– Я теперь вспомнил, мне о тебе говорили, – сказал Торвард под конец. – Еще там, на Квартинге. Когда мы, как бродяги, ходили по дворам и собирали себе одежду, тамошние люди говорили, что нас поджег, должно быть, побочный хевдингов сын. Может, они называли тебя по имени, но это я не помню. Помню только, я еще ругался, что, на нашу беду, хоть один настоящий мужчина в этой округе нашелся.
Бьярни криво усмехнулся и промолчал. Он тоже помнил эти слова, которые его отец воспринял как повод для гордости, – пусть произнес их кровный враг, но в устах конунга, кто бы он ни был, это была очень весомая похвала, когда она относилась к сыну рабыни.
Однако сейчас его дела не располагали к веселью. Убивать Бьярни Торвард конунг не собирался, но в то состояние, в котором сын Сигмунда был рожден, он теперь очень даже мог вернуться. Остаток дня сэвейги провели на том же лугу, собирая добычу, перевязывая раненых и отдыхая после боя, а уже назавтра двинулись дальше, в глубь острова. Бьярни вместе с другими пленными, кто был в состоянии передвигаться, повели вслед за войском. Не способных идти своими ногами везли на волокушах: Торвард понимал, что все эти неистовые воины – знатного рода и за них можно получить неплохой выкуп. Если, конечно, найдется, у кого его запросить и если все сокровища побежденных не достанутся победителям уже по праву сильного. А если выкупа не будет, то тех, кто оправится от ран, увезут с собой и продадут на рабском рынке. Предвидя окончание похода, Торвард разрешил брать пленных – молодых сильных мужчин и красивых юных девушек, за которых в Эльвенэсе и Винденэсе можно выручить по марке серебра, а в говорлинском Ветроборе – две или три, если повезет.
Двигаясь вдоль реки Клионы, захватчики вышли прямо к бругу Айлестар. Преградить им дорогу было больше некому. Вскоре Бьярни вместе с другими пленными очутился в одном из строений, где раньше хранились припасы. Сам риг Миад, по слухам, тоже стал пленником, хоть и оставался в брохе.
Единственное, что утешало, – Элит не попала в руки Торварда. Ее вообще не было среди домочадцев старого рига, оказавшихся в плену. Слуги, приносившие пленникам еду, рассказывали, что после битвы она домой не возвращалась и с тех пор ее никто не видел.
Поначалу Бьярни держали в сарае вместе с прочими пленниками. Многие из них склонялись к мысли, что поход их закончится на рабском рынке Винденэса. И если Бьярни мог надеяться, что за него и за Ивара хельда с его сыном, как за родичей, Сигмунд заплатит выкуп, то у всех остальных на это надежды было мало. Большинству, похоже, предстояло окончить свои дни в рабстве где-нибудь за морем. И хорошо еще, если купит кто-то из сэвейгов. А если увезут туда, где солнце палит с неба яростным пламенем, воды и тени нет и рабы, обреченные вечно взрыхлять мотыгами каменистую землю, не выдерживают и года?
Но никто не жаловался. Каждый из кваргов, отправляясь в поход, знал, что может как вернуться живым и с добычей, так и не вернуться вовсе, оказаться как победителем, так и побежденным. Они знали, на что шли, когда выбирали свой путь, и сейчас предпочитали не стенать, а надеяться. Судьба переменчива: вчера не повезло, а завтра, глядишь, и повезет.
Та уладская дева, которую Бьярни поначалу принял за гостью из Иного мира, продолжала навещать пленников, ухаживая за ранеными. Вскоре Бьярни выяснил, что это не сида и не виденье, но дочь рига Брикрена, та самая, которую обещали в жены Киану. От нее Бьярни узнал, что фьялли, захватившие большую добычу, готовятся к возвращению домой. Об Элит Тейне-Де ничего не знала, и эта неизвестность жестоко мучила Бьярни. Конечно, Элит – дочь Богини, смелая и умная девушка, вполне способная о себе позаботиться. Но весь остров находится в руках врагов. А его мать, Дельбхаэм, когда-то именно так попала в плен и стала рабыней, и Бьярни изводился от беспокойства, не желая сестре такой же участи. И если он не хочет, чтобы остров Клионн был так же ограблен и оскорблен Торвардом конунгом, как усадьба Камберг, он непременно должен что-то сделать, притом сейчас же! Иначе будет поздно. Но не лучше ли умереть на чужбине, чем вернуться домой с таким позором?
Сначала всех пленных держали вместе, но через несколько дней двадцать восемь кваргов, включая самого Бьярни, – все, кто остался от набранной им дружины, – были переведены в другое помещение – погреб, где раньше хранились припасы. Здесь еще уцелел запах копченых окороков, только дразнивший голодные желудки, ибо сами окорока сразу ушли на стол победителям, и на балках от них остались одни веревочки. В погребе имелось лишь крохотное окошко, сквозь которое едва удавалось увидеть клочок неба. Дверь, ведущая наверх, открывалась один раз в сутки – когда пленникам приносили котел с рыбной похлебкой, ведро воды, да заодно позволяли двоим из них вынести и опорожнить вонючую бадью. Бьярни подозревал, что они просидят здесь до тех пор, пока их не выведут с веревками на шеях и не погрузят на корабли, чтобы везти на рабский рынок Винденэса – в качестве товара.
Единственным человеком, от которого он сейчас мог ожидать какой-то помощи, была Тейне-Де. Она считалась пленницей Торварда конунга, как и сам Бьярни, но могла передвигаться по бругу относительно свободно и посещать других пленников.
И Бьярни, вытянувшись на охапке соломы, заменявшей лежанку, послал Кари объявить, что болен, и попросить прислать к нему лекаря.
Просьбу его передали Торварду.
– Пошли к нему нашу красотку, – велел он Колю Красному, который со своим десятком в этот день присматривал за пленными. – Может, что и выйдет. Если он правда болен, заберем его в дом. А если нет – еще лучше.
– Ты думаешь, он что-то задумал? – спросил Халльмунд.
– Не сомневаюсь! – Торвард усмехнулся. – Я с этим парнем знаком мало, но он успел себя так проявить, как никто другой. Насколько я его понял, он не из тех, кто лежит кверху брюхом и ждет, загрызет его судьба или ублажит. Будь он болен на самом деле – из упрямства молчал бы, пока не помер. Думаю, он здоровее нас с тобой, борода. Стой! – Торвард похлопал себя по поясу, будто искал какую-то из подвешенных к нему мелочей. – Сельви! – крикнул он. – Поди сюда! Ты же у нас наловчился по-уладски понимать?
– Ну, я не сказал бы… – ответил Сельви, который, как всякий умный и знающий человек, все свои знания считал далеко не достаточными.
– Да брось ты прибедняться! Я сам видел, как ты с нашей рыжей норной болтал, что твой жених с невестой!
– Она знает некоторые слова по-нашему.
– Ладно, других все равно нет. Вот тебе ключ. – Торвард вынул из поясной сумки ключ от погреба, в котором были заперты кварги. – Бери девчонку и иди в погреб. Войдешь вместе с ней. Скажешь, что ты тоже лекарь и хочешь присутствовать, чтобы помочь, если понадобится. Если они будут шептаться, делай вид, что не слушаешь, даже с другими кваргами можешь поболтать. Но попробуй хотя бы разобрать, о чем речь.
– Не уверен, конунг, что у меня получится. Парень знает уладский, как родной, если они будут говорить быстро и тихо, я не пойму.
– Если они будут говорить быстро и тихо, значит, все идет как надо, а больше мне и не нужно. Держи.
Сельви взял ключ.
– Ты, это! – Халльмунд многозначительно кивнул ему. – Сам-то того, поосторожнее. Мало ли чего им в голову взбредет!
Тейне-Де пришла не одна, а в сопровождении одного из фьяллей – невысокого, светловолосого, стройного, но уже далеко не молодого. Бьярни его присутствие было ни к чему, но приходилось мириться. Тейне-Де с факелом в руке подошла к нему, лежащему на соломе с самым убедительным видом умирающего, который он только мог изобразить, а фьялль остался у двери, даже стал расспрашивать о чем-то Ивара хельда, у которого была перевязана голова.
– Послушай, прекрасная дева! – зашептал Бьярни, когда Тейне-Де склонилась к нему. – Я не болен, но надеюсь, что ты не выдашь меня. Я позвал тебя, потому что мне больше не у кого узнать новости и некого просить о помощи. Вижу я, что ты с терпением и стойкостью исполняешь долг, наложенный на тебя твоим благородным происхождением и милосердием твоего сердца, но все же нельзя не согласиться, что участь пленницы фьяллей недостойна тебя.
– Участь пленницы недостойна меня, но я не вижу пока никого, кто мог бы избавить меня, – ответила девушка. – Я сделала что могла, когда прокляла короля Лохланна, но меня вынудили изменить проклятье на благословение. Его судьба одолела мою судьбу, и пока я ничего более не могу сделать.
– Но у тебя ведь остался отец. Риг Брикрен, я не сомневаюсь, жив и на свободе, и он соберет войско, чтобы освободить тебя.
– Но он не знает, где я, – хмуро ответила Тейне-Де. – Он не знает, в каком я положении и чем он может мне помочь.
– Если бы только мне удалось оказаться на свободе, я непременно нашел бы его и привел к тебе на помощь.
– Не знаю, как я могла бы тебе помочь.
Тейне-Де обернулась и через плечо бросила взгляд на фьялля. Тот уже размотал повязку на голове Ивара и осматривал заживающую рану – видно, тоже понимал в лечении.
– Скажи, этот погреб снаружи охраняют? – спросил Бьярни.
– Я не обращала внимания. Но он заперт.
– А у кого хранится ключ?
– У самого короля.
– У Торварда конунга?
– Да.
– Ты могла бы как-нибудь достать его?
– Не думаю. Я больше не врачую его раны и не приближаюсь к нему.
– Если бы ты смогла достать ключ и отпереть дверь, я распорядился бы свободой на благо и мне, и тебе.
– Хорошо, я попробую, – хмуро ответила девушка. – Но не обещаю того, что, возможно, не сумею исполнить.
Тейне-Де вскоре ушла. Бьярни проводил ее досадливым взглядом. Похоже, от этой красотки толку мало. Была бы на ее месте Элит, уж она бы что-нибудь придумала, достала бы ключ хоть из пасти Фенрира!
Но, видно, боги его слышали и напрасно он так мало надеялся на Тейне-Де. Тем же вечером, когда она прислуживала фьяллям во время ужина, сам конунг обратился к ней.
– Ты ходила сегодня навестить моего пленника, Бьярни, – сказал он ей при помощи Хавгана, хотя давно подозревал, что пламенная дева и сама понимает если не все, то многое. – Как ты нашла его здоровье?
– Его здоровье очень плохо, – ответила Тейне-Де. – Силы его души и тела подорваны, и он разлучен со всем, что ему мило. Он умрет, если не дать ему возможности снова видеть небо и дышать ветром. Ибо в нем – Красный Дракон, и он зачахнет, если оторвать его от сил всех высших стихий.
– Ах вот оно что! – Торвард многозначительно покивал. – Не годится мне уморить в погребе такого доблестного человека и достойного соперника. Пожалуй, надо дать ему возможность иногда выходить, подышать свежим воздухом. Ты возьмешь на себя присмотр за ним во время этих прогулок? – обратился он к девушке.
Тейне-Де пожала плечами: дескать, мне дела нет, но если ты приказываешь…
На следующее утро двое кваргов вынесли якобы больного Бьярни из погреба и положили на травке на склоне холма. Ему казалось, что он видит окрестности бруга Айлестар впервые за долгое, долгое время: с достопамятной битвы едва прошла неделя, но для него она растянулась на целый год. Так же блестела летняя зелень, отражаясь в прозрачных струях Клионы, так же сияло солнце, будто не замечая, что над землей Клионн распростер свои крылья Черный Дракон. С наслаждением вдыхая свежий воздух после духоты погреба, видя вокруг широкий простор, Бьярни ощущал, что Тейне-Де не слишком уклонилась от истины, описывая его «болезнь», – еще немного, и он в самом деле начал бы чахнуть.
Двое фьяллей, сопровождавшие их с Тейне-Де, устроились поодаль на травке и принялись играть в ножик. Пламенная дева сидела на траве, обняв колени и грустно склонив голову с густой волной пышных рыжих волос. Поглядев на нее, Бьярни почувствовал жалость: ее участь тоже была незавидна. Здесь она пока еще – королевская дочь, а спустя немного времени станет рабыней, проданной какому-нибудь болвану за три марки.
– Не знаю, чего ты этим добился, – проговорила она, не поворачиваясь к Бьярни. – Если ты убежишь отсюда, мне придется за это отвечать.
– Но ты можешь сказать, что я обманул тебя и притворился больным.
– Он мне не поверит. – Тейне-Де покачала головой. – Он знает, что я прекрасно могу отличить здорового от больного – ведь это я выходила его, когда он умирал! И умер бы, если бы не мое искусство.
– Неужели в благодарность он не простит тебя, если пленник убежит? – сказал Бьярни, хотя сам понимал: даже ради собственной свободы он не может ставить под удар девушку.
– Я не заметила, чтобы чувство благодарности было ему свойственно, – ядовито отозвалась Тейне-Де. – Я спасла ему жизнь, но не вижу от него ничего, кроме приказов: подай это, принеси то. Он сделал меня своей служанкой.
Она отвернулась, пряча глаза от стыда и досады. Королевской дочери трудно было смириться с таким положением дел – об участи более худшей она даже не думала.
– Мою мать, дочь рига Миада, когда-то увезли и продали в рабство, – со вздохом сказал Бьярни. – Она ничуть не хуже тебя и родом, и красотой, и всеми дарами, которыми владеет знатная дева, но ей пришлось делать черную работу по дому в течение многих лет. Так что считай, что тебе еще повезло, если Торвард конунг всего лишь заставляет тебя прислуживать ему за столом. А ведь он может увезти тебя на рабский рынок и продать первому, кто уставит на тебя свои бесстыжие глаза. Королевская дочь – желанная добыча, даже если…
«Если она не слишком красива», – подумал Бьярни, но вовремя сдержался и не стал этого говорить. Да, и на Тейне-Де найдутся покупатели, готовые выложить три марки, лишь бы потом хвастаться соседям, что их ложе согревает настоящая дочь короля! Уж Торварду поверят – конунг фьяллей не обманет покупателя и не станет ради двух лишних марок выдавать за королевскую дочь какую-нибудь юную пастушку.
– Меня? – Тейне-Де глянула на Бьярни так возмущенно и гневно, будто это он и готовил ей эту тяжкую участь. – Он не посмеет!
– Он – посмеет!
Бьярни вздохнул. Попадись в руки Торварду Элит – он и ее, хоть она во всем превосходит Тейне-Де, сможет взять в наложницы, подарить кому-нибудь из своих людей, увезти и продать. Было в нем что-то такое, что позволяло ему плевать на все, что имело ценность для других людей, и считаться только со своими собственными желаниями и потребностями.
В этот раз Бьярни вернулся в погреб, так ничего и не придумав. Назавтра Тейне-Де вновь пришла за ним. И на третий день. Приведя пленника обратно, Сельви, который в этот раз за ним присматривал, стал запирать дверь, и тут его окликнул тот длинный парень со светлыми кудрями и наглым лицом, который вообще занимал в дружине фьяллей одно из первых мест – непонятно, за какие заслуги. Тейне-Де не разобрала, о чем они говорили: наглый парень чего-то хотел от Сельви, чего-то требовал, а тот пытался в ответ что-то доказать. Увлекшись спором, они совсем забыли о пленниках; парень потащил Сельви в башню, и тот пошел за ним, не прекращая спорить. И не заметил, что ключ остался в замке.
Не дожидаясь, пока еще кто-то это увидит, Тейне-Де мигом вытащила ключ и опустила в кувшин, в котором приносила для Бьярни укрепляющее питье. На дне еще оставалось немного темного отвара, и ключ канул туда без звука и следа. И девушка пошла прочь с обычным независимым видом, будто ничего не случилось.
Весь вечер она провела, как на иголках, боясь, что о ключе вспомнят и примутся искать. Или, не найдя, поставят стражу возле погреба. Но фьялли ни о чем не вспомнили. Видимо, Сельви считал, что уже отдал ключ конунгу – как вчера и позавчера, а конунг думал, что Сельви оставил ключ себе, чтобы снова за ним не ходить.
Нужно было решаться. Если что-то можно сделать, то только сегодня, потому что завтра, когда придет пора кормить пленников, отсутствие ключа непременно заметят.
Вечером фьялли затеяли очередную попойку. Их друзья и союзники из дружины Даохана не отставали от них, и вечер вышел буйным и шумным. При всех различиях между собой улады и сэвейги сходились в любви к пиву и пиршествам, и чем больше они пили, тем легче находили общий язык даже те, кто не знал ни одного слова на языке друг друга, кроме «а пошел ты…». Сам конунг, уже достаточно здоровый для этих увеселений, не отставал от своих людей, и Тейне-Де едва успевала разносить пиво и наполнять чаши, рога и кубки, протянутые со всех сторон.
– Давай… давай доедим твой окорок! – предлагал Ормкель, в пьяном порыве любви обнимая за плечи своего вечного врага Эйнара, а тот и сам был настолько пьян, что не только не уклонялся от этих объятий, от которых в трезвом виде отшатнулся бы как от огня, но даже не возражал против этого наглого предложения.
– Бери, ешь, – отвечал он, почти с умилением глядя в морщинистую рожу, изуродованную шрамом через лоб и угол левого глаза, еще более красную от пива, чем обычно.
– Ну, я подумаю! – видя, что вечный противник идет ему навстречу, Ормкель усомнился, а надо ли ему это.
– Чего думать – бери и ешь, а то мне сейчас в дозор идти! – уговаривал Эйнар.
– А тебе разве не жалко? – Ормкель не мог поверить в такую щедрость.
– Я буду очень, очень жалеть! – выразительно ответил Эйнар и чуть не пустил слезу.
– Ну, тогда я согласен! – с удовлетворением отозвался Ормкель и вцепился зубами в кость, где еще оставалось немного мяса.
– Да разве это бочонок! – восклицал на другом конце стола Фергус Громовой Удар, новый вождь фениев острова Банбы. – Для нас, фениев, то не бочонок, а так, детская кру… кружка!
– А слабо тебе выпить детскую кружку? – под смех товарищей подзуживал его Тови Балагур. – Спорим, что не сможешь?
– На что спорим? Не было еще такого, чтобы фении уклонялись от достойного спора!
– А вот хотя бы на этот твой нож, что у тебя за поясом.
– Спорим! Я выпью эту жалкую кружку, и тогда ты… ты… отдашь мне вот это! – Неверным пальцем Фергус чуть не ткнул Тови в глаз, но с третьей попытки все же попал в молоточек Тора, висевший у того, как почти у всех фьяллей, на шейной гривне.
– Согласен!
И Фергус начал пить прямо из бочонка, но был уже настолько пьян, что не мог даже глотать. Тейне-Де, глядя на него, насмешливо фыркнула: похоже, тот собирался повторить подвиг одного древнего короля, который утонул в бочке с пивом. Правда, одновременно еще враги пронзили его копьем, а сверху обрушилась горящая крыша, но хорошее начало – половина дела.
– Да он только слюней напустил! – кричали фьялли, следившие, не понижается ли уровень в бочонке. – Ты слюнтяй, а не фений!
– Я не могу… не могу пить без музыки! – отвечал Фергус, с трудом стоя на ногах, крепко держась за край бочонка. – Ибо таков обычай на земле уладов, чтобы доблестные герои на пирах услаждались му… му-у… зыкой!
– Где ж мы тебе найдем теперь музыкантов? – Фроди Рысий Глаз кивнул на Хавгана, который в обнимку со своей арфой уже некоторое время крепко спал. – Этот сейчас на своем башмаке разве что сыграет, но не на арфе.
– А я сам ему спою! – не растерялся Тови Балагур и начал:
Дуб дупла убогий
Орма дуплить пытался.
Ивы ожерелий
Не прельщали дятла…
Слушатели покатились со смеху: видно, помнили, кто и про кого это сложил. Едва ли Фергус, слышавший лучших бардов Эриу и Зеленых островов, под музыкой имел в виду этот рев. Но что делать, у сэвейгов не водилось певцов, которые нарочно обучались бы пению и пением же зарабатывали на жизнь. У них были в ходу круговые песни, обрядовые праздничные песни, но пение не входило в число «искусств», то есть дел, которые надо уметь делать – и желательно уметь хорошо. Пели они для услаждения собственной души – и на стихи, как правило, собственного сочинения.
Ясень сечи длинный
Своего добился —
Иву ожерелий
Поимел умело! —
выводил Тови под общий смех.
Громко раздавались
Этой ивы стоны,
Ходуном ходили
Стены, сотрясаясь!
Фрейр бурана Гендуль
Ночью отличился:
Деву гнул прилежно
Лишь земля дрожала![4]
То, что исполнял сейчас Тови, годилось только для одного места – дружинного пира и только одного времени – «когда все упьются». Да и на то сил почти не осталось: голос певца все чаще спотыкался, становился тише. Прочие фьялли смеялись, подсказывая ему слова – чаще неприличные, так что получалась полная несуразица, но слушатели только пуще веселились. И лишь Фергус с неподвижным лицом таращил глаза, со стойкостью истинного героя стараясь удержаться на ногах.
Тейне-Де совершенно правильно рассудила, что в этой кутерьме никто не заметит, выходила ли она из башни, когда выходила и надолго ли. Десяток Эйнара Дерзкого, заступивший на стражу, сидел у сарая, где были заперты уладские пленники, и тоже пел хором, нестройно, но с воодушевлением:
Тородд конунг всех отважней,
Клен кольчуги весел в битве,
Медовуху хлещет лихо,
Насмехаясь над врагами…
Никто не видел, как девушка тенью скользнула к погребу и вставила ключ в прорезь замка.
Нажав посильнее, она услышала легкий щелчок. Замок был открыт. Тейне-Де освободила его из скобы и приоткрыла дверь.
– Эй, где ты! – шепотом позвала она. – Бьярни, ты спишь? Выходите быстрее! Все они пьяны и ничего не заметят!
Кварги уже в основном спали, но те, кто проснулся от ее голоса, быстро разбудили остальных. Бьярни первым выскочил наружу, прижимаясь к стене.
– Они пируют в башне и не сразу вас хватятся, – торопливо зашептала Тейне-Де. – Вы можете убежать. Надеюсь, ты не забудешь своих обещаний.
– Идем с нами! – Бьярни взял ее за руку. – Ведь тебя могут обвинить в нашем побеге!
– Я не Грайне, чтобы скитаться по лесам, тем более что тебя я не выбирала себе в женихи! – фыркнула Тейне-Де. – Меня никто не обвинит, об этом я позабочусь. Я дождусь здесь, пока мой отец придет за мной. Уходите скорее!
– Бьярни, да где же ты там! – волновался Ивар хельд, едва верящий, что этот ночной прорыв на свободу – не сон. – Чего вы там делаете – целуетесь? Бросай, еще успеется! Надо же бежать скорее, пока не заметили!
– Да благословит тебя богиня! – едва успел шепнуть Бьярни и вслед за своими людьми скрылся в темноте.
Тейне-Де осторожно прикрыла дверь погреба и снова заперла ее на замок. А потом вернулась в бруг, все с тем же независимым видом.
Состязание в питье под музыку к тому времени угасло само собой – голова певца склонилась на грудь, и он, похоже, спал. Поглядев на него, Фергус объявил себя победителем. Возражать никто не стал. Вот только он забыл, на что спорили, и оставил этот вопрос до утра.
К спорному бочонку тем временем приблизился Фродир Пастух – должно быть, решил показать, как пьют сэвейги, – и тоже стал хлебать прямо из бочонка. О существовании ковшей и кубков доблестные герои, как видно, забыли. Но едва хевдинг сделал пару глотков, как они немедленно устремились обратно – видно, нашли, что в желудке его слишком тесно и без них. А с ними и все им съеденное с радостью рванулось на свободу и веселым потоком вылилось в тот же бочонок.
– Ну, ты даешь, Фродир! Видно, устал! – хохотали фьялли, оттаскивая его под руки от бочонка.
Пока тащили доблестного ярла и укладывали в тихом месте, к бочонку подошел Свейн Обжора. Глаза его к тому времени смотрели совершенно бессмысленно, а ноги подгибались, будто он не идет, а пляшет на ходу. Тупо поглядев в бочонок, он ладонями раздвинул все то, что там плавало сверху, но уже не стал пить прямо оттуда, а зачерпнул кружкой.
– Сразу видно воспитанного человека, туда тебя и обратно! – с чувством произнес Хьерт Вершина. Его десяток только что сменился, поэтому напиться они не успели. – Хольм! Отними у него это дерьмо и вылей. Бруни, Вальмар – беритесь!
Втроем они подняли полупустой бочонок и, отворачивая носы, вынесли его из башни наружу, где и вылили в канаву. На этом пир в бруге Айлестар завершился, и доблестные герои, утомленные подвигами, наконец отошли ко сну.
Когда все затихло, Тейне-Де неслышной тенью приблизилась к ложу Миада, которое теперь занимал Торвард конунг. Глаза ее привыкли к темноте, и она хорошо видела, где он и где его одежда. Бесшумно она открыла кожаную сумочку, которую Торвард носил на поясе, вложила туда ключ от погреба и закрыла ее. Все вокруг было спокойно, тишину нарушало только сопенье и пьяный храп.
Торвард, наблюдавший за ней, почти не скрываясь, – в темноте она не разберет, закрыты у него глаза или открыты, – прикидывал в это время, стоит ли затащить ее на лежанку. Он уже достаточно окреп, чтобы жаждать женского общества, но хваленой внучки Миада в бруге Айлестар не оказалось. Кстати сказать, ни Миад, ни даже Бьярни, как говорили, ее любимый брат, не знали, куда она делась. Оба они поклялись, что в последний раз видели Элит в утро битвы. Судя по хмурому виду Бьярни, он и сам очень хотел бы знать, куда делась прекрасная дева Клионна. Риг Миад же сказал, что она, вероятно, укрылась у своей матери – богини острова. Вот только путь туда для смертных, не состоящих в родстве с Клионой Белых Холмов, закрыт и зачарован. Поэтому от надежд лицезреть деву, прекрасную, как цветок шиповника на скале, пока приходилось отказаться и довольствоваться тем, что есть. Вернее, той. Тейне-Де, конечно, не красотка и совсем не в его вкусе, хоть и рыжая, но в темноте сойдет. Как говорит Бруни Носатый, на безрыбье и щуку раком…
Однако, еще раз подумав и вздохнув про себя, из неких высших соображений Торвард решил воздержаться. Брикрен Биле Буада заслуживал уважения, и Торвард, едва не погибший от его руки, хорошо это сознавал. Неистовый риг еще очень был способен наделать шуму на Зеленых островах, и удобнее будет с ним разговаривать, имея на руках его единственную дочь. Какую ценность для местных ригов представляют наследницы женского пола, Торвард уже знал. И чем меньше нехорошего он уже успел ей сделать, тем больше у него возможностей угрожать ее отцу. А знатная дева, обладающая драгоценным даром чистоты, стоит значительно дороже, чем рабыня, которую повалял сначала сам конунг, потом его ярлы, потом хирдманы…