Дворецкая Елизавета. Ведьмина звезда, кн. 1: Последний из Лейрингов

   Из того сна она провалилась в явь и испытала громадное, невыразимое облегчение. Это только сон! Нет ее, мертвой колдуньи с сумеречным лицом. И коричневого неба нет, и никто не предлагает ей власти над людской жизнью и смертью. Проснувшись, Хлейна вышла из-под власти чар и ясно сознавала: таких дорогих подарков, да еще и из мертвого мира, не делают просто так, и с нее потребовали бы слишком дорогую цену за власть, которая ей, собственно, нисколько не нужна. Хлейна не была честолюбива и никоим образом не мечтала прославиться или властвовать над людьми. Она лежала, не открывая глаз, наслаждаясь теплом дома и уютом одеяла, особенно пленительных после жесткого холода того мира под коричневым небом. Девять миров! Корни Мирового Ясеня! Зачем они ей, пусть все остается на своих местах.
   Хорошо, что это лишь сон, но все-таки сон не из приятных. Колдунья не успокоилась посмертным «переселением». Она опять чего-то хочет от Хлейны. «Я, Йофрида Шептунья, научу тебя…» Чему-то хочет научить… Зачем ей понадобилось кого-то учить?
   Чем больше Хлейна думала об этом, тем страшнее ей становилось, и она сжимала край одеяла возле горла, как будто невидимые руки уже тянулись из темноты, чтобы схватить ее и утащить во мглу. Боится, как маленькая, в самом деле. Хлейна беспокойно перевернулась на другой бок, приоткрыла глаза: ей хотелось увидеть девичью, лежанки, очаги, спящих служанок и убедиться, что она дома, а не в мире с коричневым небом…
   Да, она была дома. Но в темноте перед лежанкой что-то сверкнуло беловатым светом, не похожим на красновато-рыжие отблески очага. Хлейна открыла глаза и приподнялась на лежанке. На обрывке шкуры лежал хрустальный жезл, тот самый, что она своими руками опустила в новую могилу колдуньи. Хрустальный шар на вершине елового жезла светился изнутри сам собой, и этот свет позволял разглядеть и его, и кусок медвежьей шкуры, и даже башмаки Хлейны, стоявшие рядом с ним. Гадательный жезл – и кожаные башмаки, не новые, уже немного обтертые снизу возле подошвы, с потемневшим колечками из медной проволоки… Тот самый, что ей протягивала во сне Йофрида Шептунья. «Отныне он твой, и он приведет тебя ко мне…»
   Хлейна снова легла и закрыла глаза, словно надеялась спрятаться от подарка колдуньи. Напрасно она радовалась, что во сне не взяла его. Он сам ее взял. «Гадательный жезл выбрал тебя… Твой род привел тебя к нему…» Хлейна боялась посмотреть на пол, как будто там сидел зверь, готовый на нее броситься.
   Весь остаток ночи она беспокойно дремала, то и дело ворочаясь и надеясь, что к рассвету хрустальный жезл окажется сном и растает вместе с темнотой. Близилось утро, в дымовое отверстие просочилось немного света, толстая Рагнхильд перестала храпеть: сейчас поднимется и разбудит скотниц… Хлейна вдруг пришла в ужас от мысли, что жезл увидят служанки. Выскользнув из-под одеяла, она поспешно схватила его и засунула в сундук, на самое дно, под ворох своих рубашек и платьев, точно прятала следы какого-то преступления, и бессознательно цеплялась за надежду, что это поможет. Многие вещи обретают силу только тогда, когда о них знают люди; а пока никто не знает, что колдунья вручила ей свой жезл…
   Хлейна не знала, что ей это даст, но надеялась хотя бы оттянуть перемены в своей судьбе. Откуда это взялось? Она жила себе и жила… Особенно теперь, когда ее мысли полны одним Хагиром… В другое время мечта о колдовском могуществе и могла бы занять ее, но только как игра, от скуки. Сейчас же Хлейне было страшно, как будто мертвая колдунья грозила разлучить ее с мечтой о любви, с единственным, что ей по-настоящему дорого и необходимо.
   А если Йофрида Шептунья опять явится… Хлейна застыла, опустив руки на крышку сундука. Непременно явится! Она все-таки вручила жезл, а Хлейна все-таки взяла, а ведь не хотела… Не надо было прикасаться к нему, а пусть бы кто-нибудь взял и бросил в море… Поздно! Теперь Йофрида придет опять, непременно придет! Хлейна мысленно оглядывалась в прошедшую ночь, как в море, которое каким-то чудом переплыла. Но впереди уже мерещилась новая ночь. Что ей делать?
   После еды фру Гейрхильда собралась осматривать овец на дальнем пастбище, и Хлейна поехала с ней. Мягкая зима на побережьях Квартинга позволяла пасти овец круглый год, и хозяйка раз в несколько дней сама ездила на пастбище осмотреть стадо, проверить припасы. Хлейне нравились эти поездки по травянистым холмам, нравились осиновые рощицы, усыпанные округлыми, как наплечные застежки, багряными листиками, нравились пастбища, усеянные сотней косматых овец, и пастушеские домики, маленькие, тесные, но теплые и уютные. В детстве она мечтала жить на пастбище и часто расспрашивала пастухов, не приходят ли к ним тролли просить молока. «Конечно, приходят, почти каждый день! – охотно рассказывали ей. – Вот только сегодня что-то запоздали, наверное (шепотом), испугались хозяйки. Не говори ей ничего, ведь тролли могут заплатить за молоко только золотым березовым листиком! Он правда золотой, но если его увидит кто-то другой, то он превращается в обыкновенный и вянет». Хлейна вздыхала, вспоминая, как любила в детстве чудеса и как весело ей жилось, пока она верила россказням пастухов. А теперь, когда чудеса пришли к ней на самом деле, это оказалось совсем не так весело.
   Пятеро хирдманов, которых хозяйка взяла с собой, ехали позади и о чем-то смеялись между собой, зато лица Гейрхильды и Хлейны выглядели озабоченными и грустными. Хлейна колебалась: может быть, все-таки не говорить? Но оставаться наедине с сумеречной гостьей было слишком страшно.
   – И что ты об этом думаешь? – спросила Гейрхильда, выслушав ее.
   Хлейна растерянно пожала плечами. Обычно приемная мать решала все сама и ее не спрашивала. Хлейна, бывало, обижалась и старалась потихоньку сделать так, как самой хочется, но сейчас почетное право решать показалось тяжкой обязанностью, возлагать которую на ее слабые плечи – жестоко и несправедливо. Стало даже обидно, как будто приемная мать отступилась от нее.
   – Я думала, что нужно спросить у тебя, что мне делать, – обиженно ответила Хлейна. – Я вовсе не хочу… Мне вовсе не нужно ее жезла и ее подарков. Зачем мне это?
   – Ты не поняла? – Гейрхильда заглянула ей в лицо. – Она же хочет, чтобы ты стала ее наследницей. Каждому колдуну нужен наследник. Если он не оставит другого вместо себя, ему не будет покоя после смерти, даже если его могила в дремучем лесу, где за двести лет даже заяц не пробежит. Знаешь, я еще сейчас подумала: колдунья нарочно приказала похоронить себя там, где будет святилище и будет ходить много людей. Тогда святилища и усадьбы еще не было, но разве ей трудно было узнать, где это все появится? Она не нашла наследника при жизни и хотела искать его после смерти. Она прислушивалась ко всем ногам, которые проходили над ней, и искала подходящего человека.
   – Но я не хочу быть колдуньей! – воскликнула Хлейна в ответ, чувствуя обиду и на Йофриду, и даже на Гейрхильду, как будто та поддерживала мертвую в ее нелепых замыслах. – Я вовсе не хочу! Я боюсь ее. И жезла этого я боюсь. Я ведь не искала ее, она сама нашла меня. А если люди топтали ее могилу, то я вовсе в этом не виновата! Фримод ярл ходил по той тропе гораздо чаще меня!
   – Фримод ей не подходит! – со вздохом сказала Гейрхильда. – Ты понимаешь, дочь моя, если бы речь шла о любой опасности, мой сын с радостью заслонил бы тебя, но…
   – Я знаю, что против колдуньи он ничего не сделает!
   – Дело не в этом. Колдунье, конечно же, нужна наследница. Я слышала об этой Йофриде, мне рассказывал мой дед Адальгейр, еще когда он был здешним ярлом, а я была совсем девочкой, лет восьми. Я очень хорошо все помню. Это была могучая колдунья. Рассказывали, что, когда наш берег хотели разорить рауды, она напустила такую бурю, снег и туман разом, что все их корабли разметало и повыбрасывало на камни. А в другой раз она обернулась китом и опрокинула корабль раудского конунга. А еще говорили, что большие чудеса она творила, не трогаясь с места. Она знала голоса рун и умела говорить с ними на их языке… У каждой руны есть свой голос. Вернее, шепот. Этот шепот и есть сила руны, если я не путаю. Когда колдун шепчет голосом руны, он получает ровно столько силы, сколько ему нужно, и направляет ее так легко, что может хоть две горы переставить с места на место. Помнишь ведь сагу про то, как богиня Скади хотела вернуть своих детей-великанов? Она звала Птичьи Тинги голосом рун, и острова бежали к ней через море, как собаки. Это не так легко понять, а я ведь не колдунья. В древности шепот рун знал каждый колдун, а потом его стали забывать. Йофрида была последней, кто умел говорить с рунами на их языке, потому ее и прозвали Шептуньей.
   – Она обещала научить меня… – пробормотала Хлейна.
   Ей стало так страшно, как будто острова под названием Птичьи Тинги, поднятые с места богиней Скади, толпились вокруг самой Хлейны и грозили задавить. Загадочные «шепоты рун» представлялись ей живыми пропастями, полными плотного, щекочущего, как мох, непроглядного серого тумана, и они затягивали ее в себя, угрожая проглотить.
   – А она не сказала, почему ей нужна именно ты? – настороженно спросила Гейрхильда.
   Хлейна покачала головой.
   – Может быть, она и неслучайно выбрала тебя, – помолчав, добавила Гейрхильда. Она колебалась, не зная, сколько нужно знать ее приемной дочери. – Ты знаешь, дочь моя, я меньше всего хочу тебе какого-то беспокойства, но, может быть…
   – Меня никто от нее не спасет! – с мрачной обидой на судьбу окончила Хлейна.
   – Ты хорошо ей подходишь. Твои предки… Они были весьма к этому расположены.
   – К чему – к колдовству? Ты об этом говоришь? Среди моих предков были колдуны? – Хлейна вытаращила глаза. Только этого не хватало!
   – Да. – Гейрхильда кивнула, но на лице ее отражались колебания, словно она утверждает то, в чем сама отчасти сомневается. – Среди твоих предков были могучие колдуны. Колдовство никому не приносит счастья, и раз уж дочь моей Ингиоды оказалась внучкой колдунов… Я увезла тебя с твоей родины, я надеялась, что здесь они тебя не найдут… Колдовство никогда не приносит счастья самому колдуну, я не хотела, чтобы в тебе заговорили твои предки с той стороны. Но, как видно…
   «От судьбы не уйдешь», – окончила про себя Хлейна, и в душе ее безнадежность боролась с недоверием. Она настолько привыкла верить в свое счастье, что теперь не могла смириться с тем, что не в ее силах уйти от тех темных живых пропастей.
   Они молча ехали мимо полуоблетевшей осиновой рощи, хирдманы по-прежнему смеялись позади. А ей больше не смеяться в жизни: в ее крови живет нечто, неподвластное ее воле, и самим рождением она отдана во власть Йофриды Шептуньи.
   Хагир! Хлейна вспомнила о нем, и на глазах ее показались слезы. В груди защемило от острой боли: под тем коричневым небом не бывает ни радости, ни любви. Колдуны получают свою мудрость только в обмен на радость жизни, иначе нельзя! Когда видишь все насквозь, ничему радоваться не станешь. Но Хлейне не нужны были мудрость и власть, ей был нужен Хагир. И тоска по нему вспыхнула с новой силой: если бы он оказался здесь, если бы он ответил на ее любовь, то никакие мертвые колдуньи ее не напугали бы, пусть хоть все соберутся, сколько есть! Хагир был как свет огня в ночи: он такой сильный, такой уверенный, такой теплый и живой, что все эти сумеречные шепоты разобьются об него, растают, рассеются! Хлейна гнала из памяти их последний разговор в вечер осеннего равноденствия, не хотела помнить того, что она ему не нужна, и всем существом стремилась к Хагиру с такой силой, какой раньше не знала в себе. Он должен, должен полюбить ее, потому что он нужен ей!
   – Не огорчайся так сильно, – сказала Гейрхильда, морщась при виде слез на глазах воспитанницы.
   Гордая, властная и уверенная, сейчас Гейрхильда чуть ли не впервые в жизни столкнулась с трудностью, перед которой была бессильна, и это мучило ее не меньше, чем огорчение приемной дочери.
   Хлейна вздрогнула: она совсем забыла про их разговор и сначала отнесла ее слова к истинной причине своей печали.
   – Можно попробовать тебе уехать отсюда, – продолжала хозяйка. – Едва ли мертвая колдунья может далеко уходить от своей могилы. Особенно теперь, когда у нее нет одного жезла. Мне будет тяжело с тобой расстаться, да и Фримод ярл огорчится… Но надо чем-то жертвовать, всегда приходится. Ты можешь поехать к конунгу. Мой брат не откажется тебя принять. Ты можешь пожить у них эту зиму. А там, если в Серебряном Шлеме колдунья тебя не потревожит…
   – Уехать? – Хлейна наконец сообразила, почему Гейрхильда завела речь об усадьбе конунга кваргов, и испугалась. – Нет!
   – Но почему? Может быть, так далеко колдунья тебя не достанет. А там, может быть, Рамвальд конунг найдет способ совсем ее прогнать от тебя. Он сам не большой мудрец, но у него много мудрых людей, которые везде странствовали… Да и его жена…
   – Я не знаю, кто странствовал больше Гельда, – нашлась Хлейна. – Лучше я подожду его возвращения. Он ведь ничего не знает о нашей колдунье. Лучше подождать и сначала посоветоваться с ним. Что ты думаешь?
   – Да, это верно. – Отрицать мудрость Гельда Подкидыша Гейрхильда никак не могла. – Я же хотела поскорее помочь тебе. Но если ты предпочитаешь сначала его дождаться, пусть будет так. И Фримод ярл будет доволен, если ты не уедешь, не повидавшись с ним. Если придется, то он, конечно, предпочтет сам тебя отвезти.
   – Да, конечно, – с облегчением ответила Хлейна.
   На самом деле о Фримоде ярле она совсем не думала, а о Гельде – самую малость. Но Хагира она непременно дождется здесь. Даже одна-единственная встреча с ним казалась драгоценностью сама по себе, и Хлейна не могла уехать и тем упустить последний случай с ним повидаться. Едва ли он сам захочет разыскивать ее в такой дали, значит, она потеряет его навсегда. А жизни без Хагира Хлейна не мыслила. Тогда даже это сияющее голубое небо будет для нее затянуто коричневатыми сумерками Нифльхель.
 
   От опушки ельника курган казался не таким уж большим, но по мере того как пришельцы спускались в долину, он все рос и рос. Дойдя до подножия, Гельд поднял голову и задумчиво просвистел, окидывая взглядом крутой склон, покрытый вялой травой и облетевшим кустарником. Даже доблестный Фримод ярл, с ходу начавший карабкаться к вершине, рядом с этой горой казался муравьем. Хорошо, что сейчас он себя не видел – самолюбие могло бы пострадать. Плотное покрывало трав и мелкого кустарника на склонах кургана казалось непробиваемой кольчугой. Подумалось: дураками надо быть, чтобы идти на такую крепость с шестью жалкими тупыми лопатами. Шесть штук лопат нашлось в усадьбе, и Гельд предусмотрительно велел прихватить их с собой. Выходило, что работать смогут только шесть человек одновременно, но кто же перед походом мог предвидеть, что понадобится копать землю?
   – Такое жилище любой конунг не постыдится занять. После смерти, конечно, – сказал за спиной у Гельда Хагир. – Такое редко где встретишь.
   – Жилище бывает при жизни! – Гельд улыбнулся, стараясь прогнать неприятное ощущение. – А после смерти бывает смертище.
   Ярна Великанша расхохоталась; глядя на нее, стоявшие поблизости хирдманы тоже стали усмехаться.
   – Смотри, там тропа! – Хагир указал на бледноватую, неровную полоску примятой травы, тянувшуюся по ближнему склону. – На вершину. Эй, Фримод ярл! Тут есть тропа!
   Фримод обернулся, услышав свое имя, но махнул рукой и полез дальше через кустарник.
   – Понятное дело! – все еще смеясь, сказала Ярна. – Смертище! Ну, ты и скажешь! А эта тропа потому, что Вебранд часто раскапывает курган. Всегда, когда раздобудет новые сокровища. А может, не раскапывает, может, просто сверху оставляет, а тот сам выходит и берет. У нас никто не видел, дураков нет… Ха! – Ее тоже осенила мысль. – А сокровища – это которые со-крыли? Да?
   – А заодно и то, что добывают со-кровью, – прибавил Гельд.
   – Понятное дело! – согласилась Ярна. – Моя мамашка говорила, что золото отсвечивает красным от человечьей крови. Его же поливали кровью еще… ну, там, где еще был большущий дракон. Ему еще брюхо снизу распороли, я не знаю.
   – Да, сыновья Гьюки свое золото обильно полили кровью, – подтвердил Хагир, понявший, о чем говорит не слишком сведущая в древних сказаниях девушка. – Но только надо ждать, что здешнее золото будет не красным, а зеленым.
   – От крови троллей? – понимающе уточнила Ярна.
   – Нет, просто в древности его плохо умели обрабатывать.
   – Все равно без троллей здесь не обошлось.
   – Ну, где вы там! – кричал сверху Фримод ярл. Он уже добрался до вершины и нетерпеливо притопывал. – Несите лопаты! Где вы там! Стейн! Альвгаут! Давайте лопаты сюда! Будем рыть!
   – А нора – это то, что на-рыто! – рассуждала Ярна для собственного развлечения. – Ха!
   Лопаты подняли на вершину, и Фримод ярл сам взялся копать. Шестеро работавших часто сменялись, яма быстро углублялась. Фримод ярл хотел сделать широкий проход, чтобы не пришлось лезть навстречу оборотню кому-то одному. Выбрасывать землю из ямы уже не получалось, теперь ее насыпали в корзины и на веревках поднимали вверх. Когда глубина ямы превысила человеческий рост, в нее опустили толстое еловое бревно с зарубками-ступеньками. Из-за бревна одного работника пришлось сократить, и внизу осталось только пятеро. Все остальные сидели у подножия кургана возле костров, оглядывались по сторонам, сперва опасаясь чего-то, потом просто от скуки. Гельд рассказывал «лживые саги» про мертвецов и великанов, а Ярна, для которой его изрядно потрепанные повествования были новостью, так хохотала от избытка чувств, что и все вокруг смеялись, глядя на нее.
   Вечер пришел неожиданно быстро. Хотя Фримод ярл и начал копать в том месте, которое от частых раскопок самого Вебранда должно было стать податливее, земля, против ожиданий, оказалась твердой и тяжелой, а из глубины поднимались такие душные, неприятные испарения, что дышать было тяжело и люди быстро уставали. За день удалось прокопать довольно глубоко, но до бревен сруба еще не дошли. Работы оставалось порядочно.
   – Хватит на сегодня, – намекнул Гельд, когда начало темнеть. – Чем темнее, тем больше силы у мертвеца. Лезть к нему на ночь глядя совсем глупо, а открывать ему выход наружу раньше времени тоже не стоит.
   Фримод ярл не любил, когда ему давали советы, но на этот раз согласился: за целый день возни с лопатой он устал, а славные подвиги лучше совершать на свежую голову – удовольствия больше.
   Ночь в усадьбе прошла довольно спокойно, только волчий вой где-то вдалеке тревожил. Но во двор никто не выходил, все двери были заперты, и даже под дымовыми отверстиями Фримод распорядился поставить по дозорному с длинным копьем. Ставить стражу внутри дома – это что-то новенькое, но, как сказал Гельд, лучше выглядеть немного глуповато при жизни, чем очень умным после смерти. Домочадцы Вебранда поглядывали на гостей с боязливым любопытством. «Как на покойников», – подумал Хагир, но вслух говорить не стал. У него сильно болела голова – надышался испарениями кургана. Неужели они так уверены, что их старого хозяина нельзя одолеть? Неодолимых не бывает. Хагир убеждал себя, что здешняя челядь выросла в страхе перед оборотнем и потому не верит в возможность его гибели. И не хочет ее, что тоже помогает неверию.
   На другое утро кваргов поджидало неприятное открытие. Вся земля, которую они выбросили из ямы вчера, оказалась забита туда снова, и курган имел такой вид, будто ни одна лопата к нему не прикасалась с того самого дня, как его насыпали.
   – Слышал я про такие дела, чтоб их тролли разодрали! – гневно кричал Фримод ярл, колотя штыком лопаты о твердую землю вершины. – Копаешь, ломаешься целый день, а назавтра будто ничего и не было! Слышал я про такую дрянь! Говорили!
   – И я ведь слышал! – сердито поддержал его Хагир. Он не буйствовал так шумно, но тоже был раздосадован. – Ведь говорят, что мертвецы не любят пускать к себе и засыпают за ночь всю землю обратно. Надо было вчера об этом вспомнить.
   – Я говорил, говорил! Надо было вчера покончить, докопаться до этого дохлого мерзавца, и тогда он уже не копал бы землю сам! Мы бы его закопали раз и навсегда!
   – А я не знала, что он так может! – удивленно повторяла Ярна, тоже ночевавшая в усадьбе. Ей очень хотелось увидеть, чем все кончится. – Правда, никто еще не пытался ходить к нему в гости… А он, оказывается, гостей не любит! Кроме тех, кого сам к себе затаскивает!
   – Надо было чем-то перегородить отверстие, чтобы он не мог выйти, – заметил Гельд. – Хотя бы мечом или копьем. Если мы вставим в отверстие копье, он не сможет засыпать землю обратно.
   – Сначала надо все откопать заново! – гудели хирдманы. Копать по второму разу совсем не хотелось.
   – Зачем? – Гельд пожал плечами. – Можно повернуться и уйти. И уже к полудню мы будем в море, а дней через десять – дома, в Роще Бальдра. Никто ведь не заставляет вас рыться в этой кучке навоза. Я просто уверен, что отправиться домой – самое умное, что мы можем сделать.
   Фримод не ответил, но так резко дернул плечом, что было ясно: он ни за что не уйдет, не оставит оборотня в покое.
   Слова Гельда придали кваргам новой решимости и побудили перейти от ругани к делу. Фримод ярл со всем присущим ему упрямством, как и вчера, первым начал копать на старом месте. По второму разу каждая лопата земли казалась вдвое тяжелее, работа тянулась нудно, противно, томительно. Мягкое осеннее солнышко пригревало, заставляло потеть и, казалось, смеялось над незадачливыми землекопами. Сегодня копавшие сменялись чаще, и землю со злобой разбрасывали дальше, так что вскоре весь курган до самого подножия был усеян глинистыми бурыми комками. Но к вечеру удалось сделать меньше, чем вчера.
   – Хватит, – сказал Хагир, когда длинные черноватые тучи накрыли сверху желтоватые с красным полосы заката. – До завтра. Теперь-то уж он не сделает как было.
   И он воткнул в дно ямы свое копье с рунами на древке, которое ему вручила фру Гейрхильда.
   Оборотень и в самом деле оказался недоволен. Этой ночью волчий вой с самого наступления темноты звучал гораздо ближе. Домочадцы Вебранда забились по углам, прижались друг к другу и даже шептаться не смели. Лишь изредка они поглядывали на гостей, и их испуганные глаза в темноте поблескивали не хуже троллиных. От каждого такого взгляда пробирала дрожь, и Хагир жалел, что не устроился спать в одном из дружинных домов, среди кваргов. Там, по крайней мере, все свои.
   Мимо него прошла та женщина, которая обещала всяческие беды. По вечерам ей позволяли, под присмотром нескольких кваргов, отнести еду тому черноволосому парню, который сидел запертым в бане. Стормунд сказал, что это ее сын, и его решили не выпускать из бани до самого отплытия. Пусть сидит. Мало ли что придет в голову сыну Вебранда и такой матери? Злобная женщина, по всему видно, была не из робких: даже ради родного сына не всякая пошла бы ночью во двор, где бродит оборотень. А она шла, да еще успевала мимоходом бросить на незваных гостей презрительный взгляд: смотрите, дескать, женщина не боится того, чего боитесь вы! «Ведьма, она ведьма и есть!» – бормотали хирдманы, провожая ее глазами.
   – Послушай-ка, Фримод ярл! – начал Гельд, когда дверь за женщиной закрылась. Уже начав говорить, он все еще смотрел на дверь: как видно, недобрая женщина занимала и его мысли. – Я еще вчера подумал: как ты собираешься драться с оборотнем?
   – Как? – Фримод поднял брови. – Спустимся к нему туда и спустим с него шкуру. Всегда так делают, когда копают курганы с беспокойным мертвецом внутри. Сам же мне рассказывал про Греттира… Или это не ты рассказывал, а мой Гуннар… Ну, все равно знаешь. Как еще? Днем он не выйдет на поверхность, а идти к нему ночью – мы не такие дураки. Правильно я говорю?
   Он огляделся, и верная дружина одобрительно закивала.
   – Хм! – Гельд сделал глубокомысленное лицо. – Видишь ли… Я не могу сказать, что сам раскапывал хоть один курган, но я слышал очень много рассказов о таких делах… Греттир, конечно, великий герой, но лучше бы найти для примера кого-нибудь поближе… Одну такую сагу я слышал от Вигмара Лисицы. Он мне рассказывал, как семнадцать лет назад копали курган у него на родине, на Квиттингском Севере. Я почему об этом вспомнил: в том кургане тоже сидел оборотень. Так вот, когда первый человек стал к нему спускаться, оборотень схватил его за ногу и хотел стянуть к себе. Тот еле вырвался. И Вигмар потом говорил, что только дураки лазают в курганы ногами вперед.
   – Ну, и что? – отчасти недоумевающе, а отчасти недовольно спросил Фримод ярл. Он уже понял, к чему Гельд ведет, но других возможностей все равно не видел.
   – Я кое-что придумал, – сознался Гельд. – Нечто такое, что позволит вам увидеть оборотня раньше, чем он увидит вас. Не беспокойся, твоя доблесть от этого не пострадает. И будет о чем рассказать. Эй, красавицы! – Он обернулся к служанкам. – Найдите-ка нам чьи-нибудь старые штаны!
   Вернулась Далла; когда дверь открылась, вместе с ней вошел волчий вой и на миг заполнил все помещение. Гельд излагал дальше свой замысел; тот и в самом деле был хорош, хирдманы смеялись, но далеко не так весело, как посмеялись бы в другое время. Каждый невольно прислушивался к далекому вою. Порой казалось, что это просто ветер, но чаще воображению рисовалось жуткое чудовище – размером с тот курган, не меньше. Сам Фенрир Волк!
   – Вот, и пока он будет отплевываться, ты сбросишь факел… – говорил Гельд, и вдруг на крыше что-то зашуршало.