Дункан Дэйв. Живое божество

   Уцелевшие жители Джульгистро, Эмбела и Питмота толпами оборванных беженцев скитались по западным провинциям, опустошенным гоблинской ордой так, словно здесь прошел смерч. Из двух соседних городов один мог оказаться совершенно целым, а второй быть уничтожен до основания. Начали шириться неизбежные в таких условиях грабежи, а легионов, которые могли бы поддержать порядок, не было. Изголодавшиеся беженцы принялись нападать на своих более удачливых соседей и грабить их. В том году во всех западных провинциях Империи урожай так и остался несобранным. Зато голод и смерть собрали обильную жатву.
   Шимлундок, восточная провинция Империи, избежал нашествия гоблинов. Его разорили сами импы.
   Отчаявшиеся, едва живые от голода беженцы затопили Хаб ордой, куда более многочисленной, чем гоблины. Они пожирали все вокруг, словно саранча.
   Император отозвал легионы с западных и северных границ и двинул их против этой орды. Войска тащились по бесконечным дорогам, а мирные жители смотрели им вслед, замерев от ужаса. Они не сомневались, что через оставленные без охраны границы хлынут враги.
   Знай кто-нибудь истинное положение дел, легионы могли бы поправить ситуацию настолько, что крестьяне сумели бы спасти хотя бы часть урожая. Ведь лишь отдельные части армии на юге встретились с чернью, и там, где трибуны пытались навести порядок, начались небольшие стычки. Прежде чем подошли главные силы, имперские курьеры разнесли новый приказ – кризис, вызванный нашествием гоблинов, преодолен, войскам предписывается вернуться на свои базы, оставленные несколько месяцев назад.
   Легионеры чертыхались и поворачивали обратно, чтобы заново пройти изматывающий путь.
   Тому, кто издал этот приказ, подобные меры, несомненно, представлялись разумными, но легионы ежедневно потребляли не одну тонну продовольствия. Имперский комиссариат и так сотворил чудо, наполняя склады, расположенные вдоль дорог, ведущих в Хаб, но он не предвидел этой внезапной команды «кругом». Легаты не желали смотреть, как их солдаты будут умирать от голода. Они повернули войска с главных дорог на проселочные и принялись реквизировать все, что им было нужно. И вскоре сельскохозяйственные районы Империи превратились в военную добычу своих же собственных войск.
   Официальный траур по прежнему императору наконец-то завершился. Двор был поглощен подготовкой к коронации. Со времени последней такой церемонии минуло пятьдесят лет, и Шанди решил, что его собственная коронация должна стать величайшим празднеством за всю историю Империи.
   Знать, обычно проводившая лето в загородных домах и возвращавшаяся в Хаб после того, как жара спадала, на этот раз предпочла остаться в столице. Город, казалось, сошел с ума от балов, приемов и вечеринок – все наверстывали вынужденное затишье траура. Хотя лорд Ампили посещал большинство этих приемов, все были уверены, что у него нелады со здоровьем. Даже люди, близко с лордом не знакомые, отмечали его необыкновенную бледность. Из уст в уста передавался слух, – впрочем, неподтвержденный, – что Ампили потерял аппетит.
 
   В Гувуше ширился мятеж. Ошпу были даны некоторые обещания, но он отказывался прекратить войну, прежде чем претендент на престол не выполнит свою часть соглашения – если, конечно, это ему когда-нибудь удастся. Так что пока торжествующие гномы терзали изможденные имперские гарнизоны, словно стаи пираний.
 
   Оллион стал городом-призраком, где перепуганные часовые со дня на день ожидали появления джиннов. Все имеющиеся в наличии имперские корабли патрулировали побережье, готовясь отразить нападение флота халифа Азака.
 
   Армия дварфов вернулась в Двониш. Директорат пришел в ярость, разжаловал генерала Каракса и отправил его войска вниз по Темной реке, начать войну в Ургаксоксе.
 
   Дружины етунов со всех четырех океанов возвращались домой, в Нордленд, где таны собирали экипажи для своих боевых кораблей. Каждый етун, принесший клятву какому-либо предводителю, направлялся в Нинтор, на ежегодную сходку, проходившую в день летнего солнцестояния. Никто не сомневался, что на этот раз на сходке будет решаться вопрос о войне. Гребцы, налегая на весла галер, распевали боевые песни.
   На мысе Дракона велась тайная война. Чародейка Грунф и те тролли, которые были схвачены вместе с ней, выдали множество волшебников-антропофагов, но небольшие группки людоедов все еще бродили на свободе, пытаясь расставлять свои ловушки под недремлющим оком Сговора.
   Господин Акопуло достиг побережья Западного Керита и там пересел на имповское торговое судно, направлявшееся в Зарк. «Дочь моря», которая отправилась своим путем, он благословил на прощанье.
 
   Рэп взобрался на небесное древо Вальдориана, после чего покинул Илрэйн гораздо быстрее, чем предполагал.
   Ило и Эшиала странствовали по восточным предгорьям Квобля в поисках убежища и хотели лишь одного – чтобы их оставили в покое.
 
   Армия джиннов продвигалась вдоль побережья, и над ней нависали скалы Прогиста.
 
   В далеком Краснегаре порт на месяц освободился ото льда. Пастухи и работники отправились в предгорья заниматься обычными летними делами, но в этом году у пристани так и не появилось ни одного торгового судна. Казалось, мир забыл о Краснегаре. Никто не приплыл по морю и никто не пришел из лесов.

Глава 7
Надежде путь заказан…

1

   Самая жуткая из темниц Кверна находилась глубоко под землей. Это была отвратительная пещера, высеченная в скале столетия назад. Там царила тьма, со стен непрерывно капала вода и было нечем дышать, так как нечистоты не убирались. Раз в день солдаты под предводительством главного тюремщика приносили еду. Это было самое непопулярное дежурство во всей крепости.
   Факелы шипели, источая зловонный дым и отбрасывая на шершавые стены зловещие тени. Главный тюремщик внимательно осмотрел железные засовы на воротах, чтобы удостовериться, что в коридоре никто не побывал. Потом принялся звякать железными ключами и возиться с ржавым замками – их было целых пять. Солдаты у него за спиной уже задыхались от вони.
   Наконец ворота неохотно, со скрежетом открылись. Солдаты извлекли мечи из ножен, вошли в подземелье, остановились и подождали, пока за ними закроют ворота. После этого они двинулись дальше по идущим под уклон коридорам, пока не добрались до самой пещеры.
   Главный тюремщик оценивающе осмотрел помещение, залитое неверным, дрожащим светом факелов. Так, два джинна, три дварфа, два этих зеленых чудища, один имп, одна женщина-етун. Все правильно, все сходится. Все лежат на спине, ноги у всех закованы в цепи, которые прикреплены к кольцу, вделанному в стену, и все невыразимо воняют. Узники зажмурились – отвыкли от света.
   – Шевелись, кто может, – проворчал тюремщик.
   Заключенные зашевелились. Все пока что были живы.
   Тюремщик со своей корзиной осторожно двинулся в обход камеры, стараясь не поскользнуться и держась как можно дальше от находившейся в центре ямы для нечистот. Каждый день он раздавал обитателям подземелья черствый хлеб и подгнившие овощи. Что касается воды, заключенные могли слизывать ее со стен. Нужно же им было хоть как-то убивать время.
   Кто-то из заключенных застонал, но ни один не произнес ни слова. Но все-таки все были живы! Ну и крепкие же твари, однако. Редко кто протягивал в подземелье больше трех дней.
   Солдаты двинулись к выходу, тюремщик последовал за ними. Лязгнули замки и засовы. Снова воцарилась тьма и тишина.
   – Скучная работа, но кто-то должен выполнять и ее, – заметил Распнекс.
   Прохладный ветерок принес запахи соснового леса и разнотравья. Солнечный или другой столь же яркий свет осветил кожаные кресла, покрывающие пол ковры, фонтан, журчащий в мраморной чаше. Деревянные стены украсили картины и оленьи рога. Из широких окон открылся вид на луга и заснеженные горные пики. Подземелье стало не просто намного просторнее, чем несколько минут назад, оно превратилось в уютный салон, напоминающий одновременно каюту корабля, комнату мужского клуба, сельский молитвенный дом и офицерскую столовую.
   Загонщик Луны и Фрацкр вернулись к прерванной партии в тхали – играли они на доске из эбенового дерева, инкрустированного слоновой костью. Шанди снова взялся за книгу. Распнекс подошел к бару и налил себе кружку эля.
   Два джинна продолжали старательно точить свои сабли – волшебники пообещали, что отдадут им главного тюремщика.
   Шанди отложил книгу и откинулся на спинку кресла.
   – Ты узнал что-нибудь новое?
   Дварф остановился на полпути, сжимая кружку в руке.
   – Мало. Эти ничтожества не разговаривают ни о чем значительном. Войска ушли и не вернулись. Город сейчас напоминает кладбище.
   – Сколько нам тут еще сидеть? – прорычал Шанди.
   Распнекс зловеще нахмурился:
   – До дня летнего солнцестояния. Вам это известно.
   Сейчас дварф был одет лучше, чем когда-либо на памяти Шанди. На чародее ладно сидел темный костюм, отделанный цветным кантом, на башмаках поблескивали серебряные пряжки. По меркам дварфов, Распнекс выглядел просто потрясающе. Даже его серо-стальная борода была чистой и тщательно расчесанной.
   – Что еще угодно вашему величеству? – ехидно поинтересовался он.
   Шанди скрипнул зубами:
   – Меня терзает ужасное подозрение, что все это существует только в моем воображении, а на самом деле я сейчас прикован к стене.
   Гоблины ухмыльнулись. Даже дварфов эти слова, похоже, позабавили. Только два джинна отнеслись к ним серьезно. Они тоже были мирянами, как и Шанди.
   – Нет, не прикованы! – со свойственной ему ворчливостью ответил чародей. – То, что вы видите, возможно, не совсем реально, но куда ближе к реальности, чем то, что видит здесь тюремщик. Если вы хотите еще чего-нибудь, вам стоит лишь сказать. Вина? Жареного фазана? Может быть, женщину?
   – А что, можно?! – взревел один из джиннов, прежде чем император успел что-либо ответить. Глаза его зарделись, словно два уголька.
   Распнекс раздраженно посмотрел на джиннов. Смотреть ему пришлось снизу вверх, хотя он стоял, а джинны сидели на мягком диване.
   – Строго говоря, нет. Но мы можем устроить так, что вы останетесь уверены, будто провели время с женщиной.
   Оба джинна вскочили.
   Дварф вздохнул и махнул в сторону двери, ведущей в комнату джиннов.
   – Ладно, идите к себе.
   Джинны мгновенно исчезли, и дверь за ними захлопнулась.
   – Наконец-то мы хоть ненадолго от них избавились, – осклабился Загонщик Луны.
   – Вот ты этим и займись, – пробурчал Распнекс. – Даю тебе возможность проявить изобретательность. Тебе тоже женщину? – поинтересовался он у Шанди.
   На мгновение перед взором императора предстала жена, но при одной лишь мысли, что Эшиала – пускай даже призрачная Эшиала – может оказаться в этом мерзком подземелье, у Шанди сжалось сердце.
   – Нет. Но я хочу знать, что с Инос!
   Распнекс помрачнел и отвел взгляд.
   – С ней все будет в порядке. Они с Азаком старые знакомые, и, кроме того, она жена Рэпа. Даже халиф не посмеет причинить ей вреда! Она сейчас окружена настоящей роскошью, а не этими оккультными хитростями.
   – Вы не можете знать, что это действительно так.
   – Не могу. Но я знаю, что любые наши действия скорее повредят ей, чем помогут. И не смей обвинять меня в трусости, имп!
   Шанди сжал кулаки.
   – Не понимаю, почему мы не можем рискнуть и отправить кого-нибудь на разведку? Я могу пройти сквозь щит. Если вы сделаете мне кое-какие инструменты, я открою замки…
   – И окажешься единственным импом в городе! А если Сговор по-прежнему следит за этими местами?
   – Я тебе уже говорил – мы пробудем здесь до дня летнего солнцестояния. Только тогда вырвемся отсюда и включимся в ход событий. А пока сиди и читай свои стихи.
   Распнекс развернулся и протопал в комнату, которую занимал вместе с Джаргой. Дверь за ним захлопнулась.
   Разъяренный Шанди старался не замечать насмешливых взглядов, которые бросали на него остальные.
   Стоило поразмыслить, что затевали старый чародей и Джарга. Шанди не видел ее целыми днями.

2

   Когда-то Блуэрок был большим городом, но после урагана 2953 года Жемчужная река изменила русло, и устье переместилось на несколько лиг южнее. Прежний порт быстро занесло илом. Первым из города ушли моряки, за ними последовали торговцы. Обнаружив, что остались без клиентов, следом отправились ремесленники, артисты, проститутки и духовенство. Учителя бросились искать учеников, а доктора погнались за пациентами. Всего лишь в течение одного поколения Блуэрок из большого торгового порта превратился в захолустный рыбацкий городишко, казавшийся почти необитаемым.
   Множество зданий пустовало. В них обитали лишь летучие мыши и мелкие хищники. Великий ураган 2999 года сровнял их с землей, завершив тем самым работу своего предшественника.
 
   Утром после урагана сестра Целомудрие отправилась собирать сорванные ветром фрукты – бананы, апельсины, плоды хлебного дерева и множество других.
   Монастырский сад был завален сломанными ветвями и вывороченными с корнем деревьями. Под жаркими лучами солнца зелень уже начала увядать, и в воздухе стоял запах гнили. Исчез один курятник, и с маслодельни сорвало половину крыши, но главное здание монастыря осталось цело. Оно видело множество ураганов. Убежище Постоянного Служения первоначально строилось как крепость. Его стены были в локоть толщиной, а крыша крыта свинцом. Община сестер заняла это здание несколько веков назад, когда перемены в политических течениях сделали крепость в Блуэроке ненужной.
   Сестра Целомудрие выпрямилась и потерла ноющую спину. Разобрать эти завалы и вернуть саду его прежний опрятный вид – на это потребуется несколько месяцев. Причем это дело для армии крепких садовников, а не для восьми пожилых женщин. Сестра, кряхтя, наклонилась за наполненной корзиной. Раз уж Священное Писание настаивает, что во всем есть хорошие стороны, значит, и в ураганах должно быть что-то хорошее. Во всех этих разрушениях есть что-то хорошее, надо только разглядеть. Возможно, это физические упражнения, ведь они полезны. Пути Богов неисповедимы. А чтобы одолеть тягость, нужна вера.
   Сестра направилась к погребу, с трудом пробираясь сквозь завалы. Корзина, казалось, становилась тяжелее с каждым шагом. У ворот садика, где прежде росли целебные травы, Целомудрие поставила свою ношу и остановилась передохнуть.
   Она расстроилась, обнаружив, что река видна прямо с этого места, – живая изгородь из цветов была целиком уничтожена. О Боги! Устье реки почти полностью завалено всевозможным мусором и обломками деревьев. За рекой стояло то, что осталось от города. Община находилась далеко, и отсюда трудно было все как следует рассмотреть, но шпили многих храмов исчезли. Какое горе!
   – Вот ведь несчастье, правда? – прогудел добродушный голос.
   Сестра Целомудрие обернулась, предусмотрительно не выпуская корзину из рук. К ней приближалась сестра Послушание, волоча за собой грабли. Сестра Послушание, женщина крупная и энергичная, поражала окружающих бодростью, прямо-таки заразительной. Иногда ее общество чуть-чуть утомляло, но относиться к ней плохо было невозможно.
   – Это настоящее бедствие! – воскликнула сестра Целомудрие. – Я чувствую, что мы должны быть там, помогать пострадавшим.
   Сестра Послушание громогласно расхохоталась:
   – А как ты собираешься туда добраться?
   – Ты хочешь сказать, что мост разрушен?
   – Так сказала сестра Смирение.
   О Господи! Сестра Смирение, младшая из сестер – ей исполнилось всего сорок пять лет, – была самой зоркой и напоминала об этом при каждом удобном случае.
   – Но… Что же выходит, мы отрезаны от города?
   – Какого города? – поинтересовалась сестра Послушание, опершись о грабли. – Блуэрок походил на настоящий город, когда я была совсем еще девчонкой, но и тогда уже приходил в упадок прямо на глазах. Теперь там и вовсе ничего стоящего не осталось.
   – Но если мост разрушен, то и к нам никто больше не придет!
   Сестра Послушание пожала плечами:
   – В прошлом году у нас было два посетителя, а в позапрошлом – вообще ни одного. Сомневаюсь, что бы все пошло по-другому.
   Сестра Целомудрие вздохнула. Чего стоит Убежище без беженцев или обет служения страждущим, когда служить некому? Что могут сделать восемь пожилых женщин, когда они поют хвалу Богам, но те их не слышат? Боги наверняка не нуждаются в том, чтобы им напоминали об их добродетелях. Если к больным невозможно добраться, то и исцелить их нельзя. Если не будут появляться новые послушницы, то и учить будет некого, а в Убежище они вот уже много лет не появлялись. Сестра Целомудрие почувствовала себя виноватой в том, что поддалась мрачным мыслям, но в таких условиях Постоянная Помощь становилась бессмысленной. Если мост разрушен, значит, теперь их мыс отрезан от мира.
   – Кстати, а что ты тут делаешь? – строго спросила сестра Послушание.
   – А ты? – с мягким укором поинтересовалась сестра Целомудрие.
   У сестры Послушание вытянулось лицо, и она растерянно заморгала.
   – Наверное, нагуливаю аппетит.
   Сестра Целомудрие подавила готовое вырваться непристойное хихиканье. Сестра Послушание была не очень высокой, но зато полной и любила поесть. Сегодня обязанности матери игуменьи исполняла сестра Добродетель, которая любила готовить и потому почти всегда назначала себя на кухонные работы, но результат обычно был плачевен. Лучшей кухаркой среди сестер была сестра Целомудрие – она вовсе не хвасталась, ее кулинарное искусство признавали все. Она любила готовить – возможно, в этом уже было некоторое тщеславие. Но сегодняшняя мать игуменья поручила сестре Целомудрие собрать опавшие плоды, пока те не сгнили, значит, это ей и следовало делать, потому что она давала обет повиновения.
   Она не должна жаловаться, ведь вчера сама была игуменьей и строго приказала сестрам работать, хотя всех одолевало искушение устроиться у окон и смотреть на ураган.
   Уже прошло семь лет с той поры, как умерла старая сестра Истина. Сестры отправили в Матриархат ордена письмо с просьбой назначить преемницу игуменьи. Возможно, по дороге письмо потерялось. Во всяком случае, ответа так и не последовало, и с тех пор сестры исполняли обязанности игуменьи поочередно. Семь лет назад каждая сестра становилась игуменьей раз в пятнадцать дней. Теперь – раз в восемь. Когда-то наступит день – и последняя из сестер станет единственной игуменьей.
   Заведенный порядок вполне себя оправдывал, и никто не предлагал его изменить. Но если бы сестры вдруг захотели выбрать постоянную игуменью, ею наверняка стала бы сестра Послушание. Она единственная из всех хоть как-то умела руководить, особенно в моменты испытаний. Взять хоть вчерашний ураган – сестра Послушание все обдумала и спланировала, потом намекнула сестре Целомудрие, которой осталось только отдавать приказы.
   – Мне было приказано навести порядок в саду! – твердо заявила сестра Послушание, согнув могучую руку. – Отойди-ка в сторонку, а то по ошибке и тебя приберу.
   – Я буду осторожна, – с улыбкой пообещала сестра Целомудрие. – А не начнешь ли ты уборку с айвы? Ее столько попадало, что просто ужас, мне одной все не собрать. Я бы завтра сделала из нее мармелад.
   – Превосходная мысль! – прогудела сестра Послушание. – Хочешь, помогу тебе донести корзину?
   Сестра Целомудрие была бы очень рада освободиться от этой ноши – она предчувствовала, что больная спина всю ночь не даст ей спать, – но отказалась.
   – Нет, спасибо, я сама справлюсь.
   Она совсем уже собралась продолжить путь, но во двор выбежала сегодняшняя игуменья, мать Добродетель.
   – Сестры! То есть дочери!
   Добродетель была пожилой, набожной женщиной. Ее волосы уже совсем поседели, впрочем, она конечно же прятала их под чепец. Наверняка в молодости она славилась красотой, признаки которой до сих пор хранило ее лицо. Самая старшая из сестер – ей уже исполнилось шестьдесят семь лет, – Добродетель была такой подвижной, что казалось, переживет большинство из них. В те дни, когда Добродетель была игуменьей, она не терпела ни малейших возражений.
   – Да, мать? – в один голос сказали сестры Послушание и Целомудрие.
   Игуменья была взволнована. На щеках у нее проступили розовые пятна. В руках она зачем-то сжимала моток веревки.
   – К нашему мысу приближается лодка!
   Сестра Послушание прислонила грабли к стене и потерла руки. У нее заблестели глаза.
   – Это моряки, нуждающиеся в помощи, да, мать?
   – Ваше предположение, сестра, кажется вполне логичным.
   Игуменья едва доставала сестре Послушание до плеча, но ее манеры не оставляли ни малейшего сомнения в том, на ком сегодня лежит ответственность. Впрочем, она отлично знала, чьей помощью стоит воспользоваться при необходимости. Сестра Целомудрие была привлечена к делу только потому, что оказалась рядом с сестрой Послушание.
   – Как давно это было в последний раз! – сказала сестра Целомудрие. Уже много лет в Блуэроке не появлялся ни один корабль.
   – И это не причина для того, чтобы медлить, – сказала сегодняшняя игуменья. – Ты можешь пойти с нами. Будет кому сходить за остальными сестрами, если понадобится. – И она поспешила вниз, путаясь в подоле монашеского платья. Сестра Послушание побежала следом.
   – Но… – запоздало произнесла сестра Целомудрие.
   Веревки – это, конечно, правильно, но не стоило ли им также прихватить одеяла, лекарства, бутылки с водой? Наверное, стоило, но они уже убежали. Наверняка ее за всем этим и отправят. Целомудрие опустила многострадальную корзину на землю и, прихрамывая, отправилась вслед за сестрами.
   Тропинка, сбегавшая с утеса, превратилась в месиво предательски скользкой грязи. Несмотря на крайнюю важность и срочность их дела, женщины спускались очень осторожно.
   На памяти сестры Целомудрие у их мыса не терпел крушения ни один корабль, хотя раньше, когда Блуэрок был крупным портом, такие несчастья случались часто. Сестре Добродетель в юности наверняка приходилось оказывать помощь потерпевшим кораблекрушение. Скалы мыса Ножа были чрезвычайно опасны. Если судно выбрасывало на эти скалы, у экипажа оставалось очень мало шансов спастись. Тех, кому посчастливилось уцелеть, выбрасывало на берег в заливе. Там же можно было увидеть и обломки судна, особенно если, как сейчас, был отлив.
   Трое запыхавшихся сестер добрались до заросшей травой оконечности мыса и остановились, чтобы осмотреться. Ветер утих, но море все еще бушевало. Грозные зеленые валы накатывались на берег и с грохотом разбивались о мыс. В воздухе висела водяная пыль. В изобилии плавающие на поверхности бурые водоросли свидетельствовали о том, что шторм был свирепым. Свежий воздух пах солью.
   Небольшая, явно заркианской постройки лодка, глубоко сидевшая в воде, уже миновала скалы и теперь плыла вдоль мыса, почти рядом с косой, на которой стояли сестры. В лодке находился один-единственный моряк. Он сидел у мачты, оставшейся без паруса, и держался за нее обеими руками. Судя по его виду, он был очень слаб, на грани беспамятства, и сейчас едва ли сознавал, что пережил кораблекрушение.
   У сестры Целомудрие перехватило дыхание. Она посмотрела на остальных сестер, но те, похоже, не заметили того, что заметила она.
   – Превосходно! – сказала сестра Добродетель таким тоном, словно сама все это устроила. Она запахнула ворот и поднесла руку к глазам, стараясь получше рассмотреть моряка.
   – Мне кажется или он действительно одет в черное? Уж не священник ли он?
   Никто не ответил Обычно бледное лицо сестры Послушание залил странный румянец. Она тоже заметила!
   – Мы должны спуститься к берегу, дочери.
   – Но… – протянула сестра Целомудрие. У нее бешено колотилось сердце.
   – Надеюсь, он не нуждается в медицинской помощи, – продолжала Добродетель. – Иначе одной из нас придется сходить за лекарствами. Пойдемте.
   – Одну минутку! – кашлянула Послушание. – Нам стоило бы решить, что мы будем делать сейчас, пока есть возможность все спокойно обдумать.
   Сестра Целомудрие вряд ли могла сейчас думать спокойно. У нее кружилась голова и дрожали колени. Если такое случилось с нею от мимолетного, брошенного издалека взгляда, то что же будет, когда она подойдет ближе?
   – Что такое? – Добродетель повернулась и с удивлением посмотрела на Послушание.
   – Он с материка!
   Мать игуменья чертыхнулась.
   Сестры испуганно молчали, глядя друг на друга. Лодка тем временем миновала мыс.
   – Что же нам делать? – Добродетель бессильно заломила руки.
   В серебристых глазах сестры Послушание появился странный блеск.
   – Все будет нормально! Сюда никто не сможет добраться! Теперь, когда мост разрушен, у нас еще меньше, чем обычно, надежды дождаться каких-нибудь посетителей!
   Она вызывающе переводила взгляд с сестры Добродетель на сестру Целомудрие и обратно, словно те были с ней не согласны.
   – Но наши обеты! – жалобно, едва не плача, произнесла Добродетель.
   – Это не грех! – Сестра Послушание приняла командование на себя, как всегда делала в сложных ситуациях. – Церковь признает, что сопротивляться проклятию невозможно. Или вы приказываете нам оставить этого моряка, чтобы он утонул, мать?
   – Нет! Конечно нет! Но что будет с нами? Я имею в виду… Мы… Мы же можем поссориться! Или даже подраться! Это будет ужасно!