Страница:
— Что ж, помоги им Бог. Потому что мы — не в силах. — Грей взглянул в глаза Уорхерста. — Монти, не вздумай ничего предпринимать. Это приказ. Никакой связи с Гарроуэем, пока дело не будет решено.
— Есть, сэр.
За тридцать шесть лет военной службы Монтгомери Уорхерст ни разу не нарушил приказа. Но сейчас соблазн был чертовски велик.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Есть, сэр.
За тридцать шесть лет военной службы Монтгомери Уорхерст ни разу не нарушил приказа. Но сейчас соблазн был чертовски велик.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Вторник, 29 мая;
02:30 по времени гринвичского меридиана.
Ущелье Титониус, Марс;
сол 5637-й, 13:30 по марсианскому солнечному времени.
«Да, — думал Гарроуэй, — не бывало еще в военной истории такого странного с виду похода…»
Марсоход, похожий на огромного жука, с принайтованными к крыше грудами припасов, меж которых устроились морские пехотинцы в бронекостюмах, со скрежетом полз по пустыне со скоростью пешехода и волок за собой плоские сани, поднимавшие тучу пыли, также до предела нагруженные припасами и людьми.
Сани были плодом изобретательности сержанта Нокса и штаб-сержанта Островски, предложивших эту идею, как способ хоть немного облегчить поход. В кабине марсохода могли с удобствами разместиться человек восемь, но эксперимент показал, что, смирившись с некоторой теснотой, могут втиснуться и шестнадцать. Ухудшало положение то, что на всем протяжении похода снимать громоздкие БК никому не придется. Еще шесть-восемь человек одновременно могли ехать на крыше машины, держась за пластиковые стропы, продетые в грузовые скобы.
Таким образом, оставались еще минимум четверо, которым предстояло идти пешком, а это снизило бы общую скорость с пятнадцати-тридцати до двух-трех километров в час, быстрее двигаться по песку в бронекостюме полной комплектации человек не в состоянии. Некоторое время, пока делались последние прикидки перед выступлением, Гарроуэй был уверен, что самое меньшее четверых придется оставить на базе — иначе всю дорогу до Кандора придется проделать с черепашьей скоростью.
Но двое самых опытных младших командиров нашли выход.
Рядом с модулем хранилось довольно много труб из углеродистого алюминия — секций мачты микроволнового ретранслятора, который планировали установить на станции «Хайнлайн» в ближайшем будущем. А стены модуля были обшиты изнутри пенопанелями — легкими пластиковыми листами, широко использовавшимися на космических кораблях и во всех марсианских постройках для внутренней отделки. Укрепив сорванные со стен пенопанели на прямоугольном каркасе из труб, морским пехотинцам удалось соорудить сани четырех метров в длину и трех в ширину. Оставалось лишь подцепить их к буксировочному тросу марсохода.
— Вот в старые времена, — разглагольствовал Нокс, — морским пехотинцам на походе приходилось неделями обходиться без пищи. Нам оно надо? А на санях увезем с собой пищи и воды, чтоб хватило на две недели. Вдобавок те, кто не поместится на марсоходе, смогут ехать, а не топать пешком.
На сани погрузили также наиболее громоздкое снаряжение: обогреватели, работавшие на топливных элементах, скатанную пластиковую гермопалатку и баллоны с запасами жидкого кислорода и водорода. Вся конструкция, будучи нагружена и взята марсоходом на буксир выглядела до смешного нелепой. Впрочем, любое компромиссное решение далеко от совершенства.
Сани существенно замедлили марсоход. И дополнительная нагрузка на его электродвигатель, и соображения безопасности теперь позволяли машине идти со скоростью не более восьми километров в час. К тому же на сильно пересеченной местности морским пехотинцам предстояло тащить их волоком.
Плюс к этому — двигаться без остановок, сутки напролет, было невозможно. Ночью, между полуночью и рассветом, становилось слишком холодно, чтобы кто-либо мог оставаться под открытым небом дольше двух-трех часов подряд, да и двигатели марсохода не выдержали бы таких перегрузок, работая без остановки. Поэтому каждую ночь предстояло делать привал минимум на шесть часов, чтобы подзаряжать аккумуляторы марсохода, а всем, едущим снаружи, предоставлять возможность пару часов погреться в кабине и перезарядить батареи бронекостюмов.
В первый день, направляясь на юго-восток, к устью очень узкого каньона с крутыми склонами, они проделали всего пятнадцать километров. Согласно картам, найденным на борту марсохода, именно там ущелье Титониус сужалось, превращаясь в цепь полуобвалившихся кратеров длиной в 450 километров, тянущуюся на восток, до самого Кандора.
Однако выступили они всего за каких-нибудь два часа до заката и, прежде чем солнце село, проползли около десяти километров. Марсианская ночь окутала долину буквально за пару минут, небо почернело, а температура после заката за три часа снизилась с минус пяти до минус сорока пяти Цельсия.
С наступлением ночи они продолжали движение, но скорость заметно снизилась. Гарроуэй не хотел включать фары, разумно опасаясь обнаружения с воздуха, а два крохотных спутника почти не освещали долины. Морские пехотинцы по очереди шли впереди марсохода, высматривая препятствия наподобие мелких кратеров или валунов и шаг за шагом обозначая курс.
И это — при том, что они до сих пор шли по относительно ровному песчаному дну каньона, а впереди — куда более пересеченная местность.
Около полуночи Гарроуэй скомандовал привал и выставил посты. Отряду предстоял беспокойный, неуютный ночлег.
«Двигаясь так и дальше, — размышлял он, — в самом лучшем случае доберемся до „Марса-1“ за четверо-пятеро суток. Если сумеем в среднем проходить девяносто миль за день».
Однако на такой обнадеживающий средний результат рассчитывать не приходилось. Учитывая непредсказуемый ландшафт вкупе с возможностью каких-либо поломок, неполадок и прочих задержек, хорошо еще, если удастся уложиться дней в десять-двенадцать. А может быть, потребуется и больше. В таком случае с водой будет очень плохо, с воздухом и пищей — ненамного лучше. С собой взяли два полных больших бака воды и столько упаковок «готовой пищи», чтобы хватило для двадцати восьми человек на двадцать дней. Воздухоперерабатывающие системы кабины марсохода и ПСЖО бронекостюмов позволят растянуть воздушные запасы, однако их следует время от времени подзаряжать жидким кислородом и водородом, чтобы компенсировать утечки, которых не избежать всякий раз, когда кто-либо открывает шлюзовую камеру или снимает шлем. Поход же, с учетом всех возможных препятствий, обещал продлиться от двадцати до двадцати пяти дней, если как следует поднапрячься. Если в это время уложиться не удастся что ж, позвать на помощь можно в любой момент. Однако это означало бы — сдаться, а такой возможности Гарроуэй пока не хотел рассматривать.
По дороге он с Кингом и Ноксом составил сменный график для двенадцати человек, едущих снаружи. Каждую ночь после остановки каждый в отряде должен будет отстоять двухчасовую вахту под открытым небом, а «палубные» пассажиры будут меняться местами с «трюмными». Похоже, спать в походе особенно не придется никому, учитывая, что каждый будет еженощно проводить по два часа в ледяной пустыне.
Гарроуэй настоял на том, чтобы они с Кингом также были включены в вахтенное расписание, и вызвался стоять вахту первым. Александер, Дружинова и Поль тоже настаивали на том, чтобы нести вахты наравне со всеми, но им Гарроуэй отказал. Бронекостюмы морской пехоты были специально сконструированы для боевых условий и, пока хватало энергии, могли поддерживать жизнь буквально многие сутки. А трое ученых были облачены в гораздо более легкие скафандры, с более слабым обогревом и меньшим энергозапасом, и рисковать их жизнями Гарроуэй не хотел.
Бронекостюмы морской пехоты должны были выдержать холод, хотя в ту первую ночь, во время вахты, у Гарроуэя возникло достаточно поводов усомниться в этом. БК первого класса были рассчитаны на минус шестьдесят в течение четырех часов, но, насколько ему было известно, испытаний при более низких температурах никто не проводил. Пока что его людям предстояло привыкнуть хотя бы к двухчасовым вахтам.
Расхаживая вокруг лагеря вместе с оставшимися снаружи и пытаясь согреть ноги, пока обогрев костюма боролся с марсианским морозом, Гарроуэй успел о многом подумать. Все молчали. Несмотря на общее радиомолчание, каждый мог напрямую подключиться к внешнему разъему интеркома товарища и переговорить. Но говорить было не о чем.
Когда его вахта наконец завершилась, Гарроуэй проковылял в кабину, втиснулся меж двух морских пехотинцев и уснул чутким, беспокойным сном. И, казалось, почти сразу же был разбужен Кингом, подключившимся к его интеркому, чтобы сообщить, что до рассвета остался час и пора двигаться дальше.
Вскоре они уже были в пути, стараясь уйти от станции «Хайнлайн» как можно дальше. Гарроуэй был уверен, что их охрана должна была регулярно выходить на связь со своими, и все мыслимые сроки давно прошли.
Когда первые золотистые лучи коснулись дна Титониуса, марсоход начал карабкаться вверх по склону каньона. Ночью Камински укрепил свой флаг на телескопической антенне марсохода, и теперь он, развеваемый слабым встречным ветерком, придавал машине исключительно бравый вид. Двигались, однако ж, медленно; порой тем, кто ехал снаружи, приходилось спешиваться и тащить сани волоком.
Марсоход медленно шел вперед по сужавшемуся каньону. В 09:00 они миновали расселину между двух скал. Здесь путь резко сворачивал влево и вел на утес, а дальше лежало ровное, открытое пространство. До сих пор они в основном двигались проторенной дорогой, обозначенной радиомаяками; по следам своего же марсохода, оставленным им на пути к станции «Хайнлайн» несколько дней назад. Однако прямо впереди местность значительно ухудшалась, скалы, кратеры, валуны покрывали ее сплошь. Согласно обнаруженным в кабине картам, то было продолжение Титониуса — узкий каньон с крайне неровным дном, ведший прямо к Кандору.
Постучав по плечу сержанта Кэсвелл, сидевшей за рулем, Гарроуэй указал: прямо. Кивнув, она без колебаний вдавила педаль в пол и направила машину вперед.
Бержерак будет ждать, что они выберут путь прямой и легкий, который приведет их к «Марсу-1» за день или два. Продолжая идти по дну каньона, Гарроуэй страшно рисковал: машина могла перевернуться, соскользнуть со скалы или увязнуть в зыбучем песке. Но здесь проще всего было укрыться от наверняка высланных Бержераком на их поиски патрулей — как наземных, так и воздушных.
Одна из главных заповедей морской пехоты: избегай проторенных дорог при малейшей возможности…
Гарроуэй полагал, что риск того стоит, — тем более что высказанные вслух в присутствии Кеттеринга и Вандемеера намерения отправиться обычным путем, вероятно, уже достигли ушей Бержерака.
Оставалось только надеяться, что его выбор был верен. Поход продолжался меньше сола, но казалось, что длится он уже целую вечность.
Суббота, 2 июня.
Международная Космическая Станция;
в 344 километрах над северной частью Тихого океана;
09:15 по времени гринвичского меридиана.
Станция называлась Международной, и, невзирая на реальное положение дел в мировой политике, все эти годы на ней поддерживалась видимость международного сотрудничества. Конструкция, некогда называвшаяся космической станцией «Фридом», а позже — «Станцией Интернациональной Дружбы», так и осталась единственным орбитальным космопортом планеты, кружащей по орбите мешаниной несущих конструкций, модулей, солнечных батарей и пусковых направляющих.
Строительство было начато в последние годы прошлого века, и тогда станция была рассчитана на двадцать лет работы. К 2040 году почтенный возраст ее стал более чем очевиден: всегда казалось, что проще и дешевле добавить нужные компоненты к уже имеющейся, пусть и престарелой конструкции, чем затевать подобное строительство заново, с нуля. Комплекс «Альфа», некогда — главный модуль станции, «тек» в десятке мест, сквозь кое-как залатанные прорехи, и использовался для хранения не боящихся вакуума оборудования и материалов, а стыковочный узел располагался в дальнем конце, в восьмидесяти метрах от него. По обе стороны от тонкого, сегментарного «туловища» станции простирались в стороны, точно прозрачные стрекозиные крылья, по четыре ряда солнечных батарей.
Несмотря на возраст, МКС до сих пор оставалась главным орбитальным сооружением и настоящим космопортом. Отсюда в 2012-м отправлялась к Луне совместная экспедиция США и ООН. «Марс-1» был собран здесь, работниками НАСА, во временном гермомодуле, присоединенном к станции. И первый межпланетный корабль, «Коламбус», тоже был собран и запущен здесь, на МКС.
Конечно, на низкой экваториальной орбите имелись и другие станции. Япония и Европейское Содружество имели по собственной станции на той же орбите, километрах в пятидесяти впереди МКС, а Соединенные Штаты — полдюжины станций на низких экваториальных и более высоких полярных орбитах. Однако Международная Космическая Станция была гораздо большей, восьмидесяти метров в длину, с двухсотметровым размахом солнечных панелей, с постоянной командой от пятнадцати до двадцати человек, причем на ней еще оставалось место для приема дополнительно полутора десятков человек на непродолжительный срок.
На станции имелись двенадцать топливных баков от «Шаттла-2», наполненных водой, жидким кислородом и водородом, топливом для межпланетных кораблей, «лунников» ООН и небольшого флота буксиров, обслуживавших близлежащие орбитальные станции и даже порой совершавших рейсы к Луне. Большая часть мелких станций была расположена в нескольких десятках километров от космопорта — как для облегчения доступа, так и из соображений безопасности. Флот же маленьких буксиров «Б-4», располагавшийся на МКС, предназначался как для нужд текущего ремонта и техобслуживания орбитальных конструкций, так и для эвакуации, в случае необходимости.
Однако пока что, похоже, никого не волновал вопрос: что произойдет, если с МКС случится что-нибудь неладное?
Полковника Пола Гришэма этот вопрос в данный момент не тревожил вовсе — хотя на МКС накопился длиннющий список неполадок, подлежащих устранению. Гораздо большую тревогу вызывали подчиненные, персонал МКС, учитывая, что политическая ситуация на Земле сделалась крайне нестабильной.
Гришэм имел звание полковника Аэрокосмических вооруженных сил США, но в данный момент был приписан к НАСА. Он был командующим МКС — этот пост, в силу международного соглашения, по очереди занимали старшие по званию из персонала, каждый — сроком на месяц. Система была довольно неудобной и частенько приводила к разнообразным неувязкам. В прошлом месяце станцией командовал Леклерк из Европейского Содружества. В следующем — очередь Чжан Шу из Маньчжурии… если только не оправдается слух, что его отзовут раньше; тогда пост займет русский коллега Гришэма, Кулагин.
Обидно, когда важная работа, напряженный график и даже плановые меры обеспечения безопасности летят к чертям из-за политики. Но — такова цена существования истинно международной космической станции в нынешней политической ситуации. Ирония судьбы заключалась в том, что большая часть персонала МКС политикой не интересовалась вовсе. Здесь, в космосе, один вид на голубую Землю, открывавшийся из иллюминатора, так сплачивал горстку людей, собранных вместе в крохотных герметичных отсеках, как не могло бы сплотить ничто там, внизу…
Порой полковнику очень хотелось взять да и прервать всякие сношения с Землей. Вот разберетесь со своими проблемами, тогда и приходите…
— МКС, не понял вас.
Гришэм моргнул. Черт возьми, слишком давно он здесь — в этот раз скоро исполнится три месяца. Надо же — начал разговаривать сам с собой, даже не замечая того!
— О. «Гермес один-ноль-один» разрешаю подойти для стыковки. Он парил посреди рубки управления МКС, находившейся по соседству с главным стыковочным узлом станции. За иллюминатором, на фоне земного шара, темнел силуэт «Гермеса».
«Гермес» был сконструированной в Европе уменьшенной версией старого американского орбитального шаттла. Запускавшийся с одного из десятка космопортов в Гвиане, Занзибаре или Индонезии либо с носителя «Энергия-3» (русские до сих пор строили самые большие, мощные и надежные ракеты-носители), «Гермес» был рабочей лошадкой европейской космической программы, постоянно курсировавшей с Земли на орбиту и обратно, перевозя пассажиров и груз.
— Понял вас, МКС, — отвечал голос в наушниках. — Иду на сближение. Дистанция — сорок пять метров, скорость — один метр в секунду.
Гришэм сверился с показаниями своих приборов. Данные совпадали.
— Роджер вас, сорок пять, один метр в секунду.
Фактически «Гермес» приходил на станцию чаще, чем американский «Шаттл-2» или «Стар Рэйкеры». Настолько, что заставлял усомниться в космическом превосходстве США.
Конечно, эти открытия, сделанные на Марсе, все изменили. Черт побери, через несколько лет, если все будет идти, как идет, и межнациональная рознь не приведет к войне, МКС станет настоящим космическим городом, а он, Гришэм, уйдя в отставку, поселится на Луне или на Марсе…
«Гермес-101» должен был привезти на станцию питьевую воду, полтонны прочих расходуемых припасов (в основном пищу) и комплект новых солнечных батарей, взамен тех, что износились по причине постоянных вспышек на Солнце в прошлом году.
С ним также должны были прибыть четверо пассажиров, замена для четверых из шести находившихся на станции европейских ученых. В данный момент станция была укомплектована шестью европейцами, двумя японцами, двумя маньчжурами, тремя русскими и пятью американцами.
— МКС, я — «Гермес один-ноль-один». Дистанция — двадцать один метр, скорость — четыре метра в секунду.
— Понял вас, «Гермес». Двадцать один, четыре метра в секунду. Предлагаю принять на один градус влево и снизить скорость до двух метров в секунду.
— Роджер, МКС. Выполняю. Один градус влево. Дистанция — семнадцать метров, скорость — два метра в секунду.
Тупой нос «Гермеса» медленно надвигался, перекрывая обзор; над кокпитом его ослепительно сверкал проблесковый маяк. Далеко внизу синел испятнанный тучами Тихий океан. Вот показалась огромная, вращающаяся против часовой стрелки спираль урагана «Джулио»…
— Десять метров, скорость — два метра в секунду.
— Хорошо, «Гермес». Стыкуйтесь.
Нос шаттла скрылся за нижним краем иллюминатора. Шлюзовая камера и герметичный рукав «Гермеса» находились прямо над рубкой управления, в грузовом отсеке. Все внимание Гришэма устремилось к одному из телемониторов на пульте управления, подключенному к камере, следящей за стыковочным узлом. Вот в кадр медленно вполз стыковочный рукав шаттла, замер, снова двинулся вперед…
— Три метра, — заговорил Гришэм. — Два… полтора… один… полметра… есть контакт! «Гермес один-ноль-один», стыковка завершена успешно. Добро пожаловать на Международную Космическую Станцию!
— Merci beaucoup, MKC. Рад приветствовать вас.
— Давление выровнялось. Можете взойти на борт, когда будете готовы.
— Мы идем.
Гришэм выключил консоль, снял наушники и приготовился идти встречать прибывших. Гостям на станции всегда были рады.
— Эй, полковник! Смитти на связи. — Это был Уэсли Смит, один из бортинженеров НАСА. — Я у стыковочного узла. Э-э… думаю, вам…
Связь прервалась. Озадаченный Гришэм устремился к выходу, подтягиваясь на руках. Накамура и Тейлор, несшие вахту в рубке, подняли на него вопросительные взгляды.
— Видимо, неполадки со связью. Сейчас вернусь.
Нырнув головою вперед в люк, он оказался в главном рукаве, протянутом из одного конца станции в другой. Свернув налево, он с привычной легкостью направился к стыковочному модулю… но тут же резко затормозил, ухватившись за скобу.
Коридор перегородили четверо в черных бронекостюмах с голубыми шлемами, неуклюже двигавшиеся в невесомости, со штурмовыми винтовками в руках. Пятый, появившийся следом за ними, толкнул к полковнику Смитти, выглядевшего в своем синем форменном комбинезоне ужасно уязвимым и хлипким.
— Полковник Гришэм? — спросил голос, слегка искаженный внешним динамиком бронекостюма.
— Я — Гришэм. Что все это значит?
Позже полковник поймет, сколь жалко звучал его вопрос, но в тот миг ничего другого не пришло ему на ум.
— Я — полковник Кювье, Европейский космический отряд Станция захвачена мной; вас и ваших людей объявляю своими пленными.
— Какого хрена вы…
— Прошу вас, полковник. — Стоявший перед ним качнул стволом винтовки. — Идет война, и мы, как выражаются ваши военные, просто занимаем выгодную позицию.
В коридор выбрались еще несколько солдат ООН, и Гришэм вдруг представил себе: два древних парусника, сцепившихся бортами, люди в треуголках, с абордажными саблями, прыгают на палубу.
И он ничего не мог поделать. На МКС не было ни единого вооруженного человека, кроме этих солдат в бронекостюмах, прибывших на обычном шаттле вместо припасов.
— Играем в пиратов, Кювье?
— Отнюдь, полковник. Мы выигрываем войну еще до ее начала.
От тона, каким были сказаны эти слова, по спине Гришэма пробежал холодок.
Вторник, 5 июня;
16:15 по времени гринвичского меридиана.
Пентагон;
12:15 по восточному поясному времени.
Кэтлин Гарроуэй наконец-то оправилась после смены часовых поясов. Прошла неделя с тех пор, как она вернулась в США, немедленно угодив в водоворот встреч и совещаний, вначале — с самим генералом Уорхерстом, а после — с множеством военных и штатских чиновников, допрашивавших ее о том, что она видела в Японии, с кем беседовала, и — что еще могут означать те или иные места из отцовского письма. Она помогала им, как могла… И слава богу, что не видела никаких особых приготовлений к войне. Ей вовсе не хотелось бы играть роль американской шпионки, учитывая, что доставленная ею информация могла бы быть обращена против Юкио.
К счастью, по этому поводу она могла сказать лишь то, что база на Танегасиме прекратила связь с внешним миром, что опрашивавшие могли бы выяснить и без нее… да еще — что не заметила среди японцев и, в частности, обитателей поместья Исивара каких-либо враждебных или антиамериканских настроений. Ей до сих пор трудно было поверить, что Япония может присоединиться к ООН в крестовом походе против Соединенных Штатов.
Всю эту неделю она провела в доме Уорхерстов, в Уоррентоне, штат Вирджиния, двадцать пять минут монорельсовым до Пентагона. Как ни уверяла Кэтлин, что в этом нет нужды, что она вполне удобно устроится в отеле или вовсе вернется к себе, в Питтсбург, Уорхерст настоял.
Уорхерсты ей понравились. Она видела, как они пытаются оправиться после обрушившегося на них горя. Стефани, жена генерала, изо всех сил старалась, чтобы Кэтлин чувствовала себя как дома. К концу недели Кэтлин очень сблизилась с ней и ее невесткой Дженет, тоже гостившей в Уоррентоне; и даже маленький Джефф был рад обрести в ней нового партнера по шахматам. Искреннее гостеприимство Уорхерстов согревало ей сердце, и Кэтлин вполне понимала и разделяла их горе. Она знала, что во время нападения на американское посольство в Мехико погиб американский солдат, но даже не подозревала, что этот солдат может оказаться сыном командующего Корпусом морской пехоты.
Казалось, Монтгомери Уорхерст пережил утрату спокойно, хотя генерала всегда окружал ореол молчаливой печали. Наверное, именно поэтому она в конце концов позволила уговорить себя остаться у них: трудно отказать тому, кому так больно. В любом случае командующий, видимо, считал, что она еще может помочь установить связь со своим отцом, и Кэтлин решила не упускать возможности выяснить, что происходит на Марсе.
Но через неделю она уже начала гадать, когда же сможет уехать в Питтсбург. Нет, торопиться ей было некуда, работа должна была начаться лишь в августе, однако в Уоррентоне она чувствовала себя лишней. Тем более удивительным оказался утренний звонок от Уорхерста и приглашение встретиться с ним в Пентагоне… за обедом.
Все пропуска и допуски ей оформили еще неделю назад. На станции монорельсовой дороги ее встретил и проводил в приемную командующего армейский лейтенант. Здесь их ждал майор морской пехоты.
— Кэтлин Гарроуэй к командующему! — доложил лейтенант, отдавая честь.
— Хорошо, лейтенант, — отвечал майор, не салютуя в ответ, так как в морской пехоте отдавать честь, находясь в помещении, с непокрытой головой, не положено. — Добрый день, мисс Гарроуэй! Пожалуйста, присядьте и подождите. Сейчас командующий примет вас.
Взглянув на жесткие стулья, Кэтлин осталась стоять. Майор коснулся дисплея ПАДа, лежавшего на столе. Не прошло и двадцати секунд, как дверь в кабинет распахнулась, и в приемную вышел генерал Уорхерст. Кэтлин невольно встала «смирно», едва удержавшись, чтобы не отдать честь человеку, вызывавшему уважение даже не своими заслугами, но одним своим положением.
— Кэтлин, — тепло сказал он, пожимая ее руку, — рад, что тебе на сей раз удалось проскользнуть мимо этих ублюдков внизу.
Он имел в виду сотрудников разведки, за прошедшую неделю вконец допекших ее допросами.
Кэтлин невесело улыбнулась:
— Это было не так уж сложно, сэр.
— Проходи, проходи. — Прежде чем продолжать разговор, генерал поплотнее прикрыл за ней дверь кабинета и указал на одно из двух роскошных кресел возле своего стола. — Ну что ж, самое худшее позади. Брентлоу только что передал, что разведка наконец решила, что ты — не японская шпионка.
02:30 по времени гринвичского меридиана.
Ущелье Титониус, Марс;
сол 5637-й, 13:30 по марсианскому солнечному времени.
«Да, — думал Гарроуэй, — не бывало еще в военной истории такого странного с виду похода…»
Марсоход, похожий на огромного жука, с принайтованными к крыше грудами припасов, меж которых устроились морские пехотинцы в бронекостюмах, со скрежетом полз по пустыне со скоростью пешехода и волок за собой плоские сани, поднимавшие тучу пыли, также до предела нагруженные припасами и людьми.
Сани были плодом изобретательности сержанта Нокса и штаб-сержанта Островски, предложивших эту идею, как способ хоть немного облегчить поход. В кабине марсохода могли с удобствами разместиться человек восемь, но эксперимент показал, что, смирившись с некоторой теснотой, могут втиснуться и шестнадцать. Ухудшало положение то, что на всем протяжении похода снимать громоздкие БК никому не придется. Еще шесть-восемь человек одновременно могли ехать на крыше машины, держась за пластиковые стропы, продетые в грузовые скобы.
Таким образом, оставались еще минимум четверо, которым предстояло идти пешком, а это снизило бы общую скорость с пятнадцати-тридцати до двух-трех километров в час, быстрее двигаться по песку в бронекостюме полной комплектации человек не в состоянии. Некоторое время, пока делались последние прикидки перед выступлением, Гарроуэй был уверен, что самое меньшее четверых придется оставить на базе — иначе всю дорогу до Кандора придется проделать с черепашьей скоростью.
Но двое самых опытных младших командиров нашли выход.
Рядом с модулем хранилось довольно много труб из углеродистого алюминия — секций мачты микроволнового ретранслятора, который планировали установить на станции «Хайнлайн» в ближайшем будущем. А стены модуля были обшиты изнутри пенопанелями — легкими пластиковыми листами, широко использовавшимися на космических кораблях и во всех марсианских постройках для внутренней отделки. Укрепив сорванные со стен пенопанели на прямоугольном каркасе из труб, морским пехотинцам удалось соорудить сани четырех метров в длину и трех в ширину. Оставалось лишь подцепить их к буксировочному тросу марсохода.
— Вот в старые времена, — разглагольствовал Нокс, — морским пехотинцам на походе приходилось неделями обходиться без пищи. Нам оно надо? А на санях увезем с собой пищи и воды, чтоб хватило на две недели. Вдобавок те, кто не поместится на марсоходе, смогут ехать, а не топать пешком.
На сани погрузили также наиболее громоздкое снаряжение: обогреватели, работавшие на топливных элементах, скатанную пластиковую гермопалатку и баллоны с запасами жидкого кислорода и водорода. Вся конструкция, будучи нагружена и взята марсоходом на буксир выглядела до смешного нелепой. Впрочем, любое компромиссное решение далеко от совершенства.
Сани существенно замедлили марсоход. И дополнительная нагрузка на его электродвигатель, и соображения безопасности теперь позволяли машине идти со скоростью не более восьми километров в час. К тому же на сильно пересеченной местности морским пехотинцам предстояло тащить их волоком.
Плюс к этому — двигаться без остановок, сутки напролет, было невозможно. Ночью, между полуночью и рассветом, становилось слишком холодно, чтобы кто-либо мог оставаться под открытым небом дольше двух-трех часов подряд, да и двигатели марсохода не выдержали бы таких перегрузок, работая без остановки. Поэтому каждую ночь предстояло делать привал минимум на шесть часов, чтобы подзаряжать аккумуляторы марсохода, а всем, едущим снаружи, предоставлять возможность пару часов погреться в кабине и перезарядить батареи бронекостюмов.
В первый день, направляясь на юго-восток, к устью очень узкого каньона с крутыми склонами, они проделали всего пятнадцать километров. Согласно картам, найденным на борту марсохода, именно там ущелье Титониус сужалось, превращаясь в цепь полуобвалившихся кратеров длиной в 450 километров, тянущуюся на восток, до самого Кандора.
Однако выступили они всего за каких-нибудь два часа до заката и, прежде чем солнце село, проползли около десяти километров. Марсианская ночь окутала долину буквально за пару минут, небо почернело, а температура после заката за три часа снизилась с минус пяти до минус сорока пяти Цельсия.
С наступлением ночи они продолжали движение, но скорость заметно снизилась. Гарроуэй не хотел включать фары, разумно опасаясь обнаружения с воздуха, а два крохотных спутника почти не освещали долины. Морские пехотинцы по очереди шли впереди марсохода, высматривая препятствия наподобие мелких кратеров или валунов и шаг за шагом обозначая курс.
И это — при том, что они до сих пор шли по относительно ровному песчаному дну каньона, а впереди — куда более пересеченная местность.
Около полуночи Гарроуэй скомандовал привал и выставил посты. Отряду предстоял беспокойный, неуютный ночлег.
«Двигаясь так и дальше, — размышлял он, — в самом лучшем случае доберемся до „Марса-1“ за четверо-пятеро суток. Если сумеем в среднем проходить девяносто миль за день».
Однако на такой обнадеживающий средний результат рассчитывать не приходилось. Учитывая непредсказуемый ландшафт вкупе с возможностью каких-либо поломок, неполадок и прочих задержек, хорошо еще, если удастся уложиться дней в десять-двенадцать. А может быть, потребуется и больше. В таком случае с водой будет очень плохо, с воздухом и пищей — ненамного лучше. С собой взяли два полных больших бака воды и столько упаковок «готовой пищи», чтобы хватило для двадцати восьми человек на двадцать дней. Воздухоперерабатывающие системы кабины марсохода и ПСЖО бронекостюмов позволят растянуть воздушные запасы, однако их следует время от времени подзаряжать жидким кислородом и водородом, чтобы компенсировать утечки, которых не избежать всякий раз, когда кто-либо открывает шлюзовую камеру или снимает шлем. Поход же, с учетом всех возможных препятствий, обещал продлиться от двадцати до двадцати пяти дней, если как следует поднапрячься. Если в это время уложиться не удастся что ж, позвать на помощь можно в любой момент. Однако это означало бы — сдаться, а такой возможности Гарроуэй пока не хотел рассматривать.
По дороге он с Кингом и Ноксом составил сменный график для двенадцати человек, едущих снаружи. Каждую ночь после остановки каждый в отряде должен будет отстоять двухчасовую вахту под открытым небом, а «палубные» пассажиры будут меняться местами с «трюмными». Похоже, спать в походе особенно не придется никому, учитывая, что каждый будет еженощно проводить по два часа в ледяной пустыне.
Гарроуэй настоял на том, чтобы они с Кингом также были включены в вахтенное расписание, и вызвался стоять вахту первым. Александер, Дружинова и Поль тоже настаивали на том, чтобы нести вахты наравне со всеми, но им Гарроуэй отказал. Бронекостюмы морской пехоты были специально сконструированы для боевых условий и, пока хватало энергии, могли поддерживать жизнь буквально многие сутки. А трое ученых были облачены в гораздо более легкие скафандры, с более слабым обогревом и меньшим энергозапасом, и рисковать их жизнями Гарроуэй не хотел.
Бронекостюмы морской пехоты должны были выдержать холод, хотя в ту первую ночь, во время вахты, у Гарроуэя возникло достаточно поводов усомниться в этом. БК первого класса были рассчитаны на минус шестьдесят в течение четырех часов, но, насколько ему было известно, испытаний при более низких температурах никто не проводил. Пока что его людям предстояло привыкнуть хотя бы к двухчасовым вахтам.
Расхаживая вокруг лагеря вместе с оставшимися снаружи и пытаясь согреть ноги, пока обогрев костюма боролся с марсианским морозом, Гарроуэй успел о многом подумать. Все молчали. Несмотря на общее радиомолчание, каждый мог напрямую подключиться к внешнему разъему интеркома товарища и переговорить. Но говорить было не о чем.
Когда его вахта наконец завершилась, Гарроуэй проковылял в кабину, втиснулся меж двух морских пехотинцев и уснул чутким, беспокойным сном. И, казалось, почти сразу же был разбужен Кингом, подключившимся к его интеркому, чтобы сообщить, что до рассвета остался час и пора двигаться дальше.
Вскоре они уже были в пути, стараясь уйти от станции «Хайнлайн» как можно дальше. Гарроуэй был уверен, что их охрана должна была регулярно выходить на связь со своими, и все мыслимые сроки давно прошли.
Когда первые золотистые лучи коснулись дна Титониуса, марсоход начал карабкаться вверх по склону каньона. Ночью Камински укрепил свой флаг на телескопической антенне марсохода, и теперь он, развеваемый слабым встречным ветерком, придавал машине исключительно бравый вид. Двигались, однако ж, медленно; порой тем, кто ехал снаружи, приходилось спешиваться и тащить сани волоком.
Марсоход медленно шел вперед по сужавшемуся каньону. В 09:00 они миновали расселину между двух скал. Здесь путь резко сворачивал влево и вел на утес, а дальше лежало ровное, открытое пространство. До сих пор они в основном двигались проторенной дорогой, обозначенной радиомаяками; по следам своего же марсохода, оставленным им на пути к станции «Хайнлайн» несколько дней назад. Однако прямо впереди местность значительно ухудшалась, скалы, кратеры, валуны покрывали ее сплошь. Согласно обнаруженным в кабине картам, то было продолжение Титониуса — узкий каньон с крайне неровным дном, ведший прямо к Кандору.
Постучав по плечу сержанта Кэсвелл, сидевшей за рулем, Гарроуэй указал: прямо. Кивнув, она без колебаний вдавила педаль в пол и направила машину вперед.
Бержерак будет ждать, что они выберут путь прямой и легкий, который приведет их к «Марсу-1» за день или два. Продолжая идти по дну каньона, Гарроуэй страшно рисковал: машина могла перевернуться, соскользнуть со скалы или увязнуть в зыбучем песке. Но здесь проще всего было укрыться от наверняка высланных Бержераком на их поиски патрулей — как наземных, так и воздушных.
Одна из главных заповедей морской пехоты: избегай проторенных дорог при малейшей возможности…
Гарроуэй полагал, что риск того стоит, — тем более что высказанные вслух в присутствии Кеттеринга и Вандемеера намерения отправиться обычным путем, вероятно, уже достигли ушей Бержерака.
Оставалось только надеяться, что его выбор был верен. Поход продолжался меньше сола, но казалось, что длится он уже целую вечность.
Суббота, 2 июня.
Международная Космическая Станция;
в 344 километрах над северной частью Тихого океана;
09:15 по времени гринвичского меридиана.
Станция называлась Международной, и, невзирая на реальное положение дел в мировой политике, все эти годы на ней поддерживалась видимость международного сотрудничества. Конструкция, некогда называвшаяся космической станцией «Фридом», а позже — «Станцией Интернациональной Дружбы», так и осталась единственным орбитальным космопортом планеты, кружащей по орбите мешаниной несущих конструкций, модулей, солнечных батарей и пусковых направляющих.
Строительство было начато в последние годы прошлого века, и тогда станция была рассчитана на двадцать лет работы. К 2040 году почтенный возраст ее стал более чем очевиден: всегда казалось, что проще и дешевле добавить нужные компоненты к уже имеющейся, пусть и престарелой конструкции, чем затевать подобное строительство заново, с нуля. Комплекс «Альфа», некогда — главный модуль станции, «тек» в десятке мест, сквозь кое-как залатанные прорехи, и использовался для хранения не боящихся вакуума оборудования и материалов, а стыковочный узел располагался в дальнем конце, в восьмидесяти метрах от него. По обе стороны от тонкого, сегментарного «туловища» станции простирались в стороны, точно прозрачные стрекозиные крылья, по четыре ряда солнечных батарей.
Несмотря на возраст, МКС до сих пор оставалась главным орбитальным сооружением и настоящим космопортом. Отсюда в 2012-м отправлялась к Луне совместная экспедиция США и ООН. «Марс-1» был собран здесь, работниками НАСА, во временном гермомодуле, присоединенном к станции. И первый межпланетный корабль, «Коламбус», тоже был собран и запущен здесь, на МКС.
Конечно, на низкой экваториальной орбите имелись и другие станции. Япония и Европейское Содружество имели по собственной станции на той же орбите, километрах в пятидесяти впереди МКС, а Соединенные Штаты — полдюжины станций на низких экваториальных и более высоких полярных орбитах. Однако Международная Космическая Станция была гораздо большей, восьмидесяти метров в длину, с двухсотметровым размахом солнечных панелей, с постоянной командой от пятнадцати до двадцати человек, причем на ней еще оставалось место для приема дополнительно полутора десятков человек на непродолжительный срок.
На станции имелись двенадцать топливных баков от «Шаттла-2», наполненных водой, жидким кислородом и водородом, топливом для межпланетных кораблей, «лунников» ООН и небольшого флота буксиров, обслуживавших близлежащие орбитальные станции и даже порой совершавших рейсы к Луне. Большая часть мелких станций была расположена в нескольких десятках километров от космопорта — как для облегчения доступа, так и из соображений безопасности. Флот же маленьких буксиров «Б-4», располагавшийся на МКС, предназначался как для нужд текущего ремонта и техобслуживания орбитальных конструкций, так и для эвакуации, в случае необходимости.
Однако пока что, похоже, никого не волновал вопрос: что произойдет, если с МКС случится что-нибудь неладное?
Полковника Пола Гришэма этот вопрос в данный момент не тревожил вовсе — хотя на МКС накопился длиннющий список неполадок, подлежащих устранению. Гораздо большую тревогу вызывали подчиненные, персонал МКС, учитывая, что политическая ситуация на Земле сделалась крайне нестабильной.
Гришэм имел звание полковника Аэрокосмических вооруженных сил США, но в данный момент был приписан к НАСА. Он был командующим МКС — этот пост, в силу международного соглашения, по очереди занимали старшие по званию из персонала, каждый — сроком на месяц. Система была довольно неудобной и частенько приводила к разнообразным неувязкам. В прошлом месяце станцией командовал Леклерк из Европейского Содружества. В следующем — очередь Чжан Шу из Маньчжурии… если только не оправдается слух, что его отзовут раньше; тогда пост займет русский коллега Гришэма, Кулагин.
Обидно, когда важная работа, напряженный график и даже плановые меры обеспечения безопасности летят к чертям из-за политики. Но — такова цена существования истинно международной космической станции в нынешней политической ситуации. Ирония судьбы заключалась в том, что большая часть персонала МКС политикой не интересовалась вовсе. Здесь, в космосе, один вид на голубую Землю, открывавшийся из иллюминатора, так сплачивал горстку людей, собранных вместе в крохотных герметичных отсеках, как не могло бы сплотить ничто там, внизу…
Порой полковнику очень хотелось взять да и прервать всякие сношения с Землей. Вот разберетесь со своими проблемами, тогда и приходите…
— МКС, не понял вас.
Гришэм моргнул. Черт возьми, слишком давно он здесь — в этот раз скоро исполнится три месяца. Надо же — начал разговаривать сам с собой, даже не замечая того!
— О. «Гермес один-ноль-один» разрешаю подойти для стыковки. Он парил посреди рубки управления МКС, находившейся по соседству с главным стыковочным узлом станции. За иллюминатором, на фоне земного шара, темнел силуэт «Гермеса».
«Гермес» был сконструированной в Европе уменьшенной версией старого американского орбитального шаттла. Запускавшийся с одного из десятка космопортов в Гвиане, Занзибаре или Индонезии либо с носителя «Энергия-3» (русские до сих пор строили самые большие, мощные и надежные ракеты-носители), «Гермес» был рабочей лошадкой европейской космической программы, постоянно курсировавшей с Земли на орбиту и обратно, перевозя пассажиров и груз.
— Понял вас, МКС, — отвечал голос в наушниках. — Иду на сближение. Дистанция — сорок пять метров, скорость — один метр в секунду.
Гришэм сверился с показаниями своих приборов. Данные совпадали.
— Роджер вас, сорок пять, один метр в секунду.
Фактически «Гермес» приходил на станцию чаще, чем американский «Шаттл-2» или «Стар Рэйкеры». Настолько, что заставлял усомниться в космическом превосходстве США.
Конечно, эти открытия, сделанные на Марсе, все изменили. Черт побери, через несколько лет, если все будет идти, как идет, и межнациональная рознь не приведет к войне, МКС станет настоящим космическим городом, а он, Гришэм, уйдя в отставку, поселится на Луне или на Марсе…
«Гермес-101» должен был привезти на станцию питьевую воду, полтонны прочих расходуемых припасов (в основном пищу) и комплект новых солнечных батарей, взамен тех, что износились по причине постоянных вспышек на Солнце в прошлом году.
С ним также должны были прибыть четверо пассажиров, замена для четверых из шести находившихся на станции европейских ученых. В данный момент станция была укомплектована шестью европейцами, двумя японцами, двумя маньчжурами, тремя русскими и пятью американцами.
— МКС, я — «Гермес один-ноль-один». Дистанция — двадцать один метр, скорость — четыре метра в секунду.
— Понял вас, «Гермес». Двадцать один, четыре метра в секунду. Предлагаю принять на один градус влево и снизить скорость до двух метров в секунду.
— Роджер, МКС. Выполняю. Один градус влево. Дистанция — семнадцать метров, скорость — два метра в секунду.
Тупой нос «Гермеса» медленно надвигался, перекрывая обзор; над кокпитом его ослепительно сверкал проблесковый маяк. Далеко внизу синел испятнанный тучами Тихий океан. Вот показалась огромная, вращающаяся против часовой стрелки спираль урагана «Джулио»…
— Десять метров, скорость — два метра в секунду.
— Хорошо, «Гермес». Стыкуйтесь.
Нос шаттла скрылся за нижним краем иллюминатора. Шлюзовая камера и герметичный рукав «Гермеса» находились прямо над рубкой управления, в грузовом отсеке. Все внимание Гришэма устремилось к одному из телемониторов на пульте управления, подключенному к камере, следящей за стыковочным узлом. Вот в кадр медленно вполз стыковочный рукав шаттла, замер, снова двинулся вперед…
— Три метра, — заговорил Гришэм. — Два… полтора… один… полметра… есть контакт! «Гермес один-ноль-один», стыковка завершена успешно. Добро пожаловать на Международную Космическую Станцию!
— Merci beaucoup, MKC. Рад приветствовать вас.
— Давление выровнялось. Можете взойти на борт, когда будете готовы.
— Мы идем.
Гришэм выключил консоль, снял наушники и приготовился идти встречать прибывших. Гостям на станции всегда были рады.
— Эй, полковник! Смитти на связи. — Это был Уэсли Смит, один из бортинженеров НАСА. — Я у стыковочного узла. Э-э… думаю, вам…
Связь прервалась. Озадаченный Гришэм устремился к выходу, подтягиваясь на руках. Накамура и Тейлор, несшие вахту в рубке, подняли на него вопросительные взгляды.
— Видимо, неполадки со связью. Сейчас вернусь.
Нырнув головою вперед в люк, он оказался в главном рукаве, протянутом из одного конца станции в другой. Свернув налево, он с привычной легкостью направился к стыковочному модулю… но тут же резко затормозил, ухватившись за скобу.
Коридор перегородили четверо в черных бронекостюмах с голубыми шлемами, неуклюже двигавшиеся в невесомости, со штурмовыми винтовками в руках. Пятый, появившийся следом за ними, толкнул к полковнику Смитти, выглядевшего в своем синем форменном комбинезоне ужасно уязвимым и хлипким.
— Полковник Гришэм? — спросил голос, слегка искаженный внешним динамиком бронекостюма.
— Я — Гришэм. Что все это значит?
Позже полковник поймет, сколь жалко звучал его вопрос, но в тот миг ничего другого не пришло ему на ум.
— Я — полковник Кювье, Европейский космический отряд Станция захвачена мной; вас и ваших людей объявляю своими пленными.
— Какого хрена вы…
— Прошу вас, полковник. — Стоявший перед ним качнул стволом винтовки. — Идет война, и мы, как выражаются ваши военные, просто занимаем выгодную позицию.
В коридор выбрались еще несколько солдат ООН, и Гришэм вдруг представил себе: два древних парусника, сцепившихся бортами, люди в треуголках, с абордажными саблями, прыгают на палубу.
И он ничего не мог поделать. На МКС не было ни единого вооруженного человека, кроме этих солдат в бронекостюмах, прибывших на обычном шаттле вместо припасов.
— Играем в пиратов, Кювье?
— Отнюдь, полковник. Мы выигрываем войну еще до ее начала.
От тона, каким были сказаны эти слова, по спине Гришэма пробежал холодок.
Вторник, 5 июня;
16:15 по времени гринвичского меридиана.
Пентагон;
12:15 по восточному поясному времени.
Кэтлин Гарроуэй наконец-то оправилась после смены часовых поясов. Прошла неделя с тех пор, как она вернулась в США, немедленно угодив в водоворот встреч и совещаний, вначале — с самим генералом Уорхерстом, а после — с множеством военных и штатских чиновников, допрашивавших ее о том, что она видела в Японии, с кем беседовала, и — что еще могут означать те или иные места из отцовского письма. Она помогала им, как могла… И слава богу, что не видела никаких особых приготовлений к войне. Ей вовсе не хотелось бы играть роль американской шпионки, учитывая, что доставленная ею информация могла бы быть обращена против Юкио.
К счастью, по этому поводу она могла сказать лишь то, что база на Танегасиме прекратила связь с внешним миром, что опрашивавшие могли бы выяснить и без нее… да еще — что не заметила среди японцев и, в частности, обитателей поместья Исивара каких-либо враждебных или антиамериканских настроений. Ей до сих пор трудно было поверить, что Япония может присоединиться к ООН в крестовом походе против Соединенных Штатов.
Всю эту неделю она провела в доме Уорхерстов, в Уоррентоне, штат Вирджиния, двадцать пять минут монорельсовым до Пентагона. Как ни уверяла Кэтлин, что в этом нет нужды, что она вполне удобно устроится в отеле или вовсе вернется к себе, в Питтсбург, Уорхерст настоял.
Уорхерсты ей понравились. Она видела, как они пытаются оправиться после обрушившегося на них горя. Стефани, жена генерала, изо всех сил старалась, чтобы Кэтлин чувствовала себя как дома. К концу недели Кэтлин очень сблизилась с ней и ее невесткой Дженет, тоже гостившей в Уоррентоне; и даже маленький Джефф был рад обрести в ней нового партнера по шахматам. Искреннее гостеприимство Уорхерстов согревало ей сердце, и Кэтлин вполне понимала и разделяла их горе. Она знала, что во время нападения на американское посольство в Мехико погиб американский солдат, но даже не подозревала, что этот солдат может оказаться сыном командующего Корпусом морской пехоты.
Казалось, Монтгомери Уорхерст пережил утрату спокойно, хотя генерала всегда окружал ореол молчаливой печали. Наверное, именно поэтому она в конце концов позволила уговорить себя остаться у них: трудно отказать тому, кому так больно. В любом случае командующий, видимо, считал, что она еще может помочь установить связь со своим отцом, и Кэтлин решила не упускать возможности выяснить, что происходит на Марсе.
Но через неделю она уже начала гадать, когда же сможет уехать в Питтсбург. Нет, торопиться ей было некуда, работа должна была начаться лишь в августе, однако в Уоррентоне она чувствовала себя лишней. Тем более удивительным оказался утренний звонок от Уорхерста и приглашение встретиться с ним в Пентагоне… за обедом.
Все пропуска и допуски ей оформили еще неделю назад. На станции монорельсовой дороги ее встретил и проводил в приемную командующего армейский лейтенант. Здесь их ждал майор морской пехоты.
— Кэтлин Гарроуэй к командующему! — доложил лейтенант, отдавая честь.
— Хорошо, лейтенант, — отвечал майор, не салютуя в ответ, так как в морской пехоте отдавать честь, находясь в помещении, с непокрытой головой, не положено. — Добрый день, мисс Гарроуэй! Пожалуйста, присядьте и подождите. Сейчас командующий примет вас.
Взглянув на жесткие стулья, Кэтлин осталась стоять. Майор коснулся дисплея ПАДа, лежавшего на столе. Не прошло и двадцати секунд, как дверь в кабинет распахнулась, и в приемную вышел генерал Уорхерст. Кэтлин невольно встала «смирно», едва удержавшись, чтобы не отдать честь человеку, вызывавшему уважение даже не своими заслугами, но одним своим положением.
— Кэтлин, — тепло сказал он, пожимая ее руку, — рад, что тебе на сей раз удалось проскользнуть мимо этих ублюдков внизу.
Он имел в виду сотрудников разведки, за прошедшую неделю вконец допекших ее допросами.
Кэтлин невесело улыбнулась:
— Это было не так уж сложно, сэр.
— Проходи, проходи. — Прежде чем продолжать разговор, генерал поплотнее прикрыл за ней дверь кабинета и указал на одно из двух роскошных кресел возле своего стола. — Ну что ж, самое худшее позади. Брентлоу только что передал, что разведка наконец решила, что ты — не японская шпионка.