Страница:
По взгляду князя Дозор с готовностью шагнул к престолу.
– Ты дорогу через дебричей знаешь? – отрывисто спросил князь. – Чтобы к Велишину подойти?
– Знаю. – Дозор уверенно кивнул. Мало было на свете дорог, которых он не знал.
– Правильно! – одобрил Байан, мгновенно понявший замысел брата.
– По Истиру нам плыть нельзя… – медленно, раздумывая вслух и вместе с тем утверждая, продолжал Держимир. – Пойдем лесами, через дебричей. По Турье поплывем, а там на Стужень переберемся – и вниз…
– Подумать надо, – просто сказал Дозор. – Прикинуть. Посчитать, где этот будет. Он в полюдье ходит перед Макошиной Неделей и идет сперва вверх по Белезени, потом уходит на полудень, на Стрём, и по нему вниз спускается и опять по Белезени назад к Чуробору поднимается. А на Волоту он не ходит, разве уж что случится…
Держимир посмотрел в глаза кметю, словно проверял, не ложно ли его спокойствие. Сейчас им предстояло решиться на поход, ставший вдвойне опасным. Новая крепость Велемога заперла Держимиру путь по Истиру. Оставалось идти берегом, через леса, и часть пути неизбежно проляжет по землям дебричей, через владения страшного князя Огнеяра чуроборского, оборотня с волчьей головой.
– А может, Вела его возьми… Поговорить? – нерешительно подал голос Байан.
Кроме него едва ли кто-нибудь смог бы такое предложить, но ему любая призрачная тропка казалась надежной дорогой к цели – если идти смело, положась на судьбу и удачу. Его нерасчетливая храбрость уравновешивала склонность Держимира долго сомневаться и обдумывать каждый шаг, но сейчас даже Озвень посмотрел на Байана как на сумасшедшего.
– Брегана с тобой! – хмуро сказал Держимир. – Он по-человечьи-то говорить умеет?
– Раз племенем правит – стало быть, говорит. Может, про него врут больше? – смелее продолжал Байан. – Ведь Скородум смолятический его мать за себя замуж взял – может, он и не кусается…
– Так то мать, – с сомнением сказал сотник Зачин. – А княжну Даровану он сватал – она за него не пошла. Да и кто за оборотня пойдет?
– Княжну Даровану он не просто сватал! – с ядовитым удовольствием добавила Звенила. – Он ее украл, когда она ездила на Макошину гору. И если кто-то опять похитит ее на землях дебричей, на кого подумает Скородум?
– Так ведь теперь она – его названая сестра! – воскликнул сотник. – Ее отец на Огнеяровой матери женат. Огнеяр теперь ей родич – разве станет он ее обижать?
– Так он же оборотень! – как глупому ребенку, пустился втолковывать Озвень. По его глубокому убеждению, для оборотней не существовало никаких человеческих законов. – Кто же знает, что в его волчью голову придет?
– Так ведь у него теперь есть какая-то жена? – сказал вернувшийся Раней. – Купцы, не эти, а другие, говорили что-то про молодую княгиню.
– Говорят, она – берегиня! – подхватил Байан. Все, что касалось молодых княгинь, он не пропускал мимо ушей.
Звенила презрительно фыркнула, зазвенев подвесками.
– Мара она, а не берегиня! – отрезала чародейка. – Разве берегиня, дочь Дажьбога, Велесову сыну в руки дастся?
Больше никто ничего не сказал, в гриднице стало тихо. Грозная косматая тень князя-оборотня нависла над головами, каждому мерещились багровые отблески Подземного Пламени. И тогда Держимир поднял глаза и долгим взглядом обвел дружину, задерживаясь на каждом, словно проверяя, тех ли видит перед собой. При всем своем упрямстве и неуживчивом нраве, он всегда советовался с дружиной о том, как ему поступать и куда идти. Тем более что сейчас поход намечался необычный. Пойдут ли они за ним в зубы оборотню?
– Ну что, и похуже бывало! – с нарочитым простодушием сказал Дозор. – Ты ведь, князь наш, по невесту едешь. А добрых невест даром не дают, они все за лесами, за долами, и каждую Змей стережет. В любой кощуне так говорится. Вот я за морями сказку слыхал – что лежала красавица ненаглядная на высокой огненной горе, спала мертвым сном. А князь один через огонь прошел, кольчугу железную на ней рассек – она и проснулась.
– Это мы запросто! – ухмыльнулся Баян, легко вообразивший, что там было дальше. – Подумаешь, оборотень! Шкуру здесь на стене повесить – у какого еще князя такое видано!
– Мы пойдем! – за всех кивнул Зачин. – Куда твой меч, княже, пойдет, туда и нашим мечам дорога лежит.
– Какая твоя судьба, такая и наша! Так Перуном велено! – подхватили разом несколько голосов.
Лица прояснились, посветлели. Приняв решение, всегда вздохнешь свободнее.
Глядя то в одни глаза, то в другие, Держимир сам светлел лицом, и в душе его прорастало радостное удивление. За плечами у него был не один поход, в который он ходил с этими людьми, но сейчас он увидел в них что-то новое, светлое, драгоценное. Он не знал, что в их глазах светится отражение его веры. Хорошо плечам при умной голове, хорошо дружине при достойном князе!
– Что, думаете, моя судьба навек ко мне зла? – спросил он, и Звенила вздрогнула при этих словах, подняла испуганный взгляд. – Так нет же! – увлеченно воскликнул Держимир. – Достану Даровану – вся судьба моя переменится. Тогда уж Скородум нам не враг будет, а родич. И с речевинами, и с рарогами управимся. И с личивинами! Заживем еще! Верите?
– Перун Гремячий! – первым закричал Байан, и гридница десятками голосов подхватила боевой клич дрёмичей.
Князь Держимир облегченно вздохнул, улыбнулся, впитывая душой эти крики, как сухая земля долгожданный дождь. Да, после смерти и воскрешения Байан-А-Тана дрёмический князь переменился. Вместо прежней угрюмости и тяжелой злобы даже такие дурные вести вызвали у него прилив новых сил и решимости, в синих глазах засверкали искры. Приняв решение, он радовался предстоящей борьбе и верил в победу. Все дело было в этом – он поверил, что сможет одолеть свою злую долю. И как же могла не верить дружина, на оружии клявшаяся разделить его судьбу?
По двору носилась веселая стайка полуподросших поросят, розовых, с черными пятнами на боках, с большими лопушистыми ушами и забавно закрученными тонкими хвостиками. Странно, но замкнутый и хмурый Держимир любил поросят: его забавляла их возня, гонки по двору друг за другом. Один, самый настырный поросенок, тыкался пятачком в княжеский сапог, словно примеривался, не попробовать ли пожевать, но пока не решался. Держимир иногда посматривал на него; в уголках его губ появлялась улыбка, но он сдерживал ее, будто стыдился.
На бревнах возле конюшни сидели Байан и Дозор. Дозор рисовал на земле какие-то извилистые дорожки и что-то втолковывал куркутину, а тот задавал вопросы, тыкая хворостиной то в одну дорожку, то в другую. Со стороны рисунок на земле напоминал ветку дерева. Это были реки – главная река дебричей, Белезень, с притоками Волотой, Глубником и Стрёмом. Дозор обладал редким даром: он не только помнил все дороги по большим и малым говорлинским рекам, но и мог представить их все сразу, словно взглянуть на них с неба. Это под силу не каждому!
Байан-А-Тан внимательно следил за концом палки, которой Дозор водил по своему рисунку. По пути через земли дебричей к смолятическому Велишину придется пересечь сначала пустынные леса при Стужене, что не составит особых сложностей, но потом на пути встанет сторожевой город Хортин, укрепленный дебрическими князьями с особым старанием. Потом придется перейти Истир, что по льду нетрудно сделать, и последняя часть пути ляжет по земле смолятичей. Но это уже никого не пугало – Держимир опасался только оборотня Огнеяра.
Дозор тыкал концом палки в рисунки рек, словно насаживал бусины на нитку, обозначая становища дебрического князя и вычисляя, в какое время в каком из них князь-оборотень должен оказаться.
– Это если он нас не учует! – расслышал Держимир голос Дозора, когда челядинки загнали поросят в хлев и на дворе стало потише. – Если не учует, то проскочим. А если учует…
– А если учует, то у нас своя чародейка есть! – уверенно ответил Байан. – Мы ведь Звенилу возьмем, а, брате? – Он бросил взгляд на Держимира. – Она, может, на свете не самая сильная, но след запорошить и глаза отвести ведь сумеет? А?
Держимир помедлил и кивнул. Он отлично знал о том, что Байан и Звенила терпеть друг друга не могут. И уж если Байан сам предлагает взять чародейку в поход, значит, другого выхода действительно нет. Впрочем, это хорошая мысль. Держимир никогда не брал Звенилу с собой, считая, что женщине в дружине делать нечего. Но сейчас от ее ворожбы очень даже может быть толк.
– Ох, город этот речевинский! – вздохнул Держимир. Мысль о новой Велемоговой крепости не давала ему покоя, как заноза. – Воевать он со мной задумал! Чтоб ему в реку рухнуть! Чтоб его громом спалило!
– Ты будешь рад, княже, если я сделаю это? – вдруг шепнул чей-то голос.
Держимир вздрогнул и поднял голову. Ему показалось, что этот голос прозвучал из глубины его собственной души.
Позади него на пороге задних сеней стояла Звенила. Как она сумела подойти и он не услышал знаменитого звона подвесок? Глубоко же задумался! Держимир досадливо сплюнул. Он не любил, когда к нему подходили незаметно. Особенно эта женщина.
– Что? – неприветливо переспросил он.
– То, что ты пожелал. Я призову гром и огонь небесный на этот город. Он обратится в уголь и никогда не будет достроен. Ты хочешь этого?
Держимир встал и повернулся к чародейке. Ей уже давно ничем не удавалось его удивить, но сейчас это случилось. Байан, чуя что-то необычное, поспешно подошел и встал у него за спиной.
– И ты это сможешь? – спросил Держимир.
Князь посмотрел на чародейку со смесью недоверия и надежды. Он еще не верил ей, но уже хотел, чтобы это оказалось правдой.
А по лицу Звенилы вдруг пробежала тонкая дрожь, ноздри раздулись, как у красавицы-кобылицы, почуявший запах свежего луга. Каждый раз вблизи Держимира она черпала новые силы, а если он нуждался в ней и верил ей, эти силы неслись мощной волной и она ощущала в себе способность одним словом перевернуть горы. Она сможет, сможет, если ему это понадобится!
– А почему ты не веришь! – порывисто воскликнула она и цепкими холодными пальцами схватила его за руку. Он не любил ее прикосновений, но сейчас стерпел. – Ты должен верить! – горячо, настойчиво продолжала Звенила. – Разве Перун не отец дрёмичей? Разве мы не прославляем его и не почитаем! Он поможет нам!
В ее широко раскрытых глазах вспыхнул огонек безумия, Держимир ощутил на спине мурашки, и в то же время его наполнило ощущение огромной силы.
– Но Перун спит! – с тревогой воскликнул Байан. Сейчас Звенила казалась ему еще более безумной, чем обычно, и он уже жалел, что вспомнил о ней. И какой леший его за язык дергал! Опомнись, мать, Макошина Неделя на носу! Снег кружится – какой тебе Перун!
– Молчи! – с презрением оборвала его чародейка. Бывали мгновения, когда ей и это позволялось. – Ты не знаешь Перуна! Горячая кровь жертвы разбудит его! Он услышит наши мольбы! Он пошлет свои громовые стрелы на головы наших врагов! Я сделаю это! Ведь ты хочешь этого, княже? – со страстной преданностью воскликнула она, заглядывая в глаза Держимиру, словно он и был Перун.
– Сделай, – тихо сказал Держимир.
Безумный огонь ее глаз жег, князь щурился, но так упоительна была мечта о торжестве над ненавистным Велемогом! Ради этого он мог бы решиться на что угодно.
– Ты увидишь! – крепко сжимая его руку, отвечала Звенила. – Ты увидишь силу своей судьбы! Она будет сильнее судьбы твоих врагов!
Глава 6
– Ты дорогу через дебричей знаешь? – отрывисто спросил князь. – Чтобы к Велишину подойти?
– Знаю. – Дозор уверенно кивнул. Мало было на свете дорог, которых он не знал.
– Правильно! – одобрил Байан, мгновенно понявший замысел брата.
– По Истиру нам плыть нельзя… – медленно, раздумывая вслух и вместе с тем утверждая, продолжал Держимир. – Пойдем лесами, через дебричей. По Турье поплывем, а там на Стужень переберемся – и вниз…
– Подумать надо, – просто сказал Дозор. – Прикинуть. Посчитать, где этот будет. Он в полюдье ходит перед Макошиной Неделей и идет сперва вверх по Белезени, потом уходит на полудень, на Стрём, и по нему вниз спускается и опять по Белезени назад к Чуробору поднимается. А на Волоту он не ходит, разве уж что случится…
Держимир посмотрел в глаза кметю, словно проверял, не ложно ли его спокойствие. Сейчас им предстояло решиться на поход, ставший вдвойне опасным. Новая крепость Велемога заперла Держимиру путь по Истиру. Оставалось идти берегом, через леса, и часть пути неизбежно проляжет по землям дебричей, через владения страшного князя Огнеяра чуроборского, оборотня с волчьей головой.
– А может, Вела его возьми… Поговорить? – нерешительно подал голос Байан.
Кроме него едва ли кто-нибудь смог бы такое предложить, но ему любая призрачная тропка казалась надежной дорогой к цели – если идти смело, положась на судьбу и удачу. Его нерасчетливая храбрость уравновешивала склонность Держимира долго сомневаться и обдумывать каждый шаг, но сейчас даже Озвень посмотрел на Байана как на сумасшедшего.
– Брегана с тобой! – хмуро сказал Держимир. – Он по-человечьи-то говорить умеет?
– Раз племенем правит – стало быть, говорит. Может, про него врут больше? – смелее продолжал Байан. – Ведь Скородум смолятический его мать за себя замуж взял – может, он и не кусается…
– Так то мать, – с сомнением сказал сотник Зачин. – А княжну Даровану он сватал – она за него не пошла. Да и кто за оборотня пойдет?
– Княжну Даровану он не просто сватал! – с ядовитым удовольствием добавила Звенила. – Он ее украл, когда она ездила на Макошину гору. И если кто-то опять похитит ее на землях дебричей, на кого подумает Скородум?
– Так ведь теперь она – его названая сестра! – воскликнул сотник. – Ее отец на Огнеяровой матери женат. Огнеяр теперь ей родич – разве станет он ее обижать?
– Так он же оборотень! – как глупому ребенку, пустился втолковывать Озвень. По его глубокому убеждению, для оборотней не существовало никаких человеческих законов. – Кто же знает, что в его волчью голову придет?
– Так ведь у него теперь есть какая-то жена? – сказал вернувшийся Раней. – Купцы, не эти, а другие, говорили что-то про молодую княгиню.
– Говорят, она – берегиня! – подхватил Байан. Все, что касалось молодых княгинь, он не пропускал мимо ушей.
Звенила презрительно фыркнула, зазвенев подвесками.
– Мара она, а не берегиня! – отрезала чародейка. – Разве берегиня, дочь Дажьбога, Велесову сыну в руки дастся?
Больше никто ничего не сказал, в гриднице стало тихо. Грозная косматая тень князя-оборотня нависла над головами, каждому мерещились багровые отблески Подземного Пламени. И тогда Держимир поднял глаза и долгим взглядом обвел дружину, задерживаясь на каждом, словно проверяя, тех ли видит перед собой. При всем своем упрямстве и неуживчивом нраве, он всегда советовался с дружиной о том, как ему поступать и куда идти. Тем более что сейчас поход намечался необычный. Пойдут ли они за ним в зубы оборотню?
– Ну что, и похуже бывало! – с нарочитым простодушием сказал Дозор. – Ты ведь, князь наш, по невесту едешь. А добрых невест даром не дают, они все за лесами, за долами, и каждую Змей стережет. В любой кощуне так говорится. Вот я за морями сказку слыхал – что лежала красавица ненаглядная на высокой огненной горе, спала мертвым сном. А князь один через огонь прошел, кольчугу железную на ней рассек – она и проснулась.
– Это мы запросто! – ухмыльнулся Баян, легко вообразивший, что там было дальше. – Подумаешь, оборотень! Шкуру здесь на стене повесить – у какого еще князя такое видано!
– Мы пойдем! – за всех кивнул Зачин. – Куда твой меч, княже, пойдет, туда и нашим мечам дорога лежит.
– Какая твоя судьба, такая и наша! Так Перуном велено! – подхватили разом несколько голосов.
Лица прояснились, посветлели. Приняв решение, всегда вздохнешь свободнее.
Глядя то в одни глаза, то в другие, Держимир сам светлел лицом, и в душе его прорастало радостное удивление. За плечами у него был не один поход, в который он ходил с этими людьми, но сейчас он увидел в них что-то новое, светлое, драгоценное. Он не знал, что в их глазах светится отражение его веры. Хорошо плечам при умной голове, хорошо дружине при достойном князе!
– Что, думаете, моя судьба навек ко мне зла? – спросил он, и Звенила вздрогнула при этих словах, подняла испуганный взгляд. – Так нет же! – увлеченно воскликнул Держимир. – Достану Даровану – вся судьба моя переменится. Тогда уж Скородум нам не враг будет, а родич. И с речевинами, и с рарогами управимся. И с личивинами! Заживем еще! Верите?
– Перун Гремячий! – первым закричал Байан, и гридница десятками голосов подхватила боевой клич дрёмичей.
Князь Держимир облегченно вздохнул, улыбнулся, впитывая душой эти крики, как сухая земля долгожданный дождь. Да, после смерти и воскрешения Байан-А-Тана дрёмический князь переменился. Вместо прежней угрюмости и тяжелой злобы даже такие дурные вести вызвали у него прилив новых сил и решимости, в синих глазах засверкали искры. Приняв решение, он радовался предстоящей борьбе и верил в победу. Все дело было в этом – он поверил, что сможет одолеть свою злую долю. И как же могла не верить дружина, на оружии клявшаяся разделить его судьбу?
* * *
Но весь остаток дня князь Держимир оставался молчалив и задумчив. Распустив дружину, он сидел на ступеньке заднего крыльца. Было довольно холодно, тонкие невидимые пальцы Зимерзлы покалывали кожу, пробирались под потертый полушубок из буро-рыжей куницы. Для младшего брата-щеголя он не жалел ни мехов, ни заморских шелков, но к собственной одежде был равнодушен. Мелкие снежинки редкой чередой сыпались с серого неба и садились на непокрытую голову Держимира, запутывались в рассыпанных волосах и медленно таяли. Не таяла только седая прядь на виске, но этой белизны не растопил бы даже самый жаркий огонь.По двору носилась веселая стайка полуподросших поросят, розовых, с черными пятнами на боках, с большими лопушистыми ушами и забавно закрученными тонкими хвостиками. Странно, но замкнутый и хмурый Держимир любил поросят: его забавляла их возня, гонки по двору друг за другом. Один, самый настырный поросенок, тыкался пятачком в княжеский сапог, словно примеривался, не попробовать ли пожевать, но пока не решался. Держимир иногда посматривал на него; в уголках его губ появлялась улыбка, но он сдерживал ее, будто стыдился.
На бревнах возле конюшни сидели Байан и Дозор. Дозор рисовал на земле какие-то извилистые дорожки и что-то втолковывал куркутину, а тот задавал вопросы, тыкая хворостиной то в одну дорожку, то в другую. Со стороны рисунок на земле напоминал ветку дерева. Это были реки – главная река дебричей, Белезень, с притоками Волотой, Глубником и Стрёмом. Дозор обладал редким даром: он не только помнил все дороги по большим и малым говорлинским рекам, но и мог представить их все сразу, словно взглянуть на них с неба. Это под силу не каждому!
Байан-А-Тан внимательно следил за концом палки, которой Дозор водил по своему рисунку. По пути через земли дебричей к смолятическому Велишину придется пересечь сначала пустынные леса при Стужене, что не составит особых сложностей, но потом на пути встанет сторожевой город Хортин, укрепленный дебрическими князьями с особым старанием. Потом придется перейти Истир, что по льду нетрудно сделать, и последняя часть пути ляжет по земле смолятичей. Но это уже никого не пугало – Держимир опасался только оборотня Огнеяра.
Дозор тыкал концом палки в рисунки рек, словно насаживал бусины на нитку, обозначая становища дебрического князя и вычисляя, в какое время в каком из них князь-оборотень должен оказаться.
– Это если он нас не учует! – расслышал Держимир голос Дозора, когда челядинки загнали поросят в хлев и на дворе стало потише. – Если не учует, то проскочим. А если учует…
– А если учует, то у нас своя чародейка есть! – уверенно ответил Байан. – Мы ведь Звенилу возьмем, а, брате? – Он бросил взгляд на Держимира. – Она, может, на свете не самая сильная, но след запорошить и глаза отвести ведь сумеет? А?
Держимир помедлил и кивнул. Он отлично знал о том, что Байан и Звенила терпеть друг друга не могут. И уж если Байан сам предлагает взять чародейку в поход, значит, другого выхода действительно нет. Впрочем, это хорошая мысль. Держимир никогда не брал Звенилу с собой, считая, что женщине в дружине делать нечего. Но сейчас от ее ворожбы очень даже может быть толк.
– Ох, город этот речевинский! – вздохнул Держимир. Мысль о новой Велемоговой крепости не давала ему покоя, как заноза. – Воевать он со мной задумал! Чтоб ему в реку рухнуть! Чтоб его громом спалило!
– Ты будешь рад, княже, если я сделаю это? – вдруг шепнул чей-то голос.
Держимир вздрогнул и поднял голову. Ему показалось, что этот голос прозвучал из глубины его собственной души.
Позади него на пороге задних сеней стояла Звенила. Как она сумела подойти и он не услышал знаменитого звона подвесок? Глубоко же задумался! Держимир досадливо сплюнул. Он не любил, когда к нему подходили незаметно. Особенно эта женщина.
– Что? – неприветливо переспросил он.
– То, что ты пожелал. Я призову гром и огонь небесный на этот город. Он обратится в уголь и никогда не будет достроен. Ты хочешь этого?
Держимир встал и повернулся к чародейке. Ей уже давно ничем не удавалось его удивить, но сейчас это случилось. Байан, чуя что-то необычное, поспешно подошел и встал у него за спиной.
– И ты это сможешь? – спросил Держимир.
Князь посмотрел на чародейку со смесью недоверия и надежды. Он еще не верил ей, но уже хотел, чтобы это оказалось правдой.
А по лицу Звенилы вдруг пробежала тонкая дрожь, ноздри раздулись, как у красавицы-кобылицы, почуявший запах свежего луга. Каждый раз вблизи Держимира она черпала новые силы, а если он нуждался в ней и верил ей, эти силы неслись мощной волной и она ощущала в себе способность одним словом перевернуть горы. Она сможет, сможет, если ему это понадобится!
– А почему ты не веришь! – порывисто воскликнула она и цепкими холодными пальцами схватила его за руку. Он не любил ее прикосновений, но сейчас стерпел. – Ты должен верить! – горячо, настойчиво продолжала Звенила. – Разве Перун не отец дрёмичей? Разве мы не прославляем его и не почитаем! Он поможет нам!
В ее широко раскрытых глазах вспыхнул огонек безумия, Держимир ощутил на спине мурашки, и в то же время его наполнило ощущение огромной силы.
– Но Перун спит! – с тревогой воскликнул Байан. Сейчас Звенила казалась ему еще более безумной, чем обычно, и он уже жалел, что вспомнил о ней. И какой леший его за язык дергал! Опомнись, мать, Макошина Неделя на носу! Снег кружится – какой тебе Перун!
– Молчи! – с презрением оборвала его чародейка. Бывали мгновения, когда ей и это позволялось. – Ты не знаешь Перуна! Горячая кровь жертвы разбудит его! Он услышит наши мольбы! Он пошлет свои громовые стрелы на головы наших врагов! Я сделаю это! Ведь ты хочешь этого, княже? – со страстной преданностью воскликнула она, заглядывая в глаза Держимиру, словно он и был Перун.
– Сделай, – тихо сказал Держимир.
Безумный огонь ее глаз жег, князь щурился, но так упоительна была мечта о торжестве над ненавистным Велемогом! Ради этого он мог бы решиться на что угодно.
– Ты увидишь! – крепко сжимая его руку, отвечала Звенила. – Ты увидишь силу своей судьбы! Она будет сильнее судьбы твоих врагов!
Глава 6
Сзади еле слышно скрипнул песок под мягкими сапогами; не оборачиваясь, Держимир узнал брата.
– Ну, что там? – с нетерпеливым любопытством шепнул Байан.
Князь не ответил и не обернулся, продолжая пристально наблюдать за Звенилой. Она стояла на коленях возле огромного валуна-жертвенника под священным дубом. Перед жертвенником пылал огонь, благосклонно принявший в жертву черного барана. Пошла третья неделя с тех пор, как Звенила обещала призвать небесный огонь на новую Велемогову крепость. Каждый четверг – день Перуна – чародейка отправлялась в святилище и гадала, выискивая в туманных просторах Надвечного Мира тот заветный день, когда Отец Грома поможет им.
Чародейка медленно водила пальцами по трещинам на бараньей лопатке, извлеченной из огня. Ее веки были полуопущены, бледное лицо казалось тупым и бессмысленным, и только дрожание ноздрей давало знать, что она – живая. Дух ее бродил по дальним тропам Надвечного Мира. Держимир наблюдал за ней, всеми силами подавляя досаду. Так она будет возиться до самого новогодья, а у них не так уж много времени в запасе! Каждая черточка ее лица, каждое ее движение раздражали его кажущейся бессмысленностью и бесполезностью, томили чувством бессильной неприязни. Сейчас Держимир почти ненавидел ее, но знал, что без чародейки не обойтись. Приходилось терпеть, а терпение не входило в число достоинств Держимира прямичевского.
– Все добрые князья, поди, уж в полюдье ушли! – гудел за спиной у Держимира Озвень. – А мы так до весны и провозимся! Сразу надо было на Перунову гору посылать! А теперь…
Простодушный воевода думал, что говорит шепотом, но этим шепотом вполне можно было держать речь на вечевой площади.
– Да помолчи ты! – раздраженно огрызнулся Байан, остро чуявший настроение брата. – Не мешай! Эдак она никогда не закончит!
Звенила шевельнулась, веки ее поднялись.
– Умолкните оба! – быстро и свирепо шепнул Держимир.
Брови его дрогнули, взгляд из безнадежного стал живым и острым. Она что-то увидела!
А чародейка вскочила на ноги, обеими руками держа перед собой обгорелую баранью лопатку, покрытую крупной сеткой причудливых трещин.
– Славен и триславен буди, Отец Грома! – с торжеством воскликнула она. – Услышал ты мольбы наши!
– Ну? – выдохнул Байан, и трое мужчин разом сделали шаг к чародейке.
Она повернулась к ним, показывая кость. Ее взгляд властно притянул взгляд Держимира и не отпускал, не давал даже взглянуть на трещины. Ему вдруг стало жутко, неприятно. Глаза Звенилы зияли огромными черными безднами – наверное, «бездна» и значит «без дна», – мелькнуло в мыслях Держимира. Зрачки ее дышали, как живые, и каждый их вздох вытягивал тепло из его крови. Он чувствовал это, но не мог ничего поделать, черные дышащие бездны лишали его воли к сопротивлению. Вот оно, лицо Надвечного Мира, который ничего не дает даром!
– Чего там у тебя? – нетерпеливо и непочтительно воскликнул Байан и сунулся было к чародейке, но теперь Озвень схватил его за плечо, не пуская впереди князя.
Держимир шагнул к Звениле и посмотрел на баранью лопатку.
– Гляди, княже! – с упоением и торжеством, отчего даже голос ее зазвучал моложе и звонче, воскликнула чародейка и показала ему несколько переплетенных трещин. Держимир ничего в них не увидел, а она пояснила: – Это реза «млад». Она означает новую луну. В новолуние Отец Грома даст нам свой огонь!
– Тэнгри-хан! – восхищенно воскликнул Байан-А-Тан и тут же сам зажал себе рот.
В сильном волнении он иногда поминал имена куркутинских богов, усвоенные от матери в раннем детстве, но в святилище Перуна имя куркутинского владыки неба прозвучало совсем неуместно.
Озвень принялся с натугой высчитывать дни до новолуния, морща лоб и загибая пальцы. Держимир вычислил срок гораздо быстрее и вопросительно посмотрел на старшего жреца Знея. Зней как будто явился из древних кощун о Громовике и его поединке с Велесом: ростом он превосходил даже высокого Байана, имел широкие плечи и сильные длинные руки, сросшиеся густые брови и широкую русую бороду. С ним Держимир никогда не спорил, в глубине души робея перед главным служителем Перуна. Благодаря этому жрец мог бы иметь на него большое влияние, но Зней никогда не вмешивался в княжеские дела, чем сильно отличался от волхвов других племен, и редко покидал святилище. Оно располагалось прямо напротив ворот княжьего двора, в самом сердце Прямичева, но Зней умудрялся жить в нем как на острове под сенью священного дуба. Для каждодневных нужд прямичевцев у ветлянской пристани стояло Велесово святилище, в посаде имелось Макошино, а тяжелые ворота Перунова раскрывались только на Перунов день и для таких вот, особо важных, случаев. И тогда Зней щедро отдавал силу, накопленную за долгие месяцы уединения.
Сейчас он стоял с другой стороны костра, обеими руками опираясь о священный посох, и внимательно смотрел в огонь.
– Какую жертву желает Отец Грома? – сдержанно спросил Держимир.
Он был готов ко всему, даже к тому, что Перун устами Знея потребует человеческой жертвы. Выбрать какого-нибудь холопа нетрудно, но в городе пойдут неприятные разговоры, дескать, человеческая жертва – средство на крайний случай, если речь идет о выживании всего племени, и незачем рисковать непонятно ради чего…
Зней поднял голову, бросил на князя отсутствующий взгляд, потом кивком подозвал его.
– Я вижу резу «конь», – сказал жрец, поглядев на вторую баранью лопатку. Она оставалась в огне, но никто не спрашивал, как жрец разглядел резу. – Достань, – предложил он, концом посоха указывая на широкую глиняную чашу, стоящую возле самого огня.
Держимир присел на корточки, поднял рукав рубахи и сунул руку в теплую воду. Постояв возле огня, вода стала горячей, как свежая кровь, и Держимира пробрала неприятная дрожь. Нашарив на дне чаши что-то округлое, он схватил первый подвернувшийся камешек и быстро вытянул руку из чаши. После горячей воды воздух на дворе показался особенно холодным, а Байан тут же сунулся к его ладони, словно хотел своим носом склевать добычу. Он рассказывал, что те речевинские смерды прозвали его Грачом, и Держимир соглашался, что прозвище было выбрано удачно.
Он разжал руку. На ладони лежал мокрый блестящий камешек – черный, с двумя белыми точками.
– Это конь из твоего табуна, – сказал Зней, подняв глаза к Байану. – Гордись – боги выбрали твоего коня, а боги всегда выбирают лучшее. У тебя ведь есть черный конь с белой полосой от лба к ноздрям? С белыми отметинами над копытами?
Байан переменился в лице. Держимир поднялся на ноги, сжимая в руке быстро стынущий камешек. Такой конь у княжеского брата действительно имелся. Его звали Соколик, и это был один из его любимых скакунов.
– Это… – ошарашенно начал Байан и замолчал.
Возражать против выбора богов не смел даже он, но и смириться с такой потерей не хотел. На его смуглом лице отражались пролетающие мысли и порывы, оно вдруг как-то заострилось, погасло. «Как будто из сердца вынули искру», – мелькнуло в мыслях Держимира, и он бросил косой взгляд на Звенилу.
– Отец Грома проснется! Горячая кровь жертвы разбудит его! – в полубеспамятстве бормотала она, закрыв глаза и покачиваясь.
Байан вдруг повернулся и кинулся прочь. Держимир молча пригнул голову, прощаясь со Знеем, и пошел догонять брата. Он с трудом сдержался, чтобы не побежать. Черная коса Байана мелькнула в дверях конюшни. Когда Держимир догнал его, он уже набросил седло на спину Соколика и свирепыми рывками затягивал ремни, ухитряясь, однако, не причинить своему любимцу никакого неудобства. Соколик радостно толкал его лбом в плечо.
– Брате! – окликнул Держимир. – Ну, не убивайся ты! Я тебе десять других коней подарю, не хуже! Чего захочешь, только скажи…
– Да ну! – неразборчиво огрызнулся Байан, даже не оглянувшись.
Было видно, что ему очень хочется браниться на чем свет стоит, но он не знает, на чью голову призывать проклятья. Не на Перуна же! И не на Звенилу со Знеем. Разве что на Велемога с его крепостью, но эти два образа от Соколика были уж очень далеки.
Стук копыт затих за тыном княжьего двора. Держимир постоял возле конюшни и побрел в гридницу. Сразу после жертвы пора будет выступать в поход.
Целые дни Светловой проводил на мысу будущей крепости, наблюдал за рытьем рва и возведением построек. Мужчины со всей округи, подгоняемые неутомимым городником, целыми днями копали землю, возили и тесали бревна, ставили тын, дружинные избы, различные хозяйственные постройки. После тяжелой страды люди предпочли бы отдохнуть, но Боговит заверил, что работа на строительстве зачтется князем вместо дани за три года.
Но для мальчишек, подростков и парней строительство и приезд княжеской дружины стали настоящим праздником. В свободное время они вертелись возле кметей, разглядывали оружие, увлеченно наблюдали за ежедневными упражнениями, и уже не один и не двое объявили матерям, что уйдут в княжескую дружину, когда вырастут.
– Княжич светлый, не хватит ли? – с шутливой мольбой воззвал знакомый голос позади Светловоя. – Гляди, и людей, и коней заморил уже! Да и мне домой пора!
Светловой оглянулся и улыбнулся Смеяне. Она сидела на толстом дубовом бревне, предназначенном для тына, и улыбалась с лукавым укором. Мальчишки и подростки Ольховиков каждый день навещали мыс, а вместе с ними неизменно являлась и Смеяна. Кмети всегда встречали ее с радостью, и если старшие не пускали девушку из дома, то из городка непременно присылали о ней справиться.
– Смотри, какие тучи тянет! – Она показала на небо. – Вот-вот снег пойдет.
Светловой поднял глаза к небу, а Смеяна тем временем смотрела на него. Каждый взгляд на его прекрасное лицо дарил ей острое чувство восторга, но радость была отравлена тревогой. Она не могла не замечать пугающих перемен: черты княжича странно заострились, румянец исчез, в глазах затаилась грусть. Таким он приехал, таким оставался и по сей день. Он уже не был тем Ярилой, которого Смеяна увидела на ржаном поле и полюбила как живое воплощение всего самого прекрасного, что только есть в земном мире. В нем поселилась осень, его молодая красота и удаль поблекли, увяли и съежились вместе со всей природой, но это только увеличило его сходство, даже родство с божеством, и кроме восхищения Смеяна испытывала перед ним благоговейный трепет. Не решаясь расспрашивать его о причине тоски, она видела, что ее бог несчастлив, и от этого ей хотелось плакать. Она жаждала сделать что-нибудь, помочь ему. Если бы только знать, в чем беда! Как в песне поется: что же ты, заря моя, зоренька, скоро– рано да потухать стала, прежде заката да красна солнышка, прежде восхода да светла месяца?
– Какой сегодня день? – вдруг спросил Светловой.
– Новолуние сегодня, – ответила Смеяна. – Ночь будет темная, зато все, что после нее начнется, расти будет на счастье. У нас в роду две свадьбы готовят – на новом месяце хорошо жениться.
Она не упомянула, что одной из этих свадеб будет ее собственная. Перепела все торговались с Чернопольцами за ее венок, но она понимала, что со дня на день решение примут.
– Значит, мне будет срок за княжной ехать, – сказал Светловой.
Он никогда не называл дочь Скородума ни по имени, ни своей невестой, а говорил о ней просто – княжна. И старался упоминать о ней пореже.
– Как – уже пора? – ахнула Смеяна.
Светловой молча кивнул. Ветер вдруг задул как-то резче и холоднее, Смеяна внезапно замерзла в своем рысьем полушубке и зябко обхватила себя руками за плечи, словно это могло спрятать ее от злой судьбы.
– Да ты вся дрожишь! – сказал Светловой. – Поди в хоромы, погрейся.
Смеяна мотнула головой – она не хотела идти без него. Тогда Светловой взял ее за руку и сам повел к светлому крыльцу недостроенных княжеских хором. Он привык к ней, как к родной сестре, а собственное несчастье заставляло его еще острее и живее жалеть других во всех горестях, которые судьба так щедро рассыпала на человеческом пути. Весь мир был болен осенью, увяданием и тоской, как был ими болен он сам, и Светловою казалось, что весь род человеческий разделяет с ним эту тоску и горечь. В новых, пахнущих свежим деревом палатах и горницах уже можно было жить, только печи еще не сложили и огонь разводили в наскоро устроенных очагах на полу. В гриднице мелкие щепки и всякий древесный сор валялись по углам, из щелей между бревнами торчали беловатые, с зеленью, пряди высушенного болотного мха. Вдоль стен и вокруг очага располагались охапки сена, покрытые плащами и шкурами, – лежанки кметей. Лавки еще не были сколочены, возле очага в беспорядке разместились горшки, пара железных котлов. Из-за светлых стен гридница казалась очень просторной и пустой.
– Ну, что там? – с нетерпеливым любопытством шепнул Байан.
Князь не ответил и не обернулся, продолжая пристально наблюдать за Звенилой. Она стояла на коленях возле огромного валуна-жертвенника под священным дубом. Перед жертвенником пылал огонь, благосклонно принявший в жертву черного барана. Пошла третья неделя с тех пор, как Звенила обещала призвать небесный огонь на новую Велемогову крепость. Каждый четверг – день Перуна – чародейка отправлялась в святилище и гадала, выискивая в туманных просторах Надвечного Мира тот заветный день, когда Отец Грома поможет им.
Чародейка медленно водила пальцами по трещинам на бараньей лопатке, извлеченной из огня. Ее веки были полуопущены, бледное лицо казалось тупым и бессмысленным, и только дрожание ноздрей давало знать, что она – живая. Дух ее бродил по дальним тропам Надвечного Мира. Держимир наблюдал за ней, всеми силами подавляя досаду. Так она будет возиться до самого новогодья, а у них не так уж много времени в запасе! Каждая черточка ее лица, каждое ее движение раздражали его кажущейся бессмысленностью и бесполезностью, томили чувством бессильной неприязни. Сейчас Держимир почти ненавидел ее, но знал, что без чародейки не обойтись. Приходилось терпеть, а терпение не входило в число достоинств Держимира прямичевского.
– Все добрые князья, поди, уж в полюдье ушли! – гудел за спиной у Держимира Озвень. – А мы так до весны и провозимся! Сразу надо было на Перунову гору посылать! А теперь…
Простодушный воевода думал, что говорит шепотом, но этим шепотом вполне можно было держать речь на вечевой площади.
– Да помолчи ты! – раздраженно огрызнулся Байан, остро чуявший настроение брата. – Не мешай! Эдак она никогда не закончит!
Звенила шевельнулась, веки ее поднялись.
– Умолкните оба! – быстро и свирепо шепнул Держимир.
Брови его дрогнули, взгляд из безнадежного стал живым и острым. Она что-то увидела!
А чародейка вскочила на ноги, обеими руками держа перед собой обгорелую баранью лопатку, покрытую крупной сеткой причудливых трещин.
– Славен и триславен буди, Отец Грома! – с торжеством воскликнула она. – Услышал ты мольбы наши!
– Ну? – выдохнул Байан, и трое мужчин разом сделали шаг к чародейке.
Она повернулась к ним, показывая кость. Ее взгляд властно притянул взгляд Держимира и не отпускал, не давал даже взглянуть на трещины. Ему вдруг стало жутко, неприятно. Глаза Звенилы зияли огромными черными безднами – наверное, «бездна» и значит «без дна», – мелькнуло в мыслях Держимира. Зрачки ее дышали, как живые, и каждый их вздох вытягивал тепло из его крови. Он чувствовал это, но не мог ничего поделать, черные дышащие бездны лишали его воли к сопротивлению. Вот оно, лицо Надвечного Мира, который ничего не дает даром!
– Чего там у тебя? – нетерпеливо и непочтительно воскликнул Байан и сунулся было к чародейке, но теперь Озвень схватил его за плечо, не пуская впереди князя.
Держимир шагнул к Звениле и посмотрел на баранью лопатку.
– Гляди, княже! – с упоением и торжеством, отчего даже голос ее зазвучал моложе и звонче, воскликнула чародейка и показала ему несколько переплетенных трещин. Держимир ничего в них не увидел, а она пояснила: – Это реза «млад». Она означает новую луну. В новолуние Отец Грома даст нам свой огонь!
– Тэнгри-хан! – восхищенно воскликнул Байан-А-Тан и тут же сам зажал себе рот.
В сильном волнении он иногда поминал имена куркутинских богов, усвоенные от матери в раннем детстве, но в святилище Перуна имя куркутинского владыки неба прозвучало совсем неуместно.
Озвень принялся с натугой высчитывать дни до новолуния, морща лоб и загибая пальцы. Держимир вычислил срок гораздо быстрее и вопросительно посмотрел на старшего жреца Знея. Зней как будто явился из древних кощун о Громовике и его поединке с Велесом: ростом он превосходил даже высокого Байана, имел широкие плечи и сильные длинные руки, сросшиеся густые брови и широкую русую бороду. С ним Держимир никогда не спорил, в глубине души робея перед главным служителем Перуна. Благодаря этому жрец мог бы иметь на него большое влияние, но Зней никогда не вмешивался в княжеские дела, чем сильно отличался от волхвов других племен, и редко покидал святилище. Оно располагалось прямо напротив ворот княжьего двора, в самом сердце Прямичева, но Зней умудрялся жить в нем как на острове под сенью священного дуба. Для каждодневных нужд прямичевцев у ветлянской пристани стояло Велесово святилище, в посаде имелось Макошино, а тяжелые ворота Перунова раскрывались только на Перунов день и для таких вот, особо важных, случаев. И тогда Зней щедро отдавал силу, накопленную за долгие месяцы уединения.
Сейчас он стоял с другой стороны костра, обеими руками опираясь о священный посох, и внимательно смотрел в огонь.
– Какую жертву желает Отец Грома? – сдержанно спросил Держимир.
Он был готов ко всему, даже к тому, что Перун устами Знея потребует человеческой жертвы. Выбрать какого-нибудь холопа нетрудно, но в городе пойдут неприятные разговоры, дескать, человеческая жертва – средство на крайний случай, если речь идет о выживании всего племени, и незачем рисковать непонятно ради чего…
Зней поднял голову, бросил на князя отсутствующий взгляд, потом кивком подозвал его.
– Я вижу резу «конь», – сказал жрец, поглядев на вторую баранью лопатку. Она оставалась в огне, но никто не спрашивал, как жрец разглядел резу. – Достань, – предложил он, концом посоха указывая на широкую глиняную чашу, стоящую возле самого огня.
Держимир присел на корточки, поднял рукав рубахи и сунул руку в теплую воду. Постояв возле огня, вода стала горячей, как свежая кровь, и Держимира пробрала неприятная дрожь. Нашарив на дне чаши что-то округлое, он схватил первый подвернувшийся камешек и быстро вытянул руку из чаши. После горячей воды воздух на дворе показался особенно холодным, а Байан тут же сунулся к его ладони, словно хотел своим носом склевать добычу. Он рассказывал, что те речевинские смерды прозвали его Грачом, и Держимир соглашался, что прозвище было выбрано удачно.
Он разжал руку. На ладони лежал мокрый блестящий камешек – черный, с двумя белыми точками.
– Это конь из твоего табуна, – сказал Зней, подняв глаза к Байану. – Гордись – боги выбрали твоего коня, а боги всегда выбирают лучшее. У тебя ведь есть черный конь с белой полосой от лба к ноздрям? С белыми отметинами над копытами?
Байан переменился в лице. Держимир поднялся на ноги, сжимая в руке быстро стынущий камешек. Такой конь у княжеского брата действительно имелся. Его звали Соколик, и это был один из его любимых скакунов.
– Это… – ошарашенно начал Байан и замолчал.
Возражать против выбора богов не смел даже он, но и смириться с такой потерей не хотел. На его смуглом лице отражались пролетающие мысли и порывы, оно вдруг как-то заострилось, погасло. «Как будто из сердца вынули искру», – мелькнуло в мыслях Держимира, и он бросил косой взгляд на Звенилу.
– Отец Грома проснется! Горячая кровь жертвы разбудит его! – в полубеспамятстве бормотала она, закрыв глаза и покачиваясь.
Байан вдруг повернулся и кинулся прочь. Держимир молча пригнул голову, прощаясь со Знеем, и пошел догонять брата. Он с трудом сдержался, чтобы не побежать. Черная коса Байана мелькнула в дверях конюшни. Когда Держимир догнал его, он уже набросил седло на спину Соколика и свирепыми рывками затягивал ремни, ухитряясь, однако, не причинить своему любимцу никакого неудобства. Соколик радостно толкал его лбом в плечо.
– Брате! – окликнул Держимир. – Ну, не убивайся ты! Я тебе десять других коней подарю, не хуже! Чего захочешь, только скажи…
– Да ну! – неразборчиво огрызнулся Байан, даже не оглянувшись.
Было видно, что ему очень хочется браниться на чем свет стоит, но он не знает, на чью голову призывать проклятья. Не на Перуна же! И не на Звенилу со Знеем. Разве что на Велемога с его крепостью, но эти два образа от Соколика были уж очень далеки.
Стук копыт затих за тыном княжьего двора. Держимир постоял возле конюшни и побрел в гридницу. Сразу после жертвы пора будет выступать в поход.
* * *
На мысу, где веками пылали обрядовые костры и раздавались песни, теперь слышался перестук топоров. Больше трех недель прошло с тех пор, как Светловой приехал приглядеть за строительством городка, которому пока еще не подобрали названия. Всезнающий Взорец однажды намекнул, что в честь будущей молодой княгини городок хотят назвать Дарованин, и это не слишком обрадовало Смеяну.Целые дни Светловой проводил на мысу будущей крепости, наблюдал за рытьем рва и возведением построек. Мужчины со всей округи, подгоняемые неутомимым городником, целыми днями копали землю, возили и тесали бревна, ставили тын, дружинные избы, различные хозяйственные постройки. После тяжелой страды люди предпочли бы отдохнуть, но Боговит заверил, что работа на строительстве зачтется князем вместо дани за три года.
Но для мальчишек, подростков и парней строительство и приезд княжеской дружины стали настоящим праздником. В свободное время они вертелись возле кметей, разглядывали оружие, увлеченно наблюдали за ежедневными упражнениями, и уже не один и не двое объявили матерям, что уйдут в княжескую дружину, когда вырастут.
– Княжич светлый, не хватит ли? – с шутливой мольбой воззвал знакомый голос позади Светловоя. – Гляди, и людей, и коней заморил уже! Да и мне домой пора!
Светловой оглянулся и улыбнулся Смеяне. Она сидела на толстом дубовом бревне, предназначенном для тына, и улыбалась с лукавым укором. Мальчишки и подростки Ольховиков каждый день навещали мыс, а вместе с ними неизменно являлась и Смеяна. Кмети всегда встречали ее с радостью, и если старшие не пускали девушку из дома, то из городка непременно присылали о ней справиться.
– Смотри, какие тучи тянет! – Она показала на небо. – Вот-вот снег пойдет.
Светловой поднял глаза к небу, а Смеяна тем временем смотрела на него. Каждый взгляд на его прекрасное лицо дарил ей острое чувство восторга, но радость была отравлена тревогой. Она не могла не замечать пугающих перемен: черты княжича странно заострились, румянец исчез, в глазах затаилась грусть. Таким он приехал, таким оставался и по сей день. Он уже не был тем Ярилой, которого Смеяна увидела на ржаном поле и полюбила как живое воплощение всего самого прекрасного, что только есть в земном мире. В нем поселилась осень, его молодая красота и удаль поблекли, увяли и съежились вместе со всей природой, но это только увеличило его сходство, даже родство с божеством, и кроме восхищения Смеяна испытывала перед ним благоговейный трепет. Не решаясь расспрашивать его о причине тоски, она видела, что ее бог несчастлив, и от этого ей хотелось плакать. Она жаждала сделать что-нибудь, помочь ему. Если бы только знать, в чем беда! Как в песне поется: что же ты, заря моя, зоренька, скоро– рано да потухать стала, прежде заката да красна солнышка, прежде восхода да светла месяца?
– Какой сегодня день? – вдруг спросил Светловой.
– Новолуние сегодня, – ответила Смеяна. – Ночь будет темная, зато все, что после нее начнется, расти будет на счастье. У нас в роду две свадьбы готовят – на новом месяце хорошо жениться.
Она не упомянула, что одной из этих свадеб будет ее собственная. Перепела все торговались с Чернопольцами за ее венок, но она понимала, что со дня на день решение примут.
– Значит, мне будет срок за княжной ехать, – сказал Светловой.
Он никогда не называл дочь Скородума ни по имени, ни своей невестой, а говорил о ней просто – княжна. И старался упоминать о ней пореже.
– Как – уже пора? – ахнула Смеяна.
Светловой молча кивнул. Ветер вдруг задул как-то резче и холоднее, Смеяна внезапно замерзла в своем рысьем полушубке и зябко обхватила себя руками за плечи, словно это могло спрятать ее от злой судьбы.
– Да ты вся дрожишь! – сказал Светловой. – Поди в хоромы, погрейся.
Смеяна мотнула головой – она не хотела идти без него. Тогда Светловой взял ее за руку и сам повел к светлому крыльцу недостроенных княжеских хором. Он привык к ней, как к родной сестре, а собственное несчастье заставляло его еще острее и живее жалеть других во всех горестях, которые судьба так щедро рассыпала на человеческом пути. Весь мир был болен осенью, увяданием и тоской, как был ими болен он сам, и Светловою казалось, что весь род человеческий разделяет с ним эту тоску и горечь. В новых, пахнущих свежим деревом палатах и горницах уже можно было жить, только печи еще не сложили и огонь разводили в наскоро устроенных очагах на полу. В гриднице мелкие щепки и всякий древесный сор валялись по углам, из щелей между бревнами торчали беловатые, с зеленью, пряди высушенного болотного мха. Вдоль стен и вокруг очага располагались охапки сена, покрытые плащами и шкурами, – лежанки кметей. Лавки еще не были сколочены, возле очага в беспорядке разместились горшки, пара железных котлов. Из-за светлых стен гридница казалась очень просторной и пустой.