Страница:
Ле Корбье окинул Шайну долгим взглядом и подытожил:
– Виновна!
Он снова оглянулся на сидевших слева и справа от него матросов.
– Наказание? – коротко спросил он, и весь трибунал в один голос выдохнул:
– Смерть!
Шайна прикрыла глаза и слегка покачнулась на ослабевших ногах. Приговор не был для нее неожиданностью. Собственно, ничего другого она не ждала, да и ждать не могла. Но даже ожидаемый, предопределенный приговор поверг ее в состояние шока.
«Судьи» сблизили головы, понизили голоса и стали негромко что-то обсуждать. Активнее всех вел себя Ле Корбье. Он энергично жестикулировал руками, попеременно обращаясь к каждому из членов трибунала.
Шайна наблюдала за ними со странным отрешенным спокойствием. Несомненно, пираты выбирают сейчас для нее вид казни, и Ле Корбье, похоже, не нравится тот способ, на котором настаивают остальные. Но те, как видно, уступать ему не собираются.
Наконец Ле Корбье смирился с общим мнением, обернулся к Шайне. Всматриваясь в глубину потемневших глазок смуглого пирата, она приготовилась услышать худшее.
– Вас высадят на острове, – с явной неохотой объявил Ле Корбье. – И оставят там одну – без воды, без пищи и без оружия.
– Проклятие! – выдохнула Шайна.
Умереть медленной и мучительной смертью от голода и жажды на безымянном клочке земли, затерянном среди океана, – это была самая жестокая казнь, какую только можно было придумать!
Только теперь силы оставили ее, и Шайна осела на пол в глубоком обмороке.
26
27
– Виновна!
Он снова оглянулся на сидевших слева и справа от него матросов.
– Наказание? – коротко спросил он, и весь трибунал в один голос выдохнул:
– Смерть!
Шайна прикрыла глаза и слегка покачнулась на ослабевших ногах. Приговор не был для нее неожиданностью. Собственно, ничего другого она не ждала, да и ждать не могла. Но даже ожидаемый, предопределенный приговор поверг ее в состояние шока.
«Судьи» сблизили головы, понизили голоса и стали негромко что-то обсуждать. Активнее всех вел себя Ле Корбье. Он энергично жестикулировал руками, попеременно обращаясь к каждому из членов трибунала.
Шайна наблюдала за ними со странным отрешенным спокойствием. Несомненно, пираты выбирают сейчас для нее вид казни, и Ле Корбье, похоже, не нравится тот способ, на котором настаивают остальные. Но те, как видно, уступать ему не собираются.
Наконец Ле Корбье смирился с общим мнением, обернулся к Шайне. Всматриваясь в глубину потемневших глазок смуглого пирата, она приготовилась услышать худшее.
– Вас высадят на острове, – с явной неохотой объявил Ле Корбье. – И оставят там одну – без воды, без пищи и без оружия.
– Проклятие! – выдохнула Шайна.
Умереть медленной и мучительной смертью от голода и жажды на безымянном клочке земли, затерянном среди океана, – это была самая жестокая казнь, какую только можно было придумать!
Только теперь силы оставили ее, и Шайна осела на пол в глубоком обмороке.
26
Остановившись на ступеньках родного дома, Ребекка окликнула:
– Габриель!
Он нехотя обернулся. Ему было жаль бесполезно потраченного – да еще с риском для жизни! – времени на вылазку в Виргинию. Габриель чувствовал себя опустошенным, уставшим, озабоченным. Сейчас он хотел только одного – найти спокойное местечко, где можно отдохнуть пару часов, а затем – снова вперед, на сей раз на поиски Ле Корбье, в руках которого – Габриель теперь совершенно не сомневался в этом – находилась Шайна.
– В чем дело? – коротко откликнулся он. – Мне нужно спешить, ты же знаешь, Ребекка.
– Зачем? – спросила она, возвращаясь и берясь за стремя. – Пусть пираты сделают с Шайной то, что задумали.
Габриель пристально взглянул на нее.
– Ты сама не понимаешь, что ты говоришь!
– Ну пожалуйста, Габриель, – продолжала настаивать Ребекка. – Я люблю тебя! И всегда любила – всегда, всегда! И вечно буду любить! А Шайна… Ну что Шайна? Ведь она не стоит тебя! Забудь ее! Не рискуй из-за нее еще раз жизнью. Хватит!
– Я должен, – убежденно ответил Габриель. – Я ничего не могу с собой поделать. Я люблю ее.
– Нет! – задыхаясь, закричала Ребекка. – Нет! Не верю!
– Но это так, – заверил он. – Все, прощай, Ребекка!
Габриель тронул поводья и услышал за спиной яростный шепот:
– Будь ты проклят! Катись в ад, скатертью дорога! Ведь ты обещал жениться на мне! На мне! Ты же обещал! Ты мой!
Габриель придержал жеребца, обернулся.
– Ребекка, – успокаивающе сказал он. – Еще раз повторяю: я ничего не могу с собой поделать. И поверь – у меня никогда и в мыслях не было сделать тебя несчастной!
– Неужели ты так и не сможешь понять? – горько воскликнула она. – Ты не должен, не смеешь оставлять меня! Я не могу без тебя жить! Не хочу! Не хочу! И знай, если ты все-таки оставишь меня, то Шайны тебе все равно не видать как собственных ушей!
– Ну а ты-то что можешь сделать? – ответил ей Габриель. – Ничего. Ровным счетом – ничего!
– Ты так думаешь? – усмехнулась Ребекка. – Ты дурак, Габриель Сент-Джон! А теперь давай, катись, ищи свою Шайну! Люби ее – пока не поздно! Не долго тебе осталось! На сей раз ты не скроешься! Запомни это хорошенько!
Усталый мозг Габриеля пропустил мимо это любопытное признание, эту многозначительную оговорку. Пришпоренный конь рванул с места в галоп и резво помчал своего всадника к лесу. Там Габриель направил вороного к маленькому полуразрушенному домику, затерявшемуся среди чащи. Габриель знал о его существовании и собирался отдохнуть там несколько часов перед тем, как продолжить поиски Шайны.
Проснулся он ближе к полудню. Последними словами обругал себя за то, что так долго проспал. Сон ничуть не освежил Габриеля – устало ныли все кости, туман стоял в голове, но о том, чтобы задержаться здесь еще хоть ненадолго, не могло быть и речи. От него сейчас зависела жизнь Шайны, и он спешил сделать все, что в человеческих силах, чтобы спасти ее.
Вороной негромко заржал, когда Габриель взнуздал его и уселся в седло. Животы у всадника и у коня подвело от голода, но Габриель решил нигде не останавливаться даже для того, чтобы слегка перекусить, пока не покинет смертельно опасную Виргинию и не пересечет границу Северной Каролины, где ничто не будет ему угрожать.
Так же, как и накануне, Габриель поскакал по окраине плантаций Монткалма. Все было как вчера, когда он похитил Ребекку, приняв ее за Шайну, – то же ровное, белое поле…
Стоп! Сквозь крупные медленные хлопья снега взгляд Габриеля выхватил стоящую возле дерева пару. Рыжий конь привязан к стволу. Мужчина и женщина стоят рядом и о чем-то доверительно беседуют.
В первый момент Габриель почувствовал укол в сердце – ему показалось, что в стоящей женщине он узнал Шайну. Но спустя секунду он понял свою ошибку. Под деревом была Ребекка.
Придержав поводья, Габриель внимательно изучал открывшуюся его глазам картину. Что-то в ней ему не понравилось, насторожило… Схожесть Ребекки с Шайной? То, как она разговаривает с мужчиной? Или сам мужчина?
Тихонько приблизившись, Габриель смог наконец рассмотреть лицо незнакомца. Присмотрелся и вздрогнул.
Незнакомец ему был хорошо знаком. Точнее, памятен. Это был один из тех людей, что поджидали тогда в «Лебеде» возвращения Габриеля. Ждали его, чтобы арестовать. Да, сомнений не оставалось – это был сыщик из Вильямсбурга. Габриель припомнил, что именно этот человек и предъявил тогда ордер на арест, в котором губернатор обвинял его в пиратстве.
В этот момент Габриель вдруг осознал всю правду. Все стало на свои места, словно кончился длинный темный тоннель и мысли Габриеля вырвались наконец на свет божий.
Конечно же, это была Ребекка! Ребекка! Это она дала показания против него! Выдала себя за Шайну, прекрасно зная, что та уплывает в Англию. И подпись под документом – «Шайна Клермонт» – сделана ее рукой! А значит, в гибели его экипажа повинна она, а не Шайна!
Ужас и отвращение охватили Габриеля. Он столько времени преследовал любимую, чтобы убить за преступление, которого она не совершала! Она сотню раз твердила ему о своей невиновности, но он не захотел, не сумел понять и услышать ее. Считал все ее слова пустыми отговорками, бесполезным сотрясением воздуха. А теперь… Он застонал и прикрыл глаза. А теперь она в лапах Ле Корбье и его молодчиков – пышущих ненавистью, жаждущих ее крови… О боже, почему все стало понятно ему лишь сейчас, когда может быть уже поздно! Безвозвратно поздно!
Габриель очнулся от оцепенения, когда услышал истошный крик Ребекки:
– Вот он! Вот он! Это он, он! Габриель Форчун!
– Эй вы! – подхватил мужчина. – Форчун! Стойте! Немедленно!
Круто разворачивая вороного, Габриель краем глаза успел заметить, что спутник Ребекки лихорадочно отвязывает своего коня. Привстав на стременах, Габриель пустил коня в галоп и стрелой полетел прочь. Ему хотелось быть подальше от губернаторских агентов – ведь за встречей с ними неизбежно следует встреча с губернаторской веревкой!
Преследователь оказался настырным. Он погонял своего рыжего жеребца и размахивал зажатым в руке тяжелым пистолетом.
– Стой! – кричал он. – Стой! Приказываю именем короля – стой!
Габриель молча погонял коня. Мелькнула мысль о том, что он легко мог бы избавиться от преследователя – заряженный пистолет торчал у Габриеля за поясом, а стрелком он был изрядным… Но нельзя на радость Спотсвуду отягощать свою вину еще и убийством. Во всяком случае, до того момента, пока это не станет вопросом жизни и смерти для Габриеля или его преследователя.
Лошади вынесли седоков на речной обрыв. Прибрежная полоса внизу была неширокой, но каменистой. Габриель мгновенно принял решение и приготовился к рискованному прыжку.
Но в тот момент, когда копыта жеребца оторвались от земли, за спиной Габриеля грянул выстрел. Он почувствовал обжигающий удар – пуля пробила плащ и слегка задела поднятую вверх руку.
Сзади послышался крик, но не торжествующий, а испуганный. Габриель обернулся и увидел, как тяжело, медленно заваливается на бок рыжий и падает, падает вниз вместе со своим седоком – прямо на торчащие из песка острые глыбы. Не задерживаясь, не задумываясь о раненой руке, о крови, теплой струйкой текущей вдоль разодранного рукава, Габриель выбрался на дорогу и помчал прочь.
Габриель поклялся в душе, что придет день, и он еще встретится с Ребеккой и спросит с нее и за смерть своих людей, а теперь, возможно, и за мученическую гибель Шайны. О, как слеп он был, как слеп! Одна теперь надежда – на судьбу и удачу. Если они не покинут Габриеля, ему, возможно, еще удастся разыскать Шайну и спасти ей жизнь.
А пока Габриель торопился, безжалостно погоняя своего вороного, забыв про сон и еду, Шайна томилась в одиночестве, запертая на ключ в капитанской каюте «Золотой Фортуны».
На борту продолжалось обсуждение деталей предстоящей казни. Пираты часами спорили, склонившись над картой, выбирая островок, наиболее подходящий для наказания предательницы.
Ле Корбье не раз пытался уговорить товарищей изменить приговор, не теряя надежды, что со временем их жестокие сердца смягчатся. Но тщетны, тщетны были его надежды. Приговор остался в силе – смерть от голода и жажды на пустынном острове. Наконец Ле Корбье отступился от них и смирился – дальнейшие попытки уговорить экипаж могли окончиться бунтом. А мало что может сравниться с кровавым бунтом на борту пиратской бригантины. Капитану приходилось выбирать – либо Шайна потеряет жизнь, либо он сам потеряет судно, а возможно, и собственную жизнь в придачу. А жизнью своей Ле Корбье дорожил.
Наконец островок для высадки Шайны был выбран – крохотная каменистая скала, торчащая из моря посреди кораллового рифа, в трех днях пути от Нью-Провиденса. Забытый богом, затерянный в просторах Атлантики клочок выжженной бесплодной земли. Ни кустика, ни ручейка. Идеальная могила.
В глубокой задумчивости Ле Корбье стоял на мостике, провожая взглядом тающий за кормой силуэт островов Нью-Провиденс. Он знал, что после казни экипаж нацелен продолжить свой разбойный промысел на просторах океана. Экипаж – да, но вот сам он…
Больше всего Ле Корбье хотелось бросить все и вернуться домой, на Мартинику, где его все еще ждет жена, где живут старые друзья. Неожиданно он подумал, что события последних дней что-то коренным образом поломали в нем. Исчезло нечто неуловимое, необъяснимое словами, что делало его настоящим капитаном, уважаемым членом пиратского братства. Странно, но сейчас Ле Корбье чувствовал необъяснимое отвращение к некогда любимому промыслу и к своим товарищам. Неужели это все от того, что они оказались такими безжалостными, вынося свой приговор женщине, предавшей их друзей?
«Ох господи, господи, – подумал он, покидая мостик и направляясь на нос бригантины, к бушприту. – Все проходит. Пройдет и это. Забудется и сегодняшний день, и лицо прекрасной женщины, которую я обрек на страшную смерть своими руками».
Он вернулся на мостик, взял из рук помощника рулевое колесо и сам провел «Золотую Фортуну» через мелководье кораллового рифа, окружавшего приготовленную самой природой могилу для красивой женщины с серебряными волосами.
Послышалась команда, затем звон цепи. Судно стало на якорь.
Шайну вывели на палубу, и она стояла теперь рядом с Ле Корбье, глядя на узкую полоску прибоя, отделявшую бригантину от крошечного клочка суши.
С борта на воду спустили шлюпку. Сопровождаемый угрюмыми взглядами столпившихся на палубе матросов, Ле Корбье повел Шайну к веревочной лестнице, сошел вместе с нею в шлюпку. Двое гребцов налегли на весла, и она стремительно заскользила к берегу. Выйдя вместе с Шайной на каменистую землю, Ле Корбье заговорил:
– Я ничего не мог сделать, чтобы спасти вас.
– А я и не нуждаюсь в вашей помощи, – холодно ответила Шайна.
– Но я помог бы вам, если бы только мог, поверьте! – Он обвел взглядом пустынный, лишенный признаков жизни островок. – Такой смерти никому не пожелаешь. Особенно женщине.
– И все же вы приговорили меня к смерти.
– К смерти – да, – кивнул Ле Корбье, – но не к такой. Смерти вы достойны: я уверен в том, что вы повинны в гибели людей. Нет, нет, смерть вы свою заслужили. Но… – Он еще раз оглянулся по сторонам. – Если бы это зависело от меня, я выбрал бы для вас более быстрый и легкий конец.
– Как вы великодушны, – с издевкой заметила Шайна.
Он сочувственно посмотрел ей в глаза. Право слово, жаль, что такой красавице выпало погибать так ужасно – от голода и жажды на пустынном клочке камня, сжигаемого солнцем. Ле Корбье осуждал Шайну. Чего, спрашивается, она хорохорится? Откуда в ней столько гордости… и силы? Ведь любой здоровенный мужик на ее месте валялся бы сейчас в ногах, умоляя прикончить его на месте, а не обрекать на долгие муки. Но не эта женщина, нет! От этой мольбы о пощаде не дождешься! Ну что ж, тогда он сам проявит к ней снисхождение и милость – насколько это возможно в такой немилосердной ситуации.
Ле Корбье вытащил из-за пояса длинный нож. Рукоятка его потемнела от времени, но лезвие – остро отточенное, с желобками для стока крови – ярко сверкнуло в лучах солнца.
– Возьмите это, – сказал Ле Корбье.
Шайна нервно засмеялась.
– Защищаться? – с издевкой спросила она. – Или охотиться?
Она огляделась. Островок был таким маленьким, что море синело со всех четырех сторон – его не могли скрыть невысокие валуны, торчащие из выжженной сухой земли.
– Вы понимаете, что вас ждет? Голод, жажда, палящее солнце – и ни единого клочка тени вокруг. – Ле Корбье печально покачал головой. – Возьмите нож, не упрямьтесь!
– Чтобы зарезаться? – недоверчиво спросила Шайна. – Вы это имели в виду? О боже!
– Возьмите, – настойчиво повторил он. – Воспользуетесь вы им или нет – ваше дело. Но по крайней мере будете знать, что когда пытка голодом и жаждой станет нестерпимой – у вас есть выход. Быстрый.
Впервые за все дни Ле Корбье заметил на глазах Шайны слезы. Шайна взяла нож дрожащей рукой.
– Спасибо, – прошептала она и спрятала нож в складки платья, чтобы его не заметили наблюдающие за ними из шлюпки матросы.
С борта «Золотой Фортуны» послышались крики – это экипаж торопил своего капитана. Матросам не терпелось поскорее поднять паруса – и вперед, к желанным берегам Нью-Провиденса, где их ждут карты, вино и веселые податливые женщины.
Ле Корбье оглянулся на стоящее в бухте судно, снова перевел взгляд на Шайну.
– Пора, – коротко сказал он. – Прощайте.
Ле Корбье пристально вгляделся в лицо Шайны, словно надеясь навсегда сохранить его в памяти, затем добавил:
– Если станет совсем невыносимо…
Шайна кивнула.
– Знаю. У меня есть нож.
Капитан повернулся и, не оборачиваясь, пошел к поджидавшей его возле берега шлюпке.
Отгремела прощальным звоном якорная цепь, прошелестели на ветру белые паруса бригантины, и Шайна осталась на острове одна. Совершенно одна. Ни птичьего крика, ни человеческого голоса. Только шум волн и стук рвущегося из груди сердца.
Интересно, сколько она сможет продержаться? Как скоро придет тот день, когда она с благодарностью возьмется за нож – последний подарок, который она получила в жизни? Сколько ночей пройдет, пока на смену надежде придет смертная мука?
«Золотая Фортуна» – маленькая, похожая на детскую игрушку, быстро удалялась. Еще немного, и ее паруса исчезли за горизонтом.
Шайна оторвала от моря уставшие от напряжения глаза и осмотрелась. В горле пересохло, кожа покраснела на солнце, а желудок все сильнее начинал требовать пищи.
Да-а… А что будет через час? Через день? Через два?
Лучше об этом не думать. Хотя бы пока.
Шайна присела на разогретый солнцем обломок камня. Вот и все. Говорить не с кем, идти некуда, делать нечего. Только ждать. Ждать, когда придет смерть. Ждать, пока отчаяние не заставит ее вскрыть вены прощальным подарком Ле Корбье и оросить сухую каменистую землю своей густой горячей кровью.
– Габриель!
Он нехотя обернулся. Ему было жаль бесполезно потраченного – да еще с риском для жизни! – времени на вылазку в Виргинию. Габриель чувствовал себя опустошенным, уставшим, озабоченным. Сейчас он хотел только одного – найти спокойное местечко, где можно отдохнуть пару часов, а затем – снова вперед, на сей раз на поиски Ле Корбье, в руках которого – Габриель теперь совершенно не сомневался в этом – находилась Шайна.
– В чем дело? – коротко откликнулся он. – Мне нужно спешить, ты же знаешь, Ребекка.
– Зачем? – спросила она, возвращаясь и берясь за стремя. – Пусть пираты сделают с Шайной то, что задумали.
Габриель пристально взглянул на нее.
– Ты сама не понимаешь, что ты говоришь!
– Ну пожалуйста, Габриель, – продолжала настаивать Ребекка. – Я люблю тебя! И всегда любила – всегда, всегда! И вечно буду любить! А Шайна… Ну что Шайна? Ведь она не стоит тебя! Забудь ее! Не рискуй из-за нее еще раз жизнью. Хватит!
– Я должен, – убежденно ответил Габриель. – Я ничего не могу с собой поделать. Я люблю ее.
– Нет! – задыхаясь, закричала Ребекка. – Нет! Не верю!
– Но это так, – заверил он. – Все, прощай, Ребекка!
Габриель тронул поводья и услышал за спиной яростный шепот:
– Будь ты проклят! Катись в ад, скатертью дорога! Ведь ты обещал жениться на мне! На мне! Ты же обещал! Ты мой!
Габриель придержал жеребца, обернулся.
– Ребекка, – успокаивающе сказал он. – Еще раз повторяю: я ничего не могу с собой поделать. И поверь – у меня никогда и в мыслях не было сделать тебя несчастной!
– Неужели ты так и не сможешь понять? – горько воскликнула она. – Ты не должен, не смеешь оставлять меня! Я не могу без тебя жить! Не хочу! Не хочу! И знай, если ты все-таки оставишь меня, то Шайны тебе все равно не видать как собственных ушей!
– Ну а ты-то что можешь сделать? – ответил ей Габриель. – Ничего. Ровным счетом – ничего!
– Ты так думаешь? – усмехнулась Ребекка. – Ты дурак, Габриель Сент-Джон! А теперь давай, катись, ищи свою Шайну! Люби ее – пока не поздно! Не долго тебе осталось! На сей раз ты не скроешься! Запомни это хорошенько!
Усталый мозг Габриеля пропустил мимо это любопытное признание, эту многозначительную оговорку. Пришпоренный конь рванул с места в галоп и резво помчал своего всадника к лесу. Там Габриель направил вороного к маленькому полуразрушенному домику, затерявшемуся среди чащи. Габриель знал о его существовании и собирался отдохнуть там несколько часов перед тем, как продолжить поиски Шайны.
Проснулся он ближе к полудню. Последними словами обругал себя за то, что так долго проспал. Сон ничуть не освежил Габриеля – устало ныли все кости, туман стоял в голове, но о том, чтобы задержаться здесь еще хоть ненадолго, не могло быть и речи. От него сейчас зависела жизнь Шайны, и он спешил сделать все, что в человеческих силах, чтобы спасти ее.
Вороной негромко заржал, когда Габриель взнуздал его и уселся в седло. Животы у всадника и у коня подвело от голода, но Габриель решил нигде не останавливаться даже для того, чтобы слегка перекусить, пока не покинет смертельно опасную Виргинию и не пересечет границу Северной Каролины, где ничто не будет ему угрожать.
Так же, как и накануне, Габриель поскакал по окраине плантаций Монткалма. Все было как вчера, когда он похитил Ребекку, приняв ее за Шайну, – то же ровное, белое поле…
Стоп! Сквозь крупные медленные хлопья снега взгляд Габриеля выхватил стоящую возле дерева пару. Рыжий конь привязан к стволу. Мужчина и женщина стоят рядом и о чем-то доверительно беседуют.
В первый момент Габриель почувствовал укол в сердце – ему показалось, что в стоящей женщине он узнал Шайну. Но спустя секунду он понял свою ошибку. Под деревом была Ребекка.
Придержав поводья, Габриель внимательно изучал открывшуюся его глазам картину. Что-то в ней ему не понравилось, насторожило… Схожесть Ребекки с Шайной? То, как она разговаривает с мужчиной? Или сам мужчина?
Тихонько приблизившись, Габриель смог наконец рассмотреть лицо незнакомца. Присмотрелся и вздрогнул.
Незнакомец ему был хорошо знаком. Точнее, памятен. Это был один из тех людей, что поджидали тогда в «Лебеде» возвращения Габриеля. Ждали его, чтобы арестовать. Да, сомнений не оставалось – это был сыщик из Вильямсбурга. Габриель припомнил, что именно этот человек и предъявил тогда ордер на арест, в котором губернатор обвинял его в пиратстве.
В этот момент Габриель вдруг осознал всю правду. Все стало на свои места, словно кончился длинный темный тоннель и мысли Габриеля вырвались наконец на свет божий.
Конечно же, это была Ребекка! Ребекка! Это она дала показания против него! Выдала себя за Шайну, прекрасно зная, что та уплывает в Англию. И подпись под документом – «Шайна Клермонт» – сделана ее рукой! А значит, в гибели его экипажа повинна она, а не Шайна!
Ужас и отвращение охватили Габриеля. Он столько времени преследовал любимую, чтобы убить за преступление, которого она не совершала! Она сотню раз твердила ему о своей невиновности, но он не захотел, не сумел понять и услышать ее. Считал все ее слова пустыми отговорками, бесполезным сотрясением воздуха. А теперь… Он застонал и прикрыл глаза. А теперь она в лапах Ле Корбье и его молодчиков – пышущих ненавистью, жаждущих ее крови… О боже, почему все стало понятно ему лишь сейчас, когда может быть уже поздно! Безвозвратно поздно!
Габриель очнулся от оцепенения, когда услышал истошный крик Ребекки:
– Вот он! Вот он! Это он, он! Габриель Форчун!
– Эй вы! – подхватил мужчина. – Форчун! Стойте! Немедленно!
Круто разворачивая вороного, Габриель краем глаза успел заметить, что спутник Ребекки лихорадочно отвязывает своего коня. Привстав на стременах, Габриель пустил коня в галоп и стрелой полетел прочь. Ему хотелось быть подальше от губернаторских агентов – ведь за встречей с ними неизбежно следует встреча с губернаторской веревкой!
Преследователь оказался настырным. Он погонял своего рыжего жеребца и размахивал зажатым в руке тяжелым пистолетом.
– Стой! – кричал он. – Стой! Приказываю именем короля – стой!
Габриель молча погонял коня. Мелькнула мысль о том, что он легко мог бы избавиться от преследователя – заряженный пистолет торчал у Габриеля за поясом, а стрелком он был изрядным… Но нельзя на радость Спотсвуду отягощать свою вину еще и убийством. Во всяком случае, до того момента, пока это не станет вопросом жизни и смерти для Габриеля или его преследователя.
Лошади вынесли седоков на речной обрыв. Прибрежная полоса внизу была неширокой, но каменистой. Габриель мгновенно принял решение и приготовился к рискованному прыжку.
Но в тот момент, когда копыта жеребца оторвались от земли, за спиной Габриеля грянул выстрел. Он почувствовал обжигающий удар – пуля пробила плащ и слегка задела поднятую вверх руку.
Сзади послышался крик, но не торжествующий, а испуганный. Габриель обернулся и увидел, как тяжело, медленно заваливается на бок рыжий и падает, падает вниз вместе со своим седоком – прямо на торчащие из песка острые глыбы. Не задерживаясь, не задумываясь о раненой руке, о крови, теплой струйкой текущей вдоль разодранного рукава, Габриель выбрался на дорогу и помчал прочь.
Габриель поклялся в душе, что придет день, и он еще встретится с Ребеккой и спросит с нее и за смерть своих людей, а теперь, возможно, и за мученическую гибель Шайны. О, как слеп он был, как слеп! Одна теперь надежда – на судьбу и удачу. Если они не покинут Габриеля, ему, возможно, еще удастся разыскать Шайну и спасти ей жизнь.
А пока Габриель торопился, безжалостно погоняя своего вороного, забыв про сон и еду, Шайна томилась в одиночестве, запертая на ключ в капитанской каюте «Золотой Фортуны».
На борту продолжалось обсуждение деталей предстоящей казни. Пираты часами спорили, склонившись над картой, выбирая островок, наиболее подходящий для наказания предательницы.
Ле Корбье не раз пытался уговорить товарищей изменить приговор, не теряя надежды, что со временем их жестокие сердца смягчатся. Но тщетны, тщетны были его надежды. Приговор остался в силе – смерть от голода и жажды на пустынном острове. Наконец Ле Корбье отступился от них и смирился – дальнейшие попытки уговорить экипаж могли окончиться бунтом. А мало что может сравниться с кровавым бунтом на борту пиратской бригантины. Капитану приходилось выбирать – либо Шайна потеряет жизнь, либо он сам потеряет судно, а возможно, и собственную жизнь в придачу. А жизнью своей Ле Корбье дорожил.
Наконец островок для высадки Шайны был выбран – крохотная каменистая скала, торчащая из моря посреди кораллового рифа, в трех днях пути от Нью-Провиденса. Забытый богом, затерянный в просторах Атлантики клочок выжженной бесплодной земли. Ни кустика, ни ручейка. Идеальная могила.
В глубокой задумчивости Ле Корбье стоял на мостике, провожая взглядом тающий за кормой силуэт островов Нью-Провиденс. Он знал, что после казни экипаж нацелен продолжить свой разбойный промысел на просторах океана. Экипаж – да, но вот сам он…
Больше всего Ле Корбье хотелось бросить все и вернуться домой, на Мартинику, где его все еще ждет жена, где живут старые друзья. Неожиданно он подумал, что события последних дней что-то коренным образом поломали в нем. Исчезло нечто неуловимое, необъяснимое словами, что делало его настоящим капитаном, уважаемым членом пиратского братства. Странно, но сейчас Ле Корбье чувствовал необъяснимое отвращение к некогда любимому промыслу и к своим товарищам. Неужели это все от того, что они оказались такими безжалостными, вынося свой приговор женщине, предавшей их друзей?
«Ох господи, господи, – подумал он, покидая мостик и направляясь на нос бригантины, к бушприту. – Все проходит. Пройдет и это. Забудется и сегодняшний день, и лицо прекрасной женщины, которую я обрек на страшную смерть своими руками».
Он вернулся на мостик, взял из рук помощника рулевое колесо и сам провел «Золотую Фортуну» через мелководье кораллового рифа, окружавшего приготовленную самой природой могилу для красивой женщины с серебряными волосами.
Послышалась команда, затем звон цепи. Судно стало на якорь.
Шайну вывели на палубу, и она стояла теперь рядом с Ле Корбье, глядя на узкую полоску прибоя, отделявшую бригантину от крошечного клочка суши.
С борта на воду спустили шлюпку. Сопровождаемый угрюмыми взглядами столпившихся на палубе матросов, Ле Корбье повел Шайну к веревочной лестнице, сошел вместе с нею в шлюпку. Двое гребцов налегли на весла, и она стремительно заскользила к берегу. Выйдя вместе с Шайной на каменистую землю, Ле Корбье заговорил:
– Я ничего не мог сделать, чтобы спасти вас.
– А я и не нуждаюсь в вашей помощи, – холодно ответила Шайна.
– Но я помог бы вам, если бы только мог, поверьте! – Он обвел взглядом пустынный, лишенный признаков жизни островок. – Такой смерти никому не пожелаешь. Особенно женщине.
– И все же вы приговорили меня к смерти.
– К смерти – да, – кивнул Ле Корбье, – но не к такой. Смерти вы достойны: я уверен в том, что вы повинны в гибели людей. Нет, нет, смерть вы свою заслужили. Но… – Он еще раз оглянулся по сторонам. – Если бы это зависело от меня, я выбрал бы для вас более быстрый и легкий конец.
– Как вы великодушны, – с издевкой заметила Шайна.
Он сочувственно посмотрел ей в глаза. Право слово, жаль, что такой красавице выпало погибать так ужасно – от голода и жажды на пустынном клочке камня, сжигаемого солнцем. Ле Корбье осуждал Шайну. Чего, спрашивается, она хорохорится? Откуда в ней столько гордости… и силы? Ведь любой здоровенный мужик на ее месте валялся бы сейчас в ногах, умоляя прикончить его на месте, а не обрекать на долгие муки. Но не эта женщина, нет! От этой мольбы о пощаде не дождешься! Ну что ж, тогда он сам проявит к ней снисхождение и милость – насколько это возможно в такой немилосердной ситуации.
Ле Корбье вытащил из-за пояса длинный нож. Рукоятка его потемнела от времени, но лезвие – остро отточенное, с желобками для стока крови – ярко сверкнуло в лучах солнца.
– Возьмите это, – сказал Ле Корбье.
Шайна нервно засмеялась.
– Защищаться? – с издевкой спросила она. – Или охотиться?
Она огляделась. Островок был таким маленьким, что море синело со всех четырех сторон – его не могли скрыть невысокие валуны, торчащие из выжженной сухой земли.
– Вы понимаете, что вас ждет? Голод, жажда, палящее солнце – и ни единого клочка тени вокруг. – Ле Корбье печально покачал головой. – Возьмите нож, не упрямьтесь!
– Чтобы зарезаться? – недоверчиво спросила Шайна. – Вы это имели в виду? О боже!
– Возьмите, – настойчиво повторил он. – Воспользуетесь вы им или нет – ваше дело. Но по крайней мере будете знать, что когда пытка голодом и жаждой станет нестерпимой – у вас есть выход. Быстрый.
Впервые за все дни Ле Корбье заметил на глазах Шайны слезы. Шайна взяла нож дрожащей рукой.
– Спасибо, – прошептала она и спрятала нож в складки платья, чтобы его не заметили наблюдающие за ними из шлюпки матросы.
С борта «Золотой Фортуны» послышались крики – это экипаж торопил своего капитана. Матросам не терпелось поскорее поднять паруса – и вперед, к желанным берегам Нью-Провиденса, где их ждут карты, вино и веселые податливые женщины.
Ле Корбье оглянулся на стоящее в бухте судно, снова перевел взгляд на Шайну.
– Пора, – коротко сказал он. – Прощайте.
Ле Корбье пристально вгляделся в лицо Шайны, словно надеясь навсегда сохранить его в памяти, затем добавил:
– Если станет совсем невыносимо…
Шайна кивнула.
– Знаю. У меня есть нож.
Капитан повернулся и, не оборачиваясь, пошел к поджидавшей его возле берега шлюпке.
Отгремела прощальным звоном якорная цепь, прошелестели на ветру белые паруса бригантины, и Шайна осталась на острове одна. Совершенно одна. Ни птичьего крика, ни человеческого голоса. Только шум волн и стук рвущегося из груди сердца.
Интересно, сколько она сможет продержаться? Как скоро придет тот день, когда она с благодарностью возьмется за нож – последний подарок, который она получила в жизни? Сколько ночей пройдет, пока на смену надежде придет смертная мука?
«Золотая Фортуна» – маленькая, похожая на детскую игрушку, быстро удалялась. Еще немного, и ее паруса исчезли за горизонтом.
Шайна оторвала от моря уставшие от напряжения глаза и осмотрелась. В горле пересохло, кожа покраснела на солнце, а желудок все сильнее начинал требовать пищи.
Да-а… А что будет через час? Через день? Через два?
Лучше об этом не думать. Хотя бы пока.
Шайна присела на разогретый солнцем обломок камня. Вот и все. Говорить не с кем, идти некуда, делать нечего. Только ждать. Ждать, когда придет смерть. Ждать, пока отчаяние не заставит ее вскрыть вены прощальным подарком Ле Корбье и оросить сухую каменистую землю своей густой горячей кровью.
27
– Чертовски глупо было тебе соваться в Виргинию, – заметил Габриелю Тобиас Найт, наливая ему новую порцию ямайского рома.
– Игра стоила свеч, – ответил Габриель. – По крайней мере теперь я точно знаю, что и как случилось тогда со мной и моими людьми. Я ошибся. Считал предательницей не ту женщину.
На лицо Габриеля набежала тень, и он тихо добавил:
– И это может стоить ей жизни.
– Ты сам едва не погиб в своей погоне за правдой, – напомнил ему собеседник.
Габриель покачал головой.
– Это? – спросил он, указывая на свою забинтованную руку, продетую в перекинутый через шею платок. – Это ерунда, царапина. Пуля прошла вскользь и рана пустяковая.
Тобиас Найт, таможенный начальник при губернаторе Идене, сделал хороший глоток эля из своего стакана.
Про Найта ходили упорные слухи, что он, как и сам губернатор, нашел «взаимопонимание» с пиратами американского побережья. Говорили даже, что он водит тесную дружбу с Эдвардом Тичем и знает не только всех подчиненных тому капитанов, но и график прихода и отплытия всех пиратских кораблей. Еще утверждали, что Тобиас Найт гарантирует пиратам неприкосновенность и защиту самого губернатора.
Ну не бескорыстную, конечно, а за солидный пай в добыче морских разбойников.
Уникальные познания Тобиаса Найта и привели к нему Габриеля. Ведь если кто и знает наверняка, где сейчас находится «Золотая Фортуна», то это только Найт.
– Ле Корбье отплыл три дня назад, – сообщил Габриелю главный таможенник Северной Каролины.
– А куда? – нетерпеливо воскликнул Габриель.
– Понятия не имею, – покачал тот головой.
Габриель продолжал пристально, не отрываясь, смотреть на него.
– Клянусь, Форчун, не знаю. Слышал только, что он должен сделать остановку в Нью-Провиденсе на обратном пути.
– Значит, он может появиться там сегодня, – предположил Габриель. – Или через неделю, или через месяц…
– Или никогда, – закончил за него Тобиас.
– Или никогда, – согласился Габриель. – И все же, наверное, самое лучшее, что я могу сделать, – это отправиться на Нью-Провиденс и ждать его там.
– Если я что-то услышу или узнаю… – начал таможенник.
– Я знаю. Спасибо, Тобиас, – сказал Габриель, вставая из-за стола. Дружески хлопнул собеседника по плечу и пошел искать судно, отплывающее на Нью-Провиденс.
На каменистом островке появилась тень. Шайна сделала ее сама, распоров с помощью ножа Ле Корбье свою нижнюю юбку и натянув полосы ткани на камнях, торчащих из земли, словно чудовищные пальцы. Теперь хотя бы солнце не так нещадно опаляло кожу.
Шайна опустила в тщательно укрытую под самодельным тентом лужицу пальцы и смочила ими пересохшие губы. Какое блаженство – пресная вода! Но как осторожно и бережно нужно обращаться с этим сокровищем!
На вторую ночь ее заточения на островке разразился редкий в этих широтах дождь. С каким наслаждением Шайна кружилась в его струях, глотая животворные струйки, стекающие по запрокинутому к небу лицу! Затем она счастливо смекнула, что может попробовать набрать дождевой воды впрок. И сделала это, наскоро выкопав углубление в жесткой неподатливой земле. Ну вот, теперь она отвоевала у жажды хотя бы несколько дней.
Конечно, лужица не вечна и скоро высохнет. Но лучше не думать об этом. Пока-то она есть – чудесная, чудесная лужица с пресной водой! А значит – можно сделать маленький глоточек, можно смочить запекшиеся губы и даже протереть горящее, опаленное солнцем лицо. А затем лежать в тени и смотреть, смотреть на бесконечную игру воды и света в бездонном, неоглядном просторе океана. Смотреть и ждать – не появится ли на горизонте облачко, не пошлет ли небо еще один подарок в виде освежающего, несущего жизнь дождя…
Боже, какая же она идиотка! Ведь дождь только продлит ее муки, отсрочит примиряющую со всем и со всеми смерть. Ну пошлет ей небо еще несколько ложек воды, а что потом? Вода не сохранится, и не насытит, и не спасет – только отсрочит конец. Она испарится, и опять наступит адская мука на раскаленной каменной сковородке островка. Пустынного. Крошечного. Безымянного.
Ее безымянная могила.
Наверное, лучше набраться мужества и протянуть руку за ножом – вот он лежит, поблескивает совсем рядом! Одно решительное движение – и конец мукам, конец боли, конец всему!
Мысли Шайны начали путаться, и она впала в странное состояние, похожее на дрему. Затем заснула по-настоящему и очнулась уже под вечер, когда солнце громадным оранжевым шаром начинало опускаться к горизонту. Шайна не пошевелилась, не перевернулась на своем жестком каменном ложе – как лежала, так и продолжала лежать, отрешенно глядя на закат. Мысли ее текли медленно и вращались вокруг простых житейских дел.
«Скоро наступит ночь, – лениво подумала она. – А ночь – это прохлада. Наконец-то охладится сожженная за день солнцем кожа… А затем…»
Шайна вскочила, словно подброшенная пружиной. На горизонте, на фоне пылающего солнечного диска она увидела силуэт корабля. Нет, нет, это не мираж! Вот он плывет – красавец с белоснежными, наполненными ветром парусами. Плывет прямо сюда, к ее островку, за ней…
Судно прошло мимо.
Шайна проводила его взглядом, пока последний парус не исчез за горизонтом. Может, ей все это только привиделось?
Море по-прежнему было пустынным – только запах соли и шелест лижущих каменную кромку берега волн.
Шайна обреченно стала устраиваться на ночь, подложив под щеку вместо подушки свернутый комок кружев, оторванных от нижней юбки. Она не плакала – слезы давно кончились. Высохли навсегда.
Навсегда, навсегда. Даже это страшное слово больше не беспокоило ее – настолько притупились все чувства.
Она закрыла глаза, погружаясь в сон, спеша уйти в него, пока вокруг стоит свежая прохладная ночь и у нее есть несколько часов до возвращения беспощадного, палящего солнца.
В полусне она увидела Монткалм, его сады, благоухающие в летней ночи. Затем сразу, без перехода, она очутилась в Фокс-Медоу. С Габриелем.
Габриель… Стройный, высокий, пылающий страстью – и сжигаемый подозрениями. О, эти подозрения! Они-то и привели ее к этому печальному концу! Не стоит думать об этом. Лучше вспомнить объятия Габриеля, его глаза, губы… Как они любили друг друга! Как счастливы они были!
Шайна погружалась в сон, но он становился все тяжелее, все неприятнее. Вынырнуло откуда-то лицо Демьена де Фонвилля, и Йен Лейтон тут же оказался рядом. Отталкивая друг друга, они старались вырвать Шайну из объятий Габриеля. А в сторонке стоял Ле Корбье, и в глазах пирата было столько сочувствия, но за спиной у него бесновалась толпа, и оттуда летели выкрики, угрозы, брань…
С глухим стоном Шайна проснулась. Огляделась, дрожа всем телом.
Разумеется, никого.
Ни пиратов, ни призраков, ни Габриеля.
– Габриель, – прошептала Шайна, с трудом разлепляя распухшие, потрескавшиеся губы. – О Габриель, где ты? Ради бога, приди! Приди и спаси меня…
Она шептала эти слова словно заклинание, но при этом прекрасно знала, как бесполезны они. Нет, никогда ей больше не увидеть любимых зеленых глаз! Она одна, и до самого конца останется одна – на этом адском островке, ставшем ее безымянной могилой.
Габриель стоял на носу «Королевской Удачи», входившей в гавань Нью-Провиденса. Жадными глазами он обшаривал якорную стоянку, надеясь увидеть знакомый силуэт «Золотой Фортуны».
– Ты видишь ее, Форчун? – спросил капитан «Королевской Удачи» Эдвард Тич по кличке Черная Борода – гроза американского побережья.
Габриель покачал головой.
– Пока нет. О господи! Если ее нет здесь…
Тич любовно разгладил свою бороду – длинную, густую, иссиня-черную, спадающую на грудь, – от которой, собственно, и пошло его прозвище.
– И столько шума из-за одной женщины? – удивленно спросил он. – Может, сойдешь на берег? Знаешь, сколько здесь женщин – на любой вкус…
– Моя – особенная. Не сравнивай ее с этими шлюхами, – сказал Габриель. – Боюсь, ты просто не понимаешь, Тич, что это значит – любить женщину!
Тич хмыкнул в свою роскошную бороду.
– Что за чушь ты порешь, парень! – громыхнул он своей луженной ветрами и ромом глоткой. – Да я любил их сотнями! И скажу тебе, Форчун, что все они – хоть снаружи, хоть изнутри на один фасон.
– Я хочу жениться на ней, – грустно сказал Габриель и подумал, что, должно быть, безнадежно опоздал со своей мечтой.
– Ах, жениться? – торжественно пробасил Тич. – Ну это, само собой, совсем другое дело! Только я тебе так скажу, парень: хуже жены один только сатана! Поверь, я-то знаю! Как-никак, четырнадцать лет был женат!
Он закатился хохотом, который разнесся по всей гавани, и добавил, просмеявшись:
– А уж любил я их всех, голубушек моих, ну уж так любил! Зато, бывало, как разлюблю, так не мучаюсь: отдам очередную зазнобу в трюм, своим ребятам на забаву, – и дело с концом!
– Игра стоила свеч, – ответил Габриель. – По крайней мере теперь я точно знаю, что и как случилось тогда со мной и моими людьми. Я ошибся. Считал предательницей не ту женщину.
На лицо Габриеля набежала тень, и он тихо добавил:
– И это может стоить ей жизни.
– Ты сам едва не погиб в своей погоне за правдой, – напомнил ему собеседник.
Габриель покачал головой.
– Это? – спросил он, указывая на свою забинтованную руку, продетую в перекинутый через шею платок. – Это ерунда, царапина. Пуля прошла вскользь и рана пустяковая.
Тобиас Найт, таможенный начальник при губернаторе Идене, сделал хороший глоток эля из своего стакана.
Про Найта ходили упорные слухи, что он, как и сам губернатор, нашел «взаимопонимание» с пиратами американского побережья. Говорили даже, что он водит тесную дружбу с Эдвардом Тичем и знает не только всех подчиненных тому капитанов, но и график прихода и отплытия всех пиратских кораблей. Еще утверждали, что Тобиас Найт гарантирует пиратам неприкосновенность и защиту самого губернатора.
Ну не бескорыстную, конечно, а за солидный пай в добыче морских разбойников.
Уникальные познания Тобиаса Найта и привели к нему Габриеля. Ведь если кто и знает наверняка, где сейчас находится «Золотая Фортуна», то это только Найт.
– Ле Корбье отплыл три дня назад, – сообщил Габриелю главный таможенник Северной Каролины.
– А куда? – нетерпеливо воскликнул Габриель.
– Понятия не имею, – покачал тот головой.
Габриель продолжал пристально, не отрываясь, смотреть на него.
– Клянусь, Форчун, не знаю. Слышал только, что он должен сделать остановку в Нью-Провиденсе на обратном пути.
– Значит, он может появиться там сегодня, – предположил Габриель. – Или через неделю, или через месяц…
– Или никогда, – закончил за него Тобиас.
– Или никогда, – согласился Габриель. – И все же, наверное, самое лучшее, что я могу сделать, – это отправиться на Нью-Провиденс и ждать его там.
– Если я что-то услышу или узнаю… – начал таможенник.
– Я знаю. Спасибо, Тобиас, – сказал Габриель, вставая из-за стола. Дружески хлопнул собеседника по плечу и пошел искать судно, отплывающее на Нью-Провиденс.
На каменистом островке появилась тень. Шайна сделала ее сама, распоров с помощью ножа Ле Корбье свою нижнюю юбку и натянув полосы ткани на камнях, торчащих из земли, словно чудовищные пальцы. Теперь хотя бы солнце не так нещадно опаляло кожу.
Шайна опустила в тщательно укрытую под самодельным тентом лужицу пальцы и смочила ими пересохшие губы. Какое блаженство – пресная вода! Но как осторожно и бережно нужно обращаться с этим сокровищем!
На вторую ночь ее заточения на островке разразился редкий в этих широтах дождь. С каким наслаждением Шайна кружилась в его струях, глотая животворные струйки, стекающие по запрокинутому к небу лицу! Затем она счастливо смекнула, что может попробовать набрать дождевой воды впрок. И сделала это, наскоро выкопав углубление в жесткой неподатливой земле. Ну вот, теперь она отвоевала у жажды хотя бы несколько дней.
Конечно, лужица не вечна и скоро высохнет. Но лучше не думать об этом. Пока-то она есть – чудесная, чудесная лужица с пресной водой! А значит – можно сделать маленький глоточек, можно смочить запекшиеся губы и даже протереть горящее, опаленное солнцем лицо. А затем лежать в тени и смотреть, смотреть на бесконечную игру воды и света в бездонном, неоглядном просторе океана. Смотреть и ждать – не появится ли на горизонте облачко, не пошлет ли небо еще один подарок в виде освежающего, несущего жизнь дождя…
Боже, какая же она идиотка! Ведь дождь только продлит ее муки, отсрочит примиряющую со всем и со всеми смерть. Ну пошлет ей небо еще несколько ложек воды, а что потом? Вода не сохранится, и не насытит, и не спасет – только отсрочит конец. Она испарится, и опять наступит адская мука на раскаленной каменной сковородке островка. Пустынного. Крошечного. Безымянного.
Ее безымянная могила.
Наверное, лучше набраться мужества и протянуть руку за ножом – вот он лежит, поблескивает совсем рядом! Одно решительное движение – и конец мукам, конец боли, конец всему!
Мысли Шайны начали путаться, и она впала в странное состояние, похожее на дрему. Затем заснула по-настоящему и очнулась уже под вечер, когда солнце громадным оранжевым шаром начинало опускаться к горизонту. Шайна не пошевелилась, не перевернулась на своем жестком каменном ложе – как лежала, так и продолжала лежать, отрешенно глядя на закат. Мысли ее текли медленно и вращались вокруг простых житейских дел.
«Скоро наступит ночь, – лениво подумала она. – А ночь – это прохлада. Наконец-то охладится сожженная за день солнцем кожа… А затем…»
Шайна вскочила, словно подброшенная пружиной. На горизонте, на фоне пылающего солнечного диска она увидела силуэт корабля. Нет, нет, это не мираж! Вот он плывет – красавец с белоснежными, наполненными ветром парусами. Плывет прямо сюда, к ее островку, за ней…
Судно прошло мимо.
Шайна проводила его взглядом, пока последний парус не исчез за горизонтом. Может, ей все это только привиделось?
Море по-прежнему было пустынным – только запах соли и шелест лижущих каменную кромку берега волн.
Шайна обреченно стала устраиваться на ночь, подложив под щеку вместо подушки свернутый комок кружев, оторванных от нижней юбки. Она не плакала – слезы давно кончились. Высохли навсегда.
Навсегда, навсегда. Даже это страшное слово больше не беспокоило ее – настолько притупились все чувства.
Она закрыла глаза, погружаясь в сон, спеша уйти в него, пока вокруг стоит свежая прохладная ночь и у нее есть несколько часов до возвращения беспощадного, палящего солнца.
В полусне она увидела Монткалм, его сады, благоухающие в летней ночи. Затем сразу, без перехода, она очутилась в Фокс-Медоу. С Габриелем.
Габриель… Стройный, высокий, пылающий страстью – и сжигаемый подозрениями. О, эти подозрения! Они-то и привели ее к этому печальному концу! Не стоит думать об этом. Лучше вспомнить объятия Габриеля, его глаза, губы… Как они любили друг друга! Как счастливы они были!
Шайна погружалась в сон, но он становился все тяжелее, все неприятнее. Вынырнуло откуда-то лицо Демьена де Фонвилля, и Йен Лейтон тут же оказался рядом. Отталкивая друг друга, они старались вырвать Шайну из объятий Габриеля. А в сторонке стоял Ле Корбье, и в глазах пирата было столько сочувствия, но за спиной у него бесновалась толпа, и оттуда летели выкрики, угрозы, брань…
С глухим стоном Шайна проснулась. Огляделась, дрожа всем телом.
Разумеется, никого.
Ни пиратов, ни призраков, ни Габриеля.
– Габриель, – прошептала Шайна, с трудом разлепляя распухшие, потрескавшиеся губы. – О Габриель, где ты? Ради бога, приди! Приди и спаси меня…
Она шептала эти слова словно заклинание, но при этом прекрасно знала, как бесполезны они. Нет, никогда ей больше не увидеть любимых зеленых глаз! Она одна, и до самого конца останется одна – на этом адском островке, ставшем ее безымянной могилой.
Габриель стоял на носу «Королевской Удачи», входившей в гавань Нью-Провиденса. Жадными глазами он обшаривал якорную стоянку, надеясь увидеть знакомый силуэт «Золотой Фортуны».
– Ты видишь ее, Форчун? – спросил капитан «Королевской Удачи» Эдвард Тич по кличке Черная Борода – гроза американского побережья.
Габриель покачал головой.
– Пока нет. О господи! Если ее нет здесь…
Тич любовно разгладил свою бороду – длинную, густую, иссиня-черную, спадающую на грудь, – от которой, собственно, и пошло его прозвище.
– И столько шума из-за одной женщины? – удивленно спросил он. – Может, сойдешь на берег? Знаешь, сколько здесь женщин – на любой вкус…
– Моя – особенная. Не сравнивай ее с этими шлюхами, – сказал Габриель. – Боюсь, ты просто не понимаешь, Тич, что это значит – любить женщину!
Тич хмыкнул в свою роскошную бороду.
– Что за чушь ты порешь, парень! – громыхнул он своей луженной ветрами и ромом глоткой. – Да я любил их сотнями! И скажу тебе, Форчун, что все они – хоть снаружи, хоть изнутри на один фасон.
– Я хочу жениться на ней, – грустно сказал Габриель и подумал, что, должно быть, безнадежно опоздал со своей мечтой.
– Ах, жениться? – торжественно пробасил Тич. – Ну это, само собой, совсем другое дело! Только я тебе так скажу, парень: хуже жены один только сатана! Поверь, я-то знаю! Как-никак, четырнадцать лет был женат!
Он закатился хохотом, который разнесся по всей гавани, и добавил, просмеявшись:
– А уж любил я их всех, голубушек моих, ну уж так любил! Зато, бывало, как разлюблю, так не мучаюсь: отдам очередную зазнобу в трюм, своим ребятам на забаву, – и дело с концом!