Дышев Андрей. Зеркало для героя

   Дик ушел направо, в ту сторону, откуда выплыла моторная лодка, Ника – прямо, в глубь острова, где высилась поросшая густым лесом гора, мне оставалось пойти влево. Не знаю, какой логики я придерживался, когда выбирал направление движения. Похоже, что никакой. Я шел по острову как слепой, отыскивая свое место, свою ячейку на этом игровом поле.
   Джунгли, через которые я шел, мало напоминали сельву. Они были более сухими и редкими, а основу составляли незнакомые мне деревья с крепкими гнутыми стволами и колючими зелеными ветками, похожие на можжевельник и на терновник одновременно. Но росли они не настолько плотно, чтобы заросли нельзя было преодолеть без мачете.
   Дважды я спускался в неглубокие овраги, по дну которых проходили тонкие ручьи, поднялся на холм, разделяющий две бухты, и с его вершины увидел противоположную, южную, часть острова.
   Я часто оглядывался. Меня не покидало ощущение, что за мной следят, и это ощущение порой было настолько сильным, что я пару раз ждал, прячась за камнями и выжидая, когда преследователь пробежит мимо меня. Но лишь порывы ветра с шумом проносились над моей головой, расчесывая траву и приглаживая верхушки деревьев.
   Вниз идти было легче. Лес поредел, все чаще попадались поляны с выжженной сухой травой, полной мелких прыгающих насекомых и белых, хрупких, как яичная скорлупа, ракушек. Они хрустели под моими ногами, и нельзя было шагу сделать, чтобы не раздавить их.
   Вскоре я нашел тропу. Точнее сказать, это была полоса примятой травы, по которой прошли не так давно. Я остановился рядом с тропой, глядя по сторонам, предпочитая первым увидеть того, кто здесь ходил. Чувство тревоги нарастало столь стремительно, что я уже не мог двигаться дальше и стоял как вкопанный, глядя по сторонам.
   Интуиция редко обманывала меня. Мурашки побежали у меня по коже, когда я увидел стремительно приближающиеся ко мне кончики черных хвостов, торчащие из травы, и затем услышал сухой шелест.
   Уже раз обжегшись на встрече с пумой, я и в этот раз готов был увидеть каких-нибудь аспидных кошек, намеревающихся позавтракать мною, но, к моему удивлению и неоправданному облегчению, увидел выскочивших на тропу собак.
   Псы были огромными, едва ли уступающими по размеру пуме, а об их свирепом нраве красноречиво говорило низкое грозное рычание, которым они предупредили меня о своих намерениях. Я сначала застыл как статуя, вспомнив одно из правил защиты от собак, но моя неподвижная фигура не поубавила у псов агрессивности.
   Это уже было как проклятие: за короткий промежуток времени мне второй раз приходилось позорно уносить ноги от животных, и в этот раз, как и в первый, у меня не было с собой оружия.
   «Чтоб вы провалились!» – подумал я, повернулся к волкодавам спиной и что есть духу побежал по тропе вниз. Обрадовавшись таким откровенным догонялкам, псы облаяли меня и молча кинулись вслед за мной.
   Склон становился все круче, и это обстоятельство не столько придавало мне скорости, сколько повышало шансы споткнуться и зарыться носом в землю. Стараясь не частить и делать шаги как можно более широкими, я разъяренным орангутангом скакал вниз, ломая на своем пути ветки деревьев и вспугивая тучи кузнечиков. Конечно, надо было остановиться и залезть на дерево, но расстояние между мной и моими преследователями сократилось настолько, что я как минимум рисковал бы своими джинсами.
   Наматывая на себя редкий лес и травяные заросли, я продолжал нестись во весь опор и уже был готов к тому, что клыки волкодава вот-вот вцепятся мне в затылок, как вдруг прямо передо мной вырос белый забор, и я с ходу взял его двухметровую высоту, услышав подо мной лязг зубов и раздосадованный скулеж.
   Я перелетел через забор с той же легкостью, как если бы это была скамейка, грохнулся на газон и кубарем покатился по траве.
   Чувство восторга от того, что мне удалось сохранить джинсы и все, что находилось в них, быстро развеялось, и на смену ему пришло уже успевшее надоесть чувство тревоги.
   Между деревьев проглядывался особнячок цилиндрической формы, напоминающий маяк. Его белые и гладкие стены, лишенные какого бы то ни было рельефа или лепных украшений, имели лишь несколько несимметричных и узких оконных проемов, закрытых тонированными стеклами. Верх особняка представлял собой стеклянный цилиндр, прикрытый конусовидной крышей. Особняк был неухоженным, несколько сегментов цилиндрического окна были заменены фанерой, на белых стенах желтели потеки, а в зарослях, окружающих его, с трудом можно было угадать когда-то аккуратные газоны, цветочные клумбы, дорожки, выложенные из цветной тротуарной плитки.
   Я медленно пошел вперед, замечая следы человеческих рук. Несколько кустов были подстрижены, и срезанные ветки, лежащие на земле, еще не успели полностью засохнуть. У входа в особняк были прополоты круглые клумбы и до блеска вымыты два мраморных античных бога, словно от дождя спрятавшиеся под кручеными коническими капителями колонн.
   Я взялся за потускневшую от времени медную ручку двери и потянул на себя. Тяжелая пролаченная дверь со скрипом отворилась, и я почувствовал, как изнутри потянуло прохладой.
   Надеясь, что особняк необитаем, я зашел внутрь, постоял на пороге, дожидаясь, когда глаза свыкнутся с полусумраком, и стал бесшумно подниматься по спиральной лестнице вверх. На каждом из трех этажей было всего по комнате. Сначала я прошел через гостиную, которую составляла дорогая антикварная мебель, круглый стол посредине, камин и стойка бара, повторяющая овал стены, затем поднялся на кухню, часть которой была отведена под машинное отделение, в котором стоял заржавелый и, по-видимому, давно вышедший из строя генератор. Шкафы кухни были пусты, но на полу стояло несколько коробок со всевозможными консервами, герметичными упаковками и крупами. Завершала особняк спальня, расположенная в самой светлой комнате, где стены были сделаны из стекла и откуда открывался удивительно красивый вид на берег океана и дальнюю панораму острова.
   Спальня была обжита больше, чем остальные комнаты. Большую часть ее занимала кровать овальной формы, вплотную придвинутая к окну. Простыни и подушки были застелены покрывалом, которое отчетливо сохранило контур человеческой фигуры, словно поверх него кто-то лежал.
   Я присел рядом с прикроватной тумбочкой и тотчас почувствовал, как учащенно забилось в груди сердце. На полу, друг на дружке, лежали кроссовки Анны, шорты и короткая маечка-боди, причем в таком виде, словно Анна только скинула их с себя и ушла в душевую. На тумбочке – расческа, резинка для волос, тональный крем, тушь для ресниц… Все эти предметы я знал слишком хорошо, чтобы ошибиться. Они тоже принадлежали Анне.

Глава 36

   – Руки за голову! – услышал я за своей спиной негромкий мужской голос.
   Не выпуская из руки расчески, я медленно отвел локти назад и прижал ладони к затылку. Предметы Анны и мужской голос в моем сознании смешались в одно целое и превратились в нечто, напоминающее яблоко, которое упало мне на голову, помогая рождаться ответу на трудный вопрос.
   – Повернись! Только медленно!
   Я перестарался и, поворачиваясь очень медленно, успел внимательно рассмотреть платяной шкаф без дверки, на полках которого лежала одежда в упаковке, по всей видимости, новая, еще не ношенная. На второй тумбочке стояла магнитола, на кровати лежал подключенный к ней микрофон.
   Наконец, в поле моего зрения въехал обладатель мужского голоса. Это был коренастый парень моего возраста, одетый в серые холщовые брюки и тельняшку без рукавов. Он был коротко подстрижен, впалые щеки его покрывала щетина. Большими руками с толстыми короткими пальцами он держал на уровне бедра охотничью двустволку, направляя дуло мне в лицо.
   – Ты кто? – без всякой агрессии в голосе спросил он, взводя оба курка.
   Я уставился на его ладонь с татуировкой в виде якоря, парусника, солнца и еще какой-то глупости. «Неужели это новый избранник Анны?» – с недоверием подумал я и пожал плечами, тем самым отвечая на вопрос незнакомца.
   – Ты что, в молчанки со мной играть вздумал? – спросил он, стараясь придать своему голосу страшный тон, но у него ничего не получилось. Отошел на шаг, мельком обернулся, кинув взгляд на ступени, спиралью уходящие вниз, словно хотел проверить, не идет ли кто следом за мной.
   – Моя яхта затонула сегодня ночью, – сказал я. Руки затекли за головой, и мне очень хотелось их опустить.
   – Сними майку! – коротко приказал незнакомец и еще отошел на шаг.
   Какой-то ты запуганный, братец, подумал я, стаскивая майку через голову. На охранника Гонсалеса совсем не похож. Те мало говорят и много делают.
   – Хорошо, – кивнул незнакомец, убедившись, что у меня нет никакого оружия. – Можешь опустить руки. Сядь!
   Я опустился на кровать. Она тихо скрипнула подо мной.
   – Что, сама по себе затонула? – с недоверием уточнил незнакомец.
   – Почему сама по себе? – возразил я. – Ее расстреляли с вертолета.
   – Под парусами шел или как?
   Кажется, он видел с берега, как вертолет сжигал «Фарис» ракетами, и решил проверить меня.
   – Я успел поднять только грот, – ответил я. – Вертолет сделал два захода и разнес яхту в щепки.
   – Ты на ней был один?
   Черт знает, кто он такой! На этот вопрос я предпочел не отвечать. Незнакомец не настаивал и задал новый вопрос:
   – А зачем приплыл на Комайо?
   – Подругу ищу, – ответил я. – Она купила этот остров три недели назад… Я уже вижу – это ее вещи.
   – На пол!! – вдруг крикнул незнакомец и сам упал навзничь.
   Я свалился с кровати быстрее, чем успел понять, что произошло. По комнате промчалась дрожащая тень, и над особняком с грохотом пролетел вертолет. Мы лежали на полу до тех пор, пока опять не стихло.
   – Так по нескольку раз на день, – сказал незнакомец, поднимаясь с пола. – Узнал? Это тот самый вертолет, который сжег твою яхту. А подруга твоя…
   Он не договорил и опустил ружье себе на колени. Я сел на прежнее место, не сводя глаз с незнакомца.
   – Что – подруга моя? – нервно спросил я.
   – Странная она какая-то.
   – Ты с ней говорил?
   – Ты принимаешь меня за сумасшедшего? Я тут, братец, самое бесправное существо. И до сих пор жив только потому, что никто обо мне не знает… Но ты мне все-таки скажи, почему твою яхту сожгли? Если здесь жила, как ты говоришь, твоя подруга…
   Незнакомец внушал мне доверие. Я не знал, кто этот человек и какая судьба закинула его на остров, но интуитивно чувствовал, что он говорит правду и не имеет никакого отношения к Гонсалесу и тем делишкам, которые здесь творятся.
   – Понимаешь, мы с ней поссорились, – объяснил я. – Не спросив меня, она взяла мои деньги, купила остров и приплыла сюда. Обещала связаться со мной по радио, но прошли все сроки, а от нее не поступило никаких известий. И я решил приплыть сюда без приглашения.
   – Это ты зря, – задумчиво произнес незнакомец. – Без приглашения на этот остров лучше не соваться… Ты меня, конечно, прости, но у меня сложилось такое мнение, что твоя подруга тебя не ждет.
   Он выждал паузу, но я промолчал.
   – В общем, в этом доме я до нее жил почти целый месяц. Провианта здесь не было никакого, зато ружьишко нашел, да и спокойнее как-то в стенах, зверье не тревожит. А вертолетная площадка вот там, на бугре. Если «стрекоза» садилась, я успевал незаметно скрыться в лесу.
   – А как ты сюда попал? – повернул я рассказ к самому началу.
   Незнакомец, похоже, не был готов ответить на этот вопрос, хотя он прозвучал к месту. Он замолчал, опустил голову, почесал ее и крякнул.
   – Как тебе сказать? Нехорошая это история… Я работал матросом на китобойном судне. Мы ходили за добычей южнее, ближе к берегам Чили. Ну, как-то раз у судового бухгалтера деньги пропали, недельное жалованье всей команды. Он поднял шум, капитан устроил допрос. Начались разборки, кто в это время в кубрике был, кто на вахте стоял, кто на камбузе, кто на палубе. И так вышло, что подозрение пало на меня, потому что я один после вахты отдыхал в кубрике и вроде как мог незаметно подойти к служебным каютам. Прижали меня к стенке. Говорят: «Гони монету». А я божьей матерью клянусь, что никаких денег не брал.
   Он чмокнул губами, покрутил головой, по-прежнему не поднимая ее, словно боясь встретиться со мной взглядом.
   – А в ту ночь мы мимо Комайо проходили. Не знаю, по случаю чего свободная от вахты смена напилась водки, и самый задиристый моторист стал ко мне приставать: мол, колись, сука, а то морду бить будем. Ну, морду мне набить – дело не самое легкое. Накинулись они на меня всей сворой, и я кое-кому помял бока. В общем, этот моторист пригрозил: теперь тебе, говорит, жизни не будет…
   Он снова замолчал. Было видно, что вспоминать эту историю ему очень неприятно.
   – Не подумай, что я испугался этого моториста. И не таким рога обламывал. Дело в другом. Со мной девчонка в плавание пошла. В общем, как тебе сказать?.. Подруга. Мы с ней ладно жили весь месяц, она как собачонка ни на шаг от меня не отходила. Да и я к ней здорово привязался. Бальзам для души. А после этой истории с деньгами и она от меня отвернулась. Вор ты, говорит, своих же друзей обокрал. И нарочно стала у меня перед глазами с другими матросами фланировать. Естественно, сразу куча советчиков и провокаторов ко мне налипла, шепчут: «Прирежь эту шлюху и за борт. А мы сделаем вид, что ничего не видели…» Дуреет команда в плавании, вот что я тебе скажу. Нормальные вроде парни за пару месяцев в море дураками и сволочами становятся… А я что – убийца или клоун? Вижу, что ни один человек на судне мне не верит, послал всех к чертям собачьим, спустил шлюпку на воду и той же ночью высадился на Комайо. Лодку спрятал в зарослях и ушел в глубь острова. А наутро нашел этот дом.
   – Тебя не искали?
   – Да брось ты! Я думаю, что спьяну о моем побеге лишь на второй или третий день узнали. А за это время судно не одну сотню миль отмахало… Я не спрашиваю тебя, веришь ты мне или нет. Твое дело. В друзья я к тебе не напрашиваюсь… А о чем вообще речь?
   – Ты прожил в этом доме месяц, – напомнил я.
   – Ну да! Почти месяц.
   – А как собаки тебя сюда пропустили?
   – Собаки – это ерунда. Нет такой собаки, которую нельзя было бы приручить… Слушай дальше, если интересно… Как-то на бугор сел вертолет, из него вышла молодая дама, еще несколько мужиков с сумками и чемоданами. Пару часов они тут все разгребали, мусор выносили, оставили дамочку одну и улетели. Мне пришлось переселиться в лес. А неделю назад, когда уже темнеть начало, эту дамочку в одном полотенце отсюда вынесли, и больше она здесь не появлялась. Ее на базу унесли, можешь не сомневаться.
   – База? – спросил я. – Что за база?
   – Да это я так, по-своему называю. Я этот остров за месяц вдоль и поперек обошел. Процентов на восемьдесят здесь лес и скалы, а на западной стороне равнина, поросшая густым лесом. Там много домов, вертолетный ангар, заборы, сторожевые псы, охрана с автоматами, причал и очень много лысых женщин.
   Я кинул на матроса встревоженный взгляд, и он понял, что упоминание о лысых женщинах меня взволновало.
   – Да, – кивнул он. – Бритые наголо. Все молодые, приблизительно одного возраста. Одеты, как заключенные, одинаково: в голубые шорты и рубахи. Очень много среди них пузатых.
   – В каком смысле – пузатых?
   – Беременных!
   – Что же это получается? Роддом? – удивился я.
   – Не знаю, парень, – как-то странно ответил матрос, пряча глаза. – Может, и роддом. Только нехороший он. Я близко подойти не решился, с вершины горы смотрел. Там, перед колючей проволокой, ровное поле есть. Я служил наемником, когда была война с Перу, и глаз у меня наметан. Там минное поле… Словом, подруга твоя связалась с этими… с акушерами, черт бы их подрал! Боюсь я их.
   – А почему ты их боишься? – спросил я и вдруг услышал, что голос мой дрогнул и почти перешел на шепот.
   Матрос снова кинул на меня беглый взгляд и голосом, от которого у меня стала застывать кровь в жилах, произнес:
   – К причалу почти каждый день подходят катера. Красивые скоростные катера. Без флагов, без названий и портов приписки. Я сначала думал, что если есть беременные женщины, то должны быть и новорожденные дети, и за этими детьми, как и за своими женами, приплывают богатые мужья. Но я ни разу не видел, чтобы на катера заносили детей. Я вообще ни разу не видел на базе детей.
   Он помолчал, а затем добавил:
   – Когда твоя подруга здесь жила, я незаметно таскал из кухни продукты. Она каждое утро спускалась к океану и ходила по прибою. А я в это время выносил консервы. Понемногу собрал запас. Еще пару дней, и задует юго-восточный пассат. И я отчалю отсюда на своей лодке. Видишь эти простыни? Я сделаю из них парус, и ноги моей не будет на этом проклятом острове!
   Он ждал от меня тех слов, которые произнес бы всякий нормальный человек. Он ждал, что я стану просить его взять меня с собой. Но я промолчал, и матрос предложил сам:
   – Я могу взять тебя с собой. Продуктов на первое время хватит. А там, даст бог, нас подберет какое-нибудь судно.
   Он был уверен, что я, конечно, соглашусь, и потому после моего ответа лицо его вытянулось от удивления.
   – Нет, я останусь, – твердо ответил я и, невольно сжав кулак, с треском сломал расческу Анны.

Глава 37

   На примусе мы поджарили баночной ветчины с яичницей, за ужином и познакомились. Матроса звали Хосе, было ему тридцать лет, и мечтал он купить яхту. Когда за окнами «маяка» стемнело, я пошел наверх, предпочитая спать в кровати, где спала Анна.
   – Не советую, – покачал головой Хосе. – Я обычно сплю внизу. Оттуда легче унести ноги в случае опасности.
   Я пожелал невольному отшельнику спокойной ночи и поднялся в спальню.
   – Эй! – донеслось снизу. – Надеюсь, ты не станешь зажигать свечи?
   Я хорошо понимал его. Матрос прожил на острове больше месяца, он видел и знал намного больше меня, и у него, само собой, были все основания опасаться за свою жизнь. В его глазах я выглядел легкомысленным и самоуверенным драчуном, каким мне сначала казался Дик, и Хосе считал необходимым давать мне советы и предостерегать от возможных неприятностей.
   Я успокоил его, пообещав, что не только не буду зажигать свечей, но также не посмею храпеть и выходить из спальни по малой нужде.
   Вскоре стихли шаги матроса и его кашель. Я неподвижно лежал поверх покрывала, глядя на конусообразный потолок, на который оконные рамы от восходящей луны отбрасывали тень, похожую на гигантскую паутину. Я представлял, как всего несколько ночей назад здесь, под этой тенью, в полном одиночестве, лежала Анна, так же смотрела в потолок и прислушивалась к мерному шуму волн, накатывающих на берег. О чем она думала тогда? Вспоминала ли меня? Отводила ли она мне какую-либо роль в своих ошеломляющих замыслах?
   Я повернулся на живот, утопая лицом в подушке. Горьковатый запах духов Анны вызвал в душе такие яркие воспоминания, что у меня мучительно заныло под сердцем. Казалось, что Анна сейчас где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время – бесконечно далеко от меня, и расстояние это непреодолимо. Я не хотел обманывать себя, и интуиция говорила, что в жизни Анны произошло нечто такое, что в мгновение изменило ее, удалило на бесконечность и вычеркнуло меня из ее сердца. Это рано или поздно должно было случиться. Я не ценил Анну так, как она того заслуживала, я привык, что она всегда была рядом со мной и будет довольствоваться нашими неопределенными отношениями полусемьи, полудрузей и полулюбовников.
   Я протянул руку к тумбочке, коснулся панели магнитолы и нажал на кнопку воспроизведения. Динамики тихо зашипели. Музыка, которую слушала Анна, не зазвучала. Кассета оказалась чистой, во всяком случае, после того места, на котором лента была остановлена.
   Я отмотал немного назад и снова включил воспроизведение. И тотчас комната наполнилась голосом Анны: «…удастся увидеть какие-либо признаки подготовки к загрузке товара: рабочие могут переносить тюки, возить на тележках баулы, словом, во всякой муравьиной возне можно заметить что-нибудь полезное. Это будет очень удачный момент, тем более что Гонсалес в это время будет находиться в море, на одном из катеров…»
   Очень кстати! Это было что-то вроде звукового дневника или письма, адресованного, может быть, нам с Владом.
   Я сел в постели, бережно взял магнитолу в руки, поставил ее на колени и перемотал кассету в начало. Записано было немного, и я понадеялся, что энергии в батарейках хватит на то, чтобы можно было прослушать всю запись.
   Громкость я убавил до такой степени, чтобы за пределы спальни звук не проникал, и слушал голос Анны, лежа головой на динамике, как на подушке.
 
   «Столько событий, я так взволнована, а до выхода на связь с комиссаром еще целых два дня! Я просто умираю от желания поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями от пережитого. Сторожевые псы плохие слушатели, они нетерпеливы, часто перебивают своим лаем и норовят лизнуть в лицо. Хорошо, что я нашла в доме магнитолу. Она молча мотает на свой ус все, что я ей говорю, и у меня есть надежда, что кассету удастся передать на материк с каким-нибудь рыболовецким судном, которые проходят мимо острова довольно часто.
   Чутье не подвело Влада – остров прекрасен. Может быть, мое сравнение будет не совсем удачное, но с вертолета он напоминает круглый белый хлеб, который испекли на наклонном противне, и оттого масса теста переместилась к одному краю (восточному), образовав там неприступные скалы с глубокими промоинами и утесами. Противоположная, западная, сторона представляет собой невысокое, ровное, как стол, плато, имеющее форму серпа. Там я разглядела постройки, спрятанные под сенью деревьев. Южный и северный берега острова идеально подходят для воплощения идеи Влада: белый песочек, мелководье, лохматые пальмы и пологий подъем, где природа постаралась и создала террасы, словно специально предназначенные для дорог и капитального строительства.
   Я думала, что Гонсалес сразу же представит меня Августино, но ошиблась. Вертолет приземлился где-то на юго-востоке, на маленькой площадке, поросшей выжженной травой. Неподалеку возвышалось белое цилиндрическое здание, построенное в стиле маяка. Вокруг него когда-то был прекрасный сад, к которому как минимум год не прикладывались руки садовника. И этот умирающий сад оказался самым тяжелым зрелищем первого дня.
   Гонсалес со своей неизменной улыбочкой смотрел, как я хватаюсь за голову и ищу садовые инструменты. Не располагая временем наблюдать за моими поисками, он пригласил меня в дом.
   Внутри дом производил не менее унылое впечатление, чем сад, хотя было заметно, что к моему приезду здесь мало-мальски пытались навести порядок. Полусумрачная гостиная, свет в которую проникал из двух крохотных окошек, напоминающих крепостные бойницы, была заставлена антикварной мебелью эпохи английского колонизаторства в Индии. Но не это омрачило мое настроение. Гонсалес, наблюдая за тем, какую реакцию произведут на меня его слова, пояснил, что в этом доме Августино прожил практически в одиночку свой самый трудный год жизни – когда погибла дочь Валери.
   Я не нашла в себе мужества даже прикоснуться к этим ампирным креслам и диванам, от которых, казалось, веет могильным холодом, и быстро поднялась на второй этаж. Это был хозяйственный этаж, частично занятый кухней, душевой (в связи с отсутствием электричества подачи воды не было, и я пользовалась родником в саду) и кладовыми с ржавыми холодильниками и кухонным оборудованием.
   Зато от спальни, которая находилась на последнем этаже, я была в восторге. Это трудно описать словами. Стеклянные стены по окружности, через которые можно любоваться удивительным видом на южный берег и поросшую густым лесом главную вершину острова, зеркальный конусообразный потолок, большая кровать (о такой я даже не могла мечтать!) – словом, райское ложе, его надо видеть.
   Гонсалес пообещал, что здесь я буду в полной безопасности, как, собственно, в любой точке острова, так как его территория постоянно патрулируется моторными лодками и вертолетом. Двух одичавших черных псов, невероятно похожих друг на друга, которые охраняли особняк, он посоветовал мне покормить и приручить. Затем попросил все мои документы, касающиеся собственности на остров, сунул их в папку и пообещал, что сегодня же обсудит наше дальнейшее сотрудничество с Августино.
   Когда мы распрощались, он вспомнил (вернее, сделал вид, что вспомнил) о необходимости дать мне один важный совет. «Ты можешь ходить по острову там, где тебе вздумается. Но не приведи господь зайти тебе на западную часть. Поля, которые ограничивают эту часть от остальной территории, заминированы». На мой вопрос, от кого так серьезно защищается Августино, Гонсалес ничего не ответил.
   Несмотря на острое чувство одиночества и неприятное, почти мистическое ощущение присутствия в доме духа Августино, я заснула сразу, как сгустились сумерки, но проснулась глубокой ночью от громкого лая псов. Выглянув в окно, я увидела, что мои охранники черными тенями несутся по саду в сторону главных ворот, но бежали они, виляя хвостами, и лаяли, поскуливая, словно чуяли приближение хозяина. Они растаяли в темноте, и снова наступила тишина, если не считать убаюкивающего шума прибоя.