дю Террайль Понсон Пьер Алексис. Грешница

   Граф лег спать, но сон его был весьма беспокоен.
   Он проснулся в восемь часов, оделся в визитное платье, велел оседлать лошадь и поехал прокатиться по лесу. Проехав Рульское предместье и Елисейские поля, он возвратился бульваром и около десяти часов остановил лошадь у ворот отеля Баккара.
   Грум провел его в гостиную. Баккара вскоре явилась в великолепном утреннем платье. Она весело протянула руку своему другу.
   — Здравствуйте, друг мой, — проговорила она.
   — Вы очаровательны сегодня, — сказал граф с восхищением.
   — Благодарю за комплимент, — отвечала она, улыбнувшись. — Однако мы должны разыграть сегодня в глазах света роль влюбленных и поэтому уговоримся, как это сделать.
   — Приказывайте, — отвечал влюбленный с покорностью ребенка.
   — Во-первых, вы останетесь у меня завтракать.
   — Ах, боже мой, — вскричал граф, — а Манерв меня ждет: я дал ему слово завтракать у него.
   — В таком случае садитесь и напишите ему записку. Баккара продиктовала ему те строки, которые Манерв прочел в Парижском кафе двум молодым людям.
   Отправив письмо, она снова села около графа и нежно проговорила:
   — Друг мой, сегодня вы должны мне доказать вашу дружбу. Погода великолепная, и поэтому после обеда мы поедем прокатиться, но мне бы хотелось, чтобы эта прогулка резко бросилась в глаза свету. Мне сказали, что у вас прелестная коляска и четверка вороных лошадей.
   — Да.
   — В таком случае пошлите домой записку и велите кучеру приехать на этой четверке.
   Граф повиновался: ровно в двенадцать часов коляска стояла уже у подъезда. Баккара успела в это время одеться.
   — Послушайте, — сказала она уже в коляске, — вот какой мой план.
   — Я вас слушаю.
   — После прогулки вы привезете меня к себе домой, согласны?
   — С большим удовольствием, — весело отвечал граф. По желанию Баккара коляска поехала по Монмартрскому предместью и Итальянскому бульвару; мимо Парижского кафе проехали шагом.
   В это время выходил оттуда барон Манерв. Узнав лошадей и ливрею графских лакеев и. наконец, увидя его самого и Баккара, он крайне изумился скорому успеху молодого иностранца. Поклонившись, он подошел к коляске.
   — А, барон Манерв! — вскричала Баккара, весело улыбаясь, — не хотите ли с нами прокатиться в лес?
   — Нет, благодарю вас, я еду верхом; мы там, может быть, встретимся. Ах да, граф, — проговорил он вдруг, — вы едете в лес, так, наверное, встретите там Оскара де Верни, вашего противника.
   — Этого господина, который держит из-за меня пари? — спросила Баккара, громко захохотав.
   — Тот самый.
   — Надеюсь, что теперь он откажется от пари?
   — Ничуть, несмотря даже на то, что я прочел ему ваше письмо.
   Затем лошади понеслись крупною рысью.
   — Какого вы мнения, — обратилась Баккара к своему другу — о человеке, который держит пари, затрагивающее честь женщины, хотя бы даже падшей.
   — Подобный человек — негодяй! — отвечал граф, немного смутившись.
   — Я с вами согласна. А негодяи должны быть наказаны. Поэтому, желая отомстить ему, я некоторое время буду разыгрывать пред ним роль влюбленной в него; только дайте мне слово, друг мой, что вы не забудетесь и не будете ревновать.
   — Хорошо, — отвечал граф покорно.
   В это время коляску остановил Шерубен, как мы уже сказали, став поперек дороги.
   — Граф, — обратился он к своему противнику, — я очень счастлив, что встретил вас…
   — Мне, в свою очередь, тоже весьма приятно, — отвечал граф с холодною любезностью.
   — Вчера вы предложили мне пари… Я не мог тотчас его принять, потому что был занят весьма важными делами. Сегодня я свободен и объявляю вам, что пари принимаю.
   — Вам, может быть, неизвестно, барон, что женщина, о которой идет пари, это та самая, которая сидит вместе со мной в коляске.
   — Мне очень хорошо это известно, — отвечал Шерубен, вежливо кланяясь Баккара.
   — Я очень опасаюсь за вас, — проговорила Баккара, устремив на него проницательный взгляд, — потому что я люблю Станислава (так звали молодого графа).
   — Вечно любить нельзя, — отвечал Шерубен, ничуть не смутившись.
   — Пари ваше — дуэль? — спросила Баккара.
   — Совершенно так.
   — Следовательно, условия должны быть равные. Станислав бывает у меня каждый день, и поэтому дом мой для вас тоже открыт.
   Она бросила на него какой-то странный взгляд и, коварно улыбнувшись, сказала: «До свидания».
   Затем коляска снова быстро понеслась, объехала лес и спустя час уже въезжала во двор дома графа Артова, в улицу Пепиньер.
   Баккара с любопытством осмотрела весь этот дворец, на устройство которого граф потратил более трех миллионов. Затем она прошла в сад, взошла на террасу бельведера, откуда начала осматривать окрестные здания.
   — Отсюда великолепный вид, — сказала она, смеясь.
   — Да, в особенности хорош этот сад, при доме № 40.
   — Это не тот ли дом, где живет Шерубен?
   — Тот самый.
   Баккара немного задумалась, затем обратилась к графу:
   — Вы обещали повиноваться мне беспрекословно. Уступите мне это место на сегодняшнюю ночь.
   Граф Артов хотел было возражать, но Баккара взглянула на него с упреком, и поэтому, пожав плечами, он согласился.
   Она спросила чернил и перо. Граф усадил ее перед бюро в нижнем этаже беседки и затем скромно удалился.
   Баккара писала:

   «Маргарита! Оденьте малютку Сару сегодня в восемь часов и привезите ее в карете в улицу Пепиньер, в отель графа Артова; я жду».

   Получив письмо от управляющего госпожи Маласси, маркиза немедленно поехала навестить больную.
   Вдова лежала в постели и водила вокруг бессмысленными глазами. Она пристально взглянула на маркизу и, казалось, не узнала ее.
   — Это я, друг мой, — сказала госпожа Ван-Гол трепетным голосом.
   Вдова ничего не отвечала.
   — Боже мой! что с нею? — обратилась маркиза к вошедшему Вантюру.
   — Два часа тому назад госпожа Маласси приехала и была совершенно здорова; но когда я подал ей письмо, присланное по городской почте, она, прочитав лишь первые строки, вдруг вскрикнула и упала в обморок.
   — Где это письмо?
   — Придя в себя, госпожа Маласси бросила его в камин.
   — Вы посылали за доктором?
   — Да. Он сказал, что это прилив к мозгу, и пустил ей кровь. В пять часов обещал заехать.
   Лицо вдовы было сине-багрового цвета и действительно выражало признаки удара.
   Немного спустя явился доктор.
   Маркиза начала осыпать его вопросами и узнала, что с госпожой Маласси случился апоплексический удар, вероятно, от сильного душевного потрясения, что, приди он пятью минутами позднее, она была бы уже покойницей.
   — Я полагаю, что мы спасем ее, — сказал доктор, — хотя опасаюсь за ее рассудок. Ночь решит все, — прибавил он хладнокровно.
   — Я останусь при ней эту ночь, — сказала маркиза прерывающимся голосом.
   Она села за стол и поспешно написала:

   «Друг мой! Я теперь у госпожи Маласси. Она опасно больна, так что я считаю нужным остаться всю ночь при ней. Заезжайте за мной завтра утром.

Пепа».

   — Отошлите эту записку моему мужу, — обратилась она к Вантюру, — я останусь здесь.
   — Дело идет великолепно, — пробормотал Вантюр, выходя, — все отлично играют свои роли: доктор неподражаем, вдова больна хоть куда, а я, кажется, добросовестно исполняю предписания господина Шерубена.
   Мнимый доктор, тот самый, который лечил Фернана Роше у Тюркуазы, прописал лекарство и через десять минут уехал, дав советы маркизе, как обращаться с пациенткой.
   Мадам Маласси в продолжение ночи неподражаемо играла свою роль.
   Часов около десяти, когда маркиза осталась одна, она, наконец, услышала ровное и спокойное дыхание, доказавшее, что больная заснула.
   Маркиза немного успокоилась и невольно начала думать о человеке, которого она любила втайне, из-за которого в продолжение одной ночи перенесла столько душевных страданий… И этот человек так близко от нее.
   Она знала, что Шерубен живет в третьем этаже этого дома и что окна его выходят в сад. Она встала, чтобы посмотреть, есть ли свет в его окнах, т. е. дома ли он.
   В одном окне действительно виднелся свет, который в то время, как маркиза смотрела, перешел в другое окно. Маркиза с трепетом следила за этим светом.
   Человек, которого она любила, был так близко от нее, а между тем они были разделены навеки. Эта мысль чуть не доводила ее до помешательства.
   Но вдруг свет, за которым она следила с таким волнением, исчез.
   Спустя некоторое время сердце маркизы сильно забилось: ей показалось, что она слышит в саду приближающиеся шаги.
   Неужели это Шерубен?.. Но нет, как может человек в одиннадцать часов ночи решиться прийти к вдове, женщине одинокой…
   Но между тем маркиза ясно увидела человеческую тень, приближавшуюся к дверям флигеля, и затем услышала мужские шаги по лестнице.
   Сердце ее судорожно сжалось, и она чуть не лишилась чувств.
   Дверь в спальню отворилась. Вошел человек… Это был Шерубен. Он как будто в нерешительности остановился на пороге.
   — Маркиза, — прошептал он, кланяясь, — простите меня и позвольте оправдаться в таком дерзком посещении.
   Маркиза, бледная как полотно, не отвечала ни слова.
   — Я сейчас только приехал домой и, узнав, что госпожа Маласси опасно заболела, решился, несмотря на позднее время, навестить ее. Я не встретил никого из прислуги и поэтому явился сюда так неожиданно.
   — Благодарю вас за ваше внимание к мадам Маласси, — — проговорила наконец маркиза, — положение ее, кажется, уже вне опасности, потому что, как видите, она спит, а сон есть верный знак облегчения.
   — В таком случае позвольте мне удалиться, — сказал Шерубен, устремив на маркизу пытливый взгляд.
   Она ничего не отвечала. Очарователь подошел к двери, но вдруг, как будто под влиянием внезапного решения, он обернулся и подошел к маркизе:
   — Маркиза, я вам сейчас солгал.
   — Вы солгали мне? — спросила маркиза, вздрогнув.
   — Да, — сказал Шерубен, — решительно солгал, потому что не решался сказать правду. Маркиза, — продолжал он, — меня привело сюда желание более сильное, чем желание узнать о здоровье больной…
   У маркизы от страха потемнело в глазах.
   — Это желание… — продолжал Шерубен с грустною улыбкою на губах.
   — Позвольте, — перебила его маркиза.
   — Нет, выслушайте несчастного до конца. Через неделю я прощусь с Парижем, с Францией и даже с Европой.
   — Как, вы уезжаете? — спросила испуганно маркиза.
   — Я сын корсара, — продолжал очарователь, — я родился в просторе океана, на экваторе. Во мне нет ничего европейского, кроме имени, которое я получил от усыновившего меня человека. В душе я дикарь, сын тропического неба. Я приехал десять лет тому назад с намерением преобразиться в европейца, но я не мог победить в себе первобытного характера, не мог потушить в себе клокочущих страстей. Однажды я встретил женщину… я полюбил ее со всей страстью дикаря… но — увы!, — между мною и этой женщиной гробовая пропасть; пропасть эта добродетель… потому что она замужем.
   Маркиза слушала его с замиранием сердца, она догадывалась, она чувствовала, что он говорит о ней, но не отвечала ни слова.
   — Маркиза, я никогда вас более не увижу, быть может, вы никогда не услышите даже имени моего; но на коленях умоляю вас: если мысль, что где-то за морем страдает бедный дикарь, жизнь которого принадлежит вам, если мысль эта не оскорбит вас, то вспомните иногда, что человек этот стоял перед вами на коленях и просил вас доставить ему минуту блаженства, позволив прикоснуться устами к краю вашего платья.
   Затем он медленно встал и трепетным голосом произнес:
   — Прощайте навеки, маркиза.
   В бедной маркизе происходила страшная борьба воли со строгим долгом.
   Шерубен в дверях поклонился еще раз и затем, глубоко вздохнув, удалился.
   В это самое время Баккара была у графа Артова.
   — Друг мой, — обратился к ней граф за обедом, — зачем вы хотите провести сегодняшний вечер в бельведере?
   — Это моя тайна и прошу вас, друг мой, не расспрашивать меня об этом, тем более что вы обещали мне это.
   И Баккара свернула разговор на другую тему. В это время приехала маленькая жидовочка, красоте которой граф не мог не удивиться.
   — О ней тоже не расспрашивайте, — предупредила Баккара, — это тоже тайна.
   — Друг мой, — обратилась она к графу после обеда, — проводите меня с этой малюткой до бельведера.
   Бельведер соединялся с домом стеклянной галереей, через которую граф и провел их.
   Баккара, взяв из рук его свечку, попросила удалиться.
   — Где же прикажете ждать вас? — спросил он.
   — Где хотите: в саду или у себя в гостиной. Затем Баккара заперла за собой беседку.
   — Странная женщина, — пробормотал граф, уходя. Баккара посадила малютку на стул, лицом к саду дома № 40, задула свечку и, положив ей руку на голову, произнесла:
   — Спи!
   И в то время, как девочка засыпала, она проговорила:
   — Мне хотелось бы знать, дома ли он и что делается в доме, куда маркиза уже приехала.
   Граф долго ходил по саду, по временам поглядывая в сторону бельведера.
   — Что могла бы делать там Баккара? — задавал он себе вопрос.
   Она показалась ему вдруг каким-то таинственным существом, исполняющим что-то зловещее.
   Наконец, спустя час дверь беседки отворилась.
   Граф побежал навстречу Баккара, которая казалась сильно расстроенною.
   — Друг мой, — обратилась она к графу, — прикажите заложить карету.
   — Вы уже едете?
   — Да, я еду домой, потому что ко мне будет гость.
   — Гость? В десять часов вечера?
   — Да, и гостя этого зовут Шерубен.
   — Шерубен? Но откуда вы это знаете?
   — Я существо сверхъестественное, — отвечала Баккара, улыбаясь, — узнаю иногда будущее. До свидания, я жду вас завтра у себя.
   Баккара села в карету и поехала в улицу Монсей.
   Прошло около часа с тех пор, как Баккара уехала от русского графа; она вернулась в улицу Монсей и нашла у себя записку следующего содержания:

   «Вы мне сегодня позволили бывать у вас, но не назначили ни дня, ни часа. Позвольте же, милостивая государыня, ввиду важности пари, которое я держал, просить вас принять меня сегодня же вечером в одиннадцать часов.

Целую ваши ручки. Шерубен».

   Когда Баккара прочла это письмо, то ей невольно пришло на память, что уже час тому назад маленькая ясновидящая сказала ей, что Шерубен будет у нее в этот же вечер.
   Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.
   Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей… но, напротив того, вздумала принять его более открыто… Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.
   Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д’О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.
   Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.
   Было одиннадцать часов: Шерубен был точен… вполне точен.
   Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.
   — Просите, — ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.
   Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.
   Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.
   Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.
   Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.
   Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже «несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.
   Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.
   Она подала ему руку и просто сказала:
   — Садитесь подле меня, ужасный ребенок.
   Этот эпитет был сказан шутливым тоном и без всякой досады, что окончательно сбило с толку Шерубена,
   — Действительно, — сказал он, — заслуживаю вполне название ужасного ребенка, потому что…
   — Позвольте!.. — перебила она. — Прежде чем говорить о делах, я перебью вас…
   — Слушаю.
   — Хотите чаю? — спросила она, смеясь.
   — Благодарю!
   — Ну так мы теперь потолкуем.
   Шерубен поклонился и начал было обдумывать новую речь.
   — Знаете ли вы, каких, например, трудов стоило мне вразумить графа Артова?
   — По какому поводу?
   — Да по поводу вашего пари, — ответила она просто. Шерубен посмотрел на нее.
   — Я не понимаю вас, — сказал он.
   — Ну, так я объяснюсь проще… Слушайте меня… Вообразите себе, что граф принял это пари серьезно.
   Она сделала ударение на последнем слове.
   Шерубен привскочил на своем месте.
   — Да, я тоже считаю это пари серьезным? — вскрикнул он.
   Баккара начала опять улыбаться.
   — Ну, если я вам укажу на одно небольшое препятствие, — сказала она, — то вы, верно, согласитесь со мной… я была хороша, а может быть, и теперь еще не дурна; я всегда славилась своею бесчувственностью — вот романическая сторона этого пари… Вы уже теперь рискуете своею жизнью, чтобы соблазнить женщину, у которой нет сердца.
   Шерубен поклонился.
   — Теперь мы взглянем на обратную сторону медали… Если действительно я такая, то вы только потеряете время и проиграете пари… дело довольно важное, так как вас тогда убьет граф.
   — И будет вполне прав.
   — Хорошо!.. но… если вы выиграете? (И при этом Баккара посмотрела на молодого человека так насмешливо, что он невольно покраснел.)
   — Если вы его выиграете, — продолжала она между тем, — то вы составите себе состояние… ну, позвольте, возможно ли предположить, чтобы человек ценил свою любовь в двадцать пять тысяч франков годового дохода?
   Эти слова поразили как громом Шерубена.
   Баккара говорила ему, не стесняясь, что он держал постыдное пари — невозможное для порядочного человека…
   Шерубен покраснел, как школьник, пойманный в какой-нибудь шалости.
   На губах Баккара мелькнула едва заметная насмешливая улыбка, и эта-то улыбка окончательно смутила Шерубена.
   — Послушайте, — продолжала она, — вы вели себя в отношении меня как неопытный школяр. Вам сказали, что у меня нету сердца, — может быть, это и правда.
   — Я этого теперь не думаю, — пробормотал он.
   — Это все может быть; но прежде чем было держать это постыдное пари, вам не мешало бы навести сперва некоторые справки.
   И молодая женщина, на которую чарующий взгляд Шерубена не производил ни малейшего действия, смотрела на него и продолжала смеяться.
   — Я поняла бы, — продолжала она, — держать пари, не рассчитывая на денежный выигрыш. То есть если бы вы сказали «я хочу быть любим этой женщиной, которая никого не любит» вместо того, чтобы заявить то громко в клубе… тогда, может быть, и была бы еще для вас какая-нибудь надежда тронуть меня, но…
   Она улыбнулась и не докончила своих слов.
   — Так вы считаете, — проговорил Шерубен, несколько оправившись от смущения, — мое пари проигранным?
   — Мне кажется… если разве только…
   — А, условие? Посмотрим, в чем оно заключается!
   — Ну, — сказала она, — заключим условие… и не будем более говорить, и продолжайте, если хотите, бывать у меня…
   — Я не понимаю вас, — сказал Шерубен.
   — А между тем это так понятно.
   — Как?
   — Милейший мой, — сказала Баккара, — позвольте мне предположить, что во мне вас больше всего пленяет обещание графа дать вам пятьсот тысяч франков…
   — Как вы могли это предполагать? — проговорил Шерубен с притворной гордостью.
   — Отложим в сторону ваше самолюбие — я убеждена, что вы отказались бы от них с охотой… если бы я только могла полюбить вас…
   — О, конечно!.. — пробормотал Шерубен. Он боялся, что его разгадают.
   — Слушайте же меня, что я вам предложу сейчас — вы можете принять или не принимать… Или вы напишете графу тут же, у меня, и сейчас же, что вы отказываетесь от пари, или ваша нога никогда не будет у меня.
   — Ну, а если я напишу это, что со мной будет тогда?
   — Тогда, может быть, вас и простят, — проговорила Баккара и бросила такой взгляд на наглого искателя приключений, что он окончательно почувствовал себя обезоруженным.
   — Ну, — добавила она настоятельно, — решайтесь же! Он еще несколько колебался.
   — Вот бумага — садитесь там и пишите, я буду диктовать.
   Шерубен вздрогнул и почувствовал, что он побежден. Он встал и сел к столу.
   — Я жду, — проговорил он, взяв в руки перо.
   — Граф, — диктовала Баккара, — забудьте мою вину перед вами; я отказываюсь от пари.
   — Я не могу писать этого! — вскрикнул Шерубен, — это ведь настоящее письменное извинение!
   — Вы напишете его, — сказала спокойно Баккара, голос которой звучал так нежно и очаровательно, — вы напишете ради любви ко мне…
   Шерубен молча взял перо и написал.
   — А теперь, — сказала Баккара, — поцелуйте мою руку, возьмите шляпу и отправляйтесь!
   — Отправляться?
   — Теперь уже двенадцать часов, — заметила Баккара, — если хотите успеть, то начинайте с послушания…
   Очарованный Шерубен послушался и пошел домой…
   — Когда я могу быть у вас? — спросил он.
   — Послезавтра, прощайте.
   Когда он ушел, она заперла за ним дверь, и, покачав головой, прошептала:
   — Ты у меня в руках… ты самый обыкновенный Дон-Жуан, и наказание твое будет ужасно, если ты только не остережешься.
   Можно было предположить, что Баккара угадывает то, что должно было случиться.
   И действительно, Шерубен отрезвился сейчас же, как вышел на улицу.
   — Какой я дурак, — подумал он, — я забыл о том, как бы мне пригодились пятьсот тысяч франков.
   — Впрочем, — пробормотал он, — никто не принуждает меня сказать Баккара, что я отказываюсь от своего пари. Лишь бы только граф знал, что я держу это пари… теперь ясно как божий день, что она желает полюбить меня, но не хочет согласиться из-за пари… Следовательно, — добавил он, ударив себя по лбу, — пятьсот тысяч франков у меня в кармане… Идем к графу!
   Шерубен знал привычки молодого графа, "то есть то, что он не ложился спать никогда раньше трех часов.
   Было всего двенадцать часов… Шерубен подумал немного и отправился в клуб и действительно нашел графа за вистом.
   — Граф, — сказал он ему вполголоса, — я могу попросить вас на одно слово?
   — К вашим услугам, — ответил граф, вставая и отходя в сторону. — Я слушаю вас.
   — Я только что от Баккара, — начал Шерубен.
   — Так, — заметил равнодушно граф.
   — Согласитесь ли вы в том со мной, что в деле, которое занимает теперь нас, хитрость употребительна?
   — Смотря по обстоятельствам.
   — Баккара не желает, чтобы я держал об ней пари.
   — Она права.
   — Поэтому я написал у нее письмо, в котором отказываюсь от нашего пари.
   — А!
   — Но я пришел сказать вам, граф, что мой отказ не серьезен.
   — Хорошо!
   — Разве только вы согласитесь дать мне слово, что вы ничего не скажете ей о настоящем разговоре.
   — Даю вам это слово.
   — Хорошо… до свиданья.
   Шерубен поклонился графу и ушел, чтобы повидаться с виконтом де Камбольхом, который должен был ожидать его.
   На другой день после этого граф Артов заехал к Баккара; она встретила его с улыбкой и, подавая руку, сказала:
   — Хотите я вам сообщу какую-нибудь тайну?
   — Да, — ответил он, кивая головой.
   — Я сообщу вам кое-что, о чем вы полагаете, что знаете это один.
   Он сделал движение невольного удивленья.
   — Вчера вечером, в полночь, у вас был некто Шерубен.
   — Вы это почему знаете? — спросил граф.
   — Это для вас должно быть все равно.
   — Так вы видели его?
   — Нет! Но я знаю, с какой целью он был у вас в клубе.
   — Вот как! — прошептал граф. — Если вы это знаете, то вы просто колдунья.
   — Все это может быть. Садитесь здесь и прочтите это письмо.
   Она подала ему записку, в которой Шерубен извинялся и отказывался от пари.
   — Вот как! — заметил граф с притворным удивлением.
   — Милое мое дитя! — сказала Баккара тоном матери. — Вы благородны и, как видно, умеете держать свое слово… Вы обещали не говорить о своем свидании с Шерубеном. Но я, как женщина всезнающая, по вашему выражению — колдунья, скажу вам, какая была цель этого свиданья: Шерубен просил вас считать ваше пари действительным и серьезным.
   Граф вскрикнул от удивления.
   — Но, — докончила она серьезным тоном, — г. Шерубен и не подозревал, что подписывал свой смертный приговор. Граф вздрогнул.
   — Послушайте, — продолжала она медленно, — если бы этот человек был просто фатом, игравшим репутацией какой-нибудь женщины, то я сказала бы вам: «Выгоним его и пусть он живет»… Но этот человек — негодяй… вор— убийца и служит в настоящее время разумным исполнителем такого низкого преступления, которому даже нет названия… Граф! Исполните ли вы мою просьбу, если я когда-нибудь скажу вам: «Человек этот хвастун, он проиграл пари, так накажите же его по заслугам!..» Исполните ли вы тогда мою просьбу?