Страница:
– О чем он говорит? – спросил Влад и еще раз ударил по двери. Вода дошла до верхней ступени и залила последний сухой островок.
Я уже не чувствовал дна и медленно поднимался вверх вместе с уровнем воды.
– Не нравится мне все это, – проворчал Влад, но намного громче, чем обычно. В его голосе мне послышались отдаленные предвестники паники. – Неужели в реке такая глубина, что теплоход может полностью скрыться под водой?
– Мы можем выбраться только через тот иллюминатор, – сказал я, показывая рукой вверх.
– Ты уверен, что я туда пролезу? – с сомнением произнес Влад.
– Уверен, – ответил я. – Тебе больше ничего не остается.
Дик понял, о чем мы говорили.
– Придется ждать, когда уровень воды дойдет до иллюминатора, – сказал он, задирая голову вверх. – Сколько тогда останется до потолка? Метр? В общем, минут пять. А потом…
Он издал скрипящий звук, который, по-видимому, означал летальный исход.
Мы все старались не показывать своего волнения, хотя ситуация была жуткой. Уровень воды повышался на глазах. Уже Влад, который до последнего момента стоял на лестнице, оказался в воде. Мы, как на лифте, плавно поднимались вверх, к спасительному иллюминатору, выпуклое стекло которого вместе с металлическим кольцом рамы было привинчено к корпусу четырьмя ушастыми гайками. По мере приближения к нему мы все меньше говорили, сосредоточенно глядя на белый круг.
– Сейчас его закроет, – произнес Влад, энергично разгребая вокруг себя воду и лягая меня ногами.
– Кого закроет? – не понял я.
Дик крутил головой, глядя на нас. Он чувствовал, что мы говорим о чем-то страшном, и ему было страшнее вдвойне, потому что он не понимал, чего ждать.
– Уровень воды за бортом поднимается быстрее, – прошептал Влад. – А здесь, под потолком, будет воздушная пробка.
Он был прав, но я не мог понять, хорошо это или плохо в нашем положении. Мы начинали толкать друг друга, держась на поверхности воды и инстинктивно стараясь находиться как можно ближе к иллюминатору. Это получалось как бы само собой, без всякого желания оттеснить другого и вырваться на свободу первым. Я не мог поверить в то, что рядом с иллюминатором может произойти какая-то борьба; во всяком случае, в благородстве и преданности Влада я не сомневался, а Дик до сих пор ничем себя не скомпрометировал. Вполне возможно, что наше гипертрофированное благородство становилось опаснее жестокой паники – мы попросту могли погибнуть, уступая друг другу место. Надо было все оговорить. Я мог говорить на двух языках и взял на себя эту роль:
– Как только мы сможем дотянуться до иллюминатора, так ты, Влад, сразу начинай свинчивать гайки. Снимай все, кроме одной.
– Я понял, – угрюмо отозвался Влад. – Когда я сниму последнюю, вода выдавит окно и хлынет сюда.
– Да, придется дожидаться, когда будет залита воздушная пробка. Ты выходишь первым, понял, да?
– Почему это я первый? – вяло возмутился Влад.
– Потому что ты самый толстый, и тебя придется подталкивать в зад.
– Не толстый, а накачанный, – поправил меня Влад.
Все, о чем говорил Владу, я переводил Дику. Тот в спор не вступал, кивал головой и лишь один раз заметил:
– Я могу на четыре минуты задержать дыхание.
– Ты выйдешь вслед за ним, – сказал я ему. Ничего другого я сказать не мог. Человек, который берется навести порядок в момент смертельной опасности, обязан поставить себя в последнюю очередь, иначе это уже не наведение порядка, а выбивание для себя привилегий.
– Хорошо, – ответил Дик, стащил с головы сомбреро и, вздохнув, кинул его, как диск, в сторону. Шляпа красиво спланировала и мягко села на воду, вовсе не собираясь тонуть. – Боюсь, не пролезет, – пояснил Дик.
Мы смотрели на светлое пятно иллюминатора, как чукчи на солнце после полярной ночи. Когда между ним и уровнем воды оставалось не больше полутора метров, вдруг резко потемнело, словно иллюминатор снаружи закрыли плотной желтой шторой. Мы одновременно вскрикнули, настолько страшным было это зрелище. Наше спасительное окно, которое светило надеждой, придавая нам сил и мужества, с наружной стороны залило водой. Не успели мы отойти от первого удара, как последовал второй. Раздался жуткий гул, идущий откуда-то из недр судна; мы почувствовали, как корпус содрогнулся, вода, заполнившая трюм, вспенилась, словно рядом с нами начали резвиться тюлени, и мы почувствовали, что корпус медленно кренится набок.
– Легли на грунт! – крикнул Влад.
Погружение судна в глубину прекратилось, но это обстоятельство вовсе не придало нам оптимизма. «Пальмира», коснувшись килем речного дна, начала заваливаться набок, причем на тот бок, на котором находилось наше окно, лишая нас последней надежды на спасение.
Русская ругань и испанская молитва слились в один прощальный возглас. Мы расставались с жизнью, с ужасом ожидая, как вся масса воды, находящейся в трюме, хлынет на нас, мгновенно оторвав от нас воздушную пробку, этот последний источник воздуха, и мы еще несколько страшных мгновений будем барахтаться под водой, ударяясь головами о потолок, уже бессознательно, на уровне животного инстинкта, пытаясь отыскать хотя бы один глоток воздуха, поймать ртом хотя бы один перламутровый пузырек, несущий в себе жизнь.
Влад машинально схватил меня за руку, готовясь встретить смерть в тесной связке со мной; Дик зачем-то выловил свое сомбреро и напялил его на голову, будто намеревался предстать перед господом во всей, так сказать, красе. Черная крыша, по которой скользили светлые блики, стала спускаться на нас, как гигантский молот, намереваясь раздавить в лепешку. Мы одновременно вскинули руки вверх, защищаясь от удара. Нас накрыло волной. Я успел попросить у господа прощения за то, что обманывал Влада, и проявить милость к Анне. В ушах загудело, застонало. Влад и Дик поочередно отвесили мне по одному пинку. Волна вдруг схлынула, и я увидел прямо над собой мокрый потолок, с которого срывались крупные капли. Нас потащило в обратную сторону. Вернувшись к противоположному борту, волна накатила на него и с грохотом разбилась, превратившись в пену и брызги.
– Еще живем!! – непонятно к чему крикнул Влад.
– Чтоб их крокодилы сожрали! – добавил Дик.
Я ожидал, что сейчас последует второй накат волны, но шторм в нашем сумасшедшем бассейне внезапно прекратился. Корпус теплохода застыл, чуть накренившись набок. Мы плавали под самым потолком. Круг иллюминатора слабо светился под водой.
– Нас держит течение, – предположил Влад. – Но это ненадолго. Судно скоро развернется боком. И тогда нам труба.
Я подплыл как можно ближе к иллюминатору. Потолок по косой линии уходил в воду. Оттуда, где еще можно было дышать, запрокинув голову и вытянув трубочкой губы, я без труда достал ногой до иллюминатора. Мы занимались ерундой. Мы тратили бесценные секунды на болтовню и эмоции.
Я вобрал в грудь как можно больше воздуха и, оттолкнувшись рукой от потолка, нырнул к иллюминатору. Когда голова пошла вниз, ноги тотчас всплыли, но так даже было удобнее работать: я висел в воде вниз головой, упираясь ногами в потолок и не давая себе всплыть. За один заход я успел снять одну гайку из четырех. Когда я высунул голову на поверхность, жадно хватая губами воздух, к иллюминатору устремился Дик, отдав на хранение Владу сомбреро. Он действительно мог надолго задерживать дыхание и за один раз успел свинтить еще две гайки.
Чтобы поддержать солидарность, за последней гайкой хотел нырнуть Влад, но я удержал его под тем предлогом, что уровень воды от его ныряния резко повысится и затопит жалкую прослойку воздуха.
Дик снял четвертую гайку и без труда открыл иллюминатор. Он даже просунул голову наружу, и ему не стоило никаких усилий покинуть затопленное судно и всплыть на поверхности реки, но он оттолкнулся руками о борт и вынырнул между нами.
– Порядок, – сказал он, отдышавшись, и вежливо снял с головы Влада сомбреро. – Только аккуратно. Может быть, они только и ждут, что мы всплывем.
– Обниматься не будем, – сказал я Владу. – Смотри не усни в иллюминаторе, а то закроешь нам последний выход.
Дик скрутил сомбреро в трубку и затолкал за пояс брюк.
– Вода прибывает, – сказал он. – Пусть поторопится.
Влад с ревом набрал в легкие воздуха и с шумом, волнами и брызгами ушел под воду. Он протиснулся в круглое отверстие с изяществом циркового дельфина, прыгающего через горящее кольцо, и напоследок махнул кроссовками.
Я хлопнул Дика по спине:
– Пошел!
Мексиканец пригладил мокрые усы, ободряюще кивнул мне и скрылся под водой. Только тогда я прочувствовал на собственной шкуре, что значит оставаться одному на затонувшем судне. Страх замкнутого пространства, напоминающего гигантский гроб, окатил меня ледяной волной. В мозгу промелькнула мысль, что если я застряну в проеме, зацеплюсь за задраечные штыри, то этот саркофаг станет моим последним пристанищем. С силой оттолкнувшись от потолка, я ушел под воду ногами вниз, затем сложился, прицеливаясь в светлый круг, и, вытянув руки вперед, вошел в проем, как нитка в игольное ушко.
Я думал, что нахожусь на большой глубине, и экономил силы, но меня так быстро выкинуло на поверхность, что я не сразу осознал это и, ослепленный нестерпимо ярким светом, закрыл глаза.
Где-то совсем рядом оглушительно грохотал вертолет, я лицом чувствовал, как лопасти рубят воздух и он толчками ударяется о поверхность реки, распространяя прогорклый запах керосина. Кто-то с силой толкнул меня в грудь, прижимая спиной к борту теплохода. Я открыл глаза. На ресницах радужно блестели капли, оттого голова Дика в сомбреро троилась, и он был похож на кустик опят, изрядно политых дождем.
– Не высовывайся! – крикнул он, показывая глазами вверх.
Влад висел по грудь в воде, держась руками за снасть, свисающую с борта теплохода. Белая громада судна нависала над нашими головами, закрывая собой вертолет. Потоки воздуха морщили поверхность воды, и мелкие волны кольцами разбегались во все стороны.
– Это полиция? – крикнул я.
Дик отрицательно покачал головой и, приблизившись ко мне, уколол ухо своими усами.
– Это вертолет Гонсалеса!
Только сейчас я заметил, что Влад не просто висит на веревке, а пытается подняться на ней до ближайшего леера. Со зверским выражением на лице он медленно вытаскивал из воды свои двести двадцать фунтов.
– Куда!! – крикнул я и, как ватерполист за мячом, кинулся к Владу.
Я смог бы ухватить его за ногу, но Влад ловко врезал мне пяткой по лбу, выкинул вверх руку и ухватился за леер. Не знаю, что он увидел, но зрелище настолько его потрясло, что он забыл о свойствах гравитации и земного притяжения, разжал руки и, потрясая кулаками в воздухе, полетел вниз, успев крикнуть:
– Ну, бля, я вам устрою…
Он с шумом, достойным многотонного корабельного якоря, упал в воду, но купание в обществе пираний и кандиру не привело его в чувство. Вынырнув на поверхность, сморкаясь и плюясь во все стороны, оттолкнув меня, как морскую мину, он стал вспенивать вокруг себя воду и неистово ругаться:
– Я вам устрою вальпургиеву ночь! Не на того нарвались, клянусь своим животом! Ну, уроды, ублюдки, дерьмоеды!..
Рокот стал натужным, казалось, стала вибрировать вода, и над нами, медленно набирая высоту и разворачивая по большой окружности хвост, словно стрелку гигантских часов, пролетел вертолет. Его прозрачный пластиковый корпус сверкнул в лучах солнца, и я успел заметить в кабине носатого, то есть Гонсалеса, – живого и невредимого.
– Ты видел?! Ты видел?! – кричал Влад, потрясая кулаками и тотчас уходя в воду с головой. – Он увез с собой наш чемодан!!
Мне было плевать на чемодан. Я провожал взглядом вертолет, который через минуту скрылся за деревьями, а затем его рокот угас.
– Да, это Гонсалес, – подтвердил Дик и лег на воду грудью. – Поплыли к берегу! На борту не обошлось без крови, и сюда может нагрянуть косяк пираний.
– Значит, я его только ранил? – рассеянно произнес я и поплыл вслед за Диком.
– Он уволок мой чемодан!! – все еще надрывался сзади Влад и бил кулаками по воде. – Он еще не знает, что уже сел задницей на атомную бомбу!! Я сожгу все вертолеты этой поганой страны!!
– Я думаю, что Гонсалес был в бронежилете, – не оборачиваясь, сказал Дик. – Надо было целить в голову.
– У меня не было времени думать над тем, куда целить, – пробормотал я.
– Что с твоим другом? Он радуется спасению?
Я повернул голову. Лицо Влада было мокрым, но не от речной воды, а от слез. Мой друг плакал от злости и бессилия.
Конечно, больно, думал я, ликуя в душе. Жалко мужика. Одно утешает: украли все же чемодан с журналами, а не с долларами – нет худа без добра. Ничего, выберемся на берег, обсохнем, просушим оставшиеся в карманах баксы. Три дня Влад поплачет, попьет рома, а когда смирится, я ему напомню, что по соглашению остров на целый год переходит в нашу аренду, а за этот год многое что изменится, богатые станут бедными, а бедные – богатыми, а там смотришь – и удастся отобрать у Гонсалеса украденное.
Я вдруг мучительно затосковал по Москве, и желание быстрее окунуться в ее грязные, заполненные талым снегом и смогом улицы было столь велико, что я ненароком хлебнул воды и закашлялся.
Глава 17
Я уже не чувствовал дна и медленно поднимался вверх вместе с уровнем воды.
– Не нравится мне все это, – проворчал Влад, но намного громче, чем обычно. В его голосе мне послышались отдаленные предвестники паники. – Неужели в реке такая глубина, что теплоход может полностью скрыться под водой?
– Мы можем выбраться только через тот иллюминатор, – сказал я, показывая рукой вверх.
– Ты уверен, что я туда пролезу? – с сомнением произнес Влад.
– Уверен, – ответил я. – Тебе больше ничего не остается.
Дик понял, о чем мы говорили.
– Придется ждать, когда уровень воды дойдет до иллюминатора, – сказал он, задирая голову вверх. – Сколько тогда останется до потолка? Метр? В общем, минут пять. А потом…
Он издал скрипящий звук, который, по-видимому, означал летальный исход.
Мы все старались не показывать своего волнения, хотя ситуация была жуткой. Уровень воды повышался на глазах. Уже Влад, который до последнего момента стоял на лестнице, оказался в воде. Мы, как на лифте, плавно поднимались вверх, к спасительному иллюминатору, выпуклое стекло которого вместе с металлическим кольцом рамы было привинчено к корпусу четырьмя ушастыми гайками. По мере приближения к нему мы все меньше говорили, сосредоточенно глядя на белый круг.
– Сейчас его закроет, – произнес Влад, энергично разгребая вокруг себя воду и лягая меня ногами.
– Кого закроет? – не понял я.
Дик крутил головой, глядя на нас. Он чувствовал, что мы говорим о чем-то страшном, и ему было страшнее вдвойне, потому что он не понимал, чего ждать.
– Уровень воды за бортом поднимается быстрее, – прошептал Влад. – А здесь, под потолком, будет воздушная пробка.
Он был прав, но я не мог понять, хорошо это или плохо в нашем положении. Мы начинали толкать друг друга, держась на поверхности воды и инстинктивно стараясь находиться как можно ближе к иллюминатору. Это получалось как бы само собой, без всякого желания оттеснить другого и вырваться на свободу первым. Я не мог поверить в то, что рядом с иллюминатором может произойти какая-то борьба; во всяком случае, в благородстве и преданности Влада я не сомневался, а Дик до сих пор ничем себя не скомпрометировал. Вполне возможно, что наше гипертрофированное благородство становилось опаснее жестокой паники – мы попросту могли погибнуть, уступая друг другу место. Надо было все оговорить. Я мог говорить на двух языках и взял на себя эту роль:
– Как только мы сможем дотянуться до иллюминатора, так ты, Влад, сразу начинай свинчивать гайки. Снимай все, кроме одной.
– Я понял, – угрюмо отозвался Влад. – Когда я сниму последнюю, вода выдавит окно и хлынет сюда.
– Да, придется дожидаться, когда будет залита воздушная пробка. Ты выходишь первым, понял, да?
– Почему это я первый? – вяло возмутился Влад.
– Потому что ты самый толстый, и тебя придется подталкивать в зад.
– Не толстый, а накачанный, – поправил меня Влад.
Все, о чем говорил Владу, я переводил Дику. Тот в спор не вступал, кивал головой и лишь один раз заметил:
– Я могу на четыре минуты задержать дыхание.
– Ты выйдешь вслед за ним, – сказал я ему. Ничего другого я сказать не мог. Человек, который берется навести порядок в момент смертельной опасности, обязан поставить себя в последнюю очередь, иначе это уже не наведение порядка, а выбивание для себя привилегий.
– Хорошо, – ответил Дик, стащил с головы сомбреро и, вздохнув, кинул его, как диск, в сторону. Шляпа красиво спланировала и мягко села на воду, вовсе не собираясь тонуть. – Боюсь, не пролезет, – пояснил Дик.
Мы смотрели на светлое пятно иллюминатора, как чукчи на солнце после полярной ночи. Когда между ним и уровнем воды оставалось не больше полутора метров, вдруг резко потемнело, словно иллюминатор снаружи закрыли плотной желтой шторой. Мы одновременно вскрикнули, настолько страшным было это зрелище. Наше спасительное окно, которое светило надеждой, придавая нам сил и мужества, с наружной стороны залило водой. Не успели мы отойти от первого удара, как последовал второй. Раздался жуткий гул, идущий откуда-то из недр судна; мы почувствовали, как корпус содрогнулся, вода, заполнившая трюм, вспенилась, словно рядом с нами начали резвиться тюлени, и мы почувствовали, что корпус медленно кренится набок.
– Легли на грунт! – крикнул Влад.
Погружение судна в глубину прекратилось, но это обстоятельство вовсе не придало нам оптимизма. «Пальмира», коснувшись килем речного дна, начала заваливаться набок, причем на тот бок, на котором находилось наше окно, лишая нас последней надежды на спасение.
Русская ругань и испанская молитва слились в один прощальный возглас. Мы расставались с жизнью, с ужасом ожидая, как вся масса воды, находящейся в трюме, хлынет на нас, мгновенно оторвав от нас воздушную пробку, этот последний источник воздуха, и мы еще несколько страшных мгновений будем барахтаться под водой, ударяясь головами о потолок, уже бессознательно, на уровне животного инстинкта, пытаясь отыскать хотя бы один глоток воздуха, поймать ртом хотя бы один перламутровый пузырек, несущий в себе жизнь.
Влад машинально схватил меня за руку, готовясь встретить смерть в тесной связке со мной; Дик зачем-то выловил свое сомбреро и напялил его на голову, будто намеревался предстать перед господом во всей, так сказать, красе. Черная крыша, по которой скользили светлые блики, стала спускаться на нас, как гигантский молот, намереваясь раздавить в лепешку. Мы одновременно вскинули руки вверх, защищаясь от удара. Нас накрыло волной. Я успел попросить у господа прощения за то, что обманывал Влада, и проявить милость к Анне. В ушах загудело, застонало. Влад и Дик поочередно отвесили мне по одному пинку. Волна вдруг схлынула, и я увидел прямо над собой мокрый потолок, с которого срывались крупные капли. Нас потащило в обратную сторону. Вернувшись к противоположному борту, волна накатила на него и с грохотом разбилась, превратившись в пену и брызги.
– Еще живем!! – непонятно к чему крикнул Влад.
– Чтоб их крокодилы сожрали! – добавил Дик.
Я ожидал, что сейчас последует второй накат волны, но шторм в нашем сумасшедшем бассейне внезапно прекратился. Корпус теплохода застыл, чуть накренившись набок. Мы плавали под самым потолком. Круг иллюминатора слабо светился под водой.
– Нас держит течение, – предположил Влад. – Но это ненадолго. Судно скоро развернется боком. И тогда нам труба.
Я подплыл как можно ближе к иллюминатору. Потолок по косой линии уходил в воду. Оттуда, где еще можно было дышать, запрокинув голову и вытянув трубочкой губы, я без труда достал ногой до иллюминатора. Мы занимались ерундой. Мы тратили бесценные секунды на болтовню и эмоции.
Я вобрал в грудь как можно больше воздуха и, оттолкнувшись рукой от потолка, нырнул к иллюминатору. Когда голова пошла вниз, ноги тотчас всплыли, но так даже было удобнее работать: я висел в воде вниз головой, упираясь ногами в потолок и не давая себе всплыть. За один заход я успел снять одну гайку из четырех. Когда я высунул голову на поверхность, жадно хватая губами воздух, к иллюминатору устремился Дик, отдав на хранение Владу сомбреро. Он действительно мог надолго задерживать дыхание и за один раз успел свинтить еще две гайки.
Чтобы поддержать солидарность, за последней гайкой хотел нырнуть Влад, но я удержал его под тем предлогом, что уровень воды от его ныряния резко повысится и затопит жалкую прослойку воздуха.
Дик снял четвертую гайку и без труда открыл иллюминатор. Он даже просунул голову наружу, и ему не стоило никаких усилий покинуть затопленное судно и всплыть на поверхности реки, но он оттолкнулся руками о борт и вынырнул между нами.
– Порядок, – сказал он, отдышавшись, и вежливо снял с головы Влада сомбреро. – Только аккуратно. Может быть, они только и ждут, что мы всплывем.
– Обниматься не будем, – сказал я Владу. – Смотри не усни в иллюминаторе, а то закроешь нам последний выход.
Дик скрутил сомбреро в трубку и затолкал за пояс брюк.
– Вода прибывает, – сказал он. – Пусть поторопится.
Влад с ревом набрал в легкие воздуха и с шумом, волнами и брызгами ушел под воду. Он протиснулся в круглое отверстие с изяществом циркового дельфина, прыгающего через горящее кольцо, и напоследок махнул кроссовками.
Я хлопнул Дика по спине:
– Пошел!
Мексиканец пригладил мокрые усы, ободряюще кивнул мне и скрылся под водой. Только тогда я прочувствовал на собственной шкуре, что значит оставаться одному на затонувшем судне. Страх замкнутого пространства, напоминающего гигантский гроб, окатил меня ледяной волной. В мозгу промелькнула мысль, что если я застряну в проеме, зацеплюсь за задраечные штыри, то этот саркофаг станет моим последним пристанищем. С силой оттолкнувшись от потолка, я ушел под воду ногами вниз, затем сложился, прицеливаясь в светлый круг, и, вытянув руки вперед, вошел в проем, как нитка в игольное ушко.
Я думал, что нахожусь на большой глубине, и экономил силы, но меня так быстро выкинуло на поверхность, что я не сразу осознал это и, ослепленный нестерпимо ярким светом, закрыл глаза.
Где-то совсем рядом оглушительно грохотал вертолет, я лицом чувствовал, как лопасти рубят воздух и он толчками ударяется о поверхность реки, распространяя прогорклый запах керосина. Кто-то с силой толкнул меня в грудь, прижимая спиной к борту теплохода. Я открыл глаза. На ресницах радужно блестели капли, оттого голова Дика в сомбреро троилась, и он был похож на кустик опят, изрядно политых дождем.
– Не высовывайся! – крикнул он, показывая глазами вверх.
Влад висел по грудь в воде, держась руками за снасть, свисающую с борта теплохода. Белая громада судна нависала над нашими головами, закрывая собой вертолет. Потоки воздуха морщили поверхность воды, и мелкие волны кольцами разбегались во все стороны.
– Это полиция? – крикнул я.
Дик отрицательно покачал головой и, приблизившись ко мне, уколол ухо своими усами.
– Это вертолет Гонсалеса!
Только сейчас я заметил, что Влад не просто висит на веревке, а пытается подняться на ней до ближайшего леера. Со зверским выражением на лице он медленно вытаскивал из воды свои двести двадцать фунтов.
– Куда!! – крикнул я и, как ватерполист за мячом, кинулся к Владу.
Я смог бы ухватить его за ногу, но Влад ловко врезал мне пяткой по лбу, выкинул вверх руку и ухватился за леер. Не знаю, что он увидел, но зрелище настолько его потрясло, что он забыл о свойствах гравитации и земного притяжения, разжал руки и, потрясая кулаками в воздухе, полетел вниз, успев крикнуть:
– Ну, бля, я вам устрою…
Он с шумом, достойным многотонного корабельного якоря, упал в воду, но купание в обществе пираний и кандиру не привело его в чувство. Вынырнув на поверхность, сморкаясь и плюясь во все стороны, оттолкнув меня, как морскую мину, он стал вспенивать вокруг себя воду и неистово ругаться:
– Я вам устрою вальпургиеву ночь! Не на того нарвались, клянусь своим животом! Ну, уроды, ублюдки, дерьмоеды!..
Рокот стал натужным, казалось, стала вибрировать вода, и над нами, медленно набирая высоту и разворачивая по большой окружности хвост, словно стрелку гигантских часов, пролетел вертолет. Его прозрачный пластиковый корпус сверкнул в лучах солнца, и я успел заметить в кабине носатого, то есть Гонсалеса, – живого и невредимого.
– Ты видел?! Ты видел?! – кричал Влад, потрясая кулаками и тотчас уходя в воду с головой. – Он увез с собой наш чемодан!!
Мне было плевать на чемодан. Я провожал взглядом вертолет, который через минуту скрылся за деревьями, а затем его рокот угас.
– Да, это Гонсалес, – подтвердил Дик и лег на воду грудью. – Поплыли к берегу! На борту не обошлось без крови, и сюда может нагрянуть косяк пираний.
– Значит, я его только ранил? – рассеянно произнес я и поплыл вслед за Диком.
– Он уволок мой чемодан!! – все еще надрывался сзади Влад и бил кулаками по воде. – Он еще не знает, что уже сел задницей на атомную бомбу!! Я сожгу все вертолеты этой поганой страны!!
– Я думаю, что Гонсалес был в бронежилете, – не оборачиваясь, сказал Дик. – Надо было целить в голову.
– У меня не было времени думать над тем, куда целить, – пробормотал я.
– Что с твоим другом? Он радуется спасению?
Я повернул голову. Лицо Влада было мокрым, но не от речной воды, а от слез. Мой друг плакал от злости и бессилия.
Конечно, больно, думал я, ликуя в душе. Жалко мужика. Одно утешает: украли все же чемодан с журналами, а не с долларами – нет худа без добра. Ничего, выберемся на берег, обсохнем, просушим оставшиеся в карманах баксы. Три дня Влад поплачет, попьет рома, а когда смирится, я ему напомню, что по соглашению остров на целый год переходит в нашу аренду, а за этот год многое что изменится, богатые станут бедными, а бедные – богатыми, а там смотришь – и удастся отобрать у Гонсалеса украденное.
Я вдруг мучительно затосковал по Москве, и желание быстрее окунуться в ее грязные, заполненные талым снегом и смогом улицы было столь велико, что я ненароком хлебнул воды и закашлялся.
Глава 17
Дик в самом деле хорошо ориентировался в здешних лесах. Час мы продирались сквозь непролазные заросли, а затем вышли на тропу, которая довела нас до небольшого селения, в котором было десяток домов, спрятанных за крепкими глинобитными заборами. Единственная грунтовая дорога обоими концами упиралась в сельву. Селение казалось необитаемым, но Дик заверил, что здесь живут отличные парни, которые с одинаковой точностью плюют на государственные законы и местных наркобаронов, занимаясь своим скромным бизнесом, и его здесь все знают.
Он не преувеличил, хотя я был уверен, что его здесь так же хорошо знают, как и в доме американского летчика с видом на Белый дом. Подойдя к массивным воротам, встроенным в забор, Дик постучал тяжелым медным кольцом. Откуда-то из глубины двора донесся хриплый лай собаки. В створке ворот открылось маленькое окошко, и в нем, как в портретной рамке, показалось малиновое, украшенное большими усами лицо.
– А-а, Диего!! – приветливо произнесло лицо. Окошко закрылось, лязгнул засов, и створка ворот со скрипом отъехала в сторону.
– Привет, дядюшка Ромэно! – отозвался Дик, протягивая руку хозяину дома.
Я еще никогда не видел, чтобы человек в своем доме носил при себе такое количество оружия. Дядюшка Ромэно, коренастый мужчина лет пятидесяти, носил допотопный поясной ремень со множеством кожаных петель и карманчиков для пуль и двумя кобурами, из которых выглядывали отполированные рукоятки револьверов. В узких голенищах коротких армейских сапог торчали ножи с костяными ручками, обшитыми кожей с бахромой, а за спиной пригрелось внушительного размера мачете с зазубренным, как у ножовки, лезвием.
– Ты снова привез сигары и репеллент? – спросил Ромэно, поочередно протягивая руку нам с Владом и жестом приглашая войти во двор.
– Поганец Гонсалес утопил «Пальмиру» вместе с моим товаром! – нарочито хриплым голосом, который придавал словам особо зловещий оттенок, сказал Дик. – Видит бог, мое терпение лопнет, и я сделаю дырку в его пустой голове!
Я понял, что Ромэно не только знает Дика в лицо, но и прекрасно разбирается в особенностях его характера.
– Не слушайте его! – усмехнувшись, сказал мне Ромэно, закрывая створку ворот. – Он так говорит уже пять лет, с тех пор, как здесь начал хозяйничать Гонсалес. Никакой дырки в голове Гонсалеса он не сделает. Он даже по морде не рискнет ему дать… Идемте в дом, вы, наверное, хотите жрать как черти?
– Я вез товара на три тысячи долларов! – огрызнулся Дик, обиженный тем, что Ромэно так сильно опустил его в наших глазах. – И он за это ответит!
– О чем они говорят? – спросил меня Влад, чувствуя себя лишним в нашей компании оттого, что не понимал ни слова.
Я махнул рукой и отрицательно покачал головой, давая понять, что эта болтовня не стоит того, чтобы ее переводить. Это было очень кстати, что Влад не понимал по-испански. Не ручаюсь, что мой друг повел бы себя осмотрительно и с умом, если бы узнал о том, что Дику известно нахождение виллы Гонсалеса.
Агрессивный вид хозяина дома предполагал милитаризованное убранство двора, и я был готов увидеть как минимум стодвадцатимиллиметровую гаубицу, безоткатное орудие и легкий танк. Однако ничего военного, кроме темно-зеленой маскировочной сети, закрывающей открытую веранду, во дворе не было. Напротив, небольшая территория, огороженная глухим забором, напоминала райский уголок. Подобно оранжерее, она была разбита на овальные клумбы, густо поросшие разнообразными цветами, кактусами, тонкими побегами с разлапистыми листьями. Такого ботанического изобилия, собранного на небольшом участке, я еще никогда не видел.
Ромэно, польщенный удивлением в моих глазах, пояснил:
– Это мое хобби! Когда я возвращаюсь из сельвы, я обязательно приношу с собой какой-нибудь цветок или травку. Сельва неисчерпаема. Вы не найдете у меня двух одинаковых растений… Взгляните, чудесные орхидеи, не правда ли? Я тоже их очень люблю! А это, рядом с вами, побеги лианы лонхокарпус, очень ядовитые, между прочим.
– Хватит хвастать своими колючками, я на них в сельве налюбовался! Неси мясо и вино! – сердито прервал Дик. Он был обижен на Ромэно за то, что тот всегда говорил правду.
– Не торопись, – усмехнулся Ромэно. – Никуда Гонсалес не денется. Раз уже за него решил взяться сам Диего, гроза приамазонской мошкары, то, можно считать, наш барон уже покойник.
– Пошел к черту! – отмахнулся Дик, садясь за широкий стол из некрашеного дерева.
Мне даже стало его жалко. Должно быть, Дик принадлежал к числу тех людей, которых в компаниях всегда выбирают в качестве объекта для шуток и подтрунивания. Зато где-нибудь на стороне Дик отводил душу, размахивая кулаками по поводу и без повода, потому при первой встрече показался мне таким агрессивным.
– Ты бы лучше пожаловался своему американскому другу, который живет в Белом доме, – продолжал в том же духе Ромэно, полагая, что таким образом развлекает нас с Владом. Он взгромоздил на стол большую бутыль в оплетке, с глубинным шлепком выдернул пробку, и сразу повеяло крепким запахом тростникового рома. – Он бы сделал заход на цель и – ба-бах! – стер бы с лица земли виллу Гонсалеса.
– Он не в Белом доме живет, – буркнул Дик, нахлобучив сомбреро на самые глаза. – Я тебе уже тысячи раз говорил, что он живет неподалеку от него.
– Все в мире относительно, – философски заметил Ромэно, разливая ром в кружки. – И я тоже живу недалеко от Вашингтона, если мерить мерками сверхзвукового истребителя.
– Кишка у тебя тонка жить неподалеку от Вашингтона, – огрызнулся Дик. – Ты дальше сельвы носа не показывал! А я сидел на балконе у Макса и смотрел на Белый дом так, как ты каждое утро смотришь на сарай своего соседа!
– А президент не махал тебе шляпой из окна?
Было смешно. Я сначала боялся своим смехом обидеть Дика, но потом заметил, что к подобному отношению он привык и вовсе не принимает шутки близко к сердцу.
– Нет, – ответил Дик, осушив кружку, – президент не махал мне шляпой. Зачем ему это надо было делать, если он сидел с нами за столом и отмечал свой день рождения.
Мы все снова рассмеялись. Естественно, кроме Влада. Мой друг, убитый горем, ни слова не понимающий по-испански, смотрел в кружку и думал о своем.
– А как ты объяснялся с ним? При помощи мимики и жестов? – спросил Ромэно, раскрывая коробку с сигарами.
– Зачем? – пожал плечами Дик, протягивая руку за сигарой. – Я разговаривал с ним по-английски. Я сказал президенту: «Mister president! Many happy returns of the day!»[4]
Вот это новость! Дик, похоже, выдал фразу на английском. Ограничивались ли его лингвистические способности этой единственной фразой или же он в самом деле неплохо знал английский, я не мог сказать однозначно. Тем не менее Влад, словно услышав родную речь, пробудился от спячки и оторвал взгляд от кружки. Я насторожился. Английский был тем мостиком, который мог связать коммуникативными узами Дика и Влада. А я совсем не был заинтересован в этом.
К счастью, Дик замолчал и, к моему удивлению, залился юношеским румянцем. Я не сразу понял, что причиной того была молодая, рослая и вполне привлекательная особа, которая зашла на веранду с большим подносом в руках и стала сервировать стол. Она была одета в длинное светлое платье с розовыми узорами, сильно приталенное, с большим вырезом на груди; обнаженные плечи прикрывала шелковая ткань, напоминающая мантилью; темные волосы девушки были расчесаны на прямой пробор и сплетены в две прямых косы. Она производила впечатление сильного, но нежного создания, как раз предназначенного для жизни в жестоких условиях сельвы.
– Здравствуй, Мария! – сказал Дик, распрямляя плечи, и коснулся руки девушки.
Девушка улыбнулась и молча кивнула Дику, опуская посреди стола большую тарелку с крупно нарезанными овощами. Она сделала это с таким сосредоточенным видом, словно хотела показать, что не намерена отвлекаться на пустые разговоры.
– Я вез ей подарок из Манауса, – продолжал Дик, обращаясь уже к Ромэно. – Но негодяй Гонсалес утопил теплоход.
– Как всегда, – ничуть не сомневаясь в трагической судьбе подарка, ответил Ромэно.
– Клянусь! – не особенно рьяно попытался доказать свою честность Дик.
– Это ваша дочь? – спросил я Ромэно, когда девушка зашла в дом.
– У меня четыре дочери, – ответил Ромэно. – Три вышли замуж и разъехались, а Мария пока со мной.
– Отдай Марию за меня! – вдруг горячо заговорил Дик, налегая грудью на стол. – Ты же видишь, как она любит меня! У нее даже агути подгорело, потому что все ее мысли были заняты мной!
Ромэно от души расхохотался.
– Вот как схватишь Гонсалеса за ухо и сделаешь ему дырку во лбу, тогда отдам, – пообещал он и подмигнул мне.
– Клянусь богом, я сделаю ему две дырки!! – хрипло заговорил Дик и стукнул кулаком по столу.
– Только для начала научись стрелять, – посоветовал Ромэно.
– Что?! – вспылил Дик. – Это ты мне говоришь, дядюшка Ромэно? Да я с пятидесяти шагов попадаю в глаз какаду!
Ромэно не преминул воспользоваться случаем и тотчас протянул Дику руку.
– Пари?
– На что хочешь! – безрассудно согласился Дик.
– Ставлю двести долларов против твоей шляпы, что ты не попадешь с пятидесяти шагов в бутылку виски!
– Я?! Не попаду?! Ставлю свое сомбреро против одного поцелуя Марии, что с трех выстрелов срежу стебель вот той красной орхидеи!
– Идет! – тотчас согласился Ромэно. Они ударили по рукам. – Мария! – сказал Ромэно, когда дочь снова появилась на веранде и принялась расставлять на столе тарелки. – Принеси нам, пожалуйста, еще пару револьверов.
Дик, по-моему, сильно преувеличил свои возможности. Срезать пулей тонкий стебель орхидеи, которая росла в самом дальнем углу цветника и, кроме того, покачивалась от ветра, на мой взгляд, было очень непросто. Хитрый Ромэно нарочно пригласил свою дочь принять участие в состязаниях, чтобы она стала свидетелем позорного поражения Дика и его конфуза.
Увлекшись спором, я на время забыл про Влада. Мой друг совсем заскучал. Он даже отказался от еды и, отпивая из кружки ром, рассеянно смотрел то на цветник, то на темную полосу джунглей.
Мария вынесла два тяжелых револьвера и с глухим стуком положила их на стол. Ромэно обеими руками ловко вытащил еще два револьвера, болтающихся на поясе в кобурах, один протянул дочери, а другой мне. Дик взял «магнум», лежащий на столе. Оставшееся оружие взял Ромэно и, крутнув барабан, встал из-за стола.
– Красная орхидея! – скомандовал он, стволом револьвера сдвигая шляпу на затылок. – Диего первый!
Меня втянули в спор, и я почувствовал, что могу опозориться. Дик выстрелил. «Магнум» дрогнул в его руке, извергая огонь и дым. Орхидея продолжала стоять на тонком стебле.
– Мария! – скомандовал Ромэно и рукой подал сигнал дочери.
Девушка, высоко подняв предплечье, эффектно вскинула револьвер. Грохнул второй выстрел, до боли раздирая нервы. Цветок, словно конферансье после концерта, откланялся нам, опустив вниз свою роскошную голову. Вот тебе и младшая дочурка!
– Правее желтая орхидея! – перенацелил огонь Ромэно и кивнул мне.
Я выстрелил и промахнулся.
– Диего!
Снова выстрел – и опять мимо!
– Две дырки! – иронично проворчал Ромэно и своим выстрелом срезал второй цветок.
– Синяя орхидея!
Желая реабилитироваться, я не стал дожидаться команды и выстрелил первым. Ура! Цветок, словно прячась, мгновенно залег в траву.
– Красная левее!
И началось что-то невообразимое! Мы уже не слушали команды и открыли беспорядочную стрельбу по цветам. Дик стрелял, широко расставив ноги и сжимая «магнум» двумя руками. Ромэно палил из-за его спины, не отходя от стола. Его дочь косила цветы частыми выстрелами, встав к цветнику боком и слегка прищурив левый глаз. Я выбирал цветы покрасивее. Грохот стоял такой, что закладывало уши. Сизый дым облаком тянулся к маскировочной сети.
– Все, хватит! – дал отбой Ромэно.
Выстрелы затихли. Раздосадованный Дик кинул револьвер на стол и покрепче натянул сомбреро на голову.
Он не преувеличил, хотя я был уверен, что его здесь так же хорошо знают, как и в доме американского летчика с видом на Белый дом. Подойдя к массивным воротам, встроенным в забор, Дик постучал тяжелым медным кольцом. Откуда-то из глубины двора донесся хриплый лай собаки. В створке ворот открылось маленькое окошко, и в нем, как в портретной рамке, показалось малиновое, украшенное большими усами лицо.
– А-а, Диего!! – приветливо произнесло лицо. Окошко закрылось, лязгнул засов, и створка ворот со скрипом отъехала в сторону.
– Привет, дядюшка Ромэно! – отозвался Дик, протягивая руку хозяину дома.
Я еще никогда не видел, чтобы человек в своем доме носил при себе такое количество оружия. Дядюшка Ромэно, коренастый мужчина лет пятидесяти, носил допотопный поясной ремень со множеством кожаных петель и карманчиков для пуль и двумя кобурами, из которых выглядывали отполированные рукоятки револьверов. В узких голенищах коротких армейских сапог торчали ножи с костяными ручками, обшитыми кожей с бахромой, а за спиной пригрелось внушительного размера мачете с зазубренным, как у ножовки, лезвием.
– Ты снова привез сигары и репеллент? – спросил Ромэно, поочередно протягивая руку нам с Владом и жестом приглашая войти во двор.
– Поганец Гонсалес утопил «Пальмиру» вместе с моим товаром! – нарочито хриплым голосом, который придавал словам особо зловещий оттенок, сказал Дик. – Видит бог, мое терпение лопнет, и я сделаю дырку в его пустой голове!
Я понял, что Ромэно не только знает Дика в лицо, но и прекрасно разбирается в особенностях его характера.
– Не слушайте его! – усмехнувшись, сказал мне Ромэно, закрывая створку ворот. – Он так говорит уже пять лет, с тех пор, как здесь начал хозяйничать Гонсалес. Никакой дырки в голове Гонсалеса он не сделает. Он даже по морде не рискнет ему дать… Идемте в дом, вы, наверное, хотите жрать как черти?
– Я вез товара на три тысячи долларов! – огрызнулся Дик, обиженный тем, что Ромэно так сильно опустил его в наших глазах. – И он за это ответит!
– О чем они говорят? – спросил меня Влад, чувствуя себя лишним в нашей компании оттого, что не понимал ни слова.
Я махнул рукой и отрицательно покачал головой, давая понять, что эта болтовня не стоит того, чтобы ее переводить. Это было очень кстати, что Влад не понимал по-испански. Не ручаюсь, что мой друг повел бы себя осмотрительно и с умом, если бы узнал о том, что Дику известно нахождение виллы Гонсалеса.
Агрессивный вид хозяина дома предполагал милитаризованное убранство двора, и я был готов увидеть как минимум стодвадцатимиллиметровую гаубицу, безоткатное орудие и легкий танк. Однако ничего военного, кроме темно-зеленой маскировочной сети, закрывающей открытую веранду, во дворе не было. Напротив, небольшая территория, огороженная глухим забором, напоминала райский уголок. Подобно оранжерее, она была разбита на овальные клумбы, густо поросшие разнообразными цветами, кактусами, тонкими побегами с разлапистыми листьями. Такого ботанического изобилия, собранного на небольшом участке, я еще никогда не видел.
Ромэно, польщенный удивлением в моих глазах, пояснил:
– Это мое хобби! Когда я возвращаюсь из сельвы, я обязательно приношу с собой какой-нибудь цветок или травку. Сельва неисчерпаема. Вы не найдете у меня двух одинаковых растений… Взгляните, чудесные орхидеи, не правда ли? Я тоже их очень люблю! А это, рядом с вами, побеги лианы лонхокарпус, очень ядовитые, между прочим.
– Хватит хвастать своими колючками, я на них в сельве налюбовался! Неси мясо и вино! – сердито прервал Дик. Он был обижен на Ромэно за то, что тот всегда говорил правду.
– Не торопись, – усмехнулся Ромэно. – Никуда Гонсалес не денется. Раз уже за него решил взяться сам Диего, гроза приамазонской мошкары, то, можно считать, наш барон уже покойник.
– Пошел к черту! – отмахнулся Дик, садясь за широкий стол из некрашеного дерева.
Мне даже стало его жалко. Должно быть, Дик принадлежал к числу тех людей, которых в компаниях всегда выбирают в качестве объекта для шуток и подтрунивания. Зато где-нибудь на стороне Дик отводил душу, размахивая кулаками по поводу и без повода, потому при первой встрече показался мне таким агрессивным.
– Ты бы лучше пожаловался своему американскому другу, который живет в Белом доме, – продолжал в том же духе Ромэно, полагая, что таким образом развлекает нас с Владом. Он взгромоздил на стол большую бутыль в оплетке, с глубинным шлепком выдернул пробку, и сразу повеяло крепким запахом тростникового рома. – Он бы сделал заход на цель и – ба-бах! – стер бы с лица земли виллу Гонсалеса.
– Он не в Белом доме живет, – буркнул Дик, нахлобучив сомбреро на самые глаза. – Я тебе уже тысячи раз говорил, что он живет неподалеку от него.
– Все в мире относительно, – философски заметил Ромэно, разливая ром в кружки. – И я тоже живу недалеко от Вашингтона, если мерить мерками сверхзвукового истребителя.
– Кишка у тебя тонка жить неподалеку от Вашингтона, – огрызнулся Дик. – Ты дальше сельвы носа не показывал! А я сидел на балконе у Макса и смотрел на Белый дом так, как ты каждое утро смотришь на сарай своего соседа!
– А президент не махал тебе шляпой из окна?
Было смешно. Я сначала боялся своим смехом обидеть Дика, но потом заметил, что к подобному отношению он привык и вовсе не принимает шутки близко к сердцу.
– Нет, – ответил Дик, осушив кружку, – президент не махал мне шляпой. Зачем ему это надо было делать, если он сидел с нами за столом и отмечал свой день рождения.
Мы все снова рассмеялись. Естественно, кроме Влада. Мой друг, убитый горем, ни слова не понимающий по-испански, смотрел в кружку и думал о своем.
– А как ты объяснялся с ним? При помощи мимики и жестов? – спросил Ромэно, раскрывая коробку с сигарами.
– Зачем? – пожал плечами Дик, протягивая руку за сигарой. – Я разговаривал с ним по-английски. Я сказал президенту: «Mister president! Many happy returns of the day!»[4]
Вот это новость! Дик, похоже, выдал фразу на английском. Ограничивались ли его лингвистические способности этой единственной фразой или же он в самом деле неплохо знал английский, я не мог сказать однозначно. Тем не менее Влад, словно услышав родную речь, пробудился от спячки и оторвал взгляд от кружки. Я насторожился. Английский был тем мостиком, который мог связать коммуникативными узами Дика и Влада. А я совсем не был заинтересован в этом.
К счастью, Дик замолчал и, к моему удивлению, залился юношеским румянцем. Я не сразу понял, что причиной того была молодая, рослая и вполне привлекательная особа, которая зашла на веранду с большим подносом в руках и стала сервировать стол. Она была одета в длинное светлое платье с розовыми узорами, сильно приталенное, с большим вырезом на груди; обнаженные плечи прикрывала шелковая ткань, напоминающая мантилью; темные волосы девушки были расчесаны на прямой пробор и сплетены в две прямых косы. Она производила впечатление сильного, но нежного создания, как раз предназначенного для жизни в жестоких условиях сельвы.
– Здравствуй, Мария! – сказал Дик, распрямляя плечи, и коснулся руки девушки.
Девушка улыбнулась и молча кивнула Дику, опуская посреди стола большую тарелку с крупно нарезанными овощами. Она сделала это с таким сосредоточенным видом, словно хотела показать, что не намерена отвлекаться на пустые разговоры.
– Я вез ей подарок из Манауса, – продолжал Дик, обращаясь уже к Ромэно. – Но негодяй Гонсалес утопил теплоход.
– Как всегда, – ничуть не сомневаясь в трагической судьбе подарка, ответил Ромэно.
– Клянусь! – не особенно рьяно попытался доказать свою честность Дик.
– Это ваша дочь? – спросил я Ромэно, когда девушка зашла в дом.
– У меня четыре дочери, – ответил Ромэно. – Три вышли замуж и разъехались, а Мария пока со мной.
– Отдай Марию за меня! – вдруг горячо заговорил Дик, налегая грудью на стол. – Ты же видишь, как она любит меня! У нее даже агути подгорело, потому что все ее мысли были заняты мной!
Ромэно от души расхохотался.
– Вот как схватишь Гонсалеса за ухо и сделаешь ему дырку во лбу, тогда отдам, – пообещал он и подмигнул мне.
– Клянусь богом, я сделаю ему две дырки!! – хрипло заговорил Дик и стукнул кулаком по столу.
– Только для начала научись стрелять, – посоветовал Ромэно.
– Что?! – вспылил Дик. – Это ты мне говоришь, дядюшка Ромэно? Да я с пятидесяти шагов попадаю в глаз какаду!
Ромэно не преминул воспользоваться случаем и тотчас протянул Дику руку.
– Пари?
– На что хочешь! – безрассудно согласился Дик.
– Ставлю двести долларов против твоей шляпы, что ты не попадешь с пятидесяти шагов в бутылку виски!
– Я?! Не попаду?! Ставлю свое сомбреро против одного поцелуя Марии, что с трех выстрелов срежу стебель вот той красной орхидеи!
– Идет! – тотчас согласился Ромэно. Они ударили по рукам. – Мария! – сказал Ромэно, когда дочь снова появилась на веранде и принялась расставлять на столе тарелки. – Принеси нам, пожалуйста, еще пару револьверов.
Дик, по-моему, сильно преувеличил свои возможности. Срезать пулей тонкий стебель орхидеи, которая росла в самом дальнем углу цветника и, кроме того, покачивалась от ветра, на мой взгляд, было очень непросто. Хитрый Ромэно нарочно пригласил свою дочь принять участие в состязаниях, чтобы она стала свидетелем позорного поражения Дика и его конфуза.
Увлекшись спором, я на время забыл про Влада. Мой друг совсем заскучал. Он даже отказался от еды и, отпивая из кружки ром, рассеянно смотрел то на цветник, то на темную полосу джунглей.
Мария вынесла два тяжелых револьвера и с глухим стуком положила их на стол. Ромэно обеими руками ловко вытащил еще два револьвера, болтающихся на поясе в кобурах, один протянул дочери, а другой мне. Дик взял «магнум», лежащий на столе. Оставшееся оружие взял Ромэно и, крутнув барабан, встал из-за стола.
– Красная орхидея! – скомандовал он, стволом револьвера сдвигая шляпу на затылок. – Диего первый!
Меня втянули в спор, и я почувствовал, что могу опозориться. Дик выстрелил. «Магнум» дрогнул в его руке, извергая огонь и дым. Орхидея продолжала стоять на тонком стебле.
– Мария! – скомандовал Ромэно и рукой подал сигнал дочери.
Девушка, высоко подняв предплечье, эффектно вскинула револьвер. Грохнул второй выстрел, до боли раздирая нервы. Цветок, словно конферансье после концерта, откланялся нам, опустив вниз свою роскошную голову. Вот тебе и младшая дочурка!
– Правее желтая орхидея! – перенацелил огонь Ромэно и кивнул мне.
Я выстрелил и промахнулся.
– Диего!
Снова выстрел – и опять мимо!
– Две дырки! – иронично проворчал Ромэно и своим выстрелом срезал второй цветок.
– Синяя орхидея!
Желая реабилитироваться, я не стал дожидаться команды и выстрелил первым. Ура! Цветок, словно прячась, мгновенно залег в траву.
– Красная левее!
И началось что-то невообразимое! Мы уже не слушали команды и открыли беспорядочную стрельбу по цветам. Дик стрелял, широко расставив ноги и сжимая «магнум» двумя руками. Ромэно палил из-за его спины, не отходя от стола. Его дочь косила цветы частыми выстрелами, встав к цветнику боком и слегка прищурив левый глаз. Я выбирал цветы покрасивее. Грохот стоял такой, что закладывало уши. Сизый дым облаком тянулся к маскировочной сети.
– Все, хватит! – дал отбой Ромэно.
Выстрелы затихли. Раздосадованный Дик кинул револьвер на стол и покрепче натянул сомбреро на голову.