Страница:
Аллен сидел, положив оголенную руку на стол и наблюдая, как красная струя тянется из него по прозрачной трубочке. Из сгиба его руки торчал толстый шприц. У него брали кровь. «И кровь свою отдать не жаль, – однообразно думал он, глядя на раздувавшийся от его крови прозрачный мешок. – И кровь свою отдать не жаль. Вот как все получилось. Мог ли я думать, чем это окажется для нас? Отдать не жаль. Кровь свою. Главное – не показать, как кружится голова…»
По счастью, кровь Клары принадлежала к четвертой группе – той самой, к которой при переливании можно добавлять любую другую. Свои донорские услуги без тени колебания предложили Аллен, Марк, Йосеф и Гай, и теперь каждый из них лишился пол-литра этой алой жидкости, в которой заключалась Кларина жизнь. Наутро фельдшер собирался взять у них еще по стольку же для повторного переливания.
Процедура закончилась, и Аллен, прижимая к запястью клочок серой ваты, вышел за дверь, в ночь.
– Шоколадку бы тебе съесть, – посоветовал ему вслед старичок, направляясь к Кларе с бурдюком алого сокровища в руках. – Это помогает. А то поутру снова начну тебя терзать…
Шоколадку, мрачно усмехнулся Аллен, вспоминая о немногих оставшихся пакетах крупы, сваленных на сундуке. И марципанов парочку, пожалуйста. В ананасовом соусе. Тут голова его сильно закружилась, и он едва успел мягко сесть на землю. Отдать не жаль, подумал он, это же – роза. Кровь – она как роза. Хорошо, что все так. Будто они, как варвары-побратимы, смешали впятером свою кровь… Смешали свою кровь в сосуде, и сосуд этот – Клара. Так, а при чем тут роза? Это, кажется, из какого-то сна…
Глава 12
30 июня, воскресенье
Это был не только последний по плану день, отпущенный им на пребывание в доме отшельника. Это был день рождения Роберта.
Роберт родился в ночь, когда июнь переходит в июль; он говорил, тогда грохотала роскошная летняя гроза. Сегодня никакой грозы не намечалось, небо оставалось абсолютно чистым, правда, было не по-июльски холодно. За ужином Аллен попросил у друзей разрешения переночевать отдельно от всех, возле Робертовой могилы. Он хотел побыть вдвоем со своим братом.
– Не нужно, – попросила Мария. – Ночной лес все-таки, мало ли кто там может ходить… Это опасно.
– Ты там не зарежешься? – подозрительно спросил Марк. – А то смотри, посетит тебя ночью пара-другая демонов, повелителей блох, клещей и комаров, – и поминай как звали нашего славного рыцаря…
– Не зарежусь, – упрямо сказал Аллен, посыпая солью картофелину. Насьеновы запасы таяли прямо на глазах. – Говорю же, это день рождения моего брата. Я просто хочу побыть один.
– Пусть идет, – вступился за него Йосеф. – Я уверен, что все будет в порядке. Не волнуйся, Марк.
– Это ты можешь не волноваться, Йосеф, вы у нас, ваше высокопреосвященство, пребываете в состоянии нирваны, – не сдавался бывший солдат. – То есть, проще говоря, вам все до лампочки. Одним Персивалем больше («Не зови меня так!»), одним – меньше… А мне он дорог как память. Кто же еще на меня будет так зверски смотреть за завтраком, стимулируя мой аппетит?!
Стимулирующий аппетит Аллен не выдержал и все же запустил в Марка картофелиной. Снаряд попал в ничем не повинную Клару, которая совсем оправилась и даже смогла дать незадачливому стрелку сдачи – за небрежное отношение к еде и за измазанный картошкой свитер…
В итоге его отпустили, конечно.
Гай проводил его до места вверх по склону и помог поставить палатку. Добросердечная Клара дала ему свой спальник – он был потолще Алленова, а одинокий ночлег обещал быть весьма холодным. Попрощавшись с Гаем, Аллен зажег маленький масляный ночничок (Насьенов, из избушки) и уселся у могилы, обнял шершавый крест и закрыл глаза.
Как ни странно, нужный торжественно-грустный настрой не спешил приходить. В голове вертелась какая-то чепуха – песенки, которые брат постоянно насвистывал и которые так Аллена раздражали, надоевшая Лара в телефоне. («Господи, ведь мне придется ей сказать. Как я ей скажу, когда она позвонит? Извините, Роберта нет дома. Когда он вернется? Да никогда… Он, понимаете ли, умер…»)
Аллен довел-таки себя до слез – но не мыслями о брате, а острым презрением к себе. О чем он думает? О том, как будет объясняться о смерти Роберта с людьми, которых, может, и не увидит больше никогда. А ведь пришел сюда в надежде поговорить со своим братом, поздравить его с днем рождения. Сказать ему, что никогда не расстанется с ним. Как бывает в сказках: «и услышал Халльгер голос из-под земли, и то его мертвый побратим заговорил с ним…» «Открой, благородная Эльсе, впусти своего жениха. По-прежнему имя Христово назвать я могу без греха…» Это уже другая история, о том, как к девице пришел ее мертвый возлюбленный… И еще была сказка о двух братьях, которые дали друг другу клятву верности – небом и землей, водой и огнем, ветвями деревьев и Сердцем Мира… Что такое Сердце Мира, всегда удивлялся Аллен, Грааль, что ли? Наверное, да… А потом Мартен-богатырь шел по лесу и увидел, как с деревьев капает кровь, и понял, что брат его погиб…
А каштан? Это тоже сказка про двух братьев. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?» – «Айрик, Айрик, каштан наш увял». – «Эйрик, Эйрик, жив ли ты меж людьми?» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Аллен заплакал, и внезапно ему стало страшно. Казалось, кто-то – или сам лес – следит за ним, и взгляд этот был недобрым. Ему захотелось света и замкнутого, спокойного пространства, и он полез в палатку, стараясь не оглядываться в темноту за спиной. Когда юноша застегивал изнутри молнию, его вдруг посетило такое яркое воспоминание, что он дернулся, как от укола. Роберт, ясным днем в светлой комнате прижимающий ладонь к сердцу: «Святой Грааль – он вот здесь…» Сердце Мира, сердце человека, сердце, бедное сердце моего брата. Что они сделали с его сердцем?.. Зачем они забрали его Святой Грааль?..
Образ красной треугольной раны, алой розы на груди вызвал другой образ, почти стершийся из памяти, – юный рыцарь, спокойное лицо, алая одежда…
Как ему повезло. Он погиб прежде, чем его брат. Ему не приходилось видеть брата мертвым… Но, сэр Алан, но, Белый Лев, хоть кто-нибудь, ответьте, почему все оказывается так прочно связано одно с другим и почему – через такую сильную боль?..
Утерев слезы, Аллен поправил фитиль ночника. Если в лесу тот горел как одинокая звездочка, не рассеивая тьму, а только очерчивая узкий круг спасения, то в палатке с ним было по-настоящему светло и уютно. Аллен разделся до трусов и влез в спальный мешок. Немного полежал, глядя на пламя – оно танцевало и казалось прекрасным, как частичка Духа Святого, – а потом достал из кармана сброшенной куртки тетрадку и карандаш.
Будет сильная боль, но пусть. Нужно из всего сделать любовь, из всего, что у нас есть. Потому что она там присутствует, это точно. Не может быть иначе. Спасибо Тебе, Господи, за сильную боль.
Аллен перечел написанное и поразился ему. Многое из того, что вывела его рука, он попросту не понял. Про кого это? Про нас или кого-нибудь абстрактного? И откуда взялся этот каштан?.. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?..» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Кто будет воспет, чье имя – ответ,
Чей взгляд устремлен на восток,
Каштан – его цвет, Господь – его свет,
Засим ли всегда одинок.
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали —
Ты станешь одним из троих…
С ним есть и другой, кто вечно второй,
Чьей крови – пролиться у ног.
Кто призван идти, чтоб пасть на пути —
Засим ли не жаждать не мог?
Ло, рыцарь Грааля, так книги сказали —
Ты станешь одним из троих…
Где третий стоит, и терном увит
Меч гнева, подъятый в бою.
Но чист и укрыт молчанием плит
Окончит дорогу свою.
Ло, рыцарь Грааля, таить от тебя ли —
Ты станешь одним из троих…
Одним из троих, и братьев своих
Ты встретишь по двум берегам.
Кто в красном из них, кто в белом из них,
Себя же не видел и сам.
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали,
Хвалу возноси небесам…
Кто миром не взят, но мир ему – брат,
Кто знает, что было и есть,
Кто светел и свят, вернувшись назад,
Затем что несет свою весть —
Ло, рыцарь Грааля, не ведай печали,
Хвалу возноси небесам…
Кто тут слаб, кто силен – видно только не нам.
Кто алкал, кто страдал, кто упал, чтобы встать, —
Я скажу, ты уйдешь, но запомнишь слова:
«Наша светлая жизнь, наш блаженный покой,
Наши сказки о нас, наши знанья и дни
Разобьются во прах, когда нас позовут.
Ты узнаешь свой путь, путь узнает тебя.
Кто тут трус, кто гордец, кто тут рыцарь, кто тень,
Это – имя звезды, это – луч через кровь.
Но ни слабость, ни страх, ни вмешательство сил,
Ни проклятая тень – та, что в каждом из нас, —
Ни любая любовь, что над нами горит,
Не спасут, не спасут никого от Пути.
Только разве что смерть. Я не знаю о ней.
Только разве что смерть…»
Но в целом написанное, кажется, понравилось Аллену, хотя и было не в его обычном стиле. Может, это и есть настоящее вдохновение – когда пишешь как во сне, не понимая что?.. Тогда я его еще не знал. Впрочем, все равно.
– Это тебе, Роберт, – прошептал Аллен, складывая листик со стихами пополам. – Это подарок. Не слишком бедный, как ты думаешь?.. Ты же не любишь стихов… Но – что уж есть. С днем рождения, Роберт, с днем рождения.
Он откинулся на спину, закрыл глаза и попытался представить, как Роберт с улыбкой разворачивает листок. «Спасибо, братик. Мне нравится. К ним можно было бы подобрать недурную мелодию…»
Шорох шагов за палаткой заставил Аллена вздрогнуть. Все мысли моментально выскочили у него из головы.
– Кто тут? – почему-то шепотом воскликнул он, садясь и лихорадочно соображая, что ему схватить первое – рубашку или тупой перочинный нож.
– Не бойся, это я, – ответил извне знакомый нежный голос, и тихие шаги – топ, топ, топ – приблизились вплотную. Через секунду Клара уже потянула снаружи за молнию палатки и заглянула внутрь. – Извини, если помешала… Ты тут как, в порядке?..
– Все хорошо, – заверил ее Аллен, чувствуя горячую волну беспричинной радости. – Сумасшедшая, ты ночью шла от самого домика?.. Одна?.. Ты же только с постели встала…
– Я волновалась, – извиняющимся тоном объяснила девушка. Она была в плотно запахнутом отшельниковом пальто – наверное, эта черная рванина пребывала с ним все тридцать лет его уединенной жизни. – Я думала, с тобой что-то не так. Но если все хорошо, я могу уйти…
– Да вот еще, – рванулся Аллен из спальника, забыв про свою наготу. – Я уже все сделал, что хотел сделать один. Залезай сюда немедленно и закрой вход – а то комары налетят…
Клара послушно влезла внутрь, свернулась калачиком. Черные блестящие ее волосы свободно рассыпались по изъеденному молью сукну. Четырехместная палатка для двоих была просто дворцом по обилию свободного места, но Клара занимала только крохотный уголок.
– Да иди сюда, – изумился Аллен сиротскому поведению девушки. – Ты что, стесняешься? Сто раз бок о бок спали, когда мне жребий выпадал…
– Мне все кажется, что я тебе мешаю, – призналась Клара, но пересела к нему. Аллен, расстегнув спальник, предложил ей половину, стараясь при этом не особенно торчать наружу своим голым телом. Светильник чуть потрескивал, и в его мигающем свете поэт увидел, что Клара на редкость хорошо выглядит – впервые за последнюю неделю. Щеки ее утратили сероватый оттенок бледности, и на них проступило даже нечто вроде румянца.
– Слушай, можно я сниму это пальто? Оно грязное и колючее…
Аллен кивнул, и девушка одним движением скинула громоздкую одежду с плеч. Под ней она оказалась только в тоненькой голубой майке, не достающей даже до колен. Кожа ее сверкнула белизной, и Аллен почему-то отвернулся.
– Знаешь, – начала Клара таким голосом, будто долго готовилась сказать и не могла, – у меня к тебе разговор. Очень важный. Я хочу тебе сказать одну вещь.
Она смотрела чуть в сторону и вниз. Ноги ее были прикрыты, а вот плечи слегка дрожали от холода. Аллен придвинулся и натянул на нее спальник.
Она легко прижалась к нему, и от этого прикосновения – ошарашивающе близкого – по коже юноши словно пробежал электрический разряд.
– Только если эта вещь покажется тебе дурной или еще как-то отвратит тебя, ты мне сразу же скажи. Хорошо?
– Да, конечно, – прошептал Аллен, внутри которого что-то медленно разгоралось. Он лежал вытянувшись, не в силах пошевелиться или прикоснуться к ней.
– Тогда я скажу… Я люблю тебя. Это правда.
С минуту Аллен лежал в пустоте, и мир рушился вокруг него. В звенящей тишине он открыл глаза и встретил ее взгляд – темный и бездонный в слабом свете. В глазах ее стояли слезы. От любви плачут, как от боли, вспомнил Аллен – и задрожал.
– Как же так случилось? – Это было все, что он смог спросить. Тихо, так что даже сам не услышал своих слов. Но Клара услышала.
– Так уж случилось. Наверное, так должно было быть.
– Ты же – монахиня. – И Аллен тут же трижды проклял себя за тупость. Ну зачем, зачем он это сказал?!
– Нет. Я послушница. Разница очень велика. Тот, кто еще не принес обетов, дает себе испытательный срок, чтобы понять, чего он на самом деле хочет и где его истинный путь. И теперь я знаю наверняка, и я свободна.
Аллен с трудом перевел дыхание. Происходящее было невероятным, безумным, невозможным. Наваждением. Или чудом. Неужели же это случается с ним, Алленом Персивалем, маленьким и худым, с торчащими ребрами, с неуклюжими руками, с припухшим синяком на подбитом Эйхартом глазу?..
«Господи, какая она красивая, – подумал он отчаянно, – как я хочу к ней прикоснуться. Господи, хоть бы кто-нибудь мне сказал, что я, чума побери, должен с этим делать?..»
Клара сидела неподвижно и смотрела вниз. Потом она подняла голову, и Аллен увидел, что по щекам ее ползут ясные слезы.
– Что же ты молчишь? – прошептала она, смаргивая крупные капли. – Я же жду. Скажи мне.
Люблю ли я тебя?..
Конечно, да. Но это совсем не то, это совсем другое. Ведь она была его боевым товарищем, рыцарем того же ордена, одним из своих, и он любил ее. Единственная девушка в компании парней, редкая красавица – да еще и друг, и конечно же, все они были немножко влюблены в нее. Все… кроме, разве что, Йосефа. Немножко влюблены, и каждый отдал бы, не задумываясь (и отдавал), свою кровь, каждый, засыпая, мог представить себе ее шелковые губы возле своих. Но Аллен стыдливо гнал такие мысли всякий раз, когда они его посещали, хотя и воровато оглядывался, когда стерег ее, купающуюся, на берегу. И Марк… но при чем тут вообще Марк? Это другая история, и все, оказывается, совсем иначе…
– Ты любишь меня?..
– Клара… Милая. Конечно, я люблю тебя. Но…
– Что – но? – На лице ее написалось острое страдание. – Нет. Не говори ничего этого, не лги. Только – да или нет.
Руки ее прикоснулись к его голым плечам. Он чувствовал цветочный запах ее волос и еще какой-то – невообразимый – аромат ее кожи. На миг лицо Марка проплыло перед внутренним взором – суровое лицо, искаженное болью. «Я не хочу причинять боль своему другу, это будет удар ниже пояса, это будет рана в сердце. Я не хочу делать этого с ним…» Но Клара тоже была его другом, и этот друг сейчас дрожал рядом с ним, уязвимый, как человек без кожи. Лицо ее горело, ей было стыдно и уже больно. И Аллен не хотел причинять своему другу боль.
«А что нужно тебе? – спросил в голове голос, похожий на мамин. – Пойми это и сделай так, чтобы больно было только одному».
– Да, – прошептал он, отталкиваясь от вышки и ныряя в неимоверную пропасть, и ветер засвистел, принимая в себя его тело. – Да, я люблю тебя. Да. Да. Да.
– Свет мешает мне, – прошептала Клара, отстраняясь, и прикрыла ночничок рукой. На миг ее ладонь засияла живой кровью (…кровь пятерых…), а потом стало темно. В темноте Аллен услышал легкий шорох, непонятный звук – и узнал его: это был шорох снимаемой одежды.
– …Знаешь, я поняла: это тоже Грааль… Помнишь, Йосеф сказал – любовь не может мешать любви. Помнишь?.. Я выбрала правильно. Это похоже на… рождение. Или на смерть, наверное.
– На розу, – прошептал Аллен, чувствуя под ладонями ее шелковую кожу, какие-то сокровенные линии чужой плоти, почти слившейся с его. Лицо его горело, и он был счастлив, что этого не видно в темноте. Впервые он прикасался к женщине так, и его целомудренная плоть горела и распускалась с каждым мигом. Это было даже похоже на боль. Значит, вот что это такое. «Милая моя любовь, вот как люди превращаются в огонь. Как остро я все чувствую, будто у меня содрана кожа. Если ты… прикоснешься ко мне… там, я умру, наверное. Нам будет больно, и будет стыдно, но мы сделаем это любовью. Мы превратим это в розу, потому что она там есть».
Губы их соприкоснулись и слились, в голове и во всем теле у Аллена взорвался фейерверк, он стиснул ее изо всех сил – так что маленький серебряный крестик вонзился ему ребром в грудь.
И во вспышке боли, слившейся с пламенем поцелуя, он Увидел неожиданно – ясный свет, полупустая электричка, полосы солнца на лицах. Ветер в окно. Радостные глаза их, какими они были тысячу лет назад, и все еще так хорошо, как это только может быть в потерянном раю…
«Давайте дадим обеты. Как рыцари Круглого Стола…» Сомкнутые руки, ветер в окно, солнце, солнце, все заливает свет.
«Господи, обещаем тебе… Целомудрие, честность, чистота…»
Он резко отстранился. Клара часто дышала в его объятиях.
– Что… что случилось?
– Ты помнишь, тогда в электричке, мы впятером… Мы дали обеты. Нам нельзя. Мы не должны.
– Ах обеты. – Девушка чуть откачнулась, в голосе ее зазвучала обида и боль. – Понятно. Это, наверное, очень важно.
Что было огнем – моментально обледенело. Единственное, что Аллен теперь чувствовал, – это холод и пустоту. Нет, еще – боль.
– Мы же обещали. Мы должны терпеть. Когда окончится наш Поиск…
– Поиск?! – В голосе Клары прозвучало такое презрение, что Аллен весь сжался. – Я думала… Мне показалось, что мы открылись друг другу. Оказывается, нет. Это я открылась тебе, а ты… Понимаешь, что я сделала для тебя? То, чего не делала еще никогда. Ты унизил меня… как только мог.
Клара выскользнула из его рук и теперь лихорадочно застегивала длинное черное пальто. По голосу ее Аллен понял, что она плачет.
– Клара…
– Не трогай меня! Если бы ты вспомнил про свои проклятые обеты чуть раньше! А теперь… Неужели ты не понял, что дорог назад не бывает?.. Кто написал I, тот поставь над ней и точку. А теперь что – ты великий и гордый хранитель обетов, а обо мне ты не подумал? Обо мне, грязной, запятнанной соблазнительнице?!.
– Клара, я…
– Убери руки! – Она стремительно натянула ботинки и теперь возилась с молнией на входе, от слез не понимая, что там к чему. Наконец молния вжикнула, Аллен сделал последнюю попытку поймать девушку за рукав – и она выскочила прочь, бросив ему:
– Я, кажется, ошиблась. Я думала, ты рыцарь Грааля… А ты просто трус.
Шаги ее захрустели по опавшей листве.
– Клара! Хотя бы… попрощайся со мной!..
– Да пошел ты… к Темному! – И быстрые шаги, прошуршав по листве, утихли вдали. Аллен, закусив губу, лихорадочно натянул штаны и рубашку и бросился за ней, откинув полог палатки… и остолбенел.
У входа в палатку сидел Лев. Он млечно светился в темноте белым и золотым, огромный – больше всех львов на свете, – и лицо его было сурово. Темные глаза его смотрели прямо на Аллена. Лев обнажил белые клыки и зарычал.
Дрожа, Аллен отшатнулся обратно и кинулся на пол лицом вниз. Сердце его билось где-то в ушах. Что же он натворил? Кого предал на этот раз?.. С днем рождения тебя, милый Роберт, с днем рождения!
И Аллен тихо, отчаянно зарыдал, кусая в темноте толстый край спального мешка.
1 июля, понедельник
…Как хорошо, что ничего этого не было. Как хорошо, что это был всего-навсего сон. Не было жуткого позора, леденящего холода, отчаяния тоже не было. Он просто дописал стихи и уснул, и ему, кажется, приснился отвратительный сон. Который лучше забыть.
Аллен открыл глаза – и простонал. Первое, что он увидел, была валяющаяся в углу голубая майка с кружевами.
Он опять зажмурился и решил умереть прямо сейчас. Прошло несколько минут, но смерть все не приходила. Тогда он решил никогда более не возвращаться к друзьям. Как он смог бы теперь посмотреть в глаза любому из них?.. И – как он теперь смог бы увидеть Клару?..
Мягкие шаги – топ-топ-топ – прошуршали по листьям. Знакомый нежный голос, от звука которого Аллена скрючило пополам, произнес:
– Эй, Аллен, это я. Ты там как, живой?
– Да, – ответил он тоном, ставящим это утверждение под сомнение.
– А зачем это у тебя палатка открыта? – И Клара засунула голову внутрь. Черные волосы ее были заплетены в блестящую косу; на плечах – Аллен содрогнулся – Насьеново черное пальто. Быстрым движением Клара оказалась в палатке, дернула плечами, чтобы скинуть верхнюю одежду, и Аллен почти увидел, что под ней… Но на девушке обнаружились ее обычные джинсы и клетчатая рубашка. Она села у входа, подтянув стройные колени к подбородку. Лицо ее было спокойным, совершенно обычным – даже не очень бледным.
– Слушай, я тебе не помешала?.. Что это ты серый, как мышь? Это я про твой цвет лица говорю…
Тут взгляд ее упал на голубую тряпку, которая маячила у Аллена бельмом на глазу:
– О, маечка! Вот она где! Наверное, в мой спальник завалилась. Хорошо, что ты ее нашел, я по ней уже страдала…
Она потянулась к майке, но рука ее повисла в воздухе:
– Слушай… Можно, я закрою палатку? Мне нужно с тобой поговорить.
У Аллена внутри что-то оборвалось.
– Только если тебе это не понравится, ты сразу же скажи. Хорошо?..
Аллен издал некий замороженный звук, который при желании можно было счесть за согласие.
– У меня к тебе есть… одно предложение. Оно немножко странное, но мне показалось… что ты этого тоже хочешь. Я хотела бы…
«Господи, пронеси, нет, пожалуйста, Господи, пусть она онемеет, пусть я оглохну, пусть на нас обрушится палатка или небесный свод…»
– …стать твоей сестрой.
– Что?!!
У Аллена был настолько огорошенный вид, что Клара смутилась. Отвернувшись, с загоревшимися красными пятнами на щеках, она быстро-быстро заговорила:
– Если ты не хочешь, так и скажи… Я же не настаиваю, просто… Мне показалось, тебе очень нужен родич… Чтобы присматривать за тобой, если Роберта нет… Ну извини, я не хотела тебя обидеть…
– Обидеть?! – вскричал Аллен, пулей вылетая из-под спальника. – Да я… Да ты… С чего ты взяла, кстати, что за мной нужно присматривать?..
– Это же очевидно, – отозвалась Клара, и улыбка ее была как небо после грозы, как радуга на воде, как солнце из-за туч.
– Присматривать! Даты на себя посмотри!.. Сверхгероиня с пузырьком таблеток! Кому тут недавно кровь переливали?.. Кому к ножику притронуться нельзя?..
– Зато у меня есть здравый смысл, – важно сказала Клара, поднимая указательный палец. – И вообще довольно болтовни. Отвечай коротко – да или нет? Я еще подумала – хорошо, что день рождения Роберта. Он будет доволен.
Она сказала именно «будет», а не «был бы», и это решило все.
– Да, – прошептал Аллен, понимая, что сейчас позорно разревется. От стыда. Чтобы скрыть слезы, он низко опустил голову. – А что полагается делать? Когда с кем-то братаешься, нужно… что-то говорить?..
– В жизни ни с кем не браталась, не знаю. Кажется, нужно обменяться крестами. – И девушка сняла с шеи цепочку с маленьким золотым распятием. Надевая крестик на склоненную голову Аллена, она коротко прижала его к себе и поцеловала в макушку.
– Брат мой, – тихо и просто сказала она.
И тут плотину прорвало.
– Сестра моя, – не скрывая слез, отозвался Аллен, надевая на нее свой серебряный крест, который спас его этой ночью. Они обнялись, отделенные брезентовой стенкой палатки от могильного холма, под которым лежал Алленов брат. Они посидели так сколько-то – щека к щеке, ничего более не говоря и думая каждый о своем. Потом Клара на правах старшей отстранилась и строго изрекла:
– Надо идти, нас ждут. Ты не забыл, что после завтрака мы выходим в дорогу?..
Когда они уже спускались вниз, таща каждый свою поклажу – Аллен палатку, а Клара – голубую маечку, он спросил, не замедляя шаг:
– А остальным мы… будем говорить про нас с тобой?
– Не знаю. – Девушка дернула плечом. – По-моему, не важно. Кто узнает, тот узнает. Спросят – ответим. Мне кажется, что это настолько наше с тобой личное дело, что о нем не надо специально объявлять. Как-нибудь само откроется.
– Само так само, – кивнул Аллен и подхватил Клару под локоть. – Ты, «здравый смысл» ходячий! Сейчас навернулась бы о камень, и – одной сестрой у меня стало бы меньше… Кто бы тогда стал за мною, несчастным, присматривать?!.
За завтраком Аллен был очень мрачен. Он почему-то не мог смотреть на Марка: горячая волна стыда заливала его до ушей. Наконец, улучив момент, он подцепил кусок картофелины кончиком ножа и, отправив его в рот, сильно полоснул по губам острым лезвием. В миску закапала быстрая кровь.
– Ох! Я порезался…
– Вот идиот на мою голову, прости Господи, – воскликнула Мария, вскакивая из-за стола и бросаясь к аптечке. – Сильно порезался-то?.. Ну молодец, обе губы сразу… Говорила я всем – не ешьте с ножа! Ты заслужил себе наказание, дорогой: дня три тебе будет весьма неудобно есть и разговаривать.