Страница:
— Благодарю вас, граф. Отрадно встретить человека с таким сердцем, как ваше, человека, чья вера в бога и монархию никогда не позволит ему разувериться в судьбе короля, каким бы испытаниям она его не подвергала.
К несчастью, ваши слова, граф, похожи на лекарства, которые излечивают раны, но бессильны против смерти. Благодарю вас, граф, за желание утешить меня; благодарю за вашу добрую память, но я знаю, что мне нужно делать… Теперь меня ничто не спасет. И я так уверен в этом, что еду в изгнание с моим старым Парри; еду упиваться своими бедствиями в пустынном убежище, которое предлагает мне Голландия. Там, поверьте мне, граф, скоро все кончится. Смерть не замедлит явиться. Ее так часто призывало это тело, терзаемое душевными муками, и эта душа, взывающая к небесам.
— У вашего величества есть мать, сестра, братья, вы глава семейства, вы должны просить у бога долгих лет жизни, а не скорой смерти. Вы в изгнании, в несчастье, но за вами ваше право. Вы должны искать битв, опасностей, подвигов, а не покоя смерти.
— Граф, — ответил Карл, улыбаясь с невыразимой грустью, — слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы король завоевал государство с одним слугою, таким старым, как Парри, и с тремястами экю, которые везет этот слуга в своем кошельке?
— Нет, этого я не слыхал, но я знаю, что не один развенчанный король вступал на престол с помощью твердой воли, постоянства друзей и миллиона франков, умело израсходованного.
— Вы, очевидно, не поняли меня? Этот миллион я просил у брата моего Людовика… и мне было отказано.
— Ваше величество, — произнес Атос, — не угодно ли вам уделить мне несколько минут и внимательно выслушать то, что мне остается сказать вам?
Карл пристально посмотрел на Атоса.
— Извольте, говорите.
— Соблаговолите пройти ко мне, ваше величество, — сказал граф, направляясь к дому.
Он привел короля в свой кабинет и предложил ему сесть.
— Ваше величество, — начал он, — говорили мне, что при нынешнем положении вещей в Англии с помощью миллиона франков вы сможете возвратить себе престол?
— Могу, по крайней мере, решиться на попытку и, если она не удастся, умереть как подобает королю.
— Так исполните ваше обещание и выслушайте меня терпеливо.
Карл кивнул в знак согласия. Атос подошел к двери, посмотрел, не подслушивает ли кто-нибудь, запер задвижку и сел на прежнее место.
— Ваше величество, — сказал он, — изволили вспомнить, что я находился при благородном и несчастном короле Карле Первом, когда палачи перевезли его из Сент-Джемса в Уайт-Холл.
— Да, помню и вечно буду помнить.
— Сыну трудно слушать такую мрачную повесть, которую он, вероятно, не раз уже выслушивал. Однако я должен повторить ее вам со всеми подробностями.
— Говорите.
— Когда король, отец ваш, готовился взойти на эшафот, поставленный у самого окна его комнаты, все было подготовлено к побегу. Палача удалили.
Устроили ход под полом помещения, в котором находился король. Я сам стоял под роковым помостом, как вдруг услышал на нем шаги вашего отца.
— Парри рассказывал мне все эти страшные подробности, граф.
Атос поклонился и продолжал:
— Но вот чего он не мог рассказать вам, потому что это происходило только между вашим отцом, богом и мною и я никогда не говорил об этом даже самым близким из моих друзей. «Отойди, — сказал ваш отец палачу в маске, — отойди на минуту. Я знаю, что принадлежу тебе, но помни, что ты должен поразить меня, только когда я дам знак. Я хочу спокойно помолиться».
— Извините, если я перебью вас, — молвил Карл II, побледнев, — но вы, граф, знаете все подробности этого страшного события, никому другому не известные. Не помните ли вы имени этого проклятого палача, этого труса, который закрыл свое лицо, чтобы безнаказанно лишить жизни короля?
Атос слегка побледнел.
— Его имя? — повторил он. — Помню, но не могу сказать.
— А что с ним стало?.. В Англии никто ничего о нем не знает. Где он теперь?
— Он умер.
— Он умер, но как? Неужели в своей постели, спокойной и тихой смертью честных людей?
— Он умер насильственной смертью, в страшную ночь, пораженный гневом людским и громом небесным. Тело его, пронзенное кинжалом, низверглось в бездну океана. Бог да простит его убийцу.
— Продолжайте, — попросил Карл II, заметив, что Атос не хочет больше говорить об этом.
— Сказав это палачу, король прибавил: «Ты поразишь меня, когда я подниму руку и скажу: Remember!»
— В самом деле, — прошептал Карл II, — я знаю, что это было последнее слово моего несчастного отца. Но с какой целью сказал он его? Кому?
— Французскому дворянину, стоявшему под эшафотом.
— Стало быть, вам, граф?
— Да, ваше величество, и каждое слово короля, проникшее через покрытые черным сукном доски эшафота, и теперь еще звучит в моих ушах. Король стал на колени. «Граф де Ла Фер, здесь ли вы?» — спросил он. «Здесь, ваше величество», — отвечал я. Тогда король наклонился ниже.
Карл II в сильном волнении тоже наклонился к Атосу, ловя каждое его слово. Голова его почти касалась головы Атоса.
Граф продолжал:
— «Граф де Ла Фер, — сказал он, — ты не мог спасти меня. Меня нельзя было спасти. Пусть я совершу святотатство, но последние слова будут обращены к тебе. Ради поддержки дела, которое я считал правым, я потерял престол своих предков и погубил наследие своих детей».
Карл II закрыл лицо руками, и слеза скатилась между его бледными худыми пальцами.
— «У меня остался миллион золотом, — рассказывал король. — Я зарыл его в подземелье Ньюкаслского замка, когда покидал этот город».
Карл поднял голову с такой скорбной радостью, которая могла бы вызвать слезы у всех, кто знал о его неисчислимых бедствиях.
— Миллион! — прошептал он.
— «Ты один знаешь об этих деньгах. Используй их, когда будет нужно, для блага моего старшего сына. А теперь, граф де Ла Фер, простись со мной!» — «Прощайте! Прощайте!» — вскричал я.
Карл II встал и подошел к окну охладить пылавшую голову.
Атос продолжал:
— Тогда король сказал: «Remember!» Это слово было обращено ко мне. Вы видите, ваше величество, я не забыл.
Король не мог сдержать волнения. Атос видел судорожное движение его плеч, слезы на его глазах и сам замолчал, подавленный воспоминаниями, которые пробудил в молодом короле.
Карл II величайшим усилием поборол рыдания, отошел от окна и сел возле Атоса.
— Ваше величество, — сказал Атос, — до сих пор я думал, что еще не настал час использовать эти деньги. Но, присматриваясь к событиям в Англии, я почувствовал, что час этот приближается. Завтра я собирался узнать, где вы скрываетесь, и ехать к вашему величеству. Вы сами явились ко мне. Это знак того, что с нами бог.
— Граф, — отвечал Карл голосом, дрожащим от сильного волнения, — вы мой ангел-хранитель, посланный богом. Вы — мой избавитель, присланный мне отцом из его могилы. Но уже десять лет междоусобная война разоряет мою родину. Она уничтожила многих людей, истерзала землю. Вероятно, в Англии уже нет этого золота, как в сердцах моих подданных — любви.
— Ваше величество, место, где король зарыл деньги, мне хорошо известно. И никто, я уверен, не мог найти их. Притом разве Ньюкаслский замок совершенно разрушен? Разве его разобрали по камням до — самого основания?
— Нет, он еще цел, но сейчас генерал Монк занял его и стоит в нем лагерем. Единственное место, где меня ждет помощь, где у меня есть средства, занято, как вы видите, моими врагами.
— Генерал Монк не мог найти сокровище, о котором я говорю вашему величеству.
— Допустим, что так. Но неужели я должен отдаться в руки Монка, чтобы воспользоваться сокровищем? Ах, вы видите, граф, надо отказаться от борьбы с судьбой. Она обрушивается на меня всякий раз, как я поднимаюсь.
Что я смогу сделать вдвоем с Парри, которого Монк уже один раз прогнал?
Нет, граф, нет, покоримся этому последнему удару!
— А я, не могу ли я сделать попытку там, где вы и Парри бессильны?
— Вы, граф, вы?!
— Я поеду с вами, — отвечал Атос, кланяясь, — если это угодно вашему величеству.
— Ведь вы так счастливы здесь!
— Я не могу быть счастлив, пока на мне лежит неисполненный долг, а король, ваш отец, возложил на меня заботу о вашей судьбе и распоряжение его деньгами согласно его воле По первому знаку вашего величества я готов двинуться в путь.
— Ах, граф! — вскричал король, забывая этикет и бросаясь на шею к Атосу. — Вы живое доказательство, что есть на небесах бог, который посылает еще своих вестников несчастным, страждущим на земле.
Атос, взволнованный этим порывом молодого короля, почтительно поблагодарил его и, подойдя к окну, крикнул:
— Гримо, лошадей!
— Как! Вы хотите ехать сейчас же? — спросил король. — Ах, граф, вы удивительный человек!
— Ваше величество, — отвечал Атос, — для меня всего важнее служить вам. Притом же, — прибавил он с улыбкой, — эту привычку я приобрел давно, на службе у королевы, вашей тетки, и у короля, вашего отца. Как я могу отступить от нее в ту минуту, когда надо послужить вашему величеству?
— Что за человек! — прошептал король.
Потом, подумав, прибавил:
— Но, граф, я не могу подвергать вас таким тяжким лишениям, не имея никаких средств вознаградить вас за услуги.
— О, — сказал Атос с улыбкой, — ваше величество смеется надо мной. У вас целый миллион. Ах, если б у меня была половина этих денег, я давно бы уже завербовал целый полк. Но, к счастью, у меня есть еще немного золота и горстка фамильных брильянтов. Надеюсь, вашему величеству угодно будет разделить их с преданным слугой?
— Не со слугой, а с другом Согласен, граф, но с условием, что потом мои друг разделит со мной мое состояние.
— Ваше величество, — сказал Атос, отворяя ларец и вынимая из него деньги и драгоценности, — теперь мы богаты. По счастью, нас будет четверо против грабителей.
Радость окрасила румянцем бледные щеки Карла II. Он увидел, как Гримо, уже одетый по-дорожному, подвел двух лошадей к крыльцу дома.
— Блезуа, отдай это письмо виконту де Бражелону. Отвечай всем, что я уехал в Париж. Надзор за домом поручаю тебе.
Блезуа поклонился, простился с Гримо и отпер путешественниками ворота.
Глава 17. ИЩУТ АРАМИСА, А НАХОДЯТ ТОЛЬКО БАЗЕНА
Глава 18. Д'АРТАНЬЯН ИЩЕТ ПОРТОСА, А НАХОДИТ ТОЛЬКО МУШКЕТОНА
К несчастью, ваши слова, граф, похожи на лекарства, которые излечивают раны, но бессильны против смерти. Благодарю вас, граф, за желание утешить меня; благодарю за вашу добрую память, но я знаю, что мне нужно делать… Теперь меня ничто не спасет. И я так уверен в этом, что еду в изгнание с моим старым Парри; еду упиваться своими бедствиями в пустынном убежище, которое предлагает мне Голландия. Там, поверьте мне, граф, скоро все кончится. Смерть не замедлит явиться. Ее так часто призывало это тело, терзаемое душевными муками, и эта душа, взывающая к небесам.
— У вашего величества есть мать, сестра, братья, вы глава семейства, вы должны просить у бога долгих лет жизни, а не скорой смерти. Вы в изгнании, в несчастье, но за вами ваше право. Вы должны искать битв, опасностей, подвигов, а не покоя смерти.
— Граф, — ответил Карл, улыбаясь с невыразимой грустью, — слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы король завоевал государство с одним слугою, таким старым, как Парри, и с тремястами экю, которые везет этот слуга в своем кошельке?
— Нет, этого я не слыхал, но я знаю, что не один развенчанный король вступал на престол с помощью твердой воли, постоянства друзей и миллиона франков, умело израсходованного.
— Вы, очевидно, не поняли меня? Этот миллион я просил у брата моего Людовика… и мне было отказано.
— Ваше величество, — произнес Атос, — не угодно ли вам уделить мне несколько минут и внимательно выслушать то, что мне остается сказать вам?
Карл пристально посмотрел на Атоса.
— Извольте, говорите.
— Соблаговолите пройти ко мне, ваше величество, — сказал граф, направляясь к дому.
Он привел короля в свой кабинет и предложил ему сесть.
— Ваше величество, — начал он, — говорили мне, что при нынешнем положении вещей в Англии с помощью миллиона франков вы сможете возвратить себе престол?
— Могу, по крайней мере, решиться на попытку и, если она не удастся, умереть как подобает королю.
— Так исполните ваше обещание и выслушайте меня терпеливо.
Карл кивнул в знак согласия. Атос подошел к двери, посмотрел, не подслушивает ли кто-нибудь, запер задвижку и сел на прежнее место.
— Ваше величество, — сказал он, — изволили вспомнить, что я находился при благородном и несчастном короле Карле Первом, когда палачи перевезли его из Сент-Джемса в Уайт-Холл.
— Да, помню и вечно буду помнить.
— Сыну трудно слушать такую мрачную повесть, которую он, вероятно, не раз уже выслушивал. Однако я должен повторить ее вам со всеми подробностями.
— Говорите.
— Когда король, отец ваш, готовился взойти на эшафот, поставленный у самого окна его комнаты, все было подготовлено к побегу. Палача удалили.
Устроили ход под полом помещения, в котором находился король. Я сам стоял под роковым помостом, как вдруг услышал на нем шаги вашего отца.
— Парри рассказывал мне все эти страшные подробности, граф.
Атос поклонился и продолжал:
— Но вот чего он не мог рассказать вам, потому что это происходило только между вашим отцом, богом и мною и я никогда не говорил об этом даже самым близким из моих друзей. «Отойди, — сказал ваш отец палачу в маске, — отойди на минуту. Я знаю, что принадлежу тебе, но помни, что ты должен поразить меня, только когда я дам знак. Я хочу спокойно помолиться».
— Извините, если я перебью вас, — молвил Карл II, побледнев, — но вы, граф, знаете все подробности этого страшного события, никому другому не известные. Не помните ли вы имени этого проклятого палача, этого труса, который закрыл свое лицо, чтобы безнаказанно лишить жизни короля?
Атос слегка побледнел.
— Его имя? — повторил он. — Помню, но не могу сказать.
— А что с ним стало?.. В Англии никто ничего о нем не знает. Где он теперь?
— Он умер.
— Он умер, но как? Неужели в своей постели, спокойной и тихой смертью честных людей?
— Он умер насильственной смертью, в страшную ночь, пораженный гневом людским и громом небесным. Тело его, пронзенное кинжалом, низверглось в бездну океана. Бог да простит его убийцу.
— Продолжайте, — попросил Карл II, заметив, что Атос не хочет больше говорить об этом.
— Сказав это палачу, король прибавил: «Ты поразишь меня, когда я подниму руку и скажу: Remember!»
— В самом деле, — прошептал Карл II, — я знаю, что это было последнее слово моего несчастного отца. Но с какой целью сказал он его? Кому?
— Французскому дворянину, стоявшему под эшафотом.
— Стало быть, вам, граф?
— Да, ваше величество, и каждое слово короля, проникшее через покрытые черным сукном доски эшафота, и теперь еще звучит в моих ушах. Король стал на колени. «Граф де Ла Фер, здесь ли вы?» — спросил он. «Здесь, ваше величество», — отвечал я. Тогда король наклонился ниже.
Карл II в сильном волнении тоже наклонился к Атосу, ловя каждое его слово. Голова его почти касалась головы Атоса.
Граф продолжал:
— «Граф де Ла Фер, — сказал он, — ты не мог спасти меня. Меня нельзя было спасти. Пусть я совершу святотатство, но последние слова будут обращены к тебе. Ради поддержки дела, которое я считал правым, я потерял престол своих предков и погубил наследие своих детей».
Карл II закрыл лицо руками, и слеза скатилась между его бледными худыми пальцами.
— «У меня остался миллион золотом, — рассказывал король. — Я зарыл его в подземелье Ньюкаслского замка, когда покидал этот город».
Карл поднял голову с такой скорбной радостью, которая могла бы вызвать слезы у всех, кто знал о его неисчислимых бедствиях.
— Миллион! — прошептал он.
— «Ты один знаешь об этих деньгах. Используй их, когда будет нужно, для блага моего старшего сына. А теперь, граф де Ла Фер, простись со мной!» — «Прощайте! Прощайте!» — вскричал я.
Карл II встал и подошел к окну охладить пылавшую голову.
Атос продолжал:
— Тогда король сказал: «Remember!» Это слово было обращено ко мне. Вы видите, ваше величество, я не забыл.
Король не мог сдержать волнения. Атос видел судорожное движение его плеч, слезы на его глазах и сам замолчал, подавленный воспоминаниями, которые пробудил в молодом короле.
Карл II величайшим усилием поборол рыдания, отошел от окна и сел возле Атоса.
— Ваше величество, — сказал Атос, — до сих пор я думал, что еще не настал час использовать эти деньги. Но, присматриваясь к событиям в Англии, я почувствовал, что час этот приближается. Завтра я собирался узнать, где вы скрываетесь, и ехать к вашему величеству. Вы сами явились ко мне. Это знак того, что с нами бог.
— Граф, — отвечал Карл голосом, дрожащим от сильного волнения, — вы мой ангел-хранитель, посланный богом. Вы — мой избавитель, присланный мне отцом из его могилы. Но уже десять лет междоусобная война разоряет мою родину. Она уничтожила многих людей, истерзала землю. Вероятно, в Англии уже нет этого золота, как в сердцах моих подданных — любви.
— Ваше величество, место, где король зарыл деньги, мне хорошо известно. И никто, я уверен, не мог найти их. Притом разве Ньюкаслский замок совершенно разрушен? Разве его разобрали по камням до — самого основания?
— Нет, он еще цел, но сейчас генерал Монк занял его и стоит в нем лагерем. Единственное место, где меня ждет помощь, где у меня есть средства, занято, как вы видите, моими врагами.
— Генерал Монк не мог найти сокровище, о котором я говорю вашему величеству.
— Допустим, что так. Но неужели я должен отдаться в руки Монка, чтобы воспользоваться сокровищем? Ах, вы видите, граф, надо отказаться от борьбы с судьбой. Она обрушивается на меня всякий раз, как я поднимаюсь.
Что я смогу сделать вдвоем с Парри, которого Монк уже один раз прогнал?
Нет, граф, нет, покоримся этому последнему удару!
— А я, не могу ли я сделать попытку там, где вы и Парри бессильны?
— Вы, граф, вы?!
— Я поеду с вами, — отвечал Атос, кланяясь, — если это угодно вашему величеству.
— Ведь вы так счастливы здесь!
— Я не могу быть счастлив, пока на мне лежит неисполненный долг, а король, ваш отец, возложил на меня заботу о вашей судьбе и распоряжение его деньгами согласно его воле По первому знаку вашего величества я готов двинуться в путь.
— Ах, граф! — вскричал король, забывая этикет и бросаясь на шею к Атосу. — Вы живое доказательство, что есть на небесах бог, который посылает еще своих вестников несчастным, страждущим на земле.
Атос, взволнованный этим порывом молодого короля, почтительно поблагодарил его и, подойдя к окну, крикнул:
— Гримо, лошадей!
— Как! Вы хотите ехать сейчас же? — спросил король. — Ах, граф, вы удивительный человек!
— Ваше величество, — отвечал Атос, — для меня всего важнее служить вам. Притом же, — прибавил он с улыбкой, — эту привычку я приобрел давно, на службе у королевы, вашей тетки, и у короля, вашего отца. Как я могу отступить от нее в ту минуту, когда надо послужить вашему величеству?
— Что за человек! — прошептал король.
Потом, подумав, прибавил:
— Но, граф, я не могу подвергать вас таким тяжким лишениям, не имея никаких средств вознаградить вас за услуги.
— О, — сказал Атос с улыбкой, — ваше величество смеется надо мной. У вас целый миллион. Ах, если б у меня была половина этих денег, я давно бы уже завербовал целый полк. Но, к счастью, у меня есть еще немного золота и горстка фамильных брильянтов. Надеюсь, вашему величеству угодно будет разделить их с преданным слугой?
— Не со слугой, а с другом Согласен, граф, но с условием, что потом мои друг разделит со мной мое состояние.
— Ваше величество, — сказал Атос, отворяя ларец и вынимая из него деньги и драгоценности, — теперь мы богаты. По счастью, нас будет четверо против грабителей.
Радость окрасила румянцем бледные щеки Карла II. Он увидел, как Гримо, уже одетый по-дорожному, подвел двух лошадей к крыльцу дома.
— Блезуа, отдай это письмо виконту де Бражелону. Отвечай всем, что я уехал в Париж. Надзор за домом поручаю тебе.
Блезуа поклонился, простился с Гримо и отпер путешественниками ворота.
Глава 17. ИЩУТ АРАМИСА, А НАХОДЯТ ТОЛЬКО БАЗЕНА
Не прошло и двух часов с момента отъезда Атоса, направившегося на виду у Блезуа по дороге в Париж, как всадник на прекрасной пегой лошади остановился у ворот дома и звонким «Эй!» окликнул конюхов, толпившихся вместе с садовником около Блезуа, обычного поставщика всяких новостей.
Услышав хорошо знакомый голос, Блезуа повернул голову и воскликнул:
— Господин д'Артаньян!.. Скорей бегите, отоприте ему ворота!
Человек восемь бросились к решетке и быстро, словно она была легкой, как перышко, отворили ее. Все низко поклонились д'Артаньяну, зная, что граф особенно ласково принимает этого друга, а такие вещи слуги всегда замечают.
— Ну, — начал д'Артаньян с любезной улыбкой, став на стремя, чтобы спрыгнуть с лошади, — где мой дорогой граф?
— Ах, сударь, какая неудача, — отвечал Блезуа, — и как будет досадно графу, когда он узнает, что вы приезжали! Граф, волею случая, уехал часа два тому назад.
Д'Артаньяна не смутило это известие.
— Хорошо, — сказал он, — я вижу, что ты все еще говоришь на самом чистом французском языке; ты дашь мне урок грамматики и красноречия, пока я буду ждать возвращения твоего господина.
— Это никак не выйдет, сударь, — возразил Блезуа. — Вам придется ждать слишком долго.
— Он не воротится сегодня?
— Ни завтра, ни послезавтра: граф отправился в далекое путешествие.
— Путешествие! — повторил д'Артаньян с удивлением. — Что за вздор ты мелешь?
— Это, сударь, сущая правда Граф поручил мне надзор за домом и прибавил: «Отвечай всем, что я поохал в Париж».
— А, он поехал в Париж! — воскликнул д'Артаньян. — Больше мне ничего не надо… С этого следовало начать, болтун!.. Он уехал часа два назад?..
— Так точно.
— Я быстро догоню его. Он один?
— Нет, сударь.
— Кто же с ним?
— Какой-то вельможа, которого я не знаю, да еще старик и наш Гримо.
— Они не могут мчаться так, как я… Прощай, я спешу.
— Не угодно ли вам, сударь, выслушать меня? — сказал Блезуа, удерживая лошадь за повод.
— Пожалуй, если ты бросишь свое краснобайство и будешь говорить побыстрее.
— Извольте, сударь. Мне кажется, что граф произнес слово Париж так, нарочно…
— Ого, — протянул д'Артаньян задумчиво.
— Да, сударь. Я уверен, что граф поехал не в Париж. Я готов в этом поклясться.
— Что заставляет тебя так думать?
— А вот что: господин Гримо всегда знает, куда направляется наш господин, и он обещал мне, в первый же раз, как они поедут в Париж, взять у меня немного денег, чтобы передать моей жене.
— Ах, вот что! У тебя есть жена?
— Со мною была жена, она местная, но господин нашел, что она слишком много болтает, и я отослал ее в Париж; иногда это стеснительно, но порою бывает даже приятно.
— Я понимаю, но договаривай, однако: значит, ты не думаешь, что граф уехал в Париж?
— Нет, сударь, ибо это означало бы, что Гримо но сдержал своего слова, нарушил клятву, а это невозможно.
— Это невозможно, — повторил д'Артаньян мечтательно, но с твердой уверенностью. — Хорошо, мой добрый Блезуа, благодарю тебя.
Блезуа поклонился.
— Слушай, Блезуа, ты знаешь, что я нелюбопытен…
Мне непременно нужно увидеться с твоим господином, не можешь ли ты… хотя бы (ты говоришь так хорошо), намекнуть. Скажи одно слово… Остальное я пойму, — Честью клянусь, сударь, не могу… Я решительно не знаю, куда поехал граф. Подслушивать у дверей я не привык, это у нас строго запрещено.
— Ах, мой друг, — отвечал д'Артаньян, — какое плохое начало для меня!
Знаешь ли ты, по крайней мере, когда граф воротится?
— Тоже не знаю.
— Вспомни, Блезуа, сделай усилие!
— Вы не верите моей искренности?.. Вы меня чувствительно обижаете!
— Черт бы побрал его позлащенный язык! — проворчал д'Артаньян. — Лучше бы встретить простого мужика, он сказал бы мне все, что нужно… Прощай!
— Имею честь, сударь, всенижайше вам кланяться.
«А, чтоб тебя! — подумал д'Артаньян. — Какой несносный болтун!»
Он в последний раз взглянул на красный дом, повернул лошадь и поехал с видом беззаботного человека.
Доехав до конца стены, скрытый от всех посторонних взоров, он тяжело вздохнул и сказал:
— Обсудим положение. Неужели Атос был дома? Кет. Все эти лентяи, стоявшие сложа руки посреди двора, бегали бы как сумасшедшие, если б хозяин мог видеть их. Атос путешествует?.. Это непостижимо. Он ужасно любит таинственность. Вообще не такой человек нужен мне. Мне нужен ум хитрый, терпеливый. Мой герой живет в Мелюне, в знакомом церковном доме. Сорок пять лье! Четыре с половиной дня! Ну что ж, погода прекрасная, и я свободен. Проглотим это пространство.
Он пустил лошадь рысью по дороге в Париж. Через четыре дня он приехал в Мелюн, как и задумал.
Д'Артаньян имел обыкновение ни у кого не спрашивать дороги. Он всегда полагался на свою проницательность, которая никогда его не обманывала, на свой тридцатилетний опыт и старую привычку читать по внешнему виду зданий и лицам людей.
В Мелюне д'Артаньян сразу разыскал церковный дом, красивое оштукатуренное здание из кирпича. Виноградные лозы вились вдоль труб, а на крыше виднелся высеченный из камня крест. Из залы, расположенной в нижнем этаже дома, доносился говор или, лучше сказать, гул голосов, похожий на писк птенцов, сидящих б гнезде под крылом матери. Один голос громко называл буквы азбуки. Другой, густой и певучий, бранил шалунов и поправлял ошибки учеников.
Д'Артаньян узнал этот голос. И так как окно было открыто, то он наклонился с лошади, раздвинул листья винограда и крикнул:
— Базен! Милый Базен, здравствуй!
Низенький толстяк, с плоским лицом, с коротко стриженными, — чтобы походить на тонзуру, — седыми волосами и в черной бархатной ермолке на голове, встал, услышав голос д'Артаньяна, впрочем, даже не встал, а, скорее, подпрыгнул, уронив табуретку. Ученики бросились поднимать ее, и между ними завязалась битва не хуже той, какую затеяли греки, чтобы отнять у троянцев тело Патрокла. Букварь и линейка тоже выпали из рук Базена.
— Вы здесь! — вскричал он. — Вы, господин д'Артаньян?!
— Да, это я. Где Арамис… то бишь шевалье д'Эрбле?.. Ах, опять ошибся! Где господин главный викарий?
— Сударь, — отвечал Базен с достоинством, — его преосвященство в своей епархии.
— Что такое? — сказал д'Артаньян. — Так он епископ?
— Откуда вы явились, что не знаете этого? — перебил Базен довольно непочтительно.
— Любезный Базен, мы, язычники, люди военные, знаем только, когда кого-нибудь производят в полковники, генералы или фельдмаршалы; но о епископах и папе, черт меня побери, вести до нас доходят только тогда, когда три четверти мира знает об этом!
— Шш! Шш! — сказал Базен, вытаращив глаза. — Не портите мне детей, которым я стараюсь внушить добрые нравы.
Дети действительно оглядывали д'Артаньяна и любовались его лошадью, длинной шпагой, шпорами и воинственным видом. Они особенно удивлялись его громкому голосу, и когда он произнес свое любимое словцо, вся школа закричала: «Черт побери! — со страшным хохотом, визгом и топаньем. Мушкетер усмехнулся, а старый учитель совсем потерял голову.
— Да замолчите ли вы, шалуны! — закричал он. — Ах, господин Д'Артаньян, вот вы приехали, и прощай мои добрые нравы!.. Как всегда, вместе с вами приходит беспорядок!.. Просто столпотворение вавилонское!.. Ах, такие несносные мальчишки!
Достопочтенный Базен стал раздавать направо и налево затрещины, от которых ученики его принялись кривить еще громче, только другими голосами.
— А где епархия Арамиса? — спросил Д'Артаньян.
— Его преосвященство Рене состоит епископом в Ванне.
— Кто выхлопотал ему это место?
— Наш сосед, господин суперинтендант финансов.
— Кто? Господин Фуке?
— Конечно, он.
— Так Арамис с ним в дружбе?
— Господин епископ каждое воскресенье говорил проповедь в капелле господина суперинтенданта в Во; и потом они вместе ходили на охоту.
— Вот как!
— И господин епископ часто работал над своими нотациями… то есть я хотел сказать — над своими проповедями, вместе с суперинтендантом.
— Так он стихами, что ли, проповедует, сей достойный епископ?
— Сударь, не шутите над религией, ради бога!
— Ладно, Базен, ладно. Так что Арамис в Ванне?
— В Ванне, в Бретани.
— Ты скрытен, Базен, это неправда.
— Но, сударь, ведь священнический дом пустует.
— Он прав, — промолвил Д'Артаньян, глядя на дом, вид которого говорил об отсутствии хозяина.
— Но монсеньер должен был написать вам о своем посвящении.
— А давно он посвящен?
— Уже месяц.
— Ну, так времени прошло немного. Я не мог еще понадобиться Арамису.
А почему ты не поехал с ним, Базен?
— Нельзя, сударь, у меня здесь дело.
— Азбука?
— И мои прихожане.
— Как! Ты исповедуешь, ты аббат?
— Почти. Таково мое призвание.
— А ты прошел предварительные ступени?
— О, — сказал Базен с апломбом, — теперь, когда мой господин назначен епископом, мне в этом нет надобности.
И он самодовольно потер руки.
«Решительно, — подумал д'Артаньян, — с этим человеком ничего не поделаешь».
— Вели дать мне поесть, Базен.
— С удовольствием, сударь.
— Цыпленка, бульон и бутылку вина.
— Сегодня суббота, день постный, — заме! ил Базен.
— Мне разрешено, — возразил д'Артаньян.
Базен посмотрел на него с сомнением.
— Ах ты, лицемер! — закричал д'Артаньян. — Так ты, слуга Арамиса, надеешься получить позволение совершать злодеяния, не пройдя предварительных ступеней, а мне, его другу, не разрешено даже поесть скоромного в субботу? Базен, будь со мною любезен, или, клянусь богом, я пожалуюсь королю, и ты навсегда лишишься права исповедовать. Ты знаешь, что король утверждает епископов? Король на моей стороне; значит, я сильнее вас.
Базен двусмысленно улыбнулся.
— О, на нашей стороне господин суперинтендант!
— Так ты издеваешься над королем?
Базен ничего не ответил, но улыбка его была довольно красноречива.
— Давай ужинать! — попросил д'Артаньян. — Скоро семь часов.
Базен обернулся и приказал старшему ученику пойти к кухарке. Тем временем д'Артаньян занялся осмотром дома.
— Ну, — сказал он пренебрежительно, — господин епископ живет неважно.
— У него есть замок в Во, — молвил Базен.
— Который, может быть, стоит Лувра? — спросил мушкетер с насмешкой.
— Он гораздо лучше, — ответил Базен хладнокровно.
— Вот как? — ответил д'Артаньян.
Может быть, он стал бы спорить и отстаивать превосходство Лувра. Но тут он заметил, что лошадь его все еще стоит на привязи у ворот.
— Черт возьми! — сказал он. — Вели-ка позаботиться о моей лошади. У твоего господина, верно, нет такого коня.
Базен искоса взглянул на лошадь и произнес:
— Господин суперинтендант пожаловал нам четырех лошадей из своей конюшни, и каждая из них стоит четырех таких, как ваша.
Кровь бросилась в лицо д'Артаньяну. У него зачесались руки. Он посмотрел на голову Базена, обдумывая, куда хватить кулаком Но вспышка эта тотчас же прошла, д'Артаньян успокоился и усмехнулся:
— Черт возьми! Я хорошо сделал, что оставил королевскую службу. А скажи-ка мне, любезный Базен, сколько мушкетеров у господина суперинтенданта?
— На свои деньги он купит всех, сколько их есть во Франции, — отвечал Базен, закрывая книгу и выпроваживая учеников из залы ударами линейки.
— Черт возьми! — сказал д'Артаньян в последний раз.
Тут ему доложили, что ужин готов. Он пошел за кухаркой, которая провела его в столовую, где ожидал накрытый стол.
Д'Артаньян сел за стол и решительно атаковал жаркое. «Мне кажется, думал он, запуская зубы в цыпленка, которого, видимо, забыли откормить, — что я напрасно не поступил в свое время на службу к этому господину.
Суперинтендант, должно быть, могущественный вельможа. Право же, живя при дворе, мы ровно ничего не знаем. Лучи солнца мешают нам видеть крупные звезды; а они такие же солнца, только немного подальше от земли, вот и вся разница».
Д'Артаньян любил, для своего удовольствия и пользы, заставлять людей говорить о предметах, занимавших его. Поэтому он всячески стал тормошить Базена, но тщетно: от державшегося настороженно Базена ничего не удалось добиться, кроме однообразных и преувеличенных похвал суперинтенданту финансов. С досады д'Артаньян тотчас по окончании ужина попросил, чтобы ему указали место для ночлега.
Базен ввел д'Артаньяна в неуютную комнату, где он увидел скверную постель. Но мушкетер был нетребователен. Базен заявил ему, что Арамис взял с собою ключи от остальных комнат. Это нисколько не удивило д'Артаньяна, так как он знал, что Арамис часто прячет у себя вещи, которые никто не должен видеть. Поэтому д'Артаньян так же решительно атаковал жесткую постель, как раньше жесткого цыпленка. Ему не меньше хотелось спать, чем прежде есть, и потому он заснул так же быстро, как обглодал цыплячьи косточки.
Выйдя в отставку, д'Артаньян дал себе слово, что будет теперь спать так же крепко, как прежде чутко; хотя он дал себе это обещание от души и с твердым намерением неукоснительно исполнить его, однако же вскоре после полуночи его разбудил стук экипажей и топот коней… Внезапно свет проник в его комнату. В одной рубашке он соскочил с постели и подбежал к окну.
«Неужели король решил вернуться? — подумал он, протирая глаза. — Такая свита может сопровождать только короля…»
— Да здравствует господин суперинтендант! — кричал или, лучше сказать, вопил кто-то в окне нижнего этажа.
Д'Артаньян узнал голос Базена. Базен орал изо всех сил, одной рукой размахивая платком, в другой держа свечу.
Перед глазами д'Артаньяна в окне первой кареты промелькнуло лицо блестящего вельможи. В то же время в карете раздался громкий хохот, вероятно, относившийся к странной фигуре Базена. Свита тоже хохотала.
— Я должен был догадаться, что это не король, — сказал д'Артаньян. Никто так от души не смеется, когда проезжает его величество.
— Эй, Базен! — закричал он своему соседу, который высунулся из окна, чтобы подольше видеть карету. — Кто это такой?
— Господин Фуке, — отвечал Базен важно.
— А все эти люди?
— Двор господина Фуке.
— Ого! — пробормотал д'Артаньян. — Что сказал бы Мазарини, если б слышал это?
И он снова лег в раздумье, спрашивая себя, каким образом случается, что Арамису всегда покровительствует самый могущественный в королевстве вельможа.
«Неужели он счастливее меня? Или я глупее его?.. Эх!..»
Словом «эх» д'Артаньян, научившись мудрости, оканчивал теперь каждую свою мысль и фразу. Прежде он говаривал: «черт возьми!», похожее на удар шпор. Теперь он состарился и шептал только философское «эх», служившее уздой для всех страстей.
Услышав хорошо знакомый голос, Блезуа повернул голову и воскликнул:
— Господин д'Артаньян!.. Скорей бегите, отоприте ему ворота!
Человек восемь бросились к решетке и быстро, словно она была легкой, как перышко, отворили ее. Все низко поклонились д'Артаньяну, зная, что граф особенно ласково принимает этого друга, а такие вещи слуги всегда замечают.
— Ну, — начал д'Артаньян с любезной улыбкой, став на стремя, чтобы спрыгнуть с лошади, — где мой дорогой граф?
— Ах, сударь, какая неудача, — отвечал Блезуа, — и как будет досадно графу, когда он узнает, что вы приезжали! Граф, волею случая, уехал часа два тому назад.
Д'Артаньяна не смутило это известие.
— Хорошо, — сказал он, — я вижу, что ты все еще говоришь на самом чистом французском языке; ты дашь мне урок грамматики и красноречия, пока я буду ждать возвращения твоего господина.
— Это никак не выйдет, сударь, — возразил Блезуа. — Вам придется ждать слишком долго.
— Он не воротится сегодня?
— Ни завтра, ни послезавтра: граф отправился в далекое путешествие.
— Путешествие! — повторил д'Артаньян с удивлением. — Что за вздор ты мелешь?
— Это, сударь, сущая правда Граф поручил мне надзор за домом и прибавил: «Отвечай всем, что я поохал в Париж».
— А, он поехал в Париж! — воскликнул д'Артаньян. — Больше мне ничего не надо… С этого следовало начать, болтун!.. Он уехал часа два назад?..
— Так точно.
— Я быстро догоню его. Он один?
— Нет, сударь.
— Кто же с ним?
— Какой-то вельможа, которого я не знаю, да еще старик и наш Гримо.
— Они не могут мчаться так, как я… Прощай, я спешу.
— Не угодно ли вам, сударь, выслушать меня? — сказал Блезуа, удерживая лошадь за повод.
— Пожалуй, если ты бросишь свое краснобайство и будешь говорить побыстрее.
— Извольте, сударь. Мне кажется, что граф произнес слово Париж так, нарочно…
— Ого, — протянул д'Артаньян задумчиво.
— Да, сударь. Я уверен, что граф поехал не в Париж. Я готов в этом поклясться.
— Что заставляет тебя так думать?
— А вот что: господин Гримо всегда знает, куда направляется наш господин, и он обещал мне, в первый же раз, как они поедут в Париж, взять у меня немного денег, чтобы передать моей жене.
— Ах, вот что! У тебя есть жена?
— Со мною была жена, она местная, но господин нашел, что она слишком много болтает, и я отослал ее в Париж; иногда это стеснительно, но порою бывает даже приятно.
— Я понимаю, но договаривай, однако: значит, ты не думаешь, что граф уехал в Париж?
— Нет, сударь, ибо это означало бы, что Гримо но сдержал своего слова, нарушил клятву, а это невозможно.
— Это невозможно, — повторил д'Артаньян мечтательно, но с твердой уверенностью. — Хорошо, мой добрый Блезуа, благодарю тебя.
Блезуа поклонился.
— Слушай, Блезуа, ты знаешь, что я нелюбопытен…
Мне непременно нужно увидеться с твоим господином, не можешь ли ты… хотя бы (ты говоришь так хорошо), намекнуть. Скажи одно слово… Остальное я пойму, — Честью клянусь, сударь, не могу… Я решительно не знаю, куда поехал граф. Подслушивать у дверей я не привык, это у нас строго запрещено.
— Ах, мой друг, — отвечал д'Артаньян, — какое плохое начало для меня!
Знаешь ли ты, по крайней мере, когда граф воротится?
— Тоже не знаю.
— Вспомни, Блезуа, сделай усилие!
— Вы не верите моей искренности?.. Вы меня чувствительно обижаете!
— Черт бы побрал его позлащенный язык! — проворчал д'Артаньян. — Лучше бы встретить простого мужика, он сказал бы мне все, что нужно… Прощай!
— Имею честь, сударь, всенижайше вам кланяться.
«А, чтоб тебя! — подумал д'Артаньян. — Какой несносный болтун!»
Он в последний раз взглянул на красный дом, повернул лошадь и поехал с видом беззаботного человека.
Доехав до конца стены, скрытый от всех посторонних взоров, он тяжело вздохнул и сказал:
— Обсудим положение. Неужели Атос был дома? Кет. Все эти лентяи, стоявшие сложа руки посреди двора, бегали бы как сумасшедшие, если б хозяин мог видеть их. Атос путешествует?.. Это непостижимо. Он ужасно любит таинственность. Вообще не такой человек нужен мне. Мне нужен ум хитрый, терпеливый. Мой герой живет в Мелюне, в знакомом церковном доме. Сорок пять лье! Четыре с половиной дня! Ну что ж, погода прекрасная, и я свободен. Проглотим это пространство.
Он пустил лошадь рысью по дороге в Париж. Через четыре дня он приехал в Мелюн, как и задумал.
Д'Артаньян имел обыкновение ни у кого не спрашивать дороги. Он всегда полагался на свою проницательность, которая никогда его не обманывала, на свой тридцатилетний опыт и старую привычку читать по внешнему виду зданий и лицам людей.
В Мелюне д'Артаньян сразу разыскал церковный дом, красивое оштукатуренное здание из кирпича. Виноградные лозы вились вдоль труб, а на крыше виднелся высеченный из камня крест. Из залы, расположенной в нижнем этаже дома, доносился говор или, лучше сказать, гул голосов, похожий на писк птенцов, сидящих б гнезде под крылом матери. Один голос громко называл буквы азбуки. Другой, густой и певучий, бранил шалунов и поправлял ошибки учеников.
Д'Артаньян узнал этот голос. И так как окно было открыто, то он наклонился с лошади, раздвинул листья винограда и крикнул:
— Базен! Милый Базен, здравствуй!
Низенький толстяк, с плоским лицом, с коротко стриженными, — чтобы походить на тонзуру, — седыми волосами и в черной бархатной ермолке на голове, встал, услышав голос д'Артаньяна, впрочем, даже не встал, а, скорее, подпрыгнул, уронив табуретку. Ученики бросились поднимать ее, и между ними завязалась битва не хуже той, какую затеяли греки, чтобы отнять у троянцев тело Патрокла. Букварь и линейка тоже выпали из рук Базена.
— Вы здесь! — вскричал он. — Вы, господин д'Артаньян?!
— Да, это я. Где Арамис… то бишь шевалье д'Эрбле?.. Ах, опять ошибся! Где господин главный викарий?
— Сударь, — отвечал Базен с достоинством, — его преосвященство в своей епархии.
— Что такое? — сказал д'Артаньян. — Так он епископ?
— Откуда вы явились, что не знаете этого? — перебил Базен довольно непочтительно.
— Любезный Базен, мы, язычники, люди военные, знаем только, когда кого-нибудь производят в полковники, генералы или фельдмаршалы; но о епископах и папе, черт меня побери, вести до нас доходят только тогда, когда три четверти мира знает об этом!
— Шш! Шш! — сказал Базен, вытаращив глаза. — Не портите мне детей, которым я стараюсь внушить добрые нравы.
Дети действительно оглядывали д'Артаньяна и любовались его лошадью, длинной шпагой, шпорами и воинственным видом. Они особенно удивлялись его громкому голосу, и когда он произнес свое любимое словцо, вся школа закричала: «Черт побери! — со страшным хохотом, визгом и топаньем. Мушкетер усмехнулся, а старый учитель совсем потерял голову.
— Да замолчите ли вы, шалуны! — закричал он. — Ах, господин Д'Артаньян, вот вы приехали, и прощай мои добрые нравы!.. Как всегда, вместе с вами приходит беспорядок!.. Просто столпотворение вавилонское!.. Ах, такие несносные мальчишки!
Достопочтенный Базен стал раздавать направо и налево затрещины, от которых ученики его принялись кривить еще громче, только другими голосами.
— А где епархия Арамиса? — спросил Д'Артаньян.
— Его преосвященство Рене состоит епископом в Ванне.
— Кто выхлопотал ему это место?
— Наш сосед, господин суперинтендант финансов.
— Кто? Господин Фуке?
— Конечно, он.
— Так Арамис с ним в дружбе?
— Господин епископ каждое воскресенье говорил проповедь в капелле господина суперинтенданта в Во; и потом они вместе ходили на охоту.
— Вот как!
— И господин епископ часто работал над своими нотациями… то есть я хотел сказать — над своими проповедями, вместе с суперинтендантом.
— Так он стихами, что ли, проповедует, сей достойный епископ?
— Сударь, не шутите над религией, ради бога!
— Ладно, Базен, ладно. Так что Арамис в Ванне?
— В Ванне, в Бретани.
— Ты скрытен, Базен, это неправда.
— Но, сударь, ведь священнический дом пустует.
— Он прав, — промолвил Д'Артаньян, глядя на дом, вид которого говорил об отсутствии хозяина.
— Но монсеньер должен был написать вам о своем посвящении.
— А давно он посвящен?
— Уже месяц.
— Ну, так времени прошло немного. Я не мог еще понадобиться Арамису.
А почему ты не поехал с ним, Базен?
— Нельзя, сударь, у меня здесь дело.
— Азбука?
— И мои прихожане.
— Как! Ты исповедуешь, ты аббат?
— Почти. Таково мое призвание.
— А ты прошел предварительные ступени?
— О, — сказал Базен с апломбом, — теперь, когда мой господин назначен епископом, мне в этом нет надобности.
И он самодовольно потер руки.
«Решительно, — подумал д'Артаньян, — с этим человеком ничего не поделаешь».
— Вели дать мне поесть, Базен.
— С удовольствием, сударь.
— Цыпленка, бульон и бутылку вина.
— Сегодня суббота, день постный, — заме! ил Базен.
— Мне разрешено, — возразил д'Артаньян.
Базен посмотрел на него с сомнением.
— Ах ты, лицемер! — закричал д'Артаньян. — Так ты, слуга Арамиса, надеешься получить позволение совершать злодеяния, не пройдя предварительных ступеней, а мне, его другу, не разрешено даже поесть скоромного в субботу? Базен, будь со мною любезен, или, клянусь богом, я пожалуюсь королю, и ты навсегда лишишься права исповедовать. Ты знаешь, что король утверждает епископов? Король на моей стороне; значит, я сильнее вас.
Базен двусмысленно улыбнулся.
— О, на нашей стороне господин суперинтендант!
— Так ты издеваешься над королем?
Базен ничего не ответил, но улыбка его была довольно красноречива.
— Давай ужинать! — попросил д'Артаньян. — Скоро семь часов.
Базен обернулся и приказал старшему ученику пойти к кухарке. Тем временем д'Артаньян занялся осмотром дома.
— Ну, — сказал он пренебрежительно, — господин епископ живет неважно.
— У него есть замок в Во, — молвил Базен.
— Который, может быть, стоит Лувра? — спросил мушкетер с насмешкой.
— Он гораздо лучше, — ответил Базен хладнокровно.
— Вот как? — ответил д'Артаньян.
Может быть, он стал бы спорить и отстаивать превосходство Лувра. Но тут он заметил, что лошадь его все еще стоит на привязи у ворот.
— Черт возьми! — сказал он. — Вели-ка позаботиться о моей лошади. У твоего господина, верно, нет такого коня.
Базен искоса взглянул на лошадь и произнес:
— Господин суперинтендант пожаловал нам четырех лошадей из своей конюшни, и каждая из них стоит четырех таких, как ваша.
Кровь бросилась в лицо д'Артаньяну. У него зачесались руки. Он посмотрел на голову Базена, обдумывая, куда хватить кулаком Но вспышка эта тотчас же прошла, д'Артаньян успокоился и усмехнулся:
— Черт возьми! Я хорошо сделал, что оставил королевскую службу. А скажи-ка мне, любезный Базен, сколько мушкетеров у господина суперинтенданта?
— На свои деньги он купит всех, сколько их есть во Франции, — отвечал Базен, закрывая книгу и выпроваживая учеников из залы ударами линейки.
— Черт возьми! — сказал д'Артаньян в последний раз.
Тут ему доложили, что ужин готов. Он пошел за кухаркой, которая провела его в столовую, где ожидал накрытый стол.
Д'Артаньян сел за стол и решительно атаковал жаркое. «Мне кажется, думал он, запуская зубы в цыпленка, которого, видимо, забыли откормить, — что я напрасно не поступил в свое время на службу к этому господину.
Суперинтендант, должно быть, могущественный вельможа. Право же, живя при дворе, мы ровно ничего не знаем. Лучи солнца мешают нам видеть крупные звезды; а они такие же солнца, только немного подальше от земли, вот и вся разница».
Д'Артаньян любил, для своего удовольствия и пользы, заставлять людей говорить о предметах, занимавших его. Поэтому он всячески стал тормошить Базена, но тщетно: от державшегося настороженно Базена ничего не удалось добиться, кроме однообразных и преувеличенных похвал суперинтенданту финансов. С досады д'Артаньян тотчас по окончании ужина попросил, чтобы ему указали место для ночлега.
Базен ввел д'Артаньяна в неуютную комнату, где он увидел скверную постель. Но мушкетер был нетребователен. Базен заявил ему, что Арамис взял с собою ключи от остальных комнат. Это нисколько не удивило д'Артаньяна, так как он знал, что Арамис часто прячет у себя вещи, которые никто не должен видеть. Поэтому д'Артаньян так же решительно атаковал жесткую постель, как раньше жесткого цыпленка. Ему не меньше хотелось спать, чем прежде есть, и потому он заснул так же быстро, как обглодал цыплячьи косточки.
Выйдя в отставку, д'Артаньян дал себе слово, что будет теперь спать так же крепко, как прежде чутко; хотя он дал себе это обещание от души и с твердым намерением неукоснительно исполнить его, однако же вскоре после полуночи его разбудил стук экипажей и топот коней… Внезапно свет проник в его комнату. В одной рубашке он соскочил с постели и подбежал к окну.
«Неужели король решил вернуться? — подумал он, протирая глаза. — Такая свита может сопровождать только короля…»
— Да здравствует господин суперинтендант! — кричал или, лучше сказать, вопил кто-то в окне нижнего этажа.
Д'Артаньян узнал голос Базена. Базен орал изо всех сил, одной рукой размахивая платком, в другой держа свечу.
Перед глазами д'Артаньяна в окне первой кареты промелькнуло лицо блестящего вельможи. В то же время в карете раздался громкий хохот, вероятно, относившийся к странной фигуре Базена. Свита тоже хохотала.
— Я должен был догадаться, что это не король, — сказал д'Артаньян. Никто так от души не смеется, когда проезжает его величество.
— Эй, Базен! — закричал он своему соседу, который высунулся из окна, чтобы подольше видеть карету. — Кто это такой?
— Господин Фуке, — отвечал Базен важно.
— А все эти люди?
— Двор господина Фуке.
— Ого! — пробормотал д'Артаньян. — Что сказал бы Мазарини, если б слышал это?
И он снова лег в раздумье, спрашивая себя, каким образом случается, что Арамису всегда покровительствует самый могущественный в королевстве вельможа.
«Неужели он счастливее меня? Или я глупее его?.. Эх!..»
Словом «эх» д'Артаньян, научившись мудрости, оканчивал теперь каждую свою мысль и фразу. Прежде он говаривал: «черт возьми!», похожее на удар шпор. Теперь он состарился и шептал только философское «эх», служившее уздой для всех страстей.
Глава 18. Д'АРТАНЬЯН ИЩЕТ ПОРТОСА, А НАХОДИТ ТОЛЬКО МУШКЕТОНА
Когда д'Артаньян убедился, что господина главного викария д'Эрбле нет дома и что его нельзя найти ни в Мелюне, ни в окрестностях, он расстался с Базеном без особого сожаления и лишь искоса взглянул на великолепный замок Во, начинавший уже гордиться тем величием, которое впоследствии послужило причиной его падения.