А несколько ранее, когда меня только пригласили в Театр на Малой Бронной и я стал для знакомства смотреть их спектакли, первым делом пришел, естественно, на классический эфросовский спектакль «Женитьба». С женой пришел, все, как полагается, чтобы все как у людей было... Мы чинно уселись в третий ряд. Спектакль был в самом разгаре, когда еще лично не очень знакомый, но очень почитаемый мною артист Дуров ославил меня на весь зал. Когда там речь зашла о фамилии Яичница, Дуров, игравший, как известно, Жевакина, говорит: «Однако, престранные фамилии иногда бывают», — перечисляет: такая-то, такая-то и в конце: «Качан, например». И в упор посмотрел в третий ряд. Гоголь этого текста не писал. А мне чуть дурно не стало (невольный каламбур, прошу прощения). Но позднее я понял, что Дурова без этого просто нет: где есть малейшая возможность пошалить и похулиганить, Дуров тут как тут. Розыгрыш — его стихия.
Он как-то на улице встретил артиста Бориса Химичева и полчаса ему очень серьезно объяснял, что затеял издание нового журнала о кино и театре, и просил Химичева войти в редколлегию. Он объяснял концепцию нового журнала, описывал обложку, называл авторов, которые уже согласились участвовать в его работе. И, наконец, когда Химичев уже был готов, только не знал, как задать решающий вопрос: «Сколько будут платить?», и задал пока другой: «А как будет называться журнал?» Дуров небрежно ответил: «Звезды и п..ды». Борис потом сетовал, что битый час позволял себя так дурачить.
Он всегда говорит, что маленький человек — это победитель. Должно быть, это справедливо, ибо как-то нужно компенсировать то, чего недоделала природа. Чем можно победить красивых и высоких? Только талантом и умением работать. И еще — совершать поступки, которые, собственно, и отличают мужчину от не совсем мужчины. Ну кто еще, скажите, едва выкарабкавшись из тяжелейшего инсульта, через месяц поедет на съемки, потому что группа, видите ли, простаивает без него? А еще, месяцем позже, уже опять будет играть рискованную для себя роль Санчо, чтобы театр больше не отменял спектакли? Да почти никто — большинство себя побережет.
А первые недели болезни даже лежит, дергаясь. Поминутно пытается вскочить и чего-нибудь изобразить, чем создает домашним дополнительные хлопоты и заставляет тренировать бдительность. Вечный двигатель — чего там... «Ума-то нету», — как говорит его товарищ по фильму Михаил Евдокимов.
Если бы мне предложили определить его амплуа, я бы ради Дурова изобрел что-то новенькое, я бы сказал, что он — драматический клоун. То есть в себе сочетает качества и белого и рыжего клоунов. Счастливцева и Несчастливцева. Смешной, злой, вредный, всегда победитель — с одной стороны. И смешной (казалось бы!), однако вызывающий жалость и сострадание — с другой. Вот как его Жевакин в той же «Женитьбе». У вас отчего-то сжимается сердце, когда он в этой смешной ситуации говорит эти смешные слова. Он может быть и тем, и тем. Но — клоуном. И в этом ничего низкого, наоборот, это — высший пилотаж в актерской профессии, — не стесняться быть клоуном и одинаково сильно владеть и трагическим, и комическим. Это только не очень далекие люди, которых распирает от собственной значимости, говорят это слово с оттенком пренебрежения, например: «А что тут делает этот клоун?» Нет, клоун — это очень хорошо! Вот Феллини, например, чрезвычайно уважал клоунов. Он говорил: «Заставлять людей смеяться мне казалось всегда самым привилегированным из всех призваний, почти как призвание святого», и почти во всех его фильмах есть клоуны.
Пару лет назад в санатории «Актер» в Сочи (там, к слову, фантазию особенно не напрягают, там и санаторий — «Актер», и ресторан на территории — «Актер», и все прочее — «Актер») в столовой я увидел меню, в котором было одно блюдо с названием «котлета рубленая „Актер“. Это уже не блюдо — это участь. И это впрямую относится к актеру Дурову. Рубленая, перерубленная эта котлета. Это участь, это доля, некоторые говорят — диагноз.
Но это — и счастье, которое посещает иногда в этой профессии. Бывают в ней, знаете ли, минуты, нет, даже секунды, когда ты вместе с твоим залом поднимаешься над злобой дня, и у вас у всех становятся одинаковые глаза. Как вы становитесь добры, умны и великодушны, как вы благородны сейчас! И вот тот молодой человек в пятом ряду пойдет сегодня и вдруг напишет письмо маме, которой не писал полгода. Кто-то именно сегодня не повысит голос на жену или сына (ну, не захочется отчего-то). Ты что-то сделал сегодня на сцене такое, что его остановит. Вот ради этих мгновений, наверное, мы и живем в этой профессии. Дурову они удавались чаще других, поэтому он и счастливый человек.
География его звания (народный артист СССР) формально сузилась до размеров России, а фактически — расширилась. Потому что он по-прежнему народный артист и Белоруссии, и Украины, и Казахстана, и Прибалтики, и Израиля, и США, и всех других стран, где любят и помнят артиста Дурова, драматического клоуна, хулигана, анекдотчика, своего в доску мужика для всех слоев населения, а потому — абсолютно народного артиста. Иногда, право, хочется сказать комплименты прямо в лицо, а то мы вечно делаем это за гробовой доской. Скорбно бубним: «От нас ушел замечательный артист». Нет, слава Богу, можно сказать: «Среди нас живет замечательный артист». Будьте к нему повнимательнее, чаще говорите ему, что вы его любите, ничего, ничего, не стесняйтесь, это прижизненно согревает сердце адресату ваших похвал.
Когда ему было пятьдесят, он притащил в театр свой большущий портрет, написанный кем-то в стиле портретной живописи XIX века. Там Дуров в позе графа Нессельроде (на его портретах) сидел и пристально в нас вглядывался. Мы выставили, по предложению Дурова, этот портрет перед входом в зрительный зал и, чтобы опустяшить (опять же!) помпезность позы и содержания, поместили внизу табличку с надписью: «Неизвестный художник XIX века. Портрет Дурова. Масло, 3 р. 60 к. — 1 кг». А поэт Ряшенцев и я сочинили романс, в конце которого было пожелание, «чтоб на вопрос: ну как делишки, Лева, ты б никогда не мог сказать... что плохо».
Вот, думаю, всем не хватает счастья. Кому больше, кому меньше, кто считает, что у него вообще счастья нет. А многие даже не знают, что это такое, и принимают за счастье «чувство глубокого удовлетворения» (по Брежневу). Но, может быть, его и не должно быть много? Семья, любимое дело и, наконец, это великолепное умение — заставлять людей смеяться... И быть среди них своим, близким... Может, больше и не надо ничего?.. Нет! Нехорошо! Одиноко как-то быть единственным вечным двигателем. Продолжим эту нехитрую метафору и добавим: вечным двигателем внутреннего сгорания, потому что так, как палит себя Дуров, — никто не умеет, да и конструктор этого вечного двигателя тоже один — изобрел самого себя в одном экземпляре... Хотя, правда, вот еще внук Ваня подрастает... Подает надежды... Так что посмотрим... Посмотрим...
Владимир Качан
ОТ АРАНЖИРОВЩИКА
Он как-то на улице встретил артиста Бориса Химичева и полчаса ему очень серьезно объяснял, что затеял издание нового журнала о кино и театре, и просил Химичева войти в редколлегию. Он объяснял концепцию нового журнала, описывал обложку, называл авторов, которые уже согласились участвовать в его работе. И, наконец, когда Химичев уже был готов, только не знал, как задать решающий вопрос: «Сколько будут платить?», и задал пока другой: «А как будет называться журнал?» Дуров небрежно ответил: «Звезды и п..ды». Борис потом сетовал, что битый час позволял себя так дурачить.
Он всегда говорит, что маленький человек — это победитель. Должно быть, это справедливо, ибо как-то нужно компенсировать то, чего недоделала природа. Чем можно победить красивых и высоких? Только талантом и умением работать. И еще — совершать поступки, которые, собственно, и отличают мужчину от не совсем мужчины. Ну кто еще, скажите, едва выкарабкавшись из тяжелейшего инсульта, через месяц поедет на съемки, потому что группа, видите ли, простаивает без него? А еще, месяцем позже, уже опять будет играть рискованную для себя роль Санчо, чтобы театр больше не отменял спектакли? Да почти никто — большинство себя побережет.
А первые недели болезни даже лежит, дергаясь. Поминутно пытается вскочить и чего-нибудь изобразить, чем создает домашним дополнительные хлопоты и заставляет тренировать бдительность. Вечный двигатель — чего там... «Ума-то нету», — как говорит его товарищ по фильму Михаил Евдокимов.
Если бы мне предложили определить его амплуа, я бы ради Дурова изобрел что-то новенькое, я бы сказал, что он — драматический клоун. То есть в себе сочетает качества и белого и рыжего клоунов. Счастливцева и Несчастливцева. Смешной, злой, вредный, всегда победитель — с одной стороны. И смешной (казалось бы!), однако вызывающий жалость и сострадание — с другой. Вот как его Жевакин в той же «Женитьбе». У вас отчего-то сжимается сердце, когда он в этой смешной ситуации говорит эти смешные слова. Он может быть и тем, и тем. Но — клоуном. И в этом ничего низкого, наоборот, это — высший пилотаж в актерской профессии, — не стесняться быть клоуном и одинаково сильно владеть и трагическим, и комическим. Это только не очень далекие люди, которых распирает от собственной значимости, говорят это слово с оттенком пренебрежения, например: «А что тут делает этот клоун?» Нет, клоун — это очень хорошо! Вот Феллини, например, чрезвычайно уважал клоунов. Он говорил: «Заставлять людей смеяться мне казалось всегда самым привилегированным из всех призваний, почти как призвание святого», и почти во всех его фильмах есть клоуны.
Пару лет назад в санатории «Актер» в Сочи (там, к слову, фантазию особенно не напрягают, там и санаторий — «Актер», и ресторан на территории — «Актер», и все прочее — «Актер») в столовой я увидел меню, в котором было одно блюдо с названием «котлета рубленая „Актер“. Это уже не блюдо — это участь. И это впрямую относится к актеру Дурову. Рубленая, перерубленная эта котлета. Это участь, это доля, некоторые говорят — диагноз.
Но это — и счастье, которое посещает иногда в этой профессии. Бывают в ней, знаете ли, минуты, нет, даже секунды, когда ты вместе с твоим залом поднимаешься над злобой дня, и у вас у всех становятся одинаковые глаза. Как вы становитесь добры, умны и великодушны, как вы благородны сейчас! И вот тот молодой человек в пятом ряду пойдет сегодня и вдруг напишет письмо маме, которой не писал полгода. Кто-то именно сегодня не повысит голос на жену или сына (ну, не захочется отчего-то). Ты что-то сделал сегодня на сцене такое, что его остановит. Вот ради этих мгновений, наверное, мы и живем в этой профессии. Дурову они удавались чаще других, поэтому он и счастливый человек.
География его звания (народный артист СССР) формально сузилась до размеров России, а фактически — расширилась. Потому что он по-прежнему народный артист и Белоруссии, и Украины, и Казахстана, и Прибалтики, и Израиля, и США, и всех других стран, где любят и помнят артиста Дурова, драматического клоуна, хулигана, анекдотчика, своего в доску мужика для всех слоев населения, а потому — абсолютно народного артиста. Иногда, право, хочется сказать комплименты прямо в лицо, а то мы вечно делаем это за гробовой доской. Скорбно бубним: «От нас ушел замечательный артист». Нет, слава Богу, можно сказать: «Среди нас живет замечательный артист». Будьте к нему повнимательнее, чаще говорите ему, что вы его любите, ничего, ничего, не стесняйтесь, это прижизненно согревает сердце адресату ваших похвал.
Когда ему было пятьдесят, он притащил в театр свой большущий портрет, написанный кем-то в стиле портретной живописи XIX века. Там Дуров в позе графа Нессельроде (на его портретах) сидел и пристально в нас вглядывался. Мы выставили, по предложению Дурова, этот портрет перед входом в зрительный зал и, чтобы опустяшить (опять же!) помпезность позы и содержания, поместили внизу табличку с надписью: «Неизвестный художник XIX века. Портрет Дурова. Масло, 3 р. 60 к. — 1 кг». А поэт Ряшенцев и я сочинили романс, в конце которого было пожелание, «чтоб на вопрос: ну как делишки, Лева, ты б никогда не мог сказать... что плохо».
Вот, думаю, всем не хватает счастья. Кому больше, кому меньше, кто считает, что у него вообще счастья нет. А многие даже не знают, что это такое, и принимают за счастье «чувство глубокого удовлетворения» (по Брежневу). Но, может быть, его и не должно быть много? Семья, любимое дело и, наконец, это великолепное умение — заставлять людей смеяться... И быть среди них своим, близким... Может, больше и не надо ничего?.. Нет! Нехорошо! Одиноко как-то быть единственным вечным двигателем. Продолжим эту нехитрую метафору и добавим: вечным двигателем внутреннего сгорания, потому что так, как палит себя Дуров, — никто не умеет, да и конструктор этого вечного двигателя тоже один — изобрел самого себя в одном экземпляре... Хотя, правда, вот еще внук Ваня подрастает... Подает надежды... Так что посмотрим... Посмотрим...
Владимир Качан
ОТ АРАНЖИРОВЩИКА
Видит Бог, я не хотел засвечиваться до самого последнего. И тому были веские причины.
Во-первых, мне казалось нескромным примазываться к чужой славе. А популярность Льва Дурова вне всяких сомнений.
Во-вторых, я был категорически против таких казенных словосочетаний как «литературная запись» или «литературная обработка». Да и на самом деле не было ни того ни другого.
И, наконец, в-третьих, потому что во-вторых.
Как говорил Андрей Миронов Эфросу: «Я играл прекрасно, и Левочка мне не мешал». Так вот, перефразируя эту старую театральную шутку, я могу сказать: «Левочка рассказывал прекрасно, и я ему не мешал».
Смею утверждать, что у него свой, оригинальный, и разговорный и литературный стиль, по которому он всегда и узнаваем. Почти в каждой его фразе угадываются и жест, и мимика и даже мизансцена. И моя главная задача состояла в том, чтобы не нарушать естественность его игры, то есть не отвлекать его ни своим кашлем, ни чихом, ни сопением, ни скрипом кресла. Насколько мне это удалось, судить читателям.
Помните анекдот, где автор рассказал о человеке, которому нужно было в Алексеевку? «Тебе,» говорит человек мужику, — нужно было пятьсот рублей, мне нужно было в Алексеевку, а зачем мы брали с собой лошадь?»
Так вот Левочка, когда я не хотел засвечивать свою фамилию, тоже спросил меня:
— А что же ты тогда делал?
Тут я напомнил ему замечательную мысль великого русского композитора: «Музыку сочиняет народ, а мы ее только аранжируем» — и сказал:
— Ты — самый настоящий представитель народа, потому как у тебя даже официальное звание Народный артист — сочинил книгу, а я ее только аранжировал.
Это понравилось и ему, и издателям. На таком музыкальном определении мы, чтобы не ломать больше головы, и порешили.
И еще добавлю. В свое время я получил большое удовольствие от работы над книгой о Первом русском актере Федоре Волкове. Ничуть не лукавя, скажу, что не меньшее наслаждение я испытал, аранжируя эту книгу Льва Дурова — прекрасного Человека и замечательного русского Артиста, наследника волковских традиций.
Константин Евграфов
Во-первых, мне казалось нескромным примазываться к чужой славе. А популярность Льва Дурова вне всяких сомнений.
Во-вторых, я был категорически против таких казенных словосочетаний как «литературная запись» или «литературная обработка». Да и на самом деле не было ни того ни другого.
И, наконец, в-третьих, потому что во-вторых.
Как говорил Андрей Миронов Эфросу: «Я играл прекрасно, и Левочка мне не мешал». Так вот, перефразируя эту старую театральную шутку, я могу сказать: «Левочка рассказывал прекрасно, и я ему не мешал».
Смею утверждать, что у него свой, оригинальный, и разговорный и литературный стиль, по которому он всегда и узнаваем. Почти в каждой его фразе угадываются и жест, и мимика и даже мизансцена. И моя главная задача состояла в том, чтобы не нарушать естественность его игры, то есть не отвлекать его ни своим кашлем, ни чихом, ни сопением, ни скрипом кресла. Насколько мне это удалось, судить читателям.
Помните анекдот, где автор рассказал о человеке, которому нужно было в Алексеевку? «Тебе,» говорит человек мужику, — нужно было пятьсот рублей, мне нужно было в Алексеевку, а зачем мы брали с собой лошадь?»
Так вот Левочка, когда я не хотел засвечивать свою фамилию, тоже спросил меня:
— А что же ты тогда делал?
Тут я напомнил ему замечательную мысль великого русского композитора: «Музыку сочиняет народ, а мы ее только аранжируем» — и сказал:
— Ты — самый настоящий представитель народа, потому как у тебя даже официальное звание Народный артист — сочинил книгу, а я ее только аранжировал.
Это понравилось и ему, и издателям. На таком музыкальном определении мы, чтобы не ломать больше головы, и порешили.
И еще добавлю. В свое время я получил большое удовольствие от работы над книгой о Первом русском актере Федоре Волкове. Ничуть не лукавя, скажу, что не меньшее наслаждение я испытал, аранжируя эту книгу Льва Дурова — прекрасного Человека и замечательного русского Артиста, наследника волковских традиций.
Константин Евграфов