Из поезда она вышла в нерешительности. У нее даже мелькнула мысль: "Быть может, не ходить к врачам?.
Так еще ничего не ясно, есть хоть какая-то надежда".
Она покачала головой, осудив себя за малодушие, и ускорила шаг. "Что-то меня ожидает... Что-то, что-то, что-то? Скорее бы. Неясность еще хуже. Это мучительно. .. А вдруг что-нибудь страшное?"
Она вновь придержала шаг.
- Ну мама же,-сказал Сережа.-Что ты то бе"
жишь, то останавливаешься?
- Прости, сынок.
А мысленно сказала другие слова: "Ты еще не знаешь, куда идешь, что тебя ожидает". Он не дал ей задуматься, начал задавать вопросы:
- Л эти люди зачем приехали? А -почему на дороге камень? А здесь много председателей? А потому что на машинах ездят.
В городской поликлинике Вера Михайловна показала направление. Им предложили раздеться и подождать доктора. В коридорчике было много ожидающих, тоже, как видно, приезжих. Они сидели робко и терпеливо, не сводя глаз с дверей врачебного кабинета. Городские были посмелее, совались прямо к врачу, заводили громкие разговоры, останавливали вопросами сестер. Напротив Веры Михайловны сидела бабушка, перетянутая платками, как матрос эпохи гражданской войны пулеметными лентами. Она, казалось, состояла вся из морщинок-руки в морщинах, лицо в морщинах, даже на кончике носа морщины. Она взглянула на Сережу, тотчас переместила морщинки, и они превратились в добрые лучики.
- И ты к дохтуру?
--Угу,-доверительно ответил Сережа.-У меня сердце стукает.
- Стукаит? А вот у меня не стукаит. Дай мне маненько твово стуку.
Сережа кивнул согласно и тут же покосился на мать.
Не видя возражений, он произнес:
- Возьмите. А как?
- А дохтур укажет. Он, ета, знает как.
Сережа наклонился к маминому уху, зашептал:
- Пусть доктор отдаст бабушке мой стук. Ладно?
Вера Михайловна погладила сына по мягким волосам, прижала к себе плотнее.
Приоткрылась дверь. Появилась сестра в белой косынке на такой высокой прическе, что было непонятно, как косынка держится на этакой башне.
- Прозорова с ребенком, проходите.
У Веры Михайловны екнуло сердце. Она тотчас забыла и о сестре, и о ее прическе, повернулась к бабушке, словно желая согласиться на предложенный ею обмен.
Но ничего не сказала, взяла Сережу за руку и пошла.
"Господи",-произнесла .она про себя. Никогда она не верила в бога и никогда не произносила этого слова, но тут подумала: "Господи, ну сделай так, чтобы все хорошо было, чтобы ничего страшного".
Их приняла крупная щскастая женщина. Она добродушно кивнула Вере Михайловне, улыбнулась глазами Сереже.
- Присаживайтесь. Слушаю.
Вера Михайловна уже имела некоторый опыт и рассказала ей так, как рассказывала Владимиру Васильевичу. Врачиха смотрела в упор, словно желала убедиться в точности ее слов, и ни разу не перебила. Когда Вера Михайловна кончила, она распорядилась:
- Разденьте мальчика. Здесь не холодно?
- Вроде нет.
- Ну-ка, иди сюда,-позвала врачиха, .-сосредоточив все внимание на Сереже.
Она долго слушала мальчика и пожимала плечами, точно удивлялась тому, что слышит.
- Подождите,-наконец произнесла она.-Накиньте что-нибудь,-и вышла из кабинета.
Она вернулась через несколько минут с маленьким мужчиной в больших очках. Вера Михайловна не запомнила его лица, лишь заметила залысины на высоком лбу. Она смотрела на то, что они проделывают с Сережей, вернее на выражение их лиц, стараясь по ним угадать, насколько серьезна болезнь сына. Врачи не обращали на нее внимания. Они занимались мальчиком, выстукивали его и выслушивали, крутили из стороны в сторону, просили дышать или не дышать, иногда перебрасывались короткими малопонятными фразами:
- Комбинированный.
- Врожденный.
- Баталлов.
- Систолический.
- А в пятой точке?
Затем они переглянулись между собой, и врачиха снова предложила:
- Накиньте что-нибудь.
А очкастый ушел.
Через некоторое время он появился с седой маленькой женщиной. Халат на ней был накрахмаленный, и шапочка накрахмалена. Она напомнила Вере Михайловне школьницу-выпускницу перед первым экзаменом, особенно со спины, когда не видно было седых прядок, выглядывающих из-под шапочки.
Врачи втроем начали выслушивать мальчика. Только теперь, как почувствовала Вера Михайловна, они не обращали внимания не только на нее, но и на Сережу. Их увлек случай, болезнь, а сам мальчик был лишь иллюстрацией, экспонатом, заслуживающим внимания.
"Да нет, что я",-устыдила себя Вера Михайловна и снова стала следить за лицами врачей. Но на них была лишь профессиональная замкнутость да разве что все та же заинтересованность случаем. Опять повторялись слова "врожденный", "комбинированный" и новое странное слово - "фалло".
- Хотя бы рентген, кровь, ЭК.Г,- распорядилась маленькая женщина.
Крупная врачиха послушно кивнула и записала что^ то на бумажке. Мужчина и маленькая женщина, ушли.
а щекастая опять -взялась за ручку, проговорив между прочим:
- Оденьте.
Пальцы у Веры Михайловны дрожали, и она старалась, чтобы Сережа не заметил этой дрожи.
- Ну вот,-произнесла врачиха, закончив писани"У--Пройдете на анализы, а завтра и решим. У вас есть где переночевать?
- Есть адрес.
- Я машину попробую организовать. Вас подбросят по адресу.
"Спасибо", - мысленно поблагодарила Вера Михайловна и, подумав, почему же она не сказала громко, повторила про себя: "Спасибо".
Фронтового друга директора школы звали Орест Георгиевич. Жил он на Базарной улице, в потемневшем домике с двумя тополями по бокам. Когда машина с красным крестом на кузове остановилась напротив старых ворот, с крыльца сбежала .грузная женщина, а в соседнем доме раскрылось окошко.
- Не пугайтесь, - успокоила Вера Михайловна женщину, - это нас просто подвезли к вам.
Женщина прерывисто вздохнула, покачала головой и улыбнулась приветливо.
- Орест Георгиевич!-позвала она все еще дрожащим от волнения голосом и пригласила:-Проходите, что же вы?
На крыльце уже стоял Орест Георгиевич. Даже издали по прямой осанке можно было признать в нем человека, долго служившего в армии. Бросалась в глаза круглая голова, покрытая коротенькими седыми волосами. Она почему-то напомнила Вере Михайловне поле после жатвы с аккуратно срезанной стерней. Она удивилась этому пришедшему вдруг сравнению и тому, что оно пришло именно сейчас ей в голову, и неуверенно шагнула навстречу хозяину дома.
- Шире шаг,-резким голосом произнес Орест Георгиевич. - Ну-ка, молодой человек, как солдаты ходят?
Сережа неожиданно вытянул ножку и широко шагнул, будто лужу переступил.
Взрослые засмеялись. Смех разрядил обстановку.
- Шершиев, - представился Орест Георгиевич и подал Вере Михайловне жесткую руку.
Она легко пожала ее и стала извиняться:
- Напугала вас. А нас прямо из больницы подбросили. Машину дали.
Орест Георгиевич сделал рукою жест, означающий "добро пожаловать", и одновременно приказал грузной женщине:
- Позаботься насчет довольствия.
- Что вы,-начала было отказываться Вера Михайловна.-У нас |Вот...
- Разговорчики,-шутливо прервал Орест Георгиевич.
Как-то незаметно Вера Михайловна почувствовала себя свободно, будто встретилась со старыми знакомыми. Она быстро привыкла к внешней резкости хозяина и доброй улыбке хозяйки. И Сережа нисколько не смущался. Это было для нее открытием. И в поезде, и в больнице, и здесь Сережа держался легко, только, как всегда, не смеялся, и все говорили ей: "Какой у вас серьезный ребенок". И сейчас хозяйка сказала:
- Уж больно ты, Сереженька, серьезный.
- Мы ведь после дороги. Устали,- сказала Вера Михайловна еще и для того, чтобы не заводить сейчас тяжелого для нее разговора о болезни сына.
Их быстренько определили в комнате на диване, закрыли двери и затихли, ушли во двор.
Сережа, утомленный долгой дорогой и долгим осмотром, почти тотчас уснул. А Вера Михайловна лежала с открытыми глазами, стараясь не шевельнуться, косясь на угол комнаты, где маленький паучок ловко вил свою паутинку. Она ощутила на губах солоноватый вкус и лишь тогда поняла, что плачет.
"Что же это?-думала она.-За что мне такое?"
Теперь уже у нее никаких сомнений не было: Сережа болен. И болен тяжело. Не напрасно врачи так старательно слушали и крутили его. Не напрасно они собрались втроем.
Она стала вспоминать консилиум, врачей, их отрешенные лица. Да, да, это не совсем обычное заболевание, иначе они не возились бы с Сережей столько времени.
Она припоминала слова, что они произносили,- "врожденный", "комбинированный", "фалло". Два первых она еще как-то понимала, но что такое "фалло"?
Неизвестное слово вызывало у нее настороженность и страх. Быть может, то, что заключено в этом непонятном слове, и таило особую опасность.
Вера Михайловна почувствовала, что внутри у неевсе дрожит и она еле сдерживает эту дрожь, боясь разбудить сына.
"И как я не спросила? Конечно, это что-то необычное, иначе они не приглашали бы седую докторшу".
Тут она вспомнила о Сидоре Петровиче, стареньком докторе, к-" которому когда-то, когда еще не было ребенка, обращалась за советом. Она осторожно встала, оделась и вышла из дому.
Хозяев Вера Михайловна застала в садике, спросила о Сидоре Петровиче и очень обрадовалась, когда узнала, что он еще жив, хотя уже давно на пенсии.
- Это на Баррикадной. Недалеко. Ориентиры...- начал было объяснять Орест Георгиевич.
- Найду,-прервала Вера Михайловна.-Я знаю город. Я здесь училась.
Дождавшись, когда проснется Сережа, она произнесла так, чтобы не напугать ребенка:
- Давай-ка вставай. Мы сходим к одному дедушке.
Я тебе помогу одеться.
Она почувствовала под рукой его вялую кожу и стук сердечка. Ей показалось, что оно стучится прямо ей в ладошку, как у пойманного воробушка.
К счастью, они застали Сидора Петровича дома. Он безотказно их принял.
- Ага, ага!-воскликнул он, едва Вера Михаиловна напомнила ему о своем давнишнем посещении.
Голос у него был еще более жиденький, чем тогда, а пос он морщил по-прежнему, словно приглашал и Веру Михайловну и Сережу улыбнуться вместе с ним.
Он долго слушал Сережу прямо ухом. Оно было покрыто седыми волосками, которые, видимо, щекотали кожу мальчика, потому что Сережа временами вздрагивал и отстранялся от доктора.
Сидор Петрович в последний раз наморщил нос и кивнул Вере Михайловне, чтобы она одевала ребенка потом вздохнул и произнес сокрушенно:
- Война... Ее последствия.
- А что такое "фалло"?-спросила Вера Михайловна упавшим голосом,
- Фалло? Это тетрада такая. Ага, ага. Несколько пороков вместе.
Он покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием. Вера Михайловна подумала: "А раньше он умел сдерживать свои чувства". Перед глазами снова промелькнули отрешенные лица сегодняшних врачей. "Это у них профессиональное и вырабатывается годами. А он уже, отвык или расслабился". Она удивилась своим мыслям: "О чем это я?! Да разве об этом надо? Ведь у Сережи, у моего сына, оказывается, несколько пороков".
Она хотела спросить, насколько это опасно, да не смогла. Сама испугалась своего вопроса.
Вера Михайловна не спала всю ночь. Просто лежала с закрытыми глазами, стараясь не разбудить спящего рядом сына. Тело у нее занемело, и внутри все тоже занемело.
Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.
"Что же теперь? Что же теперь?"-повторяла она без конца и не находила ответа.
Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно... Тут она обрывала себя: "Нет, нет. Я должна... Что я должна?" Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.
Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?
И что делать?
"Точно так, наверное,-думала она,-чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут... Тут еще хуже. Если бы меня, а то его..."
Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: "Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного... Нет, нет. Этого не может; не должно быть".
Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: "врожденный", "комбинированный", "фалло". Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.
Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.
"Война...-вспомнила она его слова.-Неужели через столько лет? Неужели не только мы - дети войны, но и наши дети?"
Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.
В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.
Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.
- Ет куды ж ты пошастала?
- К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.
Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: "Неизвестно", "Не числится", "Помочь не можем". Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: "Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской ыогиле на Пискаревском р;ладбище Ленинграда".
"Неужели и сейчас безнадежно?" - прошептала Вера Михайловна и замерла, испугавшись своего шепота.
Утром она с трудом поднялась. Несколько минут не могла сдвинуться с места. Потом стала энергично массировать мышцы и с удовлетворением ощутила, как они наполняются силой. "Я должна быть сильной, я должна",-внушала она себе.
За утренним чаем хозяйка спросила:
- Что Сидор Петрович?..
Орест Георгиевич бросил на нее строгий взгляд, и она замолкла, виновато улыбнулась.
Вера Михайловна сделала вид, что не заметила этого взгляда, произнесла как можно спокойнее:
- Еще неясно. Вот за анализами пойдем.
В душе она была благодарна этим по существу чужим, но таким чутким людям, которые, видимо, понимали ее состояние и сочувствовали ей.
- Может, вам из деревни что нужно? - спросила Вера Михайловна.
- Все есть, - отмахнулся Орест Георгиевич. - Вот директору вашему поклон передайте.
Несмотря на протесты Веры Михайловны, он. пошел провожать их до больницы, нес ее сумку и подбадривал Сережу:
- Шире шаг-! Не отставай, солдатик!
Вера Михайловна шла с неохотой. Ведь результаты анализов-это минус надежда. Она и без них уже все знала.
Орест Георгиевич оказался кстати. Вера Михайловна, пользуясь его присутствием, не стала сдавать пальто на вешалку, сняла и уложила его на сумку. Орест Георгиевич и Сережа, остались внизу, а она одна поднялась наверх, туда, где находились кабинеты врачей.
Она рассчитывала возвратиться скоро. Однако ее задержали, попросили пройти к главному врачу.
Главный врач, та самая маленькая седая женщина, со спины напоминающая школьницу-выпускницу, приняла ее радушно, усадила рядом с собой в кресло и все медлила с разговором, как бы прикидывая, с чего начать.
- Как у вас самой со здоровьем?-спросила она.
- Нормально,-ответила Вера Михайловна.
- Тогда наберитесь мужества. Приготовьтесь к самому худшему. Быть может, его и не будет или случится оно не так скоро, но вы приготовьтесь.
- Что у него? - спросила Вера Михайловна и не узнала своего голоса.
- Комбинированный порок -сердца. Врожденный. То есть несколько пороков.
- Это я понимаю,-вставила Вера Михайловна, желая услышать не то, что ей уже известно, а то, чего она еще не знает.
- На сто процентов мы решить не можем, - продолжала главный врач тем ровным, сдержанным тоном, какой вырабатывается у врачей за долгие годы службы.- Его нужно в клинику, в область. Там решат окончательно. А в наших условиях это невозможно.
- Что такое "фалло"? - произнес кто-то другой голосом Веры Михайловны.
Главный врач снова помедлила, будто прикинула, стоит ли отвечать на этот вопрос.
- Это тетрада, то есть четыре порока.
- Сразу?
- Да, сразу. Случай редкий. Его обязательно возьмут в клинику.
- Случай? - спросила Вера Михайловна, потому что в душе не могла смириться с тем, что о ее сыне говорят не как о человеке, а как о каком-то, пусть редком, случае.
- Ну, это наше профессиональное, - сказала главный врач.-Если это действительно Фалло, то прогноз плохой. Обычно они погибают рано.
- Когда?
- В подростковом возрасте... Но это, повторяю, еще неопределенно. Вот в клинике вам скажут точно.
Вера Михайловна опять почувствовала, как все в ней занемело и вся она будто оцепенела в этом черном потертом кресле.
- Адрес ваш есть. Мы сами договоримся с клиникой и известим вас о сроке.
Вера Михайловна с трудом встала, вышла из кабинета. Ноги у нее подкашивались, и она, спускаясь по лестнице, крепко держалась за перила. Но как только увидела сына, его взрослые глаза, тотчас вся внутренне напряглась, выпрямилась и подошла к нему уверенным шагом.
Орест Георгиевич посмотрел на нее вопросительно, и она произнесла:
- Еще неясно. Нужно в область, в клинику ехать.
Хотя теперь эти слова были сплошным обманом, она
сказала себе: "Так и надо. Так и надо".
Орест Георгиевич проводил их до вокзала, посадил
на поезд и, уже когда вагон дрогнул, произнес своим
резким военным голосом:
- Верьте в хорошее. Верьте.
Позже, в дороге, вспоминая его слова, Вера Михайловна поняла, что он обо всем догадался, по не расспрашивал, не терзал ее душу. Спасибо!
Мотоцикл с коляской был виден издали. Он стоял у березы за коричневым станционным домом. А Никиты не было. Веру Михайловну это никак не тронуло, просто она отметила для себя, что мужа нет.
Поезд сбавлял ход. Медленно проплывали знакомые привокзальные постройки. Все тот же дежурный в красной фуражке стоял на платформе. И ворот у него был все так же подогнут с одной стороны.
"Только мы. Только мы", - подумала Вера Михайловна и никак не продолжила своей мысли, потому что находилась в состоянии отрешенности, как будто то, что произошло в городе, те слова, что она услышала от главного врача, контузили ее и лишили внутреннего слуха, ощущения реальности всего, что происходило вокруг нее. Все знакомо и в то же время незнакомо. Она чувствовала себя бесконечно одинокой. Она и Сережа. Все, что касалось сына, она выполняла: поила, кормила его дорогой, сказки рассказывала. И сейчас вывела в тамбур, как только проводница сообщила ей: "Ваша станция".
Поезд остановился. Вера Михаиловна шагнула на ступеньку, и тотчас ее подхватили сильные руки Никиты. Тут же он принял из рук проводницы Сережу и несколько шагов сделал с ними на руках. Потом поцеловал и не выдержал, спросил:
- Ну, как?
- Еще ничего не ясно,--повторила Вера Михайловна свою заученную фразу и, чтобы успокоить его, добавила:-Дома расскажу.
Всю дорогу они молчали. Никита уловил ее настроение и больше не задавал вопросов. А она снова вошла в то состояние отрешенности, в котором находилась с момента выхода от главного врача, вернее сказать, после ее слов. Она ехала как по чужой земле, все видела, все узнавала и ничего не замечала, словно не видела ничего.
К их удивлению, всю дорогу говорил Сережа. Он был настолько переполнен впечатлениями, что не мог молчать:
- А там дома во-о какие. До неба. А на станции народу во-о сколько. А вагонов знаешь сколько? На всех хватит.
Лишь один раз он отвлекся от городских впечатлений, задрал головенку и спросил;.
- А луна почему? Ведь день уже.
Из-за лесочка выглянул знакомый пригорок-родные Выселки.
"Там наш дом,-подумала Вера Михайловна.-Там мы будем, жить и ожидать, когда же это произойдет".
Ей вдруг захотелось остановить машину, попросить Никиту не ехать туда, свернуть в сторону, умчать их в другое место, где не будет терзаний и страшных дней ожидания конца, развязки, гибели Сереженьки. Она.
уже потянулась к мужу, но вовремя остановилась, понимая, что от неизбежного не уйдешь. Никуда не уйдешь и не-спрячешься.
И Марье Денисовне юна сказала:
- Еще не все ясно. Надо в область ехать. В клинику.
- Да чо же это тако?
- Надо, бабуля. Для него же.
- Это-то да. Это-то да.
Бабушка занялась Сережей, а Вера Михайловна прошла в свою комнату и, как была, не раздеваясь, села у окна. За окном покачивались голые ветки акаций.
И почему-то эти потемневшие ветви навеяли на нее такую грусть, что на глаза выступили слезы.
Никита еще при первом взгляде на жену там, на станции, понял, какое у нее настроение, и не заводил разговора. И сейчас он ничего не сказал, только положил свою тяжелую руку на ее плечо. Так они и сидели молча, слушая, как Сережа разговаривал с бабушкой:
- Она думала, я не вижу, а я подглядывал.
- Ай, да чо же это ты так?
- А потому что маму маленькая докторша обидела, Она после нее плакала.
Вера Михайловна снова представила сосредоточенные лица врачей и будто услышала их слова. Ей сделалось душно в комнате.
- Идем погуляем.
- Так устала же?
- Идем.
Они подошли к озеру, к тем березам, у которых мйо-.
го раз сидели в молодости, в годы своей влюбленности.
Короткий осенний день кончался. На-воде играли угасающие краски. Мелкие кудрявые облака проплывали по небу и отражались в озере, напоминая улетающих белых лебедей.
- Около нашего детского дома было точно такое же озеро,-заговорила Вера Михайловна.
- Ты рассказывала, - отозвался Никита.
- Когда я тосковала по маме, то уходила туда, подходила к воде и тихонько звала: "Мамочка, где ты? Мамочка, отзовись".
Она вдруг всхлипнула протяжно, будто вскрикнула, уронила голову на грудь Никиты и зарыдала.
- Плохо, Никитушка!-произносила она сквозь слезы. - Плохо. Недолго жить нашему сыночку. У него врожденный порок сердца. Не один, а много.
Он гладил ее осторожно, и пальцы у него дрожали.
Когда Вера Михайловна затихла, они медленно пошли домой. За всю дорогу больше не-проронили ни слова. У самого дома Вера Михайловна попросила:
- Только бабуле не говори, ладно? Пока не надо.
И никому не говори. Пока это наша тайна. Наша тайна, - повторила она шепотом.
Марья Денисовна и сама догадывалась: что-то не так. Изменилась невестка после поездки в город. Очень изменилась. И на вид постарела. И потише стала. Говорит, будто кого-то разбудить боится. И на сына глядит так, словно у нее собираются отнять его. Все приметила Марья Денисовна, но ни о чем не сказала ни внуку, ни внучке, ни соседям. А на все их вопросы отвечала словами Веры Михайловны: "Еще, мол, не все выяснено.
В большой город ехать надо. Вызов.будет".
Но и родные, и соседи тоже не первый день жили на свете. Они сразу приметили перемены в настроении и Веры Михайловны, и Марьи Денисовны. И тоже ответили на них по-своему: не лезли с расспросами, не высказывали предположений, не совались лишний раз в дом, а войдя, старались говорить вполголоса, точно за стенкой лежал больной человек.
Лишь бабка Анисья рубила по-старому, все цеплялась к Марье Денисовне с вопросами:
- Съездили-то чо? Не ясно-то чо? Ехать-то чо?
Марья Денисовна всякий раз выходила с ней на крыльцо,а там говорила:
- Из ума вышло. Молоко Сергуньке кипит. .
Или что-нибудь в этом роде.
Сама Вера Михайловна понимала, что ждать нечего.
Все определилось, и предстоящая поездка - лишь еще одно подтверждение тяжкой болезни сына. Но иногда она думала: "А вдруг не подтвердится? А вдруг не так тяжело? Ведь сказала же главврач: "Не на сто процентов". Эта слабенькая надежда была соломинкой, за которую она еще держалась, которая помогала ей держаться.
Вера Михайловна ходила на работу, выполняла то, что обязана была выполнять, старалась не показать ни товарищам, ни ученикам, что творится у нее на душе.
И они вроде бы не замечали этого. И в то же время все видели, что она резко изменилась, подурнела, постарела, но молчали об этом. И учителя и ученики молчали.
На уроках Веры Михайловны теперь было необычно тихо. Гришке Дугину, попробовавшему шуметь, устроили "темную".
Лишь Софья Романовна не посчитала нужным сдерживаться и в первый же день после возвращения Веры
Михайловны пз города, встретив ее в коридоре, воскликнула:
- Ой-ой-ой! Что это с вами? Вы же вернулись старухой!
--Просто очень устала,-отговорилась Вера Михайловна и ушла от разговора.
Ее приглашал к себе директор, участливо выспрашивал, и был момент, когда она еле сдержалась, чтобы не расплакаться и не выдать себя. Но у него были такие глаза, добрые и грустные, что она взяла себя в руки, даже улыбнулась ему:
- Еще в клинику надо. Жду вызова... Л от Ореста Георгиевича вам огромный привет... Славный' он человек. .. И от меня большое спасибо.
- Ну это, это...-директор замотал головой и по привычке погладил ее ладошкой.
Из школы Вера Михайловна уходила пораньше, но не спешила, как прежде, увидеть сына. Нет, она не разлюбила его. Ей он стал еще дороже и бйнже, но видеть его большие взрослые глаза ей было теперь особенно тяжело. Вере Михайловне казалось, что сын догадывается о своей коварной болезни и будто понимает, что она, мать, скрывает от него эту опасность. Теперь она старалась не смотреть в его глаза, отводила взгляд в сторону.
Так еще ничего не ясно, есть хоть какая-то надежда".
Она покачала головой, осудив себя за малодушие, и ускорила шаг. "Что-то меня ожидает... Что-то, что-то, что-то? Скорее бы. Неясность еще хуже. Это мучительно. .. А вдруг что-нибудь страшное?"
Она вновь придержала шаг.
- Ну мама же,-сказал Сережа.-Что ты то бе"
жишь, то останавливаешься?
- Прости, сынок.
А мысленно сказала другие слова: "Ты еще не знаешь, куда идешь, что тебя ожидает". Он не дал ей задуматься, начал задавать вопросы:
- Л эти люди зачем приехали? А -почему на дороге камень? А здесь много председателей? А потому что на машинах ездят.
В городской поликлинике Вера Михайловна показала направление. Им предложили раздеться и подождать доктора. В коридорчике было много ожидающих, тоже, как видно, приезжих. Они сидели робко и терпеливо, не сводя глаз с дверей врачебного кабинета. Городские были посмелее, совались прямо к врачу, заводили громкие разговоры, останавливали вопросами сестер. Напротив Веры Михайловны сидела бабушка, перетянутая платками, как матрос эпохи гражданской войны пулеметными лентами. Она, казалось, состояла вся из морщинок-руки в морщинах, лицо в морщинах, даже на кончике носа морщины. Она взглянула на Сережу, тотчас переместила морщинки, и они превратились в добрые лучики.
- И ты к дохтуру?
--Угу,-доверительно ответил Сережа.-У меня сердце стукает.
- Стукаит? А вот у меня не стукаит. Дай мне маненько твово стуку.
Сережа кивнул согласно и тут же покосился на мать.
Не видя возражений, он произнес:
- Возьмите. А как?
- А дохтур укажет. Он, ета, знает как.
Сережа наклонился к маминому уху, зашептал:
- Пусть доктор отдаст бабушке мой стук. Ладно?
Вера Михайловна погладила сына по мягким волосам, прижала к себе плотнее.
Приоткрылась дверь. Появилась сестра в белой косынке на такой высокой прическе, что было непонятно, как косынка держится на этакой башне.
- Прозорова с ребенком, проходите.
У Веры Михайловны екнуло сердце. Она тотчас забыла и о сестре, и о ее прическе, повернулась к бабушке, словно желая согласиться на предложенный ею обмен.
Но ничего не сказала, взяла Сережу за руку и пошла.
"Господи",-произнесла .она про себя. Никогда она не верила в бога и никогда не произносила этого слова, но тут подумала: "Господи, ну сделай так, чтобы все хорошо было, чтобы ничего страшного".
Их приняла крупная щскастая женщина. Она добродушно кивнула Вере Михайловне, улыбнулась глазами Сереже.
- Присаживайтесь. Слушаю.
Вера Михайловна уже имела некоторый опыт и рассказала ей так, как рассказывала Владимиру Васильевичу. Врачиха смотрела в упор, словно желала убедиться в точности ее слов, и ни разу не перебила. Когда Вера Михайловна кончила, она распорядилась:
- Разденьте мальчика. Здесь не холодно?
- Вроде нет.
- Ну-ка, иди сюда,-позвала врачиха, .-сосредоточив все внимание на Сереже.
Она долго слушала мальчика и пожимала плечами, точно удивлялась тому, что слышит.
- Подождите,-наконец произнесла она.-Накиньте что-нибудь,-и вышла из кабинета.
Она вернулась через несколько минут с маленьким мужчиной в больших очках. Вера Михайловна не запомнила его лица, лишь заметила залысины на высоком лбу. Она смотрела на то, что они проделывают с Сережей, вернее на выражение их лиц, стараясь по ним угадать, насколько серьезна болезнь сына. Врачи не обращали на нее внимания. Они занимались мальчиком, выстукивали его и выслушивали, крутили из стороны в сторону, просили дышать или не дышать, иногда перебрасывались короткими малопонятными фразами:
- Комбинированный.
- Врожденный.
- Баталлов.
- Систолический.
- А в пятой точке?
Затем они переглянулись между собой, и врачиха снова предложила:
- Накиньте что-нибудь.
А очкастый ушел.
Через некоторое время он появился с седой маленькой женщиной. Халат на ней был накрахмаленный, и шапочка накрахмалена. Она напомнила Вере Михайловне школьницу-выпускницу перед первым экзаменом, особенно со спины, когда не видно было седых прядок, выглядывающих из-под шапочки.
Врачи втроем начали выслушивать мальчика. Только теперь, как почувствовала Вера Михайловна, они не обращали внимания не только на нее, но и на Сережу. Их увлек случай, болезнь, а сам мальчик был лишь иллюстрацией, экспонатом, заслуживающим внимания.
"Да нет, что я",-устыдила себя Вера Михайловна и снова стала следить за лицами врачей. Но на них была лишь профессиональная замкнутость да разве что все та же заинтересованность случаем. Опять повторялись слова "врожденный", "комбинированный" и новое странное слово - "фалло".
- Хотя бы рентген, кровь, ЭК.Г,- распорядилась маленькая женщина.
Крупная врачиха послушно кивнула и записала что^ то на бумажке. Мужчина и маленькая женщина, ушли.
а щекастая опять -взялась за ручку, проговорив между прочим:
- Оденьте.
Пальцы у Веры Михайловны дрожали, и она старалась, чтобы Сережа не заметил этой дрожи.
- Ну вот,-произнесла врачиха, закончив писани"У--Пройдете на анализы, а завтра и решим. У вас есть где переночевать?
- Есть адрес.
- Я машину попробую организовать. Вас подбросят по адресу.
"Спасибо", - мысленно поблагодарила Вера Михайловна и, подумав, почему же она не сказала громко, повторила про себя: "Спасибо".
Фронтового друга директора школы звали Орест Георгиевич. Жил он на Базарной улице, в потемневшем домике с двумя тополями по бокам. Когда машина с красным крестом на кузове остановилась напротив старых ворот, с крыльца сбежала .грузная женщина, а в соседнем доме раскрылось окошко.
- Не пугайтесь, - успокоила Вера Михайловна женщину, - это нас просто подвезли к вам.
Женщина прерывисто вздохнула, покачала головой и улыбнулась приветливо.
- Орест Георгиевич!-позвала она все еще дрожащим от волнения голосом и пригласила:-Проходите, что же вы?
На крыльце уже стоял Орест Георгиевич. Даже издали по прямой осанке можно было признать в нем человека, долго служившего в армии. Бросалась в глаза круглая голова, покрытая коротенькими седыми волосами. Она почему-то напомнила Вере Михайловне поле после жатвы с аккуратно срезанной стерней. Она удивилась этому пришедшему вдруг сравнению и тому, что оно пришло именно сейчас ей в голову, и неуверенно шагнула навстречу хозяину дома.
- Шире шаг,-резким голосом произнес Орест Георгиевич. - Ну-ка, молодой человек, как солдаты ходят?
Сережа неожиданно вытянул ножку и широко шагнул, будто лужу переступил.
Взрослые засмеялись. Смех разрядил обстановку.
- Шершиев, - представился Орест Георгиевич и подал Вере Михайловне жесткую руку.
Она легко пожала ее и стала извиняться:
- Напугала вас. А нас прямо из больницы подбросили. Машину дали.
Орест Георгиевич сделал рукою жест, означающий "добро пожаловать", и одновременно приказал грузной женщине:
- Позаботься насчет довольствия.
- Что вы,-начала было отказываться Вера Михайловна.-У нас |Вот...
- Разговорчики,-шутливо прервал Орест Георгиевич.
Как-то незаметно Вера Михайловна почувствовала себя свободно, будто встретилась со старыми знакомыми. Она быстро привыкла к внешней резкости хозяина и доброй улыбке хозяйки. И Сережа нисколько не смущался. Это было для нее открытием. И в поезде, и в больнице, и здесь Сережа держался легко, только, как всегда, не смеялся, и все говорили ей: "Какой у вас серьезный ребенок". И сейчас хозяйка сказала:
- Уж больно ты, Сереженька, серьезный.
- Мы ведь после дороги. Устали,- сказала Вера Михайловна еще и для того, чтобы не заводить сейчас тяжелого для нее разговора о болезни сына.
Их быстренько определили в комнате на диване, закрыли двери и затихли, ушли во двор.
Сережа, утомленный долгой дорогой и долгим осмотром, почти тотчас уснул. А Вера Михайловна лежала с открытыми глазами, стараясь не шевельнуться, косясь на угол комнаты, где маленький паучок ловко вил свою паутинку. Она ощутила на губах солоноватый вкус и лишь тогда поняла, что плачет.
"Что же это?-думала она.-За что мне такое?"
Теперь уже у нее никаких сомнений не было: Сережа болен. И болен тяжело. Не напрасно врачи так старательно слушали и крутили его. Не напрасно они собрались втроем.
Она стала вспоминать консилиум, врачей, их отрешенные лица. Да, да, это не совсем обычное заболевание, иначе они не возились бы с Сережей столько времени.
Она припоминала слова, что они произносили,- "врожденный", "комбинированный", "фалло". Два первых она еще как-то понимала, но что такое "фалло"?
Неизвестное слово вызывало у нее настороженность и страх. Быть может, то, что заключено в этом непонятном слове, и таило особую опасность.
Вера Михайловна почувствовала, что внутри у неевсе дрожит и она еле сдерживает эту дрожь, боясь разбудить сына.
"И как я не спросила? Конечно, это что-то необычное, иначе они не приглашали бы седую докторшу".
Тут она вспомнила о Сидоре Петровиче, стареньком докторе, к-" которому когда-то, когда еще не было ребенка, обращалась за советом. Она осторожно встала, оделась и вышла из дому.
Хозяев Вера Михайловна застала в садике, спросила о Сидоре Петровиче и очень обрадовалась, когда узнала, что он еще жив, хотя уже давно на пенсии.
- Это на Баррикадной. Недалеко. Ориентиры...- начал было объяснять Орест Георгиевич.
- Найду,-прервала Вера Михайловна.-Я знаю город. Я здесь училась.
Дождавшись, когда проснется Сережа, она произнесла так, чтобы не напугать ребенка:
- Давай-ка вставай. Мы сходим к одному дедушке.
Я тебе помогу одеться.
Она почувствовала под рукой его вялую кожу и стук сердечка. Ей показалось, что оно стучится прямо ей в ладошку, как у пойманного воробушка.
К счастью, они застали Сидора Петровича дома. Он безотказно их принял.
- Ага, ага!-воскликнул он, едва Вера Михаиловна напомнила ему о своем давнишнем посещении.
Голос у него был еще более жиденький, чем тогда, а пос он морщил по-прежнему, словно приглашал и Веру Михайловну и Сережу улыбнуться вместе с ним.
Он долго слушал Сережу прямо ухом. Оно было покрыто седыми волосками, которые, видимо, щекотали кожу мальчика, потому что Сережа временами вздрагивал и отстранялся от доктора.
Сидор Петрович в последний раз наморщил нос и кивнул Вере Михайловне, чтобы она одевала ребенка потом вздохнул и произнес сокрушенно:
- Война... Ее последствия.
- А что такое "фалло"?-спросила Вера Михайловна упавшим голосом,
- Фалло? Это тетрада такая. Ага, ага. Несколько пороков вместе.
Он покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием. Вера Михайловна подумала: "А раньше он умел сдерживать свои чувства". Перед глазами снова промелькнули отрешенные лица сегодняшних врачей. "Это у них профессиональное и вырабатывается годами. А он уже, отвык или расслабился". Она удивилась своим мыслям: "О чем это я?! Да разве об этом надо? Ведь у Сережи, у моего сына, оказывается, несколько пороков".
Она хотела спросить, насколько это опасно, да не смогла. Сама испугалась своего вопроса.
Вера Михайловна не спала всю ночь. Просто лежала с закрытыми глазами, стараясь не разбудить спящего рядом сына. Тело у нее занемело, и внутри все тоже занемело.
Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.
"Что же теперь? Что же теперь?"-повторяла она без конца и не находила ответа.
Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно... Тут она обрывала себя: "Нет, нет. Я должна... Что я должна?" Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.
Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?
И что делать?
"Точно так, наверное,-думала она,-чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут... Тут еще хуже. Если бы меня, а то его..."
Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: "Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного... Нет, нет. Этого не может; не должно быть".
Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: "врожденный", "комбинированный", "фалло". Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.
Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.
"Война...-вспомнила она его слова.-Неужели через столько лет? Неужели не только мы - дети войны, но и наши дети?"
Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.
В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.
Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.
- Ет куды ж ты пошастала?
- К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.
Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: "Неизвестно", "Не числится", "Помочь не можем". Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: "Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской ыогиле на Пискаревском р;ладбище Ленинграда".
"Неужели и сейчас безнадежно?" - прошептала Вера Михайловна и замерла, испугавшись своего шепота.
Утром она с трудом поднялась. Несколько минут не могла сдвинуться с места. Потом стала энергично массировать мышцы и с удовлетворением ощутила, как они наполняются силой. "Я должна быть сильной, я должна",-внушала она себе.
За утренним чаем хозяйка спросила:
- Что Сидор Петрович?..
Орест Георгиевич бросил на нее строгий взгляд, и она замолкла, виновато улыбнулась.
Вера Михайловна сделала вид, что не заметила этого взгляда, произнесла как можно спокойнее:
- Еще неясно. Вот за анализами пойдем.
В душе она была благодарна этим по существу чужим, но таким чутким людям, которые, видимо, понимали ее состояние и сочувствовали ей.
- Может, вам из деревни что нужно? - спросила Вера Михайловна.
- Все есть, - отмахнулся Орест Георгиевич. - Вот директору вашему поклон передайте.
Несмотря на протесты Веры Михайловны, он. пошел провожать их до больницы, нес ее сумку и подбадривал Сережу:
- Шире шаг-! Не отставай, солдатик!
Вера Михайловна шла с неохотой. Ведь результаты анализов-это минус надежда. Она и без них уже все знала.
Орест Георгиевич оказался кстати. Вера Михайловна, пользуясь его присутствием, не стала сдавать пальто на вешалку, сняла и уложила его на сумку. Орест Георгиевич и Сережа, остались внизу, а она одна поднялась наверх, туда, где находились кабинеты врачей.
Она рассчитывала возвратиться скоро. Однако ее задержали, попросили пройти к главному врачу.
Главный врач, та самая маленькая седая женщина, со спины напоминающая школьницу-выпускницу, приняла ее радушно, усадила рядом с собой в кресло и все медлила с разговором, как бы прикидывая, с чего начать.
- Как у вас самой со здоровьем?-спросила она.
- Нормально,-ответила Вера Михайловна.
- Тогда наберитесь мужества. Приготовьтесь к самому худшему. Быть может, его и не будет или случится оно не так скоро, но вы приготовьтесь.
- Что у него? - спросила Вера Михайловна и не узнала своего голоса.
- Комбинированный порок -сердца. Врожденный. То есть несколько пороков.
- Это я понимаю,-вставила Вера Михайловна, желая услышать не то, что ей уже известно, а то, чего она еще не знает.
- На сто процентов мы решить не можем, - продолжала главный врач тем ровным, сдержанным тоном, какой вырабатывается у врачей за долгие годы службы.- Его нужно в клинику, в область. Там решат окончательно. А в наших условиях это невозможно.
- Что такое "фалло"? - произнес кто-то другой голосом Веры Михайловны.
Главный врач снова помедлила, будто прикинула, стоит ли отвечать на этот вопрос.
- Это тетрада, то есть четыре порока.
- Сразу?
- Да, сразу. Случай редкий. Его обязательно возьмут в клинику.
- Случай? - спросила Вера Михайловна, потому что в душе не могла смириться с тем, что о ее сыне говорят не как о человеке, а как о каком-то, пусть редком, случае.
- Ну, это наше профессиональное, - сказала главный врач.-Если это действительно Фалло, то прогноз плохой. Обычно они погибают рано.
- Когда?
- В подростковом возрасте... Но это, повторяю, еще неопределенно. Вот в клинике вам скажут точно.
Вера Михайловна опять почувствовала, как все в ней занемело и вся она будто оцепенела в этом черном потертом кресле.
- Адрес ваш есть. Мы сами договоримся с клиникой и известим вас о сроке.
Вера Михайловна с трудом встала, вышла из кабинета. Ноги у нее подкашивались, и она, спускаясь по лестнице, крепко держалась за перила. Но как только увидела сына, его взрослые глаза, тотчас вся внутренне напряглась, выпрямилась и подошла к нему уверенным шагом.
Орест Георгиевич посмотрел на нее вопросительно, и она произнесла:
- Еще неясно. Нужно в область, в клинику ехать.
Хотя теперь эти слова были сплошным обманом, она
сказала себе: "Так и надо. Так и надо".
Орест Георгиевич проводил их до вокзала, посадил
на поезд и, уже когда вагон дрогнул, произнес своим
резким военным голосом:
- Верьте в хорошее. Верьте.
Позже, в дороге, вспоминая его слова, Вера Михайловна поняла, что он обо всем догадался, по не расспрашивал, не терзал ее душу. Спасибо!
Мотоцикл с коляской был виден издали. Он стоял у березы за коричневым станционным домом. А Никиты не было. Веру Михайловну это никак не тронуло, просто она отметила для себя, что мужа нет.
Поезд сбавлял ход. Медленно проплывали знакомые привокзальные постройки. Все тот же дежурный в красной фуражке стоял на платформе. И ворот у него был все так же подогнут с одной стороны.
"Только мы. Только мы", - подумала Вера Михайловна и никак не продолжила своей мысли, потому что находилась в состоянии отрешенности, как будто то, что произошло в городе, те слова, что она услышала от главного врача, контузили ее и лишили внутреннего слуха, ощущения реальности всего, что происходило вокруг нее. Все знакомо и в то же время незнакомо. Она чувствовала себя бесконечно одинокой. Она и Сережа. Все, что касалось сына, она выполняла: поила, кормила его дорогой, сказки рассказывала. И сейчас вывела в тамбур, как только проводница сообщила ей: "Ваша станция".
Поезд остановился. Вера Михаиловна шагнула на ступеньку, и тотчас ее подхватили сильные руки Никиты. Тут же он принял из рук проводницы Сережу и несколько шагов сделал с ними на руках. Потом поцеловал и не выдержал, спросил:
- Ну, как?
- Еще ничего не ясно,--повторила Вера Михайловна свою заученную фразу и, чтобы успокоить его, добавила:-Дома расскажу.
Всю дорогу они молчали. Никита уловил ее настроение и больше не задавал вопросов. А она снова вошла в то состояние отрешенности, в котором находилась с момента выхода от главного врача, вернее сказать, после ее слов. Она ехала как по чужой земле, все видела, все узнавала и ничего не замечала, словно не видела ничего.
К их удивлению, всю дорогу говорил Сережа. Он был настолько переполнен впечатлениями, что не мог молчать:
- А там дома во-о какие. До неба. А на станции народу во-о сколько. А вагонов знаешь сколько? На всех хватит.
Лишь один раз он отвлекся от городских впечатлений, задрал головенку и спросил;.
- А луна почему? Ведь день уже.
Из-за лесочка выглянул знакомый пригорок-родные Выселки.
"Там наш дом,-подумала Вера Михайловна.-Там мы будем, жить и ожидать, когда же это произойдет".
Ей вдруг захотелось остановить машину, попросить Никиту не ехать туда, свернуть в сторону, умчать их в другое место, где не будет терзаний и страшных дней ожидания конца, развязки, гибели Сереженьки. Она.
уже потянулась к мужу, но вовремя остановилась, понимая, что от неизбежного не уйдешь. Никуда не уйдешь и не-спрячешься.
И Марье Денисовне юна сказала:
- Еще не все ясно. Надо в область ехать. В клинику.
- Да чо же это тако?
- Надо, бабуля. Для него же.
- Это-то да. Это-то да.
Бабушка занялась Сережей, а Вера Михайловна прошла в свою комнату и, как была, не раздеваясь, села у окна. За окном покачивались голые ветки акаций.
И почему-то эти потемневшие ветви навеяли на нее такую грусть, что на глаза выступили слезы.
Никита еще при первом взгляде на жену там, на станции, понял, какое у нее настроение, и не заводил разговора. И сейчас он ничего не сказал, только положил свою тяжелую руку на ее плечо. Так они и сидели молча, слушая, как Сережа разговаривал с бабушкой:
- Она думала, я не вижу, а я подглядывал.
- Ай, да чо же это ты так?
- А потому что маму маленькая докторша обидела, Она после нее плакала.
Вера Михайловна снова представила сосредоточенные лица врачей и будто услышала их слова. Ей сделалось душно в комнате.
- Идем погуляем.
- Так устала же?
- Идем.
Они подошли к озеру, к тем березам, у которых мйо-.
го раз сидели в молодости, в годы своей влюбленности.
Короткий осенний день кончался. На-воде играли угасающие краски. Мелкие кудрявые облака проплывали по небу и отражались в озере, напоминая улетающих белых лебедей.
- Около нашего детского дома было точно такое же озеро,-заговорила Вера Михайловна.
- Ты рассказывала, - отозвался Никита.
- Когда я тосковала по маме, то уходила туда, подходила к воде и тихонько звала: "Мамочка, где ты? Мамочка, отзовись".
Она вдруг всхлипнула протяжно, будто вскрикнула, уронила голову на грудь Никиты и зарыдала.
- Плохо, Никитушка!-произносила она сквозь слезы. - Плохо. Недолго жить нашему сыночку. У него врожденный порок сердца. Не один, а много.
Он гладил ее осторожно, и пальцы у него дрожали.
Когда Вера Михайловна затихла, они медленно пошли домой. За всю дорогу больше не-проронили ни слова. У самого дома Вера Михайловна попросила:
- Только бабуле не говори, ладно? Пока не надо.
И никому не говори. Пока это наша тайна. Наша тайна, - повторила она шепотом.
Марья Денисовна и сама догадывалась: что-то не так. Изменилась невестка после поездки в город. Очень изменилась. И на вид постарела. И потише стала. Говорит, будто кого-то разбудить боится. И на сына глядит так, словно у нее собираются отнять его. Все приметила Марья Денисовна, но ни о чем не сказала ни внуку, ни внучке, ни соседям. А на все их вопросы отвечала словами Веры Михайловны: "Еще, мол, не все выяснено.
В большой город ехать надо. Вызов.будет".
Но и родные, и соседи тоже не первый день жили на свете. Они сразу приметили перемены в настроении и Веры Михайловны, и Марьи Денисовны. И тоже ответили на них по-своему: не лезли с расспросами, не высказывали предположений, не совались лишний раз в дом, а войдя, старались говорить вполголоса, точно за стенкой лежал больной человек.
Лишь бабка Анисья рубила по-старому, все цеплялась к Марье Денисовне с вопросами:
- Съездили-то чо? Не ясно-то чо? Ехать-то чо?
Марья Денисовна всякий раз выходила с ней на крыльцо,а там говорила:
- Из ума вышло. Молоко Сергуньке кипит. .
Или что-нибудь в этом роде.
Сама Вера Михайловна понимала, что ждать нечего.
Все определилось, и предстоящая поездка - лишь еще одно подтверждение тяжкой болезни сына. Но иногда она думала: "А вдруг не подтвердится? А вдруг не так тяжело? Ведь сказала же главврач: "Не на сто процентов". Эта слабенькая надежда была соломинкой, за которую она еще держалась, которая помогала ей держаться.
Вера Михайловна ходила на работу, выполняла то, что обязана была выполнять, старалась не показать ни товарищам, ни ученикам, что творится у нее на душе.
И они вроде бы не замечали этого. И в то же время все видели, что она резко изменилась, подурнела, постарела, но молчали об этом. И учителя и ученики молчали.
На уроках Веры Михайловны теперь было необычно тихо. Гришке Дугину, попробовавшему шуметь, устроили "темную".
Лишь Софья Романовна не посчитала нужным сдерживаться и в первый же день после возвращения Веры
Михайловны пз города, встретив ее в коридоре, воскликнула:
- Ой-ой-ой! Что это с вами? Вы же вернулись старухой!
--Просто очень устала,-отговорилась Вера Михайловна и ушла от разговора.
Ее приглашал к себе директор, участливо выспрашивал, и был момент, когда она еле сдержалась, чтобы не расплакаться и не выдать себя. Но у него были такие глаза, добрые и грустные, что она взяла себя в руки, даже улыбнулась ему:
- Еще в клинику надо. Жду вызова... Л от Ореста Георгиевича вам огромный привет... Славный' он человек. .. И от меня большое спасибо.
- Ну это, это...-директор замотал головой и по привычке погладил ее ладошкой.
Из школы Вера Михайловна уходила пораньше, но не спешила, как прежде, увидеть сына. Нет, она не разлюбила его. Ей он стал еще дороже и бйнже, но видеть его большие взрослые глаза ей было теперь особенно тяжело. Вере Михайловне казалось, что сын догадывается о своей коварной болезни и будто понимает, что она, мать, скрывает от него эту опасность. Теперь она старалась не смотреть в его глаза, отводила взгляд в сторону.