Дворецкая Елизавета. Ведьмина звезда, кн. 1: Последний из Лейрингов

   Ярна стояла на широком плоском камне. А под камнем на отмели, наполовину в воде, лежал человек.
   – Точно, духа поймала! – Стюре опешил, что своей шуткой попал так близко к правде. – Я же говорил!
   – Сам ты дух! – сердито крикнула Ярна. – Это не дух, это давешний тролль! Ты погляди!
   Человек лежал лицом вверх, и она сразу узнала Сварта. В отличие от пришельцев, она много раз видела его в усадьбе и теперь узнала, несмотря на мокрые волосы, облепившие лицо. Человек восемь хирдманов, что прибежали на ее крик, с изумлением разглядывали находку.
   – Давай тащи! – Ярна махнула рукой Стюре и прочим. – Он небось тяжелый, что твой камень!
   – Что, совсем утоп?
   – Откуда он тут взялся?!
   – Морем принесло, откуда? Ветер-то был попутный.
   – Ты не болтай, а помогай! А то застудится, и не откачаешь!
   – Очень надо! Бросить его обратно в море, пусть к великаншам идет!
   – Нет уж, брат, если они его выкинули на берег, стало быть, он им не больно-то нужен!
   – Фу, холодный, как треска! Правда, утонул!
   Хирдманы вытащили Сварта из воды. Он был без памяти, но живой. Кто-то остался приводить его в чувство, кто-то побежал сообщить новость вождям. Ярна поймала троллиного выродка, который чуть их не погубил!
   – Вот это новость! – Фримод ярл не поверил своим ушам и сам прибежал к ручью убедиться. – Это знак богов! – ликовал он. – Боги сами отдали этого мерзавца нам в руки, чтобы он больше не мог нам навредить!
   – Лучше бы он утонул! – опасливо бурчал Гьяллар сын Торвида. – Возись с ним теперь!
   – Его и правда лучше взять с собой! – заметил Хагир. – Он опасный человек, мы в этом убедились. Надо его держать при себе и позаботиться, чтобы он больше не мог колдовать. Держать его со связанными руками…
   – Лучше глаза завязать. Колдуны вредят глазами. Я точно слышал.
   – И продать его на Квартинге! Слушай, а за колдуна дают дороже или дешевле?
   – Ты дурак, Альв, хоть и мой друг. Да как же его можно продать – чтобы он на свободе опять нам вредил? Нет, Хагир правильно говорит: надо его держать под присмотром.
   – Ха! – Альва, хоть его и обозвали дураком, посетила умная мысль. – Да у нас же есть своя колдунья не хуже. Ярна усмирила бурю и сбросила этого поганца в море. При ней он будет тихий.
   – Так то при ней! Она-то уже дома.
   Сварта перенесли к кострам, завернули в сухое, положили к огню, и вскоре он пришел в себя. Сообразив, куда попал, он не сказал ни единого слова. Сидя на земле, он не поднимал головы и никак не отвечал, если к нему обращались.
   Гельд, увидев его, поначалу растерялся. Только что он рассудил и убедил себя, что гибель Бергвида – к лучшему, как тот оказался живым! Правильно говорят: от судьбы не уйдешь. Если ему действительно суждено стать мстителем за квиттов, значит, он так просто не утонет.
   Теперь Гельд имел возможность как следует рассмотреть сына Даллы и легко заметил в нем сходство со Стюрмиром конунгом. То самое сходство, которое он когда-то напрасно искал в трехлетнем ребенке, в восемнадцатилетнем парне проявилось очень отчетливо. Карие глаза он унаследовал от Даллы, но резкие черты лица, выпуклый упрямый лоб воскрешали в памяти лицо Стюрмира Метельного Великана: обветренное, грубоватое, суровое и жесткое, окруженное густыми космами полуседых волос. Он жив, старый конунг, решительный, самодовольный и неуступчивый, много лет назад погребенный под каменной лавиной в горах Медного Леса! Он жив в этом парне, который сам не знает… Или знает?
   По крайней мере, присутствием духа и твердостью Сварт не уступил бы отпрыску самого высокого рода. Он даже не подавал вида, что слышит насмешки хирдманов, Фримода ярла не удостоил и взглядом. Хагир велел покормить его, но на предложенную еду Сварт тоже не глянул и продолжал угрюмо смотреть в землю.
   – Повезем его с собой! – говорил Фримод ярл, даже довольный такой добычей. – Покажем матери и всем прочим. То-то они удивятся, что мы поймали и держим в плену такого знатного колдуна! Пойдет слава по всему полуострову, даже Рамвальд конунг удивится! А Эдельгард от зависти сожрет свой башмак! Он с детства мечтает меня переплюнуть, да все не выходит! Вот это песня так песня!
   – Подожди-ка, Фримод ярл. – Гельд тронул его за плечо. – Мне надо тебе сказать кое-что. И тебе тоже, Хагир. Пойдемте-ка к Ярне, надо поговорить.
   Гельд наконец решился. Тайна была так важна и скрывала в себе возможности таких больших последствий, что он не считал себя вправе единолично принимать подобное решение.
   Вслед за Гельдом два вожака поднялись по склону горы к избушке Ярны. Шествие получилось торжественное: знатных людей окружал десяток хирдманов с факелами, огонь бросал блики на их оружие и на деревья вокруг, елки шептались, не понимая, что все это значит.
   Фримод ярл постучал, но им открыли не сразу. Он постучал даже дважды и громко позвал Ярну, прежде чем она распахнула дверь. Даже при свете факелов было видно, что юная великанша вся в пыли и саже, волосы всклокочены.
   – А! Вы чего? – воскликнула она. – Гельд, погляди! Нашла я ее таки!
   – Что нашла?
   – Да ее! Пастушью бабкину палку! Вот уж мой папашка спрятал, так спрятал! Четыре тролля будут прятать, а так не сумеют!
   И хозяйка с торжеством показала гостям высокий деревянный посох с резной конской головой на вершине. Посох был разделен на девять частей, каждая часть покрыта особой резьбой, а в ложбинках, разделяющих части, когда-то раньше были привязаны ремешки. Из них сохранилось только четыре. Пока Ярна возбужденно рассказывала, сколько хлама, старых рваных сетей, треснутых горшков, ржавых котелков и прохудившихся корзин ей пришлось переворошить, Гельд взял посох в руки и поднес к свету факела. Знатоком колдовских узоров он никогда не был, но на верхнем из сохранившихся ремешков, привязанном во второй от навершия ложбинке, без труда разглядел цепочку руны «даг». Муспелльсхейм, мир огня, третий сверху на стволе Мирового Ясеня. От старости посох потемнел и кое-где потрескался, но Гельду чудилось, что он различает очень слабый горьковатый запах ясеневой древесины.
   – Все верно. – Гельд поднял глаза на Ярну, которая закончила рассказывать и ждала, чем завершится его осмотр. – Как я и говорил. Это посох колдуньи. Видишь, девять частей с разными узорами?
   – Это девять? – с серьезным видом уточнила девушка и принялась было считать, загибая пальцы.
   – Эти девять частей означают девять миров, сверху вниз. И каждый отмечен своей руной: «гиав», «ис», «даг», «инг»…
   – Ой, перестань, на ночь глядя! – Ярна сморщилась и замахала руками. – Не надо, а то я со страху спать не буду. Да если бы я знала, что у меня в доме такая страсть, я бы ее давно в землю закопала или в море бросила. Пусть плывет к колдуну, кому надо!
   – Ты с ума сошла! – возмутился Фримод ярл. – Плывет! Уплывет к кому-нибудь вроде нашего «ревущего тролля», а он с такой палкой, то есть с посохом, таких дел наворотит, что только держись! И Затмение Богов наступит гораздо раньше положенного! Нет уж! Тебе досталось, тебе и должно принадлежать. Ты что, забыла, как хорошо у тебя получается?
   – Чего получается?
   – Да колдовать, чего!
   – Заходите. – Гельд указал Фримоду на вход. – Поговорим о «ревущем тролле».
   Внутри домика суетился тщедушный человечек со взъерошенной рыжеватой бородой: опасливо косясь на знатных гостей, он тер тряпкой скамьи возле очага и временами вопросительно посматривал на Ярну – может, еще что-то надо сделать? Должно быть, это был знаменитый «папашка», и Гельд, на миг отвлекшись от мыслей о конунгах и племенах, разглядывал его с большим любопытством. Ярна тем временем рассадила пришедших, посмеиваясь: знали бы мать и бабка, каких знатных гостей она будет принимать!
   Но, услышав начало Гельдовой речи, она смеяться перестала и дальше слушала, приоткрыв рот. Пока Гельд рассказывал все, что знал, в избушке стояла тишина. И когда он окончил, четверо слушателей еще некоторое время молчали.
   – А это не очередная сага? – осторожно осведомился Фримод ярл. – Прямо так сразу и не поверишь…
   – Я сам себе не сразу поверил. Но теперь не сомневаюсь. Что будем с ним делать? Нужно это решать, потому что боги уж слишком настойчиво нам его подбрасывают.
   – Так он, выходит, мой родич?
   Лицо Хагира застыло от внутреннего волнения, а грудь дышала глубоко и часто. Все услышанное не укладывалось в сознании. Выходит, та ведьма – это Далла, дочь Бергтора Железного Дуба, его собственная троюродная тетка? А парень – его брат? Бергвид сын Стюрмира… Тот самый, что пропал бесследно и был за пятнадцать лет почти забыт… Да, все сходится. Это он, конунг квиттов! И кубок… Дракон Памяти явился на свет из-под земли не зря! Вместе с ним явился и конунг, а кубком боги лишь отметили его появление! Это он, тот, кого уже столько лет ждет весь Квиттинг! У Хагира так сильно билось сердце, что он не мог взять себя в руки и сообразить, что же делать. Перед ним проносились года, десятилетия, моря, земли; судьба всей державы квиттов вставала в памяти. Где-то вдалеке слышалось слабое громыхание жерновов судьбы: вот-вот все перевернется, изменится, наступит перелом, о котором потом его, Хагира, внуки станут с благоговением рассказывать своим внукам и правнукам…
   – Надо же позвать его! – сообразив, Хагир вскочил, ощущая жгучее нетерпение. – Это же наш конунг!
   – Не совсем! – поправил Гельд. – Чтобы человек стал законным конунгом, его должен признать тинг, хотя бы какой-то местный. Но сын Стюрмира имеет право это потребовать. Что ему ответят, это уже другой вопрос. Сейчас тингом будешь именно ты, и мне хотелось бы знать: тебя, последнего из Лейрингов, порадует появление этого наследника или ты предпочитаешь быть единственным родичем погибшего Стюрмира?
   Хагир нахмурился.
   – Ты думаешь, я мечтаю о почете для себя и больше ни о чем? – гневно воскликнул он. – Что я готов погубить последнего из рода наших конунгов, лишь бы никто не заслонил меня и не загородил пути к славе?
   – Нет, собственно, я так не думаю! – уверил его Гельд. – Но я хотел услышать это от тебя. И я подумал: если квитты все же соберутся с силами и решат больше не платить дани, то, если с ними будет сын Стюрмира, их надежды на успех возрастут. Квитты сохранили о последнем конунге хорошие воспоминания. Пока он был жив, никто его, как говорят, особо не любил… Мой брат Даг его хорошо знал, так он говорил, что иметь со Стюрмиром дело было сплошное мучение. Но когда он погиб, стали поговаривать, что он был истинным конунгом и образцом для всех других. Если сказать людям, что Стюрмир Метельный Великан вернулся к ним в своем сыне, то людей это воодушевит и даже подтолкнет на подвиги, на которые они иначе не решились бы.
   – Ведь это действительно… это знак богов! – возбужденно восклицал Хагир, тем самым доказывая, что рассуждения Гельда верны. – К квиттам вернулся конунг! Это значит, что времена нашего позора и рабства кончились! Он появился!
   – Еще нужно будет привезти его на Квиттинг и собрать тинг! – напомнил Гельд. – Чтобы стать конунгом, он должен быть признан тингом хотя бы одной четверти страны.
   – Но ведь его признают!
   – Как сказать. Боюсь, многие люди увидят в нем лишь залог новых бед. У него нет ни дружины, ни денег, ни оружия. Что он будет делать?
   – Но я… Мы со Стормундом поддержим его!
   – Это много само по себе, но мало, чтобы воевать с Торбрандом конунгом. Чтобы Бергвид стал конунгом не только на словах, его должен поддержать кто-то еще. Даже Сигурду Убийце Фафнира, если помнишь, дал дружину его заморский конунг-воспитатель, и только после этого он отправился на славные подвиги. А воспитатель нашего Бергвида отнюдь не конунг. И едва ли Вебранд захочет поддерживать дело, которое дорого тебе… Ты понимаешь?
   Хагир посмотрел на Фримода ярла. Из всех, кого он знал, тот мог оказать наиболее действенную поддержку.
   – Я готов! – Опешивший от таких открытий Фримод наконец опомнился и заулыбался так радостно, как будто конунгом оказался он сам. – Это песня! Такой песни я еще не… Не хуже «Сигурд-саги», это да!
   – Ты поддержишь нас?
   – Конечно! Еще бы! – все более оживленно восклицал Фримод. В его воображении уже проносилась длинная вереница блестящих событий и собственная жизнь превратилась в великолепную сагу о древних героях. – И все мои люди… Все, что от меня зависит, я готов сделать, чтобы законный конунг квиттов занял свое место! Это будет такая песня!
   – Пошли-ка за ним кого-нибудь! – предложил Гельд. – Любопытно узнать, что думает он сам.
   Хирдманы привели Бергвида. Войдя, он окинул троих мужчин у очага враждебным взглядом и встал у двери. Хагир не сразу решился шагнуть к нему. Он колебался: весь облик Бергвида дышал таким непримиримым отчуждением, что увидеть в нем родича не получалось.
   – Скажи-ка нам… – начал Гельд и помедлил, не зная, как обратиться к сыну Даллы. – Скажи-ка нам, ясень меча: ты сам-то знаешь, кто ты такой?
   Бергвид посмотрел на него в упор. При свете огня его темные глаза казались совсем черными и блестели с настороженной враждебностью, но видно было, что он отлично понял вопрос.
   – И я знаю. – Гельд правильно воспринял его молчание как подтверждение. – И я знаю тебя, Бергвид сын Стюрмира. Я знавал твою мать еще до того, как она попала в плен. Я видел и тебя, но тебе тогда было три года, и едва ли ты меня запомнил. А теперь, вижу, ты стал мужчиной. И похоже, боги сочли, что тебе пора выбраться на свет.
   – Так сказала моя мать, – произнес Бергвид. Голос у него оказался низкий, немного сдавленный от волнения, и у Хагира дрогнуло сердце: этот голос показался значительным и немного зловещим, как зов из-под земли. – Она открыла мне, кто я такой… только сегодня.
   – Но зачем ты хотел нас утопить? – воскликнул Хагир. Он еще не понял, как себя держать: хотелось быть дружелюбным, обращаться с родичем по-родственному, но недавняя враждебность еще не ушла из памяти и сдерживала радостный порыв. – Я же говорил в усадьбе, кто я такой, твоя мать знала, что я ее родич, сын ее брата! Почему же она мне ничего не сказала? Я сам не мог ее узнать, я был слишком мал, когда… мы виделись в последний раз, а она с тех пор… порядком изменилась.
   – Ты забрал наш кубок! – Бергвид упер в него свой темный твердый взгляд, и голос его зазвучал требовательнее. – Она сказала, что только я могу им владеть!
   Это заявление покоробило Хагира, и он даже немного опешил. Казалось бы, Бергвид должен хоть немного обрадоваться встрече с родичем, а тот будто ничего не заметил. Подавленная было неприязнь вернулась и потеснила насильственное дружелюбие.
   – Это – родовой кубок Лейрингов, – сдерживаясь, спокойно пояснил Хагир. Конечно, Бергвид сын Даллы был слишком долго оторван от рода и родины, и неудивительно, что сейчас он ничего не понимает. – Наследником всех Лейрингов являюсь я, потому что я – Лейринг по мужской линии, а ты – только по женской. Твои права на их наследство меньше моих. У тебя свой отцовский род и свое наследство.
   – Наследник конунга имеет право… – негромко, но упрямо начал Бергвид.
   Однако Гельд перебил его.
   – Я бы сказал, вам не стоит спорить из-за наследства, когда у вас еще ничего нет, кроме этого кубка, – вмешался он. – Делить будете, когда вернете еще хоть что-нибудь из своих общих потерь. О тебе, Бергвид, есть пророчество. Ты знаешь его?
   Тот кивнул:
   – Мать рассказала мне.
   – И ты готов его исполнить?
   Бергвид посмотрел на него и сдержанно усмехнулся. И Гельд сам сообразил: человек, сумевший вызвать бурю на головы своих врагов, не испытывает недостатка ни в силах, ни в желании действовать.
   – Ты можешь рассчитывать на нашу поддержку, – твердо произнес Хагир.
   Короткий спор о кубке оставил в нем неприятное впечатление, но он гнал его прочь. Значительность произошедшего события целиком захватила его и не оставила места для мелких обид и сомнений. Перед ним стоял новый конунг квиттов, который отомстит, поможет Хагиру исполнить мечту и достигнуть цели всей его жизни, и эта мечта, с которой он вырос, с каждым событием последних дней становилась все более и более жизненной. На серебро, раздобытое в усадьбе Вебранда, они со Стормундом смогут снарядить те самые два корабля, Дракон Памяти укрепил его дух, а теперь появился вождь, который поднимет на борьбу весь Квиттинг! Это были как удары грома весенней грозы, знаменующие, что зимние оковы позора и унижения разбиты. Что там два корабля! За стягом нового конунга квиттов последуют сто два, тысяча два корабля!
   – Я твой родич, и я пойду с тобой в любую битву! – продолжал Хагир, собственной твердостью пытаясь сломить собственные сомнения раз и навсегда. – И я думаю, что на Квиттинге найдется еще немало людей, которые нас поддержат. На западном берегу мы многих знаем, а на восточном у нас есть сильная родня. Моя сестра Борглинда замужем за Дагом из Птичьих Носов, сыном Хельги хёвдинга. Он очень богатый и влиятельный человек, он может выставить целое войско.
   Бергвид смотрел на него и молчал. У Хагира мелькнуло ощущение, что тот его вовсе не понял. Но Бергвид понял, правда, не то, что Хагир хотел ему передать. Хельги хёвдинг… Это о нем говорила мать, его называла предателем, виновным в том, что она попала в плен. Душа Бергвида отвергала даже мысль о помощи от этих людей, но он молчал. Превращение из раба в конунга произошло слишком внезапно; после бури у него еще кружилась голова и ноги держали нетвердо. Все казалось сном, и он не понимал сам себя.
   Но об одном он не мог умолчать.
   – Я хочу, чтобы мы вернулись к усадьбе и забрали мою мать, – сказал Бергвид, и в его голосе прозвучала властная уверенность человека, все желания которого безусловно будут выполнены. – Нельзя допустить, чтобы вдова и мать конунгов умерла в рабстве.
   Хагир и Фримод дружно издали какое-то согласное восклицание, но Гельд вдруг выкрикнул:
   – Нет!
   Все изумленно посмотрели на него. Это Гельд, дружелюбный, человеколюбивый, свято уважающий семейные связи?
   – Нет! – торопливо продолжал он, как всегда в тех редких случаях, когда собирался во что бы то ни стало настоять на своем. – Пусть Далла остается там, где она сейчас. Я знаю. Эта женщина часто вмешивалась в дела конунгов, и всякому делу, которого она касалась, она приносила неудачу. Мы не можем жертвовать таким важным делом ради ее удовольствия умереть на перине. Может быть, это жестоко… даже скорее всего, это жестоко, но если мы возьмем ее с собой, то удачи нам больше не видать и можно спускать паруса… От меня, по крайней мере, впредь не ждите ни помощи, ни советов, ни участия.
   Бергвид еще несколько мгновений в упор смотрел на него, а потом отвел глаза и ничего не сказал.
   А Хагир подумал, что сам на месте Бергвида непременно вернулся бы за своей матерью, даже если бы ему пришлось идти пешком и распрощаться с надеждами на помощь ярлов. Что это за конунг, если он бросил умирать в рабстве родную мать? А завтра бросит дружину!
   Хагиру вспомнилась собственная мать, Асгерда дочь Борга. В памяти мелькнуло совсем молодое лицо, такое, какое он запомнил еще с детства. Его мать была жива, но он расстался с ней те же пятнадцать лет назад и с тех пор видел, может быть, несколько раз. Ему претила даже мысль о том, чтобы стать гостем Гримкеля Черной Бороды, в усадьбе которого она теперь живет. Другого дома он ведь все равно ей предложить не может… Хагир пытался вспомнить, когда они с матерью виделись в последний раз, но не получалось. Давно! Ему стало стыдно, и он постарался думать о другом.
   В итоге решенили, что Хагир и Бергвид поплывут вместе с Фримодом ярлом в Рощу Бальдра и там постараются выяснить, не смогут ли рассчитывать на поддержку конунга кваргов Рамвальда. Напоследок Гельд и Ярне предложил плыть дальше с ними.
   – Вебранд наверняка узнает, что ты была с нами! – намекнул он ей. – Нас-то он не достанет, а вот тебе захочет отомстить.
   – Очень я его испугалась! – отозвалась Ярна и взмахнула колдовским посохом своей бабки. – Я теперь знаю! Пусть-ка попробует меня тронуть – я ему такую бурю устрою, что приподнимет и шлепнет! Ой! – вдруг спохватилась она. – Сети-то я так и не убрала!
   Фримод ярл расхохотался:
   – Да зачем тебе эти тухлые сети? Купишь себе еще десяток! – Он бросил на стол золотой перстень из добычи.
   – Много ты понимаешь! – Ярна презрительно взглянула на ярла, который не знает цены вещам. – Перстень себе оставь, на него шесть коров купить можно! А сети мои никакие не тухлые, а отличные сети, без единой дырки. Если их не унесло той проклятой бурей. Я вся измучилась, пока с ними ковырялась, и не вижу, почему надо бросить хорошую вещь, даже если мы и разжились еще кое-каким добром!
   – Успокойся! – сказал Гельд. Он не уговаривал: если она верит, что способна справиться с полуоборотнем, то зачем же отрывать ее от родных мест? – Пойдем возьмем твои сети. Ты права: зачем хорошей вещи пропадать?
   На лице Ярны отразилось торжество, что такой умный человек ее поддержал, и она посмотрела на Фримода и хирдманов с чувством явного превосходства. Шагая вслед за девушкой к морю, Гельд еще слышал за спиной их смех. А сам думал о том, как крепко держится в человеке привычка к его старым ценностям. Другая бы и думать забыла о каких-то жалких сетях, обнаружив, что ей повинуются ветры и море. А Ярна беспокоится, потому что перед этим двадцать пять лет привыкала, что ее жизнь напрямую зависит от сохранности сетей.
   А Бергвид! Пятнадцать лет, всю сознательную и даже часть бессознательной младенческой жизни он был рабом и считал себя рабом. Сумеет ли он теперь стать конунгом? Свобода – великое благо, но и великая ответственность. Свобода – это когда человека держит не железная цепь, а он сам. Свободе надо учить, для нее мало разбить замки и цепи. И учить долго. Годами, поколениями. Если снять замки одним махом и пустить человека на полную волю, то наверх в нем полезет все самое худшее – оно легче и держится поближе к поверхности. И до тех пор пока он научится извлекать из глубин лучшее в себе, худшее доведет его до таких бед, что будут похуже всякого рабства. Куда он поведет квиттов, он, который еще вчера не распоряжался даже самим собой и не учился чувству ответственности? Какая у раба ответственность? А без нее какой конунг?
   Гельд хорошо помнил Торбранда конунга, противником которого Бергвид объявил себя, и от одной мысли о подобной борьбе ему становилось неуютно. Да, не зря он при виде Даллы подумал, что в мире что-то изменилось и впереди ждут великие события. Наследник квиттинских конунгов, вдруг свалившийся им на головы прямо с неба… С чего вдруг все так завертелось? Дракон, что ли, какой-нибудь проснулся?
   А впрочем, ничего особенного не случилось. В мире ведь постоянно все меняется: одно рождается, другое умирает, третье растет, как ему и положено. Наследник квиттинских конунгов вырос и стал мужчиной; глупо было бы ждать, что он навсегда останется маленьким тихим мальчиком. А раз уж он вырос, ему пришла пора действовать. Все правильно, так и должно быть. Боги так устроили мир, что в нем постоянно что-то происходит.
   И может, оно и хорошо. Ведь только в живом все течет и изменяется. Неизменным остается только мертвое, и Гельд вовсе не хотел, чтобы так горячо им любимый мир застыл в мертвенной неподвижности.
   Каждый вечер, укладываясь спать, Хлейна выжидала, пока все женщины в покое заснут, а потом вынимала из-под изголовья хрустальный жезл. Смотреть в него никогда не надоедало. Хрустальный шар светился изнутри мягким, своим собственным светом. Он ласкал взор, успокаивал, наполнял душу миром и ладом. «Все будет хорошо, все перекипит и успокоится, все сложится к лучшему, непременно, непременно!» – словно бы шептал кто-то, какой-то маленький добрый дух, живущий внутри шара. Хлейна всматривалась в белое сияние, прислушивалась к этому голосу, который раздавался то ли внутри шара, то ли внутри ее души. Он походил на песню первого ручья, что пробирается весной под снегом, первого, что промоет дорожку с солнечного склона горы вниз, к реке, и вольется в поток, и разбудит его, подтолкнет к морю… Беловатое сияние ширилось, наливалось жизнью, мерещилось что-то свежее и чистое: весеннее небо, ярко-голубое в разрывах последних снеговых туч, и снежная вода, и подснежник – бубенчик весны.
   Хлейна видела этот подснежник, ясно видела головку бело-голубоватого цветка на тонком стебельке, видела, как чашечка цветка склоняется, точно хочет кивнуть ей… И понимала, что это не подснежник, а руна «вин». Это она шепчет, она поет, она сохраняет в себе неизменную силу весны! Сила радости и полноты жизни лилась и лучилась в голубовато-синих ее очертаниях, душа Хлейны впитывала эту радость, и ей было так легко, так хорошо, точно она не человек, а какой-то светлый альв… Точно сама она стала руной «вин», руной исполнившихся добрых надежд…
   – Я хочу, чтобы Хагир думал обо мне так же, как я думаю о нем! – почти беззвучно, чтобы услышала только руна «вин», шептала она. – Чтобы он так же стремился к встрече, как я, чтобы ему казалось темно и холодно на свете, пока он не увидит меня. И чтобы он понял, что ничего нет важнее этого. Чтобы он не ставил сам преград на пути к своему и нашему счастью, чтобы он знал: долг перед родом – не месть, а продолжение рода. Месть – это смерть, а смерть одолевается только жизнью. Жизнь – это я. И его нет без меня, как нет тьмы без света, а зимы без лета. Я заклинаю его руной «вин» и руной «тюр», что начертана на его копье. Ибо мужчины нет там, где нет женщины, и руна «тюр», которую он считает руной мести, приведет его к любви. Я заклинаю силой Тюра и силой Фрейи, крепостью духа и любовью сердца, ибо все врезаны в коре Мирового Ясеня, имя которому – человек.