Они обязательно помогут".
И другие люди-няня Варя, сестра Ирина--понравились Вере Михайловне. Все в этой клинике были улыбчивые, душевные, какие-то родственные, все хотели ей, а главное, ее сыну добра. Вера Михайловна приходила в клинику с удовольствием, как к своим людям.
И ее принимали как свою, зная, что у нее в городе никого нет, хотя она и ленинградка. Иногда ей делали поблажку, и она еще полчасика или час сверх впускного времени сидела с Сережей в тихом уголке коридора.
Сереже тоже приглянулось в клинике. Его, как везде, сразу же полюбили за спокойствие, за послушание, за тихий нрав. Он быстро перезнакомился с людьми, всех запомнил - и соседей, и сестер, и няню, и докторов.
Каждый день он сообщал маме последние известия:
- А Витя от уколов плакает.
- А ты не плачешь?
- Дак нужно.
Вера Михайловна в душе дивилась разумности сына:
"Какой бы из него мужчина вырос. Настоящий!,. Но они помогут".
Вся обстановка клиники, казалось, сам воздух утверждал ее в этой мысли, и каждый раз Вера Михайловна уходила от сына с верой в хорошее.
Дома ее встречала Виолетта Станиславовна.
Вере Михайловне здесь было совсем не плохо, но тягостно. Первые дни она старалась не обращать ни на что внимания, поглощенная устройством Сережи. Но потом ее стали раздражать навязчивость хозяйки, ее бесконечные советы и опека по всякому поводу: что одеть, как пойти, с кем и как говорить. Вроде бы Виолетта Станиславовна старалась все делать так, чтобы Вере Михайловне жилось лучше. Приглашала в кино, в театр, но потом, поздним вечером, рассказывала о своих добрых деяниях Алексею Тимофеевичу, как бы бравируя своим вниманием к гостье (а не услышать ее голоса, который гудел по всей квартире, нельзя было). Вера Михайловна слушала, внутренне сжимаясь от неловкости и унижения, чувствуя себя неуютно в этой просторной, роскошной и такой чужой квартире.
Но, к счастью, дома она бывала редко. И все это было ерундой по сравнению с тем чувством, которое она увозила из клиники, с той светлой верой, что вновь появилась в ней.
Нина Семеновна Ластовская была зачислена в клиническую ординатуру прямо с должности участкового врача. Она была счастлива. Она была рада вдвойне, потому что попала не просто в клинику, а в клинику профессора Горбачевского - кумира ее студенческих лет.
Еще с той поры, слушая лекции Олега Дмитриевича, Нина Семеновна мечтала когда-нибудь поработать под его началом. И когда ей выпала такая удача, она первое время даже не верила в нее. Все думала: не сон ли это, не ошибка ли? Не скажут ли ей завтра: "Произошло недоразумение. Вам придется перейти в другую клинику". Но проходили дни, и никто не говорил ей этих слов.
Нина Семеновна успокоилась, внутренне утвердилась и старалась прилежной работой оправдать счастье, выпавшее на ее долю. Приходила раньше всех, из отделения уходила самая последняя.
- Уде не появился ли у тебя кто? - шутливо спрашивал у нее муж.
- Появился. Его зовут Сережа. Фамилия Прозоров.
Ему пять лет. У него тетрада Фалло и вот такие великолепные глаза.
- Ну, это не опасно.
- Как раз опасно. Ему предстоит тяжелая операция. Выживают один-два из десяти.
- У тебя рука легкая.
- Но не я же буду оперировать. У меня еще нос не дорос. И Олег Дмитриевич не бог...
- Не бог, но божество, - прервал муж. - Но к нему я не ревную. К божеству не ревнуют. Оно - нечто эфемерное.
В ответ Нина Семеновна ничего не сказала. Для нее Олег Дмитриевич был вовсе не эфемерным, а живым и реальным человеком. Несмотря на свою обходительность и внешнюю мягкость, он требовал от сотрудников четкости, исполнительности и толковости в работе.
Он любил, чтобы на обходе ему докладывали ясно, доказательно, предъявляя анализы, рентген, электрокардиограммы и все, что положено предъявлять, обосновывая тот или иной диагноз. Он любил, чтобы история болезни была аккуратно заполнена, эпикриз своевременно написан, температурный лист красиво расчерчен. И не дай бог, если что-то было не так...
Если кто-либо из ординаторов или ассистентов чтото недоделывал, ловчил, выдавая старый анализ за новый, еще не полученный, или клеил одну бумажку на другую, или пробовал объяснить: то-то не сделано потому, что кто-то,-тогда Олег Дмитриевич переставал улыбаться, обрывал сотрудника на полуслове и подходил к больному со словами: "Попробуем сами разобраться.
Нас тоже кое-чему учили". Это было высшей мерой. На нее нарывались только новички или самые нерадивые, те, кому здесь больше не работать.
Нина Семеновна не относилась ни к той, ни к другой категории. Она благополучно минула испытательный срок и теперь тем более старалась.
Прошло всего десять дней, как в ее палату поступил Сережа Прозоров, а у нее уже были готовы все анализы и обследования. На очередном профессорском обходе она доложила об этом Олегу Дмитриевичу.
- Похвально,-отозвался он таким тоном, что это не прозвучало, как похвала.
Нина Семеновна тут же поняла свою ошибку: она все еще не могла войти в ритм работы клиники, все еще трудилась в темпе участкового врача. Там, на участке, трвбовалась скорость, там от быстроты зависело многое.
Иногда жизнь человека. А здесь, в клинике, жили размеренно, оставляя время для раздумий, для обучения студентов, для подготовки к операции, если она предстояла.
Самые беспокойные минуты наступали для Нины Семеновны после обеденного часа. Приезжали родственники. С ними нужно было говорить, отвечать на их вопросы, успокаивать, вселять надежду, повышать настроение, чтобы оно затем отразилось на настроении больных.
Чем умнее и опытнее врач, чем он тоньше, тем лучше устанавливает контакты, абсолютно необходимые в лечебном деле. Затаился человек, что-то, с его точки зрения, незначительное скрыл от врача - и диагноз не тот, и лечение пошло по неверному пути. Испугался человек, пошел на операцию со страхом-тоже плохо, тоже может окончиться печально, потому что одно дело, когда человек осознанно и смело идет под нож хирурга, когда он верит в необходимость операции, а другое - когда он боится, не верит, преодолевает себя или откровенно трусит. Получается совсем иная расстановка нервных сил, так необходимых для жизнеспособности организма.
В одном случае все мобилизовано на борьбу за жизнь, в другом - силы уходят на преодоление страха, на сокрытие его. А уж на успех лечения контакт особенно влияет. Если есть цепочка больной-врач-родственники, если она прочна и надежна, если по ней идет равномерный и положительный ток и напряжение его подвластно врачу, тогда виды на удачу возрастают.
А порвется что-то, запрыгает напряжение, замерцает лампочка жизни, вырвется из-под воли врача-и перегореть может.
Нина Семеновна обладала врожденным умением ла"
дить с людьми. Работа по квартирной помощи усилила вто умение, закалила его. Но сегодня... Сегодня она с опасением ожидала появления Веры Михайловны. Вера Михайловна человек чуткий. Она тотчас уловит и настроение, и выражение глаз. И потом, у них сложились такие отношения, при которых что-либо утаивать или хитрить нельзя. И все-таки Нина Семеновна схитрила.
Она рассказала, как было, но слово профессора "похвально", произнесенное им так, что оно прозвучало не как похвала, прокомментировала по-своему:
- Сережу подкормить надо. Очень он худенький..
Прошло четыре недели, как Вера Михайловна приехала в этот большой город. Она уже привыкла к своему положению и к ежедневным поездкам в клинику, встречам с врачом и сестрами, к разговорам с сыном и окружающими его ребятишками (они как бы заменяли ей школу и учеников, по которым она очень скучала); привыкла даже к гнилой ленинградской погоде, к промозглости, что поначалу пробирала ее до костей, привыкла к своим ежевечерним письмам то мужу, то директору, то Софье Романовне, к их ответам, которые она получала на главный почтамт до востребования. Привыкла к своей доле, ожидала результатов хотя и напряженно, но спокойно, с верой в хороший исход. К одному никак не могла привыкнуть Вера Михайловна-к своей жизни в чужой квартире. Вроде бы и неприхотливая она, вроде бы всякое видела и везде жила и уживалась, вроде бы и с людьми быстро сходилась, а вот тут никак не могла смириться с навязчивой опекой Виолетты Станиславовны, с ее подчеркнутым вниманием, с ее непременными докладами Алексею Тимофеевичу о проделанной за день работе. Это неприятное ощущение еще углублялось тем, что Виолетта Станиславовна постоянно намекала Вере Михайловне на ее провинциальность, на ее неосведомленность в тех или иных современных вопросах.
Однажды Вера Михайловна не удержалась, спросила:
- Виолетта Станиславовна, а вы давно в Ленинграде?
- Давно, с пятьдесят второго года. Скоро десять лет будет.
- А я-коренная ленинградка. Меня в сорок втором, семилетней, вывезли отсюда.
- Да что вы говорите, Верочка? Где же вы жили?
Где же ваши родные?
- Жили мы на Васильевском, у Гавани. Отец погиб под Невской Дубровкой, брат умер от голода... и мама умерла,-добавила она после паузы.
- Ужас! - произнесла Виолетта Станиславовна таким тоном, будто хотела прикрыть свою неловкость за то, что она столько времени не знала о судьбе своей жилички и поучала ее, как провинциалку.
После этого разговора рекомендаций и советов с намеками на провинциальность от Виолеттй Станиславовны больше не поступало.
Все остальное продолжалось...
Ехать на квартиру Вере Михайловне не хотелось.
Выйдя из клиники, она часто бродила по туманному, серому от дождя городу. Она ехала на Васильевский остров, старалась разыскать места своего детства. И ничего не находила. Прошло почти двадцать лет. Она мало что помнила, да и город изменился так, что его не сразу узнаешь.. Возникли новые кварталы, новые улицы. Только ощущение детства было старым, будто она все смутно представляла, как заспанный сон. Вот здесь будто бы стоял их дом. Тут школа, в которой учился братишка.
А вот там, за поворотом трамвая,-контора, где работала мама.
Она возвращалась после таки х прогулок с пронзительной тоской на сердце, от которой хотелось плакать светлыми слезами, побыть в тишине, насладиться этим чувством.
А в это настроение вдруг врывался прокуренный голос Виолетты Станиславовны:
- А вы так никогда и не курили? Но это же несовременно!
- Извините, я что-то устала.
Вера Михайловна прошла в гостиную, в отведенный ей угол. Не зажигая света, села к окну, посмотрела на мелькающие вдалеке огни реклам. И тут вспомнила о старичке Федоре Кузьмиче, спутнике по купе, достала записную книжку, отыскала бумажку с адресом, что сунул он ей на прощанье.
А утром отправилась на розыски Федора Кузьмича.
Как-то все так быстро и славно получилось. Сразу нашла его улицу, его квартиру. Дверь открыл он сам. Сразу узнал ее.
- Кто к нам приехал!
Будто ожидал ее.
И старушка Марья Михайловна, жена его, тоже при"
няла ее как родную.
- Да что же это вы долго не показывались? Да где же вы были? Да почему же? Да у нас и места сколько угодно.
Тотчас вместе с Федором Кузьмичом они поехали за ее вещами.
- Родственников разыскала, - солгала она Виолетте Станиславовне и не покраснела от своей неправды.- Вам за все низкий поклон,-Вера Михайловна поклонилась и подумала: "Раз я деревенщина, вот пусть и видит", - и Алексею Тимофеевичу большущее спасибо.
А в клинике все было хорошо. Сережа встретил ее обрадованно-возбужденно:
- Утром много дядей и тетей было. И все белые.
И все меня смотрели. Больше никого, только меня.
После клиники она поехала на главпочтамт. Получила сразу три письма! И тут же написала мужу: "Никитушка, все идет к лучшему. Я думаю, уже скоро. Сегодня нашего Сереженьку смотрело много врачей. Наверное, перед операцией. А выглядит он... Еще никогда он у нас не выглядел так славненько. Ежели бы мы не знали, что с ним, так и не подумали бы, что болен... Но теперь уже скоро... А еще я перешла на новую квартиру к очень хорошим людям. Денег пришли по возможности. Я тут нс шикую, но все же..
Вера Михайловна долго сидела над листом бумаги, думала, чем бы еще порадовать Никиту, но больше ничего не придумала, заклеила конверт, поцеловала его и опустила в ящик.
Глава вторая
В клинике Горбачевского случилась беда. Умер мальчик. После операции прошло уже десять дней, и все считали, что с ним все в порядке. Его уже перевели в обычную палату. Именно потому, что он "в порядке", к нему не в первую очередь подходили дежурные врачи и сестры. А когда подошли оказалось поздно. У него нитевидный пульс. Срочно была вызвана реанимационная бригада, но и она не смогла помочь. К утру мальчик скончался.
Вера Михайловна ощутила несчастье еще в гардеробе.
Что-то изменилось. Не так, как всегда, а как-то настороженно-вкрадчиво поглядывала пожилая гардеробщица, подавая ей халат. Перешептывались посетители. Утирала глаза сердобольная старушка. И, наконец, ей навстречу попалась пара - мужчина и молодая женщина с покрасневшими веками. Женщину она встречала и раньше и удивилась перемене в ней: обмякла, постарела, ссутулилась.
Вера Михаиловна вспомнила себя после разговора с главным врачом, после беседы с профессором, который заявил: "Убивать людей человечество научилось, а вот лечить таких "синих мальчиков" - нет". У нее сжалось сердце. Она и всегда-то была чуткой к чужому горю, а теперь-особенно. Она знала его по себе и потому сочувствовала людям.
К ее удивлению, на отделении все было спокойно и ничего необычного не улавливалось. С занятым видом проходили сестры. Спешили нянечки. Под окнами парами или группами стояли больные, все похожие, все в одинаковых байковых синих халатах. Врачей не было видно. Только Нина Семеновна все еще сидела за столиком в своей восьмой палате.
Увидев через стеклянную дверь ее красивый четкий профиль, Вера Михайловна ощутила облегчение. После всего, что она уловила в гардеробе, она, помимо воли своей, встревожилась. Уверенный вид лечащего врача успокоил ее. Она хотела было уйти, чтобы не мешать Нине Семеновне, но та уже заметила ее, кивнула и вскоре вышла с папкой историй болезни в руках.
- Уже слышали? -спросила она, догадываясь о тревоге Веры Михайловны. Первый случай за полгода, пока я здесь работаю.
- Кто? - спросила Вера Михайловна.
- Ленечка. Помните, на той стороне, в самом углу лежал?
Вера Михайловна не очень помнила, потому что его давно уже перевели в подготовительную палату, потом была операция, но все-таки кивнула.
- Я думаю, на судьбу Сереженьки это не повлияет, - сказала Нина Семеновна, видя, что Вера Михайловна обеспокоена печальным известием. - К сожалению, наша работа сопровождается и неудачами.
- Вы думаете, не повлияет? - спросила Вера Михайловна, сдерживая вздох облегчения. Только сейчас она поняла, что ее так встревожило. Не только смерть этого мальчика, не только сочувствие его матери, но и судьба собственного сына. Тревога эта была инстинктивной, и лишь сейчас она поняла ее суть.
- Конечно, не повлияет, - повторила Нина Семеновна.-Ну, быть может, операцию задержат. Но это к лучшему. Чем он будет крепче, тем больше шансов на успех.
Они еще постояли, поговорили и разошлись - Нина Семеновна в ординаторскую. Вера Михайловна в палату, к сыну,
Сережу она застала в непривычном для него состоянии. Обычно он тихо играл, чаще всего один, и при ее появлении не проявлял особых восторгов. А сегодня сидел на кровати, сжимал игрушку и напряженно поглядывал на дверь. Увидев ее, он обрадовался, но тревога из его глаз не исчезла.
Вера Михайловна почувствовала, как у нее сжалось сердце от любви к нему, она едва сдержалась, чтобы не побежать к его кроватке.
А когда подошла, прижала его к себе, услышала удары его сердечка, мысленно взмолилась: "Нет, нет, нет. Я не знаю, что со мной случится, если его не будет".
Они прошли в обжитый ими уголок, где каждый вечер сидели, разговаривали и играли. И тут Сережа прошептал:
- Мама, а один мальчик умер.
-Да ну,-сказала она.-Его просто перевели в другое отделение.
- Не-е, умер.
Она решила не затевать спора, перевела разговор на другую тему. Вскоре ей удалось отвлечь сына от тревожащих его мыслей. Но его состояние передалось ей. Она уходила от Сережи с неспокойной душой.
- Голубушка, - неожиданно окликнули ее.
В дверях ординаторской стоял Олег Дмитриевич.
- Мы все переживаем... - не удержалась она.
- Не следует. Не вторгайтесь в наши будни. Ведь и в вашей работе тоже есть свои неприятности, - он ободрил ее своей очаровательной улыбкой, взял за руку и повернул к своему кабинету,
Они вошли, сели друг против друга в мягкие черные кресла.
- Я вот о чем хотел с вами поговорить. Вы никогда не задумывались о втором ребенке?
Вера Михайловна тотчас вспомнила давний разговор с Никитой и замялась, не зная, как ответить.
- Нет, нет, это никак не связано с судьбой вашего сына, - поспешил успокоить ее Олег Дмитриевич. - Просто я подумал, голубушка, почему вы не заведете второго ребенка? Семья, по вашим словам, у вас благополучная. Материально вы не нуждаетесь. Если надо вас полечить, то мы поможем. У нас есть консультанты. Сейчас медицина на таком уровне...
Вера Михаиловна все сидела потупив взор. Ей почему-то было неловко говорить с Олегом Дмитриевичем на эту тему. Обо всем она могла говорить с ним, об этом не могла.
- Одним словом, подумайте, голубушка. Я вам давно собирался сказать, да все, знаете, дела.
Он осторожно дотронулся до ее плеча.
- А случай этот не принимайте близко к сердцу.
Мы все-таки не резаки, а врачи. Будем стараться.
- Спасибо,-произнесла Вера Михайловна сорвавшимся голосом.
Снова она обрела надежду, снова душа ее поверила в благоприятный исход. Она уходила ободренная.
В гардеробе уже были другие люди, другое настроение. И ничто больше не напоминало ей о несчастье, про изошедшем сегодня в клинике.
На новой квартире жилось Вере Михайловне хорошо. Она ни разу не пожалела, что переехала сюда. Старички приняли ее как родную, у них она чувствовала себя дома. Она еще раз убедилась в гостеприимности ленинградцев, поверила в их простоту и душевность.
Одно ее огорчало: она не могла ничем отплатить старичкам за их теплоту. Напротив, как только они узнали, что она урожденная ленинградка, что потеряла родных, что и брат и мама умерли в блокаду,-и от денег за питание стали отказываться. С трудом уговорила, пригрозив, что иначе съедет в гостиницу.
- Нет уж, нет, - яростно возразил Федор Кузьмич. - Ты к нам приехала вот и живи сколько надо.
Старушка Марья Михайловна тоже была добрая и заботливая. По утрам оладьи Вере Михайловне пекла, как маленькой. Вера Михайловна попробовала отложить несколько штучек для Сережи:
- Он любит. Его бабушка тоже оладушками балует.
- Да что ты! И не вздумай. И ему хватит. Да-я потом горяченьких наготовлю.
Она же, эта добрая Марья Михайловна, настроила Веру Михайловну на розыски родственников.
- Может, кто и объявится. Надо искать. Да что же ты, месяц живешь и не поискала? Да, может, по материнской линии?
Тут только Вера Михайловна вспомнила про эту возможность. Но, к своему огорчению, она не могла воспользоваться ею. Она не знала девичьей фамилии матери. Для нее она была Зацепиной Маргаритой Васильевной. И только. В раннем детстве ей и в голову не приходило спрашивать девичью фамилию матери; И родственников она не знала. Были. К ним по праздникам приходили тети, дяди, постарше, помоложе. Но кто они?
Где их сейчас искать? Она не помнила ни лиц, ни фамилий, ни адресов.
Но об этом Вера Михайловна промолчала, поблагодарила Марью Михайловну за совет.
- Да вот, возьми-ка для начала,-предложила Марья Михайловна и вышла в прихожую. Вернулась с толстенной книгой телефонов. - Может, тут. Это внук перед уходом в армию преподнес.
Со странным чувством листала Вера Михайловна эту книгу, боясь и ожидая.
"А вдруг и в самом деле найду? А может, пустое занятие? Может, нет больше Зацепиных или у них телефона нет? А вдруг есть?"
Мелькали фамилии: Забежинская, Зайцев; Замятин, Зац... И Зацепина 3. И.
Дрожащей рукой Вера Михайловна записала телефон, позвонила в справочное, узнала адрес. Не желая показать Марье Михайловне своего волнения, она быстренько оделась и вышла на улицу. Первое стремление было немедленно позвонить 3. И. Зацепиной, но Вера Михайловна тотчас остановила себя: "О таких делах не по телефону... Вот навещу Сереженьку и поеду".
Сережа в этот день был снова возбужден. Опять рассказывал, что его только его - смотрело много дядей и тетей.
"Глупыш,-подумала Вера Михайловна.-Он вроде гордится этим".
Теперь она знала, что это никакой не консилиум, а просто группа студентов или врачей. Они учатся на ее сыне. Для них он "редкий случай". Теперь Вера Михайловна реагировала на это спокойно. Она привыкла к интересу, который проявляют медики к болезни ее сына. Так и должно быть. Одни люди учатся на других, чтобы лечить третьих.
Она ушла с Сережей в свой уголок, достала гостинец Марьи Михайловны и, пока он ел, рассказывала ему про новую квартиру, про бабушку, что испекла эти оладьи, и про деда, у которого усы на лоб полезли. Она смешно изображала деда, Сережа улыбался и просил;
- Покажи еще.
Она оставила его в приподнятом настроении и, довольная тем, что он сегодня такой веселенький, бодро решила ехать по адресу Зацепиной 3. И.
Но, пока садилась в трамвай, пока ехала, пока пересаживалась на автобус, решительность ее растаяла, К дому она подходила не очень уверенной походкой.
К тому жа разобраться в новых домах было не так-то просто. Все они походили друг на дружку, все были серые, прямоугольные, с одинаковыми балконами, подъездами, сломанными скамейками у входа, да и расположены квадратно-гнездовым способом: четные во дворе, Нечетные с улицы, а то и наоборот, а то вдруг школа или магазин вместо ожидаемого жилого дома.
А тут еще наступили сумерки. С каждой минутой становилось мрачнее, а фонарей не зажигали. И только Вера Михайловна хотела было возмутиться по этому поводу, вспыхнул свет, и она увидела, что стоит как раз перед нужным ей домом.
Вера Михайловна даже отпрянула от неожиданности, сделала шаг назад. Но тут же собралась и чуть ли не бегом направилась к подъезду. Она в какую-то минуту влетела на третий этаж, остановилась напротив пятнадцатой квартиры, подняла было руку, чтобы позвонить, но тотчас отдернула ее.
На косяке висела планочка с тремя фамилиями, в том числе-Зацепина, три звонка.
Это обстоятельство напугало Веру Михайловну. Она, как девчонка, повернулась от дверей и побежала вниз.
Ей показалось странным, что несколько семей живут в одной квартире, До сих пор как-то так получалось, что она попадала к людям, живущим в отдельных квартирах, кроме них там никто не жил. Ей показалось неудобным заводить интимные разговоры при посторонних людях.
На улице она увидела телефонную будку. Зашла. Набрала номер. Ответил ломкий молодой голос.
- Извините, пожалуйста.. Мне бы... Товарищ Зацепина дома? - с трудом спросила Вера Михайловна.
- Зинаида Ильинична!-послышалось в трубке.
Но Вера Михайловна нажала на рычаг.
"Я лучше в воскресенье. Удобнее будет", - решила она, хотя сама бы не могла объяснить, почему в воскресенье будет удобнее.
Ее распирало волнение. Она направилась на главпочтамт поделиться с Никитой новостью. "Я нашла За"
целину. Быть может, это просто однофамилица, а вдруг..."
Тут ей пришла мысль написать в газету! "Разыскиваю. ,."
"Да, да, - подхлестнула она себя. - Именно маминых родственников".
Она так и написала: "родственников .Зацепиной Маргариты Васильевны".
Указала примерный довоенный адрес. А потом при"
писала: "Я воспитывалась в детдоме. Живу в Сибири, в деревне Выселки. Мой адрес..."
Она перечитала письмо и осталась очень довольна собой.
Врачи делятся на лечебников и администраторов.
Лечащие-это специалисты разных категорий. Администраторы-это чаще всего неспециалисты или доктора невысокой квалификации. Учатся они в одних институтах, получают одинаковые дипломы, а затем пути их расходятся. Одни оказывают помощь страждущим людям, другие командуют, обеспечивают лечебную работу первых. В идеале это так и должно, быть, то есть администраторы должны организовывать работу лечебников, всячески помогать им, а значит, и больным. Но на дбле частенько происходит иначе. Нередко взаимоотношения администраторов и лечебников таят в себе массу нюансов и конфликтов. Бывает, что громкие и бойкие администраторы подминают скромных и робких лечебников.
Бывает, что администраторы зажимают открытия или изобретения. Бывает, что они срывают диссертации, не Обеспечивая Диссертанта лабораторией, изводя его мелкими заданиями, обычной текучкой. Все бывает. И все объяснимо.
Администраторы такие же врачи, такие же люди, со всеми человеческими слабостями и недостатками. И, конечно, им порою бывает обидно. Они создают условия, обеспечивают работу, а слава-лечебнику. Они стараются, покоя не имеют, ночей не спят, а почет-лечебнику. Кое-кто их считает вроде бы и не врачами. Да, иные из них потеряли квалификацию, но разве они хотели этого? Большинство не хотело. Но назначили. Поручили.
Кому-то надо. И они оставили лечебную работу.
А главное, за все про все спрашивают с них. Подчиненные спрашивают. Начальство спрашивает. И на всех совещаниях-собраниях каждое лыко им в строку. Лечебник в чем-то ошибся, а им на народе глазами моргать.
Им за все показатели отвечать. Им - "не обеспечил", "не оказал", "не организовал". Хотя все они - и лечебники и администраторы-работают на одно, на здоровье людей, но подход у них к работе разный. И оценка их работы разная. Лечебника судят по состоянию больного. Администратора - по показателям, по цифрам.
И другие люди-няня Варя, сестра Ирина--понравились Вере Михайловне. Все в этой клинике были улыбчивые, душевные, какие-то родственные, все хотели ей, а главное, ее сыну добра. Вера Михайловна приходила в клинику с удовольствием, как к своим людям.
И ее принимали как свою, зная, что у нее в городе никого нет, хотя она и ленинградка. Иногда ей делали поблажку, и она еще полчасика или час сверх впускного времени сидела с Сережей в тихом уголке коридора.
Сереже тоже приглянулось в клинике. Его, как везде, сразу же полюбили за спокойствие, за послушание, за тихий нрав. Он быстро перезнакомился с людьми, всех запомнил - и соседей, и сестер, и няню, и докторов.
Каждый день он сообщал маме последние известия:
- А Витя от уколов плакает.
- А ты не плачешь?
- Дак нужно.
Вера Михайловна в душе дивилась разумности сына:
"Какой бы из него мужчина вырос. Настоящий!,. Но они помогут".
Вся обстановка клиники, казалось, сам воздух утверждал ее в этой мысли, и каждый раз Вера Михайловна уходила от сына с верой в хорошее.
Дома ее встречала Виолетта Станиславовна.
Вере Михайловне здесь было совсем не плохо, но тягостно. Первые дни она старалась не обращать ни на что внимания, поглощенная устройством Сережи. Но потом ее стали раздражать навязчивость хозяйки, ее бесконечные советы и опека по всякому поводу: что одеть, как пойти, с кем и как говорить. Вроде бы Виолетта Станиславовна старалась все делать так, чтобы Вере Михайловне жилось лучше. Приглашала в кино, в театр, но потом, поздним вечером, рассказывала о своих добрых деяниях Алексею Тимофеевичу, как бы бравируя своим вниманием к гостье (а не услышать ее голоса, который гудел по всей квартире, нельзя было). Вера Михайловна слушала, внутренне сжимаясь от неловкости и унижения, чувствуя себя неуютно в этой просторной, роскошной и такой чужой квартире.
Но, к счастью, дома она бывала редко. И все это было ерундой по сравнению с тем чувством, которое она увозила из клиники, с той светлой верой, что вновь появилась в ней.
Нина Семеновна Ластовская была зачислена в клиническую ординатуру прямо с должности участкового врача. Она была счастлива. Она была рада вдвойне, потому что попала не просто в клинику, а в клинику профессора Горбачевского - кумира ее студенческих лет.
Еще с той поры, слушая лекции Олега Дмитриевича, Нина Семеновна мечтала когда-нибудь поработать под его началом. И когда ей выпала такая удача, она первое время даже не верила в нее. Все думала: не сон ли это, не ошибка ли? Не скажут ли ей завтра: "Произошло недоразумение. Вам придется перейти в другую клинику". Но проходили дни, и никто не говорил ей этих слов.
Нина Семеновна успокоилась, внутренне утвердилась и старалась прилежной работой оправдать счастье, выпавшее на ее долю. Приходила раньше всех, из отделения уходила самая последняя.
- Уде не появился ли у тебя кто? - шутливо спрашивал у нее муж.
- Появился. Его зовут Сережа. Фамилия Прозоров.
Ему пять лет. У него тетрада Фалло и вот такие великолепные глаза.
- Ну, это не опасно.
- Как раз опасно. Ему предстоит тяжелая операция. Выживают один-два из десяти.
- У тебя рука легкая.
- Но не я же буду оперировать. У меня еще нос не дорос. И Олег Дмитриевич не бог...
- Не бог, но божество, - прервал муж. - Но к нему я не ревную. К божеству не ревнуют. Оно - нечто эфемерное.
В ответ Нина Семеновна ничего не сказала. Для нее Олег Дмитриевич был вовсе не эфемерным, а живым и реальным человеком. Несмотря на свою обходительность и внешнюю мягкость, он требовал от сотрудников четкости, исполнительности и толковости в работе.
Он любил, чтобы на обходе ему докладывали ясно, доказательно, предъявляя анализы, рентген, электрокардиограммы и все, что положено предъявлять, обосновывая тот или иной диагноз. Он любил, чтобы история болезни была аккуратно заполнена, эпикриз своевременно написан, температурный лист красиво расчерчен. И не дай бог, если что-то было не так...
Если кто-либо из ординаторов или ассистентов чтото недоделывал, ловчил, выдавая старый анализ за новый, еще не полученный, или клеил одну бумажку на другую, или пробовал объяснить: то-то не сделано потому, что кто-то,-тогда Олег Дмитриевич переставал улыбаться, обрывал сотрудника на полуслове и подходил к больному со словами: "Попробуем сами разобраться.
Нас тоже кое-чему учили". Это было высшей мерой. На нее нарывались только новички или самые нерадивые, те, кому здесь больше не работать.
Нина Семеновна не относилась ни к той, ни к другой категории. Она благополучно минула испытательный срок и теперь тем более старалась.
Прошло всего десять дней, как в ее палату поступил Сережа Прозоров, а у нее уже были готовы все анализы и обследования. На очередном профессорском обходе она доложила об этом Олегу Дмитриевичу.
- Похвально,-отозвался он таким тоном, что это не прозвучало, как похвала.
Нина Семеновна тут же поняла свою ошибку: она все еще не могла войти в ритм работы клиники, все еще трудилась в темпе участкового врача. Там, на участке, трвбовалась скорость, там от быстроты зависело многое.
Иногда жизнь человека. А здесь, в клинике, жили размеренно, оставляя время для раздумий, для обучения студентов, для подготовки к операции, если она предстояла.
Самые беспокойные минуты наступали для Нины Семеновны после обеденного часа. Приезжали родственники. С ними нужно было говорить, отвечать на их вопросы, успокаивать, вселять надежду, повышать настроение, чтобы оно затем отразилось на настроении больных.
Чем умнее и опытнее врач, чем он тоньше, тем лучше устанавливает контакты, абсолютно необходимые в лечебном деле. Затаился человек, что-то, с его точки зрения, незначительное скрыл от врача - и диагноз не тот, и лечение пошло по неверному пути. Испугался человек, пошел на операцию со страхом-тоже плохо, тоже может окончиться печально, потому что одно дело, когда человек осознанно и смело идет под нож хирурга, когда он верит в необходимость операции, а другое - когда он боится, не верит, преодолевает себя или откровенно трусит. Получается совсем иная расстановка нервных сил, так необходимых для жизнеспособности организма.
В одном случае все мобилизовано на борьбу за жизнь, в другом - силы уходят на преодоление страха, на сокрытие его. А уж на успех лечения контакт особенно влияет. Если есть цепочка больной-врач-родственники, если она прочна и надежна, если по ней идет равномерный и положительный ток и напряжение его подвластно врачу, тогда виды на удачу возрастают.
А порвется что-то, запрыгает напряжение, замерцает лампочка жизни, вырвется из-под воли врача-и перегореть может.
Нина Семеновна обладала врожденным умением ла"
дить с людьми. Работа по квартирной помощи усилила вто умение, закалила его. Но сегодня... Сегодня она с опасением ожидала появления Веры Михайловны. Вера Михайловна человек чуткий. Она тотчас уловит и настроение, и выражение глаз. И потом, у них сложились такие отношения, при которых что-либо утаивать или хитрить нельзя. И все-таки Нина Семеновна схитрила.
Она рассказала, как было, но слово профессора "похвально", произнесенное им так, что оно прозвучало не как похвала, прокомментировала по-своему:
- Сережу подкормить надо. Очень он худенький..
Прошло четыре недели, как Вера Михайловна приехала в этот большой город. Она уже привыкла к своему положению и к ежедневным поездкам в клинику, встречам с врачом и сестрами, к разговорам с сыном и окружающими его ребятишками (они как бы заменяли ей школу и учеников, по которым она очень скучала); привыкла даже к гнилой ленинградской погоде, к промозглости, что поначалу пробирала ее до костей, привыкла к своим ежевечерним письмам то мужу, то директору, то Софье Романовне, к их ответам, которые она получала на главный почтамт до востребования. Привыкла к своей доле, ожидала результатов хотя и напряженно, но спокойно, с верой в хороший исход. К одному никак не могла привыкнуть Вера Михайловна-к своей жизни в чужой квартире. Вроде бы и неприхотливая она, вроде бы всякое видела и везде жила и уживалась, вроде бы и с людьми быстро сходилась, а вот тут никак не могла смириться с навязчивой опекой Виолетты Станиславовны, с ее подчеркнутым вниманием, с ее непременными докладами Алексею Тимофеевичу о проделанной за день работе. Это неприятное ощущение еще углублялось тем, что Виолетта Станиславовна постоянно намекала Вере Михайловне на ее провинциальность, на ее неосведомленность в тех или иных современных вопросах.
Однажды Вера Михайловна не удержалась, спросила:
- Виолетта Станиславовна, а вы давно в Ленинграде?
- Давно, с пятьдесят второго года. Скоро десять лет будет.
- А я-коренная ленинградка. Меня в сорок втором, семилетней, вывезли отсюда.
- Да что вы говорите, Верочка? Где же вы жили?
Где же ваши родные?
- Жили мы на Васильевском, у Гавани. Отец погиб под Невской Дубровкой, брат умер от голода... и мама умерла,-добавила она после паузы.
- Ужас! - произнесла Виолетта Станиславовна таким тоном, будто хотела прикрыть свою неловкость за то, что она столько времени не знала о судьбе своей жилички и поучала ее, как провинциалку.
После этого разговора рекомендаций и советов с намеками на провинциальность от Виолеттй Станиславовны больше не поступало.
Все остальное продолжалось...
Ехать на квартиру Вере Михайловне не хотелось.
Выйдя из клиники, она часто бродила по туманному, серому от дождя городу. Она ехала на Васильевский остров, старалась разыскать места своего детства. И ничего не находила. Прошло почти двадцать лет. Она мало что помнила, да и город изменился так, что его не сразу узнаешь.. Возникли новые кварталы, новые улицы. Только ощущение детства было старым, будто она все смутно представляла, как заспанный сон. Вот здесь будто бы стоял их дом. Тут школа, в которой учился братишка.
А вот там, за поворотом трамвая,-контора, где работала мама.
Она возвращалась после таки х прогулок с пронзительной тоской на сердце, от которой хотелось плакать светлыми слезами, побыть в тишине, насладиться этим чувством.
А в это настроение вдруг врывался прокуренный голос Виолетты Станиславовны:
- А вы так никогда и не курили? Но это же несовременно!
- Извините, я что-то устала.
Вера Михайловна прошла в гостиную, в отведенный ей угол. Не зажигая света, села к окну, посмотрела на мелькающие вдалеке огни реклам. И тут вспомнила о старичке Федоре Кузьмиче, спутнике по купе, достала записную книжку, отыскала бумажку с адресом, что сунул он ей на прощанье.
А утром отправилась на розыски Федора Кузьмича.
Как-то все так быстро и славно получилось. Сразу нашла его улицу, его квартиру. Дверь открыл он сам. Сразу узнал ее.
- Кто к нам приехал!
Будто ожидал ее.
И старушка Марья Михайловна, жена его, тоже при"
няла ее как родную.
- Да что же это вы долго не показывались? Да где же вы были? Да почему же? Да у нас и места сколько угодно.
Тотчас вместе с Федором Кузьмичом они поехали за ее вещами.
- Родственников разыскала, - солгала она Виолетте Станиславовне и не покраснела от своей неправды.- Вам за все низкий поклон,-Вера Михайловна поклонилась и подумала: "Раз я деревенщина, вот пусть и видит", - и Алексею Тимофеевичу большущее спасибо.
А в клинике все было хорошо. Сережа встретил ее обрадованно-возбужденно:
- Утром много дядей и тетей было. И все белые.
И все меня смотрели. Больше никого, только меня.
После клиники она поехала на главпочтамт. Получила сразу три письма! И тут же написала мужу: "Никитушка, все идет к лучшему. Я думаю, уже скоро. Сегодня нашего Сереженьку смотрело много врачей. Наверное, перед операцией. А выглядит он... Еще никогда он у нас не выглядел так славненько. Ежели бы мы не знали, что с ним, так и не подумали бы, что болен... Но теперь уже скоро... А еще я перешла на новую квартиру к очень хорошим людям. Денег пришли по возможности. Я тут нс шикую, но все же..
Вера Михайловна долго сидела над листом бумаги, думала, чем бы еще порадовать Никиту, но больше ничего не придумала, заклеила конверт, поцеловала его и опустила в ящик.
Глава вторая
В клинике Горбачевского случилась беда. Умер мальчик. После операции прошло уже десять дней, и все считали, что с ним все в порядке. Его уже перевели в обычную палату. Именно потому, что он "в порядке", к нему не в первую очередь подходили дежурные врачи и сестры. А когда подошли оказалось поздно. У него нитевидный пульс. Срочно была вызвана реанимационная бригада, но и она не смогла помочь. К утру мальчик скончался.
Вера Михайловна ощутила несчастье еще в гардеробе.
Что-то изменилось. Не так, как всегда, а как-то настороженно-вкрадчиво поглядывала пожилая гардеробщица, подавая ей халат. Перешептывались посетители. Утирала глаза сердобольная старушка. И, наконец, ей навстречу попалась пара - мужчина и молодая женщина с покрасневшими веками. Женщину она встречала и раньше и удивилась перемене в ней: обмякла, постарела, ссутулилась.
Вера Михаиловна вспомнила себя после разговора с главным врачом, после беседы с профессором, который заявил: "Убивать людей человечество научилось, а вот лечить таких "синих мальчиков" - нет". У нее сжалось сердце. Она и всегда-то была чуткой к чужому горю, а теперь-особенно. Она знала его по себе и потому сочувствовала людям.
К ее удивлению, на отделении все было спокойно и ничего необычного не улавливалось. С занятым видом проходили сестры. Спешили нянечки. Под окнами парами или группами стояли больные, все похожие, все в одинаковых байковых синих халатах. Врачей не было видно. Только Нина Семеновна все еще сидела за столиком в своей восьмой палате.
Увидев через стеклянную дверь ее красивый четкий профиль, Вера Михайловна ощутила облегчение. После всего, что она уловила в гардеробе, она, помимо воли своей, встревожилась. Уверенный вид лечащего врача успокоил ее. Она хотела было уйти, чтобы не мешать Нине Семеновне, но та уже заметила ее, кивнула и вскоре вышла с папкой историй болезни в руках.
- Уже слышали? -спросила она, догадываясь о тревоге Веры Михайловны. Первый случай за полгода, пока я здесь работаю.
- Кто? - спросила Вера Михайловна.
- Ленечка. Помните, на той стороне, в самом углу лежал?
Вера Михайловна не очень помнила, потому что его давно уже перевели в подготовительную палату, потом была операция, но все-таки кивнула.
- Я думаю, на судьбу Сереженьки это не повлияет, - сказала Нина Семеновна, видя, что Вера Михайловна обеспокоена печальным известием. - К сожалению, наша работа сопровождается и неудачами.
- Вы думаете, не повлияет? - спросила Вера Михайловна, сдерживая вздох облегчения. Только сейчас она поняла, что ее так встревожило. Не только смерть этого мальчика, не только сочувствие его матери, но и судьба собственного сына. Тревога эта была инстинктивной, и лишь сейчас она поняла ее суть.
- Конечно, не повлияет, - повторила Нина Семеновна.-Ну, быть может, операцию задержат. Но это к лучшему. Чем он будет крепче, тем больше шансов на успех.
Они еще постояли, поговорили и разошлись - Нина Семеновна в ординаторскую. Вера Михайловна в палату, к сыну,
Сережу она застала в непривычном для него состоянии. Обычно он тихо играл, чаще всего один, и при ее появлении не проявлял особых восторгов. А сегодня сидел на кровати, сжимал игрушку и напряженно поглядывал на дверь. Увидев ее, он обрадовался, но тревога из его глаз не исчезла.
Вера Михайловна почувствовала, как у нее сжалось сердце от любви к нему, она едва сдержалась, чтобы не побежать к его кроватке.
А когда подошла, прижала его к себе, услышала удары его сердечка, мысленно взмолилась: "Нет, нет, нет. Я не знаю, что со мной случится, если его не будет".
Они прошли в обжитый ими уголок, где каждый вечер сидели, разговаривали и играли. И тут Сережа прошептал:
- Мама, а один мальчик умер.
-Да ну,-сказала она.-Его просто перевели в другое отделение.
- Не-е, умер.
Она решила не затевать спора, перевела разговор на другую тему. Вскоре ей удалось отвлечь сына от тревожащих его мыслей. Но его состояние передалось ей. Она уходила от Сережи с неспокойной душой.
- Голубушка, - неожиданно окликнули ее.
В дверях ординаторской стоял Олег Дмитриевич.
- Мы все переживаем... - не удержалась она.
- Не следует. Не вторгайтесь в наши будни. Ведь и в вашей работе тоже есть свои неприятности, - он ободрил ее своей очаровательной улыбкой, взял за руку и повернул к своему кабинету,
Они вошли, сели друг против друга в мягкие черные кресла.
- Я вот о чем хотел с вами поговорить. Вы никогда не задумывались о втором ребенке?
Вера Михайловна тотчас вспомнила давний разговор с Никитой и замялась, не зная, как ответить.
- Нет, нет, это никак не связано с судьбой вашего сына, - поспешил успокоить ее Олег Дмитриевич. - Просто я подумал, голубушка, почему вы не заведете второго ребенка? Семья, по вашим словам, у вас благополучная. Материально вы не нуждаетесь. Если надо вас полечить, то мы поможем. У нас есть консультанты. Сейчас медицина на таком уровне...
Вера Михаиловна все сидела потупив взор. Ей почему-то было неловко говорить с Олегом Дмитриевичем на эту тему. Обо всем она могла говорить с ним, об этом не могла.
- Одним словом, подумайте, голубушка. Я вам давно собирался сказать, да все, знаете, дела.
Он осторожно дотронулся до ее плеча.
- А случай этот не принимайте близко к сердцу.
Мы все-таки не резаки, а врачи. Будем стараться.
- Спасибо,-произнесла Вера Михайловна сорвавшимся голосом.
Снова она обрела надежду, снова душа ее поверила в благоприятный исход. Она уходила ободренная.
В гардеробе уже были другие люди, другое настроение. И ничто больше не напоминало ей о несчастье, про изошедшем сегодня в клинике.
На новой квартире жилось Вере Михайловне хорошо. Она ни разу не пожалела, что переехала сюда. Старички приняли ее как родную, у них она чувствовала себя дома. Она еще раз убедилась в гостеприимности ленинградцев, поверила в их простоту и душевность.
Одно ее огорчало: она не могла ничем отплатить старичкам за их теплоту. Напротив, как только они узнали, что она урожденная ленинградка, что потеряла родных, что и брат и мама умерли в блокаду,-и от денег за питание стали отказываться. С трудом уговорила, пригрозив, что иначе съедет в гостиницу.
- Нет уж, нет, - яростно возразил Федор Кузьмич. - Ты к нам приехала вот и живи сколько надо.
Старушка Марья Михайловна тоже была добрая и заботливая. По утрам оладьи Вере Михайловне пекла, как маленькой. Вера Михайловна попробовала отложить несколько штучек для Сережи:
- Он любит. Его бабушка тоже оладушками балует.
- Да что ты! И не вздумай. И ему хватит. Да-я потом горяченьких наготовлю.
Она же, эта добрая Марья Михайловна, настроила Веру Михайловну на розыски родственников.
- Может, кто и объявится. Надо искать. Да что же ты, месяц живешь и не поискала? Да, может, по материнской линии?
Тут только Вера Михайловна вспомнила про эту возможность. Но, к своему огорчению, она не могла воспользоваться ею. Она не знала девичьей фамилии матери. Для нее она была Зацепиной Маргаритой Васильевной. И только. В раннем детстве ей и в голову не приходило спрашивать девичью фамилию матери; И родственников она не знала. Были. К ним по праздникам приходили тети, дяди, постарше, помоложе. Но кто они?
Где их сейчас искать? Она не помнила ни лиц, ни фамилий, ни адресов.
Но об этом Вера Михайловна промолчала, поблагодарила Марью Михайловну за совет.
- Да вот, возьми-ка для начала,-предложила Марья Михайловна и вышла в прихожую. Вернулась с толстенной книгой телефонов. - Может, тут. Это внук перед уходом в армию преподнес.
Со странным чувством листала Вера Михайловна эту книгу, боясь и ожидая.
"А вдруг и в самом деле найду? А может, пустое занятие? Может, нет больше Зацепиных или у них телефона нет? А вдруг есть?"
Мелькали фамилии: Забежинская, Зайцев; Замятин, Зац... И Зацепина 3. И.
Дрожащей рукой Вера Михайловна записала телефон, позвонила в справочное, узнала адрес. Не желая показать Марье Михайловне своего волнения, она быстренько оделась и вышла на улицу. Первое стремление было немедленно позвонить 3. И. Зацепиной, но Вера Михайловна тотчас остановила себя: "О таких делах не по телефону... Вот навещу Сереженьку и поеду".
Сережа в этот день был снова возбужден. Опять рассказывал, что его только его - смотрело много дядей и тетей.
"Глупыш,-подумала Вера Михайловна.-Он вроде гордится этим".
Теперь она знала, что это никакой не консилиум, а просто группа студентов или врачей. Они учатся на ее сыне. Для них он "редкий случай". Теперь Вера Михайловна реагировала на это спокойно. Она привыкла к интересу, который проявляют медики к болезни ее сына. Так и должно быть. Одни люди учатся на других, чтобы лечить третьих.
Она ушла с Сережей в свой уголок, достала гостинец Марьи Михайловны и, пока он ел, рассказывала ему про новую квартиру, про бабушку, что испекла эти оладьи, и про деда, у которого усы на лоб полезли. Она смешно изображала деда, Сережа улыбался и просил;
- Покажи еще.
Она оставила его в приподнятом настроении и, довольная тем, что он сегодня такой веселенький, бодро решила ехать по адресу Зацепиной 3. И.
Но, пока садилась в трамвай, пока ехала, пока пересаживалась на автобус, решительность ее растаяла, К дому она подходила не очень уверенной походкой.
К тому жа разобраться в новых домах было не так-то просто. Все они походили друг на дружку, все были серые, прямоугольные, с одинаковыми балконами, подъездами, сломанными скамейками у входа, да и расположены квадратно-гнездовым способом: четные во дворе, Нечетные с улицы, а то и наоборот, а то вдруг школа или магазин вместо ожидаемого жилого дома.
А тут еще наступили сумерки. С каждой минутой становилось мрачнее, а фонарей не зажигали. И только Вера Михайловна хотела было возмутиться по этому поводу, вспыхнул свет, и она увидела, что стоит как раз перед нужным ей домом.
Вера Михайловна даже отпрянула от неожиданности, сделала шаг назад. Но тут же собралась и чуть ли не бегом направилась к подъезду. Она в какую-то минуту влетела на третий этаж, остановилась напротив пятнадцатой квартиры, подняла было руку, чтобы позвонить, но тотчас отдернула ее.
На косяке висела планочка с тремя фамилиями, в том числе-Зацепина, три звонка.
Это обстоятельство напугало Веру Михайловну. Она, как девчонка, повернулась от дверей и побежала вниз.
Ей показалось странным, что несколько семей живут в одной квартире, До сих пор как-то так получалось, что она попадала к людям, живущим в отдельных квартирах, кроме них там никто не жил. Ей показалось неудобным заводить интимные разговоры при посторонних людях.
На улице она увидела телефонную будку. Зашла. Набрала номер. Ответил ломкий молодой голос.
- Извините, пожалуйста.. Мне бы... Товарищ Зацепина дома? - с трудом спросила Вера Михайловна.
- Зинаида Ильинична!-послышалось в трубке.
Но Вера Михайловна нажала на рычаг.
"Я лучше в воскресенье. Удобнее будет", - решила она, хотя сама бы не могла объяснить, почему в воскресенье будет удобнее.
Ее распирало волнение. Она направилась на главпочтамт поделиться с Никитой новостью. "Я нашла За"
целину. Быть может, это просто однофамилица, а вдруг..."
Тут ей пришла мысль написать в газету! "Разыскиваю. ,."
"Да, да, - подхлестнула она себя. - Именно маминых родственников".
Она так и написала: "родственников .Зацепиной Маргариты Васильевны".
Указала примерный довоенный адрес. А потом при"
писала: "Я воспитывалась в детдоме. Живу в Сибири, в деревне Выселки. Мой адрес..."
Она перечитала письмо и осталась очень довольна собой.
Врачи делятся на лечебников и администраторов.
Лечащие-это специалисты разных категорий. Администраторы-это чаще всего неспециалисты или доктора невысокой квалификации. Учатся они в одних институтах, получают одинаковые дипломы, а затем пути их расходятся. Одни оказывают помощь страждущим людям, другие командуют, обеспечивают лечебную работу первых. В идеале это так и должно, быть, то есть администраторы должны организовывать работу лечебников, всячески помогать им, а значит, и больным. Но на дбле частенько происходит иначе. Нередко взаимоотношения администраторов и лечебников таят в себе массу нюансов и конфликтов. Бывает, что громкие и бойкие администраторы подминают скромных и робких лечебников.
Бывает, что администраторы зажимают открытия или изобретения. Бывает, что они срывают диссертации, не Обеспечивая Диссертанта лабораторией, изводя его мелкими заданиями, обычной текучкой. Все бывает. И все объяснимо.
Администраторы такие же врачи, такие же люди, со всеми человеческими слабостями и недостатками. И, конечно, им порою бывает обидно. Они создают условия, обеспечивают работу, а слава-лечебнику. Они стараются, покоя не имеют, ночей не спят, а почет-лечебнику. Кое-кто их считает вроде бы и не врачами. Да, иные из них потеряли квалификацию, но разве они хотели этого? Большинство не хотело. Но назначили. Поручили.
Кому-то надо. И они оставили лечебную работу.
А главное, за все про все спрашивают с них. Подчиненные спрашивают. Начальство спрашивает. И на всех совещаниях-собраниях каждое лыко им в строку. Лечебник в чем-то ошибся, а им на народе глазами моргать.
Им за все показатели отвечать. Им - "не обеспечил", "не оказал", "не организовал". Хотя все они - и лечебники и администраторы-работают на одно, на здоровье людей, но подход у них к работе разный. И оценка их работы разная. Лечебника судят по состоянию больного. Администратора - по показателям, по цифрам.