Дворецкая Елизавета. Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

   В лесу было тихо и почти тепло. Новый полушубок из рысьей шкуры так нравился Смеяне, что она заботливо обходила каждую корягу, где могла бы испачкать его или порвать, ласково гладила ладонью блестящий пятнистый мех. Новая одежда так ловко и естественно сидела на ней, как будто она надела свою собственную, родную шкуру. Даже двигаться в ней было легче, удобнее.
   Бабка Гладина по привычке ворчала, что нечего трепать дорогой подарок каждый день, чай, не воеводская дочь из Лебедина, но Варовит махнул рукой: пускай носит, ей ведь подарено. Да и гости, сваты из Чернопольцев, могут приехать нежданно – так пусть глядят на товар во всей красе.
   Однако новое положение почти сговоренной невесты нисколько не радовало Смеяну. О приданом она могла не беспокоиться: в сундуке полудянки еще оставалось полным-полно разного добра, но она даже не смотрела в его сторону, задвинула в угол и прикрыла старым мешком, чтобы узорные бронзовые накладки на боках и крышке не бросались в глаза и не напоминали о прежней глупости.
   «Богатства, вишь, захотела! Красоты ненаглядной! – бранила Смеяна сама себя. – Женихи передрались! Радуйся! Что же ты не радуешься?» Как Смеяна ни старалась, она не могла представить себя женой ни Премила из Чернопольцев, ни Заревника из Перепелов. Родичи называли ее счастливой, но, похоже, Смеяна меньше всех знала, что же это такое – счастье. Безмятежная радость чистой души, молодого задора и воли была у нее всего полгода назад, неосознаваемая, как здоровье. Но это счастье ушло, а что осталось?
   Называют ее теперь красивой – ну и что? Сундук с приданым боярышне впору – ну и что? Два наилучших жениха спорят за нее – ну и что?! Может быть, другие девушки, Верёна, Коноплянка, Веснянка, и были бы счастливы на ее месте. Но Смеяна сейчас острее прежнего ощущала, что она, со своими кошачьими глазами, неслышным шагом, звериным чутьем на травы и неудержимым стремлением к воле, есть что-то совсем другое. И счастье у нее должно быть какое-то другое, свое. Но какое?
   В свежем лесном воздухе, среди застывшей прели павшей листвы раздавались звонкие железные удары. Никто не ходил с топором в дубраву Творяна. Значит, это он сам. Смеяна нашарила под полушубком свое ожерелье и коснулась пальцами рысьего клыка, словно хотела занять у него смелости. После Купальской ночи, когда она нарушила науз и порвала заклятье, наложенное Творяном на Грача, ведун сердился на нее и не хотел даже разговаривать.
   С тех пор Смеяна почти полгода к нему не ходила, но теперь шла, не в силах больше самостоятельно искать ответ на эти мучительные вопросы. И вопросы такие, что, кроме ведуна, некому и сказать. Кто я такая? Правда ли я приношу удачу? И кому? В чем моя судьба, в чем мое счастье? Идти ли мне за Премила и быть как все, или… А что такое это «или», Смеяна не смогла бы объяснить.
   Звон железа делался все громче. Между пустыми ветвями деревьев впереди мелькнул серый просвет, показалась поляна. На ней заметно было движение. Творян, в серой длинной рубахе и в косматом медвежьем полушубке, перетянутом широким кожаным поясом, забивал клинья в упавший дубовый ствол. Подле него стояла волокуша с нарубленной крупной щепой.
   Смеяна вышла из-за деревьев, тихо окликнула:
   – Эй! Дядька Творян!
   Творян вздрогнул, вскинул на нее глаза, и вдруг в его лице промелькнула какая-то тревожная молния. Мгновенно пригнувшись, он со звериной прытью отскочил в сторону и встал, прикрываясь топором. Его темные глаза смотрели на Смеяну с напряженным ожиданием, точно он приготовился к битве не на жизнь, а на смерть.
   Изумленная Смеяна отпрянула назад, прижалась в ближайшему дубу, шепнула по привычке: «Чур меня!»
   И Творян вдруг расслабился, опустил топор, на лице его отразилось облегчение, смешанное с досадой и даже злостью. Смеяна перевела дух, оторвалась от дерева и шагнула на поляну.
   – Дядька! Ты чего? – еще помня свой испуг, жалобно протянула она. – День тебе добрый! Ты меня что, не узнал? Сразу за топор хватаешься! Может, я и виновата перед тобой, ну, прости! Неужели так разобиделся?
   – Эх, гром тебя в болото! Лешачья дочь! Чтоб тебе… – бормотал Творян, возвращаясь к своей колоде.
   Он отвернулся от Смеяны, как будто не хотел ее видеть, топор чуть подрагивал в его опущенной руке.
   – Да ты чего? – обиделась Смеяна. – Я тебе слова худого не сказала! И не думала даже! А ты сразу в болото посылаешь!
   – Не думала? А глаза отводить думала? – со злой досадой ответил Творян.
   Он сердился, потому что тоже испугался.
   – Глаза отводить? – изумилась Смеяна. – Да кто бы меня научил? Я тебя сколько раз просила научить меня хоть чему-нибудь, а ты хоть раз согласился?
   – Леший тебя научил, не иначе!
   Смеяна села на полуобколотую колоду. Она ничего не понимала.
   – Дядька, не ругайся! – взмолилась она. – Мне и так тошно! И так не знаю, куда голову приклонить. Тебе-то я чего сделала?
   – Мне? – Творян глянул на нее с отчуждением, но уже не так враждебно. Должно быть, ее несчастный вид немного смягчил его. – А рысью кто прикинулся?
   – Кем?
   – Рысью! Гляжу – на опушке рысь во всей красе, к земле припала, прыгнуть норовит. Гляжу – а это ты! Чтоб тебя кикиморы взяли!
   Смеяна вздохнула и покачала головой.
   – Не возьмут меня кикиморы, – грустно сказала она. – Они меня боятся.
   Творян наконец перестал хмуриться и внимательно посмотрел в лицо Смеяне. И дурак разглядел бы, что с ней делается что-то необычное. Улыбка пропала с ее губ, как будто потерялась где-то в лесу, румянец растаял и лишь чуть-чуть розовел на щеках, а в желтых глазах поселилась задумчивость. Зрачки их стали огромными, как у кошки в полутьме, и в черной глубине жил какой-то важный вопрос.
   – Боятся, говоришь… – медленно повторил Творян. Он сел на колоду возле Смеяны, прислонил топор. – И они, родимые…
   – Вот ты мне скажи, дядька! – торопливо заговорила Смеяна, обрадовавшись, что он наконец-то слушает ее. – Хоть ты скажи, ведь больше ни у кого и не спросишь. А мне покоя нет. Зачем я уродилась такая? То говорили, будто я счастье приношу, а бабка Гладина все косится, как на оборотня. Говорят, я огнище от дрёмичей избавила, а то бабка ворчит, что я их и навела, когда Грача в лесу нашла. Того гляди, скажет, что от меня одни беды! Теперь вот сватают… Говорят, удачи моей хотят. А ну как у них со мной вся скотина перемрет? Я ведь буду виновата?
   – Вроде того! – Творян невозмутимо кивнул. – Это только дураки да лентяи болтают, будто боги удачу на землю с закрытыми глазами мечут, куда, дескать, само попадет! Брехня это все! Боги каждый дар свой кому-то одному предназначили. А чужую удачу если и найдешь, толку тебе от нее не будет. Так и с тобой. Если ты не их удача, то Перепелам добра от тебя ждать нечего. Как от краденого.
   – Не их? А чья же? – отчаянно воскликнула Смеяна. – Что мне делать? Мне сам дед говорит: ступай замуж! На днях отдают уже, приготовили все, чуть ли не коня запрягли, к жениху везти. Только не знают еще, который жених, то ли из Чернопольцев, то ли из Перепелов. А мать говорит – не замуж, так к тебе на выучку. Ты же меня учить не возьмешь, дядька, я ведь тебя знаю!
   – Не возьму. – Творян уверенно покрутил головой. – Нужны мне ученики такие.
   – Так и что мне делать?
   – А чего кричишь-то? Тебя уже не спрашивают. Дед с бабкой уже все решили, а ты сиди да жди, когда жених приедет. Или, – он вдруг глянул на нее, – все княжича от большого ума вспоминаешь?
   Смеяна не ответила, но румянец на ее щеках затеплился сильнее. В последнее время все родичи позабыли, какими глазами она когда-то смотрела на княжича Светловоя, а вредный Творян, оказывается, помнит.
   – Может, и княжича… – тихо сказала Смеяна. – Послушай, дядька! – Она вдруг повернулась к Творяну и вцепилась в его рукав; ведун вздрогнул и отшатнулся, как будто его схватила узловатая рука самого Лешего. – Не хочу я чужой дорогой идти, а своей не знаю. Неужели мне никто и помочь не может, кроме Чаши Судеб? Ты все знаешь – подскажи что-нибудь!
   Творян помолчал, пристально глянул на нее, словно хотел заглянуть в душу, и отвел глаза, еще раз убедившись, что души этой странной девушки ему не разглядеть. Ведуну доступны мысли и судьбы простых людей, но в Смеяне таилось нечто большее.
   Он вспомнил рысь, которая примерещилась ему на опушке. И про видение Синички на репище он тоже слышал. Это все неспроста.
   – Оборотень, не оборотень, – проворчал Творян и взял свой топор. – Не знаю. Помудрее меня есть. Утренний Всадник. Правда, он Матери Макоши немногим ласковее, ну, коли ты за Чашей Судеб идти не хочешь… А тут и ходить никуда не надо, рассвета дождаться только.
   Бросив топор в волокушу, ведун стал увязывать веревками наколотую щепу.
   Смеяна подняла на него непривычно кроткий взгляд, помолчала, потом спросила:
   – А он скажет?
   – Он – скажет! – многозначительно подтвердил Творян. – А не боишься? Ведь это дело такое…
   – Не боюсь, – тихо сказала Смеяна и опустила глаза. – Не знать – хуже. Я уже натворила дел, не зная. Хотела судьбы как у всех – богатого приданого, красоты, жениха! У Верёны счастье отняла, да своего не нашла. Хватит. Знать хочу, в чем моя судьба. Ради этого и к Ящеру в пасть слазить не страшно.
   – Смотри – без ума вернешься, – тихо предостерег Творян.
   – Так я же к полудянке ходила и с умом вернулась.
   – Так то полудянка!
   Смеяна упрямо потрясла головой:
   – Все равно пойду.
   – Ну, как знаешь.
   Творян снова пожал плечами, нагнулся к своей волокуше, подобрал веревки, но только без толку тянул их и дергал в разные стороны. Руки у него дрожали.
   Смеяна молча поднялась и пошла прочь. Ведун разогнулся, держа в руках концы веревок, и поглядел ей вслед. Тонкая фигурка девушки в пестром рысьем полушубке исчезла среди темных стволов и желто-бурой палой листвы, а Творян все смотрел, и ему виделись огромные янтарные глаза с острым кошачьим зрачком. Они смотрели на него из чащи леса, пронизывали взглядом, не показываясь, и Творяну стало жутко. Казалось, сама Смеяна, уходя, оставила с ним свой взгляд.

* * *

   Утренний Всадник – младший из двух братьев, как день младше ночи. Он скачет по миру на тонкой грани между тьмою и светом, появляется в тот неуловимый миг, раньше которого ночь, а позже – рассвет. Старший брат – Вечерний Всадник – предвещает ночь, а Утренний – день. И каждый из них может стать для человека вестником судьбы. Но не всякий осмелится выйти по рассветной или закатной мгле им навстречу. Смертному опасно заглядывать в неподвижные глаза Надвечного Мира – знание тяжело, и не всякая душа его выдержит.
   Через рощу и поле Смеяна шла еще в темноте и не торопилась, дышала глубже, стараясь надышаться свежим воздухом леса после духоты в избе. Небо над широким пространством Истира показалось ей светлым, и Смеяна заторопилась. «Иди – и на-идешь!» – говорил ей Творян. Знание прибавляется только в движении, и судьба находит того, кто сам ее ищет.
   Выйдя на берег к Истиру, Смеяна вздохнула свободнее – не опоздала. Медленно бредя по тропе между стеной облетевшего леса и обрывистым берегом, она старалась нащупать ту грань земного и Надвечного миров, где встречаются люди и не-люди. Поток могучей реки дышал холодом, над водой мерцали легкие блики, и непонятно было, то ли вода ловит отраженный свет небес, то ли сама освещает его своим потаенным светом.
   Сейчас, когда так приблизилась неуловимая грань тьмы и света, весь мир стал прозрачным и глубоким, открывая зоркому глазу свой тайный смысл. Мир раскрывает объятья, и человек растворяется в нем, ощущая его в себе, все огромное пространство, сколько видит глаз и сколько угадывает воображение. В человеческом языке нет слов, чтобы высказать эту тайну. Ее нельзя постичь с чужих слов. А тот, кто попробует поймать ее сам, так и не заметит, когда же она войдет в него и что бросит в душу – неуловимый блик света на речной неспящей волне, трепет черной березовой ветви, короткий порыв ветра или комок закаменевшей грязи из-под ног в белых блестках инея. Просто он станет чуть-чуть мудрее и не будет задавать глупых вопросов: зачем существует этот мир?
   С каждым шагом сердце Смеяны стучало все реже и громче, она шла все медленнее. Само время вокруг нее замедлялось. Воздух наполнял грудь и грозил разорвать ее изнутри, ощущение какого-то открытия наваливалось, как огромная волна, грозя захватить, поглотить и унести с собой. Смеяна вдруг испугалась – ей не выдержать тяжести этого огромного знания. Не зря предостерегают не ходить навстречу Всадникам. Но и свернуть с пути уже поздно – она по доброй воле ступила на грань Надвечного Мира, и теперь дорога несла ее, не выпуская, как могучая река несет березовый листок.
   А бледный прозрачный свет разливался все ярче, светился Истир, светилось небо. Белый огонь разгорался впереди, там, куда стремится Ствол Мирового Дерева. Между землей и небом белый прозрачный огонь сгущался, повисал живым дышащим облаком прямо над головой, сильный поток прохладного ветра тянул и пробирал до костей. В белом облаке медленно яснели очертания Всадника – перед очарованным взором Смеяны мелькали то голова и бьющаяся грива белого коня, то крыло белого плаща над плечом младшего сына Дня и Ночи. Но его лица она не могла разглядеть, глаза Надвечного Мира оставались для нее закрыты.
   Не чуя ног, не ощущая своего тела, Смеяна делала один шаг за другим и все смотрела на облако – оно затягивало взор, фигура Всадника то делалась ясной, то опять растворялась в белой подвижной мгле; Смеяна хмурилась, вглядывалась до рези в глазах, то радовалась, то отчаивалась, что Всадник так и пройдет, не заметив ее.
   Какая-то мелочь беспокоила ее, не давала сосредоточиться. Вот и разрыв-траву так же искала: знаю, как надо, а собраться не могу. Смеяна моргнула: краем глаза она заметила впереди какое-то движение возле самой земли, и оно отвлекало ее от Всадника. Где-то далеко по этой самой дороге навстречу ей двигались расплывчатые цветные пятна, что-то поблескивало. Приложив ладони к глазам и прищурившись, Смеяна всмотрелась. Там были люди, много людей. Пожалуй, даже очень много, десятков пять или шесть. И они двигались вниз по реке, то есть сюда.
   «Кто бы это мог быть? – озадаченно подумала Смеяна. – И зачем? Для купеческого обоза многовато, да и купцы по земле ездят мало, больше на ладьях плавают. Ой!»
   Спохватившись, Смеяна вскинула голову к небу. И увидела, что наступило утро. Вокруг посветлело, очертания берега и леса прояснились. Утренний Всадник проскакал мимо, не заметив ее и не замеченный ею. Вот так!
   Смеяне стало так обидно, что она больно дернула себя за косу и закусила губу. Вот растрепа-то! Вот так и будет всю жизнь – как дело делать соберусь, так что-нибудь да помешает! И дались мне эти пришлые! Ей было так досадно, как будто Утренний Всадник является на землю всего раз в год, и даже не приходило в голову, что еще раз можно будет попытаться не далее чем завтра.
   Тяжко вздохнув, Смеяна перевела взгляд на досадную помеху. Отряд приближался. Уже можно было разглядеть отдельных всадников. В глаза Смеяне бросилось светлое пятно – светло-серый, почти белый, конь, а над ним крыло красного плаща. Что-то неясно блеснуло на груди всадника, и на сердце у Смеяны вдруг стало горячо-горячо, словно этот красный отблеск, этот серебряный свет бросили пламя в ее грудь. Этого человека она не могла спутать ни с кем. Княжич! Княжич Светловой, ее светлая мечта, настолько прекрасная, что впору усомниться, а есть ли он на свете.
   Хотелось протереть глаза, но Смеяна не могла ни на миг оторвать взгляд от счастливого видения. Берег, желто-бурый облетевший лес и сердитый холодный Истир осветились другим светом, чистым и теплым, потому что здесь был он. И именно сейчас, когда она вышла встречать Утреннего Всадника!
   Да все очень просто. Ведь городник обещал, что княжич приедет в начале зимы… Но сейчас Смеяне не хотелось высчитывать дни и убеждаться, что никакого чуда нет и Светловой приехал в то самое время, когда и должен был. Пусть это останется чудом. Глядя, как все ближе и ближе подъезжает к ней ее весенний Ярила, как кто-то вскидывает руку, указывая на нее, стоящую на обочине дороги возле самого леса, как княжич поднимает голову, находит ее глазами, как лицо его теплеет, появляется улыбка, – Смеяна знала, что это судьба, что Утренний Всадник все-таки прискакал.

* * *

   Князь Держимир сошел с коня, бросил поводья отроку и шагнул к крыльцу. Лицо князя было ясным и спокойным: утренняя скачка по полям обычно приводила его в хорошее расположение духа. А если кому-то и приходилось слишком долго ждать, то в конечном итоге задержка князя оборачивалась к пользе ожидающих.
   Дружинник Раней поклонился ему, и Держимир кивнул в ответ. На самом деле Ранея звали Арне сын Сигтрюгга, и он происходил из давних, еще старым князем Молнеславом взятых заморянских пленников. Свирепо ненавидевший хозяйственные заботы, Держимир очень ценил заморянца и был с ним более вежлив, чем со многими боярами.
   – Ну, что там? – дружелюбно спросил князь, поднимаясь на крыльцо и похлопывая плетью по сапогу, что тоже служило признаком хорошего настроения.
   Раней, прихрамывая на перебитую когда-то ногу и гремя связкой ключей на животе, торопился следом.
   – Пришел купец дебрический – жаловаться хочет, – доложил он.
   – На кого?
   – На Черного.
   – Гнать, – коротко отмахнулся Держимир.
   «Черный» было домашнее прозвище Байан-А-Тана, а жалоб на брата он не слушал даже от «стариков», то есть от Озвеня и Звенилы.
   – Я бы гнал, да он не велел, – ответил понимающий дружинник.
   – Кто? – недоуменно нахмурившись, князь обернулся.
   – Черный. – Раней пожал плечами.
   Держимир удивленно хмыкнул и ускорил шаг. Байан был горазд на причуды, но зачем ему тащить к брату жалобщиков на себя самого?
   В гриднице толпился народ, но Держимир сразу выхватил взглядом черноволосую голову с гладко зачесанными назад и заплетенными в косу волосами. Стоящий Байан-А-Тан возвышался почти над всеми, кроме нескольких признанных великанов, и его смуглое лицо с выступающим вперед носом трудно было не заметить. И, как всегда, при виде этого лица на душе у Держимира повеселело.
   – Брате! – радостно крикнул Байан. – Гляди, кого я тебе привел!
   Взмахом руки он указал на троих незнакомых мужчин. У каждого на груди был приколот оберег в виде маленького серебряного рога, подвешенного к кольцу, что указывало на племя дебричей. На всех троих красовались хорошие меховые шапки, свиты из крашеной шерсти, на широких плетеных поясах висело по внушительной сафьяновой калите, и Держимир мельком глянул на Ранея, подумав о пошлинах. Понятливый заморянец успокаивающе опустил веки. Насчет пошлин князь мог не волноваться.
   Держимир прошел через гридницу к княжескому престолу и уселся, не выпуская из рук плети. Двое купцов приблизились с опаской, тоже не понимая, чем вызвано такое участие к ним самого обидчика, а третий шел широким уверенным шагом, как видно твердо решив не дать себя в обиду. Его русобородое широкое лицо показалось Держимиру знакомым. Наверное, тот уже здесь бывал.
   – Мы, княже, гости честные… – решительно начал дебрич, но Держимир замахнулся на него свернутой плетью, и тот умолк.
   – Я тебя еще не спрашивал, – мирно сказал князь и посмотрел на Байана: – Чего ты их привел-то, Черный?
   – Ты послушай, что они рассказывают! – увлеченно воскликнул тот.
   Купец опять открыл рот, но Байан бросил на него косой высокомерный взгляд, как подрезал, – это он тоже умел, – и купец смолчал. По его лицу было видно, что он весь кипит от возмущения. Да, немало мужества требуется от честных мирных купцов, чтобы ездить в город Держимира дрёмического!
   – А что они рассказывают? – спросил Держимир у брата.
   – Говорят, что Велемог задумал новый город строить. И прямо напротив нашего Трехдубья!
   – Чего? – Держимир нахмурился, перевел взгляд с брата на купца. – Там же у него… постой… Боровск? Лебедин?
   – До Лебедина ближе, – подсказал Дозор, хорошо помнивший речевинский берег.
   – Так что – сгорело, что ли?
   – Не сгорело, а Велемог новый город заложил! – увлеченно восклицал Байан. – Как по-твоему – зачем? Вон, купец – и тот догадался! Мне и то грозили: вот погоди, говорили, сокол черный, вот построит князь речевинский новый город, соберет туда дружину, вот он вам…
   – Да ты что же… – начал Держимир, с престола наклоняясь к купцу, как орел к букашке.
   Купец попятился. Звенила, сидевшая на нижней ступеньке, потянулась к Держимиру, звякнув подвесками.
   – Погоди, княже! – начала она.
   Держимир не глядя оттолкнул ее руку.
   – Слушай, брате! – с укором осадил его Байан и досадливо поморщился. – Погневаться ты еще успеешь. Лучше вели торговым гостям толком рассказать, что за город.
   Держимир выпрямился, откинулся на спинку кресла. Плеть подрагивала в его опущенной руке, и купцы опасливо косились на нее.
   – Рассказывайте, что видели! – надменно приказал князь.
   Старший из купцов потоптался на месте, напыжился, но промолчал. Оскорбленная гордость не могла смириться с таким обращением, хотя от Держимира прямичевского и не ждали ничего хорошего.
   – Торговому гостю обидно! – понимающе подсказал Раней. – Ты спроси, княже, на что он жалуется-то? Тебе расхода всего на две полушки, а ему утешение. Глядишь, и разговорится.
   Князь нетерпеливо дернул бровью, и Раней кивнул купцу: рассказывай, мол.
   – Да всего-то и дела – я ему конем волокушу с горшками опрокинул! – крикнул Байан, досадуя на задержку. – Ну, побилось кое-что…
   – Не кое-что, а шесть горшков, четыре кринки, два каганца треснуло… – наконец подал голос купец. – Товар у меня хороший, из Красного Холма! На три куны.
   Держимир недовольно скривил рот и бросил взгляд Ранею.
   – Тебе все будет заплачено, добрый человек! – вежливо сказал купцу Раней. – А теперь не гневай князя и расскажи, что за город ты видел у речевинов.
   Поуспокоившись, купец стал рассказывать. Проплывая от дебричей по Истиру, купцы видели на речевинском берегу, между становищами Лебедином и Боровском, начатое возведение обширной крепости. В прежние времена на этом мысу разводили обрядовые костры, а теперь его отрезал от берега свежевыкопанный ров, а поблизости громоздилось множество дубовых бревен. Как видно, здесь затевалось большое строительство, и местные жители подтвердили, что по приказу князя Велемога здесь заложен новый сторожевой город. Уже было готово несколько построек, просторные дружинные избы, хоромы для воеводы. Работы предстояло еще много, но размеры будущего городка поражали.
   По мере рассказа на лице Держимира сгущалась туча. Дослушав, князь некоторое время помолчал, потом со всей силой ударил плетью по сапогу. Звенила отшатнулась, но князь даже на нее не глянул.
   – Вела и Морок! – хрипло шепнул он, и лицо его скривилось, как будто он никак не мог проглотить горькое известие.
   – Это он нас воевать собирается! – бухнул Озвень.
   – Да кого же еще? – злобно ответил Держимир. – Глядите-ка – даже купец догадался! А уж ты, воеводушка, и подавно! Плохо ты щит кидать умеешь!
   На лице Озвеня отразилось недоумение, а Байан мгновенно изобразил удар по лбу. Но Озвень все равно ничего не понял.
   Князь досадливо махнул рукой на купцов, и Раней поспешно увел их. Держимир вскочил с места и заходил по гриднице. Эта новость грозила испортить ему настроение надолго. И именно сейчас, когда впереди ждало такое важное дело! Важнейшее, быть может, дело всей его жизни! Стремительно расхаживая взад и вперед, он глубоко дышал, словно тяжкими усилиями подавлял злобный дух разрушения, рвущийся наружу, но за секиру, однако, не хватался – за четыре месяца, прошедшие после возвращения Байана с того света, он ни разу этого не делал.
   Кмети жались к стенам, чтобы не попасться ему на пути. Невестки, Ростислава и Добролада, спустившиеся было из горниц посмотреть, что там привезли купцы, только глянули на главу рода и поспешно кинулись назад, чтобы не попасть под надвигающуюся грозу. Воеводы переглядывались, постепенно соображая, что означают все эти новости. Все знали, что князь Держимир вовсе не считает борьбу за княжну Даровану законченной и не собирается отступать. В новогодье дочь Скородума привезут в городок Велишин, последнее становище смолятического князя перед рубежом речевинских земель. Туда за ней приедут люди князя Велемога. Там же, у Велишина, собирался перед новогодьем быть и Держимир. Однако новая крепость делала опасный поход еще опаснее. Дело даже не в той дружине, которая там поселится. Само ее появление говорило о том, что князь Велемог насторожился, ждет от Держимира бед и готовится к новой войне. То есть понимает, что весенняя неудача с нападением на посольство Прочена не заставила прямичевского князя отказаться от своих замыслов и сложить руки.
   Наконец Держимир успокоился, подошел к престолу, но не сел, а повернулся к гриднице и обвел глазами кметей. Взгляд его остановился на Дозоре. Тому не исполнилось еще и сорока, но он казался старше из-за морщин и шрамов, покрывавших красное, обветренное лицо. Отправившись когда-то с купеческим обозом, чтобы посмотреть белый свет, он лет десять прослужил в дружине одного из конунгов Полуночного моря и вернулся только недавно. По старой привычке Дозор заплетал длинные волосы в косы и всем своим видом выделялся среди кметей. Годы странствий и битв одарили его разнообразным опытом, и князь Держимир очень ценил десятника.