Страница:
Она сделала паузу, так как мистер Уиллис внезапно испустил облегченный вздох. Но он ничего не ответил. Они услышали, как он что-то ищет, затем зажглась спичка, и мистер Уиллис зажег маленькую лампу, стоящую на столе. Потом он поднял ее высоко над головой, и огонь заплясал отсветами по их лицам, так что можно было теперь различить их выражения, однако лицо хозяина оставалось в тени. Он поклонился и усмехнулся.
– Пройди в мои покои, предложил паук мухе. А если паук один, а мух две? Проходите, леди, проходите.
Он отошел в сторонку, пропуская их в дом, а потом прикрыл и запер за ними дверь.
21
– Пройди в мои покои, предложил паук мухе. А если паук один, а мух две? Проходите, леди, проходите.
Он отошел в сторонку, пропуская их в дом, а потом прикрыл и запер за ними дверь.
21
Мистер Уиллис подкрутил фитиль лампы и поставил ее на полку, откуда она лучше освещала комнату. Два поставленных стоймя полена тлели в камине, хозяин дома нагнулся, собрал охапку хвороста и подбросил ее в камин, чтобы огонь занялся как следует. Эмма огляделась по сторонам. Ни наушников, ни ружья не видно. Самый обыкновенный радиоприемник довольно устаревшей модели стоит на столе, но далеко от табуретки, где, когда несколько минут назад они заглянули в окно, он сидел в наушниках, положив на колени блокнот.
– Присаживайтесь, уважаемые леди, присаживайтесь, – сказал мистер Уиллис, пододвигая шаткий стул и табуретку. – Нельзя сравнить с уютом, к которому вы привыкли в Треванале, но у меня чисто. Дважды в неделю я хорошенько отскребаю свое одинокое пристанище. От смущения я перехожу на язык водевилей. Что предложить дамам выпить? Увы, нет вина из благородной лозы: только домашний напиток, получаемый из картофеля. Неплохо бодрит зимней ночью.
Мад наградила его знаменитой улыбкой и отрицательно покачала головой, одновременно разведя руками.
– Нет, правда, – сказала она, – мы ничего не хотим пить, да и пришли ненадолго.
Из соображений вежливости Мад села на шаткий стул, а Эмма пристроилась на табуретке.
– Нам пришло в голову, что вы, такой хороший сосед для Трембатов, да и для всех фермерских семей, которым вы помогаете, пока их кормильцы в заключении, могли услышать больше нас, запертых в Треванале, о том, что происходит в округе.
– А! – Он впервые улыбнулся, и в голосе его послышалось облегчение. – Я собираю все местные слухи, что слышу, положитесь на меня. А вот что из них правда, а что нет – это уже другой вопрос, ведь так? Похоже, что в фермерской общине солидарность крепкая, это не слух, а истина, передается от фермы к ферме.
Он сидел нога на ногу на краю кровати, положив руки на колени и сгорбив спину. Он похож на гнома, подумала Эмма, но не на веселого человечка из мира эльфов в детских сказках, а скорее на грозного гоблина из мифов и легенд.
– Вы имеете в виду, что фермеры за пределами нашего района знают о том, что происходит у нас? – спросила Мад. – Несмотря на шлагбаумы и запрет на подобную, информацию в новостях?
– Интересно, а как они могли это не заметить? – парировал он. – Когда на молокозавод не доставляется молоко, когда между Полдри и соседними районами отсутствует связь, то кто-то должен был поднять шум – и это сделал не Национальный союз фермеров, они реагировали уклончиво, говорили, что ждут распоряжений от какого-то нового органа в структуре СШСК. В итоге фермеры сами прекратили поставки и теперь продают свою продукцию из рук в руки соседям, как и научил их наш друг мистер Трембат.
Он опять улыбнулся, скорее даже оскалился, сделавшись еще больше похожим на гнома.
– Мы можем похвастаться, что с нас началась заваруха на полуострове, – сказал он им, – потому что говорят, что нет ни одного фермера во всем Корнуолле, кто бы не протестовал против того, что у нас арестовали людей. Еще день-два, и возмущение дойдет до Девона и Дорсета. Так же поступили врачи. Или нам восстановят связь, свет, водопровод, телефон, или не будет ни врачебной помощи, ни визитов к больным, ни операций. Это не забастовка ради денег, вы видите, это вовсе не забастовка. Это протест против засилья чужаков в маленькой части нашего сообщества.
Он нагнулся и подбросил в огонь немного растопки из плавника. Плавник зашипел, и в печке высоко взвились языки пламени с голубыми проблесками. Он не гном, подумала Эмма, он волшебник, а Мад – ведьма, и вот-вот начнутся заговоры и заклинания.
– Вне всякого сомнения – они испугались, – сказал он. – Надо только раздуть огонь, и печка загудит. Сырое дерево занимается не скоро, а вот пропитанное солью горит отлично.
– Ты имеешь в виду морскую пехоту, армию США? – настаивала Мад.
– Вооруженные силы США здесь и везде, где бы они ни расположились. Коалиционному правительству там, на Уайтхолле, стоит пересмотреть свои планы, иначе население нашей страны расколется на группировки. Ну ладно, это уже эмоции, правда? Вы пришли послушать радио, но я сомневаюсь, что добавится что-нибудь новенькое к новостям, которые передавали в час.
Он поднялся с кровати и включил приемник. Было как раз около шести. Они услышали прогноз погоды и сигналы точного времени. Затем диктор местных новостей после секундного замешательства сказал, что в западной части страны возникают единичные случаи незначительных беспорядков, в основном в среде фермеров, но ситуация полностью контролируется. Дальше диктор перешел к новостям, которые уже передавались днем.
– Как я и думал, – сказал мистер Уиллис, – повторяют одно и то же, за редким исключением. – Он посмотрел на Эмму с бабушкой и снова улыбнулся. – Они вынуждены обратить внимание, и это только начало. Незначительные беспорядки, говорят, ситуация контролируется. Что ж, надеюсь, это не последнее упоминание о нашей деятельности. – Он снял очки, все еще улыбаясь. – Уважаемые леди, мне бы очень хотелось отметить с вами это событие бокалом моего вина.
Эмма посмотрела на бабушку. Та внимательно наблюдала за мистером Уиллисом. Потом вдруг произнесла:
– Таффи, почему, когда мы заглянули в окно, на тебе были надеты наушники? Наверное, у тебя есть еще приемник, который отличается от этого?
Мистер Уиллис принялся протирать стекла очков. Потом он поднял голову и посмотрел Мад в глаза. То, что он не перестал улыбаться, делало этот взгляд еще более зловещим.
– Во времена моей юности была такая поговорка, – сказал он. – На любопытного Тома найдется и любопытная Дженни. Ваша привычка рождена жизнью за кулисами, ведь так? Подсматривали за публикой в партере, да и на ложи поглядывали. Вы, наверно, спрашивали себя, будут они смеяться или плакать? И соответственно готовились к своему выступлению.
– Иногда, – согласилась Мад. – В те времена так было принято в нашей профессии, особенно на гастролях в провинции.
– Понятно. Что ж, в какой-то мере я тоже исполнитель, хотя таланты мои скромны. Я больше слушаю, а выступаю редко. И что же вы хотите от меня услышать?
– Если только вы что-нибудь еще знаете, расскажите хоть что-нибудь о наших мальчиках.
Он медленно поднялся с кровати и вернулся в тот угол, где сидел до их прихода.
– Могу только сообщить, что обращаются с ними неплохо. Может быть, в желудке у них пустовато, но никто их не бьет и не оскорбляет. Рай для туристов не слишком просто превратить в некое подобие Чертова острова[28]1 , ведь правда?
Он словно играет с нами, подумала Эмма. Как паук с мухой – очень удачное сравнение. Протянул щупальце и быстренько убрал.
– Ланди? – спросила Мад. – Гора Святого Михаила?
Он покачал головой.
– Все на самом деле очень просто. Чуть западнее, среди набегающих океанских волн, и если вы подумали об островах Силл, то ваша догадка верна. Не паникуйте: если внезапно ничего не переменится, то скоро они вернутся домой. Заметьте, я имею в виду не только ваших парней, но всех мужчин, задержанных для допросов, а с первых дней появления американцев их накопилось порядочное число.
Силл… Джо, Терри, мистер Трембат, другие фермеры из их района, докеры Полдри и Фалмута, которые недовольны работой, работники глиняных карьеров, оставшиеся без заработка, может быть, даже все, кто задавал вопросы, протестовал, – а может, просто так забирали, кто под руку попадется?
– Таффи, – тихо спросила Мад, – откуда ты это узнал?
Он потрогал нос и подмигнул ей.
– Лучше не буду болтать лишнего. Земля слухами полнится, стоит только прислушаться. Подождите, я вам кое-что покажу. – Он присел и поднял половицу. Там что-то лежало – с виду продолговатая коробка с проводами и ручками, а рядом наушники. – Вот мой волшебный сундучок. Я переполнен магией, как Просперо в пещере. Любовь к музыке двигала мной, я хотел слушать оперы из Вены и Милана. Ну а затем понемногу начали доходить до меня и голоса дикторов. – Он поманил к себе Эмму. – Позволь короновать тебя. – Эмма отрицательно покачала головой, когда он протянул ей наушники. – Бояться нечего, ты услышишь только человеческие голоса. Со звездами я пока еще не говорю.
Он с ней играл, шутил, но тем не менее в его облике было что-то отталкивающее: и в склоненной фигуре, и в седой шевелюре, и в сверкающих за очками глазах.
– Коронуй меня, Таффи, – сказала Мад. – Пещерой Просперо не испугать престарелую актрису. Кроме того, мне интересно, работает ли твоя магия.
Он отвернулся от Эммы. Мад пододвинула стул поближе к спрятанной под половицей коробке, и он торжественно водрузил наушники на ее голову, как будто действительно был священнослужителем, совершающим обряд посвящения. Затем он нагнулся к ящичку и повернул ручку. Эмма следила за лицом Мад, и вдруг ей в голову пришла ужасная мысль: мистер Уиллис на самом деле сумасшедший, он вовсе не радиолюбитель, или как там называют принимающих коротковолновые станции, а специалист в каких-нибудь там токах высокой частоты, и Мад сейчас упадет, пронзенная ультразвуком.
Ничего такого ужасного не произошло. Мад вся обратилась в слух, наконец улыбнулась и сняла наушники.
– Это по-валлийски? – спросила она. – Жаль, что я не понимаю. Что они говорят?
Он забрал наушники и надел на себя. Пару раз он кивнул головой и улыбнулся Мад.
– Может, и хорошо, что вы не понимаете, – сказал он, – это не очень-то лестно для англичан. Подождите, сейчас переведу.
Он достал из-под половицы блокнот и принялся записывать корявым почерком. Эмма пододвинула табуретку к бабушке и взяла Мад за руку. Бабушка ответила пожатием.
– Я же говорила тебе – он Оуэн Глендаур, – прошептала Мад. – Жаль, что мы так и не заставили его прочитать то действие из «Генриха ГУ». В следующий его приход нам обязательно надо это сделать. И «Бурю» тоже. Он прирожденный актер.
Мистер Уиллис, не подозревая о предназначенных ему ролях, снял наушники и выключил свой волшебный сундучок.
– Гражданское неповиновение в Шотландии и Уэльсе, – сказал он. – Никакого насилия, только никто не выходит на работу. Люди сидят дома, магазины закрыты. Нельзя же арестовать человека за то, что он сидит дома? Пройдет время, и движение распространится – стоит одному показать пример, и сосед поступит так же, вскорости все страны будут иметь свою сеть сопротивления. – Он улыбнулся и принялся аккуратно укладывать наушники рядом с самодельным приемником.
– А он работает в обе стороны? – спросила Мад. – Ты же можешь и передавать новости тем людям, что информируют тебя?
– Так и есть, я могу и передаю. Незадолго до того, как вы играли в любопытную Дженни, подглядывая в окно, я закончил передачу. Любые новости с мест, даже самые незначительные, могут оказаться звеном в постоянно растущей цепи. Я передаю на двух языках: валлийском и корнуолльском.
– Корнуолльском? – Мад удивленно подняла бровь. Мистер Уиллис кивнул:
– Ничего удивительного. Кельтские языки имеют много общего, как и кельтские народы. Много лет национализм шотландцев и валлийцев раздражает определенные правительственные круги, это общеизвестно, а корнуольцы, как бы это выразиться, не любят выступать в открытую. Но у них очень сильное подпольное движение, весьма сильное. Такая уж порода шахтеров, чего еще ждать от них.
Мад задумалась. Надеюсь, подумала Эмма, она не воспринимает его слова слишком серьезно.
– У меня так и нет определенного мнения о национализме, – сказала бабушка. – Он обычно доходит до фанатизма, а фанатики придают очень большое значение месту рождения. Я родилась в Уимблдоне, когда-то давно любила ходить там на теннис, но это не повод, чтобы положить за этот город жизнь. По правде говоря, я не слишком бы взволновалась, если бы Уимблдон со всеми домами исчез с лица земли. Но вот этот уголок именно этого полуострова – уже давно стал моим домом, и я готова умереть за него, если это будет нужно.
Мистер Уиллис, укладывавший свое оборудование под пол, поднял голову:
– Это не будет нужно, – произнес он. – Люди приносят себя в жертву ложным идеалам и тотчас оказываются забытыми современниками и ближайшими потомками. Лет через сто их могут признать героями, мучениками, но для дела это уже поздновато. С другой стороны, вы – актриса, должны четко улавливать интонацию. Один-два урока, и вы будете говорить по-корнуолльски, валлийски или гэльски, как будто знали язык с рождения. Женский голос произведет особое впечатление, а ваш – тем более.
Он опять присел на корточки, глядя на Мад. Нет, думала Эмма, бабушка не должна поддасться на это.
Бог знает, что он заставит говорить – призывать к поджогам, анархии, взрыву мостов. Кто-нибудь может узнать ее голос и разыскать ее.
– Хм, – задумчиво произнесла Мад. – Кто сказал:
Свобода – выбор нам иль смерть;
Мораль и веру Нам Мильтон дал;
Язык Шекспира – наша речь…
– Вордсворт, – торопливо ответила Эмма, – но, родная, честно говоря…
– По какому поводу это написано?
– В одном из сонетов о свободе: «Мильтон! Зачем тебя меж нами нет»[29].
Мад посмотрела на мистера Уиллиса, который бросился вновь вынимать из чехла свой радиоприемник.
– Я бы прочитала и «Свобода – выбор нам иль смерть…», но не будет ли глупо требовать свободы языку Шекспира, если все ваши слушатели мечтают о том, чтобы звучал только валлийский и корнуолльский?
Мистер Уиллис ответил покровительственным жестом, словно отметая все сомнения:
– Они вслушиваются в смысл ваших слов. Мне нравится «Свобода – выбор нам иль смерть…», очень нравится, верная нота для всех нас.
Он надел наушники и принялся настраивать передатчик. Мад вновь и вновь шептала фразу:
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь…
– Мад, – сказала Эмма, – не надо этого делать, ты можешь попасть в беду, ведь, насколько я понимаю, короткие волны легко принимаются в военном лагере. Они, скорее всего, слушают эфир все время, ищут что-нибудь в этом роде – это их работа.
– Беда в том, – сказала бабушка, не обращая на Эмму ни малейшего внимания, – что американцы тоже говорят на языке Шекспира, так что актуальность несколько теряется. Если, конечно, не предложить в заключение нечто ироническое, не сыграть Марту Хаббард на одном из собраний «культурного сотрудничества народов». Но жители валлийских равнин этого не поймут.
Мистер Уиллис снял наушники и подозвал ее к себе.
– Вы ошибаетесь, если думаете, что будете обращаться только к валлийским равнинам. Слушают и высокопоставленные деятели, кое-кто из них, к вашему удивлению, служит в городских управах, есть и профессора, и студенты, на самом деле, можно сказать, что вас услышат все жители запада Англии, Уэльса и Шотландии. Они ждут только сигнала к выступлению, и кто разожжет огонь лучше вас?
Мистер Уиллис, раскрасневшись от собственного красноречия, по-видимому, немного запутался в метафорах, но Мад, похоже, не возражала. Она, очевидно, была в полном восторге и действительно предвкушала выступление на неизвестном ей языке перед зрителями, которых нельзя увидеть и которые не смогут аплодировать.
Она улыбнулась мистеру Уиллису с высоты шаткого стула, и Эмма вдруг поняла, что не он играет с ней, а она – с ним. Они так и следят, кто дольше сможет водить за нос другого, и не верят ни одному своему слову.
– Минуточку, пожалуйста, – Таффи поднял руку. – Я считаю, что будет очень полезно прочитать всю поэму. Пусть ее услышит широкий круг людей. – Он взглянул на Эмму, затем потянулся за карандашом и блокнотом. – Запишите, что вспомните, и пусть бабушка прочитает это в эфире.
– Не поможет, – вздохнула Мад, – я забыла очки.
– Возьмите мои, леди, возьмите мои. – Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.
Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с людьми, которые влюбляются в недостойного человека, личность не развивается, гибнет, так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации – какими бы благими ни были намерения, какой всеобъемлющей ни была бы конечная цель.
– Сними их, – быстро сказала Эмма, – ты выглядишь ужасно.
Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и знакомую, чужой и неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла ужасные очки и вернула их валлийцу.
– Мне все равно, как я выгляжу, – сказала она. – Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.
А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.
– Придется тебе помочь мне выучить поэму, – сказала Мад. – Она очень длинная?
– Очень даже длинная, – ответила Эмма. – И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.
– Например?
Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне – было ли это связано с Амьенским миром[30], или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.
Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:
– Извините, – сказала Эмма. – Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. – Она обратилась к бабушке: – Брось ты эту затею.
– А я так и сделала, – коротко ответила Мад. – Мою работу сделала ты.
– Что?!
Мад кивнула мистеру Уиллису:
– Покажи ей.
Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.
– Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, – сказал он Эмме. – Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.
Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.
– Как же так, – взорвалась Эмма, – это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.
– Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, – сказал он. – Хочешь послушать запись?
– Нет, – Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. – Мад, – взмолилась она, – но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.
– Чепуха, – твердо сказала Мад. – Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. – Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. – Родная, ты читала прекрасно, – щедро похвалила она Эмму, – намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти беспокоится, почему мы так надолго пропали.
Она двинулась к двери. Мистер Уиллис, однако, опять надел наушники. Лицо его было сосредоточенно, он напряженно вслушивался.
– Подождите секунду, – торопливо произнес он, – что-то передают. Что-то странное…
На его лице появилось изумление. Он сдвинул наушники, и Эмма расслышала приглушенный голос. Кто бы это ни был, говорил он быстро, похоже, в возбуждении, и вдруг голос затих, оборвался. Наступила тишина. Мистер Уиллис повернулся к гостям, сквозь очки в его глазах читалось самое неподдельное изумление.
– Совершенно неожиданно, – сказал он, – никто не был предупрежден. Но в целом, если брать всю картину, это должно пойти нам на пользу, озадачить врага, чего, собственно, мы и добиваемся, ведь правда?
– Если бы мы знали, о чем идет речь, мы бы ответили, – сказала Мад.
Мистер Уиллис уставился на нее. Новости, очевидно, настолько застигли его врасплох, что он забыл, что владеет более полной информацией.
– Да ведь парни объявились, – сказал он, – один в Шотландии, другой – в Уэльсе.
Настал черед Эмме с бабушкой смотреть удивленно – сначала на мистера Уиллиса, потом друг на друга. Как могли Джо и Терри сбежать с острова Силл и оказаться на западе и на севере? Значит ли это, что произошел массовый побег и их друзья тоже свободны?
– Как это получилось, кто помог им? – спросила Эмма.
Мистер Уиллис покачал головой:
– Никаких подробностей. Может быть, позднее. Только сам факт, что парни объявились и им обоим ничего для себя не нужно: ни титулов, ни почестей, ни карьеры – они только желают служить стране, влиться в ряды других молодых людей, борющихся за освобождение нашей земли. Вот и настало наконец время, когда они начали действовать и опередили нас, стариков. – Он взглянул на Эмму: – Твой голос услышат принцы, только подумай. Младший Эндрю в Шотландии и Чарльз в Уэльсе. Хотя бы это должно поддержать тебя. Зажжет их сердца твой голос, наверняка зажжет.
Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.
– Передача начнется в двадцать один тридцать, – сообщил он Эмме. – Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка – обидно, в конце концов, не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.
Оглянувшись, Эмма посмотрела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.
– Это правда? – шепнула Эмма.
– Что? – ответила Мад.
– Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это все розыгрыш, чтобы произвести впечатление?
Мад открыла калитку, и они прошли в сад.
– Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на нем были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.
– Присаживайтесь, уважаемые леди, присаживайтесь, – сказал мистер Уиллис, пододвигая шаткий стул и табуретку. – Нельзя сравнить с уютом, к которому вы привыкли в Треванале, но у меня чисто. Дважды в неделю я хорошенько отскребаю свое одинокое пристанище. От смущения я перехожу на язык водевилей. Что предложить дамам выпить? Увы, нет вина из благородной лозы: только домашний напиток, получаемый из картофеля. Неплохо бодрит зимней ночью.
Мад наградила его знаменитой улыбкой и отрицательно покачала головой, одновременно разведя руками.
– Нет, правда, – сказала она, – мы ничего не хотим пить, да и пришли ненадолго.
Из соображений вежливости Мад села на шаткий стул, а Эмма пристроилась на табуретке.
– Нам пришло в голову, что вы, такой хороший сосед для Трембатов, да и для всех фермерских семей, которым вы помогаете, пока их кормильцы в заключении, могли услышать больше нас, запертых в Треванале, о том, что происходит в округе.
– А! – Он впервые улыбнулся, и в голосе его послышалось облегчение. – Я собираю все местные слухи, что слышу, положитесь на меня. А вот что из них правда, а что нет – это уже другой вопрос, ведь так? Похоже, что в фермерской общине солидарность крепкая, это не слух, а истина, передается от фермы к ферме.
Он сидел нога на ногу на краю кровати, положив руки на колени и сгорбив спину. Он похож на гнома, подумала Эмма, но не на веселого человечка из мира эльфов в детских сказках, а скорее на грозного гоблина из мифов и легенд.
– Вы имеете в виду, что фермеры за пределами нашего района знают о том, что происходит у нас? – спросила Мад. – Несмотря на шлагбаумы и запрет на подобную, информацию в новостях?
– Интересно, а как они могли это не заметить? – парировал он. – Когда на молокозавод не доставляется молоко, когда между Полдри и соседними районами отсутствует связь, то кто-то должен был поднять шум – и это сделал не Национальный союз фермеров, они реагировали уклончиво, говорили, что ждут распоряжений от какого-то нового органа в структуре СШСК. В итоге фермеры сами прекратили поставки и теперь продают свою продукцию из рук в руки соседям, как и научил их наш друг мистер Трембат.
Он опять улыбнулся, скорее даже оскалился, сделавшись еще больше похожим на гнома.
– Мы можем похвастаться, что с нас началась заваруха на полуострове, – сказал он им, – потому что говорят, что нет ни одного фермера во всем Корнуолле, кто бы не протестовал против того, что у нас арестовали людей. Еще день-два, и возмущение дойдет до Девона и Дорсета. Так же поступили врачи. Или нам восстановят связь, свет, водопровод, телефон, или не будет ни врачебной помощи, ни визитов к больным, ни операций. Это не забастовка ради денег, вы видите, это вовсе не забастовка. Это протест против засилья чужаков в маленькой части нашего сообщества.
Он нагнулся и подбросил в огонь немного растопки из плавника. Плавник зашипел, и в печке высоко взвились языки пламени с голубыми проблесками. Он не гном, подумала Эмма, он волшебник, а Мад – ведьма, и вот-вот начнутся заговоры и заклинания.
– Вне всякого сомнения – они испугались, – сказал он. – Надо только раздуть огонь, и печка загудит. Сырое дерево занимается не скоро, а вот пропитанное солью горит отлично.
– Ты имеешь в виду морскую пехоту, армию США? – настаивала Мад.
– Вооруженные силы США здесь и везде, где бы они ни расположились. Коалиционному правительству там, на Уайтхолле, стоит пересмотреть свои планы, иначе население нашей страны расколется на группировки. Ну ладно, это уже эмоции, правда? Вы пришли послушать радио, но я сомневаюсь, что добавится что-нибудь новенькое к новостям, которые передавали в час.
Он поднялся с кровати и включил приемник. Было как раз около шести. Они услышали прогноз погоды и сигналы точного времени. Затем диктор местных новостей после секундного замешательства сказал, что в западной части страны возникают единичные случаи незначительных беспорядков, в основном в среде фермеров, но ситуация полностью контролируется. Дальше диктор перешел к новостям, которые уже передавались днем.
– Как я и думал, – сказал мистер Уиллис, – повторяют одно и то же, за редким исключением. – Он посмотрел на Эмму с бабушкой и снова улыбнулся. – Они вынуждены обратить внимание, и это только начало. Незначительные беспорядки, говорят, ситуация контролируется. Что ж, надеюсь, это не последнее упоминание о нашей деятельности. – Он снял очки, все еще улыбаясь. – Уважаемые леди, мне бы очень хотелось отметить с вами это событие бокалом моего вина.
Эмма посмотрела на бабушку. Та внимательно наблюдала за мистером Уиллисом. Потом вдруг произнесла:
– Таффи, почему, когда мы заглянули в окно, на тебе были надеты наушники? Наверное, у тебя есть еще приемник, который отличается от этого?
Мистер Уиллис принялся протирать стекла очков. Потом он поднял голову и посмотрел Мад в глаза. То, что он не перестал улыбаться, делало этот взгляд еще более зловещим.
– Во времена моей юности была такая поговорка, – сказал он. – На любопытного Тома найдется и любопытная Дженни. Ваша привычка рождена жизнью за кулисами, ведь так? Подсматривали за публикой в партере, да и на ложи поглядывали. Вы, наверно, спрашивали себя, будут они смеяться или плакать? И соответственно готовились к своему выступлению.
– Иногда, – согласилась Мад. – В те времена так было принято в нашей профессии, особенно на гастролях в провинции.
– Понятно. Что ж, в какой-то мере я тоже исполнитель, хотя таланты мои скромны. Я больше слушаю, а выступаю редко. И что же вы хотите от меня услышать?
– Если только вы что-нибудь еще знаете, расскажите хоть что-нибудь о наших мальчиках.
Он медленно поднялся с кровати и вернулся в тот угол, где сидел до их прихода.
– Могу только сообщить, что обращаются с ними неплохо. Может быть, в желудке у них пустовато, но никто их не бьет и не оскорбляет. Рай для туристов не слишком просто превратить в некое подобие Чертова острова[28]1 , ведь правда?
Он словно играет с нами, подумала Эмма. Как паук с мухой – очень удачное сравнение. Протянул щупальце и быстренько убрал.
– Ланди? – спросила Мад. – Гора Святого Михаила?
Он покачал головой.
– Все на самом деле очень просто. Чуть западнее, среди набегающих океанских волн, и если вы подумали об островах Силл, то ваша догадка верна. Не паникуйте: если внезапно ничего не переменится, то скоро они вернутся домой. Заметьте, я имею в виду не только ваших парней, но всех мужчин, задержанных для допросов, а с первых дней появления американцев их накопилось порядочное число.
Силл… Джо, Терри, мистер Трембат, другие фермеры из их района, докеры Полдри и Фалмута, которые недовольны работой, работники глиняных карьеров, оставшиеся без заработка, может быть, даже все, кто задавал вопросы, протестовал, – а может, просто так забирали, кто под руку попадется?
– Таффи, – тихо спросила Мад, – откуда ты это узнал?
Он потрогал нос и подмигнул ей.
– Лучше не буду болтать лишнего. Земля слухами полнится, стоит только прислушаться. Подождите, я вам кое-что покажу. – Он присел и поднял половицу. Там что-то лежало – с виду продолговатая коробка с проводами и ручками, а рядом наушники. – Вот мой волшебный сундучок. Я переполнен магией, как Просперо в пещере. Любовь к музыке двигала мной, я хотел слушать оперы из Вены и Милана. Ну а затем понемногу начали доходить до меня и голоса дикторов. – Он поманил к себе Эмму. – Позволь короновать тебя. – Эмма отрицательно покачала головой, когда он протянул ей наушники. – Бояться нечего, ты услышишь только человеческие голоса. Со звездами я пока еще не говорю.
Он с ней играл, шутил, но тем не менее в его облике было что-то отталкивающее: и в склоненной фигуре, и в седой шевелюре, и в сверкающих за очками глазах.
– Коронуй меня, Таффи, – сказала Мад. – Пещерой Просперо не испугать престарелую актрису. Кроме того, мне интересно, работает ли твоя магия.
Он отвернулся от Эммы. Мад пододвинула стул поближе к спрятанной под половицей коробке, и он торжественно водрузил наушники на ее голову, как будто действительно был священнослужителем, совершающим обряд посвящения. Затем он нагнулся к ящичку и повернул ручку. Эмма следила за лицом Мад, и вдруг ей в голову пришла ужасная мысль: мистер Уиллис на самом деле сумасшедший, он вовсе не радиолюбитель, или как там называют принимающих коротковолновые станции, а специалист в каких-нибудь там токах высокой частоты, и Мад сейчас упадет, пронзенная ультразвуком.
Ничего такого ужасного не произошло. Мад вся обратилась в слух, наконец улыбнулась и сняла наушники.
– Это по-валлийски? – спросила она. – Жаль, что я не понимаю. Что они говорят?
Он забрал наушники и надел на себя. Пару раз он кивнул головой и улыбнулся Мад.
– Может, и хорошо, что вы не понимаете, – сказал он, – это не очень-то лестно для англичан. Подождите, сейчас переведу.
Он достал из-под половицы блокнот и принялся записывать корявым почерком. Эмма пододвинула табуретку к бабушке и взяла Мад за руку. Бабушка ответила пожатием.
– Я же говорила тебе – он Оуэн Глендаур, – прошептала Мад. – Жаль, что мы так и не заставили его прочитать то действие из «Генриха ГУ». В следующий его приход нам обязательно надо это сделать. И «Бурю» тоже. Он прирожденный актер.
Мистер Уиллис, не подозревая о предназначенных ему ролях, снял наушники и выключил свой волшебный сундучок.
– Гражданское неповиновение в Шотландии и Уэльсе, – сказал он. – Никакого насилия, только никто не выходит на работу. Люди сидят дома, магазины закрыты. Нельзя же арестовать человека за то, что он сидит дома? Пройдет время, и движение распространится – стоит одному показать пример, и сосед поступит так же, вскорости все страны будут иметь свою сеть сопротивления. – Он улыбнулся и принялся аккуратно укладывать наушники рядом с самодельным приемником.
– А он работает в обе стороны? – спросила Мад. – Ты же можешь и передавать новости тем людям, что информируют тебя?
– Так и есть, я могу и передаю. Незадолго до того, как вы играли в любопытную Дженни, подглядывая в окно, я закончил передачу. Любые новости с мест, даже самые незначительные, могут оказаться звеном в постоянно растущей цепи. Я передаю на двух языках: валлийском и корнуолльском.
– Корнуолльском? – Мад удивленно подняла бровь. Мистер Уиллис кивнул:
– Ничего удивительного. Кельтские языки имеют много общего, как и кельтские народы. Много лет национализм шотландцев и валлийцев раздражает определенные правительственные круги, это общеизвестно, а корнуольцы, как бы это выразиться, не любят выступать в открытую. Но у них очень сильное подпольное движение, весьма сильное. Такая уж порода шахтеров, чего еще ждать от них.
Мад задумалась. Надеюсь, подумала Эмма, она не воспринимает его слова слишком серьезно.
– У меня так и нет определенного мнения о национализме, – сказала бабушка. – Он обычно доходит до фанатизма, а фанатики придают очень большое значение месту рождения. Я родилась в Уимблдоне, когда-то давно любила ходить там на теннис, но это не повод, чтобы положить за этот город жизнь. По правде говоря, я не слишком бы взволновалась, если бы Уимблдон со всеми домами исчез с лица земли. Но вот этот уголок именно этого полуострова – уже давно стал моим домом, и я готова умереть за него, если это будет нужно.
Мистер Уиллис, укладывавший свое оборудование под пол, поднял голову:
– Это не будет нужно, – произнес он. – Люди приносят себя в жертву ложным идеалам и тотчас оказываются забытыми современниками и ближайшими потомками. Лет через сто их могут признать героями, мучениками, но для дела это уже поздновато. С другой стороны, вы – актриса, должны четко улавливать интонацию. Один-два урока, и вы будете говорить по-корнуолльски, валлийски или гэльски, как будто знали язык с рождения. Женский голос произведет особое впечатление, а ваш – тем более.
Он опять присел на корточки, глядя на Мад. Нет, думала Эмма, бабушка не должна поддасться на это.
Бог знает, что он заставит говорить – призывать к поджогам, анархии, взрыву мостов. Кто-нибудь может узнать ее голос и разыскать ее.
– Хм, – задумчиво произнесла Мад. – Кто сказал:
Свобода – выбор нам иль смерть;
Мораль и веру Нам Мильтон дал;
Язык Шекспира – наша речь…
– Вордсворт, – торопливо ответила Эмма, – но, родная, честно говоря…
– По какому поводу это написано?
– В одном из сонетов о свободе: «Мильтон! Зачем тебя меж нами нет»[29].
Мад посмотрела на мистера Уиллиса, который бросился вновь вынимать из чехла свой радиоприемник.
– Я бы прочитала и «Свобода – выбор нам иль смерть…», но не будет ли глупо требовать свободы языку Шекспира, если все ваши слушатели мечтают о том, чтобы звучал только валлийский и корнуолльский?
Мистер Уиллис ответил покровительственным жестом, словно отметая все сомнения:
– Они вслушиваются в смысл ваших слов. Мне нравится «Свобода – выбор нам иль смерть…», очень нравится, верная нота для всех нас.
Он надел наушники и принялся настраивать передатчик. Мад вновь и вновь шептала фразу:
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь…
– Мад, – сказала Эмма, – не надо этого делать, ты можешь попасть в беду, ведь, насколько я понимаю, короткие волны легко принимаются в военном лагере. Они, скорее всего, слушают эфир все время, ищут что-нибудь в этом роде – это их работа.
– Беда в том, – сказала бабушка, не обращая на Эмму ни малейшего внимания, – что американцы тоже говорят на языке Шекспира, так что актуальность несколько теряется. Если, конечно, не предложить в заключение нечто ироническое, не сыграть Марту Хаббард на одном из собраний «культурного сотрудничества народов». Но жители валлийских равнин этого не поймут.
Мистер Уиллис снял наушники и подозвал ее к себе.
– Вы ошибаетесь, если думаете, что будете обращаться только к валлийским равнинам. Слушают и высокопоставленные деятели, кое-кто из них, к вашему удивлению, служит в городских управах, есть и профессора, и студенты, на самом деле, можно сказать, что вас услышат все жители запада Англии, Уэльса и Шотландии. Они ждут только сигнала к выступлению, и кто разожжет огонь лучше вас?
Мистер Уиллис, раскрасневшись от собственного красноречия, по-видимому, немного запутался в метафорах, но Мад, похоже, не возражала. Она, очевидно, была в полном восторге и действительно предвкушала выступление на неизвестном ей языке перед зрителями, которых нельзя увидеть и которые не смогут аплодировать.
Она улыбнулась мистеру Уиллису с высоты шаткого стула, и Эмма вдруг поняла, что не он играет с ней, а она – с ним. Они так и следят, кто дольше сможет водить за нос другого, и не верят ни одному своему слову.
– Минуточку, пожалуйста, – Таффи поднял руку. – Я считаю, что будет очень полезно прочитать всю поэму. Пусть ее услышит широкий круг людей. – Он взглянул на Эмму, затем потянулся за карандашом и блокнотом. – Запишите, что вспомните, и пусть бабушка прочитает это в эфире.
– Не поможет, – вздохнула Мад, – я забыла очки.
– Возьмите мои, леди, возьмите мои. – Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.
Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с людьми, которые влюбляются в недостойного человека, личность не развивается, гибнет, так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации – какими бы благими ни были намерения, какой всеобъемлющей ни была бы конечная цель.
– Сними их, – быстро сказала Эмма, – ты выглядишь ужасно.
Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и знакомую, чужой и неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла ужасные очки и вернула их валлийцу.
– Мне все равно, как я выгляжу, – сказала она. – Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.
А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.
– Придется тебе помочь мне выучить поэму, – сказала Мад. – Она очень длинная?
– Очень даже длинная, – ответила Эмма. – И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.
– Например?
Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне – было ли это связано с Амьенским миром[30], или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:
Она остановилась, сосредоточилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.
Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене – богач, пролаза.
Величье – не сюжет и для рассказа,
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мысли мы забыли.
Ни чистоты, ни правды – все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?
Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?
…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.
Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен,
Был край родной и к жизни воскрешен!
Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.
Достоин славы только тот поэт,
Чьи песни в тяжелейшую годину
Надежды на свободу не покинут,
Дух непокорства если им воспет,
Священней долга цели в мире нет
Для чести всех людей любого века
– Избавить от тиранов человека,
От слез и крови, что залили свет.
Кто против тирании восстает,
Не ослеплен великолепием
И презирает раболепие,
– Лишь тот не подпевает, а поет,
Лишь там тиран судьбой своей доволен,
Где человек покорен и безволен.
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.
Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:
Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и пытается спрятать улыбку.
Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,
Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,
Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,
Что им с тобой мила тюремная невзгода.
Когда твоих сынов, хранящих твой завет,
Бросают скованных под сень глухого свода,
– В их муках торжество восходит для народа,
И клич свободы вмиг весь облетает свет.
– Извините, – сказала Эмма. – Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. – Она обратилась к бабушке: – Брось ты эту затею.
– А я так и сделала, – коротко ответила Мад. – Мою работу сделала ты.
– Что?!
Мад кивнула мистеру Уиллису:
– Покажи ей.
Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.
– Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, – сказал он Эмме. – Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.
Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.
– Как же так, – взорвалась Эмма, – это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.
– Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, – сказал он. – Хочешь послушать запись?
– Нет, – Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. – Мад, – взмолилась она, – но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.
– Чепуха, – твердо сказала Мад. – Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. – Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. – Родная, ты читала прекрасно, – щедро похвалила она Эмму, – намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти беспокоится, почему мы так надолго пропали.
Она двинулась к двери. Мистер Уиллис, однако, опять надел наушники. Лицо его было сосредоточенно, он напряженно вслушивался.
– Подождите секунду, – торопливо произнес он, – что-то передают. Что-то странное…
На его лице появилось изумление. Он сдвинул наушники, и Эмма расслышала приглушенный голос. Кто бы это ни был, говорил он быстро, похоже, в возбуждении, и вдруг голос затих, оборвался. Наступила тишина. Мистер Уиллис повернулся к гостям, сквозь очки в его глазах читалось самое неподдельное изумление.
– Совершенно неожиданно, – сказал он, – никто не был предупрежден. Но в целом, если брать всю картину, это должно пойти нам на пользу, озадачить врага, чего, собственно, мы и добиваемся, ведь правда?
– Если бы мы знали, о чем идет речь, мы бы ответили, – сказала Мад.
Мистер Уиллис уставился на нее. Новости, очевидно, настолько застигли его врасплох, что он забыл, что владеет более полной информацией.
– Да ведь парни объявились, – сказал он, – один в Шотландии, другой – в Уэльсе.
Настал черед Эмме с бабушкой смотреть удивленно – сначала на мистера Уиллиса, потом друг на друга. Как могли Джо и Терри сбежать с острова Силл и оказаться на западе и на севере? Значит ли это, что произошел массовый побег и их друзья тоже свободны?
– Как это получилось, кто помог им? – спросила Эмма.
Мистер Уиллис покачал головой:
– Никаких подробностей. Может быть, позднее. Только сам факт, что парни объявились и им обоим ничего для себя не нужно: ни титулов, ни почестей, ни карьеры – они только желают служить стране, влиться в ряды других молодых людей, борющихся за освобождение нашей земли. Вот и настало наконец время, когда они начали действовать и опередили нас, стариков. – Он взглянул на Эмму: – Твой голос услышат принцы, только подумай. Младший Эндрю в Шотландии и Чарльз в Уэльсе. Хотя бы это должно поддержать тебя. Зажжет их сердца твой голос, наверняка зажжет.
Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.
– Передача начнется в двадцать один тридцать, – сообщил он Эмме. – Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка – обидно, в конце концов, не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.
Оглянувшись, Эмма посмотрела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.
– Это правда? – шепнула Эмма.
– Что? – ответила Мад.
– Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это все розыгрыш, чтобы произвести впечатление?
Мад открыла калитку, и они прошли в сад.
– Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на нем были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.