, да и вообще об этих двух годах его кишиневской жизни мы знаем мало. "Денег у него ни гроша,- пишет о нем Александр Тургенев Вяземскому 30 мая 1822 года.- Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты".
В одном из двух писем, которые Пушкин написал в январе, он сообщает Вяземскому, что у него "лени много, а денег мало", а в другом, брату Льву, вдруг вспыхивает надежда на возможность явиться в Петербург: "...я давал тебе несколько поручений самых важных в отношении ко мне - черт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней - тогда дела пойдут иначе".
Речь идет, видимо, о просьбе к Жуковскому похлопотать о разрешении Пушкину приехать или о рискованном замысле нарушить ссылку самовольно. Ответа на просьбу не было. Самовольно нарушить ссылку - значило рассердить царя и подвергнуться более серьезному наказанию. И вот уже снова уныние: "Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня... не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно...". Он устал жить на биваке. Состояние неопределенности с постоянными переходами от надежды к отчаянию удручает его. Он все чаще оказывается подвержен хандре. "В эти минуты,- признается он Плетневу,- я зол на целый свет".