Страница:
Все мужчины при виде этого предмета вскинули вверх руки и издали восторженный вопль… Я смотрел на все происходящее внизу и недоумевал: сколько живу, а до сих пор не знал, что у нас в армии служат бородатые солдаты, говорящие на неизвестном мне языке. И вообще, беспамятство словно перенесло меня в иной мир с другими измерениями, и я потерял нить, по которой следовал с той поры, как была убита Тося. Незадолго до того, как я таранил сосну и потерял сознание, в моей голове зацементировались фундаментальные понятия и цели: вот воинская часть, которой командует негодяй Стрельцов, вот его джип с затемненными стеклами, вот штаб, в котором негодяй сидит. И я должен зайти туда и схватить убийцу за ухо… Но реальность после включения мозга оказалась иной, будто скопированной с какого-то сюрреалистического фильма: больничная койка, пустой коридор, пустая лестница, пустая казарма, пол которой успел покрыться слоем пыли… Где я? Что происходит? Кто эти люди внизу? Что они выгрузили из фургона?
Наверное, когда на голову обрушивается слишком много вопросов, то отпадает всякая охота отвечать даже на один из них. Весьма жесткая посадка в странном гарнизоне переломала не только самолет, но и все мои планы. Я понял, что не готов начать действовать немедленно. Мне надо было, не выдавая себя, осмотреться и разобраться в обстановке. А для начала выпить хотя бы стакан крепкого чая.
Но как это сделать, «не выдавая себя»? Я ведь пробрался сюда не глухой ночью, перепрыгнув забор. Большое количество людей на стрельбище видели мой прощальный полет. Кто-то вытащил меня из кабины упавшего самолета, отнес в медпункт, положил на койку. Значит, кто-то ждет, когда я приду в чувство, и не исключено, что этот кто-то уже контролирует мои действия…
Я почувствовал непреодолимое желание обернуться, но именно в это мгновение чья-то ладонь крепко зажала мне рот. Я почувствовал сильный толчок в спину и прилип к стене.
– Только не ори! – услышал я за спиной тихий шепот.
Я медленно обернулся и увидел покрытое сумрачной тенью лицо. Я подумал, что сошел с ума, и, невзирая на предупреждение, сдавленно вскрикнул.
Передо мной стоял Федька Новоруков.
Глава 32
Наверное, когда на голову обрушивается слишком много вопросов, то отпадает всякая охота отвечать даже на один из них. Весьма жесткая посадка в странном гарнизоне переломала не только самолет, но и все мои планы. Я понял, что не готов начать действовать немедленно. Мне надо было, не выдавая себя, осмотреться и разобраться в обстановке. А для начала выпить хотя бы стакан крепкого чая.
Но как это сделать, «не выдавая себя»? Я ведь пробрался сюда не глухой ночью, перепрыгнув забор. Большое количество людей на стрельбище видели мой прощальный полет. Кто-то вытащил меня из кабины упавшего самолета, отнес в медпункт, положил на койку. Значит, кто-то ждет, когда я приду в чувство, и не исключено, что этот кто-то уже контролирует мои действия…
Я почувствовал непреодолимое желание обернуться, но именно в это мгновение чья-то ладонь крепко зажала мне рот. Я почувствовал сильный толчок в спину и прилип к стене.
– Только не ори! – услышал я за спиной тихий шепот.
Я медленно обернулся и увидел покрытое сумрачной тенью лицо. Я подумал, что сошел с ума, и, невзирая на предупреждение, сдавленно вскрикнул.
Передо мной стоял Федька Новоруков.
Глава 32
У РАКЕТЧИКОВ ХОРОШИЙ СПИРТ
Мне хотелось ошибиться – так легче было бы жить дальше. Может, этот человек в пятнистом камуфляже и с погонами подполковника на плечах лишь необыкновенно похож на Новорукова? Может, во время падения я сильно ударился головой о самолетный мотор и теперь больные извилины выдают картины а-ля Сальвадор Дали? Я ведь образованный человек, «гомо сапиенс», и твердо убежден, что покойники не могут ходить и разговаривать. Зачем же орать и волноваться?
– Федор? – на всякий случай уточнил я. – Ты ли это?
Ему хотелось заткнуть мне рот. Я видел, как судорожно напрягается его лицо от каждого моего слова.
– Молчи пока, прошу тебя, – прошептал он и, кивнув, пошел мимо коек к двери в канцелярию.
Я, выдержав некоторую дистанцию, пошел за ним. Разглядывая его мелкую, узкоплечую фигуру, его бритый затылок, я вынужден был признать, что это действительно Федька Новоруков, человек, с которым мы когда-то вместе служили, с которым много лет перезванивались и каждый год, пятнадцатого февраля, выпивали приличное количество водки за неумирающую память о проклятой войне. Мысли мои приобретали прежнюю стройность, состояние мистического ужаса быстро отпускало. В самом деле: ну и что с того, что это Новоруков? Я ведь не видел его мертвое тело на мосту? Не хоронил под душераздирающие звуки военного оркестра? Не кидал горсть земли на его гроб? Видимо, я где-то чего-то не понял. Или кто-то нарочно ввел меня в заблуждение… Но сейчас все выяснится. Сейчас все встанет на свои места. Может быть, я узнаю столько нового, что вся цепочка загадочных убийств представится мне в совершенно новом свете.
Новоруков завел меня в канцелярию, закрыл дверь и провернул в замочной скважине ключ. Мы крепко обнялись.
– Черт тебя подери, Федька! – пробормотал я. – А ведь я тебя уже мысленно похоронил!
– Так ведь мысленно, – ответил Новоруков. – Садись. Я сейчас приготовлю кофе, и мы обо всем поговорим. Представляю твое нетерпение…
– Не то слово! – признался я. – У меня голова идет кругом. Кого я не ожидал увидеть здесь – так это тебя! Откуда ты здесь? Почему ты пропал и не звонил мне? Кто сбил мой самолет? Что за люди здесь обитают?
Меня прорвало на вопросы. Федька недовольно поморщился и приложил палец к губам, призывая меня говорить тише. Я сел на стул, водрузил на стол локти и мысленно поклялся, что мобилизую волю и дождусь, когда Федька сам расскажет мне обо всем. Он тоже волновался. Когда наполнял кружку водой из графина, его рука дрожала и вода проливалась на пол. Я заметил, что самообладание давалось ему очень нелегко. Пока кипятильник нагревал воду, Федька подошел к окну, завешенному шторами, чуть отвел ткань в сторону и некоторое время безотрывно смотрел во двор.
Вода в кружке закипела, забулькала и стала выплескиваться на стол. Федька отошел от окна и выдернул вилку из розетки. Лицо его было хмурым.
– Я же просил тебя! – со сдержанным раздражением произнес он, наливая в стакан кипяток и придвигая мне банку с растворимым кофе. – Просил, чтобы ты явился в милицию! Не намекал, а говорил открытым текстом. Я надеялся, что ты обо всем догадаешься.
– О чем, Федька? – недоуменно произнес я. – О чем я должен был догадаться?
– О том, что никто тебя не подозревает и никто не собирается тебя преследовать. И от тебя всего лишь требовалось, чтобы ты не путался под ногами у оперативников и не проявлял самодеятельности. Ты у спецслужб – как кость в горле, как бельмо на глазу! Куда ни плюнь – везде Вацура, всюду он сует свой нос!
Последние слова Федька проговорил с явным раздражением и даже злостью. Но я по-прежнему не понимал, о каких спецслужбах он говорит и чем я им мешал.
– Клади сахар! – недовольным тоном приказал Федька, кидая на стол передо мной пачку с рафинадом. – Частный сыщик, черт бы тебя подрал! Ты даже не представляешь, в какое дело впутался! Государство может затрещать по всем швам в любую минуту! Я ведь тысячи раз предупреждал тебя: не своим делом занимаешься, Кирилл! Не надо мнить себя фигурой, равной Джеймсу Бонду… Хочешь печенье?
Он принялся ходить по канцелярии. Круглоголовый, некрасивый, с редкими зубами и большими коровьими глазами. Высокий карлик. Весь лоб в морщинах. Уши порозовели от волнения. Сквозь редкие короткие волосы просвечивается мясного цвета лысина… Я вдруг почувствовал, что Федька стал мне неприятен. Что это он вдруг начал отчитывать меня как пацана? Я, между прочим, не от праздной скуки занялся расследованием. Моя жизнь неоднократно висела на волоске, и я боролся за нее, что должен был делать любой нормальный мужик, обладающий нормальным инстинктом самосохранения. И что значит «болтался под ногами»? Плавать на яхте за территориальными водами – это тоже болтаться под ногами?
Федька не мог не заметить, как изменилось мое настроение. Он подошел ко мне и провел рукой по моим плечам.
– Ладно, не куксись, – сказал он. – Мне тоже было не сладко, когда узнавал, что Вацура замечен то там, то здесь, что Вацура спугнул сообщника, что Вацура сорвал проведение операции…
– Ты не преувеличиваешь мои заслуги?
– Если бы! Какого черта, спрашивается, ты ходил к матери убитой женщины? А к Фатьянову чего тебя понесло? И что за дебош ты устроил в больнице? А этот полет на самолете? Ты в своем уме? Ты считаешь, что тебе все позволено?
– Ты неплохо осведомлен о моих перемещениях, – заметил я.
– Профессия такая! – язвительно сказал Федька и заговорил почти шепотом: – Органы госбезопасности совместно с милицией проводят уникальную операцию! Все оперативные мероприятия разрабатываются в условиях строжайшей секретности. Выверяется и обдумывается каждый шаг, ибо ошибка может стоить очень дорого. Но вдруг на сцене появляешься ты и начинаешь концерт художественной самодеятельности. С легкостью необыкновенной ты путаешь нам все карты и вынуждаешь в спешном порядке вносить коррективы.
– Приношу свои глубочайшие извинения! – не без ехидцы ответил я. – Но для меня это новость. Я был уверен, что всем, кроме следователя Мухиной, глубоко наплевать на убийцу. Не притворялся бы ты убитым и позвонил бы мне – так я бы меньше наломал дров.
Федька сел за стол, опустил на него руки и некоторое время рассматривал меня в упор. Хорошо, что в канцелярии царил полумрак, который смягчил пронзительность следовательского взгляда, иначе я почувствовал бы себя словно на допросе во вражеском тылу. Выждав паузу, которая должна была обозначить особую значимость момента, Федька встал, подошел к двери и еще некоторое время прислушивался к гробовой тишине, властвующей в пустой казарме. Вернувшись за стол, он очень тихо произнес:
– Мы выявили ужасающие факты в воинских частях. Заговор. Подготовка государственного переворота. Дело настолько важное и серьезное, настолько опасна вероятность утечки информации, что мы не стали привлекать военную прокуратуру. Я уже неделю работаю здесь под видом инспектора по кадрам из Генерального штаба…
– Но я же видел тебя на месте убийства Тоси! – вставил я. – Выходит, ты и там, и здесь…
– Убийство этой женщины – лишь крохотная надводная часть айсберга.
– Ты знаешь имя убийцы?
– Да, – не задумываясь, ответил Федька. – Но мне не нравится, что ты меня перебиваешь.
– Скажи мне только имя! – взмолился я.
– Я не только не скажу тебе имя, но и вообще посажу тебя на замок, потому что ты опять суешь нос не в свои дела! – пригрозил Федька. В его голосе все больше звучали начальственные нотки. – Ты будешь знать только то, что я посчитаю нужным тебе сказать. Хватит самодеятельности, Кирилл! На твоей детективной деятельности я ставлю точку!
Пожалуй, лучше было помалкивать и довольствоваться тем, что соизволит рассказать Федька. Но какие, однако, амбиции! Неужели я в самом деле дезорганизовал работу двух силовых ведомств? Если это правда, то я задохнусь от распирающего меня чувства гордости!
– Коль ты попал сюда, то должен сидеть тихо, как мышь! – назидал Федька. – Никто не должен тебя здесь видеть. И тем более никто не должен видеть нас вместе. Ты будешь жить в этой канцелярии…
– Меня могут искать, – осторожно вставил я.
– Кто?
– Спасатели.
– Диспетчер или руководитель полета знают, что ты летал вокруг воинской части?
– Нет, я никому не говорил, что собираюсь сюда лететь.
– Никому? – уточнил Федька, и, несмотря на сумерки, я почувствовал его тяжелый взгляд на своем лице. – Ни друзьям, ни любовницам?
– Никому, – заверил я.
– Будем надеяться, что это так, – произнес Федька. – Только спасателей нам еще здесь не хватало.
– Хотел бы я узнать, кто дал команду стрелять по самолету, – словно думая вслух, сказал я. Повернуть разговор в нужное мне русло было неимоверно тяжело, словно я пытался маневрировать в узкой портовой акватории на огромном океанском лайнере.
– А с чего ты взял, что по самолету стреляли?
– Я видел трассеры пуль. И большую группу людей с автоматами.
Федька откинулся на спинку стула и чуть склонил голову набок.
– Ты видел большую группу людей? – недоверчиво произнес он. – Этого быть не может. Тебе показалось. Вся часть выехала на командно-штабные учения. Остались только те, кто несет боевое дежурство.
– И полковник Стрельцов выехал?
Я заметил, как Федька напрягся. Он принялся теребить в пальцах карандаш, постукивая им о стол.
– Ты и про Стрельцова уже знаешь? – недовольно произнес он. – Удивительно. Это просто удивительно.
– Что удивительно, Сергей?
– Что до сих пор жив… Если это тебя так интересует, я скажу: полковник Стрельцов исчез.
– Как исчез? – удивился я.
– Никто не знает, где он. Последний раз его видели незадолго до того, как я приехал сюда.
– А «Лендкрузер», который стоит у штаба, принадлежит Стрельцову?
– Я не видел там никакого «Лендкрузера», – мрачным голосом ответил Федька.
Он говорил неправду. Наверное, я раз за разом удивлял Федьку своей осведомленностью. Отчитывая меня за то, что я «путаюсь под ногами» спецслужб, он вряд ли мог предположить, что мое расследование охватило столь обширные области.
– Стрельцов где-то рядом, – продолжал я наступление, не давая Федьке возможность заткнуть мне рот. – Две ночи назад я сидел на хвосте его джипа, но он скрылся на территории части.
Федька кинул карандаш на стол и поднялся со стула.
– Без тебя разберемся, где сейчас Стрельцов, на каком джипе он ездил и кто висел у него на хвосте, – сквозь зубы процедил он.
Но я решил его добить. Почему меня, как назойливую помеху, пытаются вывести из игры на заключительном этапе? Еще надо разобраться, кто у кого путался под ногами! Я обладаю информацией, которую добыл с риском для жизни. И без колоссальных возможностей, которыми располагают спецслужбы, без подслушивающей и наблюдательной аппаратуры, без армии агентов и «стукачей» я приблизился к финишу. Я вычислил преступника и свалился прямо в его логово. Осталось найти его, схватить его за ухо, а затем вытряхнуть из него имена его сообщников.
– Почему Стрельцов пытался меня убить? – спросил я, делая вид, что не замечаю растущей нервозности Федьки.
– Ты узнал то, что не должен был узнать.
– А что именно? Я узнал о существовании некоего Максима Блинова? Тебе известно это имя? Кто этот человек?
– Кирилл! Ты слишком много позволяешь себе! – зло произнес Федька.
– Много? – удивился я, кидая в стакан с остывшим кофе два куска рафинада. – Я позволяю себе всего лишь искать, сопоставлять и рассуждать. Почему ты пытаешься заткнуть мне рот и намереваешься посадить под арест в этой вонючей конуре? Разве ты мне не доверяешь? Мои слова коробят твой слух? Какие секреты ты хочешь сохранить от меня, если я уже почти все знаю? Может, тебе еще рассказать про пассажирский самолет, сбитый ракетой, которая стартовала из этой части? Или про ядерную боеголовку, которую полчаса назад выгрузили из фургона для перевозки йогурта?
Федька хлопнул ладонью по столу.
– Закрой рот! – прошипел он. – Что ты несешь? Какой самолет? Какая ядерная боеголовка? По-моему, твое воображение уже не поддается контролю. Ты надорвал мозги, слишком много сопоставляя и рассуждая.
Меня начал раздражать его тон. Он разговаривал со мной, словно учитель с учеником, и был готов сорваться на оскорбления.
– Я не могу понять, – сказал я, отхлебнув из стакана горько-сладкое пойло. – Ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем я говорю? Или только прикидываешься? Под этими окнами бородатые люди выгружали контейнер…
– Молчать! – рявкнул Федька, словно забыл, что только что сам призывал меня соблюдать тишину.
Не в силах продолжать сидеть, я вскочил на ноги. В канцелярии стали концентрироваться грозовые разряды. Мы, чуть подав плечи вперед, застыли друг против друга. Я был выше Федьки на целую голову и раза в два шире его в плечах, и наша позиция со стороны могла напоминать поединок пигмея с гориллой.
– Не принимай меня за идиота! – прорычал я. – Не хочешь отвечать – лучше промолчи, но не надо делать вид, что не понимаешь, о чем я говорю!
– Твое богатое воображение перехлестнуло через край и превратилось в бред! – отпарировал Федька.
– Почему же тогда этот бред так взволновал тебя?
– Меня всегда выводят из себя тупые и упрямые люди!
– Спасибо. Еще никто не отзывался обо мне так лестно.
– Не высовывайся – вот тебе мой совет! Заткни уши, закрой глаза и сиди здесь, пока я не разрешу тебе выйти.
– Ты страдаешь навязчивой идеей, Федор! Тебе все время хочется где-нибудь меня запереть: то в СИЗО, то в канцелярии.
– Ты обязан подчиниться мне!
– Ошибаешься! Я никому и ничего не обязан!
Кажется, я довел Федьку до такого состояния, что он готов был швырнуть в меня горячим чайником. Преклоняю голову перед благоразумием, которое посетило его и обуздало взвинченные нервы. Федька сделал глубокий вздох, расслабился, убрал руки со стола, с этого дуэльного барьера, и тряхнул головой.
– Ладно, – проворчал он. – Хватит… Эта перепалка до добра не доведет. Мы с тобой все-таки делаем одно дело.
Я хотел обрадованно воскликнуть: «Как хорошо, что ты, наконец, допер до этой гениальной мысли!» – но все же здравый разум посоветовал мне прикусить язык.
– Садись! – буркнул Федька и опустился на стул.
Я сел и залпом допил кофе.
– Водки хочешь? – спросил он и, не дождавшись ответа, открыл дверку тумбы. На столе появилась литровая банка с прозрачной жидкостью, кусочки черствого хлеба и шмат сала, края которого были неряшливо обструганы ножом. Федька плеснул из банки в железные кружки. Потом вынул из ящика стола складной нож с разболтанной ручкой.
– Если бы ты знал, Кирилл, как я устал, – произнес он, глядя на дно кружки. – Я не могу поверить, что живу на земле всего тридцать пять лет… А ты как? Ты хоть раз чувствовал себя глубоким стариком?.. Не знаешь. Значит, не чувствовал. Это трудно передать словами… Не ждешь чуда, понимаешь? Наша жизнь – это пустышки, свернутые из фантиков. Старость начинается тогда, когда перестаешь их разворачивать, ибо твердо знаешь, что там нет ничего. А молодые в меру своих сил дерутся за эти пустышки, тянутся к ним, жертвуют ради них многим. Схватил, развернул, выбросил. Схватил, развернул, выбросил… Все ждут чего-то – необычного и светлого. Кто-то делает это тайком. Кто-то с тупым усердием. Но все – до самой старости… Чего сидишь?
– Тебя слушаю.
– Не надо слушать, бери нож и нарезай… Даже сало приходится тайком есть…
– Почему тайком?
Федька долго не отвечал на этот вопрос. Он тупо смотрел на дно кружки, будто там происходил какой-то важный химический процесс.
– Что ты говоришь? – спросил он, наконец, подняв голову.
– Почему тебе приходится есть сало тайком?
– А я разве сказал, что ем его тайком?
– Да.
Федька усмехнулся, покрутил головой и почесал макушку.
– Думаю об одном, говорю другое. Это и есть усталость, старина.
Мы соединили кружки и выпили. Более гадкой водки я давно не пил. Она встала в горле колом, и я едва продышался.
– Что это? – сиплым голосом спросил я, набивая рот салом с хлебом.
– Спирт, – ответил Федька. – У ракетчиков всегда полно хорошего спирта… Давай еще по одной!
Он снова плеснул мне в кружку.
– Я все-таки рад видеть тебя, – признался Федька, – рад, что ты жив, несмотря на то что свалился с неба, словно тунгусский метеорит… Давай за нас, старина, за наше общее дело!
Мы опять тюкнулись кружками. Я залпом вылил спирт в рот, но тотчас вернул его обратно в кружку. Этого фокуса Федька, по-моему, не заметил.
– Жизнь – страшная, страшная штука… – бормотал он, неуверенной рукой нарезая сало. – Одна надежда: поставить точку… Ты не думай ни о чем, ты знай работай челюстями… И пей! Давай еще выпьем! Давай за нас, за Афган…
Он снова налил мне в кружку спирта. Я заметил, что сам он не пьет и с каждой минутой становится все более нервным и суетливым, словно его атаковали полчища муравьев, и они лезут ему под брюки и куртку, и Федьке приходится незаметно давить их на себе. Он явно хотел накачать меня своим адским пойлом до бессмысленного состояния. Улучив момент, когда Федька повернулся к окну, отдернул штору и посмотрел во двор, я выплеснул содержимое своей кружки в кашпо с засохшим кактусом. Потом стукнул кружкой о стол и, скривившись, прижал кулак к губам.
– Ты закусывай, закусывай, – советовал Федька, вернувшись за стол. – Вот сало, хлеб… Если хочешь, сделай себе еще кофе…
Его руки не находили себе места. Несколько раз он поднес к глазам электронные часы и включил подсветку. Его лицо освещалось зеленоватым светом, и губы казались черными, как у мертвеца. Я как мог изображал опьянение. А оно всегда начинается с развязности. Откинулся на спинку, задев локтем гильзу с карандашами, завел руки за затылок да еще водрузил ноги на соседний стул.
– Скажи, братан, а кого убили на том мосту, где ты назначил мне встречу? – спросил я.
– Не знаю, – скомканно ответил Федька, разминая в пальцах хлебный мякиш. – Бомжа какого-то… Или отдыхающего…
– А почему ты не приехал туда?
– Планы поменялись, – коротко ответил он.
Я видел, что эти вопросы ему не нравились и он терпит их только потому, что я вроде как пьян.
– Надо было перезвонить мне и предупредить, – проворчал я и громко икнул. – Ты же знал, что при мне была «пушка» и всякая встреча с милицией могла закончиться для меня печально…
Федька решительно встал и принялся убирать со стола. Он был настолько заведен, что не мог сидеть без дела. Я незаметно накрыл нож ладонью, затем подтянул его к себе и сунул в карман.
– Не о том думаешь, – бормотал он, смахивая крошки на пол. – Выпить еще хочешь?.. Ты думаешь о ерунде. Это все несущественные детали, не они составляют суть. Ты должен думать о другом, очень хорошо думать!
Я негромко затянул старую армейскую песню «Я устал от скитаний…». По-моему, образ крепко выпившего мужика получился убедительным, и Федька должен был поверить в то, что как минимум до утра вывел меня из игры. Я ждал, что он возьмет меня под руки, выведет из канцелярии и уложит на ближайшую койку. Но Федька неожиданно включил настольную лампу. Я прикрыл глаза ладонью и недовольно поморщился.
– Ты не о том думаешь, – повторил он, упираясь кулаками в стол. Быстрым движением выдвинул ящик, вынул оттуда что-то похожее на записную книжку и кинул ее на стол. Оказывается, это была стопка цветных фотографий. Они веером рассыпались по столу. Не меняя позы, я ухватил первый попавшийся снимок двумя пальцами и поднес его к глазам. Ирэн рядом с «Лендкрузером». Снято в движении: она делает широкий шаг, левая рука дает отмашку, пальцы смазаны…
Я сгреб фотографии в кучку и стал просматривать одну за другой. На всех снимках – Ирэн. Одета в спортивные брючки и терракотовую футболку, которые мы покупали вместе. Похоже, что фотограф, не выдавая себя, неотступно следовал за ней по воинской части. Вот Ирэн стоит рядом с рослым солдатом, лицо которого закрыто маской. Вот она идет по спортивному городку… Выходит из дверей штаба… Стоит напротив щита с нарисованным солдатом и надписью: «Военнослужащий обязан строго соблюдать правила ношения военной формы!» Сидит на скамейке и курит…
Я кинул фотографии на стол и прикрыл глаза. Федька вдруг резким движением направил свет настольной лампы мне в лицо. Вот теперь обстановка соответствует стандартам: убогое служебное помещение, настольная лампа, слепящая глаза, и следователь. Классика!
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – жестко спросил Федька.
– А что я должен тебе сказать? – ответил я и пожал плечами. – Разве что «наливай»!
– Тебе знакома эта женщина?
– В некоторой мере, – произнес я. – Послушай, а лампочку обязательно в глаза направлять?
– Что значит «в некоторой мере»? – не отреагировав на мое замечание, спросил Федька.
– Она наступила мне каблуком на ногу в автобусе, так мы и познакомились.
– Тебя много раз видели вместе с ней в городе!
– А я разве отрицаю это? Но что случилось? Чего ты так всполошился? Ходить с бабой по городу – это теперь считается чем-то предосудительным?
– Эту бабу, – чеканя каждое слово, выразительно произнес Федька, – несколько раз видели здесь, в части. Что она здесь делала? Кто ее сюда впустил?
То, что говорил сейчас Федька, не было для меня ошеломляющим открытием, но изображать его мне не хотелось. Встреча с Мухиной заставила меня иначе взглянуть на Ирэн. Вопреки моему представлению, Ирэн оказалась темной лошадкой, тонущей в серьезном компромате. И все-таки я отказывался делать какие-либо выводы, хотя факты атаковали меня, словно туча комаров в летний вечер на берегу пруда. Теперь с другой стороны стал давить Федька. Это было похоже на инквизицию, которая заставляла старого и морально униженного Галилея признать свои ошибки. Он упирался, вся его плоть противилась псевдонаучным догмам, и все же он был слабее своих мучителей и вынужден был кивать головой. Так и я. Федька заставлял меня признаться, что я, как олух, якшался с хитрой бестией, связанной с опасным преступником. Я прикидывался дурачком. Он это видел и злился.
– Федор? – на всякий случай уточнил я. – Ты ли это?
Ему хотелось заткнуть мне рот. Я видел, как судорожно напрягается его лицо от каждого моего слова.
– Молчи пока, прошу тебя, – прошептал он и, кивнув, пошел мимо коек к двери в канцелярию.
Я, выдержав некоторую дистанцию, пошел за ним. Разглядывая его мелкую, узкоплечую фигуру, его бритый затылок, я вынужден был признать, что это действительно Федька Новоруков, человек, с которым мы когда-то вместе служили, с которым много лет перезванивались и каждый год, пятнадцатого февраля, выпивали приличное количество водки за неумирающую память о проклятой войне. Мысли мои приобретали прежнюю стройность, состояние мистического ужаса быстро отпускало. В самом деле: ну и что с того, что это Новоруков? Я ведь не видел его мертвое тело на мосту? Не хоронил под душераздирающие звуки военного оркестра? Не кидал горсть земли на его гроб? Видимо, я где-то чего-то не понял. Или кто-то нарочно ввел меня в заблуждение… Но сейчас все выяснится. Сейчас все встанет на свои места. Может быть, я узнаю столько нового, что вся цепочка загадочных убийств представится мне в совершенно новом свете.
Новоруков завел меня в канцелярию, закрыл дверь и провернул в замочной скважине ключ. Мы крепко обнялись.
– Черт тебя подери, Федька! – пробормотал я. – А ведь я тебя уже мысленно похоронил!
– Так ведь мысленно, – ответил Новоруков. – Садись. Я сейчас приготовлю кофе, и мы обо всем поговорим. Представляю твое нетерпение…
– Не то слово! – признался я. – У меня голова идет кругом. Кого я не ожидал увидеть здесь – так это тебя! Откуда ты здесь? Почему ты пропал и не звонил мне? Кто сбил мой самолет? Что за люди здесь обитают?
Меня прорвало на вопросы. Федька недовольно поморщился и приложил палец к губам, призывая меня говорить тише. Я сел на стул, водрузил на стол локти и мысленно поклялся, что мобилизую волю и дождусь, когда Федька сам расскажет мне обо всем. Он тоже волновался. Когда наполнял кружку водой из графина, его рука дрожала и вода проливалась на пол. Я заметил, что самообладание давалось ему очень нелегко. Пока кипятильник нагревал воду, Федька подошел к окну, завешенному шторами, чуть отвел ткань в сторону и некоторое время безотрывно смотрел во двор.
Вода в кружке закипела, забулькала и стала выплескиваться на стол. Федька отошел от окна и выдернул вилку из розетки. Лицо его было хмурым.
– Я же просил тебя! – со сдержанным раздражением произнес он, наливая в стакан кипяток и придвигая мне банку с растворимым кофе. – Просил, чтобы ты явился в милицию! Не намекал, а говорил открытым текстом. Я надеялся, что ты обо всем догадаешься.
– О чем, Федька? – недоуменно произнес я. – О чем я должен был догадаться?
– О том, что никто тебя не подозревает и никто не собирается тебя преследовать. И от тебя всего лишь требовалось, чтобы ты не путался под ногами у оперативников и не проявлял самодеятельности. Ты у спецслужб – как кость в горле, как бельмо на глазу! Куда ни плюнь – везде Вацура, всюду он сует свой нос!
Последние слова Федька проговорил с явным раздражением и даже злостью. Но я по-прежнему не понимал, о каких спецслужбах он говорит и чем я им мешал.
– Клади сахар! – недовольным тоном приказал Федька, кидая на стол передо мной пачку с рафинадом. – Частный сыщик, черт бы тебя подрал! Ты даже не представляешь, в какое дело впутался! Государство может затрещать по всем швам в любую минуту! Я ведь тысячи раз предупреждал тебя: не своим делом занимаешься, Кирилл! Не надо мнить себя фигурой, равной Джеймсу Бонду… Хочешь печенье?
Он принялся ходить по канцелярии. Круглоголовый, некрасивый, с редкими зубами и большими коровьими глазами. Высокий карлик. Весь лоб в морщинах. Уши порозовели от волнения. Сквозь редкие короткие волосы просвечивается мясного цвета лысина… Я вдруг почувствовал, что Федька стал мне неприятен. Что это он вдруг начал отчитывать меня как пацана? Я, между прочим, не от праздной скуки занялся расследованием. Моя жизнь неоднократно висела на волоске, и я боролся за нее, что должен был делать любой нормальный мужик, обладающий нормальным инстинктом самосохранения. И что значит «болтался под ногами»? Плавать на яхте за территориальными водами – это тоже болтаться под ногами?
Федька не мог не заметить, как изменилось мое настроение. Он подошел ко мне и провел рукой по моим плечам.
– Ладно, не куксись, – сказал он. – Мне тоже было не сладко, когда узнавал, что Вацура замечен то там, то здесь, что Вацура спугнул сообщника, что Вацура сорвал проведение операции…
– Ты не преувеличиваешь мои заслуги?
– Если бы! Какого черта, спрашивается, ты ходил к матери убитой женщины? А к Фатьянову чего тебя понесло? И что за дебош ты устроил в больнице? А этот полет на самолете? Ты в своем уме? Ты считаешь, что тебе все позволено?
– Ты неплохо осведомлен о моих перемещениях, – заметил я.
– Профессия такая! – язвительно сказал Федька и заговорил почти шепотом: – Органы госбезопасности совместно с милицией проводят уникальную операцию! Все оперативные мероприятия разрабатываются в условиях строжайшей секретности. Выверяется и обдумывается каждый шаг, ибо ошибка может стоить очень дорого. Но вдруг на сцене появляешься ты и начинаешь концерт художественной самодеятельности. С легкостью необыкновенной ты путаешь нам все карты и вынуждаешь в спешном порядке вносить коррективы.
– Приношу свои глубочайшие извинения! – не без ехидцы ответил я. – Но для меня это новость. Я был уверен, что всем, кроме следователя Мухиной, глубоко наплевать на убийцу. Не притворялся бы ты убитым и позвонил бы мне – так я бы меньше наломал дров.
Федька сел за стол, опустил на него руки и некоторое время рассматривал меня в упор. Хорошо, что в канцелярии царил полумрак, который смягчил пронзительность следовательского взгляда, иначе я почувствовал бы себя словно на допросе во вражеском тылу. Выждав паузу, которая должна была обозначить особую значимость момента, Федька встал, подошел к двери и еще некоторое время прислушивался к гробовой тишине, властвующей в пустой казарме. Вернувшись за стол, он очень тихо произнес:
– Мы выявили ужасающие факты в воинских частях. Заговор. Подготовка государственного переворота. Дело настолько важное и серьезное, настолько опасна вероятность утечки информации, что мы не стали привлекать военную прокуратуру. Я уже неделю работаю здесь под видом инспектора по кадрам из Генерального штаба…
– Но я же видел тебя на месте убийства Тоси! – вставил я. – Выходит, ты и там, и здесь…
– Убийство этой женщины – лишь крохотная надводная часть айсберга.
– Ты знаешь имя убийцы?
– Да, – не задумываясь, ответил Федька. – Но мне не нравится, что ты меня перебиваешь.
– Скажи мне только имя! – взмолился я.
– Я не только не скажу тебе имя, но и вообще посажу тебя на замок, потому что ты опять суешь нос не в свои дела! – пригрозил Федька. В его голосе все больше звучали начальственные нотки. – Ты будешь знать только то, что я посчитаю нужным тебе сказать. Хватит самодеятельности, Кирилл! На твоей детективной деятельности я ставлю точку!
Пожалуй, лучше было помалкивать и довольствоваться тем, что соизволит рассказать Федька. Но какие, однако, амбиции! Неужели я в самом деле дезорганизовал работу двух силовых ведомств? Если это правда, то я задохнусь от распирающего меня чувства гордости!
– Коль ты попал сюда, то должен сидеть тихо, как мышь! – назидал Федька. – Никто не должен тебя здесь видеть. И тем более никто не должен видеть нас вместе. Ты будешь жить в этой канцелярии…
– Меня могут искать, – осторожно вставил я.
– Кто?
– Спасатели.
– Диспетчер или руководитель полета знают, что ты летал вокруг воинской части?
– Нет, я никому не говорил, что собираюсь сюда лететь.
– Никому? – уточнил Федька, и, несмотря на сумерки, я почувствовал его тяжелый взгляд на своем лице. – Ни друзьям, ни любовницам?
– Никому, – заверил я.
– Будем надеяться, что это так, – произнес Федька. – Только спасателей нам еще здесь не хватало.
– Хотел бы я узнать, кто дал команду стрелять по самолету, – словно думая вслух, сказал я. Повернуть разговор в нужное мне русло было неимоверно тяжело, словно я пытался маневрировать в узкой портовой акватории на огромном океанском лайнере.
– А с чего ты взял, что по самолету стреляли?
– Я видел трассеры пуль. И большую группу людей с автоматами.
Федька откинулся на спинку стула и чуть склонил голову набок.
– Ты видел большую группу людей? – недоверчиво произнес он. – Этого быть не может. Тебе показалось. Вся часть выехала на командно-штабные учения. Остались только те, кто несет боевое дежурство.
– И полковник Стрельцов выехал?
Я заметил, как Федька напрягся. Он принялся теребить в пальцах карандаш, постукивая им о стол.
– Ты и про Стрельцова уже знаешь? – недовольно произнес он. – Удивительно. Это просто удивительно.
– Что удивительно, Сергей?
– Что до сих пор жив… Если это тебя так интересует, я скажу: полковник Стрельцов исчез.
– Как исчез? – удивился я.
– Никто не знает, где он. Последний раз его видели незадолго до того, как я приехал сюда.
– А «Лендкрузер», который стоит у штаба, принадлежит Стрельцову?
– Я не видел там никакого «Лендкрузера», – мрачным голосом ответил Федька.
Он говорил неправду. Наверное, я раз за разом удивлял Федьку своей осведомленностью. Отчитывая меня за то, что я «путаюсь под ногами» спецслужб, он вряд ли мог предположить, что мое расследование охватило столь обширные области.
– Стрельцов где-то рядом, – продолжал я наступление, не давая Федьке возможность заткнуть мне рот. – Две ночи назад я сидел на хвосте его джипа, но он скрылся на территории части.
Федька кинул карандаш на стол и поднялся со стула.
– Без тебя разберемся, где сейчас Стрельцов, на каком джипе он ездил и кто висел у него на хвосте, – сквозь зубы процедил он.
Но я решил его добить. Почему меня, как назойливую помеху, пытаются вывести из игры на заключительном этапе? Еще надо разобраться, кто у кого путался под ногами! Я обладаю информацией, которую добыл с риском для жизни. И без колоссальных возможностей, которыми располагают спецслужбы, без подслушивающей и наблюдательной аппаратуры, без армии агентов и «стукачей» я приблизился к финишу. Я вычислил преступника и свалился прямо в его логово. Осталось найти его, схватить его за ухо, а затем вытряхнуть из него имена его сообщников.
– Почему Стрельцов пытался меня убить? – спросил я, делая вид, что не замечаю растущей нервозности Федьки.
– Ты узнал то, что не должен был узнать.
– А что именно? Я узнал о существовании некоего Максима Блинова? Тебе известно это имя? Кто этот человек?
– Кирилл! Ты слишком много позволяешь себе! – зло произнес Федька.
– Много? – удивился я, кидая в стакан с остывшим кофе два куска рафинада. – Я позволяю себе всего лишь искать, сопоставлять и рассуждать. Почему ты пытаешься заткнуть мне рот и намереваешься посадить под арест в этой вонючей конуре? Разве ты мне не доверяешь? Мои слова коробят твой слух? Какие секреты ты хочешь сохранить от меня, если я уже почти все знаю? Может, тебе еще рассказать про пассажирский самолет, сбитый ракетой, которая стартовала из этой части? Или про ядерную боеголовку, которую полчаса назад выгрузили из фургона для перевозки йогурта?
Федька хлопнул ладонью по столу.
– Закрой рот! – прошипел он. – Что ты несешь? Какой самолет? Какая ядерная боеголовка? По-моему, твое воображение уже не поддается контролю. Ты надорвал мозги, слишком много сопоставляя и рассуждая.
Меня начал раздражать его тон. Он разговаривал со мной, словно учитель с учеником, и был готов сорваться на оскорбления.
– Я не могу понять, – сказал я, отхлебнув из стакана горько-сладкое пойло. – Ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем я говорю? Или только прикидываешься? Под этими окнами бородатые люди выгружали контейнер…
– Молчать! – рявкнул Федька, словно забыл, что только что сам призывал меня соблюдать тишину.
Не в силах продолжать сидеть, я вскочил на ноги. В канцелярии стали концентрироваться грозовые разряды. Мы, чуть подав плечи вперед, застыли друг против друга. Я был выше Федьки на целую голову и раза в два шире его в плечах, и наша позиция со стороны могла напоминать поединок пигмея с гориллой.
– Не принимай меня за идиота! – прорычал я. – Не хочешь отвечать – лучше промолчи, но не надо делать вид, что не понимаешь, о чем я говорю!
– Твое богатое воображение перехлестнуло через край и превратилось в бред! – отпарировал Федька.
– Почему же тогда этот бред так взволновал тебя?
– Меня всегда выводят из себя тупые и упрямые люди!
– Спасибо. Еще никто не отзывался обо мне так лестно.
– Не высовывайся – вот тебе мой совет! Заткни уши, закрой глаза и сиди здесь, пока я не разрешу тебе выйти.
– Ты страдаешь навязчивой идеей, Федор! Тебе все время хочется где-нибудь меня запереть: то в СИЗО, то в канцелярии.
– Ты обязан подчиниться мне!
– Ошибаешься! Я никому и ничего не обязан!
Кажется, я довел Федьку до такого состояния, что он готов был швырнуть в меня горячим чайником. Преклоняю голову перед благоразумием, которое посетило его и обуздало взвинченные нервы. Федька сделал глубокий вздох, расслабился, убрал руки со стола, с этого дуэльного барьера, и тряхнул головой.
– Ладно, – проворчал он. – Хватит… Эта перепалка до добра не доведет. Мы с тобой все-таки делаем одно дело.
Я хотел обрадованно воскликнуть: «Как хорошо, что ты, наконец, допер до этой гениальной мысли!» – но все же здравый разум посоветовал мне прикусить язык.
– Садись! – буркнул Федька и опустился на стул.
Я сел и залпом допил кофе.
– Водки хочешь? – спросил он и, не дождавшись ответа, открыл дверку тумбы. На столе появилась литровая банка с прозрачной жидкостью, кусочки черствого хлеба и шмат сала, края которого были неряшливо обструганы ножом. Федька плеснул из банки в железные кружки. Потом вынул из ящика стола складной нож с разболтанной ручкой.
– Если бы ты знал, Кирилл, как я устал, – произнес он, глядя на дно кружки. – Я не могу поверить, что живу на земле всего тридцать пять лет… А ты как? Ты хоть раз чувствовал себя глубоким стариком?.. Не знаешь. Значит, не чувствовал. Это трудно передать словами… Не ждешь чуда, понимаешь? Наша жизнь – это пустышки, свернутые из фантиков. Старость начинается тогда, когда перестаешь их разворачивать, ибо твердо знаешь, что там нет ничего. А молодые в меру своих сил дерутся за эти пустышки, тянутся к ним, жертвуют ради них многим. Схватил, развернул, выбросил. Схватил, развернул, выбросил… Все ждут чего-то – необычного и светлого. Кто-то делает это тайком. Кто-то с тупым усердием. Но все – до самой старости… Чего сидишь?
– Тебя слушаю.
– Не надо слушать, бери нож и нарезай… Даже сало приходится тайком есть…
– Почему тайком?
Федька долго не отвечал на этот вопрос. Он тупо смотрел на дно кружки, будто там происходил какой-то важный химический процесс.
– Что ты говоришь? – спросил он, наконец, подняв голову.
– Почему тебе приходится есть сало тайком?
– А я разве сказал, что ем его тайком?
– Да.
Федька усмехнулся, покрутил головой и почесал макушку.
– Думаю об одном, говорю другое. Это и есть усталость, старина.
Мы соединили кружки и выпили. Более гадкой водки я давно не пил. Она встала в горле колом, и я едва продышался.
– Что это? – сиплым голосом спросил я, набивая рот салом с хлебом.
– Спирт, – ответил Федька. – У ракетчиков всегда полно хорошего спирта… Давай еще по одной!
Он снова плеснул мне в кружку.
– Я все-таки рад видеть тебя, – признался Федька, – рад, что ты жив, несмотря на то что свалился с неба, словно тунгусский метеорит… Давай за нас, старина, за наше общее дело!
Мы опять тюкнулись кружками. Я залпом вылил спирт в рот, но тотчас вернул его обратно в кружку. Этого фокуса Федька, по-моему, не заметил.
– Жизнь – страшная, страшная штука… – бормотал он, неуверенной рукой нарезая сало. – Одна надежда: поставить точку… Ты не думай ни о чем, ты знай работай челюстями… И пей! Давай еще выпьем! Давай за нас, за Афган…
Он снова налил мне в кружку спирта. Я заметил, что сам он не пьет и с каждой минутой становится все более нервным и суетливым, словно его атаковали полчища муравьев, и они лезут ему под брюки и куртку, и Федьке приходится незаметно давить их на себе. Он явно хотел накачать меня своим адским пойлом до бессмысленного состояния. Улучив момент, когда Федька повернулся к окну, отдернул штору и посмотрел во двор, я выплеснул содержимое своей кружки в кашпо с засохшим кактусом. Потом стукнул кружкой о стол и, скривившись, прижал кулак к губам.
– Ты закусывай, закусывай, – советовал Федька, вернувшись за стол. – Вот сало, хлеб… Если хочешь, сделай себе еще кофе…
Его руки не находили себе места. Несколько раз он поднес к глазам электронные часы и включил подсветку. Его лицо освещалось зеленоватым светом, и губы казались черными, как у мертвеца. Я как мог изображал опьянение. А оно всегда начинается с развязности. Откинулся на спинку, задев локтем гильзу с карандашами, завел руки за затылок да еще водрузил ноги на соседний стул.
– Скажи, братан, а кого убили на том мосту, где ты назначил мне встречу? – спросил я.
– Не знаю, – скомканно ответил Федька, разминая в пальцах хлебный мякиш. – Бомжа какого-то… Или отдыхающего…
– А почему ты не приехал туда?
– Планы поменялись, – коротко ответил он.
Я видел, что эти вопросы ему не нравились и он терпит их только потому, что я вроде как пьян.
– Надо было перезвонить мне и предупредить, – проворчал я и громко икнул. – Ты же знал, что при мне была «пушка» и всякая встреча с милицией могла закончиться для меня печально…
Федька решительно встал и принялся убирать со стола. Он был настолько заведен, что не мог сидеть без дела. Я незаметно накрыл нож ладонью, затем подтянул его к себе и сунул в карман.
– Не о том думаешь, – бормотал он, смахивая крошки на пол. – Выпить еще хочешь?.. Ты думаешь о ерунде. Это все несущественные детали, не они составляют суть. Ты должен думать о другом, очень хорошо думать!
Я негромко затянул старую армейскую песню «Я устал от скитаний…». По-моему, образ крепко выпившего мужика получился убедительным, и Федька должен был поверить в то, что как минимум до утра вывел меня из игры. Я ждал, что он возьмет меня под руки, выведет из канцелярии и уложит на ближайшую койку. Но Федька неожиданно включил настольную лампу. Я прикрыл глаза ладонью и недовольно поморщился.
– Ты не о том думаешь, – повторил он, упираясь кулаками в стол. Быстрым движением выдвинул ящик, вынул оттуда что-то похожее на записную книжку и кинул ее на стол. Оказывается, это была стопка цветных фотографий. Они веером рассыпались по столу. Не меняя позы, я ухватил первый попавшийся снимок двумя пальцами и поднес его к глазам. Ирэн рядом с «Лендкрузером». Снято в движении: она делает широкий шаг, левая рука дает отмашку, пальцы смазаны…
Я сгреб фотографии в кучку и стал просматривать одну за другой. На всех снимках – Ирэн. Одета в спортивные брючки и терракотовую футболку, которые мы покупали вместе. Похоже, что фотограф, не выдавая себя, неотступно следовал за ней по воинской части. Вот Ирэн стоит рядом с рослым солдатом, лицо которого закрыто маской. Вот она идет по спортивному городку… Выходит из дверей штаба… Стоит напротив щита с нарисованным солдатом и надписью: «Военнослужащий обязан строго соблюдать правила ношения военной формы!» Сидит на скамейке и курит…
Я кинул фотографии на стол и прикрыл глаза. Федька вдруг резким движением направил свет настольной лампы мне в лицо. Вот теперь обстановка соответствует стандартам: убогое служебное помещение, настольная лампа, слепящая глаза, и следователь. Классика!
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – жестко спросил Федька.
– А что я должен тебе сказать? – ответил я и пожал плечами. – Разве что «наливай»!
– Тебе знакома эта женщина?
– В некоторой мере, – произнес я. – Послушай, а лампочку обязательно в глаза направлять?
– Что значит «в некоторой мере»? – не отреагировав на мое замечание, спросил Федька.
– Она наступила мне каблуком на ногу в автобусе, так мы и познакомились.
– Тебя много раз видели вместе с ней в городе!
– А я разве отрицаю это? Но что случилось? Чего ты так всполошился? Ходить с бабой по городу – это теперь считается чем-то предосудительным?
– Эту бабу, – чеканя каждое слово, выразительно произнес Федька, – несколько раз видели здесь, в части. Что она здесь делала? Кто ее сюда впустил?
То, что говорил сейчас Федька, не было для меня ошеломляющим открытием, но изображать его мне не хотелось. Встреча с Мухиной заставила меня иначе взглянуть на Ирэн. Вопреки моему представлению, Ирэн оказалась темной лошадкой, тонущей в серьезном компромате. И все-таки я отказывался делать какие-либо выводы, хотя факты атаковали меня, словно туча комаров в летний вечер на берегу пруда. Теперь с другой стороны стал давить Федька. Это было похоже на инквизицию, которая заставляла старого и морально униженного Галилея признать свои ошибки. Он упирался, вся его плоть противилась псевдонаучным догмам, и все же он был слабее своих мучителей и вынужден был кивать головой. Так и я. Федька заставлял меня признаться, что я, как олух, якшался с хитрой бестией, связанной с опасным преступником. Я прикидывался дурачком. Он это видел и злился.