На лице Торварда забрезжило понимание, фьялли вокруг него негромко загудели.
– Да ну! – сказал Торвард. – Да ты никак говоришь о том пожаре… На Квартинге, на восточном побережье. Этой зимой, незадолго до йоля.
– Ты все-таки вспомнил!
– А ты кто такой? Я уже вижу, что ты не из уладов, хоть и вырядился в такие же яркие тряпки. Постой! – вспомнил он. – Ведь что-то говорили, будто на Клионне завелись какие-то сэвейги, что они-то и помогли старику отбиться от Буады… Помнишь, борода? Это про тебя говорили? – Конунг фьяллей снова посмотрел на Бьярни. – Как ты попал сюда и чего тебе здесь надо? Или ты уже захватил этот остров и занял место здешнего старого короля? Ничего не выйдет – раз уж я пришел, тебе придется уступить место мне!
– Я – внук рига Миада, сын его дочери, и по праву родства взял на себя обязанность защищать его землю. Но я – сын Сигмунда Пестрого, хозяина усадьбы Камберг. Я – брат двоих его сыновей, убитых тобой. И я рад, что боги привели тебя сюда и дали мне возможность встретиться с тобой, чтобы взыскать с тебя долг мести.
– Сын? Сигмунда хевдинга? – Торвард в удивлении поднял свои густые черные брови. – Да ведь у Сигмунда Пестрого больше не было сыновей, только те двое покойников. Откуда же ты взялся? Это чудеса – чтобы за полгода вырос парень, на вид лет двадцати с чем-то!
Как видно, теперь он отлично вспомнил род из Камберга и все, что о нем знал.
– Тебе не так повезло, как ты думал, – заверил его Бьярни. – У Сигмунда оставался еще один сын, о котором ты не знал, – это я. И когда двое его сыновей пали от твоей руки, он признал меня, объявил своим законным сыном и наследником, полноправным членом рода, имеющим право на месть. Мои люди подтвердят тебе это, чтобы ты знал, что поединок со мной не уронит твоей чести.
– А, так раньше ты был побочным! – сообразил Торвард. – И родился от какой-нибудь рабыни.
– Моя мать – дочь рига Миада и принадлежит к королевскому роду земли Клионн.
– Ясно, ясно, – Торвард снова усмехнулся. – Все как я и думал. А теперь, когда двое законных сыновей не оправдали надежд, Сигмунд выкопал тебя из навоза, отряхнул, почистил немного, нарядил в крашеные одежды и отправил за местью? У самого, видать, под старость коленки ослабели! А если, думает, и этому шею свернут, то можно опять в навозе покопаться – может, там еще трое таких же наследничков подрастают!
– Не смей так говорить о моем отце! – Побледневший Бьярни в гневе сделал шаг вперед.
– А попробуй-ка мне запретить! – На смуглом лице Торварда отражалось истинное удовольствие от этой беседы. – Что я смею и чего не смею, знаю только я сам, а у тебя хрен не дорос мне запрещать!
– Я…
– Ты – неблагодарный щенок! Да ты должен вилять хвостом и мне башмаки лизать, ведь я, во-первых, оставил тебя в живых в тот раз, хотя мог бы зарезать, как свинью. А во-вторых, это я сделал тебя свободным человеком и полноправным наследником рода! У своего папаши ты так и состарился бы в хлеву, между кучами навоза, всю жизнь кормил бы свиней, ездил за дровами, чистил котлы и чинил ограды! А все богатства и почести достались бы тем двоим, которые, хоть и были порядочными рохлями, все же родились от знатной матери с богатым приданым! Это я убрал их с твоего пути, я отдал тебе все то, что раньше принадлежало им! Честь, богатство, достоинство! А ты вместо спасибо собираешься меня убить! Ну, попробуй! – Торвард вдруг шагнул вперед, положив руку на потертую рукоять меча, и его стремительное, сильное движение никого не навело бы на мысль, что совсем недавно он умирал от тяжелой раны. – Попробуй! Отчего бы не дать тебе случай себя показать? И тебе приятно, и мне ничего не стоит. Я возьму этот остров, как взял вашу усадьбу, и уже к вечеру моими будут и эта земля, и все ее люди, и скот, и все сокровища твоего здешнего деда – если, конечно, твоя мать не наврала, что приходится ему дочерью! А то, знаешь ли, ушлые торговцы рабами про каждую красивую уладку врут, будто она-де королевская дочь, чтобы три марки за нее содрать. А дурак-покупатель слюни распустит и кошель развязывает – лишь бы ему поскорее увести ее в сторонку и развязать штаны! Кстати, помню, у тебя в Камберге была очень красивая сестренка… такая нежная и сладкая. – На его лице вдруг проступило совсем несвоевременное и неуместное выражение страстного влечения, словно вспышка пламени, озаряющая тлеющие угли, и это покоробило Бьярни едва ли не больше, чем все прочие оскорбления ему и его родичам. – Мне тогда немного не хватило времени, а жаль. Говорят, у тебя и тут припасена такая, – уж теперь-то я время найду!
Во время этой речи Бьярни едва сдерживался – выжидая только, когда Торвард замолчит и вынет меч из ножен, чтобы броситься вперед. Этой речью конунг фьяллей опозорил весь его род и всех родичей, сколько их есть, и в глазах темнело от ярости. Торвард и сам видел, что его противник доведен до нужного для хорошей драки накала. Произнося последние слова, Торвард сбросил плащ на руки оруженосца и протянул руку, чтобы взять у него шлем.
– Конунг, зачем? – только и пробормотал изумленный Асбьерн Поединщик и даже прикоснулся к его плечу, пытаясь образумить и остановить.
Все же обговорили заранее: Торвард не собирался сражаться сам, а намеревался ждать позади, откуда ему было бы видно происходящее, и в случае надобности руководить своими людьми. Он уже достаточно окреп, чтобы идти в поход, но в битве, еще не вернувший прежней силы и быстроты, пал бы легкой жертвой любого мало-мальски подготовленного противника.
– Отстань! – бросил Торвард.
– Конунг, не надо, давай я, если он так тебя достал! – К нему шагнул Халльмунд, и на его суровом бородатом лице сейчас отражались ужас и мольба.
Он с самого начала подозревал, что Торвард не усидит в безопасном месте, когда запахнет кровью, и изо всех сил уговаривал его остаться на Снатхе. Впрочем, не слишком надеясь на успех, поскольку прекрасно знал упрямство своего конунга.
– Я сам! – рявкнул Торвард. – Я сам его сделаю, а вы не плачьте, и вам работы хватит. Вон там сколько волосатиков у него за спиной, и каждый полон геройских боевых приемов! Но уж с этим парнем я сам разберусь!
– Но ты…
– Плох бы я был, если бы и одной рукой не справился со вчерашним рабом! Боюсь только, как бы не замутило от навозной вони! Регне, что стоишь, рот разиня, будто голую девку увидел? Щит давай!
Быстро надев шлем, Торвард за несколько мгновений приготовился к бою. И ни малейших признаков недавней слабости не было заметно в его стремительных движениях. Телохранители и хирдманы дивились: он будто забыл о своей слабости и боли, вообще забыл о том, что недавно был тяжело ранен, и чувствовал себя таким же сильным, как и до того злосчастного дня!
А Торвард и правда забыл о своих ранах, вернее, просто об этом не думал. Когда он увидел Бьярни, такого гордого, решительного, сильного, овеянного алым пламенем ворожбы, – от своей матери-ведьмы Торвард унаследовал чутье на такие вещи, хотя не вполне осознавал это, – в нем вдруг свершились удивительные перемены. Эта волна ненависти, исходящая от противника, внезапно и его самого наполнила силой. Элит была сведуща в ворожбе, и Бьярни действительно призвал в себя дух Красного Дракона, но они не могли предвидеть, как это скажется на их противнике, каким образом повлияет на него их ворожба, преломленная через проклятье Эрхины. Чем более сильный противник перед ним появлялся, тем сильнее становился он сам – так двойные заклинания Хердис и Эрхины боролись в его судьбе, стремясь и погубить, и спасти от гибели. Бьярни тоже надел шлем, сбросив алый плащ с золотой бахромой – не настолько он еще проникся уладским героическим духом, чтобы красоту предпочитать надежной защите. Торвард первым двинулся к нему, словно не мог сдержать этой мощи, которая разрывала его изнутри и сама несла вперед. Бьярни поспешил навстречу, чтобы не дать никому даже заподозрить, что этот порыв сильного и жестокого врага хоть сколько-то его устрашил. Перед ним было само воплощенное зло – то, что убило Арнвида и послужило причиной пожара в усадьбе Камберг, отняло золотое кольцо Дельбхаэм и тем так затруднило для Бьярни доказательство его происхождения. То, что убило потом и второго его брата Вемунда, оскорбило конунга Рамвальда, а с ним и все племя кваргов. Теперь же оно пришло сюда, на дивные равнины Зеленых островов. Но Бьярни не боялся: это зло в конце концов должно было пожрать само себя.
Чтобы иметь оружие про запас, он перед началом схватки убрал меч в ножны и вооружился секирой. Хорошим ударом он мог бы оставить противника без оружия, а о передышке, чтобы оруженосец мог подать ему новый, они не договаривались! Однако при первом же его выпаде Торвард ловко подцепил секиру краем собственного щита и дернул – рукоять сломалась, оставив в руке Бьярни бесполезный деревянный обломок!
Быстро отшвырнув его, он выхватил меч. Они обменялись несколькими ударами; Бьярни ощутил, что в руках его соперника поистине нечеловеческая сила, и если бы не дух Красного Дракона, то ему пришлось бы плохо. Пока же ему удавалось выстоять и даже наносить встречные удары, но Торвард ускользал, как истинный дракон, мощный, но стремительный и гибкий.
И он поймал-таки тот краткий миг, когда Бьярни, споткнувшись о какую-то неровность в траве, покачнулся. Торвард стремительно прыгнул на него, ударил ногой в щит, сбил на землю и мгновенно оказался сверху, придавливая противника своим щитом и собственной тяжестью, не давая пошевелиться и не оставляя возможности сопротивляться. Одной рукой ухватив за полумаску шлема, он задрал голову Бьярни, а второй рукой выхватил из ножен на поясе скрамасакс и замахнулся, чтобы одним движением перерезать ему горло.
Но что-то удержало его руку. Сила, которой наполнило его противоборство с Бьярни, вдруг куда-то ушла, и Торвард разом ослабел – в тот самый миг, когда опасный соперник оказался полностью в его власти и уже ничем ему не угрожал, мощь покинула Торварда и он ощутил такую громадную усталость от этого короткого поединка, что даже не смог опустить руку с ножом, а просто уронил ее в траву. Грудь бурно вздымалась, сердце колотилось, едва не разбиваясь о ребра, на глазах выступили слезы от боли.
Мгновенно заметив эту перемену, его телохранители бросились вперед. Гудбранд и Асбьерн подняли конунга и под руки повели за фьялльский строй, а Ормкель и Хильдир сомкнули щиты, прикрывая отход. Несколько человек подхватили Бьярни и уволокли следом – пленник принадлежал конунгу, и они должны были сохранить его, причем живым, чтобы сам конунг впоследствии решил его судьбу – и довел дело до конца, если присудит поверженного врага к смерти.
А все прочие сэвейги с оглушительным криком устремились на уладское войско – конунг начал сражение, им предстояло продолжать. Победа Торварда, который с таким трудом на их глазах оправлялся от ран, воодушевила их и вдохнула новую уверенность в своей несокрушимости.
И фении, тоже с криком и звоном оружия, устремились им навстречу. Для них вообще не было вопросом, удастся ли победить, – главное было драться и показать свою доблесть.
Телохранители унесли Торварда подальше и уложили на траву на опушке рощи. Там он уже сам приподнялся и сел, опираясь спиной о ствол березы. Знаком показав, чтобы на нем расстегнули пояс и помогли снять кольчугу и стегач, он стонал сквозь зубы, пока с него стягивали защитное снаряжение, а потом задрал рубаху и осмотрел свои раны. С них уже сняли повязки, поскольку раны полностью закрылись и зарубцевались, оставив только глубокие багрово-красные шрамы.
– Ложись! – Виндир Травник, не кинувшийся в бой, а бегом последовавший за телохранителями, уносящими конунга, теперь непочтительно толкнул его в здоровое плечо и заставил лечь. – Ты уже свое дело сделал, бергбур несчастный, теперь лежи и не дергайся. А я буду смотреть, что ты натворил, так тебя и эдак!
Не возражая и не обижаясь, Торвард вытянулся на траве и закрыл глаза. Он по-прежнему не мог отдышаться, грудь и плечо жгло огнем, и он чувствовал такую усталость, будто перетащил на спине своего «Ушастого», дреки на двадцать восемь весел по борту. В упоении боя он не ощущал боли и слабости, но теперь они напомнили о себе и мстили за пренебрежение.
– Слава Одину и Фригг! – Осмотрев его, Виндир опустил рубаху. – Извини, конунг, что я на тебя так… Не открылись, слава богине Эйр! Крови нет. Но ты уж сделай милость, полежи спокойно. Главное ты сделал, дальше ребята сами справятся. Ты уж отдыхай теперь – а то куда ж мы без тебя?
– Этот… Рыжий… Где он? – не открывая глаз, спросил Торвард.
– Ребята забрали, он у нас, не волнуйся.
– Живой?
– Живой, я видел, как ему руки вязали.
– Скажи им, чтобы берегли. Чтобы был целеньким. Он мне нужен живой и здоровый.
– Как скажешь, конунг.
Торвард наконец понял, откуда в нем вдруг взялось столько сил. Причиной тому был Бьярни – сильный противник, желавший ему смерти. Его ненависть сделала Торварда сильным – и он собирался всячески оберегать такого противника, чтобы сохранить источник сил.
– Ну, что там? – спросил он, чуть помолчав и не открывая глаз. – Виндир! Что там происходит?
А зрелище на равнине разворачивалось такое, что на это очень даже стоило поглядеть. Три сотни фениев против пяти сотен сэвейгов бились отважно и неукротимо. Каждый из них, снаряженный мечом с острым концом клинка, которым можно было и рубить, и колоть, большой секирой и продолговатым щитом с бронзовыми бляшками, одетый в красную шелковую рубаху, с золотыми браслетами и ожерельями, со сложными прическами из хитро переплетенных длинных косичек, тоже золотых или медно-рыжих, вился в темной волне сэвейгов, одетых в стегачи из бурой или рыжей потертой кожи, с железными шлемами на головах, как огненный дух, как сам Красный Дракон, символ отваги и воинской доблести. Ловко уходя из-под нацеленных мечей, фении совершали огромные прыжки, обрушиваясь буквально на головы врагов в том месте, где их никак не ждали, будто гром небесный. Казалось, у каждого из них по десять рук, вооруженных десятком мечей и копий, – так ловко и быстро они ухитрялись поражать несколько врагов одновременно.
Но сэвейгов было больше, они были лучше защищены, а их выучка, хоть и совсем другая, позволяла им не выступать слабой жертвой. Не в первый раз встречаясь с фениями, будучи знакомы с их приемами, сэвейги уже знали, как против них действовать. Сэвейги старались зажать, утеснить уладов, лишить пространства. Пытаясь наносить удары, каждый из уладов натыкался на плотную стену сомкнутых щитов, и это кольцо сжималось, пока несколько мечей не пронзали тело. Как ни быстро они двигались, быстрота не могла уберечь ничем не прикрытые конечности от лезвий мечей и секир, и фении, не замечая боли ран, теряли кровь, а с ней и силы.
К тому времени, как Торвард конунг отдышался и с помощью Гудбранда поднялся на ноги, чтобы самому осмотреть поле сражения, бой уже почти закончился. Тела фениев, одетых в алые одежды и залитые кровью, усеивали зеленый луг. Среди сэвейгов тоже было много убитых и раненых, но победа осталась за ними.
Собранные с ближайших долин пастухи и рыбаки разбежались, преследуемые людьми Даохана. Остров Клионн лежал перед завоевателями беззащитный.
Бьярни, хоть и был потрясен исходом поединка, повреждений не получил и оставался в сознании все то время, пока шел бой. Он лежал на боку, руки его были связаны за спиной, ноги тоже опутаны ремнями. Попытавшись пошевелиться, он убедился, что вязали его руки умелые, сильные и старательные. Никто не обращал на него внимания – видно, фьялли верили в крепость ремней и не боялись, что пленник исчезнет из самой середины их стана.
Видеть он ничего не мог, но слышал все – шум сражения, боевые кличи, крики фениев, вопли боли, треск щитов, звон клинков и стоны раненых. Вот битва затихла, вокруг него толпами ходили фьялли, смеялись, бранились, кричали, искали друг друга, перевязывали раны, собирали добычу. Судя по их лихорадочному веселью, а также по тому, что поле битвы осталось за ними, фианны острова Клионн больше нет.
Сэвейги приносили и укладывали вокруг Бьярни пленных фениев – все они получили тяжелые раны и впали в забытье, иначе никогда не дались бы в руки противников живыми. Таких было человек двенадцать-пятнадцать, и среди них Бьярни увидел Киана. Куда тот ранен, Бьярни не мог разглядеть, да и узнал двоюродного брата только по одежде и прическе. Лежа на траве, тот глухо стонал в забытье. Будучи в сознании, он не издал бы ни звука, какая бы сильная боль его ни терзала. Остальные, видимо, погибли.
Но вот что порадовало Бьярни, – если в таком положении вообще можно радоваться, – что среди пленных оказалось больше двух десятков кваргов из его собственной дружины, в том числе Ивар хельд и Кари Треска. Оба старика были ранены и перевязывали друг друга обрывками своих же рубах. Видимо, поняв, что сражение проиграно, кварги предпочли сдаться в плен – гордым безумием уладов они не отличались, и Бьярни был этому рад.
Вдруг он увидел нечто неожиданное. Возле раненых фениев появилась молодая девушка – рыжеволосая, одетая в зеленое платье и красный плащ с золотой бахромой, с сияющей золотой застежкой на груди, точь-в-точь дева Иного мира из сказаний. Только башмаков из белой бронзы не хватало. Нельзя сказать, чтобы красота ее поражала и лишала разума, но все же это явление на поле битвы, среди сэвейгов, казалось таким невероятным, что Бьярни не поверил своим глазам. Склоняясь то к одному раненому, то к другому, девушка приподнимала их, старалась привести в чувство, давала пить, черпая серебряной чашей воду из ведра, которое несла за ней служанка, потом принялась перевязывать раны. Если бы не ее чисто уладский облик, Бьярни подумал бы, что видит валькирию, пришедшую на помощь умирающим героям. На снующих вокруг сэвейгов она не обращала внимания, они ее тоже вроде бы не замечали, и Бьярни вспомнил слова Элит: увидеть сидов может лишь тот, кто сам из рода сидов. Так не она ли это – богиня Клиона, покровительница острова и врачевательница страждущих? Очень похоже, вот только богиня могла бы быть и покрасивее…
Нет, все же сэвейги ее видели, а значит, боги и сиды здесь ни при чем. Когда девушка попыталась перевернуть Киана, один из сэвейгов, проходивших мимо, помог ей и даже сказал что-то, чего Бьярни не расслышал. Дева ему не ответила, а молча занялась раненым, но это означало по крайней мере то, что она оказывает пленным помощь с согласия победителей.
Не зная, на какое время покидает Снатху, Торвард прихватил с собой Тейне-Де. В ее заботах он больше не нуждался, но не собирался выпускать из виду такую ценную заложницу, имея которую в руках мог вести переговоры с Брикреном более уверенно и успешно. Тот пока не давал о себе знать, но Торвард не сомневался, что рано или поздно неистовый риг, воплощение Сына Ужаса, снова появится.
На Бьярни дева из Иного мира лишь бросила беглый взгляд и отошла – то ли не признала в нем своего, то ли увидела, что он не ранен, и не посчитала нужным тратить на него время. А между тем Бьярни был удручен своим положением не меньше, чем если бы ему досталась самая тяжелая рана. Оглушенный поражением, он если не ощущал, то осознавал его позор и горечь. Он не одолел своего врага и даже не погиб с честью, а попал в плен, не получив никаких повреждений, – его спеленали, как женщина пеленает ребенка, и Торварду не понадобилось даже выпускать из него кровь, чтобы одержать победу. Бьярни был достаточно опытным бойцом для того, чтобы за время их недолгого поединка оценить превосходство Торварда в силе, умении и опыте. А еще – в той ярости, в священном безумии, которое утраивает силы бойца. Все-таки он, Бьярни, по своему складу был мирным человеком: славы воина он жаждал лишь для того, чтобы заслужить уважение людей, а жить хотел мирно, заниматься хозяйством и заботиться о семье. Но Торвард был другим – война была для него единственным возможным образом жизни, и он отдавался ей всем пылом души и всеми силами тела, не пытаясь приберечь хоть что-то «на потом», не пытаясь сохранить себя для какой-то другой жизни, которая наступит после боя. Для него вся жизнь сжималась и укладывалась в этот бой – и снова, и снова, и снова…
Но и это было не все. Еще в самом начале поединка Бьярни ощутил нечто, что наполнило его ужасом и подорвало веру в победу: он почувствовал, как его собственная сила какими-то таинственными путями перетекает в Торварда! Он думал, что сам конунг фьяллей владеет какими-то чарами, позволяющими ему питаться силами противника и таким образом одерживать столько побед на земле и на море. Он не мог знать, что так проявляет себя проклятье Эрхины – то, которое сам Торвард так ненавидел и в которое в Морском Пути уже почти никто не верил. Потому что не может человек, проклятый госпожой священного острова Туаль, не только оставаться в живых вот уже почти год, но и одолевать всех, кто только оказывается на его пути!
Через какое-то время Торвард снова появился поблизости – видимо, вспомнил о своем пленнике. В неподпоясанной рубахе, усталый и осунувшийся, с темными кругами под глазами, Торвард конунг медленно подошел и с почти стариковской осторожностью опустился на бревно поблизости от лежащего Бьярни. Кроме двух широких золотых браслетов, в его облике не было совершенно ничего королевского, и от собственных хирдманов его отличали только смуглая кожа и черные волосы.
– Развяжите его, – велел он хриплым голосом, осмотрев пленника с ног до головы.
Кто-то из хирдманов разрезал ремни, и Бьярни сел на земле, пытаясь одолеть головокружение и вяло растирая онемевшие руки. Он впервые видел Торварда конунга так близко, без шлема и прочего снаряжения, и наконец-то мог его рассмотреть. И ничего необычного он в конунге фьяллей не увидел. Здоровенный мужик лет тридцати или чуть меньше, с правильными, немного грубоватыми чертами лица, с распущенными черными волосами до лопаток, с длинным заметным шрамом от правого угла рта через всю щеку – даже сейчас, утомленный и не вполне оправившийся от раны, он выглядел весьма впечатляюще, и вся его фигура излучала мощь, но все же это был просто человек, а не дракон никакой и не бессмертный герой. В его темных глазах не было враждебности или угрозы, а только спокойное, изучающее, немного небрежное любопытство.
– Значит, ты сын Сигмунда Пестрого и внук здешнего короля, – сказал он через некоторое время. – Как тебя зовут?
– Бьярни. Сын Сигмунда.
– Это я понял. И что же – отец учил тебя сражаться? Или кто-то другой? Давно ты с Квартинга?
– Меня учили сражаться люди моего отца. Воспитатель его законных сыновей обучал и меня также.
– Ну, едва ли тебя чему-то особенному научили, раз в тот день в усадьбе я тебя и не заметил, – пробормотал Торвард скорее себе, чем собеседнику. И хотя эти слова были довольно обидными, Бьярни почему-то не чувствовал обиды. Торвард конунг, похоже, вовсе не собирался его оскорбить, а всего лишь искал ответ на некий важный для него вопрос.
– А твоя мать? – снова спросил он. – Она колдунья?
– С чего ты взял? – хмурясь от головной боли и недоумения, отозвался Бьярни. – Какое тебе вообще дело до моей матери?
– Пытаюсь понять…
– Что?
– Откуда в тебе столько силы, что… Как ты попал сюда, на Зеленые острова?
– По морю приехал.
– Зачем?
– Чтобы раздобыть доказательства моего родства с ригом Миадом.
– Это отец тебя послал, когда решил узаконить?
– Нет, я сам это решил, уже после того, как он меня узаконил.
Побуждаемый настойчивыми расспросами, Бьярни мало-помалу рассказал Торварду всю свою сагу. Умолчал он только о неудачном сватовстве к Ингебьерг, из-за чего, собственно, и собрался за море. Да и разве для желания прояснить свое происхождение нужны какие-то особенные причины? По крайней мере, Торвард их не искал и слушал рассказ внимательно и с любопытством.
– Вот я и говорю, что свинья ты неблагодарная, – снисходительно сказал он, дослушав до конца. – Ведь ни один друг и родич не сделал и не сделает для тебя столько добра, сколько я. Я сделал тебя свободным человеком, наследником твоего отца. Я и здесь уничтожил твоих соперников и расчистил тебе дорогу к наследству твоего деда! Ты был жалким рабом, побочным сыном хевдинга, а теперь можешь сам стать хевдингом или даже здешним королем. И если за все это ты собираешься меня ненавидеть, то ты такая неблагодарная тварь, что моей ненависти даже не стоишь!
– Я не могу стать наследником деда, – устало ответил Бьярни, которому уже было не до обид. – Потому что ригу наследует не его сын или внук, а муж сестры или дочери. У моего деда есть внучка, и его преемником станет ее муж.
– Эта внучка и есть Элит – дева с бровями как два черных жучка? – Торвард усмехнулся. – Даохан мне о ней все уши прожужжал. Она и правда так хороша?
– Больше, чем ты можешь себе представить, – холодно отозвался Бьярни, вовсе не собираясь говорить с конунгом фьяллей о своей сестре.
– Ха! – Торвард на миг вскинул глаза к небу. – Очень хотел бы я посмотреть на женщину, которую даже я не мог бы себе представить! После Эрхины-то…
Казалось бы, лишь сегодня утром Торвард конунг осыпал его оскорблениями и в его темных глазах горела ненависть и жажда убийства – и вот он уже говорит с ним, спокойно и почти дружелюбно, и Бьярни против воли чувствовал скорее любопытство к этому человеку, о котором так много говорилось, чем ненависть. А что с тех пор случилось, что угасило бы их взаимную вражду? Ничего. Просто для Торварда все это было обычным делом – война, ненависть, и он уже не раз видел, как друг становился врагом или наоборот. Сейчас ему ничего от Бьярни не было нужно и он не видел причин для вражды.