Страница:
— Отец, не томи, расскажи толком! — взмолился Зимобор. — Не от нечего делать спрашиваю, надо мне, ну, расскажи!
— Да я и сам-то знаю через пень на колоду... — Доброгнев помолчал, собираясь с мыслями. — Как он родился... Я сам только женился тогда, значит, года двадцать два прошло...
Было уже темно и тихо, и на дворе стоял глухой, темный вечер осени. Как и двадцать два года назад, когда...
...Пламя двух масляных светильников почти не разгоняло мрак, только на бревенчатых стенах шевелились тени. Княгиня засыпала, и сквозь дрему ей мерещились звездные бездны, распахнутые над низкой крышей, близко-близко. Из открытых Врат к ее сыну спускались три вещие гостьи, и звездная пыль искрилась на их белых покрывалах. Первая, согнутая Старуха с морщинистым, доброжелательным лицом, улыбалась младенцу, приветствуя его появление на свет. В натруженных руках она держала кудель и готовилась тянуть из нее нитку. Вторая, средних лет, держала веретено, чтобы мотать на него Старухину нить, и с добрым сочувствием смотрела на молодую мать. А третья, совсем юная девушка с беспечным, дерзким, лукавым лицом, смотрела вызывающе, насмешливо и повелительно. В ее власти — будущее, а в руках поблескивают железные ножницы, которые она пустит в ход сию минуту или через семьдесят лет — как пожелает...
Их было три. Все-таки три, вопреки тому что были зажжены только два светильника — особых светильника, со священными знаками на глиняных боках, возжигаемые только в первую ночь после рождения нового человека. Так приказал князь Столпомир и настаивал на своем, к величайшему удивлению всех женщин, бабок и даже Макошиных жриц.
Но их было трое, Вещих Вил, потому что невозможно настоящее без будущего и прошлого, а прошлое без настоящего и будущего. Они пришли втроем, как ходят ко всякому, и ни перед одной из них нельзя затворить двери.
— Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье! — Старуха улыбнулась, радуясь, как всегда она радуется появлению новой юности и обновлению жизни. — Да будет он силен и красив, разумом быстр и сердцем добр, пусть не знает усталости в добрых делах, пусть не ведает страха на земле и на воде!
— Пусть будет он силен и красив, пусть любят его мужчины и женщины, молодые и старые, свои и чужие, пусть будет он всегда счастлив в любви и в дружбе! — Мать доброжелательно кивнула головой, увенчанной рогатым убором.
— Пусть будет он силен и красив, пусть везет ему в любви... и пусть он умрет, когда обручится! — с веселым торжеством воскликнула Дева и взмахнула ножницами.
Старуха и Мать в ужасе оглянулись на нее; на их лицах отразилось огорчение, Старуха досадливо закашлялась, Мать покачала головой. Но слово было сказано, и никому уже не под силу изменить предсказанное. А Дева, зная это, шаловливо засмеялась. Любой был лишь игрушкой в ее руках — молодой и старый, красивый и уродливый, сильный и слабый...
Звездный свет померк, светильники угасли, княгиня погружалась в дрему и уже сама не знала, не сном ли было все то, что она видела и слышала.
Сон это был или явь, но эту ночь княгиня запомнила навсегда. Дева Будущего была врагом ее детей, и через полтора года, когда у нее снова родился ребенок, она уже сама приказала поставить только два светильника. Но как неизбежны рождение, возмужание и смерть, так невозможно затворить дверь ни перед одной из трех Вещих Вил. Хочешь ты видеть их или не хочешь — их всегда будет три...
Глава четвертая
— Да я и сам-то знаю через пень на колоду... — Доброгнев помолчал, собираясь с мыслями. — Как он родился... Я сам только женился тогда, значит, года двадцать два прошло...
Было уже темно и тихо, и на дворе стоял глухой, темный вечер осени. Как и двадцать два года назад, когда...
...Пламя двух масляных светильников почти не разгоняло мрак, только на бревенчатых стенах шевелились тени. Княгиня засыпала, и сквозь дрему ей мерещились звездные бездны, распахнутые над низкой крышей, близко-близко. Из открытых Врат к ее сыну спускались три вещие гостьи, и звездная пыль искрилась на их белых покрывалах. Первая, согнутая Старуха с морщинистым, доброжелательным лицом, улыбалась младенцу, приветствуя его появление на свет. В натруженных руках она держала кудель и готовилась тянуть из нее нитку. Вторая, средних лет, держала веретено, чтобы мотать на него Старухину нить, и с добрым сочувствием смотрела на молодую мать. А третья, совсем юная девушка с беспечным, дерзким, лукавым лицом, смотрела вызывающе, насмешливо и повелительно. В ее власти — будущее, а в руках поблескивают железные ножницы, которые она пустит в ход сию минуту или через семьдесят лет — как пожелает...
Их было три. Все-таки три, вопреки тому что были зажжены только два светильника — особых светильника, со священными знаками на глиняных боках, возжигаемые только в первую ночь после рождения нового человека. Так приказал князь Столпомир и настаивал на своем, к величайшему удивлению всех женщин, бабок и даже Макошиных жриц.
Но их было трое, Вещих Вил, потому что невозможно настоящее без будущего и прошлого, а прошлое без настоящего и будущего. Они пришли втроем, как ходят ко всякому, и ни перед одной из них нельзя затворить двери.
— Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье! — Старуха улыбнулась, радуясь, как всегда она радуется появлению новой юности и обновлению жизни. — Да будет он силен и красив, разумом быстр и сердцем добр, пусть не знает усталости в добрых делах, пусть не ведает страха на земле и на воде!
— Пусть будет он силен и красив, пусть любят его мужчины и женщины, молодые и старые, свои и чужие, пусть будет он всегда счастлив в любви и в дружбе! — Мать доброжелательно кивнула головой, увенчанной рогатым убором.
— Пусть будет он силен и красив, пусть везет ему в любви... и пусть он умрет, когда обручится! — с веселым торжеством воскликнула Дева и взмахнула ножницами.
Старуха и Мать в ужасе оглянулись на нее; на их лицах отразилось огорчение, Старуха досадливо закашлялась, Мать покачала головой. Но слово было сказано, и никому уже не под силу изменить предсказанное. А Дева, зная это, шаловливо засмеялась. Любой был лишь игрушкой в ее руках — молодой и старый, красивый и уродливый, сильный и слабый...
Звездный свет померк, светильники угасли, княгиня погружалась в дрему и уже сама не знала, не сном ли было все то, что она видела и слышала.
Сон это был или явь, но эту ночь княгиня запомнила навсегда. Дева Будущего была врагом ее детей, и через полтора года, когда у нее снова родился ребенок, она уже сама приказала поставить только два светильника. Но как неизбежны рождение, возмужание и смерть, так невозможно затворить дверь ни перед одной из трех Вещих Вил. Хочешь ты видеть их или не хочешь — их всегда будет три...
Глава четвертая
Возвращение дружины в Полотеск вышло печальным. Воевода Доброгнев исполнил все, зачем его посылали, привез большой запас хлеба, рыбы, масла, меда. Но еще нечто им привезенное никого не могло обрадовать — серебряный сосуд с прахом княжича Бранеслава, чтобы положить его в родовой курган на погребальном поле полотеских князей.
Князь Столпомир принял известие настолько спокойно, насколько это вообще было возможно. Он не гневался, никого не обвинял и не упрекал, даже сам утешал Доброгнева, который винил себя и свой якобы недосмотр.
— Он ведь был не мальчик, он был взрослый муж! — говорил Столпомир. — Он знал. Знал, воевода, что проклятье на нем лежит и что нельзя ему обручаться, если хочет долго жить. Знал. И сам за себя решил.
— Смелый он был! — Доброгнев протирал рукавом глаза, слезящиеся словно бы от дыма. — Прямо орел!
— То ли не верил, то ли упрям был, не хотел даже перед судьбой склониться... — Князь ходил взад-вперед по гриднице и вертел свои перстни. — Я думал, может, за морем-то его не достанет...
Князь старался не показывать вида, какой страшный удар ему нанесен, но все понимали, как тяжело ему лишиться единственного наследника, последнего из своих детей.
И за морем, выходит, достало...
В первый же день после приезда князь велел позвать к нему Зимобора и приказал повторить последние слова княжича. Зимобор повторил, насколько смог вспомнить.
— Значит, сестру он вспоминал? — переспросил князь.
— Назвал Звяшку. Если это ее имя, значит, сестру. И матушку поминал. Два раза даже.
— Конечно. Матушка-то им и не велела... Права была, а я... Ну, иди.
Поскольку из четырех посланных за море десятков вернулось только два с половиной, людей приходилось набирать заново. Сделать это предполагалось во время полюдья, когда князь Столпомир будет объезжать свои владения и можно будет набрать в лесных родах молодых крепких парней. А пока Зимобор оставался десятником без десятка, но из-за этого не стал менее уважаем. Наоборот, эта поездка его прославила, несмотря на печальный исход. То, что он вынес на свой корабль тело Бранеслава и не оставил его в руках врагов, считали подвигом, и князь Столпомир именно за это подарил ему боевой топор с серебряной насечкой, серебряную застежку для плаща и пару красивых сапог. Зимобор принял подарки, но не считал, будто сделал что-то особенное: можно подумать, что Радоня или Невеля не вынесли бы тело княжича с чужого корабля, если бы он упал возле них! Рядом с Бранеславом в то время уже оставалось очень мало своих, и что быть в конце тяжелой битвы живым, почти не раненным и рядом с вождем — уже само по себе подвиг, ему не приходило в голову. Ведь именно для этого его и растили.
Под началом у него пока оказался один Хродлейв, сын Гуннара, который после гибели Бранеслава предпочел поехать на его родину.
— Достойный человек должен побывать в дальних странах и посмотреть разные земли! — объяснял он всем тем, кто спрашивал, зачем ему это понадобилось. — Такого человека уважают везде, куда он ни приедет. А я уже старый, мне двадцать пять лет, а я так и не видел ничего, кроме этой мокрой холодной лужи, которую у нас называют Восточным морем! Я тоже хочу стать достойным человеком! А потому поеду с вами.
Пока не выпал снег, сосуд с прахом спрятали под землю в длинном кургане, где уже лежали предки Бранеслава. Князь Столпомир молчал, наблюдая за погребением, но лицо его так осунулось и потемнело от горя, словно он разом постарел на десять лет. У Зимобора сжималось сердце: он хорошо понимал, как тяжело князю западных кривичей остаться совсем без наследников.
— А что он еще раз не женится? — шепнул Зимобор сотнику Требимиру, который стоял с суровым и важным видом, засунув пальцы за пояс. — Невест, что ли, мало? Он же еще не стар, хоть семерых сыновей еще дождется.
— Да были у него другие жены, — неохотно ответил Требимир. — Еще три или четыре было. И все — без детей. То ли сглаз, то ли заклятье — тьфу, чтоб им провалиться, всем этим бабкам-шепталкам! Не будет, короче, больше детей.
На пиру пелись длинные погребальные песни, сказания о начале земли кривичей — ведь где конец, там и начало.
Слушая, Зимобор вспоминал Смоленск, погребение князя Велебора, все свои тогдашние мысли и чувства. Казалось бы, прошло всего полгода, совсем немного времени — но как сильно все изменилось! Даже войди сюда вдруг княжна Избрана, едва ли она узнала бы своего брата Зимобора в десятнике по имени Ледич, в одежде с чужими узорами, с варяжской серебряной застежкой плаща, с маленькой рыжеватой бородкой. Но сейчас он ненадолго стал прежним — перед ним стояли, как живые, все домочадцы Велеборова двора, бояре, кмети, челядь, знакомые лица посадских, чинно и торжественно сидевших за своим столом. Под звон бронзовых струн он унесся в какие-то дали, где все его предки, сколько их есть, собрались за столом в честь княжича Бранеслава — ведь у них были общие предки!
А рядом бормотали, делясь воспоминаниями, два хромых деда, один — из самых старых кметей, другой — из посадских, ходивший когда-то с ополчением, — оба давно не годные к службе, но из уважения приглашаемые на пиры.
— Я у князя всегда в разведке служил, — шамкал один, уже не помня, кому и сколько раз он об этом рассказывал.
— У меня тесть был в разведке, — подхватывал другой. — А у брата моего пасынок у радимичей погиб. Десятником...
— У меня два брата погибли... — отвечал первый, словно стараясь перещеголять товарища понесенными потерями.
Зимобор невольно прислушивался: ему было смешно это полубессмысленное бормотание, но он не мог не думать, что лет через сорок, если вдруг доживет, будет вот так же делиться подвигами молодости.
Он и не замечал, что почти все время, пока звучала песня, князь Столпомир рассматривал его, словно хотел прочитать мысли, которые сказание про Крива и его дочерей навеяло Ледичу. Не подавая вида, Столпомир никогда не забывал, что Ледич — не простой десятник. И в том, что именно у него на руках умер Бранеслав, его отец видел вовсе не пустой случай.
Когда песня была допета, Столпомир велел кравчему подозвать к нему Ледича.
— Хороша песня? — спросил он.
— Хороша, — несколько растерянно отозвался Зимобор, знавший ее, как и многие, почти наизусть.
— Про твоих ведь дедов?
— Про моих, про твоих. Все кривичи — Кривовы внуки.
— Ну, все, не все, а некоторым так напрямую. Ну-ка, у Перуна и Прерады какие дети были?
— Князь Тверд.
— А у него?
— Князья Гремислав и Огнегост. Старший, Гремислав, погиб в битве, тогда престол принял Огнегост, его дядька по матери, и правил он тридцать лет. У него сыновей было трое: Твердислав, Благомир и Перунник, а еще дочь Благомила, — продолжал Зимобор, видя, что князь поощрительно кивает.
Так он перечислил все поколения днепровских кривичских князей, назвал, кто из них роднился с другими ветвями Кривовых потомков, включая князя Волебрана, который был их с Бранеславом общим предком в шестом колене. Князь Столпомир так же благосклонно кивал, а потом отпустил его, сказав:
— Ну, молодец, княжеский род знаешь.
Только вернувшись на место, Зимобор сообразил: он ведь считался родичем смоленских князей через свою сестру, ставшую княгиней, то есть предки нынешних князей не были его предками. Но и в том, чтобы знать княжеский род, ничего необычного не было, его знали все, кто вообще слушал сказания. Хотя и не все могли так связно пересказать.
Однако... Взяв со стола уже чистую косточку, он в задумчивости зажал ее в зубах. Теперь, когда у Столпомира нет прямых наследников, после его смерти Полотеск будет вынужден выбрать нового князя. Но выбирать можно только из мужчин знатных полотеских родов, желательно таких, чьи сыновья уже когда-то становились князьями. Он, Ледич, пришелец и всем здесь чужой, ничего такого требовать не вправе. И князь Столпомир это должен понимать. Но, леший его побери, зачем он тогда спрашивал о древних князьях? Так спрашивают отрока о его роде, вручая ему меч и признавая мужчиной.
Неужели предсказания Младины начинают сбываться? И она нарочно перерезала жизненную нить Бранеслава, освобождая место для него, Зимобора? Но думать так было противно, и Зимобор отбросил эти мысли.
До конца пира князь Столпомир больше ничего не сказал ему, только попрощался, когда пошел наверх, но Зимобор ушел в дружинную избу в тяжких сомнениях. Князь Столпомир то ли догадывался, то ли знал гораздо больше, чем должен был знать.
А наутро князь Столпомир спустился в гридницу с таким потрясенным, ошарашенным видом, что даже его мрачность отступила. За едой он ни с кем не разговаривал и не замечал, похоже, что он ест. Разглядев его необычное состояние, дружина, сидевшая за длинными столами, поумерила шум, и лишь немногие переговаривались вполголоса.
— Ему дурной сон приснился, — шепнул Зимобору Хродлейв, сидевший, как всегда, рядом. — Вот увидишь.
Он говорил на дикой смеси варяжского и славянского языков, и Зимобор часто переводил для него, что сам сумел понять.
— А ты откуда знаешь? — шепнул с другой стороны Радоня. Он очень гордился поездкой за море и старался с тех пор держаться поближе к Зимобору.
— У меня на это нюх, — охотно отозвался Хродлейв. — Если человеку снился дурной сон, то у него и утром на лице остается тень. И пока ему не растолкуют сон, эта тень не сойдет. У вас в дружине есть мастер толковать сны, а, Ледич?
— Это у нас считается женским занятием, — заметил Зимобор. — Я мало, что об этом знаю.
— А у нас это как раз самое подходящее занятие для мудрых мужчин. У нас у каждого уважающего себя конунга в хирде имеется толкователь снов. А если у конунга такого человека нет, то он всеми силами старается раздобыть. Это же очень важно. Если конунг неправильно истолкует свой сон, это изменит судьбу всей страны. Вдруг боги во сне приказывают ему начать войну или, наоборот, запрещают? Или указывают на время, когда может быть зачат великий будущий герой, или предостерегают от врагов, порчи, болезни? Все не так просто.
— Ладно, помолчи пока, — одернул разговорившегося товарища Радоня. — Наш-то князь пока тебя в толкователи не звал.
— А зря! — шепнул в ответ Хродлейв.
Покончив с едой, князь Столпомир еще некоторое время молча сидел за столом, положив крупные сильные ладони на широкую подставку своего золоченого кубка греческой работы, и слегка покачивал его, глядя вроде бы на стол, но видно было, что мысли его очень далеко.
— Послушайте, сыны мои, — начал он, и негромкое бормотание за столами разом смолкло. — Сон я видел нынче ночью удивительный.
— А я что говорил! — шепотом восхитился Хродлейв, но Радоня толкнул его коленом под столом.
— Снилась мне женщина, рослая, зрелая, одетая по-праздничному, в красной поневе, в белой рубахе и с рогами коровьими, — продолжал князь. Зимобор невольно вцепился в край стола: он уже узнал женщину, приходившую к князю во сне, и с тревогой, почти с ужасом ждал, что же за вести она принесла. — И сказала: «Раз первое предсказание сбылось, пора и второму сбыться. Были у тебя сын и дочь, потом не стало ни дочери, ни сына. Теперь колесо повернется, и будут у тебя опять и дочь, и сын. Только найти их трудно. Дочь твоя не умерла, а на Ту Сторону ушла. Судьба ее губит, судьба и охраняет. Найдешь ее — снова с потомством будешь, и род твой умножится, и внуки твои будут править и в двинских, и в днепровских кривичских землях».
Князь замолчал и поднял глаза на дружину. В гриднице повисла тишина. Бояре старшей дружины и кмети младшей смотрели на него во все глаза.
— Вяз червленый в ухо! Но ведь она же умерла! — тихо и потрясенно выдохнул Зимобор, но в молчащей гриднице его голос прозвучал ясно и отчетливо. — Ведь говорили же, что она умерла...
— Кто говорил? — Князь пристально глянул на него, вроде бы и не удивленный, что первым подал голос именно Ледич.
— Не помню... Но ведь тогда... семь лет назад... от вас приехали и сказали, что ее больше нет...
— Я и ездил, — мрачно обронил воевода Доброгнев. — Помню, что в Смоленске говорил. Сказал: «Нет у тебя больше невесты, княжич Зимобор, потому что нет у князя Столпомира больше дочери. Ищи другую себе жену, а с нас не взыщи». Я не сказал, что она умерла. А ты был, что ли, при этом? — Он нахмурился, припоминая. — Не помню. Княжич ваш сам тогда отрок был, вон, как Гремяха.
— Но все так поняли, что она умерла... — тихо ответил Зимобор.
Да и как, в самом деле, еще надо было понять эти слова? На возвращение девочки тогда уже не было надежды, но полотеский посол не хотел уточнять, что ней случилось, потому что такое исчезновение можно приравнять к «дурной смерти», бросающей тень на весь род.
Зимобор уже не боялся, что Доброгнев его узнает, раз уж не узнал за все это время. Если воеводе вдруг почудится сходство нынешнего Ледича и того полузабытого семнадцатилетнего парня, которому он привез весть о пропаже невесты, то Зимобор легко мог объяснить это своим якобы родством с сыном Велебора через его мать.
Вот только... Зимобор вдруг вспомнил, что половинка разрубленного княгиней Светломирой обручального перстня так и висит у него на поясе, пришитая среди бляшек и подвесок. Хорошо, что под локтем ее почти не видно. Узнать тот давний перстень князь Столпомир способен еще меньше, чем самого Зимобора, но теперь эта половинка перстня казалась ему уж слишком красноречивым и ясным намеком. Убрать бы ее оттуда...
Гридница негромко гудела: более молодые только теперь узнали, что у князя вообще была дочь, а старшие припоминали веселую, миловидную девочку, 0 пропаже которой так сокрушались когда-то.
— Вот если бы это правда, дожить бы до такой радости! — Воевода Доброгнев опять потер глаза рукавом. Смерть Бранеслава, в котором он так много лет видел надежду и опору двинских кривичей, что-то надломила в нем. — Глядишь, князь, будет у тебя опять дочка, внуки, а я бы внучков твоих опять на коня сажал...
— Ну, ладно, старик, погоди! — Князь Столпомир хмурился, чтобы самому не заплакать от нестерпимой боли, смешанной с надеждой на возрождение рода. — Погоди. Рано еще радоваться, может, спьяну мне все померещилось. Вот я теперь в святилище пойду! — объявил князь, встал и кивнул Зимобору: — Вы — со мной.
Хродлейв по пути во двор все подмигивал обоим товарищам и делал многозначительные, хотя и не слишком ясные, знаки бровями. Зимобор молчал, старался не подать вида, а сам с каждым мгновением приходил все в большее потрясение, понемногу осознавая, что все это может означать для него самого. Если она жива, действительно жива и вернется, его прежняя невеста, дочь Столпомира... Столпомир станет его тестем, и тогда возвращение в Смоленск будет делом нескольких недель. С такой поддержкой он легко одолеет и Избрану, и Буяра, и кого угодно.
Да, но ведь мать расторгла их обручение. Он уже ей не жених... От перстня невесты у него осталась только половина. Но половина же осталась! И даже если теперь для нее найдутся другие женихи, за ним, первым, кому отец ее обещал, останется преимущество...
Постой, а Дивина? Он ведь не только разорвал прежнее обручение, но обручился с тех пор с другой. И он по-прежнему помнил и любил Дивину, несмотря на прошедшие месяцы. У него редко когда выдавалось время о ней подумать, но ни одна девушка, ни в Полотеске, ни у варягов, даже сама прекрасная йомфру Альви, из-за любви к которой погиб Бранеслав, не могла и вполовину так увлечь и взволновать его, как девушка из городка, потерянного в порубежных лесах. Она ждала его — Дивина не могла обмануть, раз уж пообещала. И Зимобор знал, что непременно к ней вернется. Но... если у него будет возможность с помощью Столпомира занять смоленский престол, то лучше Дивине быть младшей женой смоленского князя, чем старшей — полотеского десятника.
А свой долг перед предками, начиная с князя Тверда, Зимобор видел в том, чтобы вернуться. Смерть Бранеслава только укрепила его решимость: он не хотел вот так же погибнуть где-то на чужбине и оставить свою землю сиротой. Он вернется. Но все семена, из которых растет наше настоящее и будущее, посеяны были в прошлом. И раз уж прошлое десятилетней давности неожиданно вернулось к нему, он должен был с ним разобраться и теперь жаждал разрешения этой загадки не меньше, пожалуй, чем сам князь Столпомир.
Святилище Велеса располагалось за пределами города, внутри горы над берегом Двины. Двор святилища, как широкое блюдо, нависал над обрывистым берегом реки, и отсюда разворачивался широкий вид на Дедово поле, где располагались сотни вытянутых курганов, больших и поменьше. Сейчас во дворе святилища было тихо и почти безлюдно. Оживленно здесь будет чуть позже, когда Полотеск начнет готовиться к праздникам окончания года. В первые дни серпеня, когда справляют праздники урожая, Велес похищает богиню Лелю и всю зиму держит ее в своем подземелье — тогда в святилище приводят самую красивую девушку, наряженную в уборы невесты, и оставляют там на ночь. В прежние времена «невеста Велеса» оставалась в святилище, не видя дневного света, до самой весны. А в совсем древние, как рассказывают, в дни окончания жатвы ее приносили в жертву, отсылая к Велесу на самом деле, и она не выходила из горы уже никогда...
Кмети остались на дворе, а князь прошел в храм и стал спускаться по широким неровным ступеням, вырубленным в камне, в глубь горы, через темноту. Идол бога с тремя лицами, обращенными в разные стороны — на Небо, Землю и Подземелье, — и посохом в руках ждал глубоко внизу, перед священным подземным озером, которому приносились жертвы. Где-то на дне озера и сейчас лежат кости прежних «невест» и их дорогие свадебные уборы...
Приношения Велесу обычно оставляли во внешней пещере, а сюда, в глубину, допускались только немногие и только иногда. Сам князь попадал сюда лишь два раза в год: осенью, когда приносил к подножию бога два священных снопа — Отец и Мать Урожая, и зимой в солнцеворот, когда в озеро сбрасывали жертвенного коня — именно князь должен был перерезать ему горло и окропить кровью все три лика подземного владыки.
Осторожно нашаривая ногами ступени, Столпомир спускался, придерживаясь за стену. Кому, как не владыке подземелий и повелителю всех умерших, знать, умерла ли княжна Звенимира или ее до сих пор нет в мрачных пределах? Несмотря на все свое мужество, князь Столпомир испытывал трепет. Семи лет как не бывало — ему отчетливо помнился тот день, когда девочка исчезла.
Все началось с того, что порубежный воевода прислал приглашение: его сыну исполнялось двенадцать лет, и мальчику пора было вручать меч, тем самым, принимая его в круг мужчин и воинов. Князь собрался в дорогу всей семьей, с женой и обоими детьми. Была середина лета, Перунов день. Пока мужчины были заняты своим, княгиня с дочерью и челядинками дошла собирать чернику. Все девушки и дети, казалось, были на виду, аукались, и голос молоденькой княжны исправно отвечал из-за ближайшего куста. Но когда собрались домой, ее не оказалось со всеми. Ее искали весь день и всю ночь до утра, обшарили каждый куст в лесу на целый дневной переход. Ее искали потом целый месяц, но не нашли ни единого следа. Князь и княгиня чуть ума не лишились, жаждали уже получить хотя бы косточки единственной дочери — но не нашли ничего. Княгиня была, казалось, тем более, убита горем, что заранее знала о нем.
— Это все она! — рыдала княгиня, жалуясь только мужу, когда никто не мог ее услышать. — Это все она, проклятая, которую не звали... Как сказала, так и сделала! Я знаю. Еще когда родился Бранеслав, я помню, я видела ее! Я помню...
...Сон это был или явь, но эту ночь княгиня запомнила навсегда. Дева Будущего была врагом ее детей, и через полтора года, когда у нее снова родился ребенок, она уже сама приказала поставить только два светильника. Но как неизбежны рождение, возмужание и смерть, так невозможно затворить дверь ни перед одной из трех Вещих Вил. Хочешь ты или не хочешь — их всегда будет три...
На широкой лавке рядом с ней лежала новорожденная девочка, крошечная девочка с темным пушком на головке и темно-голубыми глазами, завернутая в рубаху матери с нарядными охраняющими узорами. Княгиня старалась не заснуть, не пропустить приход трех вещих сестер, ждала их с трепетом и страхом. Уже зная, что от одной из них не приходится ожидать ничего хорошего, но, понимая, что изменить что-то не в ее силах.
Князь Столпомир принял известие настолько спокойно, насколько это вообще было возможно. Он не гневался, никого не обвинял и не упрекал, даже сам утешал Доброгнева, который винил себя и свой якобы недосмотр.
— Он ведь был не мальчик, он был взрослый муж! — говорил Столпомир. — Он знал. Знал, воевода, что проклятье на нем лежит и что нельзя ему обручаться, если хочет долго жить. Знал. И сам за себя решил.
— Смелый он был! — Доброгнев протирал рукавом глаза, слезящиеся словно бы от дыма. — Прямо орел!
— То ли не верил, то ли упрям был, не хотел даже перед судьбой склониться... — Князь ходил взад-вперед по гриднице и вертел свои перстни. — Я думал, может, за морем-то его не достанет...
Князь старался не показывать вида, какой страшный удар ему нанесен, но все понимали, как тяжело ему лишиться единственного наследника, последнего из своих детей.
И за морем, выходит, достало...
В первый же день после приезда князь велел позвать к нему Зимобора и приказал повторить последние слова княжича. Зимобор повторил, насколько смог вспомнить.
— Значит, сестру он вспоминал? — переспросил князь.
— Назвал Звяшку. Если это ее имя, значит, сестру. И матушку поминал. Два раза даже.
— Конечно. Матушка-то им и не велела... Права была, а я... Ну, иди.
Поскольку из четырех посланных за море десятков вернулось только два с половиной, людей приходилось набирать заново. Сделать это предполагалось во время полюдья, когда князь Столпомир будет объезжать свои владения и можно будет набрать в лесных родах молодых крепких парней. А пока Зимобор оставался десятником без десятка, но из-за этого не стал менее уважаем. Наоборот, эта поездка его прославила, несмотря на печальный исход. То, что он вынес на свой корабль тело Бранеслава и не оставил его в руках врагов, считали подвигом, и князь Столпомир именно за это подарил ему боевой топор с серебряной насечкой, серебряную застежку для плаща и пару красивых сапог. Зимобор принял подарки, но не считал, будто сделал что-то особенное: можно подумать, что Радоня или Невеля не вынесли бы тело княжича с чужого корабля, если бы он упал возле них! Рядом с Бранеславом в то время уже оставалось очень мало своих, и что быть в конце тяжелой битвы живым, почти не раненным и рядом с вождем — уже само по себе подвиг, ему не приходило в голову. Ведь именно для этого его и растили.
Под началом у него пока оказался один Хродлейв, сын Гуннара, который после гибели Бранеслава предпочел поехать на его родину.
— Достойный человек должен побывать в дальних странах и посмотреть разные земли! — объяснял он всем тем, кто спрашивал, зачем ему это понадобилось. — Такого человека уважают везде, куда он ни приедет. А я уже старый, мне двадцать пять лет, а я так и не видел ничего, кроме этой мокрой холодной лужи, которую у нас называют Восточным морем! Я тоже хочу стать достойным человеком! А потому поеду с вами.
Пока не выпал снег, сосуд с прахом спрятали под землю в длинном кургане, где уже лежали предки Бранеслава. Князь Столпомир молчал, наблюдая за погребением, но лицо его так осунулось и потемнело от горя, словно он разом постарел на десять лет. У Зимобора сжималось сердце: он хорошо понимал, как тяжело князю западных кривичей остаться совсем без наследников.
— А что он еще раз не женится? — шепнул Зимобор сотнику Требимиру, который стоял с суровым и важным видом, засунув пальцы за пояс. — Невест, что ли, мало? Он же еще не стар, хоть семерых сыновей еще дождется.
— Да были у него другие жены, — неохотно ответил Требимир. — Еще три или четыре было. И все — без детей. То ли сглаз, то ли заклятье — тьфу, чтоб им провалиться, всем этим бабкам-шепталкам! Не будет, короче, больше детей.
На пиру пелись длинные погребальные песни, сказания о начале земли кривичей — ведь где конец, там и начало.
Далее рассказывалось, как Крив вырастил своих дочерей до возраста и отправился искать им мужей. Ехал он три дня и три ночи, и вот на утренней заре встретил он всадника на белом коне, ясного лицом, с белым плащом за плечами. «Куда держишь ты путь твой?» — спросил его всадник. Крив ответил, что ищет мужей для своих дочерей. «Я буду мужем старшей твоей дочери», — ответил Белый Всадник, и Крив указал ему дорогу к своему дому. Поехал он дальше, и в полдень встретил другого всадника. Тот ехал на красном коне, лицом был румян, а за плечами у него вился красный плащ. Он тоже спросил Крива о цели его пути и тоже вызвался взять в жены вторую его дочь. Дальше поехал Крив и на вечерней заре встретил всадника с лицом сумрачным как тень, на сером коне, закутанного в серый плащ. В нем нашел Крив мужа для младшей своей дочери. А были те всадники Перун, Ярила и Велес. От мужа своего каждая из дочерей имела сына, и, когда подросли сыновья их, Крив каждому из внуков выделил землю, чтобы там они пахали пашни, водили свои стада и умножали род. Старший его внук, сын Перуна и Прерады, звался Тверд. Он остался на землях Крива и построил город, названный Смоленском. Средний внук, сын Войданы и Ярилы, звался Избор. Он ушел на север и там построил город Изборск [47]. Младший внук, Дивнич, сын Светлины и Велеса, ушел на запад и там основал город Полотеск. Но все три кривичских племени равно почитают Сварога верховным божеством, ибо он был отцом трех божественных братьев. Он послал их навстречу Криву, и он стал небесным дедом трех племен, как Крив был их земным дедом.
По земле текут реки, реки великие,
Златыми струями поют, разговаривают.
О делах поют, о стародавних,
Поют славу, славу долгую,
Несут речи, речи вещие.
Жил-то Крив-отец у зеленых трав,
Много стад водил в лугах широких,
А в дому растил трех дочерей.
Перва дочь была как заря утренняя,
Втора дочь была как красно солнышко,
Третья дочь — как ясна звездочка...
Слушая, Зимобор вспоминал Смоленск, погребение князя Велебора, все свои тогдашние мысли и чувства. Казалось бы, прошло всего полгода, совсем немного времени — но как сильно все изменилось! Даже войди сюда вдруг княжна Избрана, едва ли она узнала бы своего брата Зимобора в десятнике по имени Ледич, в одежде с чужими узорами, с варяжской серебряной застежкой плаща, с маленькой рыжеватой бородкой. Но сейчас он ненадолго стал прежним — перед ним стояли, как живые, все домочадцы Велеборова двора, бояре, кмети, челядь, знакомые лица посадских, чинно и торжественно сидевших за своим столом. Под звон бронзовых струн он унесся в какие-то дали, где все его предки, сколько их есть, собрались за столом в честь княжича Бранеслава — ведь у них были общие предки!
А рядом бормотали, делясь воспоминаниями, два хромых деда, один — из самых старых кметей, другой — из посадских, ходивший когда-то с ополчением, — оба давно не годные к службе, но из уважения приглашаемые на пиры.
— Я у князя всегда в разведке служил, — шамкал один, уже не помня, кому и сколько раз он об этом рассказывал.
— У меня тесть был в разведке, — подхватывал другой. — А у брата моего пасынок у радимичей погиб. Десятником...
— У меня два брата погибли... — отвечал первый, словно стараясь перещеголять товарища понесенными потерями.
Зимобор невольно прислушивался: ему было смешно это полубессмысленное бормотание, но он не мог не думать, что лет через сорок, если вдруг доживет, будет вот так же делиться подвигами молодости.
Он и не замечал, что почти все время, пока звучала песня, князь Столпомир рассматривал его, словно хотел прочитать мысли, которые сказание про Крива и его дочерей навеяло Ледичу. Не подавая вида, Столпомир никогда не забывал, что Ледич — не простой десятник. И в том, что именно у него на руках умер Бранеслав, его отец видел вовсе не пустой случай.
Когда песня была допета, Столпомир велел кравчему подозвать к нему Ледича.
— Хороша песня? — спросил он.
— Хороша, — несколько растерянно отозвался Зимобор, знавший ее, как и многие, почти наизусть.
— Про твоих ведь дедов?
— Про моих, про твоих. Все кривичи — Кривовы внуки.
— Ну, все, не все, а некоторым так напрямую. Ну-ка, у Перуна и Прерады какие дети были?
— Князь Тверд.
— А у него?
— Князья Гремислав и Огнегост. Старший, Гремислав, погиб в битве, тогда престол принял Огнегост, его дядька по матери, и правил он тридцать лет. У него сыновей было трое: Твердислав, Благомир и Перунник, а еще дочь Благомила, — продолжал Зимобор, видя, что князь поощрительно кивает.
Так он перечислил все поколения днепровских кривичских князей, назвал, кто из них роднился с другими ветвями Кривовых потомков, включая князя Волебрана, который был их с Бранеславом общим предком в шестом колене. Князь Столпомир так же благосклонно кивал, а потом отпустил его, сказав:
— Ну, молодец, княжеский род знаешь.
Только вернувшись на место, Зимобор сообразил: он ведь считался родичем смоленских князей через свою сестру, ставшую княгиней, то есть предки нынешних князей не были его предками. Но и в том, чтобы знать княжеский род, ничего необычного не было, его знали все, кто вообще слушал сказания. Хотя и не все могли так связно пересказать.
Однако... Взяв со стола уже чистую косточку, он в задумчивости зажал ее в зубах. Теперь, когда у Столпомира нет прямых наследников, после его смерти Полотеск будет вынужден выбрать нового князя. Но выбирать можно только из мужчин знатных полотеских родов, желательно таких, чьи сыновья уже когда-то становились князьями. Он, Ледич, пришелец и всем здесь чужой, ничего такого требовать не вправе. И князь Столпомир это должен понимать. Но, леший его побери, зачем он тогда спрашивал о древних князьях? Так спрашивают отрока о его роде, вручая ему меч и признавая мужчиной.
Неужели предсказания Младины начинают сбываться? И она нарочно перерезала жизненную нить Бранеслава, освобождая место для него, Зимобора? Но думать так было противно, и Зимобор отбросил эти мысли.
До конца пира князь Столпомир больше ничего не сказал ему, только попрощался, когда пошел наверх, но Зимобор ушел в дружинную избу в тяжких сомнениях. Князь Столпомир то ли догадывался, то ли знал гораздо больше, чем должен был знать.
***
А наутро князь Столпомир спустился в гридницу с таким потрясенным, ошарашенным видом, что даже его мрачность отступила. За едой он ни с кем не разговаривал и не замечал, похоже, что он ест. Разглядев его необычное состояние, дружина, сидевшая за длинными столами, поумерила шум, и лишь немногие переговаривались вполголоса.
— Ему дурной сон приснился, — шепнул Зимобору Хродлейв, сидевший, как всегда, рядом. — Вот увидишь.
Он говорил на дикой смеси варяжского и славянского языков, и Зимобор часто переводил для него, что сам сумел понять.
— А ты откуда знаешь? — шепнул с другой стороны Радоня. Он очень гордился поездкой за море и старался с тех пор держаться поближе к Зимобору.
— У меня на это нюх, — охотно отозвался Хродлейв. — Если человеку снился дурной сон, то у него и утром на лице остается тень. И пока ему не растолкуют сон, эта тень не сойдет. У вас в дружине есть мастер толковать сны, а, Ледич?
— Это у нас считается женским занятием, — заметил Зимобор. — Я мало, что об этом знаю.
— А у нас это как раз самое подходящее занятие для мудрых мужчин. У нас у каждого уважающего себя конунга в хирде имеется толкователь снов. А если у конунга такого человека нет, то он всеми силами старается раздобыть. Это же очень важно. Если конунг неправильно истолкует свой сон, это изменит судьбу всей страны. Вдруг боги во сне приказывают ему начать войну или, наоборот, запрещают? Или указывают на время, когда может быть зачат великий будущий герой, или предостерегают от врагов, порчи, болезни? Все не так просто.
— Ладно, помолчи пока, — одернул разговорившегося товарища Радоня. — Наш-то князь пока тебя в толкователи не звал.
— А зря! — шепнул в ответ Хродлейв.
Покончив с едой, князь Столпомир еще некоторое время молча сидел за столом, положив крупные сильные ладони на широкую подставку своего золоченого кубка греческой работы, и слегка покачивал его, глядя вроде бы на стол, но видно было, что мысли его очень далеко.
— Послушайте, сыны мои, — начал он, и негромкое бормотание за столами разом смолкло. — Сон я видел нынче ночью удивительный.
— А я что говорил! — шепотом восхитился Хродлейв, но Радоня толкнул его коленом под столом.
— Снилась мне женщина, рослая, зрелая, одетая по-праздничному, в красной поневе, в белой рубахе и с рогами коровьими, — продолжал князь. Зимобор невольно вцепился в край стола: он уже узнал женщину, приходившую к князю во сне, и с тревогой, почти с ужасом ждал, что же за вести она принесла. — И сказала: «Раз первое предсказание сбылось, пора и второму сбыться. Были у тебя сын и дочь, потом не стало ни дочери, ни сына. Теперь колесо повернется, и будут у тебя опять и дочь, и сын. Только найти их трудно. Дочь твоя не умерла, а на Ту Сторону ушла. Судьба ее губит, судьба и охраняет. Найдешь ее — снова с потомством будешь, и род твой умножится, и внуки твои будут править и в двинских, и в днепровских кривичских землях».
Князь замолчал и поднял глаза на дружину. В гриднице повисла тишина. Бояре старшей дружины и кмети младшей смотрели на него во все глаза.
— Вяз червленый в ухо! Но ведь она же умерла! — тихо и потрясенно выдохнул Зимобор, но в молчащей гриднице его голос прозвучал ясно и отчетливо. — Ведь говорили же, что она умерла...
— Кто говорил? — Князь пристально глянул на него, вроде бы и не удивленный, что первым подал голос именно Ледич.
— Не помню... Но ведь тогда... семь лет назад... от вас приехали и сказали, что ее больше нет...
— Я и ездил, — мрачно обронил воевода Доброгнев. — Помню, что в Смоленске говорил. Сказал: «Нет у тебя больше невесты, княжич Зимобор, потому что нет у князя Столпомира больше дочери. Ищи другую себе жену, а с нас не взыщи». Я не сказал, что она умерла. А ты был, что ли, при этом? — Он нахмурился, припоминая. — Не помню. Княжич ваш сам тогда отрок был, вон, как Гремяха.
— Но все так поняли, что она умерла... — тихо ответил Зимобор.
Да и как, в самом деле, еще надо было понять эти слова? На возвращение девочки тогда уже не было надежды, но полотеский посол не хотел уточнять, что ней случилось, потому что такое исчезновение можно приравнять к «дурной смерти», бросающей тень на весь род.
Зимобор уже не боялся, что Доброгнев его узнает, раз уж не узнал за все это время. Если воеводе вдруг почудится сходство нынешнего Ледича и того полузабытого семнадцатилетнего парня, которому он привез весть о пропаже невесты, то Зимобор легко мог объяснить это своим якобы родством с сыном Велебора через его мать.
Вот только... Зимобор вдруг вспомнил, что половинка разрубленного княгиней Светломирой обручального перстня так и висит у него на поясе, пришитая среди бляшек и подвесок. Хорошо, что под локтем ее почти не видно. Узнать тот давний перстень князь Столпомир способен еще меньше, чем самого Зимобора, но теперь эта половинка перстня казалась ему уж слишком красноречивым и ясным намеком. Убрать бы ее оттуда...
Гридница негромко гудела: более молодые только теперь узнали, что у князя вообще была дочь, а старшие припоминали веселую, миловидную девочку, 0 пропаже которой так сокрушались когда-то.
— Вот если бы это правда, дожить бы до такой радости! — Воевода Доброгнев опять потер глаза рукавом. Смерть Бранеслава, в котором он так много лет видел надежду и опору двинских кривичей, что-то надломила в нем. — Глядишь, князь, будет у тебя опять дочка, внуки, а я бы внучков твоих опять на коня сажал...
— Ну, ладно, старик, погоди! — Князь Столпомир хмурился, чтобы самому не заплакать от нестерпимой боли, смешанной с надеждой на возрождение рода. — Погоди. Рано еще радоваться, может, спьяну мне все померещилось. Вот я теперь в святилище пойду! — объявил князь, встал и кивнул Зимобору: — Вы — со мной.
Хродлейв по пути во двор все подмигивал обоим товарищам и делал многозначительные, хотя и не слишком ясные, знаки бровями. Зимобор молчал, старался не подать вида, а сам с каждым мгновением приходил все в большее потрясение, понемногу осознавая, что все это может означать для него самого. Если она жива, действительно жива и вернется, его прежняя невеста, дочь Столпомира... Столпомир станет его тестем, и тогда возвращение в Смоленск будет делом нескольких недель. С такой поддержкой он легко одолеет и Избрану, и Буяра, и кого угодно.
Да, но ведь мать расторгла их обручение. Он уже ей не жених... От перстня невесты у него осталась только половина. Но половина же осталась! И даже если теперь для нее найдутся другие женихи, за ним, первым, кому отец ее обещал, останется преимущество...
Постой, а Дивина? Он ведь не только разорвал прежнее обручение, но обручился с тех пор с другой. И он по-прежнему помнил и любил Дивину, несмотря на прошедшие месяцы. У него редко когда выдавалось время о ней подумать, но ни одна девушка, ни в Полотеске, ни у варягов, даже сама прекрасная йомфру Альви, из-за любви к которой погиб Бранеслав, не могла и вполовину так увлечь и взволновать его, как девушка из городка, потерянного в порубежных лесах. Она ждала его — Дивина не могла обмануть, раз уж пообещала. И Зимобор знал, что непременно к ней вернется. Но... если у него будет возможность с помощью Столпомира занять смоленский престол, то лучше Дивине быть младшей женой смоленского князя, чем старшей — полотеского десятника.
А свой долг перед предками, начиная с князя Тверда, Зимобор видел в том, чтобы вернуться. Смерть Бранеслава только укрепила его решимость: он не хотел вот так же погибнуть где-то на чужбине и оставить свою землю сиротой. Он вернется. Но все семена, из которых растет наше настоящее и будущее, посеяны были в прошлом. И раз уж прошлое десятилетней давности неожиданно вернулось к нему, он должен был с ним разобраться и теперь жаждал разрешения этой загадки не меньше, пожалуй, чем сам князь Столпомир.
Святилище Велеса располагалось за пределами города, внутри горы над берегом Двины. Двор святилища, как широкое блюдо, нависал над обрывистым берегом реки, и отсюда разворачивался широкий вид на Дедово поле, где располагались сотни вытянутых курганов, больших и поменьше. Сейчас во дворе святилища было тихо и почти безлюдно. Оживленно здесь будет чуть позже, когда Полотеск начнет готовиться к праздникам окончания года. В первые дни серпеня, когда справляют праздники урожая, Велес похищает богиню Лелю и всю зиму держит ее в своем подземелье — тогда в святилище приводят самую красивую девушку, наряженную в уборы невесты, и оставляют там на ночь. В прежние времена «невеста Велеса» оставалась в святилище, не видя дневного света, до самой весны. А в совсем древние, как рассказывают, в дни окончания жатвы ее приносили в жертву, отсылая к Велесу на самом деле, и она не выходила из горы уже никогда...
Кмети остались на дворе, а князь прошел в храм и стал спускаться по широким неровным ступеням, вырубленным в камне, в глубь горы, через темноту. Идол бога с тремя лицами, обращенными в разные стороны — на Небо, Землю и Подземелье, — и посохом в руках ждал глубоко внизу, перед священным подземным озером, которому приносились жертвы. Где-то на дне озера и сейчас лежат кости прежних «невест» и их дорогие свадебные уборы...
Приношения Велесу обычно оставляли во внешней пещере, а сюда, в глубину, допускались только немногие и только иногда. Сам князь попадал сюда лишь два раза в год: осенью, когда приносил к подножию бога два священных снопа — Отец и Мать Урожая, и зимой в солнцеворот, когда в озеро сбрасывали жертвенного коня — именно князь должен был перерезать ему горло и окропить кровью все три лика подземного владыки.
Осторожно нашаривая ногами ступени, Столпомир спускался, придерживаясь за стену. Кому, как не владыке подземелий и повелителю всех умерших, знать, умерла ли княжна Звенимира или ее до сих пор нет в мрачных пределах? Несмотря на все свое мужество, князь Столпомир испытывал трепет. Семи лет как не бывало — ему отчетливо помнился тот день, когда девочка исчезла.
Все началось с того, что порубежный воевода прислал приглашение: его сыну исполнялось двенадцать лет, и мальчику пора было вручать меч, тем самым, принимая его в круг мужчин и воинов. Князь собрался в дорогу всей семьей, с женой и обоими детьми. Была середина лета, Перунов день. Пока мужчины были заняты своим, княгиня с дочерью и челядинками дошла собирать чернику. Все девушки и дети, казалось, были на виду, аукались, и голос молоденькой княжны исправно отвечал из-за ближайшего куста. Но когда собрались домой, ее не оказалось со всеми. Ее искали весь день и всю ночь до утра, обшарили каждый куст в лесу на целый дневной переход. Ее искали потом целый месяц, но не нашли ни единого следа. Князь и княгиня чуть ума не лишились, жаждали уже получить хотя бы косточки единственной дочери — но не нашли ничего. Княгиня была, казалось, тем более, убита горем, что заранее знала о нем.
— Это все она! — рыдала княгиня, жалуясь только мужу, когда никто не мог ее услышать. — Это все она, проклятая, которую не звали... Как сказала, так и сделала! Я знаю. Еще когда родился Бранеслав, я помню, я видела ее! Я помню...
...Сон это был или явь, но эту ночь княгиня запомнила навсегда. Дева Будущего была врагом ее детей, и через полтора года, когда у нее снова родился ребенок, она уже сама приказала поставить только два светильника. Но как неизбежны рождение, возмужание и смерть, так невозможно затворить дверь ни перед одной из трех Вещих Вил. Хочешь ты или не хочешь — их всегда будет три...
На широкой лавке рядом с ней лежала новорожденная девочка, крошечная девочка с темным пушком на головке и темно-голубыми глазами, завернутая в рубаху матери с нарядными охраняющими узорами. Княгиня старалась не заснуть, не пропустить приход трех вещих сестер, ждала их с трепетом и страхом. Уже зная, что от одной из них не приходится ожидать ничего хорошего, но, понимая, что изменить что-то не в ее силах.