Дворецкая Елизавета. Ведьмина звезда, кн. 1: Последний из Лейрингов

   Все мигом смолкли и вскинули головы. Что-то тяжелое двигалось по скату, дерн трещал, вниз сыпался всякий сор.
   – Это он! – бросила из угла Далла. – Он пришел за вами.
   – Молчи, ведьма! – резко крикнул Хагир. – Или я вышвырну тебя во двор. И посмотрим, не понравятся ли ему твои старые кости!
   Далла замолчала: вид Хагира говорил о том, что он не побоится даже открыть дверь, чтобы выполнить свою угрозу.
   При слабом свете очага нельзя было разглядеть даже потолочных балок, но все в доме не сводили глаз с темной кровли. При всплесках огня поблескивали железные котлы на балках, и от их блеска пробирала дрожь, как будто это блестят сами когти, зубы того ужаса, что ходит по крыше. Тяжелый треск от звериных шагов давил, пригибал, так что даже дышать стало трудно. Имелись предложения выйти и разобраться с волком; Фримод ярл и Стормунд выступали за это, но Гельд и Хагир решительно воспротивились: незачем повторять первый вечер. Даже если они выйдут целой сотней, волк успеет задрать одного или двух и уйдет через стену.
   Где-то наверху заскрипело дерево. Один из котлов сорвался с балки и с грохотом упал. Все содрогнулись и втянули головы, никто не смел шевельнуться, чтобы его поднять. Наверху тоже затихло: оборотни боятся железа. Потом тяжелые шаги послышались снова, возле дымового отверстия. Внизу стоял один из хирдманов с копьем; Хагир подскочил, взял у него копье и сам встал наготове, не сводя глаз с отверстия.
   – Пощекочи ему нос! – шепотом посоветовала Ярна. В ней, как и во всех, боролись ощущения жути и нелепости.
   Но вместо носа в дымовое отверстие ворвался низкий голодный вой. Хагир жалел, что голос нельзя ранить, а Гельду вспоминался его собственный поединок с оборотнем – пятнадцать лет назад. И сейчас ему почему-то было гораздо менее страшно. Привык, что ли? «Это потому, что я очень смелый!» – с усмешкой подумал Гельд. А на самом деле все гораздо проще. Трудно бояться какого-то оборотня в доме, битком набитом сильными вооруженными мужчинами, да просто живыми людьми. Тепло живого дыхания всегда притягивает нечисть, но если его собирается очень много, то оно оттолкнет любую нежить, как огонь отталкивает тьму. Страх делится на всех, и каждому достается совсем маленький кусочек. Глядишь, и страха-то никакого нет. А со смелостью – наоборот: каждый найдет хоть крупинку, а вместе будет целая гора.
   А здорово все же! Глядя на темную кровлю, Гельд совсем позабыл про оборотня и с восхищением думал, как же мудро боги сотворили человека. Нет у него ни когтей, ни зубов, но зато есть способность умножать силы, собирая вместе и тех, кто живет сейчас, и даже тех, кто жил когда-то. Разве Греттир, одолевший своего врага-мертвеца, этим самым не помогает всем, кто спустя века выходит на бой со своими мертвецами, кто бы они ни были? Это способность собираться и есть то оружие, которым человек одолел великанов и вышел из сумерек на свет.
   Когда Гельд очнулся от своих мыслей, в доме стояла тишина. Люди напряженно прислушивались, но шаги на крыше стихли.
 
   Утром дружина снова отправилась к кургану. С собой несли старые штаны, найденные в доме, с зашитыми снизу штанинами, а сверху к ним была подшита старая рубаха. Получившееся чучело, похожее на безголовое тело, набили сосновыми иглами вперемешку с землей, а потом обмазали смолой, особенно нижнюю часть. Всю дорогу хирдманы подмигивали друг другу и ухмылялись. И вид кургана ободрил: вчерашнее средство оправдало себя, ни единый комочек земли не вернулся в яму, и копье Хагира так же торчало на прежнем месте.
   Увидев копье, Хагир облегченно вздохнул: в глубине души он беспокоился об оставленном оружии. Оборотни и мертвецы боятся острого железа, но как знать – это такой народ, с которым ни в чем нельзя быть уверенным. А лишиться подаренного копья Хагиру было бы очень горько. Он так привык к нему за это короткое время, будто родился вместе с ним, как тот древний герой по имени Хлёд, родившийся в полном вооружении.
   Хоть копье и вручила фру Гейрхильда, при виде его Хагиру сразу вспоминалась Хлейна, и эти воспоминания, навитые на древко из остролиста, делали его драгоценнее серебра и золота. Стоило лишь подумать о ней – и вечер осеннего равноденствия возвращался; мерещилось, она стоит рядом и держится за древко чуть пониже его собственной руки, и смотрит ему в глаза, манит к себе, зовет забыть обо всем, что раньше наполняло его жизнь, потому что она может дать ему что-то такое, чего он нигде и никогда не найдет… И сейчас Хагир не думал о долге перед родом и обо всем прочем, что в тот вечер заставляло отводить глаза, и душа грелась в лучах ее глаз. В его жизни появилось что-то новое, драгоценное, теплое и светлое, и даже сейчас, в этой унылой долине перед заросшим курганом, Хагир чувствовал себя счастливым при мысли об этом.
   Но, взяв копье в руки и вытащив его из ямы, Хагир невольно охнул. Посередине наконечника отчетливо были видны следы огромных зубов. Четкие вмятины, пять или шесть, блестели, как серебро, и при взгляде на них пронзало жуткое чувство, что тебя самого укусили.
   – Вот это да! – воскликнул Фримод ярл, глянув на копье в руке Хагира. – Да это что же… у него зубы тверже железа?
   Хирдманы застыли вокруг, опустив приготовленные было лопаты. Радость от вида нетронутой ямы мигом испарилась. Даже один раз ударить в землю показалось страшно. Все сразу вспомнили, что на дне ямы ждет кошмарный зверь; казалось, первый же удар придется прямо ему по голове…
   Хагир провел пальцами по вмятинам, и они показались ему ранами на живом. А вокруг стояли живые люди и не сводили глаз с раненого копья…
   – Да, может быть. Но шкура-то у него наверняка мягче железа! – громко отозвался Хагир. – А когда мы отрубим ему голову, пусть щелкает себе зубами, сколько захочет!
   Эти слова несколько подбодрили людей, и хирдманы принялись копать. Мало-помалу растерянность прошла, воодушевление вернулось. Все ждали, что вот-вот покажутся бревна сруба, земля как будто сама прыгала на лопаты, охотно расступалась навстречу штыку, и яма углублялась на глазах.
   Вот чья-то лопата глухо ударила о дерево. Все перестали копать и столпились, будто там нашелся клад. Фримод ярл торопливо спрыгнул в яму.
   – Что я говорил! – кричал он. – Здесь целые ворота!
   Последний слой земли счистили, и стала видна деревянная, окованная широкими полосами железа дверь с бронзовым кольцом.
   – Это чтобы здешний житель при случае мог выходить погулять, – заметил Гельд.
   – Тут не житель, а смертель, – поправила Ярна. Фыркнув, она добавила: – И смердит-то как! Настоящий смертель!
   – Так ведь земля же, – растерянно, хотя и вполне справедливо заметил Гьяллар сын Торвида. – Он как-то по-другому выходит…
   Лица хирдманов вокруг выражали убежденность, что в мертвом мире все по-своему и куча земли сверху не мешает открывать дверь.
   – Больше он не выйдет никак и никогда! – утешил Фримод ярл. – Ну, Гельд, где твои штаны?
   Вокруг засмеялись. Но Гельд больше не улыбался и выглядел сосредоточенным. Он лучше самого Фримода понимал, что это уже не «лживая сага», а жизнь, что конец предприятия неизвестен и что кто-то из славных героев вполне может не выбраться из кургана живым. В том числе и доблестный Фримод ярл, да сохранят боги его род и дружину.
   Трое хирдманов разом ухватились за огромное бронзовое кольцо и подняли дверь. Яма открыла пасть – черная прямоугольная дыра дышала теми же давящими, тошнотворными испарениями, и даже отважный Фримод ярл брезгливо сморщил нос. Преодолевая отвращение, он наклонился (так, чтобы не опускать голову вниз) и заглянул в яму.
   – Эй, где ты там? – нарочито грубо гаркнул Фримод. – Ты, дохлая крыса! Спрятался, жук навозный? Зарылся? Как ходить по крыше над головой у добрых людей, так ты смелый, а постоять за свою крышу – и хвост опустил? Выйти-то не хочется? Ну, так я сам к тебе приду!
   Он отстранился от двери и сделал знак: два хирдмана взяли чучело, обвязанное веревкой, и стали опускать его в черный провал.
   – Это я к тебе иду, вонючий еж! – кричал над ямой Фримод. – Где ты там зарылся?
   Чучело скрылось в яме почти полностью, хирдманы подавали веревки, беспокойно переглядываясь: может, там до дна еще два человеческих роста? Гельд был бледен, и в голове у него стучало: клюнет, не клюнет? Если мертвец не поддастся на обман, то лезть придется живому человеку…
   И вдруг невидимая сила дернула чучело, да так, что оно вырвалось из рук державших и исчезло внизу. Послышался резкий шорох, треск кожи, неясный сдавленный звук, похожий на кашель. После тишины от этого звука, от присутствия внизу могучего существа у всех мороз хлынул по коже, кое-кто от неожиданности охнул и отшатнулся от ямы.
   – Клюнуло! – заорал Гельд и выхватил у хирдмана факел. – Давай!
   Оттолкнув кварга, он свесился в отверстие и бросил факел вниз. В яме слышалась неясная, но шумная возня какого-то крупного тела, давящиеся, кашляющие звуки, невнятное подвывание. Факел упал, но поначалу это ничего не дало: кроме самого огня, ничего увидеть не удавалось. Пламя не рассеивало тьму и не освещало внутренность кургана, какая-то сила точно сжала его свет внутри его собственных очертаний, и факел казался слабым цветком на дне пропасти.
   Потом смола загорелась, чучело разом вспыхнуло, и у Гельда мелькнуло ощущение первой победы: он своей рукой нарисовал на одежде чучела все три руны огня и надеялся, что это поможет тому пылать в могиле пожарче. Рыжий пламенный отсвет выхватил из тьмы что-то огромное, быстро шевелящееся, борющееся; что-то вроде горы косматой шерсти, при виде которой пробирало такое нехорошее чувство, что, право же, лучше было бы этого не видеть!
   – Зверь, зверь! Волк! – беспорядочно кричали все, кто толпился над ямой.
   – А вы белку хотели! – сердито крикнул Хагир и поудобнее перехватил копье. – Пусти!
   Косматый хозяин кургана сливался с темнотой своего жилища, даже огонь не помогал разглядеть его как следует, определить хотя бы, какого он роста. Иной раз отблеск падал на мохнатую спину, на огромную голову с прижатыми волчьими ушами, на согнутую лапу, но потом все исчезало и казалось, что это лишь пляска теней от огня, морок в пустой темноте. Оборотень увяз зубами в просмоленной коже, а в пасть ему насыпалось земли с сосновыми иглами, и он метался, хрипел, кашлял, бился, чтобы освободиться.
   – Давай! Пока не опомнился! – заорал Фримод ярл и в азарте прибавил еще кое-что, что само по себе смысла не имело, но выражало его решительный боевой настрой.
   Растолкав всех, Фримод с секирой в руке спрыгнул в яму. Хагир заставил себя одно мгновение помедлить, чтобы не упасть ярлу на голову, и тоже прыгнул в провал.
   Темнота взвилась вокруг, как глухие бесконечно высокие стены; он все летел, и ужас пронзил его – у этой ямы нет дна, и последней дурью было прыгать сюда очертя голову! Но тут же что-то ударило его по ногам, он присел и сообразил, что достиг дна. Рядом вскрикнул голос – сейчас Хагир даже не узнал Фримода ярла, – и тут же рядом с ним метнулось что-то косматое. В лицо ударила волна дурного запаха, и Хагир вслепую ударил копьем вслед пролетевшей тени. Впереди снова вскрикнул человеческий голос. Стен и углов не было видно, а прямо перед глазами дымно и душно горела смола; черный дым слепил, не давал видеть и дышать. За дымом среди пламенных отблесков что-то шевелилось, билось, металось. Раздавалось отрывистое тяжелое хрипение – где-то рядом находился огромный злобный зверь. Дурной запах накатывался волнами; тускло мелькнуло железо, и Хагир сообразил, что это должна быть секира Фримода. Почти вслепую он ударил копьем вперед, туда, где металось что-то огромное, темное, косматое.
   И сразу же вслед за ударом копье подалось назад и сильно толкнуло его концом древка в грудь. Хагир едва удержал его в руках. А во тьме появились два огня: зеленые круги с черной точкой зрачка в середине были обведены неровной, расплывчатой красноватой каймой. Эти живые огни изливали на Хагира такую ненависть, что ему стало тошно. Он снова вскинул копье. Толком осознать происходящее не получалось; затхлый мертвый воздух был продолжением того косматого тела, он давил через пустое пространство; каждое движение своего противника Хагир ощущал так ясно, точно стоял к нему вплотную, а собственное тело чувствовал как-то расплывчато, неуверенно.
   Где-то должен быть Фримод ярл… Где же он, проклятый? Хагир кожей ощущал, как уместно было бы напасть на оборотня сразу с двух сторон и как трудно встречать его одному. Резкое чувство смертельной опасности входило с каждым вдохом в грудь и холодом разливалось по жилам. Но в шуме собственной борьбы Хагир не мог ни увидеть, ни услышать кварга. Было страшно: жив ли он? – и досадно: что же не помогает, славный герой?!
   Оборотень прыгнул, острие копья ударило его прямо в грудь, и сила удара отбросила Хагира назад. Он ударился спиной о что-то высокое и твердое, на голову ему посыпалась труха, он зажмурился, отчаянно боясь ослепнуть и в то же время зная, что нельзя терять врага из виду ни на миг.
   Скрип, шорох лап, движение огромного тела метнулось в сторону. Хагир опять вскинул копье, и ему казалось, что предыдущий выпад померещился: если бы он действительно вогнал острие в грудь волку, тот больше не прыгал бы. Да он же мертвый, его уже не убьешь! Куда же они полезли, дураки, с простым оружием, предназначенным для живых? Что же делать? Но Хагир не задавал себе вопросов: он привык делать хоть что-то, обязательно делать.
   Из дальнего угла доносился шорох и глухие отрывистые стоны, в которых слышались боль и ярость. Фримод ярл жив, но едва ли стоит ждать от него помощи.
   Хагир вскинул копье и ударил прямо под горящие глаза, не дожидаясь, пока хозяин могилы прыгнет на него опять. Лязгнули зубы – откусит наконечник! У него же зубы тверже железа! Но тут же раздалось яростное рычание: копье поранило волчью пасть. Оборотень закашлялся, зеленые глаза погасли, и за дымно-огненной завесой Хагир смутно различил, как тот мотает головой. Один миг, пока тот не опомнился… Проклятый огонь!
   И тогда он прыгнул на оборотня сам, выпустив копье и выхватив меч. С размаху Хагир ударил по склоненной шее волка и сам неожиданно упал на него, будто какая-то невидимая мощь подкосила его; земля сама вырвалась из-под ног. Он упал на груду жесткой, как железные иглы, дурно пахнущей шерсти, зубы лязгнули возле самого лица, на руку с мечом и шею брызнуло что-то мокрое и пронзительно-холодное. Груда шерсти была живой и билась, стараясь освободиться; первый порыв толкнул Хагира прочь от нее, он забарахтался, стараясь встать, но никак не мог найти ногами опору.
   Из тьмы послышался какой-то отчаянный звук – то ли вздох, то ли вскрик. Что-то тяжелое ударило в груду шерсти, она содрогнулась, совсем рядом с ухом Хагира захрипела пасть. А под руку ему попала деревянная рукоять с чем-то тяжелым на конце. Еще не поняв, что это такое, он схватил брошенную секиру и привстал, опираясь коленом о груду живой шерсти.
   Всплеск огня осветил зверя. Хагир мельком увидел, что они с волком лежат на ступеньках высокого сиденья, на какие сажают мертвецов в богатых курганах. Морда и грудь волка были залиты кровью, и Хагир отчетливо видел каждый зуб, каждую шерстинку. Из пасти текла кровь, густыми вязкими ручейками ползла по шерсти. При свете Хагира поразили размеры врага – тот походил скорее на медведя, чем на волка. Хорошо, что с самого начала он этого не видел.
   Покрепче взяв секиру, Хагир замахнулся, чтобы отрубить оборотню голову. Но голова вдруг повернулась и глянула на него зеленоватыми, в красном ободке глазами. И Хагир застыл; отвратительная дрожь пронизала его и сковала. Плохо дело, если он позволит мертвецу очаровать его глазами, и Хагир напрягал все силы, чтобы сбросить оцепенение. Он ведь поднял секиру, осталось только опустить ее…
   – Ты, последний из Лейрингов! – раздался низкий, глухой голос, и Хагир не сразу понял, что это говорит оборотень. Окровавленная волчья пасть не двигалась, а голос наполнял весь темный воздух, точно исходил от стен подземного сруба. – Слушай, что будет с тобой! Из всякого блага, что ты задумаешь, выйдет зло. То, к чему ты будешь страстно стремиться, станет твоим проклятием! Ты найдешь наследство своих предков, но потеряешь его безо всякой пользы. Мне дана сила мстить: ты сам отомстишь себе за меня. Ты…
   Хагиру казалось, что волк говорит очень долго, и за это время он успел опомниться. Каждое слово отпечатывалось в его памяти, и злое пророчество давило все сильнее. Стараясь не слушать, не пускать в сознание слова проклятия, Хагир поспешно замахнулся еще раз и ударил волка по шее. Раздался хруст, голова дернулась и свесилась, как тряпичная, со ступеньки сиденья. Голос умолк. Хагир ударил еще раз, и голова упала на землю.
   Опираясь на секиру, Хагир встал на ноги. Голова отчаянно кружилась, грудь чуть не лопалась от удушья. Он вцепился в деревянный столб и привалился к нему. В тишине слышался только слабый треск догорающей смолы. От чучела осталась груды земли, и в ней бесчисленными искрами тлели сухие сосновые иглы. Темно и дымно… Нечем дышать… Всем существом Хагир стремился скорее оторваться от проклятого столба и выбраться наверх, к свету, к воздуху и небу из этого мертвого вонючего дома! Но не оставалось сил даже на то, чтобы отвести прядь мокрых волос от лица. Смесь волчьей крови и своего пота так противно и холодно липла к коже, что хотелось выскочить и из собственной шкуры заодно, оставить ее тут. Надо было как-то вылезать из этой вонючей ямы, но Хагир не мог даже толком вздохнуть. Но Лейринги всегда стараются хоть что-то предпринять…
   Нечто большое с шумом рухнуло сверху, и Хагир с трудом открыл глаза.
   – Эй, вы где? – Держа в руке меч, Стормунд Ершистый щурился, ничего не видя в темноте после света, и кашлял от дыма. – Вы живы? Чего затихли?
   Из дальнего угла послышалась брань, которая сама по себе ничего не объясняла, но давала понять, что Фримод ярл жив.
   Из светлого отверстия в здешнем черном небе упал еще один факел, на смену затоптанному и погасшему, и Стормунд поднял его. Сверху проникало очень мало света, так как отверстие кургана плотно загородили головы смотрящих. Раздавались беспорядочные восклицания, но Хагир никак не мог уловить их смысла. Ему хотелось сказать, что все в порядке, но он сам не очень-то в это верил: отравленный мертвым воздухом, он никак не мог прийти в себя. А волк где-то тут лежит!
   – Здесь… – хрипло выдохнул Хагир. – Скорее… Приложить… А то оживет…
   – Где? – Стормунд шагнул к нему. – Ни тролля не вижу, вот дымище проклятый! Куда, говоришь, положить?
   Хагир слабо повел секирой в сторону волка. Стормунд охнул. Хагир поспешно поднял тяжелые веки и повернулся.
   Волка не было. Вместо него на ступеньке сиденья лежало человеческое тело без головы. Казалось, что оно лежит давным-давно: отовсюду торчали кости, и само тело превратилось в груду гниющей плоти. Трупный запах не давал вдохнуть. Прижимая к лицу рукав, Стормунд ногой вытолкнул из-за сиденья что-то округлое. Это была человеческая голова с полусгнившими покровами, без носа, с неровными клочками волос и бороды. Во рту среди оскаленных зубов выделялись четыре волчьих клыка. Стормунд пинками сбросил тело со ступенек и носком башмака прижал голову куда-то к бедру.
   – Непохоже, что эта куча дерьма когда-нибудь соберется ожить, – пробормотал он.
 
   До самого вечера кварги выгребали из кургана сокровища мертвеца. Слухи не обманули: в срубе оказалось довольно много золота. Возле ступеньки сиденья, осыпанный трухой от истлевших мехов, стоял окованный серебром ларец; оковка не дала ему развалиться. Ларец был полон золотых украшений: перстней, браслетов, застежек, гривен, цепочек. Видно, мертвец при погребении забрал с собой не только свое: многие колечки и браслеты годились только на маленькую женскую руку, многие застежки предназначались для женского платья. Старинные узоры на них приводили на ум поминальные камни: те же мягкие завитки переплетенных лент или ростков с мелкими узкими листочками. Нет, эти застежки гораздо старше оборотня. Если он, конечно, не прожил перед смертью триста лет.
   – Говорят, он перед смертью велел положить с ним все золото, что имелось в доме! – рассказывала Ярна, вспоминая слышанное когда-то от матери и других старших. – В роду-то много накопилось – они все были разбойниками! А хозяева тогда и рады были: где же золото лучше сохранится, чем в кургане. Ну, они тогда так думали.
   – Думали! – Стормунд презрительно усмехался. – Думали! Фафнир тоже думал! А это плохо кончается!
   Под дверью в сруб в беспорядке валялись подарки, которые оборотню после удачных походов делал его сын. Украшения, блюда, чаши, кубки, даже целый кувшин из чистого золота с узорами из цветов и листьев на боках – все это лежало на земле прямо там, где упало, и теперь Хагир понял, что за мусор попадался ему под ноги во время схватки. Вот об это блюдо он и споткнулся – тонкий край был погнут.
   Хирдманы разложили добычу прямо на земле у подножия кургана. Из отверстия поднимался дым: тело оборотня завалили дровами и облили смолой, но почти без воздуха горело плохо.
   – Вышло так, что по справедливости ты должен выбирать первым! – сказал Хагиру Фримод ярл. – Меня это не очень радует, но, выходит, твоя удача в этом походе больше моей!
   Фримод ярл сидел на земле, на куче елового лапника и был мрачнее тучи. Его прыжок вышел неудачным: ему попалось под ноги что-то из разбросанной посуды, а волк тут же толкнул его когтистой лапой и сильно оцарапал бедро, так что Фримод едва сумел отползти в угол. За время короткой схватки Хагира с волком он едва успел подняться; его рана вполне позволила бы вмешаться, но, когда он это осознал, уже было поздно. Хирдманы перевязали ему ногу, запасливый Гельд уже посадил Ярну к костру кипятить обеззараживающие травки, но царапины от волчьих когтей сильно болели, и Фримод вспоминал заговоры на очищение крови. Фру Гейрхильда еще в отрочестве заставила его выучить заговоры на все возможные случаи, а без того не пускала в самостоятельные походы.
   Но сильнее царапин болело самолюбие: славный подвиг выглядел каким-то дурацким. Три дня ломался с лопатой, потом ползал в душном дыму, ничего не сделал, только пропах мертвечиной. И рассказать не о чем! Конечно, этот Хагир – хороший парень, но все же… Отказать квитту в праве первого выбора Фримод ярл не мог, чтобы не унизить себя самого постыдной завистью, но великодушное решение далось ему с усилием.
   – Если бы было посветлее… – с неудовольствием бормотал он. – Я побоялся, что в тебя попаду…
   Хагир удивился, услышав, как быстро все произошло. Ему-то казалось, он целые сутки провел под землей: духота, смоляной чад, мертвецкая вонь, огонь волчьих глаз и лязг зубов смешались в памяти и растянулись в длинный поток. Ладони чесались: жесткая шерсть оборотня оцарапала даже загрубелую от меча и весла кожу. Больше всего на свете хотелось вымыться, и Хагир, обоими рукавами и подолом рубахи пытаясь вытереть лицо и шею, стремился скорее в усадьбу, где есть баня, и даже досадовал, что кварги так долго возятся с добычей.
   Впрочем, великодушие Фримода ярла оказалось вознаграждено. Почесываясь, мечтая о ведре воды, Хагир небрежно оглядел добычу и задержал взгляд на одном из кубков. Тот сразу бросился в глаза: он был серебряным, и старое, тусклое, почерневшее серебро выглядело недостойно, неуместно рядом с чистым, светлым золотом, которому ни земля, ни морская вода нипочем. Как он сюда попал?
   Гельд Подкидыш сидел на корточках рядом с серебряным кубком и внимательно его разглядывал. Хагир подошел поближе. Ему казалось, что он встретился со старым знакомым, которого за давностью лет не может узнать. Серебряный черненый кубок был отлит в виде дракона: подставку образовывал свернутый хвост, тело служило ножкой, а сама чаша была головой дракона с широко раскрытой пастью. Все тело дракона покрывала тонко вырезанная чешуя, в глазах блестели маленькие, как пшеничные зернышки, но ослепительно яркие прозрачные камешки. Хагир не мог вспомнить, где видел этот кубок-дракон, но все в нем казалось знакомым, почти как собственное отражение в воде. Он был как часть самого Хагира, забытая на время, потерянная, а потом вдруг найденная, и он хмурился, пытаясь сообразить, в чем же дело.
   – Узнаешь? – Гельд повернул кубок чашей к Хагиру. – Видишь – «науд».
   Хагир бросил взгляд внутрь кубка: на дне была вырезана руна «науд», предохраняющая от яда. Когда-то чашу изнутри покрывала позолота, но теперь от нее сохранился лишь слабый желтоватый отблеск. Хагир перевел взгляд на Гельда: тот выжидательно смотрел на него снизу вверх.
   – Что это? – спросил Хагир. – Ты его знаешь? Почему он тут?
   – А ты не знаешь?
   – Откуда? Похоже, он долго тут пролежал.
   – Да, но не больше пятнадцати лет. Пятнадцать лет назад я видел его на пиру. На Остром мысу, в усадьбе Лейрингов. В последнюю зиму, пока усадьба еще стояла. И когда я видел его в последний раз, твоя сестра Борглинда подавала его Асвальду Сутулому.
   – Дай-ка. – Хагир взял кубок в руку.
   – Это ваш кубок, – продолжал Гельд. – То есть Лейрингов. Его звали Драконом Памяти, уж не знаю почему. Борглинда рассказывала, что он из наследства самого Фафнира. Правда, она сама в это не верила, но у Лейрингов он был очень давно. Много поколений. Что с ним стало при разорении Острого мыса, я не знаю. То ли спасли и продали хозяева, то ли нашли и продали фьялли… Короче, наш друг Вебранд завладел им. И раз он отдал его на хранение своему косматому папаше, значит, видел в нем какую-то ценность. Гораздо большую, чем две с половиной марки серебра. Около того. У меня есть весы, я тебе потом скажу точнее, если хочешь.