Страница:
…Наверное, это еще не смерть. Я не знаю о ней. Это просто – тьма…
ЧАСТЬ 2
…И КРОВЬ СВОЮ ОТДАТЬ НЕ ЖАЛЬ…
– Сэр Галахад, твоя просьба будет исполнена, и когда ни испросишь ты смерти для тела твоего, тогда и ниспослана тебе будет смерть. И тогда будешь ты жить жизнью души твоей.
Сэр Томас Мэлори
Избранников же, повтори,
И для Грааля тоже три…
Робер де Борон
Глава 1
Человек, барахтавшийся в ледяной черной воде, умирал. Он не знал, есть ли тут еще кто-нибудь; не знал, сколько времени он уже держится на воде. Наверное, несколько часов. Скоро, наверное, он больше не сможет плыть и тогда умрет.
Волна под рукой ночного ветра поднялась и в очередной раз накрыла его с головой. Он успел хватануть воздуха, но недостаточно; вода на миг ослепила и оглушила его, перевернув, как сухой листок, и он увидел свое тело со стороны – тонкую фигурку, белую на черном, под углом идущую в бездну, и успел пожалеть себя, как стороннего человека. Но море выплюнуло его вовне, и он, едва не захлебнувшись, жадно втягивая воздух, замотал головой по ту сторону дробящегося черного стекла, одновременно откашливая воду. Вода была соленая и жесткая. Он был уверен, что смерть его близка.
Кусок белого дерева, за который он цеплялся поначалу, вскоре пришлось отбросить в сторону – вражеский корабль еще долго кружил неподалеку, высвечивая и убивая на воде оставшихся в живых. Все более или менее яркое привлекало их внимание, но белую рубашку он все-таки не снял. Не смог. И когда в море разверзлась пасть и его потащило в эту черную воронку, он успел помолиться. Но потом оказалось, что он все еще жив.
Одинокий огонь. Он появился из непроглядной шевелящейся черноты и теперь медленно двигался вперед, плыл меж двумя темнотами, как живая звездочка. Он светил теплым желтоватым светом. Он был. «Это, наверное, моя смерть», – отстранение подумал Аллен, прикрывая глаза от новой катящейся волны. Но волна схлынула, зрение вернулось, а огонь остался. Более того, он делался все больше и яснее, он явно приближался к Аллену. Он не просто так висел в воздухе – за ним угадывалось смутное очертание судна, и был некий клочок словно бы грязного тумана над ним – верно, парус. Ослепительная вспышка надежды озарила разум человека, который успел несколько раз умереть за последнюю пару часов, и из последних сил, не растрачиваясь на движения почти сведенных болью усталости членов, он закричал. Уворачиваясь и не давая новой волне накрыть себя с головой, крикнул еще и еще.
Корабль – а это и в самом деле оказался корабль – уже подходил; в темноте, расступавшейся перед ним, расплывчато белел его широкий парус. Аллен увидел, что корабль сей странен – не было на нем никого, не слышалось ни ударов весел, ни голосов, лишь вода шуршала, пропуская вперед его тяжелое деревянное тело, да поскрипывал, качаясь, светильник на носу. Большая ладья, каких не бывает на свете, медленно шла на Аллена, и он, не сомневаясь в том, что барка истинна, усомнился – не умер ли он уже. Что, если смерть может являться в образе ладьи?..
Барка подошла совсем близко; буквы, резные буквы у нее на носу внезапно ярко загорелись, будто написанные огнем. И изможденный пловец, у которого не осталось ни сил, ни надежды, чтобы удивляться, прочитал весть корабля, сияющую в морской непроглядной ночи.
«О ты, кто не имеет в сердце своем довольно веры, не ступай на Мой борт, дабы не принять ужасной смерти. Ибо Я и есть вера, и вера – имя Мое».
«Моя ужасная смерть так и так близка», – подумал Аллен, в последнем рывке отталкиваясь от воды, чтобы коснуться шершавого борта; но одна мысль ударила его изнутри, лишая движение смысла, а надежду – сути: есть не только смерть тела. Есть еще и худшая смерть. Но «если веры во мне нет, то я и не хочу более жить, пусть будет, что будет» – и Аллен, на секунду стиснув в кулаке нательный крестик, дернулся к барке, проходившей в своем безмолвии мимо него. Ее темный борт в тяжелом движении ободрал ему ладони, и Аллен, давясь слезами бессилия и соленой водой, вскрикнул от боли и безнадежности. В этот миг голос – самый прекрасный голос в мире – позвал его с барки, говоря:
– Эгей, за бортом, держись! Руку видишь?..
Аллен, выгибаясь, вцепился в спасительную ладонь, в крепкую горячую руку, а потом другие руки – человеческие, человеческие! – подхватили его, помогая взобраться на борт. Как только подогнувшиеся от усталости его колени коснулись сухих, таких жестких и настоящих досок палубы, мир завертелся вокруг и перестал существовать.
– М-м… Меня… Я жив?..
– Жив, – ответила Клара, склонившаяся над ним. Ее влажные распущенные волосы, свешиваясь с плеч, щекотали ему шею и лицо.
– Меня что… тошнило?..
– Пару раз вырвало морской водой. Могло быть и хуже.
Это оказался Марк, голый по пояс и босой; под ночным сумрачным небом, бледным от сплошных облаков, без единой звезды, его загорелое лицо казалось молочно-бледным. Все они были здесь, его друзья, – в задубевшей влажной одежде, с мокрыми волосами, но все они стояли вокруг него. Гай, Йосеф, чей голос Аллен принял едва ли не за ангельский (самый любимый, ноне вспомнить чей…), Клара, Марк, поддерживающий ее за плечи. Все мы умерли, подумал Аллен, все пятеро, и вот плывем куда-то на призрачном корабле, имя которому – смерть… Пусть так, сказал он себе и блаженно закрыл глаза, но тут новый приступ рвоты скрутил его резкой болью, и Гай едва успел помочь ему перегнуться через борт. Опускаясь обратно и вытирая губы, он ошалело обвел глазами взволнованные родные лица. В голове у него шумело.
– Ребята… Скажите мне… Мы точно живы?..
– Одно из двух. – Марк отступил на пару шагов и привалился спиной к высокой мачте, единственной мачте на корабле. – Либо мы живы, Божьей волей или каким-то другим чудом, либо мы узнаем много нового о посмертии. Например, что покойникам тоже свойственно блевать.
– Я думаю, что мы живы, – сказал Йосеф. Он присел рядом с Алленом, облокачиваясь на борт, и Аллен заметил впервые, что борта барки изнутри затянуты темным шелком. – Я уже думал над этим и не сразу мог разобраться, жив я или мертв. Я ведь первым попал сюда. Потом – Марк и Клара. Потом – Гай.
– А… Как же ты залез?..
– По рулевому веслу. Оно крепится у правого борта. А иных весел здесь нет.
– Куда же мы плывем?.. И… как?..
– Бог весть. – Йосеф пожал плечами. Тело его облепила уже высохшая, но задубелая от соли рубашка Лицо его было спокойно, настолько спокойно, насколько это вообще доступно человеческому существу. Будто этот иномирный корабль с одиноким огнем посреди враждебного темного моря и был тем, к чему Йосеф стремился всю жизнь. – Видно, это Господня воля, примем же все как есть. Будем радоваться спасению и готовиться исполнять Его волю и дальше.
– Вы видели надпись? – обратился Аллен ни к кому в отдельности, но ко всем, и ответ пришел от молчавшего до сих пор Гая:
– Да.
– И… как вы решились?
– С Божьей помощью, – пожал плечами Йосеф, поднимаясь на ноги. – Пойду на корму, посмотрю, что там. А то я не успел походить по кораблю – стоило на нем оказаться, как вы все откуда-то посыпались на мою голову…
– А я ни о каких надписях и не думал, – мрачно отозвался Марк, – я Клару спасал. Она почти сразу сознание потеряла. Только здесь мы с Йосефом ее в чувство привели.
Гай промолчал. Аллен попробовал встать, но ноги подвели его, и он съехал обратно, цепляясь за податливый шелк на борту. Гай поддержал его.
– Хочешь на корму?
Аллен кивнул, и Гай повел его, держа за талию. Плоская палуба вздыхала и чуть покачивалась под ногами. Темнота будто бы рассеялась, и в разрыве туч появилось круглое сияющее лицо луны. Что-то в этом было совершенно безумное, но Аллен не успел понять что – в этот миг с кормы донесся ликующий возглас Марка:
– Вот это да! Идите все сюда скорее!
Вся барка была длиной шагов вдвадцать-двадцать пять, и оставшиеся десять Аллен и Гай преодолели мгновенно.
Широкий белый плат – холщовая скатерть – покрывал плоское днище, и на нем стояла еда. Большие глиняные кувшины, вазы с фруктами, деревянный поднос с жарким. Чаша с медом. Хлеб – несколько (пять?) круглых караваев. Пять кубков на высоких ножках. Один большой канделябр посредине, и на нем – семь свечей, длинных восковых свечей, источавших слабый запах цветов.
– Ух ты… – только и смог выговорить Аллен. Наверное, в мире не осталось такой веши, которой он мог бы удивиться, и теперь он просто обрадовался. С этого момента он принял реальность этого (чуда? смерти?)… этого иллюзорного мира, куда-то влекущего их могучим потоком, и перестал сопротивляться. И мир принял его, обвивая сильными струями, взял в себя и повлек туда, куда было назначено.
Помолившись и поблагодарив неизвестно кого за гостеприимство, они сели за накрытую трапезу.
– Эх, вид у нас, жалко, неподобающий, – вздохнул Марк, – а то мы были бы совсем как рыцари из легенд Грааля… Помните, там тоже была барка…
– Да, на мне все совершенно мокрое, – зябко содрогаясь, ответил Гай. – Хотя, кажется, жаловаться нам просто грех…
У самой кормы под резным ограждением на борту стоял огромный сундук, накрытый полотнищем белого шелка. Клара открыла его в поисках чего-нибудь, чем зажечь свечи. «Раз корабль дал нам свечи, он даст нам и огня», – сказала она, откидывая тяжелую крышку, оказавшуюся не на запоре, – и восхищенно ахнула: сундук был полон одежд. Поверх них лежало огниво, настоящее огниво, и Странник в самом деле знал, как им пользоваться. Свечи запылали ровным пламенем, их медовый запах усилился, напоминая о неких прекрасных лугах, где, кажется, бывал во сне любой из пятерых. Вообще все происходящее напоминало сон – но настолько обостренно четкий, что по сравнению с ним вся прошлая явь казалась сном. Лица друзей осветило теплое, настоящее пламя, возвращая им живой цвет. В последнем порыве недоверия Аллен коснулся белой от соли ладонью огня свечи – и отдернул руку, зашипев от боли. Друзья оглянулись на него. Лица их светились. «До чего же они красивы, эти люди, – пораженно подумал Аллен. – Или просто так падает свет? Наверное, вот что значит – «видеть все в истинном свете»… Или я их просто люблю?..»
Через мгновение все уже запускали руки в ворох шелковистых, скользящих под пальцами тканей. Клара нашла для себя одежду, очень походившую на ее послушнический балахон – только не черный, а белый, из тонкой шерсти. Отойдя в сторону, она принялась переодеваться, освобождаясь от просоленных насквозь влажных джинсов и рубашки.
Марку полюбилась кожаная коричневая рубашка на шнуровке и такие же кожаные штаны. Нашел он для себя и высокие черные сапоги точно по размеру, с мягкими подошвами. Одежда его достигала колен, но по бокам были разрезы, как для верховой езды.
Гай оделся в зеленое, с какими-то сложными вышивками по вороту и рукавам. Аллен вытянул из-под самого низа ярко-алую одежду, своим пламенным цветом воскресившую его сны об Алане. Эта одежда была чуть ниже колен, с длинными, прорезанными посредине рукавами. Нижнюю рубашку он оставил прежнюю – она уже начала на нем высыхать, только вся затвердела от соли, особенно нашитый поверх трехполосый герб. Сапоги для него нашлись короткие, очень мягкие.
Последним к сундуку подошел Йосеф – и то последнее одеяние, которое лежало на дне, несомненно, ждало его. Это оказалась очень широкая белая альба, отороченная серебром, и алый крест был на ее груди. Йосеф с сомнением оглянулся на друзей, они же смотрели на него огромными торжественными глазами и дружно закивали на его вопросительный взгляд. Тогда он оделся и опоясался поясом странной формы, обнаруженным на дне, и Аллен смолчал, хотя знал, что это такое. Это был пояс для меча.
Он посмотрел на своих друзей, которых так изменила одежда, возвысив их и без того возвышенные черты. На какой-то миг Аллен увидел пред собою трех королей и королеву, почти ангельской красоты людей, в прекраснейшем из пиршественных залов; себя же он не видел. Наверное, мы все-таки умерли, усомнился он в последний раз, – на земле таких красивых лиц не бывает… Но это оставались они, его друзья, с которыми он спал в палатке и карабкался по камням скальника, которые мокли с ним под дождем и торговались на горском рынке. И языкастый Марк тут же укрепил это впечатление:
– Да-а, отлично, просто бродячий цирк на выезде. Кто в красном из них, кто в белом из них, а про зеленого Гая славный рыцарь Персиваль ничего не написаль, как ни жаль. Предлагаю: зеленого – за борт, чтоб картину не портил.
– Марк, – как-то очень задушевно протянул Гай, – ты не решил еще, мы живы или умерли?..
– Нахожусь в процессе решения. Аргументы есть в обе стороны. А что?..
– Вот тебе еще аргумент. – И Гай необычайно быстро и умело съездил другу по шее, в чем сказалась его многолетняя практика бытия старшим братом. – Думай сам, получают ли мертвецы по шее – или нет. Кстати, о коричневых там тоже ничего не говорилось…
Они сели за трапезу. Йосеф поклоном поблагодарил незримого дарителя за щедрость, перекрестил и преломил первый хлеб. За ним за еду принялись и остальные. В кувшинах оказалось белое вино и вода. Вскоре они насытились и сидели в молчании в пламени свечей, просто глядя друг на друга. Потом Аллен встал и пошел вдоль по барке, с благочестивым восхищением осматривая это чудо Господне. Ему хотелось побыть одному.
Он прошел мимо мачты, дивясь, что нет по бортам ни весел, ни скамеек для гребцов. Дивился он и белому парусу, полному ветра, хотя на море стояла тишина, и даже упавшую на лоб прядку светлых волос не мог откинуть легчайший бриз, обдувавший Алленово лицо. Однако парус был надут, полный неким собственным ветром, и барка быстро и бесшумно плыла сквозь ночь, рассекая водную тьму.
На толстом канате, протянутом от верхушки мачты к носу корабля, покачивался зацепленный крючком масляный светильник. Был он похож на лампаду, закрытую со всех сторон от ветра; у шестигранного металлического каркаса – стенки из стекла. В качающемся круге света, лежащем внизу, светлели два больших прямоугольных камня, возложенных один на другой, и меж ними виднелась рукоять меча.
Аллен присел на корточки, чтобы лучше разглядеть. Дивно красивая одноручная рукоять, прямая гарда, а лезвия не разглядеть – все скрыто меж плоскими камнями. Надпись витиеватыми, но ясными резными буквами шла по верхнему из них полукругом:
«Этот меч сможет извлечь и владеть им лишь тот, для кого он предназначен, достойнейший рыцарь из ныне живущих, тот, кому судьба приобщиться нетленного Света Грааля. Иной же не смей касаться его, ибо тогда нанесет он тебе такую рану, что лучше б тебе и не рождаться на свет».
«Ох, я и не собирался, – быстро подумал Аллен, пряча руки за спину. – Я знаю, что это точно не я. Не я достойнейший. Бог с ним, с этим мечом, я трогать его не хочу». Отойдя от меча с опаской – или с величайшим, почти благоговейным почтением, – он посмотрел на него издали, чувствуя себя очень маленьким персонажем невыразимо большой сказки. Казалось, на него смотрят; но не люди, а кто-то – или что-то – большее. Аллену стало страшно, хотя то, что смотрело, по его ощущениям совсем не было злым. Просто оно казалось слишком огромным для него, и Аллен захотел очутиться рядом с кем-нибудь из друзей. Интересно, а они видели меч?.. Он уже открыл было рот, чтобы позвать, – но тут услышал быстро приближающиеся голоса, и рот его сам собой захлопнулся, как коробка. Это были Йосеф и Клара.
– …Да, отец Йосеф. Это то, о чем я хотела вас попросить.
Уже по одному этому обращению Аллен понял, что происходит нечто крайне важное, и отступил в тень, к мачте, не желая мешать. Они приблизились – оба белые, оба в длинных одеждах. Аллен вовсе не собирался прятаться, просто не успел тихо уйти сразу, а потом, когда они остановились в покачивающемся круге света, уходить было уже поздно. Так, чтобы не потревожить их и не прервать, – невозможно.
– Клара, но я не знаю, как это делается. Мне никогда не приходилось такого совершать.
– Но ведь отпевать мертвого вам тоже не приходилось. И принимать исповедь у покойников. И плавать на волшебной барке без гребцов.
– Я, должно быть, не имею такого права. Даже если забыть, что я – отлученный от таинств священник, это должен делать, кажется, настоятель монастыря. И твой испытательный срок еще не прошел.
– Отец Йосеф. – Твердый голос Клары внезапно стал умоляющим. – Нет больше срока. Ведь мы оба понимаем, что вряд ли вернемся. Вряд ли я когда-нибудь увижу свою настоятельницу… и пусть будет так. Теперь мы ничего не знаем, Господь Своей рукой несет нас через море в темноте – и я даже не знаю твердо, жива я или умерла. А если я и жива, то что мы увидим, когда рассветет, и будем ли живы после этого?.. Отец Йосеф, если я умру, я хочу умереть, стоя на своем Пути. Я смогу принять что угодно, но принимать это хочу, будучи монахиней.
Аллен невольно содрогнулся. Так вот о чем она так горячо молит священника! Его сестра желает принять постриг – прямо сейчас, в эту ночь, наводящую на мысль, что других ночей может и не быть.
Монашество Клары, сама эта возможность как-то всегда отодвигалась его сознанием на задний план – особенно на время похода, когда об этом не напоминала даже ее одежда. Но сейчас он увидел то, на что всю дорогу предпочитал закрывать глаза, – что у Клары тоже есть Путь, отличный от всех других, ее мечта, ее любовь, куда более сильная, чем он, ее брат. Любовь, которой она не изменяла никогда.
Внезапно Клара, увидев что-то в лице своего спутника, упала на колени. Аллен резко отвернулся, дернувшись от неловкости за нее, и не увидел, как она обняла своими прозрачными руками колени священника.
– Отец Йосеф, пожалуйста… Прошу вас. Примите мои обеты. Иного бы я не желала во всей моей жизни. Постригите меня.
– Клара… Перестань, сестра. Прекрати. Я сделаю, что ты просишь. Сделаю, как могу. Хотя мне даже нечем тебя постричь… – Йосеф безнадежно огляделся, и лицо его вдруг вспыхнуло радостью. – О! Подожди-ка… Кажется, я нашел…
И прежде чем Аллен, оборачиваясь на звук, успел понять, что происходит, прежде чем с губ его успел сорваться предостерегающий вскрик, Йосеф, наклонившись, одним быстрым движением выхватил заклятый меч из тесного его ложа. Аллен услышал только, как металл вжикнул о камни. Надписи Йосеф не заметил. Невнятной надписи, белой по белому, в колеблющемся свете фонаря. Близорукий Йосеф, чьи очки разбились и потерялись еще в прошлой жизни…
Аллен беззвучно перевел дыхание. Он просто смотрел на человека, стоящего перед ним, чувствуя сильное желание опуститься на колени. Но на его глазах совершилось что-то неимоверно важное, так что он даже не мог пошевелиться. Достойнейший рыцарь из ныне живущих. Вот, значит, как.
Йосеф поднял руку с мечом, по всей длине блеснувшим светом. Клара наклонила голову, как на плахе. Но казнили не Клару – это умирала ее мирская жизнь. Длинные черные волосы, такие светлые на свету и темные в тенях, блестящие своим собственным блеском, извивами тени упали на дощатую палубу. Клара подняла голову – маленькую и темную, с по-мальчишески тонкой шейкой. Аллен не видел ее глаз.
Вдруг он понял, что больше не может терпеть. Он даже не знал толком, боль или радость были причиной столь сильного всплеска, но, закрыв лицо руками, он бросился прочь, не пытаясь более остаться незамеченным – лишь бы не… И он все-таки успел. Ни Йосеф, ни Клара не шелохнулись, когда он, чуть не налетев на мачту, в темноте пробежал короткий путь до кормы и там, бросившись на колени, спрятал лицо в шелковых складках на борту и в голос разрыдался.
Марк и Гай, сидевшие за остатками трапезы с кубками в руках, вскочили и кинулись к нему. Пламя свечей коротко мигнуло. Марк обхватил друга за плечи, Гай сунул ему в руку свой кубок – там оказалось вино. Одновременно они наперебой спрашивали, что случилось. Стуча зубами о серебряный край, Аллен отпил несколько глотков, легкое тепло пробежало по его горлу и коснулось сердца. Он улыбнулся друзьям, как смог, и хотел было объяснить, что все хорошо, все очень хорошо, просто не так, как прежде, – и не успел. Потому что появились они.
Йосеф вел за руку Клару, шедшую ровно и радостно, с покрытой капюшоном головой. В другой руке – в правой – Йосеф держал меч. Лица пришедших были просветленными и очень серьезными.
– Мы хотим сказать вам, – начал Йосеф, но оборвал себя и посмотрел на Клару. Та улыбнулась – так, что все скорбящие мира должны были бы просто затанцевать от радости при виде ее улыбки – и откинула свой белый капюшон.
– Друзья, порадуйтесь за меня. Я приняла постриг. Теперь я – невеста Христова.
Глаза Гая едва не вылезли из орбит. Он смотрел то на Клару, вновь покрывающую голову, то на меч. Меч в руке Йосефа. Меч, который он держал неловко и с трудом – так давала себя знать растревоженная рана.
– Йосеф… Меч… Он откуда? Он… оттуда?..
– Он лежал меж двух камней. Я достал его, решив, что на богоугодное дело можно будет его взять. Ты считаешь, теперь нужно положить его обратно?..
– Да не в том дело! – возопил Гай, вскакивая, и голос его разнесся в морской тишине, отзываясь в холодных волнах. – Ты надпись на камне видел?..
– Нет, не разглядел. А что там за надпись была?..
Гай, которого история с мечом поразила, кажется, больше, чем монашество Клары, с нечленораздельным воплем схватил Йосефа за руку и потащил его на нос корабля. Аллен и Клара, по дороге тоже инстинктивно соединив ладони, поспешили за ними. Один Марк не двинулся с места и так и остался в неловкой позе у шелкового борта барки, сцепив руки замком, и в свете семи свечей лицо его оставалось неподвижным, как мертвое.
Новый нечленораздельный вопль Гая заставил Аллена ускорить шаги. Светильник чуть поскрипывал о веревку, слегка качаясь из стороны в сторону, и, наклонившись, Аллеи не увидел на шершавой плоской поверхности камня ничего.
– Здесь была надпись! – Гай ощупал камень руками, повернул к друзьям пылающее лицо. – Я клянусь чем угодно, что видел ее!
– Я тоже видел, – подтвердил Аллен, опускаясь возле камня на колени. – Даже могу процитировать. «Этот меч достанет… или вынет – только достойнейший рыцарь из ныне живущих. Иному же лучше его не касаться…»
– «Ибо ему тогда он нанесет такую рану, что лучше б тот и не рождался на свет», – подхватил Гай, глядя на Йосефа невыразимо преданным взглядом, как юный Гарет на Ланселота. – Или что-то в этом роде, Йосеф. Там было так написано. Мы видели это. Просто теперь надпись исчезла. Я хотел взять меч – но увидел надпись и не решился…
– И я тоже, – вставил Аллен, глядя на Йосефа снизу вверх. – Ты его извлек. Значит, это ты – достойнейший.
– Я не рыцарь. – Лицо Йосефа было сурово, а голос – тверд. – И если бы я видел эти слова, я к мечу и не прикоснулся бы. Надеюсь, что меня простят за незнание. Сейчас же я хочу положить его на место, пусть ждет своего часа.
Он потянулся к камню, но Аллен и Гай, так и стоявшие на коленях, одновременно удержали его руку.
– Йосеф, нет, пожалуйста! Если бы это был не ты, ты не смог бы его достать. Так должно быть, не отказывайся.
– Он твой, – вторил Гай. – Ты должен оставить его. Пожалуйста, прими это как данность. Ты же видишь, надпись исчезла – значит, пророчество свершилось.
– Йосеф, прошу тебя, – вступила и Клара, стоявшая у него за плечом. – Это, должно быть, очень важно. Таких случайностей не бывает.
– Я же даже не умею им пользоваться, – растерянно сказал Йосеф, глядя на оружие в своей руке, совершенное в грозной красоте. – Я взял его вместо креста – когда благословлял Клару по принесении обетов и давал ей его целовать. Применительно ко мне слово «рыцарь», хоть дважды «достойнейший», – это же насмешка какая-то!.. Кроме того, у меня болит рука… Может, ты его возьмешь?.. – Он протянул меч Аллену, перехватив его рукоятью вперед. – Ты хоть как-то знаешь, что с этим делают… Теперь, когда он извлечен, в нем, я думаю, нет никакого проклятия…
Аллен испуганно замотал головой, пряча обе руки за спину.
– Нет, нет, Йосеф. Он твой. Может, и не нужно будет ничего делать, просто ты должен его носить. Надень его на пояс, у тебя же специальный пояс с петлей для меча.
– Ну хорошо, если вас это ободрит, я возьму его. – Йосеф воззрился на свой пояс, ища, как приладить оружие. – Но это ваша воля, не моя. Не нужно на меня так смотреть, друзья, прошу вас. Помните, что этот меч настолько же мой, насколько ваш. Аллен… Ты не знаешь, как его сюда просунуть?.. Первый раз имею дело с такими вещами…
– Здесь потребны ножны. – Аллен, все так же стоя на коленях, но теперь развернувшись к Йосефу, исследовал его пояс. – Ножен у нас нет, значит, сгодится любая веревочная петля. Конечно, не очень красиво будет, но так тоже можно… Есть у кого-нибудь веревка?..
Веревки не было. Гай предложил снять с себя пояс и разрезать, но Клара его остановила.
– Не надо. Я знаю, как сделать лучше… и правильнее.
Она подняла с дощатой палубы нечто, свернувшееся черной змеей. Нечто, о чем все забыли. Свои волосы.
Аллен просиял. Сбывались самые любимые, самые сокровенные его сказки, и сказки эти говорили о Граале. Он почувствовал как бы близкое сильное тепло, некое властное притяжение – гак слепой видит солнце, так иголка чувствует, где магнит. Это было дуновение Пути – с того его конца, который касается Цели.
Волна под рукой ночного ветра поднялась и в очередной раз накрыла его с головой. Он успел хватануть воздуха, но недостаточно; вода на миг ослепила и оглушила его, перевернув, как сухой листок, и он увидел свое тело со стороны – тонкую фигурку, белую на черном, под углом идущую в бездну, и успел пожалеть себя, как стороннего человека. Но море выплюнуло его вовне, и он, едва не захлебнувшись, жадно втягивая воздух, замотал головой по ту сторону дробящегося черного стекла, одновременно откашливая воду. Вода была соленая и жесткая. Он был уверен, что смерть его близка.
Кусок белого дерева, за который он цеплялся поначалу, вскоре пришлось отбросить в сторону – вражеский корабль еще долго кружил неподалеку, высвечивая и убивая на воде оставшихся в живых. Все более или менее яркое привлекало их внимание, но белую рубашку он все-таки не снял. Не смог. И когда в море разверзлась пасть и его потащило в эту черную воронку, он успел помолиться. Но потом оказалось, что он все еще жив.
Одинокий огонь. Он появился из непроглядной шевелящейся черноты и теперь медленно двигался вперед, плыл меж двумя темнотами, как живая звездочка. Он светил теплым желтоватым светом. Он был. «Это, наверное, моя смерть», – отстранение подумал Аллен, прикрывая глаза от новой катящейся волны. Но волна схлынула, зрение вернулось, а огонь остался. Более того, он делался все больше и яснее, он явно приближался к Аллену. Он не просто так висел в воздухе – за ним угадывалось смутное очертание судна, и был некий клочок словно бы грязного тумана над ним – верно, парус. Ослепительная вспышка надежды озарила разум человека, который успел несколько раз умереть за последнюю пару часов, и из последних сил, не растрачиваясь на движения почти сведенных болью усталости членов, он закричал. Уворачиваясь и не давая новой волне накрыть себя с головой, крикнул еще и еще.
Корабль – а это и в самом деле оказался корабль – уже подходил; в темноте, расступавшейся перед ним, расплывчато белел его широкий парус. Аллен увидел, что корабль сей странен – не было на нем никого, не слышалось ни ударов весел, ни голосов, лишь вода шуршала, пропуская вперед его тяжелое деревянное тело, да поскрипывал, качаясь, светильник на носу. Большая ладья, каких не бывает на свете, медленно шла на Аллена, и он, не сомневаясь в том, что барка истинна, усомнился – не умер ли он уже. Что, если смерть может являться в образе ладьи?..
Барка подошла совсем близко; буквы, резные буквы у нее на носу внезапно ярко загорелись, будто написанные огнем. И изможденный пловец, у которого не осталось ни сил, ни надежды, чтобы удивляться, прочитал весть корабля, сияющую в морской непроглядной ночи.
«О ты, кто не имеет в сердце своем довольно веры, не ступай на Мой борт, дабы не принять ужасной смерти. Ибо Я и есть вера, и вера – имя Мое».
«Моя ужасная смерть так и так близка», – подумал Аллен, в последнем рывке отталкиваясь от воды, чтобы коснуться шершавого борта; но одна мысль ударила его изнутри, лишая движение смысла, а надежду – сути: есть не только смерть тела. Есть еще и худшая смерть. Но «если веры во мне нет, то я и не хочу более жить, пусть будет, что будет» – и Аллен, на секунду стиснув в кулаке нательный крестик, дернулся к барке, проходившей в своем безмолвии мимо него. Ее темный борт в тяжелом движении ободрал ему ладони, и Аллен, давясь слезами бессилия и соленой водой, вскрикнул от боли и безнадежности. В этот миг голос – самый прекрасный голос в мире – позвал его с барки, говоря:
– Эгей, за бортом, держись! Руку видишь?..
Аллен, выгибаясь, вцепился в спасительную ладонь, в крепкую горячую руку, а потом другие руки – человеческие, человеческие! – подхватили его, помогая взобраться на борт. Как только подогнувшиеся от усталости его колени коснулись сухих, таких жестких и настоящих досок палубы, мир завертелся вокруг и перестал существовать.
– М-м… Меня… Я жив?..
– Жив, – ответила Клара, склонившаяся над ним. Ее влажные распущенные волосы, свешиваясь с плеч, щекотали ему шею и лицо.
– Меня что… тошнило?..
– Пару раз вырвало морской водой. Могло быть и хуже.
Это оказался Марк, голый по пояс и босой; под ночным сумрачным небом, бледным от сплошных облаков, без единой звезды, его загорелое лицо казалось молочно-бледным. Все они были здесь, его друзья, – в задубевшей влажной одежде, с мокрыми волосами, но все они стояли вокруг него. Гай, Йосеф, чей голос Аллен принял едва ли не за ангельский (самый любимый, ноне вспомнить чей…), Клара, Марк, поддерживающий ее за плечи. Все мы умерли, подумал Аллен, все пятеро, и вот плывем куда-то на призрачном корабле, имя которому – смерть… Пусть так, сказал он себе и блаженно закрыл глаза, но тут новый приступ рвоты скрутил его резкой болью, и Гай едва успел помочь ему перегнуться через борт. Опускаясь обратно и вытирая губы, он ошалело обвел глазами взволнованные родные лица. В голове у него шумело.
– Ребята… Скажите мне… Мы точно живы?..
– Одно из двух. – Марк отступил на пару шагов и привалился спиной к высокой мачте, единственной мачте на корабле. – Либо мы живы, Божьей волей или каким-то другим чудом, либо мы узнаем много нового о посмертии. Например, что покойникам тоже свойственно блевать.
– Я думаю, что мы живы, – сказал Йосеф. Он присел рядом с Алленом, облокачиваясь на борт, и Аллен заметил впервые, что борта барки изнутри затянуты темным шелком. – Я уже думал над этим и не сразу мог разобраться, жив я или мертв. Я ведь первым попал сюда. Потом – Марк и Клара. Потом – Гай.
– А… Как же ты залез?..
– По рулевому веслу. Оно крепится у правого борта. А иных весел здесь нет.
– Куда же мы плывем?.. И… как?..
– Бог весть. – Йосеф пожал плечами. Тело его облепила уже высохшая, но задубелая от соли рубашка Лицо его было спокойно, настолько спокойно, насколько это вообще доступно человеческому существу. Будто этот иномирный корабль с одиноким огнем посреди враждебного темного моря и был тем, к чему Йосеф стремился всю жизнь. – Видно, это Господня воля, примем же все как есть. Будем радоваться спасению и готовиться исполнять Его волю и дальше.
– Вы видели надпись? – обратился Аллен ни к кому в отдельности, но ко всем, и ответ пришел от молчавшего до сих пор Гая:
– Да.
– И… как вы решились?
– С Божьей помощью, – пожал плечами Йосеф, поднимаясь на ноги. – Пойду на корму, посмотрю, что там. А то я не успел походить по кораблю – стоило на нем оказаться, как вы все откуда-то посыпались на мою голову…
– А я ни о каких надписях и не думал, – мрачно отозвался Марк, – я Клару спасал. Она почти сразу сознание потеряла. Только здесь мы с Йосефом ее в чувство привели.
Гай промолчал. Аллен попробовал встать, но ноги подвели его, и он съехал обратно, цепляясь за податливый шелк на борту. Гай поддержал его.
– Хочешь на корму?
Аллен кивнул, и Гай повел его, держа за талию. Плоская палуба вздыхала и чуть покачивалась под ногами. Темнота будто бы рассеялась, и в разрыве туч появилось круглое сияющее лицо луны. Что-то в этом было совершенно безумное, но Аллен не успел понять что – в этот миг с кормы донесся ликующий возглас Марка:
– Вот это да! Идите все сюда скорее!
Вся барка была длиной шагов вдвадцать-двадцать пять, и оставшиеся десять Аллен и Гай преодолели мгновенно.
Широкий белый плат – холщовая скатерть – покрывал плоское днище, и на нем стояла еда. Большие глиняные кувшины, вазы с фруктами, деревянный поднос с жарким. Чаша с медом. Хлеб – несколько (пять?) круглых караваев. Пять кубков на высоких ножках. Один большой канделябр посредине, и на нем – семь свечей, длинных восковых свечей, источавших слабый запах цветов.
– Ух ты… – только и смог выговорить Аллен. Наверное, в мире не осталось такой веши, которой он мог бы удивиться, и теперь он просто обрадовался. С этого момента он принял реальность этого (чуда? смерти?)… этого иллюзорного мира, куда-то влекущего их могучим потоком, и перестал сопротивляться. И мир принял его, обвивая сильными струями, взял в себя и повлек туда, куда было назначено.
Помолившись и поблагодарив неизвестно кого за гостеприимство, они сели за накрытую трапезу.
– Эх, вид у нас, жалко, неподобающий, – вздохнул Марк, – а то мы были бы совсем как рыцари из легенд Грааля… Помните, там тоже была барка…
– Да, на мне все совершенно мокрое, – зябко содрогаясь, ответил Гай. – Хотя, кажется, жаловаться нам просто грех…
У самой кормы под резным ограждением на борту стоял огромный сундук, накрытый полотнищем белого шелка. Клара открыла его в поисках чего-нибудь, чем зажечь свечи. «Раз корабль дал нам свечи, он даст нам и огня», – сказала она, откидывая тяжелую крышку, оказавшуюся не на запоре, – и восхищенно ахнула: сундук был полон одежд. Поверх них лежало огниво, настоящее огниво, и Странник в самом деле знал, как им пользоваться. Свечи запылали ровным пламенем, их медовый запах усилился, напоминая о неких прекрасных лугах, где, кажется, бывал во сне любой из пятерых. Вообще все происходящее напоминало сон – но настолько обостренно четкий, что по сравнению с ним вся прошлая явь казалась сном. Лица друзей осветило теплое, настоящее пламя, возвращая им живой цвет. В последнем порыве недоверия Аллен коснулся белой от соли ладонью огня свечи – и отдернул руку, зашипев от боли. Друзья оглянулись на него. Лица их светились. «До чего же они красивы, эти люди, – пораженно подумал Аллен. – Или просто так падает свет? Наверное, вот что значит – «видеть все в истинном свете»… Или я их просто люблю?..»
Через мгновение все уже запускали руки в ворох шелковистых, скользящих под пальцами тканей. Клара нашла для себя одежду, очень походившую на ее послушнический балахон – только не черный, а белый, из тонкой шерсти. Отойдя в сторону, она принялась переодеваться, освобождаясь от просоленных насквозь влажных джинсов и рубашки.
Марку полюбилась кожаная коричневая рубашка на шнуровке и такие же кожаные штаны. Нашел он для себя и высокие черные сапоги точно по размеру, с мягкими подошвами. Одежда его достигала колен, но по бокам были разрезы, как для верховой езды.
Гай оделся в зеленое, с какими-то сложными вышивками по вороту и рукавам. Аллен вытянул из-под самого низа ярко-алую одежду, своим пламенным цветом воскресившую его сны об Алане. Эта одежда была чуть ниже колен, с длинными, прорезанными посредине рукавами. Нижнюю рубашку он оставил прежнюю – она уже начала на нем высыхать, только вся затвердела от соли, особенно нашитый поверх трехполосый герб. Сапоги для него нашлись короткие, очень мягкие.
Последним к сундуку подошел Йосеф – и то последнее одеяние, которое лежало на дне, несомненно, ждало его. Это оказалась очень широкая белая альба, отороченная серебром, и алый крест был на ее груди. Йосеф с сомнением оглянулся на друзей, они же смотрели на него огромными торжественными глазами и дружно закивали на его вопросительный взгляд. Тогда он оделся и опоясался поясом странной формы, обнаруженным на дне, и Аллен смолчал, хотя знал, что это такое. Это был пояс для меча.
Он посмотрел на своих друзей, которых так изменила одежда, возвысив их и без того возвышенные черты. На какой-то миг Аллен увидел пред собою трех королей и королеву, почти ангельской красоты людей, в прекраснейшем из пиршественных залов; себя же он не видел. Наверное, мы все-таки умерли, усомнился он в последний раз, – на земле таких красивых лиц не бывает… Но это оставались они, его друзья, с которыми он спал в палатке и карабкался по камням скальника, которые мокли с ним под дождем и торговались на горском рынке. И языкастый Марк тут же укрепил это впечатление:
– Да-а, отлично, просто бродячий цирк на выезде. Кто в красном из них, кто в белом из них, а про зеленого Гая славный рыцарь Персиваль ничего не написаль, как ни жаль. Предлагаю: зеленого – за борт, чтоб картину не портил.
– Марк, – как-то очень задушевно протянул Гай, – ты не решил еще, мы живы или умерли?..
– Нахожусь в процессе решения. Аргументы есть в обе стороны. А что?..
– Вот тебе еще аргумент. – И Гай необычайно быстро и умело съездил другу по шее, в чем сказалась его многолетняя практика бытия старшим братом. – Думай сам, получают ли мертвецы по шее – или нет. Кстати, о коричневых там тоже ничего не говорилось…
Они сели за трапезу. Йосеф поклоном поблагодарил незримого дарителя за щедрость, перекрестил и преломил первый хлеб. За ним за еду принялись и остальные. В кувшинах оказалось белое вино и вода. Вскоре они насытились и сидели в молчании в пламени свечей, просто глядя друг на друга. Потом Аллен встал и пошел вдоль по барке, с благочестивым восхищением осматривая это чудо Господне. Ему хотелось побыть одному.
Он прошел мимо мачты, дивясь, что нет по бортам ни весел, ни скамеек для гребцов. Дивился он и белому парусу, полному ветра, хотя на море стояла тишина, и даже упавшую на лоб прядку светлых волос не мог откинуть легчайший бриз, обдувавший Алленово лицо. Однако парус был надут, полный неким собственным ветром, и барка быстро и бесшумно плыла сквозь ночь, рассекая водную тьму.
На толстом канате, протянутом от верхушки мачты к носу корабля, покачивался зацепленный крючком масляный светильник. Был он похож на лампаду, закрытую со всех сторон от ветра; у шестигранного металлического каркаса – стенки из стекла. В качающемся круге света, лежащем внизу, светлели два больших прямоугольных камня, возложенных один на другой, и меж ними виднелась рукоять меча.
Аллен присел на корточки, чтобы лучше разглядеть. Дивно красивая одноручная рукоять, прямая гарда, а лезвия не разглядеть – все скрыто меж плоскими камнями. Надпись витиеватыми, но ясными резными буквами шла по верхнему из них полукругом:
«Этот меч сможет извлечь и владеть им лишь тот, для кого он предназначен, достойнейший рыцарь из ныне живущих, тот, кому судьба приобщиться нетленного Света Грааля. Иной же не смей касаться его, ибо тогда нанесет он тебе такую рану, что лучше б тебе и не рождаться на свет».
«Ох, я и не собирался, – быстро подумал Аллен, пряча руки за спину. – Я знаю, что это точно не я. Не я достойнейший. Бог с ним, с этим мечом, я трогать его не хочу». Отойдя от меча с опаской – или с величайшим, почти благоговейным почтением, – он посмотрел на него издали, чувствуя себя очень маленьким персонажем невыразимо большой сказки. Казалось, на него смотрят; но не люди, а кто-то – или что-то – большее. Аллену стало страшно, хотя то, что смотрело, по его ощущениям совсем не было злым. Просто оно казалось слишком огромным для него, и Аллен захотел очутиться рядом с кем-нибудь из друзей. Интересно, а они видели меч?.. Он уже открыл было рот, чтобы позвать, – но тут услышал быстро приближающиеся голоса, и рот его сам собой захлопнулся, как коробка. Это были Йосеф и Клара.
– …Да, отец Йосеф. Это то, о чем я хотела вас попросить.
Уже по одному этому обращению Аллен понял, что происходит нечто крайне важное, и отступил в тень, к мачте, не желая мешать. Они приблизились – оба белые, оба в длинных одеждах. Аллен вовсе не собирался прятаться, просто не успел тихо уйти сразу, а потом, когда они остановились в покачивающемся круге света, уходить было уже поздно. Так, чтобы не потревожить их и не прервать, – невозможно.
– Клара, но я не знаю, как это делается. Мне никогда не приходилось такого совершать.
– Но ведь отпевать мертвого вам тоже не приходилось. И принимать исповедь у покойников. И плавать на волшебной барке без гребцов.
– Я, должно быть, не имею такого права. Даже если забыть, что я – отлученный от таинств священник, это должен делать, кажется, настоятель монастыря. И твой испытательный срок еще не прошел.
– Отец Йосеф. – Твердый голос Клары внезапно стал умоляющим. – Нет больше срока. Ведь мы оба понимаем, что вряд ли вернемся. Вряд ли я когда-нибудь увижу свою настоятельницу… и пусть будет так. Теперь мы ничего не знаем, Господь Своей рукой несет нас через море в темноте – и я даже не знаю твердо, жива я или умерла. А если я и жива, то что мы увидим, когда рассветет, и будем ли живы после этого?.. Отец Йосеф, если я умру, я хочу умереть, стоя на своем Пути. Я смогу принять что угодно, но принимать это хочу, будучи монахиней.
Аллен невольно содрогнулся. Так вот о чем она так горячо молит священника! Его сестра желает принять постриг – прямо сейчас, в эту ночь, наводящую на мысль, что других ночей может и не быть.
Монашество Клары, сама эта возможность как-то всегда отодвигалась его сознанием на задний план – особенно на время похода, когда об этом не напоминала даже ее одежда. Но сейчас он увидел то, на что всю дорогу предпочитал закрывать глаза, – что у Клары тоже есть Путь, отличный от всех других, ее мечта, ее любовь, куда более сильная, чем он, ее брат. Любовь, которой она не изменяла никогда.
Внезапно Клара, увидев что-то в лице своего спутника, упала на колени. Аллен резко отвернулся, дернувшись от неловкости за нее, и не увидел, как она обняла своими прозрачными руками колени священника.
– Отец Йосеф, пожалуйста… Прошу вас. Примите мои обеты. Иного бы я не желала во всей моей жизни. Постригите меня.
– Клара… Перестань, сестра. Прекрати. Я сделаю, что ты просишь. Сделаю, как могу. Хотя мне даже нечем тебя постричь… – Йосеф безнадежно огляделся, и лицо его вдруг вспыхнуло радостью. – О! Подожди-ка… Кажется, я нашел…
И прежде чем Аллен, оборачиваясь на звук, успел понять, что происходит, прежде чем с губ его успел сорваться предостерегающий вскрик, Йосеф, наклонившись, одним быстрым движением выхватил заклятый меч из тесного его ложа. Аллен услышал только, как металл вжикнул о камни. Надписи Йосеф не заметил. Невнятной надписи, белой по белому, в колеблющемся свете фонаря. Близорукий Йосеф, чьи очки разбились и потерялись еще в прошлой жизни…
Аллен беззвучно перевел дыхание. Он просто смотрел на человека, стоящего перед ним, чувствуя сильное желание опуститься на колени. Но на его глазах совершилось что-то неимоверно важное, так что он даже не мог пошевелиться. Достойнейший рыцарь из ныне живущих. Вот, значит, как.
Йосеф поднял руку с мечом, по всей длине блеснувшим светом. Клара наклонила голову, как на плахе. Но казнили не Клару – это умирала ее мирская жизнь. Длинные черные волосы, такие светлые на свету и темные в тенях, блестящие своим собственным блеском, извивами тени упали на дощатую палубу. Клара подняла голову – маленькую и темную, с по-мальчишески тонкой шейкой. Аллен не видел ее глаз.
Вдруг он понял, что больше не может терпеть. Он даже не знал толком, боль или радость были причиной столь сильного всплеска, но, закрыв лицо руками, он бросился прочь, не пытаясь более остаться незамеченным – лишь бы не… И он все-таки успел. Ни Йосеф, ни Клара не шелохнулись, когда он, чуть не налетев на мачту, в темноте пробежал короткий путь до кормы и там, бросившись на колени, спрятал лицо в шелковых складках на борту и в голос разрыдался.
Марк и Гай, сидевшие за остатками трапезы с кубками в руках, вскочили и кинулись к нему. Пламя свечей коротко мигнуло. Марк обхватил друга за плечи, Гай сунул ему в руку свой кубок – там оказалось вино. Одновременно они наперебой спрашивали, что случилось. Стуча зубами о серебряный край, Аллен отпил несколько глотков, легкое тепло пробежало по его горлу и коснулось сердца. Он улыбнулся друзьям, как смог, и хотел было объяснить, что все хорошо, все очень хорошо, просто не так, как прежде, – и не успел. Потому что появились они.
Йосеф вел за руку Клару, шедшую ровно и радостно, с покрытой капюшоном головой. В другой руке – в правой – Йосеф держал меч. Лица пришедших были просветленными и очень серьезными.
– Мы хотим сказать вам, – начал Йосеф, но оборвал себя и посмотрел на Клару. Та улыбнулась – так, что все скорбящие мира должны были бы просто затанцевать от радости при виде ее улыбки – и откинула свой белый капюшон.
– Друзья, порадуйтесь за меня. Я приняла постриг. Теперь я – невеста Христова.
Глаза Гая едва не вылезли из орбит. Он смотрел то на Клару, вновь покрывающую голову, то на меч. Меч в руке Йосефа. Меч, который он держал неловко и с трудом – так давала себя знать растревоженная рана.
– Йосеф… Меч… Он откуда? Он… оттуда?..
– Он лежал меж двух камней. Я достал его, решив, что на богоугодное дело можно будет его взять. Ты считаешь, теперь нужно положить его обратно?..
– Да не в том дело! – возопил Гай, вскакивая, и голос его разнесся в морской тишине, отзываясь в холодных волнах. – Ты надпись на камне видел?..
– Нет, не разглядел. А что там за надпись была?..
Гай, которого история с мечом поразила, кажется, больше, чем монашество Клары, с нечленораздельным воплем схватил Йосефа за руку и потащил его на нос корабля. Аллен и Клара, по дороге тоже инстинктивно соединив ладони, поспешили за ними. Один Марк не двинулся с места и так и остался в неловкой позе у шелкового борта барки, сцепив руки замком, и в свете семи свечей лицо его оставалось неподвижным, как мертвое.
Новый нечленораздельный вопль Гая заставил Аллена ускорить шаги. Светильник чуть поскрипывал о веревку, слегка качаясь из стороны в сторону, и, наклонившись, Аллеи не увидел на шершавой плоской поверхности камня ничего.
– Здесь была надпись! – Гай ощупал камень руками, повернул к друзьям пылающее лицо. – Я клянусь чем угодно, что видел ее!
– Я тоже видел, – подтвердил Аллен, опускаясь возле камня на колени. – Даже могу процитировать. «Этот меч достанет… или вынет – только достойнейший рыцарь из ныне живущих. Иному же лучше его не касаться…»
– «Ибо ему тогда он нанесет такую рану, что лучше б тот и не рождался на свет», – подхватил Гай, глядя на Йосефа невыразимо преданным взглядом, как юный Гарет на Ланселота. – Или что-то в этом роде, Йосеф. Там было так написано. Мы видели это. Просто теперь надпись исчезла. Я хотел взять меч – но увидел надпись и не решился…
– И я тоже, – вставил Аллен, глядя на Йосефа снизу вверх. – Ты его извлек. Значит, это ты – достойнейший.
– Я не рыцарь. – Лицо Йосефа было сурово, а голос – тверд. – И если бы я видел эти слова, я к мечу и не прикоснулся бы. Надеюсь, что меня простят за незнание. Сейчас же я хочу положить его на место, пусть ждет своего часа.
Он потянулся к камню, но Аллен и Гай, так и стоявшие на коленях, одновременно удержали его руку.
– Йосеф, нет, пожалуйста! Если бы это был не ты, ты не смог бы его достать. Так должно быть, не отказывайся.
– Он твой, – вторил Гай. – Ты должен оставить его. Пожалуйста, прими это как данность. Ты же видишь, надпись исчезла – значит, пророчество свершилось.
– Йосеф, прошу тебя, – вступила и Клара, стоявшая у него за плечом. – Это, должно быть, очень важно. Таких случайностей не бывает.
– Я же даже не умею им пользоваться, – растерянно сказал Йосеф, глядя на оружие в своей руке, совершенное в грозной красоте. – Я взял его вместо креста – когда благословлял Клару по принесении обетов и давал ей его целовать. Применительно ко мне слово «рыцарь», хоть дважды «достойнейший», – это же насмешка какая-то!.. Кроме того, у меня болит рука… Может, ты его возьмешь?.. – Он протянул меч Аллену, перехватив его рукоятью вперед. – Ты хоть как-то знаешь, что с этим делают… Теперь, когда он извлечен, в нем, я думаю, нет никакого проклятия…
Аллен испуганно замотал головой, пряча обе руки за спину.
– Нет, нет, Йосеф. Он твой. Может, и не нужно будет ничего делать, просто ты должен его носить. Надень его на пояс, у тебя же специальный пояс с петлей для меча.
– Ну хорошо, если вас это ободрит, я возьму его. – Йосеф воззрился на свой пояс, ища, как приладить оружие. – Но это ваша воля, не моя. Не нужно на меня так смотреть, друзья, прошу вас. Помните, что этот меч настолько же мой, насколько ваш. Аллен… Ты не знаешь, как его сюда просунуть?.. Первый раз имею дело с такими вещами…
– Здесь потребны ножны. – Аллен, все так же стоя на коленях, но теперь развернувшись к Йосефу, исследовал его пояс. – Ножен у нас нет, значит, сгодится любая веревочная петля. Конечно, не очень красиво будет, но так тоже можно… Есть у кого-нибудь веревка?..
Веревки не было. Гай предложил снять с себя пояс и разрезать, но Клара его остановила.
– Не надо. Я знаю, как сделать лучше… и правильнее.
Она подняла с дощатой палубы нечто, свернувшееся черной змеей. Нечто, о чем все забыли. Свои волосы.
Аллен просиял. Сбывались самые любимые, самые сокровенные его сказки, и сказки эти говорили о Граале. Он почувствовал как бы близкое сильное тепло, некое властное притяжение – гак слепой видит солнце, так иголка чувствует, где магнит. Это было дуновение Пути – с того его конца, который касается Цели.