Дружников Юрий
Изгнанник самовольный
Юрий Дружников
Изгнанник самовольный
По следам неизвестного Пушкина
Роман-исследование
Хроника первая
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Глава первая. ПУШКИН СОБИРАЕТСЯ ЗА ГРАНИЦУ
Глава вторая. "ПЕРЕСЕЛИТЬ ЕГО... В ГЕТТИНГЕН"
Глава третья. НЕВЫЕЗДНОЙ
Глава четвертая. КОНФЛИКТ УМА И СЕРДЦА
Глава пятая. КУРОРТНИК ПОНЕВОЛЕ
Глава шестая. КИШИНЕВ: ТРАНЗИТНЫЙ ПУНКТ
Глава седьмая. С ГРЕКАМИ В ГРЕЦИЮ
Глава восьмая. БЕГСТВО С ТАБОРОМ
Глава девятая. НАДЕЖДА НА ВОЙНУ
Глава десятая. ХЛОПОТЫ И ОТКАЗЫ
Глава одиннадцатая. ОДЕССА: ЗА ЧЕРТУ ПОРТО-ФРАНКО
Глава двенадцатая. ПУТЯМИ КОНТРАБАНДИСТОВ
Глава тринадцатая. ДЕНЬГИ ДЛЯ ВЫЕЗДА
Глава четырнадцатая. ОТ ТУЧ ПОД ГОЛУБОЕ НЕБО
Глава пятнадцатая. "Я НОШУ С СОБОЮ СМЕРТЬ"
Глава шестнадцатая. ЧАС ПРОЩАНИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пушкин "бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну", которую нам суждено разгадывать. Это заметил Достоевский. Тайну эту разгадывают давно. По меньшей мере, один аспект биографии и творчества великого русского классика, закулисная сторона его жизни, до сего времени, как ни странно, всерьез не затронутая пушкинистами, стала главной темой двух хроник под общим названием "Узник России".
Кажется, о Пушкине - поэте, прозаике, критике, историке, журналисте, наконец, о Пушкине-человеке, - известно все. За полтора века литературоведение узнало о нем больше, чем он сам знал о себе. Обсуждены его воззрения на литературу, философию, политику, религию, экономику, даже медицину. Подсчитано, сколько раз употребил он в сочинениях то или иное выражение. Зарегистрировано, на каком расстоянии стрелялся на дуэлях, какой длины отращивал ногти, какие лекарства и от каких болезней принимал. С точностью до рубля подсчитаны его долги. Изучены предки Пушкина шестисотлетней давности. Каталогизированы имена большинства женщин, которых он удостоил своим вниманием. Изданы книги анекдотов о нем. Составлены подробные карты его путешествий и хронологии его жизни от первого до последнего вздоха. Образованный человек в России знает Пушкина лучше, чем самого себя.
Вопрос, однако, в том, какого Пушкина мы знаем с детских лет. Пушкин национальная святыня, "центральный художник", как сказал о нем Иван Тургенев. Пушкин - ключевая фигура не только русской литературы, но и русской культуры вообще. Именно потому, что он оказался ключевой фигурой, вот уже полтора века власти, партии, социальные группы в поисках исторической опоры делают его своим единомышленником.
Пушкина используют не только в литературных, но в политических и религиозных, групповых и личных целях. В разные времена, а иногда и одновременно, его считали философским идеалистом, индивидуалистом, русским шеллингианцем, эпикурейцем и представителем натурфилософии, истинным христианином (то есть православным), монархистом, воинствующим атеистом, масоном, мистиком и прагматиком, оптимистом и пессимистом. В советский период его называли помещичьим поэтом, потом он прошел чистку, стал поэтом-революционером, декабристом, просто материалистом и даже, в соответствии с марксистской идеологией, историческим материалистом.
В какой-то мере авторы всех этих точек зрения были правы. Духовный мир Пушкина, как заметил философ Семен Франк, "многослоен". Гений - всегда энциклопедист, и элементы интереса к чему угодно можно найти, если не в изданных сочинениях, то в черновых рукописях или пометках на книгах домашней библиотеки. Наука о Пушкине продвигалась в фактическом отношении, но концептуально в разные периоды оказывалась в подчинении у идеологии, в какие бы маски эта идеология ни рядилась. В советское время официальная пушкинистика превратилась в бюрократический аппарат, который подавлял любую неординарную мысль. Достаточно вспомнить постановления о юбилеях Пушкина, стандартизированные биографии поэта, тенденциозно подобранные его избранные сочинения, выпущенные десятками миллионов экземпляров, и урезанные мемуары, в которых Пушкин "соответствовал". До сих пор произведения Пушкина и, добавим, исследования многих пушкинистов остаются оскопленными цензурой.
Государство присвоило себе не только авторские права на произведения писателя, но и право трактовать его биографию в полезном для данного момента и данной власти свете. Критика Пушкина, столь способствовавшая его известности при жизни, впоследствии стала рассматриваться как посягательство на национальные святыни. Журналист Ксенофонт Полевой, одним из первых назвавший Пушкина великим поэтом за бессмертные заслуги перед русской словесностью, с грустью отмечал: "Знаю, что я должен очень осторожно говорить о Пушкине. Нашлись люди, которые в последнее время усиливались представить меня каким-то ненавистником нашего великого поэта и чуть не клеветником нравственной его жизни".
Пушкин с его гениальностью и вполне человеческими стремлениями и слабостями все больше соответствовал образу, нужному власть предержащим. Его сделали идолом, размноженным в памятниках, названиях городов и улиц, олицетворением русского духа, одним из официальных героев, символом великодержавной России. После Октябрьской революции думающие пушкинисты попытались было противиться этой тенденции. Борис Томашевский очень огорчался, что "мнимый Пушкин играет такую большую роль в литературе о Пушкине". А поэт был превращен в мумию, в икону, которой нужно было поклоняться, не мучаясь сомнениями и не задавая лишних вопросов.
Не вина, а трагедия Пушкина, что он превращен в точку опоры пропаганды, предназначенной для массового читателя. Не вина, но беда пушкиноведения, что оно вынуждено было укрывать истину, смещать акценты, поддерживать и разрабатывать мифы. Естественное для большинства людей, в том числе и для Пушкина, чувство родины было превращено в полезный для идеологии инструмент. Его склоняли к воспеванию империи при жизни, он подчинялся, но и мертвый он обязан своей жизнью и творчеством подтверждать правоту русской власти - как ее стабильность, так и ее переменчивость.
Реальный Пушкин никогда не был за границей. Начав, как мы теперь знаем, попытки выехать из России сразу после окончания лицея, Пушкин продолжил их в Кишиневской ссылке, в Одессе и в Михайловском. Вернувшись в Москву, он снова надеялся, что его выпустят на все четыре стороны легально, а ему пришлось бежать в Закавказье, чтобы кружным путем через Турцию пытаться добраться до Европы. Но цепь только натянулась, не оборвалась. Выхода не предвиделось.
Возникает типично русский вопрос, на который не только не ответило, но который и не ставило еще пушкиноведение. Ответ на этот важный вопрос затрагивает миф об официальном государственном поэте-патриоте, строившийся полтора столетия. Вопрос этот: хотел Пушкин просто поехать за границу и вернуться или собирался уехать навсегда, то есть эмигрировать?
У Пушкина, как отметит погибший в сталинских лагерях и посмертно реабилитированный пушкинист Петр Губер, было "пламенное желание" побывать за границей. В первые годы после лицея Пушкин, принятый на службу в Министерство иностранных дел, собирался за границу служить чиновником по дипломатической части. Затем он не раз пытался просто поехать с тем, чтобы путешествовать и расширить кругозор, как это делали многие люди его круга. Скорей всего, Пушкин вернулся бы из заграничного путешествия, рассуждая, как его коллега, друг и родственник Евгений Боратынский в письме матери: "Я вернусь в мою родину исцеленным от многих предубеждений и с полной снисходительностью к некоторым нашим истинным недостаткам, которые мы часто с удовольствием преувеличиваем".
В отличие от всех его собратьев по перу, Пушкину категорически не разрешали выехать. И тогда поэт начинает искать возможности покинуть родину тайно. Эти попытки, как мы знаем, задумывались им много раз. Но как только Пушкин задумал первый раз бежать, то есть покинуть родину нелегально, и начал предпринимать усилия, чтобы дело увенчалось успехом, - для того, кто понимает русскую историческую ситуацию, становится ясно, что вернуться Пушкину было бы невозможно. Побег из России на Запад напрочь отрезал любому беглецу добровольный путь назад, ибо возврат означал бы печальное путешествие в Сибирь, которое Пушкин также обдумывал в деталях применительно к себе не раз.
Стать беглецом - автоматически означало сделаться невозвращенцем, политическим эмигрантом, изгоем. Таких людей Россия плодила в течение нескольких столетий. А власти лепили из них пропагандистские чучела отщепенцев, изменников родины, врагов. Как правило, беглецы, превратившиеся в изгнанников, возвращались обратно после серьезных политических перемен внутри страны или - после смерти. Наиболее значительные из эмигрантов становились хранителями духовного наследия, до того на родине запретного. А беглецы-неудачники кончали жизнь на каторге.
И те, и другие случаи во все времена имели место. Пушкин, разумеется, знал о них, подобные события происходили с его знакомыми, и поэт не раз примеривал их судьбу на себя. Итак, не остается лазейки для сомнений, что Пушкин, решая стать беглецом, хотел он того или нет, был вынужден присовокупить к этому эмиграцию.
Не сыскать в истории русской литературы другого писателя, который был бы одновременно таким простым и таким загадочным, как Пушкин. Одним из любимых занятий его было рисовать собственные профили. Он делал это всю жизнь, и в дошедших до нас рукописях можно собрать интересную коллекцию. Впрочем, на эту тему уже имеется обширная литература. Но в ней не найти ответа на простой вопрос, который невольно возникает: почему все профили поэта, сделанные им самим, смотрят только на Запад? Впрочем, это, конечно же, шутка.
Серьезный вопрос в том, почему мечта жизни поэта не осуществилась. Кто или что помешало поэту осуществить хотя б одну из своих попыток: царь? тайная полиция? чувство долга перед отечеством? женщины, которых он любил? деньги? собственный характер? страх? Наверное, даже у гения лежит пропасть между желаниями и их осуществлением. Поэт по природе своей беглец, и если бежать ему некуда, то он бежит от самого себя. Пушкину было от кого бежать и было куда: ему тесно, ему душно в России. Он называл себя то "беглецом", то "изгнанником", хотя беглец - самовольно спасающийся от властей, а изгнанник - человек, насильственно удаленный. Парадокс великого поэта в том, что он считал себя беглецом даже тогда, когда был в ссылке, то есть был изгнанником. И чувствовал себя изгнанником в Москве или в Петербурге, когда вовсе не был в ссылке. На вопрос, кто же он, поэт, как мы знаем, ответил о себе сам:
...Изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой.
Естественное его желание посмотреть мир - подавлено, запрещено, сделано преступлением. Ему не дали возможности увидеть Европу, Африку, Китай, куда он стремился, насильно изолировали от живой западной культуры. Солнце русской поэзии взошло на Востоке и хотело сесть на Западе. Но осуществиться этому было не суждено. Доведенный до отчаяния, незадолго до смерти поэт сам сформулировал свое отношение к родине, которую любил: "...черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!".
Мировое значение Пушкина всегда преувеличивалось и искажалось. "Обвинять Европу в том, что она не заметила Пушкина, мы, русские, собственно не можем. Ведь мы сами упорно обносили его пограничными столбами", - писал западный исследователь. Кем бы стал Пушкин по отношению к Западу, проживи он еще четверть века: Гоголем или Герценом? Ответа у нас никогда не будет.
Настала пора нового подхода к пониманию Пушкина, этапа пушкинистики, свободного от схоластики и идеологических запретов. Жизнь и творчество Пушкина, находившегося всю жизнь на цепи, в состоянии имманентного трагизма, нельзя ни понять, ни объяснить вне его стремления увидеть Запад. Но именно этот аспект его биографии всегда оставался в тени. Замысел книги о, как говорили в советскую эпоху, "выездном деле" Пушкина не только для читателей, но и для литературоведения новый. Если не считать одной дореволюционной статьи, данная тема вообще специально не изучалась. А важность ее несомненна. Ведь и сосредоточенный на национальном самосознании Достоевский, говоря о Пушкине, соглашался, что "стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель". Огромная литература о Пушкине дает возможность по-новому прочитать полузабытые документы, свидетельства мемуаристов, архивные материалы. Возникает возможность сравнивать, сосредоточить внимание на белых пятнах, обнаружить противоречия, понять заблуждения, построить новые гипотезы.
Не раз отмечалось, что, вырывая одного писателя из контекста среды, мы нередко приписываем ему заслуги, принадлежащие литературе целой эпохи. Книга "Узник России" сознательно избегает широкого жизнеописания и анализа творчества Пушкина вообще. Рассмотрение биографии писателя, да еще столь известного, под определенным углом зрения неизбежно ведет к некоторому перекосу, к гиперболизации одной темы в ущерб другим, вынуждает постоянно опускать важное, но не относящееся непосредственно к основной задаче. Нельзя не согласиться с Василием Ключевским: "О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и не скажешь всего, что следует".
Меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь воспринял этот труд в качестве попытки поставить под сомнение значение Пушкина, да еще в эпоху, когда, кажется, только он и остается на культурном кладбище России неразгромленным. Как справедливо заметил Викентий Вересаев, "скучно исследовать личность и жизнь великого человека, стоя на коленях". Постижение истины, очистка исторического прошлого от наслоений лжи не расшатывает, но укрепляет подлинные культурные ценности, каковой, без сомнения, является Пушкин. Он мастер, совершивший рывок из русской литературы средневековья в литературу современную. И вдвойне мастер, потому что творил, будучи от живой европейской цивилизации насильно изолированным. Он старался связать Россию с Западом, а ему ставили палки в колеса.
Глава первая.
ПУШКИН СОБИРАЕТСЯ ЗА ГРАНИЦУ
Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель...
Пушкин, 30 ноября 1817.
Летним вечером 1817 года в Петербурге маститый поэт и будущий переводчик на русский язык Гомеровской "Илиады" Николай Гнедич познакомил в театральном антракте двух поэтов. Один из них, Павел Катенин, был гвардейским офицером, дослужившимся через три года до полковника, и драматургом. Другой... Этот другой был молодым человеком, шедшим вместе с Гнедичем. "Вы его знаете по таланту,- представил Гнедич Катенину другого поэта,- это лицейский Пушкин". На самом деле Пушкин уже получил чин 10-го класса, то есть коллежского секретаря, и был зачислен на службу в Министерство иностранных дел. Гнедич, конечно, это знал, а "лицейский" означало "тот самый, который был в лицее".
По-видимому, разговор между ними пошел о продолжении знакомства, но выяснилось, что это сейчас невозможно. "Я сказал новому знакомому,- пишет в воспоминаниях Катенин,- что, к сожалению, послезавтра выступаю в поход, в Москву, куда шли тогда первые батальоны гвардейских полков; Пушкин отвечал, что и он вскоре отъезжает в чужие краи; мы пожелали друг другу счастливого пути и разошлись".
Сомневаться в том, что Катенин запомнил слова Пушкина, не приходится. Исследователи не раз убеждались в достоверности его мемуаров. Авторитетным свидетелем называет его Ю.Лотман. Катенин не указывает даты знакомства, но, скорей всего, Пушкин сказал ему, что уезжает, 27 августа на представлении драмы Августа Коцебу "Сила клятвы", в которой играла трагическая актриса красавица Екатерина Семенова. Гнедич был ее учителем декламации, а Катенин и Пушкин были актрисой увлечены, не подозревая о соперничестве.
К нашей теме этот флирт не относится, не будем на нем задерживаться. Отметим лишь слова Пушкина, что он вскоре отъезжает в чужие краи. Слова "чужие краи", "чужбина", были просто синонимами слова "заграница". В те годы образованное общество с ними не связывало никаких негативных оттенков.
Итак, после окончания лицея (а возможно, и еще раньше, в лицее, но об этом мы не знаем) Пушкин начал думать о поездке за границу. Исполнилось ему восемнадцать.
Мы выделяем факт, отмеченный Катениным, потому, что биографы поэта не упоминали о намерении Пушкина сразу после окончания учения отправиться за границу. Вот, например, как забавно толкуются слова его, сказанные Катенину, что "он вскоре отъезжает в чужие краи": "Пушкин имел в виду свою поездку в Михайловское". Выходит, родное поэту Михайловское он назвал "чужие краи". Выдающийся пушкинист М.А.Цявловский в первой и, кажется, последней существующей статье на эту болезненную тему начинает разговор о намерениях поэта выехать за границу с 1923 года, о чем у нас речь будет значительно позже.
Через 20 лет жизнь его оборвется, но за это время великий русский поэт так и не побывает ни разу за пределами империи,- факт, важность которого для него и для страны, где он жил, нам предстоит исследовать.
Голос крови был силен в Пушкине. Может быть, поэтому важно его, так сказать, иностранное происхождение. До конца ХIХ века предка Пушкина считали негром, потом абиссинцем, т. е. уроженцем страны, которую ныне называют Эфиопией. Предположительно, он происходил из княжеского рода. Ныне доказывается, что прадед поэта Ибрагим, известный по кличке "арап Петра Великого", родился, по-видимому, недалеко от озера Чад, на границе современных Чада и Камеруна, в Африке. Ибрагим был ребенком, когда началась война с Турцией. Турки вывозили трофеи, ценности, рабов. В их число попал и предок будущего поэта. В то самое время мода на чернокожих слуг дошла до России.
В конце ХVII века мальчик был доставлен в подарок Петру I и назван Абрамом Ганнибалом. Любопытно, что он был в Турции рабом, но оказался в России свободным человеком - не по прихоти Петра, а по закону, тогда изданному. Впоследствии за сметливость и преданность произвели его в генералы. Женат Абрам был первым браком на гречанке, а потом на немке или шведке Христине Шеберг, от которой у него были дети. Сын Абрама и Христины Иосиф, ставший впоследствии Осипом, и стал дедом Пушкина.
Голос предков может оказаться немаловажным фактором в желании покинуть страну, где ты родился, а может и не иметь никакого значения. Потому, вероятно, этот факт и не рассматривался пушкинистикой. Желание эмигрировать любили списывать на наличие иностранных кровей компетентные органы в разгар бегства из Советского Союза. В определенные периоды в политической полемике подчеркивалась то чистая русскость Пушкина, то его "интернационализм" или "братская солидарность с другими народами", поскольку негры символизировали угнетаемых в капиталистических странах. Маяковский, имея в виду негритянское происхождение поэта, писал: "Ведь Пушкина и сейчас не пустили бы ни в одну "порядочную" гостиницу и гостиную Нью-Йорка". Происхождение Пушкина использовалось, чтобы доказать советскому читателю, как плохо жить в Америке и как хорошо в СССР.
В противоречие с традиционным представлением, волосы у Пушкина не были черными, а когда он вырос, перестали виться. Он их не стриг, и они свисали до плеч. "У меня свежий цвет лица, русые волосы",- кокетливо описывал он себя по-французски в стихотворении, когда ему было пятнадцать лет. Говорил он также, что хочет покрасить волосы в черный цвет, чтобы более походить на арапа. Биограф Пушкина Петр Бартенев записал со слов родственников, что у Надежды Осиповны Ганнибал, матери Пушкина, были на теле темные пятна. Ее называли креолкой. Возможно, такие пятна свидетельствуют о нарушении пигментации кожи, а не о происхождении. Что касается прозвища, так оно и вовсе означает потомков европейских колонизаторов в Латинской Америке. Надежда Ганнибал была полушведкой, или, как туманно намекает советский источник, со стороны матери были "рюриковичи". Предки другой бабушки Пушкина - О.В.Чечериной, матери его отца, были выходцами из Италии.
Род Пушкина по отцу идет от прусского выходца Радши (Рачи), въехавшего в Россию во время княжения Александра Невского. Пушкин говорил об этом в своих записках. Когда Пушкина уже канонизировали, начали писать, что Радша не немецкого, а славянского происхождения. Имеет ли это существенное значение? Нам кажется, только для мифа. Ведь на самом деле, при всем влиянии генетики, главное - кем Пушкин сам себя ощущал. Он считал себя русским дворянином, это была его национальность. Интеллигентный Вяземский, человек более космополитический, чем Пушкин, уверял его, что русскости в определенные периоды истории лучше бы стыдиться. Но и гордость Пушкина своим российским рождением вполне имела право на существование.
Тем не менее, отдельные черты характера своего прадеда Пушкин перенял, причем не только лучшие. Мальчиком Абрама Ганнибала пытались выкупить, царь его не уступил, но отпустил юношу учиться во Францию. С восторгом, даже излишним, Пушкин описывает его заграничные похождения там, где "ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов". Петр звал Абрама обратно, а тот учился, гулял, вступил в армию, воевал за Францию. Только промотавшись окончательно и запутавшись в любовных интригах, заявил, что готов возвратиться, если пришлют средства на дорогу, что и было сделано. Про жизнь прадеда в России Пушкин не дописал, оборвав записки на полуслове.
Есть подозрение, что Петр сделал Абрама приближенным не случайно. Царь воевал с Турецкой империей, и не исключено, что имел виды не только на Индию, но и на Абиссинию. На этот случай у него была бы, мысля современными категориями, готовая марионетка. Петр умер, оставив сии планы для последующих владык империи. Как бы там ни было, влияние России в Африке было ничтожным при Пушкине, но для него Африка была частью заграницы, которую он называл своей.
Социальное происхождение Пушкина теоретически дало ему определенные привилегии для поездок за границу, и это происхождение следует рассмотреть. Где точно родился Пушкин в Москве, остается не до конца ясным и является предметом споров вот уже полтора века,- такова хлипкость русской истории. Установлено лишь, что родился он в Немецкой слободе и что крестили его в церкви Богоявления в Елохове. Мы жили пару лет в этой бывшей Немецкой слободе после Второй мировой войны - там все оставалось, как в конце позапрошлого века. Разве что трамвай громыхал рядом с извозчиками по кривым улочкам между развалинами, в которых из каждой заборной щели вылезали люди. Немецких профессоров университета и обрусевшей иностранной интеллигенции там, разумеется, не осталось, большую часть улиц переименовали, и дома вельмож и богатых помещиков заполнила пролетарско-деревенская голытьба.
Во времена Пушкина это был престижный немецкий район недалеко от центра Москвы, в которой тогда жило 300 тысяч жителей (во всей России при Петре было около тринадцати миллионов человек, а при Александре I около сорока миллионов). Прирост населения империи шел не столько за счет рождаемости, сколько за счет захвата новых территорий. Цивилизация проникала вовнутрь не спеша: первый водопровод, подобный древнеримскому, построили, когда Пушкину было пять лет, и воду стали возить в бочках на лошадях не из реки, а из фонтана в центре города.
Хотя отец Пушкина Сергей Львович был сыном богатого помещика, от богатств этих внуку досталось мало. Для утешения самолюбия и продвижения вверх оставалось утверждать знатность рода. Поэт говорил о шестисотлетних корнях, но над ним потешались. Среди предков Пушкина были те, кто подписали грамоту об избрании Михаила Романова на царство. Поэт вставлял своих предков в художественные описания русской истории. Подлинная родословная обрусевших пушкинских предков была составлена еще в конце прошлого века М.Муравьевым. Выяснилось, что по отцу родословная Пушкиных даже богаче, чем предполагал поэт.
Среди его предков были знатные дипломаты и исполнители особых царских зарубежных поручений. Василий Слепец в 1495 году сопровождал княжну Елену в Литовское царство, Василий Пушкин в 1532 году ездил послом в Казанское царство, Евстафий Пушкин - к шведам, Григорий - к полякам и шведам, Степан - послом в Польшу, Алексей Пушкин был сенатором, посланником при датском дворе. Один только Матвей Пушкин в конце ХVII века, сопротивляясь тому, что его детей посылали учиться за границу, вызвал ярость Петра. Родословная как бы поощряла Пушкина ступить на дипломатическую стезю.
Странно, но факт: Пушкин неохотно вспоминал первые свои годы, не любил родного дома, семьи, родителей. Ни разу поэт не упомянул отца или мать в своих стихах, хотя кого он только ни увековечил. В "Евгении Онегине", например, подробно говорится о воспитании героя, его учителях, отце, даже дяде, но нет ни слова о его матери. Переписка поэта с родителями тоже не сохранилась. Родимой обителью, домом он называл лицей. Перед своей смертью Пушкин не вспомнил недавно умершей матери, не попросил позвать к себе ни отца, ни брата, ни сестру.
Серьезных причин отчуждения от родительского очага поначалу не было. Пушкин был толстым (тучным, по выражению сестры), неуклюжим, малоподвижным. Но обижали его не больше других. Воспитание его до лицея было бессистемным. Единственное, в чем он преуспевал, был французский язык, и читал он много, конечно, по-французски.
Изгнанник самовольный
По следам неизвестного Пушкина
Роман-исследование
Хроника первая
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Глава первая. ПУШКИН СОБИРАЕТСЯ ЗА ГРАНИЦУ
Глава вторая. "ПЕРЕСЕЛИТЬ ЕГО... В ГЕТТИНГЕН"
Глава третья. НЕВЫЕЗДНОЙ
Глава четвертая. КОНФЛИКТ УМА И СЕРДЦА
Глава пятая. КУРОРТНИК ПОНЕВОЛЕ
Глава шестая. КИШИНЕВ: ТРАНЗИТНЫЙ ПУНКТ
Глава седьмая. С ГРЕКАМИ В ГРЕЦИЮ
Глава восьмая. БЕГСТВО С ТАБОРОМ
Глава девятая. НАДЕЖДА НА ВОЙНУ
Глава десятая. ХЛОПОТЫ И ОТКАЗЫ
Глава одиннадцатая. ОДЕССА: ЗА ЧЕРТУ ПОРТО-ФРАНКО
Глава двенадцатая. ПУТЯМИ КОНТРАБАНДИСТОВ
Глава тринадцатая. ДЕНЬГИ ДЛЯ ВЫЕЗДА
Глава четырнадцатая. ОТ ТУЧ ПОД ГОЛУБОЕ НЕБО
Глава пятнадцатая. "Я НОШУ С СОБОЮ СМЕРТЬ"
Глава шестнадцатая. ЧАС ПРОЩАНИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пушкин "бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну", которую нам суждено разгадывать. Это заметил Достоевский. Тайну эту разгадывают давно. По меньшей мере, один аспект биографии и творчества великого русского классика, закулисная сторона его жизни, до сего времени, как ни странно, всерьез не затронутая пушкинистами, стала главной темой двух хроник под общим названием "Узник России".
Кажется, о Пушкине - поэте, прозаике, критике, историке, журналисте, наконец, о Пушкине-человеке, - известно все. За полтора века литературоведение узнало о нем больше, чем он сам знал о себе. Обсуждены его воззрения на литературу, философию, политику, религию, экономику, даже медицину. Подсчитано, сколько раз употребил он в сочинениях то или иное выражение. Зарегистрировано, на каком расстоянии стрелялся на дуэлях, какой длины отращивал ногти, какие лекарства и от каких болезней принимал. С точностью до рубля подсчитаны его долги. Изучены предки Пушкина шестисотлетней давности. Каталогизированы имена большинства женщин, которых он удостоил своим вниманием. Изданы книги анекдотов о нем. Составлены подробные карты его путешествий и хронологии его жизни от первого до последнего вздоха. Образованный человек в России знает Пушкина лучше, чем самого себя.
Вопрос, однако, в том, какого Пушкина мы знаем с детских лет. Пушкин национальная святыня, "центральный художник", как сказал о нем Иван Тургенев. Пушкин - ключевая фигура не только русской литературы, но и русской культуры вообще. Именно потому, что он оказался ключевой фигурой, вот уже полтора века власти, партии, социальные группы в поисках исторической опоры делают его своим единомышленником.
Пушкина используют не только в литературных, но в политических и религиозных, групповых и личных целях. В разные времена, а иногда и одновременно, его считали философским идеалистом, индивидуалистом, русским шеллингианцем, эпикурейцем и представителем натурфилософии, истинным христианином (то есть православным), монархистом, воинствующим атеистом, масоном, мистиком и прагматиком, оптимистом и пессимистом. В советский период его называли помещичьим поэтом, потом он прошел чистку, стал поэтом-революционером, декабристом, просто материалистом и даже, в соответствии с марксистской идеологией, историческим материалистом.
В какой-то мере авторы всех этих точек зрения были правы. Духовный мир Пушкина, как заметил философ Семен Франк, "многослоен". Гений - всегда энциклопедист, и элементы интереса к чему угодно можно найти, если не в изданных сочинениях, то в черновых рукописях или пометках на книгах домашней библиотеки. Наука о Пушкине продвигалась в фактическом отношении, но концептуально в разные периоды оказывалась в подчинении у идеологии, в какие бы маски эта идеология ни рядилась. В советское время официальная пушкинистика превратилась в бюрократический аппарат, который подавлял любую неординарную мысль. Достаточно вспомнить постановления о юбилеях Пушкина, стандартизированные биографии поэта, тенденциозно подобранные его избранные сочинения, выпущенные десятками миллионов экземпляров, и урезанные мемуары, в которых Пушкин "соответствовал". До сих пор произведения Пушкина и, добавим, исследования многих пушкинистов остаются оскопленными цензурой.
Государство присвоило себе не только авторские права на произведения писателя, но и право трактовать его биографию в полезном для данного момента и данной власти свете. Критика Пушкина, столь способствовавшая его известности при жизни, впоследствии стала рассматриваться как посягательство на национальные святыни. Журналист Ксенофонт Полевой, одним из первых назвавший Пушкина великим поэтом за бессмертные заслуги перед русской словесностью, с грустью отмечал: "Знаю, что я должен очень осторожно говорить о Пушкине. Нашлись люди, которые в последнее время усиливались представить меня каким-то ненавистником нашего великого поэта и чуть не клеветником нравственной его жизни".
Пушкин с его гениальностью и вполне человеческими стремлениями и слабостями все больше соответствовал образу, нужному власть предержащим. Его сделали идолом, размноженным в памятниках, названиях городов и улиц, олицетворением русского духа, одним из официальных героев, символом великодержавной России. После Октябрьской революции думающие пушкинисты попытались было противиться этой тенденции. Борис Томашевский очень огорчался, что "мнимый Пушкин играет такую большую роль в литературе о Пушкине". А поэт был превращен в мумию, в икону, которой нужно было поклоняться, не мучаясь сомнениями и не задавая лишних вопросов.
Не вина, а трагедия Пушкина, что он превращен в точку опоры пропаганды, предназначенной для массового читателя. Не вина, но беда пушкиноведения, что оно вынуждено было укрывать истину, смещать акценты, поддерживать и разрабатывать мифы. Естественное для большинства людей, в том числе и для Пушкина, чувство родины было превращено в полезный для идеологии инструмент. Его склоняли к воспеванию империи при жизни, он подчинялся, но и мертвый он обязан своей жизнью и творчеством подтверждать правоту русской власти - как ее стабильность, так и ее переменчивость.
Реальный Пушкин никогда не был за границей. Начав, как мы теперь знаем, попытки выехать из России сразу после окончания лицея, Пушкин продолжил их в Кишиневской ссылке, в Одессе и в Михайловском. Вернувшись в Москву, он снова надеялся, что его выпустят на все четыре стороны легально, а ему пришлось бежать в Закавказье, чтобы кружным путем через Турцию пытаться добраться до Европы. Но цепь только натянулась, не оборвалась. Выхода не предвиделось.
Возникает типично русский вопрос, на который не только не ответило, но который и не ставило еще пушкиноведение. Ответ на этот важный вопрос затрагивает миф об официальном государственном поэте-патриоте, строившийся полтора столетия. Вопрос этот: хотел Пушкин просто поехать за границу и вернуться или собирался уехать навсегда, то есть эмигрировать?
У Пушкина, как отметит погибший в сталинских лагерях и посмертно реабилитированный пушкинист Петр Губер, было "пламенное желание" побывать за границей. В первые годы после лицея Пушкин, принятый на службу в Министерство иностранных дел, собирался за границу служить чиновником по дипломатической части. Затем он не раз пытался просто поехать с тем, чтобы путешествовать и расширить кругозор, как это делали многие люди его круга. Скорей всего, Пушкин вернулся бы из заграничного путешествия, рассуждая, как его коллега, друг и родственник Евгений Боратынский в письме матери: "Я вернусь в мою родину исцеленным от многих предубеждений и с полной снисходительностью к некоторым нашим истинным недостаткам, которые мы часто с удовольствием преувеличиваем".
В отличие от всех его собратьев по перу, Пушкину категорически не разрешали выехать. И тогда поэт начинает искать возможности покинуть родину тайно. Эти попытки, как мы знаем, задумывались им много раз. Но как только Пушкин задумал первый раз бежать, то есть покинуть родину нелегально, и начал предпринимать усилия, чтобы дело увенчалось успехом, - для того, кто понимает русскую историческую ситуацию, становится ясно, что вернуться Пушкину было бы невозможно. Побег из России на Запад напрочь отрезал любому беглецу добровольный путь назад, ибо возврат означал бы печальное путешествие в Сибирь, которое Пушкин также обдумывал в деталях применительно к себе не раз.
Стать беглецом - автоматически означало сделаться невозвращенцем, политическим эмигрантом, изгоем. Таких людей Россия плодила в течение нескольких столетий. А власти лепили из них пропагандистские чучела отщепенцев, изменников родины, врагов. Как правило, беглецы, превратившиеся в изгнанников, возвращались обратно после серьезных политических перемен внутри страны или - после смерти. Наиболее значительные из эмигрантов становились хранителями духовного наследия, до того на родине запретного. А беглецы-неудачники кончали жизнь на каторге.
И те, и другие случаи во все времена имели место. Пушкин, разумеется, знал о них, подобные события происходили с его знакомыми, и поэт не раз примеривал их судьбу на себя. Итак, не остается лазейки для сомнений, что Пушкин, решая стать беглецом, хотел он того или нет, был вынужден присовокупить к этому эмиграцию.
Не сыскать в истории русской литературы другого писателя, который был бы одновременно таким простым и таким загадочным, как Пушкин. Одним из любимых занятий его было рисовать собственные профили. Он делал это всю жизнь, и в дошедших до нас рукописях можно собрать интересную коллекцию. Впрочем, на эту тему уже имеется обширная литература. Но в ней не найти ответа на простой вопрос, который невольно возникает: почему все профили поэта, сделанные им самим, смотрят только на Запад? Впрочем, это, конечно же, шутка.
Серьезный вопрос в том, почему мечта жизни поэта не осуществилась. Кто или что помешало поэту осуществить хотя б одну из своих попыток: царь? тайная полиция? чувство долга перед отечеством? женщины, которых он любил? деньги? собственный характер? страх? Наверное, даже у гения лежит пропасть между желаниями и их осуществлением. Поэт по природе своей беглец, и если бежать ему некуда, то он бежит от самого себя. Пушкину было от кого бежать и было куда: ему тесно, ему душно в России. Он называл себя то "беглецом", то "изгнанником", хотя беглец - самовольно спасающийся от властей, а изгнанник - человек, насильственно удаленный. Парадокс великого поэта в том, что он считал себя беглецом даже тогда, когда был в ссылке, то есть был изгнанником. И чувствовал себя изгнанником в Москве или в Петербурге, когда вовсе не был в ссылке. На вопрос, кто же он, поэт, как мы знаем, ответил о себе сам:
...Изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой.
Естественное его желание посмотреть мир - подавлено, запрещено, сделано преступлением. Ему не дали возможности увидеть Европу, Африку, Китай, куда он стремился, насильно изолировали от живой западной культуры. Солнце русской поэзии взошло на Востоке и хотело сесть на Западе. Но осуществиться этому было не суждено. Доведенный до отчаяния, незадолго до смерти поэт сам сформулировал свое отношение к родине, которую любил: "...черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!".
Мировое значение Пушкина всегда преувеличивалось и искажалось. "Обвинять Европу в том, что она не заметила Пушкина, мы, русские, собственно не можем. Ведь мы сами упорно обносили его пограничными столбами", - писал западный исследователь. Кем бы стал Пушкин по отношению к Западу, проживи он еще четверть века: Гоголем или Герценом? Ответа у нас никогда не будет.
Настала пора нового подхода к пониманию Пушкина, этапа пушкинистики, свободного от схоластики и идеологических запретов. Жизнь и творчество Пушкина, находившегося всю жизнь на цепи, в состоянии имманентного трагизма, нельзя ни понять, ни объяснить вне его стремления увидеть Запад. Но именно этот аспект его биографии всегда оставался в тени. Замысел книги о, как говорили в советскую эпоху, "выездном деле" Пушкина не только для читателей, но и для литературоведения новый. Если не считать одной дореволюционной статьи, данная тема вообще специально не изучалась. А важность ее несомненна. Ведь и сосредоточенный на национальном самосознании Достоевский, говоря о Пушкине, соглашался, что "стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель". Огромная литература о Пушкине дает возможность по-новому прочитать полузабытые документы, свидетельства мемуаристов, архивные материалы. Возникает возможность сравнивать, сосредоточить внимание на белых пятнах, обнаружить противоречия, понять заблуждения, построить новые гипотезы.
Не раз отмечалось, что, вырывая одного писателя из контекста среды, мы нередко приписываем ему заслуги, принадлежащие литературе целой эпохи. Книга "Узник России" сознательно избегает широкого жизнеописания и анализа творчества Пушкина вообще. Рассмотрение биографии писателя, да еще столь известного, под определенным углом зрения неизбежно ведет к некоторому перекосу, к гиперболизации одной темы в ущерб другим, вынуждает постоянно опускать важное, но не относящееся непосредственно к основной задаче. Нельзя не согласиться с Василием Ключевским: "О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и не скажешь всего, что следует".
Меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь воспринял этот труд в качестве попытки поставить под сомнение значение Пушкина, да еще в эпоху, когда, кажется, только он и остается на культурном кладбище России неразгромленным. Как справедливо заметил Викентий Вересаев, "скучно исследовать личность и жизнь великого человека, стоя на коленях". Постижение истины, очистка исторического прошлого от наслоений лжи не расшатывает, но укрепляет подлинные культурные ценности, каковой, без сомнения, является Пушкин. Он мастер, совершивший рывок из русской литературы средневековья в литературу современную. И вдвойне мастер, потому что творил, будучи от живой европейской цивилизации насильно изолированным. Он старался связать Россию с Западом, а ему ставили палки в колеса.
Глава первая.
ПУШКИН СОБИРАЕТСЯ ЗА ГРАНИЦУ
Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель...
Пушкин, 30 ноября 1817.
Летним вечером 1817 года в Петербурге маститый поэт и будущий переводчик на русский язык Гомеровской "Илиады" Николай Гнедич познакомил в театральном антракте двух поэтов. Один из них, Павел Катенин, был гвардейским офицером, дослужившимся через три года до полковника, и драматургом. Другой... Этот другой был молодым человеком, шедшим вместе с Гнедичем. "Вы его знаете по таланту,- представил Гнедич Катенину другого поэта,- это лицейский Пушкин". На самом деле Пушкин уже получил чин 10-го класса, то есть коллежского секретаря, и был зачислен на службу в Министерство иностранных дел. Гнедич, конечно, это знал, а "лицейский" означало "тот самый, который был в лицее".
По-видимому, разговор между ними пошел о продолжении знакомства, но выяснилось, что это сейчас невозможно. "Я сказал новому знакомому,- пишет в воспоминаниях Катенин,- что, к сожалению, послезавтра выступаю в поход, в Москву, куда шли тогда первые батальоны гвардейских полков; Пушкин отвечал, что и он вскоре отъезжает в чужие краи; мы пожелали друг другу счастливого пути и разошлись".
Сомневаться в том, что Катенин запомнил слова Пушкина, не приходится. Исследователи не раз убеждались в достоверности его мемуаров. Авторитетным свидетелем называет его Ю.Лотман. Катенин не указывает даты знакомства, но, скорей всего, Пушкин сказал ему, что уезжает, 27 августа на представлении драмы Августа Коцебу "Сила клятвы", в которой играла трагическая актриса красавица Екатерина Семенова. Гнедич был ее учителем декламации, а Катенин и Пушкин были актрисой увлечены, не подозревая о соперничестве.
К нашей теме этот флирт не относится, не будем на нем задерживаться. Отметим лишь слова Пушкина, что он вскоре отъезжает в чужие краи. Слова "чужие краи", "чужбина", были просто синонимами слова "заграница". В те годы образованное общество с ними не связывало никаких негативных оттенков.
Итак, после окончания лицея (а возможно, и еще раньше, в лицее, но об этом мы не знаем) Пушкин начал думать о поездке за границу. Исполнилось ему восемнадцать.
Мы выделяем факт, отмеченный Катениным, потому, что биографы поэта не упоминали о намерении Пушкина сразу после окончания учения отправиться за границу. Вот, например, как забавно толкуются слова его, сказанные Катенину, что "он вскоре отъезжает в чужие краи": "Пушкин имел в виду свою поездку в Михайловское". Выходит, родное поэту Михайловское он назвал "чужие краи". Выдающийся пушкинист М.А.Цявловский в первой и, кажется, последней существующей статье на эту болезненную тему начинает разговор о намерениях поэта выехать за границу с 1923 года, о чем у нас речь будет значительно позже.
Через 20 лет жизнь его оборвется, но за это время великий русский поэт так и не побывает ни разу за пределами империи,- факт, важность которого для него и для страны, где он жил, нам предстоит исследовать.
Голос крови был силен в Пушкине. Может быть, поэтому важно его, так сказать, иностранное происхождение. До конца ХIХ века предка Пушкина считали негром, потом абиссинцем, т. е. уроженцем страны, которую ныне называют Эфиопией. Предположительно, он происходил из княжеского рода. Ныне доказывается, что прадед поэта Ибрагим, известный по кличке "арап Петра Великого", родился, по-видимому, недалеко от озера Чад, на границе современных Чада и Камеруна, в Африке. Ибрагим был ребенком, когда началась война с Турцией. Турки вывозили трофеи, ценности, рабов. В их число попал и предок будущего поэта. В то самое время мода на чернокожих слуг дошла до России.
В конце ХVII века мальчик был доставлен в подарок Петру I и назван Абрамом Ганнибалом. Любопытно, что он был в Турции рабом, но оказался в России свободным человеком - не по прихоти Петра, а по закону, тогда изданному. Впоследствии за сметливость и преданность произвели его в генералы. Женат Абрам был первым браком на гречанке, а потом на немке или шведке Христине Шеберг, от которой у него были дети. Сын Абрама и Христины Иосиф, ставший впоследствии Осипом, и стал дедом Пушкина.
Голос предков может оказаться немаловажным фактором в желании покинуть страну, где ты родился, а может и не иметь никакого значения. Потому, вероятно, этот факт и не рассматривался пушкинистикой. Желание эмигрировать любили списывать на наличие иностранных кровей компетентные органы в разгар бегства из Советского Союза. В определенные периоды в политической полемике подчеркивалась то чистая русскость Пушкина, то его "интернационализм" или "братская солидарность с другими народами", поскольку негры символизировали угнетаемых в капиталистических странах. Маяковский, имея в виду негритянское происхождение поэта, писал: "Ведь Пушкина и сейчас не пустили бы ни в одну "порядочную" гостиницу и гостиную Нью-Йорка". Происхождение Пушкина использовалось, чтобы доказать советскому читателю, как плохо жить в Америке и как хорошо в СССР.
В противоречие с традиционным представлением, волосы у Пушкина не были черными, а когда он вырос, перестали виться. Он их не стриг, и они свисали до плеч. "У меня свежий цвет лица, русые волосы",- кокетливо описывал он себя по-французски в стихотворении, когда ему было пятнадцать лет. Говорил он также, что хочет покрасить волосы в черный цвет, чтобы более походить на арапа. Биограф Пушкина Петр Бартенев записал со слов родственников, что у Надежды Осиповны Ганнибал, матери Пушкина, были на теле темные пятна. Ее называли креолкой. Возможно, такие пятна свидетельствуют о нарушении пигментации кожи, а не о происхождении. Что касается прозвища, так оно и вовсе означает потомков европейских колонизаторов в Латинской Америке. Надежда Ганнибал была полушведкой, или, как туманно намекает советский источник, со стороны матери были "рюриковичи". Предки другой бабушки Пушкина - О.В.Чечериной, матери его отца, были выходцами из Италии.
Род Пушкина по отцу идет от прусского выходца Радши (Рачи), въехавшего в Россию во время княжения Александра Невского. Пушкин говорил об этом в своих записках. Когда Пушкина уже канонизировали, начали писать, что Радша не немецкого, а славянского происхождения. Имеет ли это существенное значение? Нам кажется, только для мифа. Ведь на самом деле, при всем влиянии генетики, главное - кем Пушкин сам себя ощущал. Он считал себя русским дворянином, это была его национальность. Интеллигентный Вяземский, человек более космополитический, чем Пушкин, уверял его, что русскости в определенные периоды истории лучше бы стыдиться. Но и гордость Пушкина своим российским рождением вполне имела право на существование.
Тем не менее, отдельные черты характера своего прадеда Пушкин перенял, причем не только лучшие. Мальчиком Абрама Ганнибала пытались выкупить, царь его не уступил, но отпустил юношу учиться во Францию. С восторгом, даже излишним, Пушкин описывает его заграничные похождения там, где "ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов". Петр звал Абрама обратно, а тот учился, гулял, вступил в армию, воевал за Францию. Только промотавшись окончательно и запутавшись в любовных интригах, заявил, что готов возвратиться, если пришлют средства на дорогу, что и было сделано. Про жизнь прадеда в России Пушкин не дописал, оборвав записки на полуслове.
Есть подозрение, что Петр сделал Абрама приближенным не случайно. Царь воевал с Турецкой империей, и не исключено, что имел виды не только на Индию, но и на Абиссинию. На этот случай у него была бы, мысля современными категориями, готовая марионетка. Петр умер, оставив сии планы для последующих владык империи. Как бы там ни было, влияние России в Африке было ничтожным при Пушкине, но для него Африка была частью заграницы, которую он называл своей.
Социальное происхождение Пушкина теоретически дало ему определенные привилегии для поездок за границу, и это происхождение следует рассмотреть. Где точно родился Пушкин в Москве, остается не до конца ясным и является предметом споров вот уже полтора века,- такова хлипкость русской истории. Установлено лишь, что родился он в Немецкой слободе и что крестили его в церкви Богоявления в Елохове. Мы жили пару лет в этой бывшей Немецкой слободе после Второй мировой войны - там все оставалось, как в конце позапрошлого века. Разве что трамвай громыхал рядом с извозчиками по кривым улочкам между развалинами, в которых из каждой заборной щели вылезали люди. Немецких профессоров университета и обрусевшей иностранной интеллигенции там, разумеется, не осталось, большую часть улиц переименовали, и дома вельмож и богатых помещиков заполнила пролетарско-деревенская голытьба.
Во времена Пушкина это был престижный немецкий район недалеко от центра Москвы, в которой тогда жило 300 тысяч жителей (во всей России при Петре было около тринадцати миллионов человек, а при Александре I около сорока миллионов). Прирост населения империи шел не столько за счет рождаемости, сколько за счет захвата новых территорий. Цивилизация проникала вовнутрь не спеша: первый водопровод, подобный древнеримскому, построили, когда Пушкину было пять лет, и воду стали возить в бочках на лошадях не из реки, а из фонтана в центре города.
Хотя отец Пушкина Сергей Львович был сыном богатого помещика, от богатств этих внуку досталось мало. Для утешения самолюбия и продвижения вверх оставалось утверждать знатность рода. Поэт говорил о шестисотлетних корнях, но над ним потешались. Среди предков Пушкина были те, кто подписали грамоту об избрании Михаила Романова на царство. Поэт вставлял своих предков в художественные описания русской истории. Подлинная родословная обрусевших пушкинских предков была составлена еще в конце прошлого века М.Муравьевым. Выяснилось, что по отцу родословная Пушкиных даже богаче, чем предполагал поэт.
Среди его предков были знатные дипломаты и исполнители особых царских зарубежных поручений. Василий Слепец в 1495 году сопровождал княжну Елену в Литовское царство, Василий Пушкин в 1532 году ездил послом в Казанское царство, Евстафий Пушкин - к шведам, Григорий - к полякам и шведам, Степан - послом в Польшу, Алексей Пушкин был сенатором, посланником при датском дворе. Один только Матвей Пушкин в конце ХVII века, сопротивляясь тому, что его детей посылали учиться за границу, вызвал ярость Петра. Родословная как бы поощряла Пушкина ступить на дипломатическую стезю.
Странно, но факт: Пушкин неохотно вспоминал первые свои годы, не любил родного дома, семьи, родителей. Ни разу поэт не упомянул отца или мать в своих стихах, хотя кого он только ни увековечил. В "Евгении Онегине", например, подробно говорится о воспитании героя, его учителях, отце, даже дяде, но нет ни слова о его матери. Переписка поэта с родителями тоже не сохранилась. Родимой обителью, домом он называл лицей. Перед своей смертью Пушкин не вспомнил недавно умершей матери, не попросил позвать к себе ни отца, ни брата, ни сестру.
Серьезных причин отчуждения от родительского очага поначалу не было. Пушкин был толстым (тучным, по выражению сестры), неуклюжим, малоподвижным. Но обижали его не больше других. Воспитание его до лицея было бессистемным. Единственное, в чем он преуспевал, был французский язык, и читал он много, конечно, по-французски.