Гридница притихла. Виса была очень хороша, а рауды еще не настолько опьянели, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, он стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось – не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.
– Да он еще и скальд! – протянул Бьяртмар. – С хендингами, правда, плохо, но зато сколько силы!
Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую. Получше.
И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее – Рагну-Гейду. Которой больше нет.
– Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! – одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. – Или даже пятерых! – расщедрившись, добавил он.
Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» – в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему требовалась победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.
Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже жалела, что решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство от одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга – потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттингского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.
Единственными знакомыми здесь поначалу были Ингстейн хевдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хевдинг посвятил Кольбьерна в свой замысел: выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттингского Юга или побережий.
– Но ведь… – начал было Кольбьерн.
– У меня не отшибло память, я все помню про сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.
– Но ведь…
– Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. – Ингстейн решительно пресекал любые попытки возразить. – Но всякая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хевдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет – рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьерн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.
Ингстейн сын Серквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хевдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.
– Ваша дочь – красавица! – убеждал он Кольбьерна и Арнхильд, бросая на саму Рагну-Гейду значительные взгляды. – Будь вы чуть познатнее, вы могли бы выдать ее хоть за молодого Вильмунда конунга… Ха! Вот уж кому не приходится искать невест! Так и везут со всех сторон! Но для Лейрингов вы очень даже подходящая родня. Я сам поговорю с ними.
Тем же вечером Ингстейн хевдинг и Кольбьерн побывали у Лейрингов. Глава рода, Гримкель Черная Борода, не дал твердого ответа, а его мать, фру Йорунн, подробно и дотошно расспрашивая о приданом Рагны-Гейды, не изъявляла большого желания породниться. На другой день все снова встретились на пиру у Брюньольва Бузинного, и Рагна-Гейда впервые увидела Аслака Облако, которого ей предлагали в женихи. Аслак оказался шумным, самодовольным бахвалом, таким же крикливым и неумным, как и прочие Лейринги. В его голубых глазах, не замутненных размышлениями, отражалось такое полное, такое неоспоримое чувство собственного превосходства, что предполагаемой невесте было противно на него смотреть.
Впрочем, девушка не надеялась, что ей теперь понравится хоть кто-нибудь. Ее мыслями безраздельно владел только один человек – Вигмар сын Хроара. «Он умер, умер!» – твердила она сама себе, и каждое слово казалось гвоздем, вгоняемым в живую душу. Никакие усилия рассудка не могли заставить ее признать Вигмара умершим. Он был живым. Его рыжие косы виделись в пламени любого очага, ей слышался его голос, как будто он стоял где-то за плечом…
– Опомнись, Тюрвинд! Да такого приданого не видали от самых Веков Асов! – долетали до нее возмущенные голоса Кольбьерна и Арнхильд. – Может, еще попросите меч Грам и Сигурдов шлем Страшило в придачу?
– Мы дали столько, когда выдавали мою дочь Даллу за конунга! – упорствовала фру Йорунн, неглупая, но неучтивая и упрямая старуха. Рагна-Гейда уже понимала, что ей не бывать невесткой Йорунн, и не могла этому огорчаться.
– Но то за конунга! А твой родич Аслак пока еще…
– Зато ваш род не хуже и не беднее нашего! Говорят, вы раскопали у себя на севере целый курган, где слой земли перемежался со слоем золота! Что вам стоит…
Молва сильно преувеличила богатства Стролингов, добытые из кургана, но слухи о вздорной жадности Лейрингов оказались верны. Стролинги ушли в свою землянку, так ни о чем не договорившись. Ингстейн хевдинг всю дорогу бранился.
– Они не мудрецы, но хитрости им не занимать! – приговаривал он. – Да возьмут их всех великаны! Знают, чем пахнет война, и не хотят связываться с Севером! Или, скорее, прослышали, что Фрейвид Огниво разорвал помолвку своей дочери и она опять свободна. Хотят сосватать ее! Да, вот что! Фрейвид со своими людьми приехал сегодня. Я у него уже был. У него ведь тоже есть сын.
– А ты же говорил, что нет? – напомнил Хальм.
– Я про него забыл, потому что он побочный.
– А раз так, то и нечего вспоминать! – досадливо отрезала Арнхильд. – Побочных нам не надо!
– Подумай! Фрейвид Огниво – один из самых могущественных людей на Квиттинге! Под его властью все западное побережье, а это как раз та сторона, откуда на нас пойдут фьялли! Иметь его своим родичем совсем не плохо! Законных сыновей у него нет, так что побочного он рано или поздно узаконит!
Но Стролинги не хотели и слушать, видя в подобном браке одно бесчестье и себе, и дочери. Раздосадованный Ингстейн не сдержался и плюнул под ноги.
– Спесь никого не доводит до добра! – с негодованием бросил он. – Из одной спеси Лейринги отказываются от вас, а вы от сына Фрейвида! А когда фьялли пойдут на нас и нам понадобится собирать войско – тогда будет поздно мириться!
– Я не хочу, чтобы мою дочь предлагали всем подряд, будто паршивую козу! – раздраженно ответила фру Арнхильд. Ей, у себя на Севере привыкшей к положению лучшей, пренебрежение южной знати причиняло много тайных страданий. – Лучше ей уехать домой, как приехала! Зато никто не посмеет сказать, что Стролинги дешево себя ценят!
Саму Рагну-Гейду уже никто не спрашивал. Но она, несомненно, предпочла бы уехать домой, как приехала, безо всяких новых сговоров.
– Я, Кольбьерн сын Гудбранда из усадьбы Оленья Роща, что на Квиттингском Севере, перед людьми и богами объявляю! – громко и отчетливо говорил Кольбьерн, стоя на средней ступени Престола Закона и высоко подняв правую руку с краснеющей на ладони жертвенной кровью. – Я объявляю, что Вигмар Лисица, сын Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, беззаконно напал на моего сына Эггбранда и нанес ему рану копьем в грудь, от которой тот умер. Я требую, чтобы за это Вигмар сын Хроара был объявлен вне закона по всей земле квиттов, чтобы никто не смел давать ему приют, помогать пищей и одеждой, указывать путь или предоставлять еще какую-либо помощь. Свидетелями убийства я называю Ингстейна сына Серквира, Логмунда сына Торверка, Вальгарда сына Ульвхалля…
Кольбьерн долго перечислял свидетелей, но Рагна-Гейда не слушала. Главное было сказано. Нет сомнения, едва отец произнесет последнее слово, весь тинг дружно ударит мечами о щиты. Во всей Долине Тинга нет ни единого человека, который пожелал бы заступиться за никому не ведомого Вигмара Лисицу. До последнего мгновения Рагна-Гейда таила в душе нелепую надежду на какое-то чудо, которое помешает обвинению и объявлению вне закона, на какое угодно, хотя бы на то, что у всех родичей внезапно отобьет память и Вигмар сохранит простое, самое естественное человеческое право – право остаться в живых, право свободно ходить по родной земле, пользоваться дружбой и гостеприимством людей. Но ничего этого больше не будет. Его больше нет…
Прошло то время, когда Рагна-Гейда бесплодно пыталась ненавидеть Вигмара. Все произошедшее оставило ощущение огромной потери и глубокого горя – а вот ненависти не было. Гибель Эггбранда представлялась ей делом какой-то слепой стихии, внешней силы, как если бы Вигмар и Эггбранд вдвоем попали в морскую бурю и Вигмар выплыл, а Эггбранд утонул. Разве чья-то злая воля породила эту глупую вражду? Разве Вигмар хотел убить брата своей любимой? Сама судьба вмешалась и не дала быть счастливой; сама судьба пожелала наградить муками совести, сознанием своей преступности. Эти переживания все более отдаляли ее от родичей; обхождение Рагны-Гейды с родными не изменилось, но как будто невидимая стена разделила родных, и по эту сторону стены с ней был только один человек – Вигмар. Даже три великанши-норны оказались не в силах отнять любовь. Даже если сам Вигмар возненавидит ее, когда узнает о смерти своего отца, сгоревшего в доме… Нет, Рагна-Гейда не могла вообразить Вигмара ненавидящим ее. Эту любовь или это безумие они делили ровно пополам.
Гром оружия обрушился на голову Рагны-Гейды, словно каменная лавина; она вздрогнула и опомнилась. Свершилось; Кольбьерн спускался с Престола Закона. Он добился своего: его кровный враг изгнан из мира живых и никто не спросит ответа с того, кто его убьет. Рагна-Гейда опустила глаза, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из родни. Она твердо знала: из одного места на земле Вигмар сын Хроара никогда не будет изгнан. Из ее сердца.
Утром после пира Бальдвиг Окольничий и Оддульв Весенняя Шкура сели разбирать свою тяжбу. Сам Бьяртмар конунг пожелал присутствовать при этом, и давние противники встретились снова в гриднице, где на полу еще валялись плохо выметенные объедки вчерашнего пира, а из углов и с мокрых пятен на дощатых помостах пахло не слишком-то приятно. «Гостей надо поить пивом и брагой в меру! – мысленно посоветовал Вигмар Бьяртмару конунгу. – Безграничное радушие порождает неблагодарность: гости загадят тебе весь дом».
Узнать Оддульва было нетрудно. Крупный мужчина, когда-то статный и, должно быть, сильный, но теперь выглядевший болезненно и не слишком грозно, расположился на лучшем месте возле очага. Красивое, с прямым носом лицо покрывали морщины, которые казались преждевременными и оттого производили еще более жалкое впечатление. Пышные длинные волосы и борода Оддульва поседели, лишь на подбородке сохранилось несколько запоздалых темных прядей.
– Я благословляю богов, благодарю Одина, Фрейра и Ньерда, что привели тебя, Бальдвиг сын Свартхедина, невредимым и в срок! – заговорил Оддульв и зашевелился на скамье, словно хотел подвинуться поближе, но почему-то остался на месте. Голос его, как и внешность, отражал и прежнее величие, и нынешний упадок: он то звучал гордо и уверенно, а то в нем прорывалось надтреснутое старческое дребезжание. – Я разболелся и едва смог приехать на тинг. Я уже боялся, что ты задержишься и мы не встретимся. А это было бы так прискорбно! Я всем сердцем желаю прекращения нашей злосчастной распри!
«Лукавит!» – сразу подумал Вигмар. Если соперники при свидетелях назначают встречу на тинге, а один из них не является, его и считают проигравшим. Зародившееся было чувство недоверчивой жалости к Оддульву сразу угасло. Нет, не так прост этот немощный старец, и не зря умный Бальдвиг признает его грозным противником. Однако и деньги за спорную землю он стал предлагать не зря. Больным не притворяется, а кроме него, как видно, возглавить Дьярвингов некому.
Обменявшись любезными, но не слишком искренними приветствиями, Оддульв и Бальдвиг принялись наконец за разбор тяжбы. Каждого окружали родичи, помнящие больше поколений предков, чем сама великанша Хюндла с целым котлом знаменитого пива памяти, всевозможные знакомцы, привезенные в качестве свидетелей. Возле Оддульва сидела его жена, фру Уннгерд, – высокая женщина со строгим лицом, красоты которого не смогли спрятать даже морщины. С первого же взгляда открывалось неуловимое сходство с самим Оддульвом: должно быть, тридцать совместно прожитых лет сроднили супругов и научили смотреть на жизнь одними глазами. А по обрывочным словам, которыми они обменивались, легко было заметить, что муж и жена понимают друг друга с полуслова.
На концах длинных скамей и на полу расселись хирдманы. Вигмар устроился возле самых дверей и слушал речи одним ухом, то думая о своем, то стараясь отвлечься чужой беседой.
– Ты забыл, Оддульв! – долетали голоса. – Когда Торхалла выходила замуж за Торгейра, было условлено, что, если у них не будет детей или если эти дети умрут, не достигнув совершеннолетия, двор Кремнистый Родник достанется Халлю сыну Флоси, тому, что с побережья. И тому уговору были свидетелями Торд с Выдрьего Омута, Торир с Двух Ручьев…
Вигмару вспоминался отец. Подобные речи о тяжбах, условиях свадеб, праве на наследство велись в его доме нередко – к Хроару Безногому, слывшему знатоком законов, люди приезжали за советом издалека. Уж Хроар-то быстро разобрался бы, в чем неведомый Халль с побережья прав или виноват перед родичами столь же неведомого Торгейра, мужа Торхаллы. Но сейчас Вигмар думал о другом. Как наяву, в его памяти звучали слова: «Запомни, Вигмар сын Хроара! Если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем. И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас, – я откажусь от тебя и выбирайся сам, как знаешь!»
Тогда, после памятного пира у Стролингов, Вигмара больно задели эти слова. Мог ли он знать, какое облегчение они принесут ему однажды? Как бы он жил, как бы смел дышать сейчас, зная, что немощному отцу придется отвечать за его дела перед разгневанными, слепыми и глухими от ярости Стролингами? Но им не придется требовать ответа от Хроара Безногого. Старик сдержит слово – крепость его воли намного превосходит крепость обездвиженного тела. Он откажется от сына, объявив его вне закона внутри рода, как чуть позже его объявят вне закона по всему племени. Но в этом отречении будет благо: отныне Вигмар знал, что он один на свете и отвечает только за себя. И тень его поступков, добрых или дурных, не падет ни на чью чужую голову. Для человека, несущего на плечах режущую тяжесть кровной мести, это и есть наивысшее счастье.
– Но ведь еще на позапрошлом тинге было объявлено, что Хрут Косой отпущен на волю, – долетали до Вигмара обрывки ответной речи, которую держал теперь один из Дьярвингов, тот самый, что носил прозвище Бочка. Его квитт отличал по объемистому брюху, а все остальные Дьярвинги, низкорослые, коренастые и русобородые, были на одно лицо. – Он стал свободным, а значит, что и виру за него надо было платить как за свободного. А твой родич Гилли предложил всего двенадцать эйриров, как за раба!
– Но Гилли не был на том тинге! – возмущенно крикнул Старкад, как будто и в неявке родича на тинг тоже были виноваты Дьярвинги.
– Но ведь за управителя Гилли, за Торкеля Беспалого, тоже было предложено двенадцать эйриров, – поспешно вмешался Бальдвиг, чтобы не дать спору отклониться в сторону. – Твои родичи, Гуннар, почему-то сочли его рабом, а он рабом не был никогда. И потом еще…
Вигмар поднял руку ко рту и стиснул челюсти, подавляя зевок. В чужом месте он плохо спал и не высыпался. Да, мало ему случалось знавать тяжб, запутанных так давно и безнадежно, объединенными усилиями десятков людей, мужчин и женщин, богатых и бедных. Прямо как в древнем кличе по поводу сбора ополчения: «тэн о трелль» – «свободные и рабы».
Из женских покоев выскользнула знакомая фигура йомфру Ингирид, наряженная в новое платье: ярко-синее с двумя красными полосами на подоле. На груди ее звенели серебряными цепями те самые застежки из приданого кюны Мальвейг, которые Эрнольв привез Бьяртмару. Йомфру Ульврун тоже не отказалась бы заполучить их, но Бьяртмар предпочел отдать украшение младшей дочери: в ней было обаяние новизны, а кроме того, его забавляла досада старшей.
Заметив конунгову дочь, Вигмар перестал зевать: ее появление обещало что-нибудь забавное. Ингирид устроилась возле почетного сиденья, занятого Бьяртмаром конунгом, и сидела поначалу смирно, время от времени бросая на Вигмара загадочные взгляды.
– И вот на этом месте наш корабль безнадежно сел на мель, – сказал Бальдвиг, обернувшись к Бьяртмару конунгу. – И если ты, конунг, не поможешь нам сдвинуться, тут мы и встретим Затмение Богов.
Старый хитрец, похоже, успел задремать за время долгого разбора, поскольку до высоты его почетного сиденья долетали лишь обрывки речей, смешанные с дымом очага. Услышав слова Бальдвига, он сильно вздрогнул, выпрямился и глупо заморгал. Но отчего-то Вигмар решил, что конунг притворяется. Да, это не Метельный Великан.
– А если ты, конунг, увидишь истинную правду в этой длинной саге, я буду спокоен за будущее своего рода, – продолжал Бальдвиг, голосом выделяя слова «истинную правду» и явно подразумевая правду свою собственную. – И тогда лишние сокровища станут мне ни к чему. И я спокойно смогу подарить некую золотую вещь, известную тебе, одному хорошему, мудрому человеку, который, надеюсь, навсегда останется в дружбе со мной. И пусть богиня Вар слышит мои слова!
Бальдвиг поднял глаза к небу, словно желая обменяться взглядом с Хранящей Клятвы, а левая рука его скользнула по запястью правой. Оддульв раскрыл рот, Дьярвинги онемели от такой прямоты, но – увы – ни у одного из них не было при себе столь же прекрасного золотого обручья, чтобы бросить его на неустойчивые весы конунговой благосклонности.
Вигмар усмехнулся про себя. «О тролли и турсы, теперь придется подарить ему обручье! – бранился Бальдвиг вечером после пира, на котором конунг так некстати обратил внимание на его украшение. – А то ведь обидится, и тогда все – заказывай поминальный камень». – «Зато тогда он решит тяжбу в твою пользу!» – старался подбодрить его Вигмар. «Ха! – отвечал мало утешенный Бальдвиг. – Да это обручье стоит половину той земли! А если еще вычесть все виры… Впрочем, они уже превысили стоимость того дрянного хутора. Его и усадьбойто не назовешь». – «А как же честь?» – подзадорил Вигмар, чтобы его друг не посчитал последние годы потраченными зря. Но Бальдвиг в ответ лишь вздохнул.
– Мне думается, конунг, что в словах Бальдвига оч-чень много правды! – неожиданно подала голос Ингирид. Изумленные мужчины обернулись, а девушка продолжала, стараясь сохранять важную невозмутимость, сквозь которую пробивалось шальное ликование. – Ты сам знаешь, что племени раудов приносят вести чужеземцы. И на разбор этой тяжбы боги послали чужеземца. Ведь Вигмар сын Хроара – чужеземец, не так ли? И он – не простой человек. Он славный воин, одолевший мертвого оборотня. Даже я, дочь могущественного конунга, была бы рада видеть его в своей дружине. Он по доброй воле пристал к дружине Бальдвига и стал его человеком – значит, боги хотят показать правоту Бальдвига. Не так ли?
Девчонка забавлялась как умела и этим очень походила на своего родителя. Когда она наконец умолкла, некоторое время было очень тихо: Дьярвинги не находили слов, чтобы опровергнуть неожиданное и остроумное заявление.
– Ну, если уж на тяжбах можно говорить девчонкам, то и я не смолчу! – рявкнул вдруг Ульвхедин ярл.
Никто не заметил его появления, но старший сын Бьяртмара, похоже, простоял на пороге достаточно, чтобы услышать речь Ингирид. Его лицо было полно тихого бешенства. Взгляды Оддульва и Уннгерд, брошенные на него, ясно говорили о том, что они-то, как люди разумные и состоятельные, заранее заручились поддержкой Ульвхедина ярла. Глупые, не догадались попросить помощи у его младшей сестры!
– У нас, слава Ньерду, не один чужеземный гость! – продолжал Ульвхедин, метнув короткий уничижительный взгляд на Ингирид и свирепый – на Бьяртмара. И славный конунг поежился: от всей фигуры наследника исходила такая мощь, что дрогнул бы и камень. – К нам прибыл чужеземец и с другой стороны – Эрнольв сын Хравна! И он предлагает нам от имени Торбранда конунга очень неплохое дело! Наши люди не торговались бы и не убивали родичей друг у друга, если бы земли хватало на всех! Если бы все наше принадлежало нам! Наша земля – на юге! Хватит вам торговаться, будто купцам на летнем торгу Эльвенэса! Если вам нужна земля – так возьмитесь за оружие и достаньте себе земли!
Все в гриднице молчали, потрясенные этой речью не меньше, чем предыдущей. И только Бьяртмар конунг ответил сразу.
– Ты, Ульвхедин ярл, сказал слишком много! – проскрипел он со своего почетного сиденья, и его лицо, нарочито глуповатое, сразу стало жестким, даже морщины будто бы подтянулись. – Но не маловато ли ты подумал перед этим? Такие дела не решаются одним махом! Чтобы распороть брюхо этому дракону, мало вырыть одну яму![41]
– Эту яму уже давно роют другие! – непримиримо ответил Ульвхедин, глядя в глаза отцу. Сейчас он напоминал быка, вздумавшего бодать туман. – Торбранд конунг собирает войско всю осень. В середине зимы он начнет поход, и если мы не присоединимся к нему вовремя, мы не получим ничего! И наши люди всю жизнь будут вспарывать животы друг другу изза чахлого клочка земли размером с бычью шкуру! Я намерен на этом тинге позвать с собой тех, кто не побоится добыть себе богатства мечом, а не перечнем родичей! И вы присоединяйтесь, – добавил он, бросив взгляд на Дьярвингов и на Бальдвига. – Вам это нужнее всех!
С этими словами Ульвхедин ярл вышел. Оставшиеся слушали, как затихают его тяжелые быстрые шаги, и неуверенно переглядывались.
– Сейчас мы не будем выносить никакого решения, – мудро заметил Бьяртмар конунг. – Нужно будет спросить совета у людей… и у богов, если уж люди не придумают ничего хорошего!
Глава 13
Наверное, мне уже пора рассказать вашим людям, зачем я приехал! – сказал Эрнольв на вечернем пиру Ульвхедину ярлу. – Я здесь уже несколько дней – для вежливости достаточно, а зимовать здесь, как ты верно заметил, мне некогда. Торбранд конунг ждет меня обратно, и мне лучше не задерживаться.
«А не то Хродмар сын Кари убедит его, что я все-таки задумал предательство!» – хотел он добавить, но вовремя смолчал. Раудам вовсе незачем знать, какие сложности ждут его дома.
– По крайней мере, сегодня тебе торопиться некуда, – усмехаясь с тайной горечью, ответил Ульвхедин ярл. – Я уже все сказал за тебя. Правда, не всему тингу, а только конунгу и еще некоторым людям. Но пока этого достаточно. Теперь по тингу поползут слухи. У нас тут долго приходится тянуть сети, прежде чем вытащишь хоть какую-нибудь рыбу. Если сказать сразу, они испугаются и на всякий случай откажутся. Здесь ведь не Аскефьорд… Нас давненько не посещали валькирии…
– А когда посещали? – немного рассеянно спросил Эрнольв. Он уже не раз в подробностях обсуждал предстоящий поход с Ульвхедином и Ульврун, слышал от них и о том, что от Бьяртмара конунга можно чего-то добиться лишь постепенно, но все же не был готов к тому, что Ульвхедин сам начнет дело вместо него.
– Да рассказывают, что лет пятьсот назад одна дочка тогдашнего конунга стала валькирией… или тогдашнего конунга угораздило удочерить валькирию, – хмуро, с оттенком пренебрежения ответил Ульвхедин, словно сам ни капли в это не верит. – И она столько подвигов насовершала… столько дел наворотила, что на пять веков хватило рассказывать. С тех пор все дочери наших конунгов воображают себя валькириями. Даже и Ульврун вечно лезет не в свое дело, а ведь она, скажу тебе честно, куда умнее большинства женщин.
Ульвхедин ярл покосился на свою сестру, сидевшую в середине женского стола, и на его суровом лице впервые за весь вечер промелькнуло что-то похожее на одобрение. А Эрнольв, тоже впервые за вечер, улыбнулся, вспоминая, как Ингирид однажды пыталась «пойти по стопам предков». Еще в прошлом году она как-то заявила, что дочери конунгов Рауденланда становятся валькириями, и потребовала, чтобы ее научили обращаться с оружием. Пока остальные охали и пытались вразумить девчонку, Халльмунд попросту взял и вручил ей свой лучший меч. Ингирид тут же попыталась его поднять в замахе, уронила чуть-чуть мимо своей головы и сразу унялась.