Оксана Духова
Белая волчица князя Меншикова
В книге использованы подлинные документы, отрывки из писем, указов и мемуаров.
НАЧАЛО
…– И что же ты, Варварушка, читаешь? – голос верного аманта заставил Варвару Михайловну подскочить.
– Ох, напугал, Ирод! – смущенно выдохнула она и залилась девичьим румянцем, столь забавным в ее летах.
Галантный кавалер подхватил оброненный дамой сердца старинный фолиант и прочитал:
– «Исповедь патриарха земель полнощных Мунта, всеродителя мудрости острономейшей, писанная им самим»! Откуда… откуда это у тебя?
Варвара Михайловна разволновалась:
– А что ты так разморошился, светик мой, Анатольюшка? То чухонка проклятая муженьку сестрицы моей на тезоименитство его подарила. Велела хоронить от глаз любопытных. Ну, а от моих-то глаз разве кто что схоронит?
Анатолий Лукич Сухоруков, бывший денщик умершего Императора, осторожно отложил убранный в телячьи кожи с золотым теснением фолиант в сторону. «Она взялась раздавать бесценные книги. Чует, что ли, приближение Неминуемого? Или вспомнила? А, может, и не забывала никогда? Пора, пора решаться…»
– Так ты решилась, Варварушка? – вкрадчиво спросил Сухоруков, блеснув серыми, «тухлыми», как говаривала проклятая чухонка, глазами.
Варвара Михайловна поднялась, неуклюже двинула по светелке скособоченное горбатое тело.
– А доколе эту дрянь терпеть? Князь за ней, как приклеенный, а сестрица моя, дуреха кособокая, не замечает ничего. Годами не замечает!
Анатолий Лукич удовлетворенно потер руки. Он, олонецкий купчина, известный всему Поморью, бросил дом на приказчиков и отправился простым денщиком вослед за проторившим «осудареву дорогу» властителем, ибо почуял в нем энергию давно ушедших Темных князей. Велик был потенциал гнева в том человеке, ох и велик! Он, Сухоруков, стал его опекуном в науке Отпавших.
И по праву мог гордиться деяниями Темного Императора.
Тот терзал свой народ, прямых потомков борейцев. Налогами душил. То налоги на рождение, похороны, браки, завещания, урожаи пшеницы назначит. То на свечи, на лошадей, на конские шкуры, на хомуты, на ульи, на орехи, на огурцы, на питьевую воду. Были еще налоги за покупку кроватей, за посещение бани, за покупку дров, за рыбную ловлю и за покупку гробов. Темный Император содрал с храмов колокола, лишив народ, кое-где еще помнивший славу белых вещунов, намоленной защиты небес, и ныне колокола, собранные, дескать, на пушки, валялись без надобности в грязи. Темный Император принес в жертву единственное свое родное чадо, окончательно затянув петли Отпавшего мира.
Но – о, проклятье! – Она была все время поблизости, Она мешала окончательному торжеству Анатолия Лукича. Она могла маскироваться, скрывать под черными париками истинный цвет своих волос, но желтые-то глаза, светившиеся как расплавленное золото в минуты гнева или душевного напряжения, глаза эти не укроешь!
И вечной тенью, тенью оберегающей и преданной, следовал за нею Князь, когда-то бывший верным служителем Темного Царя, но после встречи с Нею обернувшийся псом белой волчицы.
– Пора действовать, – удовлетворенно вздохнул Анатолий Лукич.
…Мы с братом никогда бы не смогли выжить без этой земли. Здесь находятся петли мира и Крайние пределы обращения светил. Нет, честно, я никогда бы не смог выжить без этой земли, где смерть приходит только от пресыщения жизнью.
Наш город именовался Мартаа, город-Покой, город Земной Оси.
Двадцать четыре крепости на берегах Великого Вращающегося Озера – вот и вся Мартаа.
Мой братец Япет был великим градостроителем – стены города гармонировали с окружающим пейзажем. Не сразу заметишь мощные, покрытые скупой резьбой башни посреди оснеженных скал, расположенных так, что лишь две из них оказывались в пределах видимости.
Когда Япет строил Мартуу, то говорил что-то про возможность передвигаться по Вселенной. Нечто вроде этого: «Для странствия по Глубинам необходим наш град, Покой».
Ему, мечтателю, виднее…
Я любил мою землю и поначалу любил ее людей, людей Оси – вечных странников-оборотников, лихо перескакивавших чрез Миры, не преступавших лишь одного – порога ада.
Они не любили чужеземцев, ибо здесь бессильно зрение человека, пришедшего с того, адова, порога. Ох, как же расстраивало меня сие упрямство земляков! Но я любил их и готов был поделиться с ними великими знаниями…
Теми, что позволили бы им запросто беседовать с душами стихий. Благодарности я не дождался, а в Храме Странствий, коему верой и правдой служил братец мой, Япет, и вообще по головке не погладили.
Храм Странствий… Его каменное тело висело в воздухе точнехонько над жерлом Великой Впадины. Мчались над землей века, а огромная тень парящего Храма все так же падала на покатые поверхности ее чудовищного водоворота.
Тень, мерцающая беспрерывно, множилась от сполохов небесного огня, которому не было конца над горизонтом Великого Озера моей полунощной страны-земли.
Никогда не любил Храма Странствий. Вступая под его своды, чувствовал, что сознание мое меняется. Пропадает желание говорить, внезапно отнимается дар речи. Я ненавидел в такие моменты его четырехмерность, его пространство – пространство бесконечной сложности, как это бывает в гигантском Лабиринте.
А Храм ненавидел меня и старался не упускать из виду. Храм Странствий наблюдал за мной.
А я наблюдал за теми, что тщились страстно овладеть тиу – силой ясного чувствования, Культурой Тайны. Я наблюдал за главными странниками – за волхами, за двенадцатью богами, двенадцатью Волями, Силами, Могуществами…
Вот он, Кор – покровитель воли к покорению, преодолению препятствий, к завоеванию. Но разве возможно завоевать все?
А Нарал? Смиренный благостник, бог воли к приятию, униженной покорности. Но кто сказал, что достижима абсолютная покорность?
Терпеть не могу Ларифура, вечного Начальника, вечного голована нашего мира. Забыл он, ох, забыл, что истинный Начальник Всего – только лишь само великое Начало.
Фигляр прежалкий Палия, божок игр, что дурманит разум людям, надеясь таким образом обойти острые углы бытия. Возможно ли это?
Эрс, стихия воли к исполнению правил, о, как ты надоел мне своей однозначностью! «Мунт, ты должен…»
Друг мой, я ничего тебе не должен!
Попробуй, отбейся от такого, когда за его спиной преданно маячит Рет, бог догмата. Япет в последнее время стал большим его поклонником, желает, чтобы мир строился на основе строжайших аксиом, исповедовать которые нужно с фанатичным самозабвением.
Более всех мне симпатична парочка неразлучная храмовников – Дол, что исповедует волю к изучению природных законов, действующих в мироздании, да Ро, бог воли к осмыслению. Они – мудры, и это уменьшает горечь их строгих отповедей.
Тарида, надменная богиня воли к власти. Вечно высовывается из самых темных закоулков Лабиринта Храма. Да еще ведет себя так, как будто бы уже давно все на свете завоевала.
Но не меня!
После встречи с Таридушкой так и тянет в объятия Лиут, богини печали. Люблю ее за то, что знает мудрейшая: и в человеке, и в природе мира вечно живут две равновеликие энергии – энергии Добра и Зла, Света и Тьмы.
Но печальная богиня сторонится меня, ей я неприятен. Что же…
Зато Лиут бегает по пятам за Борой, Единым.
Он ненавистен мне. Возможно, я ревную?
Ревную так, что повенчался с продажной Карис, стараясь скрасить горечь нелюбви Лиут.
Богиня разрушения. Карис родила мне сына… Страстное Исступление и Экстаз слились в его душе…
Я устал от трезвого Света желтых глаз Боры, от его белых волос, белых одежд.
Я полюбил ночь. Да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселье! Да померкнут звезды рассвета: пусть ждет она света, а он не приходит, и да не увидит она трепетанье ресниц денницы. Я полюбил ночь, я полюбил тьму.
Глупы двенадцать богов Храма Странствий, глуп братец мой Япет, ибо Истинный Свет, что так ищут они, являет себя во тьме. А им суждено рыскать в нощи белыми тенями-волками и ничего не видеть.
Я обожествил бездну и отныне не желаю кланяться небесам. Моими кумирами стали безотчетный порыв и тьма. Храмовники обозвали меня Темным Князем? Что ж, я, Мунт, горд таким прозваньем. В нощи обрел я пространство непокоя.
Я еще создам свою собственную Отпавшую Землю…
Незадолго до заката небо нахмурилось. Вот ведь дела, был себе солнечный денек, теплый для этого времени года. И принесло облака – с Отпавшей Земли, откуда же еще…
– Опять Отпавшие, – проворчал Япет, великий создатель Мартыы и верховный волх Храма Странствий.
Впрочем, Япет еще тогда, когда жертвовал ягненка, взращенного в любимой крепости богини Лиут, Нинчурте, об этом знал. Знал о том, что будут дико метаться по небу облака, бесноваться, сталкиваться друг с другом, пожирать синеву неба и сладость света.
Япет тяжело вздохнул и почувствовал внезапно, как растет лихорадка шума и вибраций грома в его теле. Реальность мыслей прорезала молния, грозя унести его к другим событиям в иные времена.
– Не сейчас, – прошептал он тихо, сипло. – Только не сейчас.
Неслышно к нему приблизилась Рамта, служительница богини печали. Остановилась, молча ожидая, когда Япет ее заметит. Будто под могучим прикрытием волха захотела укрыться от того что варится, уже закипая, в небесном котле и готовится излиться на землю.
Япет обернулся к Рамте с улыбкой.
– Моя владычица спрашивала о тебе, великий волх, – прозвучал негромкий голос девушки. – Дитя никак не хочет появляться на свет борейский.
– Это девочка, дорогая моя Рамта, девочка, – снова улыбнулся Япет и отослал служительницу. Он видел, что на мгновение личико молоденькой Рамты прояснилось. Слабый такой проблеск надежды после целой ночи и долгого дня подле измученной болью владычицы.
В покоях Лиут царила духота, обожженная болью и страхом. Служительницы, старые и молодые, в отчаянии столпились вокруг ложа богини печали. Все, что они могли сделать, они и так уж сделали: горячая вода в чашах томилась ожиданьем, льняные полотенца тосковали без дела.
В окно, завешенное огромным белым покрывалом, вместе с шумом ветра проникал и жалкий сумеречный свет.
Повелительным жестом Япет велел служительницам покинуть покои. «Все, что должно произойти, записано на скрижалях. И все, записанное, пребудет неизменным».
Он приблизился к владычице. Измученная долгими часами боли богиня лежала неподвижно. Глаза закрыты, словно она стыдится страха, который не в силах прогнать даже Япет. Лиут родила Бору уже троих детей, но все они растворились в петлях мира, едва увидев свет.
«Без происков Мунта тут не обошлось», – зло подумал тогда Япет.
Лиут была юна, и Бора, любивший ее с тихой преданностью, увез богиню из Храма, укрыл в Нинчурте. «Пусть Женские Груди защищают ее», – поддержал Бору Япет.
Япет склонился над богиней, погладил по лбу, и Лиут открыла глаза. Глаза цвета темного золота, не утратившие своего загадочного блеска даже теперь, на пороге растворенья в петлях мира, в боли, в обиде на боль. Богиня попыталась привстать и заговорить с Япетом.
Она была щемяще, тоскливо прекрасна. Казалось, ее тело печалится здесь в земной юдоли и стремится вознестись в небо, парящее выше Храма Странствий.
– Молчи, моя владычица, – шепнул Япет и вытащил из складок белых одежд ампулу с черной горчайшей жидкостью. Прижал к губам богини, и та глотнула осторожно.
– Твоя дочь сейчас появится в мире Бореев, – речь Япета звучала усыпляющим журчанием ручья. – Ты назовешь ее Мартой, как наш возлюбленный град. Ее глаза узрят то, что незримо нам, что сокрыто завесой времени и пространства. Она станет великой Тринадцатой богиней, Белой Богиней Судьбы, Волчицей, в ней не умрут волхи.
Когда будет исполнено наше время, рассеется народ волхов по землям, далеким от Великого Вращающегося Белого Озера, словно ветер на исходе лета пыль развеет.
Лиут закусила губу, и на мгновение Япет сумел погрузить свой взгляд в расплавленное золото ее глаз.
Богиню скрутила боль, Япет отступил от ложа, подгоняемый криком младенца. Крик прогнал бесноватый ветер, порвал нити паутины. В лесу молния крика ударилась в священное Древо Тринадцатой Богини.
Япет смотрел на бесценную маленькую жизнь, что на мгновение оказалась у него в руках.
– Марта еще превзойдет меня. Так записано в скрижалях странствий, и так должно быть…
…Вот ведь что получается, – даже Бора с Лиут почувствовали себя неуютно в Лабиринте Храма Странствий! Спрятались в Нинчурте, укрылись материнским лоном скал.
Тоже от Храма отпали, только вот не ведают о том.
Им нравится созерцать торжественные шествия борейцев к сакральной точке, где – как нашептала по секрету моей женушке Лиут, – когда-то произошло соитие Неба с Землей.
Эх, нам бы с Карис тот дворец, которым одарил Япетка Бору и Лиут! Хрустальные палаты с гротами и покоями из обтесанного камня. Сквозь полупрозрачные своды пробиваются солнечные лучи, распадаясь на радугу. Красота – не привидится такое и во сне! Ничего, когда-нибудь мой сын Анат воссядет в этом дворце как повелитель. Не будь я Мунтом…
Стены переливались на солнце, лучились красотой, от которой занимался дух. Бора устроил празднество в честь Тринадцатой Богини, что ныне достигла своего пятилетия. Эти пять лет были особенно богаты и счастливы. Не лютовали ветра, не давили на душу небесную тучи, не дышало жаром Великое Озеро. Соглашались оставаться в жизни мудрые старики.
С тех самых пор, как их маленькая дочь впервые увидела свет мира, жизнь на Нинчурте сделалась спокойной и веселой, как никогда прежде. Все вокруг радовалось выражению желто-золотых глаз девочки, в глубинах которых мерцали черные крапинки, словно поднял их со дна души ветер неведомый.
Она ничем не отличалась от других детей ее возраста. Разве что была невероятно своенравна. Но Япет успокаивал Бору. Мол, только благодаря Марте без труда явилась на свет Таната, младшая дочь богини печали, грядущая богиня Смерти.
Бора кивал головой, соглашаясь. Он был счастлив. Но Бора был старым богом и прекрасно знал, что ничто не вечно, даже счастье умирает, стянутое петлями мира.
– Тебя что-то пугает? – прошептал ему на ухо Япет.
Бора и ненавидел и уважал способность великого волха передвигаться по земле бесшумно. «Он как будто невидимка, или белый волк крадется за добычей», – говорили о Япете.
Бора улыбнулся и подал знак Япету следовать за ним.
– Я был бы глупцом, великий волх, если бы ничего не боялся, – заметил он негромко.
– Ты прав, – вздохнул Япет. – Отсутствие страха намертво затягивает петли мира вокруг шеи любого из богов Бореи.
Мгновение Бора пытался понять истинный смысл, что таился в спокойствии Япета, но в то утро, исполненное солнца и веселой суеты, не было места для забот и подозрений. Бора залюбовался белыми, как снег на далеких горных вершинах, растрепанными волосами Марты и вздохнул.
– И почему Белая Богиня Судьбы решила стать моей дочерью? Неужто я это заслужил, а, Япет? – пробормотал Единый владыка Бореи. – Ты волх, так объясни. Ты ж Разум Огненный…
– Я только волх, мой владыка, который видит лишь то, что позволяете ему увидеть вы, боги. А сейчас я вижу, что Богиня Судьбы, Волчья Матерь, начнет драться с заезжим торгашом, – с затаенной усмешкой ответил Япет.
Бора рассмеялся, а затем шагнул к группе ребятни, окружившей офеню. Тот совершенно растерялся, не зная, как поступить с одной из девочек, самой дерзкой и задиристой: проигнорировать ее или отшлепать?
Увидев Бога Единого, коробейник рухнул на колени.
И тут заметил белые одежды стоящего рядом волха. Только Япета не хватало!
Но полушная душа торговца взыграла, и он заговорил сбивчиво:
– Этот день принесет тебе счастье, о, владыка! Я доставил тебе лучшие товары со всех концов Бореи. Шелка, опалы, лен, юных и сильных слуг.
– Неправда, – раздался спокойный голосок Марты. – Лен проточен, слуги – недужны.
Офеня лишился дара речи. Как ответить на это справедливое, но такое неожиданное обвинение?! Девчонка еще мала, но язычок ее, видать, сызмала ядовито-раздвоенный. «Эта маленькая дрянь испортит торговлю», – раздраженно подумал он.
– О, неужто я прогневал тебя, владыка Бора? – испуганно прошептал офеня. – Вели девчонке замолчать!
Япет не выдержал.
– С тобой говорит Тринадцатая Богиня, – вздохнул он. – Это Марта, дочь владыки. Поостерегись лгать в присутствии Богини Судьбы. Да отблагодари ее, чтоб впредь была она к тебе милосердней.
Япет обернулся к Марте. Она заворожено стояла перед ларцом, в котором лежал серебряный медальон. В сердцевине медальона сиял огромный опал. Камень был исчерчен странными линиями, отливавшими холодным голубоватым блеском.
– Тебе нравится? – спросил Бора.
– Он принадлежит ей по праву, – поспешил заверить богов офеня. – Прими, богиня, в дар и помилосердствуй обо мне, постигшим бездну алчности.
– Странное украшение для малого дитяти, – заметил Япет. В солнечном свете медальон, который держала теперь в руках Марта, казался нереальным.
– Это – мой амулет, он сбережет меня от Аната, ибо тот скоро будет здесь со своим черным отцом.
Вот и все, что сказала малышка. И убежала. Япет вздрогнул.
В этот самый момент в воротах крепости показался его брат, Мунт, темный князь Отпавшей земли. Рядом с ним ехал его сын Анат. Он был лишь на несколько лет старше Марты…
…Ох, и не любит же меня братец родный. Эвон как его перекосило, едва меня увидел… Я ж для него темный князь, бросающий вызов белым вещунам Борейской земли и укравший звездную острономейшую мудрость у пресветлых богов из Храма Странствий. А теперь вот я явился к ним в гости. Он, Япетко-то, у нас тоже – пресветлый. И сам от пресветлости этой страдает. Эх, и на что такому свет, огорченному душою – жизнь? Боги его изнежились в лучах добра и даже уж на смерть не способны, слабаки. Япетка, почто им служишь? Ведь можешь-то поболее их всех! И на что дан свет мне, человеку, путь которого закрыт и родной брат которого окружил его мраком?…
…Анат испуганно замер, увидав прямо пред собой гигантского белого волка, столь могущественного, что мальчик невольно зажмурился.
– Ну, мой юный темный князь, никак ты испугался? – раздался над его головой голос Япета.
Анат вздрогнул – волк исчез, зато появился его дядюшка-вещун.
– Не знаю. А куда делся волк?
Япет засмеялся. Глаза Аната были безжизненно-серого цвета, темные волосы коротко острижены. Синяки и ссадины на ножонках красноречивее всяческих слов указывали на его юный, наивный еще, возраст.
– То есть, ты, как и батюшка твой, не можешь обращаться волком? Несчастный, ты лишен своего истинного облика. Впрочем, так и было предначертано.
Анат недобро прищурился. Огромный, могучий волх раздражал его.
– А изменить предначертанное нельзя?
– Мой маленький темный князь, все, о чем мы с тобой разговариваем ныне, кто-то до нас уже читал в великих скрижалях судеб. Время обгоняет время, все повторяется и повторится вновь, разве что чуточку изменившись. Но, тем не менее, все расписано в великих скрижалях.
Детскому духу свойственно сомневаться в словах взрослых и бурно противоречить.
– Ты – вещун, – Анат надменно вскинул подбородок. – А батюшка говорил, что вещуны видят ложное, рассказывают лживые байки. Утешают пустотою. Какие ж вы волки? Вы – овцы в невзгоде, ибо нет у вас толкового пастыря.
И, испугавшись великого волха, бросился наутек.
Анат нашел Марту в тенистом уголке двора. Она сидела на корточках, задумчиво разглядывая удивительный амулет. Цепочка была для нее длинновата, талисман свисал до пояса и немного мешал девочке.
– В один из дней у меня будет дворец куда больше вашего, – выкрикнул Анат.
Марта перевела взгляд с амулета на босые пятки мальчугана.
– О да, ты станешь Темным Царем, «Великим Отцом»… – негромко проговорила она.
– Конечно, а ты… Ты будешь моей царицей!
Марта засмеялась, озорно блеснули желтоватые, солнечные глаза.
– Я буду царем! – упрямо повторил Анат. Юная служительница вынесла в тихий дворик маленькую сестричку Марты – Танату. Малышка важно шевелила маленькими розовыми пальчиками. Анат и Марта кинулись к служительнице.
– Какая же она уродина, – хихикнув, прошептал Анат и пощекотал Танате животик.
– Какой же ты глупец, – хихикнув, прошептала Марта. – Она же еще маленькая, мы тоже такими были.
– Не верю, – упрямо огрызнулся Анат.
Марта коснулась губами лобика маленькой сестрички. Эх, Анат, не стоит спорить с Белой Богиней Судьбы, ведь в великих скрижалях она может написать все, что угодно. Ну, например, соединить тебя страшными вечными узами со своей сестрой, Богиней Смерти. И нельзя будет изменить предначертанное.
…Я бы, наверное, не смог выжить без этой земли. А она вдруг начала постепенно исчезать с лица Мирозданья. Все туже вокруг нее затягивались петли мира. Клубящийся туман покрыл ее плоть. Особенно быстро перерождение пошло на побережьях. Крупные строения рушились. Дико разливались озера и реки, словно взбесившись от осознания собственной неуправляемости. Бешено ускоряясь, чудовищные потоки несли кружащиеся обломки и уцелевших людей в водоворот внутреннего великого моря. Я, несмотря на всю мою мудрость, винил в гибели земли белых вещунов вместе со всеми их богами. А те считали виновным меня, укрывшегося в Отпавшей Земле. И никто на самом деле не был виновен. Ибо так было записано в великих скрижалях, и нельзя изменить предначертанное…
В Священном лесу Белой Богини царила тишина. Где-то раннее лето уже раскидало по земле кусты цветущей земляники, а распутно обнаженные ветви деревьев целомудренно прикрыло нежной листвой.
Но здесь, в лесу, все было голо и мрачно. Дебри казались непроходимыми. Что-то таинственное мерцало и переливалось в воздухе, звенело совершеннейшими из всех звуков и наливалось соком.
«Наверное, это потому, что место сие священно», – подумал Анат, вместе с остальными знатными борейцами следуя по Священному лесу на ежегодный праздник Волчьей Богини. О, как ему не хотелось приезжать сюда! Но ни он, ни отец еще не решались на открытое сопротивление. Подчинение воспринималось Анатом как липкая, отвратительная и неотвязная болезнь.
Осевой туннель, усыпанный мелкими белыми камнями, распахнулся им навстречу, подобно волчьей пасти. В самом конце его, подобно зеркалу, чуть выщербленному ветром, мерцало Священное Озеро.
Холмы вокруг Озера, покрытые лесами, показались Анату живыми. Они будто впитывали в себя огни факелов, эхо музыки и пения и непередаваемые благовония Тайны, наполнявшей воздух.
«Это и есть сердцевина мира», – подумал Анат.
Сонное солнце залило все мягким и нежным светом, тихий ветерок с ленцой щекотал воздух.
В сумерках им всем пришлось пересесть в ладьи.
Вперед, заметно оторвавшись от остальных, ушла лодка Марты.
С тяжелым сердцем Анат следил за ее белым парусом.
Ладья невесомо скользила по глади озера навстречу берегу, узкую полоску которого уже окутала сонная темень, усеянная, как оспой, крапинками костров и факелов.
Там, на берегу начиналась широкая дорога, освещенная языками пламени в бронзовых чашах. Дорога вела на облысевшую от старости скалу. Вершину ее венчал амфитеатр мегалитов.
Марте невольно пришли на ум слова древнего борейского устава:
«Что касается места жертвоприношения,
То следует повернуться лицом
К нижней части долины и перекрестку дорог.
Там будет высокая гора, и открытое пространство,
Ограниченное скалами, плодородная земля с перекрестками дорог.
Повернитесь назад к горе, совершите приготовления
На открытом пространстве…»
Тяжелая рука легла девушке на плечо.
– Не дай огню славы выжечь тебе зрение, – прошептал ей на ухо Япет.
Даже Марта не слышала, как он подошел, как родился из сумрака вечернего.
– Мне нельзя опаздывать, – вздохнула Тринадцатая Богиня.
Но Япет был непреклонен.
– Не волнуйся и следуй за мной. У нас нет времени на всю эту мирскую суету.
– Суету, говоришь? Праздник в честь Тринадцатой Богини – мирская суета?
По лицу Япета скользнула его обычная загадочная улыбка, чуть-чуть надменная и вместе с тем лукавая.
– Да, суета сует. Праздники и жертвоприношения не помогут тебе, Белой Богине, ткать полотно человеческих судеб. Ты приближаешь людей к себе, а вместо благодарности они начинают чваниться и гордиться.
– Куда мы идем? – нетерпеливо поинтересовалась Марта.
– В Храм Времени.
Тропинка была узкой, крутой, едва различимой во тьме, но Япет шагал по ней уверенно, словно при свете дня.
«Наконец-то добрались!» – с облегчением подумала Марта.
Под отвесной скалой, на которой они очутились, темнели воды озера, а вдали, за холмами, переливался загадочный свет. Факелы и суетящийся народ остались далеко позади, здесь и в самом деле не было места суете, священное ощущалось уже физически. Но оно, священное, было здесь иным, нежели в лесу. Оно шло из глубин земли, и, проникая в самую душу, укутывало ее сверхъестественным умиротворением. Храм Времени находился внутри отвесной скалы. Вход в него было непросто разглядеть несведущим глазам не посвященного в Тайну.
– Не удивляйся, – повернулся к Марте Япет. – Жрецы храма – на твоем празднике.
– Ох, напугал, Ирод! – смущенно выдохнула она и залилась девичьим румянцем, столь забавным в ее летах.
Галантный кавалер подхватил оброненный дамой сердца старинный фолиант и прочитал:
– «Исповедь патриарха земель полнощных Мунта, всеродителя мудрости острономейшей, писанная им самим»! Откуда… откуда это у тебя?
Варвара Михайловна разволновалась:
– А что ты так разморошился, светик мой, Анатольюшка? То чухонка проклятая муженьку сестрицы моей на тезоименитство его подарила. Велела хоронить от глаз любопытных. Ну, а от моих-то глаз разве кто что схоронит?
Анатолий Лукич Сухоруков, бывший денщик умершего Императора, осторожно отложил убранный в телячьи кожи с золотым теснением фолиант в сторону. «Она взялась раздавать бесценные книги. Чует, что ли, приближение Неминуемого? Или вспомнила? А, может, и не забывала никогда? Пора, пора решаться…»
– Так ты решилась, Варварушка? – вкрадчиво спросил Сухоруков, блеснув серыми, «тухлыми», как говаривала проклятая чухонка, глазами.
Варвара Михайловна поднялась, неуклюже двинула по светелке скособоченное горбатое тело.
– А доколе эту дрянь терпеть? Князь за ней, как приклеенный, а сестрица моя, дуреха кособокая, не замечает ничего. Годами не замечает!
Анатолий Лукич удовлетворенно потер руки. Он, олонецкий купчина, известный всему Поморью, бросил дом на приказчиков и отправился простым денщиком вослед за проторившим «осудареву дорогу» властителем, ибо почуял в нем энергию давно ушедших Темных князей. Велик был потенциал гнева в том человеке, ох и велик! Он, Сухоруков, стал его опекуном в науке Отпавших.
И по праву мог гордиться деяниями Темного Императора.
Тот терзал свой народ, прямых потомков борейцев. Налогами душил. То налоги на рождение, похороны, браки, завещания, урожаи пшеницы назначит. То на свечи, на лошадей, на конские шкуры, на хомуты, на ульи, на орехи, на огурцы, на питьевую воду. Были еще налоги за покупку кроватей, за посещение бани, за покупку дров, за рыбную ловлю и за покупку гробов. Темный Император содрал с храмов колокола, лишив народ, кое-где еще помнивший славу белых вещунов, намоленной защиты небес, и ныне колокола, собранные, дескать, на пушки, валялись без надобности в грязи. Темный Император принес в жертву единственное свое родное чадо, окончательно затянув петли Отпавшего мира.
Но – о, проклятье! – Она была все время поблизости, Она мешала окончательному торжеству Анатолия Лукича. Она могла маскироваться, скрывать под черными париками истинный цвет своих волос, но желтые-то глаза, светившиеся как расплавленное золото в минуты гнева или душевного напряжения, глаза эти не укроешь!
И вечной тенью, тенью оберегающей и преданной, следовал за нею Князь, когда-то бывший верным служителем Темного Царя, но после встречи с Нею обернувшийся псом белой волчицы.
– Пора действовать, – удовлетворенно вздохнул Анатолий Лукич.
…Мы с братом никогда бы не смогли выжить без этой земли. Здесь находятся петли мира и Крайние пределы обращения светил. Нет, честно, я никогда бы не смог выжить без этой земли, где смерть приходит только от пресыщения жизнью.
Наш город именовался Мартаа, город-Покой, город Земной Оси.
Двадцать четыре крепости на берегах Великого Вращающегося Озера – вот и вся Мартаа.
Мой братец Япет был великим градостроителем – стены города гармонировали с окружающим пейзажем. Не сразу заметишь мощные, покрытые скупой резьбой башни посреди оснеженных скал, расположенных так, что лишь две из них оказывались в пределах видимости.
Когда Япет строил Мартуу, то говорил что-то про возможность передвигаться по Вселенной. Нечто вроде этого: «Для странствия по Глубинам необходим наш град, Покой».
Ему, мечтателю, виднее…
Я любил мою землю и поначалу любил ее людей, людей Оси – вечных странников-оборотников, лихо перескакивавших чрез Миры, не преступавших лишь одного – порога ада.
Они не любили чужеземцев, ибо здесь бессильно зрение человека, пришедшего с того, адова, порога. Ох, как же расстраивало меня сие упрямство земляков! Но я любил их и готов был поделиться с ними великими знаниями…
Теми, что позволили бы им запросто беседовать с душами стихий. Благодарности я не дождался, а в Храме Странствий, коему верой и правдой служил братец мой, Япет, и вообще по головке не погладили.
Храм Странствий… Его каменное тело висело в воздухе точнехонько над жерлом Великой Впадины. Мчались над землей века, а огромная тень парящего Храма все так же падала на покатые поверхности ее чудовищного водоворота.
Тень, мерцающая беспрерывно, множилась от сполохов небесного огня, которому не было конца над горизонтом Великого Озера моей полунощной страны-земли.
Никогда не любил Храма Странствий. Вступая под его своды, чувствовал, что сознание мое меняется. Пропадает желание говорить, внезапно отнимается дар речи. Я ненавидел в такие моменты его четырехмерность, его пространство – пространство бесконечной сложности, как это бывает в гигантском Лабиринте.
А Храм ненавидел меня и старался не упускать из виду. Храм Странствий наблюдал за мной.
А я наблюдал за теми, что тщились страстно овладеть тиу – силой ясного чувствования, Культурой Тайны. Я наблюдал за главными странниками – за волхами, за двенадцатью богами, двенадцатью Волями, Силами, Могуществами…
Вот он, Кор – покровитель воли к покорению, преодолению препятствий, к завоеванию. Но разве возможно завоевать все?
А Нарал? Смиренный благостник, бог воли к приятию, униженной покорности. Но кто сказал, что достижима абсолютная покорность?
Терпеть не могу Ларифура, вечного Начальника, вечного голована нашего мира. Забыл он, ох, забыл, что истинный Начальник Всего – только лишь само великое Начало.
Фигляр прежалкий Палия, божок игр, что дурманит разум людям, надеясь таким образом обойти острые углы бытия. Возможно ли это?
Эрс, стихия воли к исполнению правил, о, как ты надоел мне своей однозначностью! «Мунт, ты должен…»
Друг мой, я ничего тебе не должен!
Попробуй, отбейся от такого, когда за его спиной преданно маячит Рет, бог догмата. Япет в последнее время стал большим его поклонником, желает, чтобы мир строился на основе строжайших аксиом, исповедовать которые нужно с фанатичным самозабвением.
Более всех мне симпатична парочка неразлучная храмовников – Дол, что исповедует волю к изучению природных законов, действующих в мироздании, да Ро, бог воли к осмыслению. Они – мудры, и это уменьшает горечь их строгих отповедей.
Тарида, надменная богиня воли к власти. Вечно высовывается из самых темных закоулков Лабиринта Храма. Да еще ведет себя так, как будто бы уже давно все на свете завоевала.
Но не меня!
После встречи с Таридушкой так и тянет в объятия Лиут, богини печали. Люблю ее за то, что знает мудрейшая: и в человеке, и в природе мира вечно живут две равновеликие энергии – энергии Добра и Зла, Света и Тьмы.
Но печальная богиня сторонится меня, ей я неприятен. Что же…
Зато Лиут бегает по пятам за Борой, Единым.
Он ненавистен мне. Возможно, я ревную?
Ревную так, что повенчался с продажной Карис, стараясь скрасить горечь нелюбви Лиут.
Богиня разрушения. Карис родила мне сына… Страстное Исступление и Экстаз слились в его душе…
Я устал от трезвого Света желтых глаз Боры, от его белых волос, белых одежд.
Я полюбил ночь. Да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселье! Да померкнут звезды рассвета: пусть ждет она света, а он не приходит, и да не увидит она трепетанье ресниц денницы. Я полюбил ночь, я полюбил тьму.
Глупы двенадцать богов Храма Странствий, глуп братец мой Япет, ибо Истинный Свет, что так ищут они, являет себя во тьме. А им суждено рыскать в нощи белыми тенями-волками и ничего не видеть.
Я обожествил бездну и отныне не желаю кланяться небесам. Моими кумирами стали безотчетный порыв и тьма. Храмовники обозвали меня Темным Князем? Что ж, я, Мунт, горд таким прозваньем. В нощи обрел я пространство непокоя.
Я еще создам свою собственную Отпавшую Землю…
Незадолго до заката небо нахмурилось. Вот ведь дела, был себе солнечный денек, теплый для этого времени года. И принесло облака – с Отпавшей Земли, откуда же еще…
– Опять Отпавшие, – проворчал Япет, великий создатель Мартыы и верховный волх Храма Странствий.
Впрочем, Япет еще тогда, когда жертвовал ягненка, взращенного в любимой крепости богини Лиут, Нинчурте, об этом знал. Знал о том, что будут дико метаться по небу облака, бесноваться, сталкиваться друг с другом, пожирать синеву неба и сладость света.
Япет тяжело вздохнул и почувствовал внезапно, как растет лихорадка шума и вибраций грома в его теле. Реальность мыслей прорезала молния, грозя унести его к другим событиям в иные времена.
– Не сейчас, – прошептал он тихо, сипло. – Только не сейчас.
Неслышно к нему приблизилась Рамта, служительница богини печали. Остановилась, молча ожидая, когда Япет ее заметит. Будто под могучим прикрытием волха захотела укрыться от того что варится, уже закипая, в небесном котле и готовится излиться на землю.
Япет обернулся к Рамте с улыбкой.
– Моя владычица спрашивала о тебе, великий волх, – прозвучал негромкий голос девушки. – Дитя никак не хочет появляться на свет борейский.
– Это девочка, дорогая моя Рамта, девочка, – снова улыбнулся Япет и отослал служительницу. Он видел, что на мгновение личико молоденькой Рамты прояснилось. Слабый такой проблеск надежды после целой ночи и долгого дня подле измученной болью владычицы.
В покоях Лиут царила духота, обожженная болью и страхом. Служительницы, старые и молодые, в отчаянии столпились вокруг ложа богини печали. Все, что они могли сделать, они и так уж сделали: горячая вода в чашах томилась ожиданьем, льняные полотенца тосковали без дела.
В окно, завешенное огромным белым покрывалом, вместе с шумом ветра проникал и жалкий сумеречный свет.
Повелительным жестом Япет велел служительницам покинуть покои. «Все, что должно произойти, записано на скрижалях. И все, записанное, пребудет неизменным».
Он приблизился к владычице. Измученная долгими часами боли богиня лежала неподвижно. Глаза закрыты, словно она стыдится страха, который не в силах прогнать даже Япет. Лиут родила Бору уже троих детей, но все они растворились в петлях мира, едва увидев свет.
«Без происков Мунта тут не обошлось», – зло подумал тогда Япет.
Лиут была юна, и Бора, любивший ее с тихой преданностью, увез богиню из Храма, укрыл в Нинчурте. «Пусть Женские Груди защищают ее», – поддержал Бору Япет.
Япет склонился над богиней, погладил по лбу, и Лиут открыла глаза. Глаза цвета темного золота, не утратившие своего загадочного блеска даже теперь, на пороге растворенья в петлях мира, в боли, в обиде на боль. Богиня попыталась привстать и заговорить с Япетом.
Она была щемяще, тоскливо прекрасна. Казалось, ее тело печалится здесь в земной юдоли и стремится вознестись в небо, парящее выше Храма Странствий.
– Молчи, моя владычица, – шепнул Япет и вытащил из складок белых одежд ампулу с черной горчайшей жидкостью. Прижал к губам богини, и та глотнула осторожно.
– Твоя дочь сейчас появится в мире Бореев, – речь Япета звучала усыпляющим журчанием ручья. – Ты назовешь ее Мартой, как наш возлюбленный град. Ее глаза узрят то, что незримо нам, что сокрыто завесой времени и пространства. Она станет великой Тринадцатой богиней, Белой Богиней Судьбы, Волчицей, в ней не умрут волхи.
Когда будет исполнено наше время, рассеется народ волхов по землям, далеким от Великого Вращающегося Белого Озера, словно ветер на исходе лета пыль развеет.
Лиут закусила губу, и на мгновение Япет сумел погрузить свой взгляд в расплавленное золото ее глаз.
Богиню скрутила боль, Япет отступил от ложа, подгоняемый криком младенца. Крик прогнал бесноватый ветер, порвал нити паутины. В лесу молния крика ударилась в священное Древо Тринадцатой Богини.
Япет смотрел на бесценную маленькую жизнь, что на мгновение оказалась у него в руках.
– Марта еще превзойдет меня. Так записано в скрижалях странствий, и так должно быть…
…Вот ведь что получается, – даже Бора с Лиут почувствовали себя неуютно в Лабиринте Храма Странствий! Спрятались в Нинчурте, укрылись материнским лоном скал.
Тоже от Храма отпали, только вот не ведают о том.
Им нравится созерцать торжественные шествия борейцев к сакральной точке, где – как нашептала по секрету моей женушке Лиут, – когда-то произошло соитие Неба с Землей.
Эх, нам бы с Карис тот дворец, которым одарил Япетка Бору и Лиут! Хрустальные палаты с гротами и покоями из обтесанного камня. Сквозь полупрозрачные своды пробиваются солнечные лучи, распадаясь на радугу. Красота – не привидится такое и во сне! Ничего, когда-нибудь мой сын Анат воссядет в этом дворце как повелитель. Не будь я Мунтом…
Стены переливались на солнце, лучились красотой, от которой занимался дух. Бора устроил празднество в честь Тринадцатой Богини, что ныне достигла своего пятилетия. Эти пять лет были особенно богаты и счастливы. Не лютовали ветра, не давили на душу небесную тучи, не дышало жаром Великое Озеро. Соглашались оставаться в жизни мудрые старики.
С тех самых пор, как их маленькая дочь впервые увидела свет мира, жизнь на Нинчурте сделалась спокойной и веселой, как никогда прежде. Все вокруг радовалось выражению желто-золотых глаз девочки, в глубинах которых мерцали черные крапинки, словно поднял их со дна души ветер неведомый.
Она ничем не отличалась от других детей ее возраста. Разве что была невероятно своенравна. Но Япет успокаивал Бору. Мол, только благодаря Марте без труда явилась на свет Таната, младшая дочь богини печали, грядущая богиня Смерти.
Бора кивал головой, соглашаясь. Он был счастлив. Но Бора был старым богом и прекрасно знал, что ничто не вечно, даже счастье умирает, стянутое петлями мира.
– Тебя что-то пугает? – прошептал ему на ухо Япет.
Бора и ненавидел и уважал способность великого волха передвигаться по земле бесшумно. «Он как будто невидимка, или белый волк крадется за добычей», – говорили о Япете.
Бора улыбнулся и подал знак Япету следовать за ним.
– Я был бы глупцом, великий волх, если бы ничего не боялся, – заметил он негромко.
– Ты прав, – вздохнул Япет. – Отсутствие страха намертво затягивает петли мира вокруг шеи любого из богов Бореи.
Мгновение Бора пытался понять истинный смысл, что таился в спокойствии Япета, но в то утро, исполненное солнца и веселой суеты, не было места для забот и подозрений. Бора залюбовался белыми, как снег на далеких горных вершинах, растрепанными волосами Марты и вздохнул.
– И почему Белая Богиня Судьбы решила стать моей дочерью? Неужто я это заслужил, а, Япет? – пробормотал Единый владыка Бореи. – Ты волх, так объясни. Ты ж Разум Огненный…
– Я только волх, мой владыка, который видит лишь то, что позволяете ему увидеть вы, боги. А сейчас я вижу, что Богиня Судьбы, Волчья Матерь, начнет драться с заезжим торгашом, – с затаенной усмешкой ответил Япет.
Бора рассмеялся, а затем шагнул к группе ребятни, окружившей офеню. Тот совершенно растерялся, не зная, как поступить с одной из девочек, самой дерзкой и задиристой: проигнорировать ее или отшлепать?
Увидев Бога Единого, коробейник рухнул на колени.
И тут заметил белые одежды стоящего рядом волха. Только Япета не хватало!
Но полушная душа торговца взыграла, и он заговорил сбивчиво:
– Этот день принесет тебе счастье, о, владыка! Я доставил тебе лучшие товары со всех концов Бореи. Шелка, опалы, лен, юных и сильных слуг.
– Неправда, – раздался спокойный голосок Марты. – Лен проточен, слуги – недужны.
Офеня лишился дара речи. Как ответить на это справедливое, но такое неожиданное обвинение?! Девчонка еще мала, но язычок ее, видать, сызмала ядовито-раздвоенный. «Эта маленькая дрянь испортит торговлю», – раздраженно подумал он.
– О, неужто я прогневал тебя, владыка Бора? – испуганно прошептал офеня. – Вели девчонке замолчать!
Япет не выдержал.
– С тобой говорит Тринадцатая Богиня, – вздохнул он. – Это Марта, дочь владыки. Поостерегись лгать в присутствии Богини Судьбы. Да отблагодари ее, чтоб впредь была она к тебе милосердней.
Япет обернулся к Марте. Она заворожено стояла перед ларцом, в котором лежал серебряный медальон. В сердцевине медальона сиял огромный опал. Камень был исчерчен странными линиями, отливавшими холодным голубоватым блеском.
– Тебе нравится? – спросил Бора.
– Он принадлежит ей по праву, – поспешил заверить богов офеня. – Прими, богиня, в дар и помилосердствуй обо мне, постигшим бездну алчности.
– Странное украшение для малого дитяти, – заметил Япет. В солнечном свете медальон, который держала теперь в руках Марта, казался нереальным.
– Это – мой амулет, он сбережет меня от Аната, ибо тот скоро будет здесь со своим черным отцом.
Вот и все, что сказала малышка. И убежала. Япет вздрогнул.
В этот самый момент в воротах крепости показался его брат, Мунт, темный князь Отпавшей земли. Рядом с ним ехал его сын Анат. Он был лишь на несколько лет старше Марты…
…Ох, и не любит же меня братец родный. Эвон как его перекосило, едва меня увидел… Я ж для него темный князь, бросающий вызов белым вещунам Борейской земли и укравший звездную острономейшую мудрость у пресветлых богов из Храма Странствий. А теперь вот я явился к ним в гости. Он, Япетко-то, у нас тоже – пресветлый. И сам от пресветлости этой страдает. Эх, и на что такому свет, огорченному душою – жизнь? Боги его изнежились в лучах добра и даже уж на смерть не способны, слабаки. Япетка, почто им служишь? Ведь можешь-то поболее их всех! И на что дан свет мне, человеку, путь которого закрыт и родной брат которого окружил его мраком?…
…Анат испуганно замер, увидав прямо пред собой гигантского белого волка, столь могущественного, что мальчик невольно зажмурился.
– Ну, мой юный темный князь, никак ты испугался? – раздался над его головой голос Япета.
Анат вздрогнул – волк исчез, зато появился его дядюшка-вещун.
– Не знаю. А куда делся волк?
Япет засмеялся. Глаза Аната были безжизненно-серого цвета, темные волосы коротко острижены. Синяки и ссадины на ножонках красноречивее всяческих слов указывали на его юный, наивный еще, возраст.
– То есть, ты, как и батюшка твой, не можешь обращаться волком? Несчастный, ты лишен своего истинного облика. Впрочем, так и было предначертано.
Анат недобро прищурился. Огромный, могучий волх раздражал его.
– А изменить предначертанное нельзя?
– Мой маленький темный князь, все, о чем мы с тобой разговариваем ныне, кто-то до нас уже читал в великих скрижалях судеб. Время обгоняет время, все повторяется и повторится вновь, разве что чуточку изменившись. Но, тем не менее, все расписано в великих скрижалях.
Детскому духу свойственно сомневаться в словах взрослых и бурно противоречить.
– Ты – вещун, – Анат надменно вскинул подбородок. – А батюшка говорил, что вещуны видят ложное, рассказывают лживые байки. Утешают пустотою. Какие ж вы волки? Вы – овцы в невзгоде, ибо нет у вас толкового пастыря.
И, испугавшись великого волха, бросился наутек.
Анат нашел Марту в тенистом уголке двора. Она сидела на корточках, задумчиво разглядывая удивительный амулет. Цепочка была для нее длинновата, талисман свисал до пояса и немного мешал девочке.
– В один из дней у меня будет дворец куда больше вашего, – выкрикнул Анат.
Марта перевела взгляд с амулета на босые пятки мальчугана.
– О да, ты станешь Темным Царем, «Великим Отцом»… – негромко проговорила она.
– Конечно, а ты… Ты будешь моей царицей!
Марта засмеялась, озорно блеснули желтоватые, солнечные глаза.
– Я буду царем! – упрямо повторил Анат. Юная служительница вынесла в тихий дворик маленькую сестричку Марты – Танату. Малышка важно шевелила маленькими розовыми пальчиками. Анат и Марта кинулись к служительнице.
– Какая же она уродина, – хихикнув, прошептал Анат и пощекотал Танате животик.
– Какой же ты глупец, – хихикнув, прошептала Марта. – Она же еще маленькая, мы тоже такими были.
– Не верю, – упрямо огрызнулся Анат.
Марта коснулась губами лобика маленькой сестрички. Эх, Анат, не стоит спорить с Белой Богиней Судьбы, ведь в великих скрижалях она может написать все, что угодно. Ну, например, соединить тебя страшными вечными узами со своей сестрой, Богиней Смерти. И нельзя будет изменить предначертанное.
…Я бы, наверное, не смог выжить без этой земли. А она вдруг начала постепенно исчезать с лица Мирозданья. Все туже вокруг нее затягивались петли мира. Клубящийся туман покрыл ее плоть. Особенно быстро перерождение пошло на побережьях. Крупные строения рушились. Дико разливались озера и реки, словно взбесившись от осознания собственной неуправляемости. Бешено ускоряясь, чудовищные потоки несли кружащиеся обломки и уцелевших людей в водоворот внутреннего великого моря. Я, несмотря на всю мою мудрость, винил в гибели земли белых вещунов вместе со всеми их богами. А те считали виновным меня, укрывшегося в Отпавшей Земле. И никто на самом деле не был виновен. Ибо так было записано в великих скрижалях, и нельзя изменить предначертанное…
В Священном лесу Белой Богини царила тишина. Где-то раннее лето уже раскидало по земле кусты цветущей земляники, а распутно обнаженные ветви деревьев целомудренно прикрыло нежной листвой.
Но здесь, в лесу, все было голо и мрачно. Дебри казались непроходимыми. Что-то таинственное мерцало и переливалось в воздухе, звенело совершеннейшими из всех звуков и наливалось соком.
«Наверное, это потому, что место сие священно», – подумал Анат, вместе с остальными знатными борейцами следуя по Священному лесу на ежегодный праздник Волчьей Богини. О, как ему не хотелось приезжать сюда! Но ни он, ни отец еще не решались на открытое сопротивление. Подчинение воспринималось Анатом как липкая, отвратительная и неотвязная болезнь.
Осевой туннель, усыпанный мелкими белыми камнями, распахнулся им навстречу, подобно волчьей пасти. В самом конце его, подобно зеркалу, чуть выщербленному ветром, мерцало Священное Озеро.
Холмы вокруг Озера, покрытые лесами, показались Анату живыми. Они будто впитывали в себя огни факелов, эхо музыки и пения и непередаваемые благовония Тайны, наполнявшей воздух.
«Это и есть сердцевина мира», – подумал Анат.
Сонное солнце залило все мягким и нежным светом, тихий ветерок с ленцой щекотал воздух.
В сумерках им всем пришлось пересесть в ладьи.
Вперед, заметно оторвавшись от остальных, ушла лодка Марты.
С тяжелым сердцем Анат следил за ее белым парусом.
Ладья невесомо скользила по глади озера навстречу берегу, узкую полоску которого уже окутала сонная темень, усеянная, как оспой, крапинками костров и факелов.
Там, на берегу начиналась широкая дорога, освещенная языками пламени в бронзовых чашах. Дорога вела на облысевшую от старости скалу. Вершину ее венчал амфитеатр мегалитов.
Марте невольно пришли на ум слова древнего борейского устава:
«Что касается места жертвоприношения,
То следует повернуться лицом
К нижней части долины и перекрестку дорог.
Там будет высокая гора, и открытое пространство,
Ограниченное скалами, плодородная земля с перекрестками дорог.
Повернитесь назад к горе, совершите приготовления
На открытом пространстве…»
Тяжелая рука легла девушке на плечо.
– Не дай огню славы выжечь тебе зрение, – прошептал ей на ухо Япет.
Даже Марта не слышала, как он подошел, как родился из сумрака вечернего.
– Мне нельзя опаздывать, – вздохнула Тринадцатая Богиня.
Но Япет был непреклонен.
– Не волнуйся и следуй за мной. У нас нет времени на всю эту мирскую суету.
– Суету, говоришь? Праздник в честь Тринадцатой Богини – мирская суета?
По лицу Япета скользнула его обычная загадочная улыбка, чуть-чуть надменная и вместе с тем лукавая.
– Да, суета сует. Праздники и жертвоприношения не помогут тебе, Белой Богине, ткать полотно человеческих судеб. Ты приближаешь людей к себе, а вместо благодарности они начинают чваниться и гордиться.
– Куда мы идем? – нетерпеливо поинтересовалась Марта.
– В Храм Времени.
Тропинка была узкой, крутой, едва различимой во тьме, но Япет шагал по ней уверенно, словно при свете дня.
«Наконец-то добрались!» – с облегчением подумала Марта.
Под отвесной скалой, на которой они очутились, темнели воды озера, а вдали, за холмами, переливался загадочный свет. Факелы и суетящийся народ остались далеко позади, здесь и в самом деле не было места суете, священное ощущалось уже физически. Но оно, священное, было здесь иным, нежели в лесу. Оно шло из глубин земли, и, проникая в самую душу, укутывало ее сверхъестественным умиротворением. Храм Времени находился внутри отвесной скалы. Вход в него было непросто разглядеть несведущим глазам не посвященного в Тайну.
– Не удивляйся, – повернулся к Марте Япет. – Жрецы храма – на твоем празднике.