У меня тоже нет большего друга, чем ты. Обидно ведь: «Современник» здесь, а я в больнице. Пишет Алена, я диктую. Твой Гриша».
А потом я узнал, что Григорий Моисеевич умер. Это был для меня сильный удар.
В свой последний приезд в Израиль я пошел к нему на могилу. Кладбище. Пустыня. Невероятно палящее солнце. Пыль. И среди одинаковых камней стоит его камень, на другой стороне которого на русском языке написано: «Актер Григорий Лямпе». Я посидел на могилке, поговорил с ним.
Вспомнил, как в предыдущий приезд я не предупредил его, что прилетаю. Мне не хотелось его беспокоить, стеснять. Но очень хотелось увидеть.
Поднялся к нему на этаж, позвонил. Гриша открыл дверь и — «ах!» А я говорю: «Гриша, я в прошлый раз у тебя кепку забыл. А вот уже осень наступает, и я прилетел за ней». В коридоре незаметно вынимаю из-за пазухи кепку и делаю вид, что снимаю с полки. Надел, выскочил за дверь, спустился вниз, и с балкона услышал его голос: «Сво-оло-очь! Него-о-одяй! Где живешь?!»
Я ему крикнул, что в Москве увидимся. Не увиделись...
И вот я захожу в репертуарную контору и вижу на портрете лицо прекрасного актера, прекрасного человека, прекрасного друга. Он внимательно смотрит на меня своими добрыми грустными глазами. И я говорю ему: «Не грусти, Гриня. До встречи».
Несколько слов о драматургии Василия Шукшина.
Шукшин очень труден для постановки в театре. Я не видел ни одного точного, с моей точки зрения, спектакля по его произведениям. Все как-то рядом, все не до конца. В чем же дело? Мне кажется, что его воспринимают не глубинно, а поверхностно, превращая часто в балаган то, что является болью его, мукой. «Энергичные люди» даже Товстоноговым были поставлены как комедия-фарс.
Как же понимаю я?
«Энергичные люди» — это драма. Драма людей, пришедших к полной бездуховности. Пьянки и бешеные деньги стали их нормой поведения и моралью. Это не жизнь — суррогат. Всё сместилось. Веселье? Собеседования?! Это тупые игры в перелеты и механическая «летка-енка». Тупость! Заполнение времени пустой вздрючкой, экзальтацией. Нет мыслей, нет идей, нет любви. Существование, близкое к животному. Еще один шаг и — му-у-у-у!
Шукшин даже лишает их имен. Бездуховность делает их безликими, однозначными, похожими друг на друга. Нет — внешние приметы есть: курносый, лысый, брюхатый... Они и говорят-то на одном нивелированном языке.
У них фактически нет прошлого. Оно стерлось. Кто кем был? Хоть слово о детстве, о маме! Нет. Только перед самым финалом кто-то вспомнил, что была у них большая семья и что младшие донашивали вещи старших. Но это сквозь туман времени. Какой-то дрожащий призрак, мираж. Нет памяти, нет прошлого. И «деревня» в устах Простого звучит как насмешка. Какая деревня? Какая пашня? Просто болтовня. Корней нет!
И даже любовь для них материальна, как покрышка для автомобиля. Надо (престижно!) иметь любовницу, вот я и имею. Это неважно, что я не питаю к ней никаких чувств, что сердце мое пусто — полагается иметь! И к жене не осталось никаких чувств. Кроме страха. Страх постоянно живет рядом! Отсюда и постоянная настороженность, даже ненависть друг к другу. Кто продаст? Кто первый?
В чем же драма? Эти люди обокрали сами себя. В первую очередь. Обман государства рано или поздно наказуем. А как быть с самим собой? Со своей совестью, с душой, в конце концов? А про все это они забыли. Есть так называемое ДЕЛО. И все! Бездуховность так же страшна, как обезумевший пьяный с ружьем. К сожалению, «деловые люди» составляют немалую часть общества. Они агрессивны в своей наступательности. Об этом и говорит Шукшин.
Нас, артистов, часто спрашивают: а в чем же ваш оптимизм? Так ли уж все безысходно? Нет, не так! Дело в том, что мы хотим дать отпор бездуховности. Остановить ее расползание. И сделать это можно, только правдиво, точно и беспощадно показав ее физиономию.
Шукшин говорил: «Смешно должно быть не от трюка, а от правды». Очень справедливые слова!
Мне довелось ставить спектакль «Энергичные люди» в Ростоке (бывш. ГДР). Немецкие актеры — дотошный народ. У них существует такое понятие как «введение»: прежде чем ставить спектакль, они хотят разобраться, о чем он, вникнуть в атмосферу происходящего, понять особенности характеров героев.
Я это предчувствовал и взял с собой фрагмент из «Калины красной» и фильм «Слово матери» — о матери Шукшина, снятый Анатолием Заболоцким. Все это я им показал. Они рты открыли. А потом ко мне подошел один актер, наверное, самый дотошный, и спрашивает:
— Как это у вас сочетается: вся эта техника, ракеты и то, что мама Шукшина стоит с коромыслом у проруби и идти ей за водой приходится километра полтора по морозу?
— Так это, милый, — говорю, — и есть Россия.
Он растерянно так кивнул:
— Я все понял...
И еще я рассказал им историю, которая приключилась со мной, когда я работал в детском театре. Я так замотался, что забыл купить елку. Наступило 31-е число, отыграл в спектакле, и мне ребята советуют:
— Поезжай на Киевский вокзал, там всегда можно купить елку, тем более в новогоднюю ночь.
Приезжаю — ничего и никого там нет. А мороз, помню, все сильнее и сильнее. Походил, походил, смотрю — время уже к двенадцати, пора домой. Иду через сквер, и вдруг сиплый голос из темноты:
— Эй, парень, иди сюда, чего надо?
— Елку, — говорю.
— Так вот же елка! Бери!
Вижу, действительно, стоит мужичок, держит елку. Тогда были другие деньги, и на мой вопрос «сколько?» мужик назвал замечательную сумму:
— Три рубля!
— Да ты загнул, — говорю, а сам, делать нечего, лезу в карман за деньгами.
А он как-то так пригнулся, чуть не присел. Даю ему трешку. Он мне:
— Держи елку.
А сам что есть духу побежал к вокзалу, причем какими-то зигзагами, как будто я в него стрелять собираюсь.
Хотел было я пойти, а... елка не пускает! Он мне, оказывается, продал растущую в сквере елку! Ну попал, думаю. А какая елочка была замечательная — голубая, аккуратненькая...
И я спросил немецких актеров:
— А у вас такое возможно?
Они засмеялись и закивали головами.
— Мы все поняли.
И действительно, что-то до них дошло, потому что играли они замечательно.
Кстати, в память об этой поездке в ГДР у меня сохранился любопытный документ, который повергает в изумление не только иностранцев, но и наших, привыкших ко всему соотечественников.
Вот этот документ:
Эй, бородачи! А у вас есть справки на право ношения бороды? Сомневаюсь.
А на самом деле ничего странного эта справка не представляет. Просто сфотографировался я на загранпаспорт без бороды, а выехал за рубеж уже с бородой. И чтобы не было в пути никаких недоразумений, меня и подстраховали этим документом.
Конечно, для познания России я мог бы еще многое рассказать своим немецким коллегам. Например, мог бы просто показать им две телеграммы, из которых они не поняли бы ровном счетом ничего.
Вот первая:
Какая армия, какой Смоктуновский?! Ничего этого и в помине нет. Как нет и самой съемки. Все дело в том, что из Ялты невозможно вылететь: нет билетов!
И я иду с этой телеграммой к начальнику аэровокзала.
— Видите, — говорю, — какая армия бездействует, какие актеры! И все из-за того, что я не могу вылететь.
Срабатывает мгновенно. Билет у меня в кармане, и чтобы сыграть свою роль до конца, отбиваю ответную телеграмму:
Да-а, чтобы понять русский уклад жизни и загадочную русскую душу, надо, наверное, все-таки пожить в России, походить в стужу к проруби за водой и обмануть одного-другого начальника аэровокзала.
В кино я начал сниматься в 1954 году. В первой картине («Доброе утро») я сыграл роль помощника экскаваторщика. В фильме «Гость с Кубани» я уже был помощником комбайнера. Потом играл милиционера. И попал в такую орбиту, где играл, как я их называю, в полуцветных, полухудожественных, полумузыкальных фильмах. И играл довольно долго.
И вот однажды звонит мне Лика Авербах из «Мосфильма» и говорит, что со мной хочет познакомиться Михаил Ильич Ромм. А я знал, что попасть к нему в картину почти невозможно. Но раз зовут, надо ехать. Приезжаю. Лика взяла меня за ручку и привела в павильон.
— Жди, — говорит.
Сел я и слышу за декорациями знакомые голоса: что-то там репетируют. Выбегает Михаил Ильич Ромм, в серой рубашке, мятых брюках, смотрит на меня, спотыкается и говорит:
— Ой, что ты, Лика, я же его знаю! Мне ведь нужно мурло, а Левочка такой симпатичный!
Тут вылетает из-за декорации мой учитель по Школе-студии МХАТ Сергей Капитонович Блинников, слышит последнюю фразу и начинает протестовать:
— Какое мурло, Миша? Смотри, какой красавец! Я его за красоту и держал у себя на курсе!
— Вот и я говорю, что он красавец! — соглашается Ромм. — А мне нужно мурло.
И Блинников без паузы:
— Какой красавец? Ты что, не видишь, какое мурло? Какой страшный! За мурло-то я и держал его на курсе!
Чувствую — краснею, и говорю:
— Михаил Ильич, я пойду.
А они все спорят: мурло — не мурло, красавец — не красавец. И тут раздается такой знакомый тихий голос:
— Ну стоп, хватит. Левочка, ты утвержден.
Поворачиваюсь — Леша Баталов!
Ромм не стал спорить.
— Ну что ж, — сказал, — раз они говорят, что вы утверждены, куда ж мне деваться? Вы утверждены.
— Михаил Ильич, — говорю, — не надо...
— Нет-нет, пойдемте смотреть материал.
И мы пошли смотреть отснятый материал. Это было потрясающе. Я ничего подобного до того времени не видел. Там была сцена, где Баталов рассказывает, как он делал атомную бомбу. Этот кусок потом пересняли: начальству не понравилось, что герой сильно облучился. Там еще был иконостас, который заставили убрать, и его заменили телевизором. Но и переснятая сцена была не менее потрясающей. После просмотра меня спросили:
— Ну и как тебе?
И я даже не мог ответить, пробурчал что-то банальное, вроде: «Замечательно...»
Так я вошел в фильм «Девять дней одного года». Там в групповке снимались ученики Ромма: Добролюбов, Яшин, Смирнов. Потом они сочли своим долгом обязательно меня снимать. И я у каждого из них снимался. Это было началом моего серьезного вхождения в кино.
МОЯ БАРАХОЛКА
А потом я узнал, что Григорий Моисеевич умер. Это был для меня сильный удар.
В свой последний приезд в Израиль я пошел к нему на могилу. Кладбище. Пустыня. Невероятно палящее солнце. Пыль. И среди одинаковых камней стоит его камень, на другой стороне которого на русском языке написано: «Актер Григорий Лямпе». Я посидел на могилке, поговорил с ним.
Вспомнил, как в предыдущий приезд я не предупредил его, что прилетаю. Мне не хотелось его беспокоить, стеснять. Но очень хотелось увидеть.
Поднялся к нему на этаж, позвонил. Гриша открыл дверь и — «ах!» А я говорю: «Гриша, я в прошлый раз у тебя кепку забыл. А вот уже осень наступает, и я прилетел за ней». В коридоре незаметно вынимаю из-за пазухи кепку и делаю вид, что снимаю с полки. Надел, выскочил за дверь, спустился вниз, и с балкона услышал его голос: «Сво-оло-очь! Него-о-одяй! Где живешь?!»
Я ему крикнул, что в Москве увидимся. Не увиделись...
И вот я захожу в репертуарную контору и вижу на портрете лицо прекрасного актера, прекрасного человека, прекрасного друга. Он внимательно смотрит на меня своими добрыми грустными глазами. И я говорю ему: «Не грусти, Гриня. До встречи».
Несколько слов о драматургии Василия Шукшина.
Шукшин очень труден для постановки в театре. Я не видел ни одного точного, с моей точки зрения, спектакля по его произведениям. Все как-то рядом, все не до конца. В чем же дело? Мне кажется, что его воспринимают не глубинно, а поверхностно, превращая часто в балаган то, что является болью его, мукой. «Энергичные люди» даже Товстоноговым были поставлены как комедия-фарс.
Как же понимаю я?
«Энергичные люди» — это драма. Драма людей, пришедших к полной бездуховности. Пьянки и бешеные деньги стали их нормой поведения и моралью. Это не жизнь — суррогат. Всё сместилось. Веселье? Собеседования?! Это тупые игры в перелеты и механическая «летка-енка». Тупость! Заполнение времени пустой вздрючкой, экзальтацией. Нет мыслей, нет идей, нет любви. Существование, близкое к животному. Еще один шаг и — му-у-у-у!
Шукшин даже лишает их имен. Бездуховность делает их безликими, однозначными, похожими друг на друга. Нет — внешние приметы есть: курносый, лысый, брюхатый... Они и говорят-то на одном нивелированном языке.
У них фактически нет прошлого. Оно стерлось. Кто кем был? Хоть слово о детстве, о маме! Нет. Только перед самым финалом кто-то вспомнил, что была у них большая семья и что младшие донашивали вещи старших. Но это сквозь туман времени. Какой-то дрожащий призрак, мираж. Нет памяти, нет прошлого. И «деревня» в устах Простого звучит как насмешка. Какая деревня? Какая пашня? Просто болтовня. Корней нет!
И даже любовь для них материальна, как покрышка для автомобиля. Надо (престижно!) иметь любовницу, вот я и имею. Это неважно, что я не питаю к ней никаких чувств, что сердце мое пусто — полагается иметь! И к жене не осталось никаких чувств. Кроме страха. Страх постоянно живет рядом! Отсюда и постоянная настороженность, даже ненависть друг к другу. Кто продаст? Кто первый?
В чем же драма? Эти люди обокрали сами себя. В первую очередь. Обман государства рано или поздно наказуем. А как быть с самим собой? Со своей совестью, с душой, в конце концов? А про все это они забыли. Есть так называемое ДЕЛО. И все! Бездуховность так же страшна, как обезумевший пьяный с ружьем. К сожалению, «деловые люди» составляют немалую часть общества. Они агрессивны в своей наступательности. Об этом и говорит Шукшин.
Нас, артистов, часто спрашивают: а в чем же ваш оптимизм? Так ли уж все безысходно? Нет, не так! Дело в том, что мы хотим дать отпор бездуховности. Остановить ее расползание. И сделать это можно, только правдиво, точно и беспощадно показав ее физиономию.
Шукшин говорил: «Смешно должно быть не от трюка, а от правды». Очень справедливые слова!
Мне довелось ставить спектакль «Энергичные люди» в Ростоке (бывш. ГДР). Немецкие актеры — дотошный народ. У них существует такое понятие как «введение»: прежде чем ставить спектакль, они хотят разобраться, о чем он, вникнуть в атмосферу происходящего, понять особенности характеров героев.
Я это предчувствовал и взял с собой фрагмент из «Калины красной» и фильм «Слово матери» — о матери Шукшина, снятый Анатолием Заболоцким. Все это я им показал. Они рты открыли. А потом ко мне подошел один актер, наверное, самый дотошный, и спрашивает:
— Как это у вас сочетается: вся эта техника, ракеты и то, что мама Шукшина стоит с коромыслом у проруби и идти ей за водой приходится километра полтора по морозу?
— Так это, милый, — говорю, — и есть Россия.
Он растерянно так кивнул:
— Я все понял...
И еще я рассказал им историю, которая приключилась со мной, когда я работал в детском театре. Я так замотался, что забыл купить елку. Наступило 31-е число, отыграл в спектакле, и мне ребята советуют:
— Поезжай на Киевский вокзал, там всегда можно купить елку, тем более в новогоднюю ночь.
Приезжаю — ничего и никого там нет. А мороз, помню, все сильнее и сильнее. Походил, походил, смотрю — время уже к двенадцати, пора домой. Иду через сквер, и вдруг сиплый голос из темноты:
— Эй, парень, иди сюда, чего надо?
— Елку, — говорю.
— Так вот же елка! Бери!
Вижу, действительно, стоит мужичок, держит елку. Тогда были другие деньги, и на мой вопрос «сколько?» мужик назвал замечательную сумму:
— Три рубля!
— Да ты загнул, — говорю, а сам, делать нечего, лезу в карман за деньгами.
А он как-то так пригнулся, чуть не присел. Даю ему трешку. Он мне:
— Держи елку.
А сам что есть духу побежал к вокзалу, причем какими-то зигзагами, как будто я в него стрелять собираюсь.
Хотел было я пойти, а... елка не пускает! Он мне, оказывается, продал растущую в сквере елку! Ну попал, думаю. А какая елочка была замечательная — голубая, аккуратненькая...
И я спросил немецких актеров:
— А у вас такое возможно?
Они засмеялись и закивали головами.
— Мы все поняли.
И действительно, что-то до них дошло, потому что играли они замечательно.
Кстати, в память об этой поездке в ГДР у меня сохранился любопытный документ, который повергает в изумление не только иностранцев, но и наших, привыкших ко всему соотечественников.
Вот этот документ:
СПРАВКА
Дана ДУРОВУ Льву Константиновичу в том, что борода необходима ему для съемок в кино, на телевидении и для работы в театре.
Справка дана для проезда на территории ГДР.
Заместитель директора театра (подпись).
Эй, бородачи! А у вас есть справки на право ношения бороды? Сомневаюсь.
А на самом деле ничего странного эта справка не представляет. Просто сфотографировался я на загранпаспорт без бороды, а выехал за рубеж уже с бородой. И чтобы не было в пути никаких недоразумений, меня и подстраховали этим документом.
Конечно, для познания России я мог бы еще многое рассказать своим немецким коллегам. Например, мог бы просто показать им две телеграммы, из которых они не поняли бы ровном счетом ничего.
Вот первая:
«ЯЛТА ДОМ ТВОРЧЕСТВА АКТЕРУ ДУРОВУ ЛЬВУ КОНСТАНТИНОВИЧУ
СЪЕМКА ВАШИМ УЧАСТИЕМ НАЗНАЧЕНА 4 АВГУСТА БЫТЬ КАЛИНИНЕ 19 ЧАСОВ СОБРАНЫ ПОЛТОРЫ ТЫСЯЧИ АРМИИ АКТЕРЫ СМОКТУНОВСКИЙ УЛЬЯНОВ БЫКОВ СООБЩИТЕ НОМЕР РЕЙСА ВСТРЕТИМ = ДИРЕКТОР КАРТИНЫ ВУЛЬМАН РЕЖИССЕР ГОСТЕВ».
Какая армия, какой Смоктуновский?! Ничего этого и в помине нет. Как нет и самой съемки. Все дело в том, что из Ялты невозможно вылететь: нет билетов!
И я иду с этой телеграммой к начальнику аэровокзала.
— Видите, — говорю, — какая армия бездействует, какие актеры! И все из-за того, что я не могу вылететь.
Срабатывает мгновенно. Билет у меня в кармане, и чтобы сыграть свою роль до конца, отбиваю ответную телеграмму:
«МОСКВА МОСФИЛЬМ К/К БЕСПРЕДЕЛ РУКОВОДСТВУ
ВОЙСКО ВЫСТРОИТЬ 1900 ПЛАЦУ СМОКТУНОВСКОМУ УЛЬЯНОВУ БЫТЬ НАЗНАЧЕННОЕ ВРЕМЯ БЫКОВА ЗАМЕНИТЬ ПАШУТИНЫМ ВЫЛЕТАЮ ВСТРЕЧАЙТЕ ПРИВЕТ ПАВЛОВУ НЬЮМЕНУ = ДУРОВ».
Да-а, чтобы понять русский уклад жизни и загадочную русскую душу, надо, наверное, все-таки пожить в России, походить в стужу к проруби за водой и обмануть одного-другого начальника аэровокзала.
В кино я начал сниматься в 1954 году. В первой картине («Доброе утро») я сыграл роль помощника экскаваторщика. В фильме «Гость с Кубани» я уже был помощником комбайнера. Потом играл милиционера. И попал в такую орбиту, где играл, как я их называю, в полуцветных, полухудожественных, полумузыкальных фильмах. И играл довольно долго.
И вот однажды звонит мне Лика Авербах из «Мосфильма» и говорит, что со мной хочет познакомиться Михаил Ильич Ромм. А я знал, что попасть к нему в картину почти невозможно. Но раз зовут, надо ехать. Приезжаю. Лика взяла меня за ручку и привела в павильон.
— Жди, — говорит.
Сел я и слышу за декорациями знакомые голоса: что-то там репетируют. Выбегает Михаил Ильич Ромм, в серой рубашке, мятых брюках, смотрит на меня, спотыкается и говорит:
— Ой, что ты, Лика, я же его знаю! Мне ведь нужно мурло, а Левочка такой симпатичный!
Тут вылетает из-за декорации мой учитель по Школе-студии МХАТ Сергей Капитонович Блинников, слышит последнюю фразу и начинает протестовать:
— Какое мурло, Миша? Смотри, какой красавец! Я его за красоту и держал у себя на курсе!
— Вот и я говорю, что он красавец! — соглашается Ромм. — А мне нужно мурло.
И Блинников без паузы:
— Какой красавец? Ты что, не видишь, какое мурло? Какой страшный! За мурло-то я и держал его на курсе!
Чувствую — краснею, и говорю:
— Михаил Ильич, я пойду.
А они все спорят: мурло — не мурло, красавец — не красавец. И тут раздается такой знакомый тихий голос:
— Ну стоп, хватит. Левочка, ты утвержден.
Поворачиваюсь — Леша Баталов!
Ромм не стал спорить.
— Ну что ж, — сказал, — раз они говорят, что вы утверждены, куда ж мне деваться? Вы утверждены.
— Михаил Ильич, — говорю, — не надо...
— Нет-нет, пойдемте смотреть материал.
И мы пошли смотреть отснятый материал. Это было потрясающе. Я ничего подобного до того времени не видел. Там была сцена, где Баталов рассказывает, как он делал атомную бомбу. Этот кусок потом пересняли: начальству не понравилось, что герой сильно облучился. Там еще был иконостас, который заставили убрать, и его заменили телевизором. Но и переснятая сцена была не менее потрясающей. После просмотра меня спросили:
— Ну и как тебе?
И я даже не мог ответить, пробурчал что-то банальное, вроде: «Замечательно...»
Так я вошел в фильм «Девять дней одного года». Там в групповке снимались ученики Ромма: Добролюбов, Яшин, Смирнов. Потом они сочли своим долгом обязательно меня снимать. И я у каждого из них снимался. Это было началом моего серьезного вхождения в кино.
МОЯ БАРАХОЛКА
Вещи не ревнуют друг к другу и не кичатся своим происхождением. Они могут мирно сосуществовать рядом при разнице в возрасте в две тысячи лет и не замечать этого. Могут относиться к разным эпохам, цивилизациям и не обращать на это никакого внимания. Им все это до лампочки, потому что они свидетели прошлого, свидетели истории, которая, как известно, сослагательного наклонения не имеет.
Вот у меня на книжной полке хранится в маленькой рамочке экслибрис — книжный знак. На нем изображен государственный герб Российской империи — двуглавый орел и текст: «Библиотека Его Императорского Величества. Зимний дворец». Как у меня появился этот знак, даже вспомнить не могу. Но это уже вековая история.
А рядом с этой рамочкой лежит кусок колючей проволоки. Это уже новейшая история: память о событиях 1991 года у Белого дома в Москве.
В ту памятную ночь я не мог оставаться дома и посчитал своим долгом гражданина быть на Краснопресненской набережной со всеми теми, кто пришел туда защищать свою честь, свое достоинство.
Я долго бродил среди толп людей, среди которых было много молодежи, женщин с детьми. И вдруг слышу, кто-то меня зовет:
— Лева, иди сюда!
Я обернулся и увидел какого-то рыжего бородача в камуфляжной форме, да еще, вроде, в парадной. Лицо его мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где я его видел. Подошел к нему. Оказалось, что я попал к представителям штаба внешней охраны Белого дома. Этот бородач очень лихо всем распоряжался и все время уговаривал ребят не пускать в дело «дурь» — бутылки с зажигательной смесью.
Он послал навстречу войскам ребят с листовками и просил их:
— Ребята, разговаривайте с солдатиками культурно, интеллигентно. Они же сами не знают, куда идут. Они выполняют приказ. Они же военные люди. Будьте с ними деликатными.
Потом к этому бородачу подошел какой-то парень и говорит:
— Ты что, командир, не видишь вон того в голубой куртке? Подозрительный тип...
— Вижу, — сказал бородач. — Давно за ним наблюдаю. Давайте его сюда.
Привели этого типа в голубой куртке. Бородач спрашиваете
— На кого работаешь?
— Не понимаю...
И тогда бородач одни резким движением сорвал с него куртку, и мы увидели под ней рацию. Тот сразу как-то завял, а бородач приказал своим:
— Ведите его в штаб. Там разберутся.
И его увели в Белый дом.
Я спросил:
— А в чем дело?
— Да я давно уже за ним слежу. Он все время передает кому-то, что происходит вокруг Белого дома.
Потом уже стали говорить, что все это было несерьезно и чуть ли не шутка. Да нет, это было очень серьезно. Если бы тогда «Альфа» не отказалась штурмовать Белый дом, то было бы Бог знает что. Недаром кто-то из Белого дома через громкоговоритель все время повторял:
— Я профессиональный военный. Женщины и дети, я вас умоляю уйти отсюда, потому что, если начнется здесь, вы в мышеловке. Вы сами заперли себя баррикадами и не представляете, что здесь будет твориться. Умоляю вас, уйдите отсюда!
Через некоторое время опять:
— Я вижу, вы здесь остаетесь. Прошу вас, как только начнется стрельба, ложитесь на набережной под парапет.
Но как он ни уговаривал, никто так и не ушел.
Возвращался я домой под утро, промокший насквозь. Видел эти ромбики, сделанные из досок. В них лежали кровавые сгустки. И уже кем-то были положены цветочки...
Видел какую-то элегантно одетую женщину с депутатским значком, которая выводила из трагического тоннеля бронетранспортеры. Смотрел на солдатиков, которые сидели на броне с потухшими глазами и серыми лицами. На них было страшно смотреть. Уже на некоторых танках висели трехцветные флаги.
Врезалась в память незабываемая сцена. Возле танка сидит капитан — усталый до изнеможения, черный. Но очень красивый офицер. А перед ним прыгает какой-то тип с депутатским значком и кричит:
— Снимите этот флаг! Этот красный флажок со своего танка! Укрепите вот этот! Вы что, пришли сюда убивать?
И капитан, устало:
— Да перестаньте вы прыгать!.. Никого я не собираюсь убивать. А флагу я присягал вот этому, красному. Вот когда сменят присягу, тогда я присягну этому флагу. А если, кстати, хотите, меняйте сами, а меня оставьте в покое.
А депутат все продолжал прыгать. И тогда я не выдержал, взял его за грудки и сказал:
— Оставь его! Ты что, не видишь, что он не в себе? Что он, сам не понимает, что выполняет противоестественный приказ? А ты еще перед ним прыгаешь!
И этот господин со значком отскочил и скрылся в толпе. Капитан поднял глаза и сказал:
— Спасибо тебе, — потом рассмотрел меня. — А-а, артист Дуров?
— Да, — говорю.
— Вот видишь, какая история...
— Отдыхай, капитан. Я пошел.
А уже перед тем, как покинуть площадь, меня остановили, откусили кусачками кусок проволоки от заграждения и вручили без всяких торжественных слов. Просто сказали:
— Возьми, Дуров, на память.
А потом я решил узнать о рыжем бородаче, который стоял в охране Белого дома. Помог случай. Как-то на улице меня окликнули, и я увидел перед собой того самого командира. Оказалось, что это писатель Виктор Доценко, который пишет детективы, и что мы живем с ним в одном доме. Поэтому мне и показалось тогда его лицо знакомым, — значит когда-нибудь встречались взглядами или в лифте, или в подъезде.
Живем рядом, а встретиться и поговорить все как-то недосуг. И только этот кусок колючей проволоки напоминает мне о той тревожной ночи.
А вот эта красивая вещица называется волчанка. С ней охотятся на волков. Садятся джигиты на коней и мчатся по степи за волками. Догоняет такой охотник волка и с седла бьет его этой волчанкой. Считай, что волка нет.
Выглядит же эта волчанка очень даже изящно: этакая искусно оплетенная палочка, вроде дубинок у наших милиционеров. Но только по форме. В полметра длиной и сантиметра два в диаметре. Судя по весу, оплетен или свинцовый, или стальной стержень.
Подарил мне ее мой большой друг Мухтарбек из знаменитой цирковой династии осетинских наездников-джигитов Кантемировых. А создал группу с ее великолепным красочным номером поразительной джигитовки Алибек Кантемиров еще в 1924 году.
Мухтарбек обладает необыкновенной физической силой, владеет карате и всеми видами оружия, причем предпочитает холодное оружие. Все, что он ни бросит, у него втыкается.
Мы с ним попадали в разные ситуации, и он никогда не использовал ни свою физическую силу, ни спортивное умение. Это один из добрейших людей, которые мне встречались за всю мою жизнь. Он просто не может обидеть человека — это противно его характеру.
Он начинал выступать в цирковой группе Кантемирова, а потом создал свой театр лошадей. Стал изумительным актером, каскадером. Мне довелось сниматься с Мухтарбеком в одном кино, и я получил от общения с ним огромное удовольствие.
Нужно только видеть, как Мухтарбек скачет на лошади. Потрясающее впечатление! Невозможно понять, где лошадь, а где наездник. Кажется, что они сливаются в одно единое существо.
А следует заметить, что лошадь очень умное и коварное животное. Человек еще к ней подходит, а она уже понимает, умеет он ездить верхом или нет. И если видит, что имеет дело с новичком, тут же начинает проявлять свой коварный характер. Когда на ней затягивают подпругу, она надувает живот. А стоит выскочить на манеж, как тут же выпускает из себя воздух, и неопытный наездник под веселый хохот зрителей вместе с седлом оказывается у нее под брюхом.
А бывает и так. Когда такой горе-наездник начинает ее седлать, она просто наступает ему на ногу. Боль жуткая! Тот орет, а она ни с места. Но тут, как обычно, на вопли выбегает конюх: «Ты что? А ну-ка!» И тогда она сойдет с ноги, потому что знает: за окриком последует наказание и больно будет уже ей.
Когда Мухтарбек идет к лошади, он начинает говорить ей ласковые слова:
— Куколка, бабочка, красавица...
И вот уже даже колхозные одры начинают мелко-мелко дрожать в нетерпении. Это тоже нужно видеть.
Так вот этот прекрасный человек и подарил мне такую изумительную вещицу — волчанку.
Кинул я зачем-то этот драгоценный подарок в «бардачок» своей машины и вроде бы даже забыл про него. В Москве, как известно, волки по улицам не бегают, а прохожих я бить не собирался. Я уже был известным артистом, и меня узнавали в лицо. О хулиганском периоде своей жизни я вроде бы уж и забыл. И не только не шутил над прохожими, но даже научился быть с ними вежливым и предупредительным.
И вот как-то еду я, куда-то тороплюсь, а меня подрезает шикарный «мерс», в котором сидят два амбала. Они притормаживают, одна бандитская морда высовывается в окошечко и начинает хамить.
— Да пошел ты!.. — огрызаюсь я на ходу, потому что мне некогда было с ними базарить, и еду дальше.
Останавливаюсь на минуту у магазина, чтобы купить кока-колу. И они останавливаются. Вылазят два шкафа с глазами, видно, бывшие борцы, и в лицо меня не узнают. Значит, думаю, «новые русские» телек не смотрят — у них другие забавы. И один из них спрашивает:
— Ты действительно послал нас?..
— А чего, — спрашиваю тоже, — вы плохо слышите?
И тогда один другому говорит:
— Убей его.
— Ребята, — возражаю я, — вас двое, а я один. Схожу за приятелем.
— Иди, — говорят.
Я взял из «бардачка» эту волчанку и иду навстречу амбалу, который уже принял боевую стойку. Тут я ему этим прибором и врезал в грудь. Он рухнул на колени и — лбом об асфальт.
Второй ничего не понял и спрашивает:
— Ты чего?
— Сам не знаю, — отвечаю, потому как не ожидал такого эффекта.
Наконец тот, который лбом об асфальт, очухался и первым делом спрашивает:
— Чего это было?
— Сам не знаю, — опять говорю им честно и прошу: — Вы, ребята, подождите, я сейчас кока-колы принесу, а то его, может, тошнить будет.
Купил кока-колу, дал ему попить, а он никак еще в себя не придет и все интересуется:
— Чего это было?
— Да друган тебе расскажет, а я поехал. Пока!
Приезжаю домой и сразу звоню Мухтарбеку.
— Послушай, — говорю, — что ты мне подарил? Я тут чуть человека не убил — попал ему в грудь.
— Он отключился? — спрашивает.
— Конечно!
— Правильно. Он и должен был отключиться. Но это, — говорит, — скоро проходит: обычный шок.
— Нашел, — говорю, — кому дарить: я ж лефортовский. Как говорят блатные, вынул нож — так бей!
А тут еще один дружок — Ваня из Японии, Ваня-сан — привез мне два японских сувенирных меча. Шикарные мечи! Но что мне с ними делать? Пусть лежат, не в «бардачок» же их класть. А то попадутся еще в дороге крутые ребята, и что мне тогда прикажете — обнажать их? Вот то-то и оно! Волчанка хорошо, а мечи-то лучше...
Есть у меня еще иконы. Но я их специально не собирал: они достались мне по наследству от мамы. Когда я смотрю на эти древние лики, то ощущаю себя причастным не только к православию, но и к своему древнему роду, который никогда не изменял вере русской, а уж пострадал за нее достаточно.
Мне рассказывали, как в древнем русском городе Старица, известном с ХIII века, где был основан в ХVI веке Успенский монастырь, а всего там было семь монастырей-крепостей, так вот в этих монастырях во время гонений на церковь при Советской власти сдирали иконостасы и либо уничтожали на месте, либо грузили на машины и вывозили неизвестно куда.
А теперь появились коллекционеры, у которых все стены в иконах! Это что — почитание святынь? Да ничего подобного! Люди, считающие себя верующими, превратили предметы православного культа в некое подобие преходящей моды, вроде моды на кассеты с записями эстрадных звезд.
Как-то меня спросили: «А не думаете ли вы, что эти „коллекционеры“ охраняют свои сокровища от разграбления?» Нет, не думаю. Охрана исторических ценностей нации — обязанность государства. Так, господа коллекционеры, отдайте их под охрану государства!
Не отдадут!
Но вот, поразмыслив еще, меня взяло сомнение: а может, и правы коллекционеры? Какого государства? У которого размыты не только внешние границы, но и внутренние законы?
Довериться Храму? Но его уже однажды взрывали, и кто поручится за то, что его не взорвут еще?
Видно, все-таки эти коллекционеры и правы: пусть уж держат эти «культовые предметы» в своих сусеках.
А вот это уже пошли древности.
...Глиняный кувшинчик странной формы: то ли это лотос, то ли символическая фигурка женщины.
Мне его подарил артист Турабов. Мы снимались с ним в Азербайджане в картине Юлия Гусмана «Не бойся, я с тобой». Я очень полюбил этого артиста и как-то, выступая на телевидении, сказал, что он мог бы украсить труппу любого европейского театра. И, видно, мои слова до того его тронули, что он решил сделать мне памятный подарок. И передавая мне этот кувшинчик, сказал, что ему две тысячи лет, а найден он в древних захоронениях.
Не знаю, сколько ему лет на самом деле, но кувшинчик очень красивый.
... Маленький глиняный конус. Может быть, носик от какого-нибудь сосуда. Его я нашел сам. В Крыму я плавал с маской и как-то увидел на дне целое кладбище разбитых амфор, лежащих здесь, наверное, еще с древнегреческих времен. Вот эту античную вещицу я и достал со дна моря на память о Крыме.
...Еще одно глиняное изделие, напоминающее по форме наш русский чугунок. Его я нашел в Бахчисарае, где вообще случилось несколько замечательных историй.
Мы там снимали фильм «Христос приземлился в Гродно». Место, где мы снимались, называлось Оползневое. Вокруг него не было ни одного селения, и это показалось поначалу странным. Но потом нам объяснили, что здесь постоянно дует сильный ветер, дует без перерывов с одной и той же скоростью, и это влияет на психику человека. Более получаса на нем невозможно выстоять. Начинаешь нервничать, дергаться, появляются сильные головные боли.
У нас была большая массовка, наверное, человек двести или триста. И вот как-то в группе появился маленький человек, который представился Василием Рыбкой. Сказал, что занимается раскопками и сейчас здесь, наверху, раскапывает древний курган. И предложил: если кто хочет покопаться, может присоединиться к нему.
Кто-то из любопытства пошел. Через несколько минут Вася кричит:
— Нашел!
И показывает нам медный наконечник от стрелы. Все, конечно, схватили лопатки, бросились наверх и стали крушить этот курган. Ничего интересного не нашли, но азарт поиска уже захватил людей, и на следующий день наша массовка сильно поредела.
— Нашел! — кричал Рыбка и показывал всем стеклянный сосуд. — Это для благовоний, — объяснял он, — у меня такой уже есть, теперь будет второй.
Вот у меня на книжной полке хранится в маленькой рамочке экслибрис — книжный знак. На нем изображен государственный герб Российской империи — двуглавый орел и текст: «Библиотека Его Императорского Величества. Зимний дворец». Как у меня появился этот знак, даже вспомнить не могу. Но это уже вековая история.
А рядом с этой рамочкой лежит кусок колючей проволоки. Это уже новейшая история: память о событиях 1991 года у Белого дома в Москве.
В ту памятную ночь я не мог оставаться дома и посчитал своим долгом гражданина быть на Краснопресненской набережной со всеми теми, кто пришел туда защищать свою честь, свое достоинство.
Я долго бродил среди толп людей, среди которых было много молодежи, женщин с детьми. И вдруг слышу, кто-то меня зовет:
— Лева, иди сюда!
Я обернулся и увидел какого-то рыжего бородача в камуфляжной форме, да еще, вроде, в парадной. Лицо его мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где я его видел. Подошел к нему. Оказалось, что я попал к представителям штаба внешней охраны Белого дома. Этот бородач очень лихо всем распоряжался и все время уговаривал ребят не пускать в дело «дурь» — бутылки с зажигательной смесью.
Он послал навстречу войскам ребят с листовками и просил их:
— Ребята, разговаривайте с солдатиками культурно, интеллигентно. Они же сами не знают, куда идут. Они выполняют приказ. Они же военные люди. Будьте с ними деликатными.
Потом к этому бородачу подошел какой-то парень и говорит:
— Ты что, командир, не видишь вон того в голубой куртке? Подозрительный тип...
— Вижу, — сказал бородач. — Давно за ним наблюдаю. Давайте его сюда.
Привели этого типа в голубой куртке. Бородач спрашиваете
— На кого работаешь?
— Не понимаю...
И тогда бородач одни резким движением сорвал с него куртку, и мы увидели под ней рацию. Тот сразу как-то завял, а бородач приказал своим:
— Ведите его в штаб. Там разберутся.
И его увели в Белый дом.
Я спросил:
— А в чем дело?
— Да я давно уже за ним слежу. Он все время передает кому-то, что происходит вокруг Белого дома.
Потом уже стали говорить, что все это было несерьезно и чуть ли не шутка. Да нет, это было очень серьезно. Если бы тогда «Альфа» не отказалась штурмовать Белый дом, то было бы Бог знает что. Недаром кто-то из Белого дома через громкоговоритель все время повторял:
— Я профессиональный военный. Женщины и дети, я вас умоляю уйти отсюда, потому что, если начнется здесь, вы в мышеловке. Вы сами заперли себя баррикадами и не представляете, что здесь будет твориться. Умоляю вас, уйдите отсюда!
Через некоторое время опять:
— Я вижу, вы здесь остаетесь. Прошу вас, как только начнется стрельба, ложитесь на набережной под парапет.
Но как он ни уговаривал, никто так и не ушел.
Возвращался я домой под утро, промокший насквозь. Видел эти ромбики, сделанные из досок. В них лежали кровавые сгустки. И уже кем-то были положены цветочки...
Видел какую-то элегантно одетую женщину с депутатским значком, которая выводила из трагического тоннеля бронетранспортеры. Смотрел на солдатиков, которые сидели на броне с потухшими глазами и серыми лицами. На них было страшно смотреть. Уже на некоторых танках висели трехцветные флаги.
Врезалась в память незабываемая сцена. Возле танка сидит капитан — усталый до изнеможения, черный. Но очень красивый офицер. А перед ним прыгает какой-то тип с депутатским значком и кричит:
— Снимите этот флаг! Этот красный флажок со своего танка! Укрепите вот этот! Вы что, пришли сюда убивать?
И капитан, устало:
— Да перестаньте вы прыгать!.. Никого я не собираюсь убивать. А флагу я присягал вот этому, красному. Вот когда сменят присягу, тогда я присягну этому флагу. А если, кстати, хотите, меняйте сами, а меня оставьте в покое.
А депутат все продолжал прыгать. И тогда я не выдержал, взял его за грудки и сказал:
— Оставь его! Ты что, не видишь, что он не в себе? Что он, сам не понимает, что выполняет противоестественный приказ? А ты еще перед ним прыгаешь!
И этот господин со значком отскочил и скрылся в толпе. Капитан поднял глаза и сказал:
— Спасибо тебе, — потом рассмотрел меня. — А-а, артист Дуров?
— Да, — говорю.
— Вот видишь, какая история...
— Отдыхай, капитан. Я пошел.
А уже перед тем, как покинуть площадь, меня остановили, откусили кусачками кусок проволоки от заграждения и вручили без всяких торжественных слов. Просто сказали:
— Возьми, Дуров, на память.
А потом я решил узнать о рыжем бородаче, который стоял в охране Белого дома. Помог случай. Как-то на улице меня окликнули, и я увидел перед собой того самого командира. Оказалось, что это писатель Виктор Доценко, который пишет детективы, и что мы живем с ним в одном доме. Поэтому мне и показалось тогда его лицо знакомым, — значит когда-нибудь встречались взглядами или в лифте, или в подъезде.
Живем рядом, а встретиться и поговорить все как-то недосуг. И только этот кусок колючей проволоки напоминает мне о той тревожной ночи.
А вот эта красивая вещица называется волчанка. С ней охотятся на волков. Садятся джигиты на коней и мчатся по степи за волками. Догоняет такой охотник волка и с седла бьет его этой волчанкой. Считай, что волка нет.
Выглядит же эта волчанка очень даже изящно: этакая искусно оплетенная палочка, вроде дубинок у наших милиционеров. Но только по форме. В полметра длиной и сантиметра два в диаметре. Судя по весу, оплетен или свинцовый, или стальной стержень.
Подарил мне ее мой большой друг Мухтарбек из знаменитой цирковой династии осетинских наездников-джигитов Кантемировых. А создал группу с ее великолепным красочным номером поразительной джигитовки Алибек Кантемиров еще в 1924 году.
Мухтарбек обладает необыкновенной физической силой, владеет карате и всеми видами оружия, причем предпочитает холодное оружие. Все, что он ни бросит, у него втыкается.
Мы с ним попадали в разные ситуации, и он никогда не использовал ни свою физическую силу, ни спортивное умение. Это один из добрейших людей, которые мне встречались за всю мою жизнь. Он просто не может обидеть человека — это противно его характеру.
Он начинал выступать в цирковой группе Кантемирова, а потом создал свой театр лошадей. Стал изумительным актером, каскадером. Мне довелось сниматься с Мухтарбеком в одном кино, и я получил от общения с ним огромное удовольствие.
Нужно только видеть, как Мухтарбек скачет на лошади. Потрясающее впечатление! Невозможно понять, где лошадь, а где наездник. Кажется, что они сливаются в одно единое существо.
А следует заметить, что лошадь очень умное и коварное животное. Человек еще к ней подходит, а она уже понимает, умеет он ездить верхом или нет. И если видит, что имеет дело с новичком, тут же начинает проявлять свой коварный характер. Когда на ней затягивают подпругу, она надувает живот. А стоит выскочить на манеж, как тут же выпускает из себя воздух, и неопытный наездник под веселый хохот зрителей вместе с седлом оказывается у нее под брюхом.
А бывает и так. Когда такой горе-наездник начинает ее седлать, она просто наступает ему на ногу. Боль жуткая! Тот орет, а она ни с места. Но тут, как обычно, на вопли выбегает конюх: «Ты что? А ну-ка!» И тогда она сойдет с ноги, потому что знает: за окриком последует наказание и больно будет уже ей.
Когда Мухтарбек идет к лошади, он начинает говорить ей ласковые слова:
— Куколка, бабочка, красавица...
И вот уже даже колхозные одры начинают мелко-мелко дрожать в нетерпении. Это тоже нужно видеть.
Так вот этот прекрасный человек и подарил мне такую изумительную вещицу — волчанку.
Кинул я зачем-то этот драгоценный подарок в «бардачок» своей машины и вроде бы даже забыл про него. В Москве, как известно, волки по улицам не бегают, а прохожих я бить не собирался. Я уже был известным артистом, и меня узнавали в лицо. О хулиганском периоде своей жизни я вроде бы уж и забыл. И не только не шутил над прохожими, но даже научился быть с ними вежливым и предупредительным.
И вот как-то еду я, куда-то тороплюсь, а меня подрезает шикарный «мерс», в котором сидят два амбала. Они притормаживают, одна бандитская морда высовывается в окошечко и начинает хамить.
— Да пошел ты!.. — огрызаюсь я на ходу, потому что мне некогда было с ними базарить, и еду дальше.
Останавливаюсь на минуту у магазина, чтобы купить кока-колу. И они останавливаются. Вылазят два шкафа с глазами, видно, бывшие борцы, и в лицо меня не узнают. Значит, думаю, «новые русские» телек не смотрят — у них другие забавы. И один из них спрашивает:
— Ты действительно послал нас?..
— А чего, — спрашиваю тоже, — вы плохо слышите?
И тогда один другому говорит:
— Убей его.
— Ребята, — возражаю я, — вас двое, а я один. Схожу за приятелем.
— Иди, — говорят.
Я взял из «бардачка» эту волчанку и иду навстречу амбалу, который уже принял боевую стойку. Тут я ему этим прибором и врезал в грудь. Он рухнул на колени и — лбом об асфальт.
Второй ничего не понял и спрашивает:
— Ты чего?
— Сам не знаю, — отвечаю, потому как не ожидал такого эффекта.
Наконец тот, который лбом об асфальт, очухался и первым делом спрашивает:
— Чего это было?
— Сам не знаю, — опять говорю им честно и прошу: — Вы, ребята, подождите, я сейчас кока-колы принесу, а то его, может, тошнить будет.
Купил кока-колу, дал ему попить, а он никак еще в себя не придет и все интересуется:
— Чего это было?
— Да друган тебе расскажет, а я поехал. Пока!
Приезжаю домой и сразу звоню Мухтарбеку.
— Послушай, — говорю, — что ты мне подарил? Я тут чуть человека не убил — попал ему в грудь.
— Он отключился? — спрашивает.
— Конечно!
— Правильно. Он и должен был отключиться. Но это, — говорит, — скоро проходит: обычный шок.
— Нашел, — говорю, — кому дарить: я ж лефортовский. Как говорят блатные, вынул нож — так бей!
А тут еще один дружок — Ваня из Японии, Ваня-сан — привез мне два японских сувенирных меча. Шикарные мечи! Но что мне с ними делать? Пусть лежат, не в «бардачок» же их класть. А то попадутся еще в дороге крутые ребята, и что мне тогда прикажете — обнажать их? Вот то-то и оно! Волчанка хорошо, а мечи-то лучше...
Есть у меня еще иконы. Но я их специально не собирал: они достались мне по наследству от мамы. Когда я смотрю на эти древние лики, то ощущаю себя причастным не только к православию, но и к своему древнему роду, который никогда не изменял вере русской, а уж пострадал за нее достаточно.
Мне рассказывали, как в древнем русском городе Старица, известном с ХIII века, где был основан в ХVI веке Успенский монастырь, а всего там было семь монастырей-крепостей, так вот в этих монастырях во время гонений на церковь при Советской власти сдирали иконостасы и либо уничтожали на месте, либо грузили на машины и вывозили неизвестно куда.
А теперь появились коллекционеры, у которых все стены в иконах! Это что — почитание святынь? Да ничего подобного! Люди, считающие себя верующими, превратили предметы православного культа в некое подобие преходящей моды, вроде моды на кассеты с записями эстрадных звезд.
Как-то меня спросили: «А не думаете ли вы, что эти „коллекционеры“ охраняют свои сокровища от разграбления?» Нет, не думаю. Охрана исторических ценностей нации — обязанность государства. Так, господа коллекционеры, отдайте их под охрану государства!
Не отдадут!
Но вот, поразмыслив еще, меня взяло сомнение: а может, и правы коллекционеры? Какого государства? У которого размыты не только внешние границы, но и внутренние законы?
Довериться Храму? Но его уже однажды взрывали, и кто поручится за то, что его не взорвут еще?
Видно, все-таки эти коллекционеры и правы: пусть уж держат эти «культовые предметы» в своих сусеках.
А вот это уже пошли древности.
...Глиняный кувшинчик странной формы: то ли это лотос, то ли символическая фигурка женщины.
Мне его подарил артист Турабов. Мы снимались с ним в Азербайджане в картине Юлия Гусмана «Не бойся, я с тобой». Я очень полюбил этого артиста и как-то, выступая на телевидении, сказал, что он мог бы украсить труппу любого европейского театра. И, видно, мои слова до того его тронули, что он решил сделать мне памятный подарок. И передавая мне этот кувшинчик, сказал, что ему две тысячи лет, а найден он в древних захоронениях.
Не знаю, сколько ему лет на самом деле, но кувшинчик очень красивый.
... Маленький глиняный конус. Может быть, носик от какого-нибудь сосуда. Его я нашел сам. В Крыму я плавал с маской и как-то увидел на дне целое кладбище разбитых амфор, лежащих здесь, наверное, еще с древнегреческих времен. Вот эту античную вещицу я и достал со дна моря на память о Крыме.
...Еще одно глиняное изделие, напоминающее по форме наш русский чугунок. Его я нашел в Бахчисарае, где вообще случилось несколько замечательных историй.
Мы там снимали фильм «Христос приземлился в Гродно». Место, где мы снимались, называлось Оползневое. Вокруг него не было ни одного селения, и это показалось поначалу странным. Но потом нам объяснили, что здесь постоянно дует сильный ветер, дует без перерывов с одной и той же скоростью, и это влияет на психику человека. Более получаса на нем невозможно выстоять. Начинаешь нервничать, дергаться, появляются сильные головные боли.
У нас была большая массовка, наверное, человек двести или триста. И вот как-то в группе появился маленький человек, который представился Василием Рыбкой. Сказал, что занимается раскопками и сейчас здесь, наверху, раскапывает древний курган. И предложил: если кто хочет покопаться, может присоединиться к нему.
Кто-то из любопытства пошел. Через несколько минут Вася кричит:
— Нашел!
И показывает нам медный наконечник от стрелы. Все, конечно, схватили лопатки, бросились наверх и стали крушить этот курган. Ничего интересного не нашли, но азарт поиска уже захватил людей, и на следующий день наша массовка сильно поредела.
— Нашел! — кричал Рыбка и показывал всем стеклянный сосуд. — Это для благовоний, — объяснял он, — у меня такой уже есть, теперь будет второй.