Дюнан Сара. На грани

   — Неправда! Мы все сделали, чтобы это произошло. — Голос ее стал хриплым и злым. — Это в твоем ключе, да? — вдруг выпалила она. — Ты часто так делаешь? И раньше делал, да?
   Он громко расхохотался.
   — Ты что же, хочешь, чтобы я солгал тебе, как лгу ей? Так и быть. Да, у меня это вошло в привычку. Начинаешь вроде бы с пустяка, а потом это длится, наращивается, пока не выходит из-под контроля. — Он помолчал. — Не только ты одна мучилась, приезжать ли. История эта и для меня из ряда вон и ломает все мои принципы и правила.
   — По-моему, ты говорил, что правил тут нет и быть не может. В первую нашу ночь говорил, помнишь?
   — Ну чего не скажешь в первую ночь... Брось, Анна, не делай из меня подонка. Ты знаешь, что это не так.
   Она прикрыла глаза.
   — Черт! — шепнула она.
   Она не двигалась. Чего же она ждет? Чтобы он дотронулся до нее? Если это произойдет, останется она или уедет?
   Он покачал головой.
   — Я не могу сделать это за тебя. Понимаешь? Так не получится. Ты должна сама принять решение.
   Минуты текли. Она сделала шаг к нему. Если она не вернется вечером, из школы Лили заберет Патриция и останется с ней. Она почитает ей перед сном, а утром проводит в школу, откуда, как обычно, ее заберет Пол. С Лили все будет в порядке. Слава богу, жизнь этой маленькой счастливицы заполнена любящими ее людьми. А она потом их отблагодарит. Всех и каждого из них в отдельности. В конце концов речь идет об одной-двух ночах. И разве все мы не заслуживаем счастья, хотя бы изредка? Возможности напитаться летним теплом в преддверии будущих зим?
   И когда они приблизились друг к другу, жар, исходивший от их кожи, уничтожил последние крохи рассудительности. Ее дорожная сумка осталась стоять, где стояла, с билетом на самолет, стыдливо засунутым в боковой кармашек.

Дома — Суббота, ранним утром

   Среди раскиданных бумаг, писем, счетов и газетных вырезок на ее столе я обнаружила ежедневник. Уж конечно, Пол раньше меня догадался здесь порыскать, просмотреть фамилии и даты. Если же он ничего не нашел, значит, здесь ничего и не было. Я взяла ежедневник в руки, и он сразу же раскрылся в нужном месте, так как там находилась скрепка. Неделя была пуста — ни единого упоминания о поездке, никаких подробностей полета, рейса, ни названия отеля, даже слова «Флоренция» и то я не встретила. Как это возможно — сорваться с места без малейших приготовлений или же с приготовлениями тайными, никак не зафиксированными? Через некоторое время я поняла, что не знаю, чего ищу.
   Дети, как и животные, когда хотят, могут двигаться совершенно бесшумно. Я почувствовала чье-то дыхание, и в ту же секунду она была уже около меня. От неожиданности я похолодела. Девочка же, в отличие от меня, была теплой, уютно заспанной, и пахло от нее молоком.
   — Кто... а, привет! Ты напугала меня!
   — Стелла... — проговорила она, глядя на меня недоуменным взглядом.
   — Ага. Пол ведь предупредил тебя о моем приезде, да? — Она коротко кивнула. — Ты так поздно не спишь!
   — Завтра уже наступило?
   — Нет. — Я тихонько засмеялась. — Сейчас за полночь.
   — Ты с мамой прилетела на самолете?
   — Нет, дорогая, я же из Амстердама. Мама еще не вернулась.
   Я протянула к ней руки. Она секунду помедлила в нерешительности (мне ужасно нравится наблюдать за ходом мыслей в ее головке), но осталась стоять там, где стояла. Я не обиделась. С Лили нельзя торопиться. Так было всегда. Это не было направлено против меня лично.
   — Ты только что проснулась, а, Лил? Она покачала головой.
   — Я услыхала шум. Я подумала, что это мама.
   — Нет. Это всего лишь я. Мне надо было здесь кое-что найти.
   Она бросила взгляд на письменный стол, поворошила бумаги. Торопить ее бесполезно.
   — Мама улетела в Италию, — сказала она спустя немного.
   —Да.
   Ты бывала в Италии?
   Да.
   — Там красиво?
   — Ага.
   — Бывает, что вокруг так красиво, что даже домой не хочется.
   — О, не думаю, что это Италия произвела на нее такое впечатление. Она просто не смогла вылететь.
   Девочка нахмурилась. У меня мелькнула мысль, что при всем искусном вранье Пола (а врать он умеет) Лили ему не поверила.
   — Я уверена, что она скоро вернется. Не беспокойся, — заверила ее я, так как пока что враньем это не было. — Мне уложить тебя обратно в постель?
   Она решительно покачала головой.
   — Ты простудишься.
   Она опять покачала головой, а затем взобралась ко мне на колени и прижалась ко мне, уютно угнездившись в ложбинах моего тела, позволяя себя обнять. Я крепко обхватила ее руками. А ведь до рождения Лили я и за собакой-то присмотреть не могла. Удивительно, как быстро научают нас дети тому, чему хотят научить. Она была такой теплой, словно ее температура была выше моей. Неужели с годами мы теряем тепло? В голову пришла мысль о смерти и ее неприютной холодности. Водка. Но, согревая тело, душу она леденит.
   — Надо зажечь свет.
   — Какой свет?
   — На крыльце. Мама может приехать и подумать, что дома никого нет.
   — Ладно, — предусмотрительно согласилась я. — Я обязательно проверю свет на крыльце.
   — Ты спишь на ее кровати?
   — Да. А в другой спальне спит Пол.
   — Так где же спать маме?
   — О, милая, если она вернется, я переберусь вниз. Мне достаточно дивана.
   Секунду подумав, она сказала;
   — Но она-то как узнает? Оставь ей записку на лестнице, предупреди, что спишь на ее кровати. Чтобы она разбудила тебя.
   Я смотрела на нее. Каков бы ни был твой кругозор, упорядоченность ему не помешает. А разница лишь в широте охвата.
   — Хорошая идея' Хочешь, напишем записку вместе?
   Я диктовала ей текст по буквам, и она очень старательно выводила их крупным петляющим почерком. При свете лампы я как зачарованная любовалась ею. В абрисе свежего, как розовый персик, лица я различала черты сходства с Анной — то же лицо, только глаже. И кудри уже как у Анны — густые, угольно-черные, возможно, даже чересчур пышные для такого маленького личика — сладострастное изобилие волос. Отцовские черты не так бросаются в глаза, правда, его я и знала куда как хуже.
   Лили все еще трудилась над запиской.
   — Послушай, здорово, у тебя отлично получается! Ты делаешь успехи!
   Она искоса смерила меня холодным взглядом.
   — Это всего лишь буквы, Эстелла. Их кто угодно напишет.
   Я еле сдержала смех.
   Когда мы закончили нашу работу, я проводила ее вниз по лестнице и уложила. Спальня была как теплый уютный кокон, в котором от ночника по стенам и потолку метались тени. Скользнув между двух конвертов, девочка отвернулась от меня и почти мгновенно погрузилась в сон.
   — Поцеловать тебя? — шепнула я ей на ухо, но ответа не последовало.
   Выходя, я хотела прикрыть за собой дверь.
   — Оставь открытой. Значит, не спит.
   Я открыла дверь, как она велела. Записку я положила в холле на середину ковра — в месте, где ее сразу увидят обе — и Анна, и Лили. Девочка проснется раньше нас, а памятлива она, как слон.
   Затем, как обещала, я зажгла свет на крыльце. Снаружи все было тихо и неподвижно, дома напротив стояли темные, без огней.
   Решив дать себе отдых, я легла.
   Чтобы добраться до постели, пришлось перелезать через кучу книг и газет (эту часть завалов Патриции трогать не полагалось). Бумаги я попутно просмотрела — так, на всякий случай. Газеты были старые, недельной давности, левые и правые, бульварные и рекламные листки. Подразумевалось, что если ты пишешь для газеты, следует изучать и своих конкурентов. Но на практике этому мешает словоблудие газетчиков, и большую часть газет Анна даже не раскрыла. Тут и там в завале этом мне попадались детские книжки, захватанные, не один раз читанные, и журналы; обнаружила и какой-то исчерканный карандашом черновик. Похоже, статья, над которой она работает. Я пробежала глазами статью в надежде, что тут-то все и разъяснится: какое-нибудь скандальное разоблачение итальянской мафии, действующей во Флоренции и похищающей для педофилов мальчиков-хористов.
   Но Анна уже сколько лет не занимается скандалами, и статья, как оказалось, критиковала работу детских садов, не умеющих подготовить пятилеток к школе в соответствии с новыми требованиями.
   Тем не менее вот еще одна статья, о которой она умолчала. Одно время, до рождения Лили, карьера Анны быстро шла в гору, но в последние годы Анна, казалось, потеряла к этому интерес. Матерям-одиночкам, однажды пояснила она, не стоит тягаться с мужчинами. Иначе неизбежны разочарования.
   В ящиках прикроватной тумбочки я нашла несколько шариковых ручек, потрепанную книжку стихов Одена, изгрызенную соску-пустышку — память о бессонных ночах, когда к соске прибегали как к единственному спасению, а также засунутый в глубь ящика сборник эротических рассказов. Я полистала сборник, но рассказы, на мой вкус, были слишком литературными — авторы злоупотребляли эвфемизмами, обходили скользкие моменты и грубую реальность секса. Насколько я помню, вкусам Анны это также не отвечало. В былые дни, когда я только что обосновалась в Амстердаме, нашим любимым развлечением субботними вечерами было смотреть, как мужчины разглядывают проституток в их залитых розовым светом витринных окнах, и угадывать, кто тут кого эксплуатирует, наблюдая, как причудливо переплетаются в людских сексуальных мечтаниях жажда власти и жажда наслаждения. Помню, однажды, вскоре после рождения Лили, летним вечером мы с Анной опять посетили этот квартал. Ребенок был приторочен ремнями на животе у матери и удивленно таращил глаза, озираясь, как это делают все дети на свете.
   Я лежала, разглядывая потолок над головой. Отсутствие Анны длится уже ночь, день и почти еще одну ночь. Невозможно предположить, что она решила задержаться, ничего не сообщив домой. Следовательно, по какой-то причине сообщить она не может. Лежа в постели, я представляла себе другую — койку в итальянской больничной палате и на ней под простыней бледную женщину, ко рту и носу которой тянутся какие-то трубочки и провода монитора, а на экране монитора зеленая волнистая линия вдруг уплощается, сплющивается, и мирное попискивание машины превращается в вой, сигналя тревогу. Я заморгала, и картинка переменилась: на этот раз я увидела ту же женщину, но уже без экрана, и кругом нее было безмолвие — как в палате, так и в ее сознании. А на следующей картинке женщина сидела в кресле со спутанными ногами и руками, привязанными к подлокотникам, и искаженное лицо ее заливала смертельная бледность — она с ужасом глядела на склоняющуюся к ней темную фигуру.
   Сев в постели, я потрясла головой, прогоняя видения. Наверное, Пола наверху тоже преследует нечто подобное, а может, это только я так впечатлительна из-за собственного моего горького опыта. Сколько дней тогда прошло с исчезновения мамы, прежде чем сообщили о ее смерти? Дня два-три? Не помню. Да, по-моему, я и раньше не знала. Поразительно, с какой скоростью множатся раковые клетки воображаемых ужасов — быстрее даже, чем настоящие раковые клетки. Но если это не несчастный случай и не преступление, то что же это такое, а, Анна? Должна же ты понимать, что люди здесь буквально сходят с ума от волнения!

Отсутствие — Четверг, днем

   Тело ее было словно воздушный шар, наполненный гелием. Стоило попробовать шевельнуть рукой или ногой — и ей казалось, что она отрывается от земли и летит, кувыркаясь в воздухе, вращаясь в медлительном танце, совершенно не соответствующем пронзительному чувству паники. Ей хотелось посмотреть, куда она летит, но перед глазами стоял мрак. Дышать было больно. Воздух, тяжелый, вязкий, влажный, заползал в ноздри, лип к коже. Она попыталась отодрать, стряхнуть его с себя, но движение это лишь усилило ощущение полета. Она понимала, что сознание едва брезжит в ней, что она просыпается после глубокого сна или же еще спит и ей лишь снится, что она просыпается, но не могла ни вместить эту мысль, ни уяснить себе, что ее так мучает.
   Потом, в очередной раз оторвавшись от земли, плывя и вращаясь в воздухе, что нарушало все законы тяготения, она услышала похрустывание гравия и на мгновение, как моментальный снимок, ей приоткрылось что-то — вечереющее небо, темно-розовые полосы на иссиня-черном фоне, как яркие зарницы, оставленные молнией. В ее теле тоже бушевали зарницы, оно горело и таяло. Кто-то схватил ее за руки и словно сбросил обратно на землю. Стремительность этого падения вызвала волну тошноты, она почувствовала, что ее сейчас вырвет. И опять наступил мрак.
   Когда она вновь открыла глаза, полет прекратился, хотя поняла она это не сразу. Она лежала на спине, одетая, и тело было тяжелым, словно налитое свинцом. Казалось, воздух придавил и распластал ее. Но к ней вернулось хотя бы сознание. Она лежала на мягком — кушетке или кровати, и все успокоилось, как снаружи, так и внутри. Мало-помалу окружающий мрак сгустился в какие-то формы, в силуэты разной степени темноты. Прямо перед собой она различила какую-то громаду — шкаф или другой какой-то массивный предмет меблировки; справа же от нее, возле пола, протянулась грязно-желтая полоса света — видимо, там находилась дверь.
   У нее раскалывалась голова, и хотелось помочиться, очень сильно хотелось, так, что трудно было сосредоточиться на чем-то другом. Она с трудом поднялась, ноги были как ватные или как мокрая губка, и чтобы добраться до двери, пришлось опираться о стенку.
   Призрачный тусклый свет осветил тесную ванную: кафельные стены, ванна, мраморный умывальник с раковиной, аккуратный ряд белых полотенец и неподалеку от них гостиничные бутылочки шампуня и кондиционера.
   Пуговица на брюках поддалась не сразу, и моча так и хлынула в унитаз. Еще секунда — и она бы не вытерпела. Похоже на ребенка, который, заигравшись, мчится потом со всех ног в уборную. Ребенок... Лили... Лили! Мысль эта ударила ее, словно током. Лили! И она тут же вспомнила светофоры на автостраде, знак — указатель аэропорта — и лицо мужчины, с тревогой глядящего на нее со своего водительского места. Потом припомнились и пожар заката, и рвота. Пошатываясь, она встала с толчка. Я больна, подумала она. Но почему? Как это случилось? И она почувствовала, как все в ней содрогается от страха. Горло драло, словно она грызла камешки. Она глотнула пригоршню воды прямо из-под крана, но это не помогло.
   В комнате она нащупала выключатель, и зажегшийся свет ослепил ее. Проморгавшись, она увидела пустой и безукоризненно чистый гостиничный номер: односпальная кровать, столик у стены, гардероб, комод, кресло — скромная казенная мебель, очень похожая на ту, что была в оставленном ею утром номере отеля. Одна стена была затянута тяжелыми шторами. Она отдернула штору, слабо надеясь, что за ней окажется панорама вечернего города с его огнями, но вместо этого обнажилось окно, но гораздо более узкое, чем затянутое шторами пространство, а за окном — чернота. Когда она подняла шпингалет, рама опустилась на несколько дюймов, а затем встала. Пахнуло воздухом, неожиданно оказавшимся прохладным. Он проникал в щель с тихим шуршанием — так потрескивает ток на проводах электропередачи. Казалось, что окно это обозначает конец мироздания.
   Когда она отвернулась от окна, комната словно переменилась — холодная, неприветливая. Она заметила, что в ней не было ни телефона, ни светильника возле кровати, ни почтовой бумаги и ручек с конвертами на столе, ни рекламных листков — ничего. Даже стены в номере были совершенно голыми. Такой же голой изнутри выглядела и дверь — никаких правил внутреннего распорядка или противопожарных инструкций в рамочке. А когда она нажала на ручку, дверь не шелохнулась. Каким бы ни был замок, заперта дверь была снаружи.
   Открытие это возмутило Анну. Порывшись в сумбуре памяти, она выудила оттуда кофе с сиропом, за которым последовали дурнота и неодолимый сон. Всплыло лицо ее спутника, бодро ей улыбавшееся, затем встревоженное. Нет, не может быть, это невозможно... Мысль тут же перенеслась к каким-то диким историям похищений по-итальянски — о богачах или их детях, запертых в подвалах, где им отрезают один за другим члены, требуя от их родных громадных денег в качестве выкупа. Нет, к чему представлять такую бессмыслицу? Кто в здравом уме польстится на нее, заурядную туристку, мать-одиночку, не имеющую ни родных, ни денег? Просто произошла какая-то нелепая ошибка.
   Она с силой, всем телом, стала колотиться в дверь, с пронзительным криком дубасить ладонями по дереву. Сколько времени она находилась без сознания? Опять подступила тошнота, и пот прошиб ее. Перестав стучать, она взглянула на свои часы, но стекло на циферблате треснуло, а стрелки неизменно показывали без десяти девять. Была поздняя ночь. Но какого дня? Сколько уже она здесь находится?
   В новом приступе паники она опять подступила к двери, на этот раз колотя в нее кулаками; она все била и била в дверь, пока головная боль не заставила ее прекратить это занятие. Никто не слышал ее, а если и слышал, то делал вид, что не слышит. Внезапно ею овладела сильнейшая жажда. Она пошла в ванную и выпила еще воды. Схватила стоявшую у умывальника пластмассовую бутылочку. Зеленый гель для душа, «Произведено в Милане» — такие бутылочки тысячами рассылаются по отелям. Где она? Закружилась голова, и, отступив к кровати, она опустилась на нее. Она сидела, отдуваясь, стараясь глубже дышать.
   Тишина вокруг была полной, беспросветнее, чем эта комната, это здание. Ее тошнило, кожа казалась липкой, потной. Она опять легла, укрылась по самые плечи. Из вентиляционного отверстия раздалось гудение — включился кондиционер, как это бывает в отелях. В отелях... По крайней мере, не в подвале. И это было последней ее мыслью, прежде чем она опять погрузилась в сон.

Отсутствие — Пятница, утром

   Анна сидела у окна в огромном кресле, таком глубоком, что боковины его, казалось, обнимают ее, загораживая остальную часть комнаты; широкими подлокотниками можно было пользоваться как столиком. На одном из подлокотников стоял стакан с шипучим напитком, а на полу возле кресла валялось полотенце.
   Она сидела голая, подобрав под себя ноги и отбросив с лица мокрые волосы. Кожа ее была чистой, без косметики — чисто вымытая, кожа блестела, как у ребенка. Выглядела она утомленной, но спокойной. Казалось, она разглядывает что-то за полуоткрытым окном, но разглядывать там было нечего. Поздней ночью даже город угомонился. Флоренция раскинулась под ними вдали, и городские огни были подобны дальним созвездиям. Она чуть-чуть двинула правой ногой, и бедро ее, отлипнув от левой икры, издало чмокающий звук Она провела пальцами по задней стороне икры и почувствовала, что кожа потная. Плоть дрогнула от прикосновения. Она не помнит, чтобы раньше так остро чувствовала свое тело. Нет, неправда. Помнит, и очень ясно.
   Анна увидела себя возвращающейся домой к Лили после первого свидания. Они распрощались в номере отеля в центре Лондона, и она покатила по Вестуэй тихим ранним утром, таким похожим на сегодняшнее, добавив свою машину к числу редких машин на улицах. В дом она вошла очень тихо. Патриция спала наверху в гостевой, Лили — в своей постели. Ей мучительно хотелось вновь увидеть дочь. Не для того, чтобы облегчить себе сознание вины, предательства, а просто из потребности обнять ее и увериться, что все осталось по-прежнему. Хотелось принять ванну — кожа пропахла его запахом, — но ванная была рядом с комнатой Патриции, и шум льющейся среди ночи воды разбудил бы ее. Анна разделась, вычистила зубы и тихонько заползла в постель, из-за всех этих ухищрений на секунду почувствовав себя неверной возлюбленной.
   Лили, как ракета с тепловой самонаводкой, моментально нащупала мать, придвинулась. Хлопчатобумажная ночная рубашка девочки сбилась и задралась на талии, тельце ее было теплым и нежным. Ребенок вслед за взрослым, женское вслед за мужским — контраст был столь же разителен, сколь и приятен. «Я люблю тебя», подумала Анна. А то, что сегодня произошло, ничего не меняет. Ее тянуло разбудить девочку, чтобы сказать ей это. Она пошевелилась, высвобождаясь из детских объятий, и Лили кашлянула — раз, другой, и, закашлявшись сильнее, проснулась.
   — Мама?
   — Да, дорогая, что ты?
   — Привет! — Голос девочки был хриплым, поскрипывал, как расщепленная древесина.
   — Привет. Ты кашляешь?
   — Мм... — Она еще не проснулась окончательно, но новый приступ кашля был похож на сердитый лай.
   — Ты здорова?
   — Хочу водички.
   Анна слезла с кровати и налила девочке стакан воды из-под крана в ванной. Лили ждала ее сидя в постели, моргая и тараща глаза, серьезная, строгая! Схватив стакан обеими руками, девочка шумно выглотала воду. Анна слышала, как булькает у нее в горле струя воды.
   — Ты пахнешь по-другому, — сказала Лили, возвращая ей стакан, и сморщила носик.
   — Правда? — сказала Анна, удивляясь безошибочному, как радар, нюху девочки. — На улице жара. Я вспотела.
   — Где ты была?
   — Работала.
   — Тебе было приятно?
   — Ничего, — ответила она, бодро укладываясь рядом с Лили. — Ну, ложись же. Забирайся под конверт.
   — Знаешь, я плакала перед сном.
   — Плакала? Почему?
   — Скучала по тебе.
   — Глупышка! Ведь Патриция была здесь.
   — Мм... Она тоже сказала, что я глупышка. А потом разрешила мне лечь в твою постель.
   И ты успокоилась?
   Да.
   — Понятно.
   — Но плакала я не за этим.
   — Конечно же, нет! Ну, хватит, давай засыпай!
   — Похоже на сигареты.
   — Ты это про что?
   — Про то, как ты пахнешь. Элеонорин папа так пахнет. Элеонора говорит, что он скоро умрет, но что ей на это наплевать. — Теперь она совсем проснулась и пустилась фантазировать, радуясь этому неожиданному бодрствованию среди ночи.
   — Хм... Все мы умрем раньше или позже. Но думаю, что папа Элеоноры не так уж много курит, чтоб умереть.
   — Нет, он курит так много. Она достает из мусорного ведра пустые пачки.
   — Маленькая лазутчица. — Что такое «лазутчица»?
   — Ничего. Слушай, сейчас поздняя ночь. Неужели ты не устала? — сказала Анна, но без должной серьезности. Ей нравилась болтовня Лили, нравилось ее любопытство, и эти тайные их доверительные беседы по ночам доставляли ей самой удовольствие не меньшее, чем дочери.
   Секунду Лили лежала тихо. Затем последовало:
   — Мама, Пол мне вроде как папа, да?
   — Да, дорогая. Вроде как папа. Пауза.
   — А теперь Майкл будет вторым папой?
   — Нет. Майкл — это просто друг. Тебе он нравится?
   — Да, ужасно! Он такой забавный. Но второго папу я не хочу. Хватит одного.
   В темноте Анна прижала к себе дочь.
   — Да, хватит одного. Ну а как насчет мамы? Хочешь подобрать себе новую, про запас?
   — Нет, глупенькая! — прощебетала она, по-обезьяньи обвивая Анну руками и ногами.
   А Анна потом лежала без сна, думая о том, с какой легкостью переместилась она от него к ней, как разделены, не смешаны в ней оказались мать и любовница, подобно тому, как не смешиваются вода с растительным маслом — только в ней это был результат процесса скорее биологического, чем химического. Наутро, возвращаясь после того, как отвела Лили в школу, она услышала еще из-за двери телефонный звонок. Она знала, что это звонит он. Он спросил номер ее телефона, не пожелав сообщить свой. Она знала, что будет говорить ему. Смятение этой ночи научило ее всему, вплоть до того, что, как она подозревала, было их взаимной ложью.
   — Доброе утро! — Голос, уже ставший знакомым, интонация первой фразы, по которой она сразу его узнала. Она удивилась той нежности, которую пробудил в ней этот голос. — Как чувствуешь себя?
   — Усталой.
   — Я тоже устал. — Он помолчал, и паузу вдруг заполнили его руки. Ей вспомнилось, как пальцы его скользнули ей под юбку, как гладили ее живот, чертя вдоль него линию. — Ты работаешь сегодня?
   — Да. И уже собираюсь уходить.
   — Жаль. Слушай. Выяснилось, что на той неделе мне опять надо быть в Лондоне. Ты сможешь освободиться?
   Благодари Бога, но не его, помни это. Но было слишком поздно. Вместе со многим другим, что подарила ей эта ночь, она внезапно разожгла в ней желание большего, страсть к продолжению. Потом она придумает, чем оправдать это перед собой. Она попыталась, чтобы голос ее звучал строго и резко.
   — Ладно. Только у меня есть несколько условий. Никаких обязательств, обещаний, всех этих глупостей. Знакомиться с семьей не нужно, и каждый из нас имеет право бросить все в ту же минуту, как только пожелает. Согласен?
   — Совершенно согласен. — Казалось, ситуация его забавляет. — Что-нибудь еще?
   — Есть и еще кое-что. Ресторан должен быть подешевле. У меня не так много денег, а чтобы платил ты, я не согласна.
   — Чудесно. А в сексе нашем ты тоже хочешь что-то изменить или, может быть, в чем-то одном у нас все в порядке?
   — Надо подумать. Но пока можно все оставить как есть.
   — Слава богу. — Пауза. — Мы ведь подходим друг другу, правда?
   — Это ведь только начало, — сказала она. — Не торопи события.
   У нее за спиной из ванной донесся звук отключаемого душа. Она закрыла глаза. Через секунду она услышала шлепанье его шагов по кафельным плиткам. Войдя, он сел перед ней на корточки. Она не пошевелилась. На нем был темный купальный халат, а на руках и ногах в волосках застряли капельки воды. Он с улыбкой отвел с ее лица влажную прядь волос, выбившуюся из-за уха. Она по-прежнему не реагировала. Было темно, и она почти не видела его глаз. Он нежно поцеловал ее, потерся губами о ее губы, ожидая, что она подхватит игру и сделает то же самое. Начав, она внезапно отстранилась. Вновь откинулась на спинку кресла, закрыла глаза.