говорю об "активности", чтобы лишний раз подчеркнуть: ребенок берет из
сказки, из данной ситуации, из каждого жизненного события то, что его
интересует, в чем он нуждается, ни на минуту не прекращая работы по отбору.
Для чего еще ему нужна сказка? Для того, чтобы создавать структуру
своего интеллекта, устанавливать разного рода связи: "я и другие", "я и
вещи", "вещи подлинные и выдуманные". Сказка нужна ему для того, чтобы
создать себе представление о пространстве ("далеко - близко") и о времени
("давно - сейчас", "сначала - потом", "вчера - сегодня - завтра").
Традиционное начало сказки "жил-был когда-то" ничем не отличается от "это
было тогда-то" подлинной истории, хотя мир сказки - и ребенок очень скоро
это обнаруживает - иной, чем тот, в котором он живет.
Я вспоминаю разговор с трехлетней девочкой, спрашивавшей меня:
- А что я буду делать потом?
- Потом ты пойдешь в школу.
- А потом?
- А потом в другую школу, чтобы узнать еще больше полезных
вещей.
- А потом?
- Вырастешь, выйдешь замуж...
- Ну уж нет...
- Почему?
- Потому что я живу не в сказке, а по-всамделишному.
"Выйти замуж" прозвучало для нее по-сказочному, ведь свадьба - это
традиционная концовка сказки, участь всех принцесс и принцев, живущих в
ином мире, не в том, в котором жила моя собеседница.
Следовательно, сказка полезна и с этой точки зрения, она - средство
приобщения ребенка к жизни людей, к миру человеческих судеб, к миру
истории, как писал когда-то Итало Кальвино в предисловии к "Итальянским
сказкам".
О том, что сказка - это кладезь характеров и судеб, откуда ребенок
черпает сведения о реальности, которой он еще не знает, черты будущего, о
котором еще не умеет задумываться, говорилось неоднократно. Говорилось и
другое, и тоже правильно, что сказки чаще всего отражают архаичные,
отсталые культурные модели - по сравнению с социальной действительностью и
техническими достижениями, с которыми будет сталкиваться, взрослея,
ребенок. Но эти возражения отпадут, если принять во внимание, что сказки
составляют для ребенка особый мир, некий театрик, отделенный от нас плотным
занавесом. Мир не для подражания, а лишь для лицезрения. Но лицезрения
активного, когда на первый план выступает не столько содержание сказки,
сколько интересы слушателя. Примечательно, что, когда детство вступает в
реалистическую пору, когда важнее всего содержание, сказка перестает
интересовать ребенка; и происходит это именно потому, что ее "формы"
перестали поставлять сырье для его жизнедеятельности.
Создается впечатление, что в структуре сказки ребенок видит структуру
собственного воображения и что он в то же время его в себе развивает,
создавая одно из необходимейших средств познания мира, овладения
реальностью.
Слушание - это тренировка. Сказка для ребенка такое же серьезное и
настоящее дело, как игра: она нужна ему для того, чтобы определиться, чтобы
изучить себя, измерить, оценить свои возможности. Например, чтобы измерить
свою способность противостоять страху. Все разговоры о том, что сказочные
"ужасы", всяческие чудовища, ведьмы, кровь, смерть (например,
Мальчик-с-Пальчик, отрубающий головы семерым дочкам Лешего) якобы оказывают
отрицательное воздействие на ребенка, мне представляются неубедительными.
Все зависит, образно говоря, от обстоятельств, при которых ребенок
встречает волка. Если он слышит о нем из уст матери, в мирной домашней
обстановке, никакой волк ему не страшен. Ребенок может делать вид, что он
боится (эта игра имеет свой смысл для выработки самозащитной реакции), но
он уверен: стоит папе показать свою силу или маме запустить в волка туфлей,
как тот, поджав хвост, убежит.
- Если бы ты в это время была, ты бы его прогнала, да?
- Конечно! Надавала бы ему как следует, и дело с концом.
Если же ребенка гнетет страх, от которого он не может избавиться, то
напрашивается вывод, что страх этот сидел в нем раньше, до того, как волк
появился в сказке, сидел где-то внутри, глубоко укоренившись. Значит, волк
- не причина страха, а симптом его проявления.
Если историю о Мальчике-с-Пальчик, покинутом с братьями в лесу,
рассказывает ребенку мать, то он не станет опасаться, что подобная участь
может постигнуть и его, а сосредоточит все свое внимание на знаменитой
находчивости крошечного героя. Вот если мамы нет дома или оба - и мама, и
папа - в отлучке и ту же сказку рассказывает кто-нибудь другой, ребенка она
может напугать только потому, что подчеркнет его положение "покинутого". А
вдруг мама больше не вернется? Таков мотив внезапно нахлынувшего страха.
Такова проекция на "ось слушания" подсознательных опасений и опыта уже
испытанного одиночества; однажды уже так было: он проснулся, звал, звал, но
никто не откликался. Стало быть, законы "расшифровки" сказки не одинаковы
для всех, они особые, частные, сугубо личные. О "типовом" маленьком
слушателе можно говорить лишь в общих чертах, фактически же совсем
одинаковых не найдется даже двух.
Если имеется "ось слушания", то имеется и "ось чтения". Попытаемся ее
исследовать. Прослеживая или воображая мыслительную деятельность ребенка,
читающего комикс, можно сделать интересные открытия.
Ребенку шесть или семь лет. Он уже вышел из того возраста, когда
комиксы ему читал отец или когда он придумывал текст сам, интерпретируя
рисунок по признакам, доступным ему одному. Теперь он умеет читать. Комикс
- его первое самостоятельное и мотивированное чтение. Он читает потому, что
хочет узнать, о чем в комиксе идет речь, а не потому, что ему это задано.
Читает для себя, а не для других (не для учителя), не для того, чтобы
отличиться (получить хорошую отметку).
Прежде всего от него требуется уметь находить и распознавать в
чередующихся ситуациях персонажи, твердо помнить, кто есть кто, несмотря на
меняющиеся позы, выражения лиц, а иной раз и цвет, значение которого
ребенок сам же и истолкует: красный - злость, желтый - страх... Но закон
"психологического цвета" не постоянен, рисовальщик волен всякий раз вводить
свой, новый - значит, надо заново его и открывать, и интерпретировать.
Каждому персонажу необходимо дать собственный голос. Правда, почти
всегда видно, откуда тянется ниточка, заканчивающаяся облачком с текстом:
если это реплика, то ниточка идет изо рта, если мысль, то из головы
персонажа (кстати, для того чтобы отличить текст, высказанный вслух, от
текста-мысли, тоже нужен навык).
Когда между персонажами происходит диалог, ребенок должен уметь
определить, кому принадлежат реплики, понять, в каком порядке они следуют
(в комиксе хронология событий не всегда соответствует ходу типографской
строки слева направо), не одновременно ли произносятся - может быть, пока
один персонаж говорит, другой думает, или думает одно, а говорит другое, и
так далее.
Кроме того, ребенок должен узнавать и различать место действия - в
помещении происходит дело или на улице; отличать, что появилось нового, как
это новое сказывается на персонажах, схватывать детали, наталкивающие на
мысль о будущих поступках персонажа, о которых сам персонаж не
догадывается, ибо он, в отличие от внимательного читателя, не всеведущ. В
комиксе фон почти никогда не служит декоративным целям, он всегда
функционально связан с повествованием и его структурой.
Чтобы восполнить пустоту между одним рисунком и другим, требуется
активная, сверхактивная работа воображения. В кино или на телевизионном
экране образы сменяются беспрерывно, действие - сплошное. В комиксе же
действие, начавшееся на первом рисунке, уже на втором, минуя промежуточные
стадии, может завершиться. Персонаж, на первом рисунке горделиво
гарцевавший на коне, на втором - валяется в пыли: момент падения - целиком
плод воображения. Само действие не показано, виден только его конечный
результат. Предметы все время меняют ракурсы, надо представить себе, какой
они проделали путь от первоначального положения к новому. Всю эту работу
должен проделать мозг читателя. Если кинематограф можно уподобить обычному
тексту, то комикс - стенографической записи: чтобы получить текст, ее еще
надо расшифровать.
Одновременно читатель не должен упускать из виду обведенных
"облачками" надписей, он обязан ухватывать их стилистические оттенки (не
спутать "плюх" со "вжжик") и определять их происхождение. В наиболее
банальных комиксах палитра звуков весьма ограниченна и груба. В
юмористических же или в более замысловатых комиксах к основным звукам
нередко добавляются придуманные, их тоже надо уметь расшифровывать.
Полностью же сюжет слагается лишь после того, как воображение соединит
воедино все компоненты - субтитры, диалоги, звуковые комментарии, рисунок и
цвет, выстроив в сплошную линию многочисленные черточки сценария, канва
которого в течение долгого времени оставалась неуловимой. Читатель -
главная фигура, только благодаря его усилиям приобретает смысл все, что
содержится в комиксе: характеры действующих лиц - они не описаны, а
выявляются через поступки, вытекающие отсюда взаимоотношения и, наконец,
само действие, предстающее перед читателем скачкообразно.
Для шести-семилетнего ребенка это, как мне кажется, занятие достаточно
трудоемкое, требующее усиленной работы мысли и фантазии, независимо от
уровня и содержания самого комикса, сейчас не о том речь. Воображение
ребенка не остается пассивным, комикс его все время подстегивает,
заставляет анализировать и синтезировать, классифицировать, делать вывод.
Раз от ребячьей головы требуется усиленное внимание, а от фантазии -
выполнение самого высокого ее назначения, для пустопорожних домыслов места
нет.
Я бы даже сказал, что до некоторых пор главный интерес ребенка к
комиксу определяется не содержанием, он тесно сопряжен с формой и сутью
комикса как выразительного средства. Ребенку важно овладеть техникой этого
дела, вот и все. Он читает комиксы, чтобы научиться читать комиксы, чтобы
усвоить соответствующие правила и условия. Ему доставляет больше
удовольствия сама работа воображения, нежели знакомство с приключениями
персонажа. Игра собственного ума, нежели сюжет. Конечно, категорическому
делению эти два момента не поддаются. Но различать их стоит, это лишний раз
поможет нам избежать недооценки возможностей ребенка, недооценки той
серьезности и прилежания, с какими он относится к любому делу. Все
остальное о комиксах уже было говорено-переговорено, плюсы их и минусы
известны, и в повторении я не вижу смысла.
Однажды ученики Марио Лоди прочли в классе историю о бедной козочке
господина Сегена, которой надоело ходить на привязи, и она убежала в горы,
где, несмотря на ее героическое сопротивление, ее съел волк. Я сохранил
старый номер классной газетки "Инсьеме" ("Сообща"), которую вот уже много
лет, из поколения в поколение, сочиняют и рассылают друзьям школьники
городка Во. В этом номере приводится дискуссия, вызванная чтением рассказа.
Вот она:
Вальтер: Доде написал рассказ о козе; мы его обсудили, потому
что мы с автором не согласны.
Эльвина: Коза, описанная Доде, сбежала, потому что рвалась на
свободу, а волк ее съел. Мы переделали рассказ по-своему.
Франческа: Хозяин предупреждал козу, что в горах живет волк,
но - только потому, что хотел держать ее в неволе и доить.
Данила: Мы написали, что коза убежала и нашла свое счастье в
горах, на воле.
Мириам: Человеку хочется жить свободным; точно так же и козе.
Марио: Она имела на это право. Пусть бы волк только сунулся,
козы бы объединились и забодали его насмерть.
Мириам: Я думаю, Доде хотел показать, что, когда не
слушаешься, может стрястись беда.
Вальтер: Но ведь наша коза перемахнула через забор потому,
что хозяин держал ее в неволе, чтобы ее доить, то есть
обкрадывать; значит, речь идет не о непослушании, а о бунте против
вора.
Марио: Правильно, он крал у нее молоко, а она хотела на
свободу.
Мириам: А если хозяин нуждался в козьем молоке...
Франческа: Пусть бы хозяин водил ее гулять в горы, а она
давала бы ему за это молоко.
Вальтер: Но сам Доде говорит, что коза вовсе не желала, чтобы
ей удлинили веревку, она вообще не хотела на шее веревки, ни
короткой, ни длинной.
Франческа: Эта сказка напомнила мне о борьбе, которую
итальянцы вели, чтобы освободиться от австрийцев.
Мириам: Когда итальянцы освободились, они были счастливы, как
коза, когда она убежала в горы.
Далее в газетке следовал рассказ в том виде, в каком его пересочинили
ребята. В нем мечта козочки увенчалась победой содружества свободных коз в
свободных горах.
Я избрал эту историю для того, чтобы продолжить - в несколько ином
направлении - исследование "оси чтения", начатое с мальчика, читающего
комиксы, а также потому, что это ярчайшая иллюстрация тезиса, выдвигаемого
специалистами по теории информации, согласно которому "для расшифровки
сообщения у каждого адресата есть свой код".
Откровенно говоря, рассказ Доде можно было бы интерпретировать и более
тонко. Речь идет не просто о случае наказания за непослушание. Коза в конце
рассказа встречает смерть в славном бою. Ей можно было бы даже приписать
слова: "Лучше умереть, чем жить в рабстве"... Но ребята из Во предпочли
обойтись без нюансов - нюансы, так же как юмор, штука обоюдоострая. Они
попросту вычленили из рассказа реакционную мораль и вынесли ей
обвинительный приговор. Трагический финал в виде славной гибели - не по
ним: герой, с их точки зрения, непременно должен победить, справедливость -
восторжествовать...
И хотя все участники дискуссии были привязаны только к содержанию, а к
прелестям выразительных средств были одинаково глухи, каждый тем не менее
занял свою особую позицию.
Мириам, видимо, не склонна начисто отрицать, что, "когда не
слушаешься, может стрястись беда"; проявляя чисто женскую способность
поставить себя на место другого человека, она говорит: а что, если хозяин
"нуждался в козьем молоке"...
Франческа - реформистка, она могла бы удовольствоваться и
компромиссным решением: "Пусть бы хозяин водил козу гулять в горы, а она
давала бы ему за это молоко".
Вальтер - самый последовательный и самый радикальный из всех: "Коза
вообще не хотела веревки, ни короткой, ни длинной"...
В итоге берет верх идея коллективизма с ее основополагающими
понятиями: "свобода", "право", "сообща" (в единении сила).
Эти дети много лет живут и работают сообща, небольшим демократическим
коллективом, который требует от них творческого участия в деле,
стимулирует, а не подавляет, не уводит в сторону, не учит быть
конъюнктурщиками. Прочтите две замечательные книги Марио Лоди "Если это
происходит в Во, то есть надежда" и "Край, где все не так". В них
объяснено, что дети, произнося такие слова, как "свобода", "право",
"вместе", вкладывают в них смысл, подсказанный их собственным жизненным
опытом. Это не заученные слова, а слова прочувствованные, завоеванные.
Свобода совести и право голоса действительно даны им. Они привыкли
упражняться в критике на любом материале, включая печатное слово. Что такое
опросы, отметки, им неведомо; над чем бы они в данный момент ни работали,
они работают не по бюрократическим программам, не потому, что так заведено
испокон веков рутинной системой, продиктованной требованиями школы как
государственного установления, а потому, что этого требует жизнь. Их работа
- "момент жизни", а не "момент школы".
Вот почему спор о рассказе Доде для них не классная работа, а
потребность.
Большинство этих ребят - сыновья и дочери сельскохозяйственных
рабочих, обслуживающих небольшую ферму в районе падуанской равнины; в этих
местах - крепкие традиции социальных и политических битв, здешние люди
внесли свой вклад в Сопротивление. Слово "хозяин" звучит однозначно: это
хозяин фермы. Хозяин - значит, враг. Поэтому при расшифровке "послания"
ключевым словом и послужило слово "хозяин".
Франческа и Мириам, подстраиваясь под существующие представления,
пытаются вывести это слово из сферы классовой борьбы - вспоминают "борьбу
итальянцев за освобождение от австрийцев", апеллируя к
расплывчато-декламационным образам школьных учебников. Но решающее
сравнение уже было проведено Вальтером, когда он поставил знак равенства
между "хозяином" и "вором". На основе этого уравнения оказалось возможным
подчеркнуть различие между "непослушанием" и "бунтом".
Франческа говорила о хозяине, который держал козу в неволе, "чтобы ее
доить". Но Вальтер энергично отверг глагол "доить" и все связанные с ним
школьные ассоциации ("овца дает шерсть..."), дабы безоговорочно заменить
его бичующим "обкрадывать". Так, в ходе дискуссии слова прочитанного текста
утрачивают первоначальную весомость, их место занимают другие слова, и в
результате создается иная сказка, основанная на своих правилах.
В древности говорили: "de te fabula narratur" (лат. - "o тебе речь").
Не знающие латыни дети тоже примеряют к себе сказки, которые они слушают.
Ребята из Во практически уже позабыли о козе и поставили в ее положение
самих себя и "хозяина"; своего отца, сельскохозяйственного рабочего, и
"хозяина".
На воображение ребенка-читателя (так же, как и ребенка-слушателя)
сообщение действует отнюдь не подобно острию иглы, вонзающемуся в воск, оно
наталкивается на энергичную ребячью личность. Это особенно наглядно видно
на примере с учениками Марио Лоди, которые были поставлены в условия,
благоприятные для проявления вдумчивого аспекта чтения, для творческого
самовыражения. Но столкновение происходит всегда. Оно может протекать
подсознательно и не дать непосредственных плодов, если ребенок поставлен в
условия, при которых он слушает пассивно, лишь приспосабливаясь к тому, что
ему читают, и, читая сам, не выходит за рамки культурной и нравственной
модели, навязываемой текстом. Однако в большинстве подобных случаев ребенок
только притворяется, что со всем согласен, - просто он так воспитан...
Расскажите ему историю козы мсье Сегена, сделав акцент на "бедах",
которые ждут всех тех, кто не слушается, и ребенок поймет, что вы ждете от
него сурового осуждения всякого непослушания. Дайте ему соответствующее
задание, и он вам изложит вашу идею письменно. Он даже может подумать, что
сам в нее верит. Но это неправда. Он вам солжет, как лгут ежедневно все
дети, когда пишут в сочинениях то, чем они, по их убеждению, могут угодить
взрослым. Сам же постарается как можно скорее выкинуть историю про козу из
головы, забыть ее, как забываются все нравоучительные истории...
Решающая встреча ребят с книгами происходит за школьной партой. Если
эта встреча протекает в творческой обстановке, где главное - жизнь, а не
зубрежка, то может появиться вкус к чтению: с ним не рождаются, любовь к
чтению - не врожденный инстинкт. Если же это происходит в бюрократической
обстановке, если книге уготована печальная участь объекта "проработки"
(переписывание, изложение, скучный грамматический разбор и т.п.), если ее
будет душить привычная схема "опрос - отметка", то ребенок может овладеть
техникой чтения, но вкуса к чтению не приобрести. Дети будут уметь читать,
но читать будут только по обязанности. А помимо заданного урока, даже если
им по плечу куда более сложные и разнообразные задачи, начнут увлекаться
комиксами - возможно, по той простой причине, что в них нет ничего
"школьного".
Я рассказываю группе детей (для радиопрограммы "Куча историй для игр")
историю о привидениях.
Привидения живут на Марсе. Вернее, влачат жалкое
существование, потому что никто там не принимает их всерьез - и
взрослые, и дети смеются им в лицо, даже греметь старыми ржавыми
цепями неохота... И тогда привидения решают эмигрировать -
отправиться на Землю, где, по слухам, многие еще их боятся.
Ребята хохочут и уверяют, что они-то привидений не боятся нисколько.
На этом месте мой рассказ обрывается.
Надо придумать продолжение и конец. Что бы вы посоветовали? Вот какие
последовали ответы:
- Пока привидения летели на Землю, кто-то в космосе
переставил дорожные знаки, и привидения очутились на далекой
звезде.
- Зачем было переставлять дорожные знаки, если привидения
из-под простынь все равно ничего не видят: просто они сбились с
пути и оказались на Луне.
- Некоторым привидениям все-таки удалось добраться до Земли,
но только очень немногим, так что это не страшно.
Итак, пятеро детей в возрасте от шести до девяти лет, всего за минуту
до этого дружно потешавшихся над привидениями, теперь с таким же
единодушием стараются не допустить, чтобы привидения заполонили Землю. В
качестве слушателей ребята чувствовали себя в безопасности и смеялись, но
как рассказчики вняли внутреннему голосу, призывавшему к осторожности.
Подсознательно их воображение теперь во власти страха (перед привидениями
и, стало быть, перед всем тем, что с ними сопряжено).
Так влияют эмоции на математику воображения. Рассказ может быть
продолжен, только пройдя через множество фильтров. И хотя началась история
явно как гротеск, дети почуяли в ней угрозу. По "закону адресата" зазвонил
сигнал тревоги, несмотря на то что по "закону передатчика" должен был бы
раздаться смех.
Тут рассказчик может выбрать одно из двух: счастливый конец
("привидения затерялись где-то на Млечном Пути") или будоражащий
воображение финал ("они высадились на Земле и пошли куролесить"). Лично я в
данном случае выбрал путь, который вел к неожиданности: неподалеку от Луны
бежавшие с Марса привидения столкнулись с привидениями, сбежавшими по тем
же причинам с Земли, и все они провалились в тартарары. Иначе говоря, я
попытался, в виде противовеса страху, вызвать "смех свысока". Если я
ошибся, то постараюсь исправиться.
Другой группе детей, для того же цикла радиопередач, я предложил
рассказ о человеке, который совершенно не спал, потому что каждую ночь до
него доносились жалобные голоса, а он не мог успокоиться до тех пор, пока
не прибегал на помощь к тому, кто в ней нуждался, какое бы расстояние их ни
разделяло. (Герой рассказа мог за несколько мгновений перелететь из одного
конца Земли в другой.) Простейшая формула солидарности. Но когда мы стали
обсуждать конец, то первый мальчик, к которому я обратился, не колеблясь
ответил: "Ой, я бы на его месте заткнул себе уши!"
Проще всего было из этого ответа заключить, что перед нами эгоист,
антиобщественный элемент. Но мы бы ничего не доказали. Все дети по природе
своей эгоцентричны, дело не в этом. В действительности упомянутый мальчик
"перекодировал" ситуацию и патетическому тону предпочел юмористический: он
не прислушался к жалобам, а представил себя на месте бедняги, которому ночи
напролет не дают сомкнуть глаз, неважно, по какой причине.
Добавлю, что дело было в Риме, а римляне сызмала остры на язык. К тому
же этих ребят нисколько не сковывала обстановка (в радиоцентре встречались
уже не раз), и они не стеснялись говорить первое, что приходило на ум.
Наконец, надо учитывать и присущее детям желание порисоваться.
Во время дискуссии тот же самый паренек сразу признал, что в мире
много страданий, явных и скрытых, много неурядиц, но если стремиться
поспеть всюду, где плохо, времени на сон действительно не останется. Однако
его первая реакция все равно оказалась для меня ценной, подсказала, что
рассказ о слишком добром человеке не надо кончать на патетической ноте,
лучше придумать какое-нибудь приключение, сделать так, чтобы герой не был
страдающей стороной, а оказывался победителем. (На том и порешили: рассказ
кончился тем, что человека, который каждую ночь уходил из дому помогать
людям, приняли за вора и посадили в тюрьму, но те, кому он когда-то помог,
примчались к нему на выручку со всех частей света.)
Никогда нельзя заранее знать, какая деталь рассказа, какое слово,
какой абзац поведет к "перекодированию".
В другой раз я рассказывал одну из историй о Пиноккио, разбогатевшем
на продаже дров, которыми он запасся благодаря тому, что непрерывно врал -
ведь от каждой лжи его деревянный нос удлинялся. Когда открылась дискуссия
по поводу концовки, мысль всех ребят заработала в одном направлении: как
наказать вруна. Уравнение "ложь - зло" - неотъемлемая часть незыблемой
шкалы ценностей, которые не подлежат обсуждению. К тому же этот Пиноккио
заведомо известен как плут, а справедливость требует, чтобы порок был
наказан. Словом, вволю повеселившись, ребята сочли своим долгом
Пиноккио-пройдоху осудить. Ни у кого из присутствующих еще не было
достаточно житейского опыта, чтобы знать, что есть категория воров, которые
не только не попадают за решетку, но еще и становятся гражданами первого
сказки, из данной ситуации, из каждого жизненного события то, что его
интересует, в чем он нуждается, ни на минуту не прекращая работы по отбору.
Для чего еще ему нужна сказка? Для того, чтобы создавать структуру
своего интеллекта, устанавливать разного рода связи: "я и другие", "я и
вещи", "вещи подлинные и выдуманные". Сказка нужна ему для того, чтобы
создать себе представление о пространстве ("далеко - близко") и о времени
("давно - сейчас", "сначала - потом", "вчера - сегодня - завтра").
Традиционное начало сказки "жил-был когда-то" ничем не отличается от "это
было тогда-то" подлинной истории, хотя мир сказки - и ребенок очень скоро
это обнаруживает - иной, чем тот, в котором он живет.
Я вспоминаю разговор с трехлетней девочкой, спрашивавшей меня:
- А что я буду делать потом?
- Потом ты пойдешь в школу.
- А потом?
- А потом в другую школу, чтобы узнать еще больше полезных
вещей.
- А потом?
- Вырастешь, выйдешь замуж...
- Ну уж нет...
- Почему?
- Потому что я живу не в сказке, а по-всамделишному.
"Выйти замуж" прозвучало для нее по-сказочному, ведь свадьба - это
традиционная концовка сказки, участь всех принцесс и принцев, живущих в
ином мире, не в том, в котором жила моя собеседница.
Следовательно, сказка полезна и с этой точки зрения, она - средство
приобщения ребенка к жизни людей, к миру человеческих судеб, к миру
истории, как писал когда-то Итало Кальвино в предисловии к "Итальянским
сказкам".
О том, что сказка - это кладезь характеров и судеб, откуда ребенок
черпает сведения о реальности, которой он еще не знает, черты будущего, о
котором еще не умеет задумываться, говорилось неоднократно. Говорилось и
другое, и тоже правильно, что сказки чаще всего отражают архаичные,
отсталые культурные модели - по сравнению с социальной действительностью и
техническими достижениями, с которыми будет сталкиваться, взрослея,
ребенок. Но эти возражения отпадут, если принять во внимание, что сказки
составляют для ребенка особый мир, некий театрик, отделенный от нас плотным
занавесом. Мир не для подражания, а лишь для лицезрения. Но лицезрения
активного, когда на первый план выступает не столько содержание сказки,
сколько интересы слушателя. Примечательно, что, когда детство вступает в
реалистическую пору, когда важнее всего содержание, сказка перестает
интересовать ребенка; и происходит это именно потому, что ее "формы"
перестали поставлять сырье для его жизнедеятельности.
Создается впечатление, что в структуре сказки ребенок видит структуру
собственного воображения и что он в то же время его в себе развивает,
создавая одно из необходимейших средств познания мира, овладения
реальностью.
Слушание - это тренировка. Сказка для ребенка такое же серьезное и
настоящее дело, как игра: она нужна ему для того, чтобы определиться, чтобы
изучить себя, измерить, оценить свои возможности. Например, чтобы измерить
свою способность противостоять страху. Все разговоры о том, что сказочные
"ужасы", всяческие чудовища, ведьмы, кровь, смерть (например,
Мальчик-с-Пальчик, отрубающий головы семерым дочкам Лешего) якобы оказывают
отрицательное воздействие на ребенка, мне представляются неубедительными.
Все зависит, образно говоря, от обстоятельств, при которых ребенок
встречает волка. Если он слышит о нем из уст матери, в мирной домашней
обстановке, никакой волк ему не страшен. Ребенок может делать вид, что он
боится (эта игра имеет свой смысл для выработки самозащитной реакции), но
он уверен: стоит папе показать свою силу или маме запустить в волка туфлей,
как тот, поджав хвост, убежит.
- Если бы ты в это время была, ты бы его прогнала, да?
- Конечно! Надавала бы ему как следует, и дело с концом.
Если же ребенка гнетет страх, от которого он не может избавиться, то
напрашивается вывод, что страх этот сидел в нем раньше, до того, как волк
появился в сказке, сидел где-то внутри, глубоко укоренившись. Значит, волк
- не причина страха, а симптом его проявления.
Если историю о Мальчике-с-Пальчик, покинутом с братьями в лесу,
рассказывает ребенку мать, то он не станет опасаться, что подобная участь
может постигнуть и его, а сосредоточит все свое внимание на знаменитой
находчивости крошечного героя. Вот если мамы нет дома или оба - и мама, и
папа - в отлучке и ту же сказку рассказывает кто-нибудь другой, ребенка она
может напугать только потому, что подчеркнет его положение "покинутого". А
вдруг мама больше не вернется? Таков мотив внезапно нахлынувшего страха.
Такова проекция на "ось слушания" подсознательных опасений и опыта уже
испытанного одиночества; однажды уже так было: он проснулся, звал, звал, но
никто не откликался. Стало быть, законы "расшифровки" сказки не одинаковы
для всех, они особые, частные, сугубо личные. О "типовом" маленьком
слушателе можно говорить лишь в общих чертах, фактически же совсем
одинаковых не найдется даже двух.
Если имеется "ось слушания", то имеется и "ось чтения". Попытаемся ее
исследовать. Прослеживая или воображая мыслительную деятельность ребенка,
читающего комикс, можно сделать интересные открытия.
Ребенку шесть или семь лет. Он уже вышел из того возраста, когда
комиксы ему читал отец или когда он придумывал текст сам, интерпретируя
рисунок по признакам, доступным ему одному. Теперь он умеет читать. Комикс
- его первое самостоятельное и мотивированное чтение. Он читает потому, что
хочет узнать, о чем в комиксе идет речь, а не потому, что ему это задано.
Читает для себя, а не для других (не для учителя), не для того, чтобы
отличиться (получить хорошую отметку).
Прежде всего от него требуется уметь находить и распознавать в
чередующихся ситуациях персонажи, твердо помнить, кто есть кто, несмотря на
меняющиеся позы, выражения лиц, а иной раз и цвет, значение которого
ребенок сам же и истолкует: красный - злость, желтый - страх... Но закон
"психологического цвета" не постоянен, рисовальщик волен всякий раз вводить
свой, новый - значит, надо заново его и открывать, и интерпретировать.
Каждому персонажу необходимо дать собственный голос. Правда, почти
всегда видно, откуда тянется ниточка, заканчивающаяся облачком с текстом:
если это реплика, то ниточка идет изо рта, если мысль, то из головы
персонажа (кстати, для того чтобы отличить текст, высказанный вслух, от
текста-мысли, тоже нужен навык).
Когда между персонажами происходит диалог, ребенок должен уметь
определить, кому принадлежат реплики, понять, в каком порядке они следуют
(в комиксе хронология событий не всегда соответствует ходу типографской
строки слева направо), не одновременно ли произносятся - может быть, пока
один персонаж говорит, другой думает, или думает одно, а говорит другое, и
так далее.
Кроме того, ребенок должен узнавать и различать место действия - в
помещении происходит дело или на улице; отличать, что появилось нового, как
это новое сказывается на персонажах, схватывать детали, наталкивающие на
мысль о будущих поступках персонажа, о которых сам персонаж не
догадывается, ибо он, в отличие от внимательного читателя, не всеведущ. В
комиксе фон почти никогда не служит декоративным целям, он всегда
функционально связан с повествованием и его структурой.
Чтобы восполнить пустоту между одним рисунком и другим, требуется
активная, сверхактивная работа воображения. В кино или на телевизионном
экране образы сменяются беспрерывно, действие - сплошное. В комиксе же
действие, начавшееся на первом рисунке, уже на втором, минуя промежуточные
стадии, может завершиться. Персонаж, на первом рисунке горделиво
гарцевавший на коне, на втором - валяется в пыли: момент падения - целиком
плод воображения. Само действие не показано, виден только его конечный
результат. Предметы все время меняют ракурсы, надо представить себе, какой
они проделали путь от первоначального положения к новому. Всю эту работу
должен проделать мозг читателя. Если кинематограф можно уподобить обычному
тексту, то комикс - стенографической записи: чтобы получить текст, ее еще
надо расшифровать.
Одновременно читатель не должен упускать из виду обведенных
"облачками" надписей, он обязан ухватывать их стилистические оттенки (не
спутать "плюх" со "вжжик") и определять их происхождение. В наиболее
банальных комиксах палитра звуков весьма ограниченна и груба. В
юмористических же или в более замысловатых комиксах к основным звукам
нередко добавляются придуманные, их тоже надо уметь расшифровывать.
Полностью же сюжет слагается лишь после того, как воображение соединит
воедино все компоненты - субтитры, диалоги, звуковые комментарии, рисунок и
цвет, выстроив в сплошную линию многочисленные черточки сценария, канва
которого в течение долгого времени оставалась неуловимой. Читатель -
главная фигура, только благодаря его усилиям приобретает смысл все, что
содержится в комиксе: характеры действующих лиц - они не описаны, а
выявляются через поступки, вытекающие отсюда взаимоотношения и, наконец,
само действие, предстающее перед читателем скачкообразно.
Для шести-семилетнего ребенка это, как мне кажется, занятие достаточно
трудоемкое, требующее усиленной работы мысли и фантазии, независимо от
уровня и содержания самого комикса, сейчас не о том речь. Воображение
ребенка не остается пассивным, комикс его все время подстегивает,
заставляет анализировать и синтезировать, классифицировать, делать вывод.
Раз от ребячьей головы требуется усиленное внимание, а от фантазии -
выполнение самого высокого ее назначения, для пустопорожних домыслов места
нет.
Я бы даже сказал, что до некоторых пор главный интерес ребенка к
комиксу определяется не содержанием, он тесно сопряжен с формой и сутью
комикса как выразительного средства. Ребенку важно овладеть техникой этого
дела, вот и все. Он читает комиксы, чтобы научиться читать комиксы, чтобы
усвоить соответствующие правила и условия. Ему доставляет больше
удовольствия сама работа воображения, нежели знакомство с приключениями
персонажа. Игра собственного ума, нежели сюжет. Конечно, категорическому
делению эти два момента не поддаются. Но различать их стоит, это лишний раз
поможет нам избежать недооценки возможностей ребенка, недооценки той
серьезности и прилежания, с какими он относится к любому делу. Все
остальное о комиксах уже было говорено-переговорено, плюсы их и минусы
известны, и в повторении я не вижу смысла.
Однажды ученики Марио Лоди прочли в классе историю о бедной козочке
господина Сегена, которой надоело ходить на привязи, и она убежала в горы,
где, несмотря на ее героическое сопротивление, ее съел волк. Я сохранил
старый номер классной газетки "Инсьеме" ("Сообща"), которую вот уже много
лет, из поколения в поколение, сочиняют и рассылают друзьям школьники
городка Во. В этом номере приводится дискуссия, вызванная чтением рассказа.
Вот она:
Вальтер: Доде написал рассказ о козе; мы его обсудили, потому
что мы с автором не согласны.
Эльвина: Коза, описанная Доде, сбежала, потому что рвалась на
свободу, а волк ее съел. Мы переделали рассказ по-своему.
Франческа: Хозяин предупреждал козу, что в горах живет волк,
но - только потому, что хотел держать ее в неволе и доить.
Данила: Мы написали, что коза убежала и нашла свое счастье в
горах, на воле.
Мириам: Человеку хочется жить свободным; точно так же и козе.
Марио: Она имела на это право. Пусть бы волк только сунулся,
козы бы объединились и забодали его насмерть.
Мириам: Я думаю, Доде хотел показать, что, когда не
слушаешься, может стрястись беда.
Вальтер: Но ведь наша коза перемахнула через забор потому,
что хозяин держал ее в неволе, чтобы ее доить, то есть
обкрадывать; значит, речь идет не о непослушании, а о бунте против
вора.
Марио: Правильно, он крал у нее молоко, а она хотела на
свободу.
Мириам: А если хозяин нуждался в козьем молоке...
Франческа: Пусть бы хозяин водил ее гулять в горы, а она
давала бы ему за это молоко.
Вальтер: Но сам Доде говорит, что коза вовсе не желала, чтобы
ей удлинили веревку, она вообще не хотела на шее веревки, ни
короткой, ни длинной.
Франческа: Эта сказка напомнила мне о борьбе, которую
итальянцы вели, чтобы освободиться от австрийцев.
Мириам: Когда итальянцы освободились, они были счастливы, как
коза, когда она убежала в горы.
Далее в газетке следовал рассказ в том виде, в каком его пересочинили
ребята. В нем мечта козочки увенчалась победой содружества свободных коз в
свободных горах.
Я избрал эту историю для того, чтобы продолжить - в несколько ином
направлении - исследование "оси чтения", начатое с мальчика, читающего
комиксы, а также потому, что это ярчайшая иллюстрация тезиса, выдвигаемого
специалистами по теории информации, согласно которому "для расшифровки
сообщения у каждого адресата есть свой код".
Откровенно говоря, рассказ Доде можно было бы интерпретировать и более
тонко. Речь идет не просто о случае наказания за непослушание. Коза в конце
рассказа встречает смерть в славном бою. Ей можно было бы даже приписать
слова: "Лучше умереть, чем жить в рабстве"... Но ребята из Во предпочли
обойтись без нюансов - нюансы, так же как юмор, штука обоюдоострая. Они
попросту вычленили из рассказа реакционную мораль и вынесли ей
обвинительный приговор. Трагический финал в виде славной гибели - не по
ним: герой, с их точки зрения, непременно должен победить, справедливость -
восторжествовать...
И хотя все участники дискуссии были привязаны только к содержанию, а к
прелестям выразительных средств были одинаково глухи, каждый тем не менее
занял свою особую позицию.
Мириам, видимо, не склонна начисто отрицать, что, "когда не
слушаешься, может стрястись беда"; проявляя чисто женскую способность
поставить себя на место другого человека, она говорит: а что, если хозяин
"нуждался в козьем молоке"...
Франческа - реформистка, она могла бы удовольствоваться и
компромиссным решением: "Пусть бы хозяин водил козу гулять в горы, а она
давала бы ему за это молоко".
Вальтер - самый последовательный и самый радикальный из всех: "Коза
вообще не хотела веревки, ни короткой, ни длинной"...
В итоге берет верх идея коллективизма с ее основополагающими
понятиями: "свобода", "право", "сообща" (в единении сила).
Эти дети много лет живут и работают сообща, небольшим демократическим
коллективом, который требует от них творческого участия в деле,
стимулирует, а не подавляет, не уводит в сторону, не учит быть
конъюнктурщиками. Прочтите две замечательные книги Марио Лоди "Если это
происходит в Во, то есть надежда" и "Край, где все не так". В них
объяснено, что дети, произнося такие слова, как "свобода", "право",
"вместе", вкладывают в них смысл, подсказанный их собственным жизненным
опытом. Это не заученные слова, а слова прочувствованные, завоеванные.
Свобода совести и право голоса действительно даны им. Они привыкли
упражняться в критике на любом материале, включая печатное слово. Что такое
опросы, отметки, им неведомо; над чем бы они в данный момент ни работали,
они работают не по бюрократическим программам, не потому, что так заведено
испокон веков рутинной системой, продиктованной требованиями школы как
государственного установления, а потому, что этого требует жизнь. Их работа
- "момент жизни", а не "момент школы".
Вот почему спор о рассказе Доде для них не классная работа, а
потребность.
Большинство этих ребят - сыновья и дочери сельскохозяйственных
рабочих, обслуживающих небольшую ферму в районе падуанской равнины; в этих
местах - крепкие традиции социальных и политических битв, здешние люди
внесли свой вклад в Сопротивление. Слово "хозяин" звучит однозначно: это
хозяин фермы. Хозяин - значит, враг. Поэтому при расшифровке "послания"
ключевым словом и послужило слово "хозяин".
Франческа и Мириам, подстраиваясь под существующие представления,
пытаются вывести это слово из сферы классовой борьбы - вспоминают "борьбу
итальянцев за освобождение от австрийцев", апеллируя к
расплывчато-декламационным образам школьных учебников. Но решающее
сравнение уже было проведено Вальтером, когда он поставил знак равенства
между "хозяином" и "вором". На основе этого уравнения оказалось возможным
подчеркнуть различие между "непослушанием" и "бунтом".
Франческа говорила о хозяине, который держал козу в неволе, "чтобы ее
доить". Но Вальтер энергично отверг глагол "доить" и все связанные с ним
школьные ассоциации ("овца дает шерсть..."), дабы безоговорочно заменить
его бичующим "обкрадывать". Так, в ходе дискуссии слова прочитанного текста
утрачивают первоначальную весомость, их место занимают другие слова, и в
результате создается иная сказка, основанная на своих правилах.
В древности говорили: "de te fabula narratur" (лат. - "o тебе речь").
Не знающие латыни дети тоже примеряют к себе сказки, которые они слушают.
Ребята из Во практически уже позабыли о козе и поставили в ее положение
самих себя и "хозяина"; своего отца, сельскохозяйственного рабочего, и
"хозяина".
На воображение ребенка-читателя (так же, как и ребенка-слушателя)
сообщение действует отнюдь не подобно острию иглы, вонзающемуся в воск, оно
наталкивается на энергичную ребячью личность. Это особенно наглядно видно
на примере с учениками Марио Лоди, которые были поставлены в условия,
благоприятные для проявления вдумчивого аспекта чтения, для творческого
самовыражения. Но столкновение происходит всегда. Оно может протекать
подсознательно и не дать непосредственных плодов, если ребенок поставлен в
условия, при которых он слушает пассивно, лишь приспосабливаясь к тому, что
ему читают, и, читая сам, не выходит за рамки культурной и нравственной
модели, навязываемой текстом. Однако в большинстве подобных случаев ребенок
только притворяется, что со всем согласен, - просто он так воспитан...
Расскажите ему историю козы мсье Сегена, сделав акцент на "бедах",
которые ждут всех тех, кто не слушается, и ребенок поймет, что вы ждете от
него сурового осуждения всякого непослушания. Дайте ему соответствующее
задание, и он вам изложит вашу идею письменно. Он даже может подумать, что
сам в нее верит. Но это неправда. Он вам солжет, как лгут ежедневно все
дети, когда пишут в сочинениях то, чем они, по их убеждению, могут угодить
взрослым. Сам же постарается как можно скорее выкинуть историю про козу из
головы, забыть ее, как забываются все нравоучительные истории...
Решающая встреча ребят с книгами происходит за школьной партой. Если
эта встреча протекает в творческой обстановке, где главное - жизнь, а не
зубрежка, то может появиться вкус к чтению: с ним не рождаются, любовь к
чтению - не врожденный инстинкт. Если же это происходит в бюрократической
обстановке, если книге уготована печальная участь объекта "проработки"
(переписывание, изложение, скучный грамматический разбор и т.п.), если ее
будет душить привычная схема "опрос - отметка", то ребенок может овладеть
техникой чтения, но вкуса к чтению не приобрести. Дети будут уметь читать,
но читать будут только по обязанности. А помимо заданного урока, даже если
им по плечу куда более сложные и разнообразные задачи, начнут увлекаться
комиксами - возможно, по той простой причине, что в них нет ничего
"школьного".
Я рассказываю группе детей (для радиопрограммы "Куча историй для игр")
историю о привидениях.
Привидения живут на Марсе. Вернее, влачат жалкое
существование, потому что никто там не принимает их всерьез - и
взрослые, и дети смеются им в лицо, даже греметь старыми ржавыми
цепями неохота... И тогда привидения решают эмигрировать -
отправиться на Землю, где, по слухам, многие еще их боятся.
Ребята хохочут и уверяют, что они-то привидений не боятся нисколько.
На этом месте мой рассказ обрывается.
Надо придумать продолжение и конец. Что бы вы посоветовали? Вот какие
последовали ответы:
- Пока привидения летели на Землю, кто-то в космосе
переставил дорожные знаки, и привидения очутились на далекой
звезде.
- Зачем было переставлять дорожные знаки, если привидения
из-под простынь все равно ничего не видят: просто они сбились с
пути и оказались на Луне.
- Некоторым привидениям все-таки удалось добраться до Земли,
но только очень немногим, так что это не страшно.
Итак, пятеро детей в возрасте от шести до девяти лет, всего за минуту
до этого дружно потешавшихся над привидениями, теперь с таким же
единодушием стараются не допустить, чтобы привидения заполонили Землю. В
качестве слушателей ребята чувствовали себя в безопасности и смеялись, но
как рассказчики вняли внутреннему голосу, призывавшему к осторожности.
Подсознательно их воображение теперь во власти страха (перед привидениями
и, стало быть, перед всем тем, что с ними сопряжено).
Так влияют эмоции на математику воображения. Рассказ может быть
продолжен, только пройдя через множество фильтров. И хотя началась история
явно как гротеск, дети почуяли в ней угрозу. По "закону адресата" зазвонил
сигнал тревоги, несмотря на то что по "закону передатчика" должен был бы
раздаться смех.
Тут рассказчик может выбрать одно из двух: счастливый конец
("привидения затерялись где-то на Млечном Пути") или будоражащий
воображение финал ("они высадились на Земле и пошли куролесить"). Лично я в
данном случае выбрал путь, который вел к неожиданности: неподалеку от Луны
бежавшие с Марса привидения столкнулись с привидениями, сбежавшими по тем
же причинам с Земли, и все они провалились в тартарары. Иначе говоря, я
попытался, в виде противовеса страху, вызвать "смех свысока". Если я
ошибся, то постараюсь исправиться.
Другой группе детей, для того же цикла радиопередач, я предложил
рассказ о человеке, который совершенно не спал, потому что каждую ночь до
него доносились жалобные голоса, а он не мог успокоиться до тех пор, пока
не прибегал на помощь к тому, кто в ней нуждался, какое бы расстояние их ни
разделяло. (Герой рассказа мог за несколько мгновений перелететь из одного
конца Земли в другой.) Простейшая формула солидарности. Но когда мы стали
обсуждать конец, то первый мальчик, к которому я обратился, не колеблясь
ответил: "Ой, я бы на его месте заткнул себе уши!"
Проще всего было из этого ответа заключить, что перед нами эгоист,
антиобщественный элемент. Но мы бы ничего не доказали. Все дети по природе
своей эгоцентричны, дело не в этом. В действительности упомянутый мальчик
"перекодировал" ситуацию и патетическому тону предпочел юмористический: он
не прислушался к жалобам, а представил себя на месте бедняги, которому ночи
напролет не дают сомкнуть глаз, неважно, по какой причине.
Добавлю, что дело было в Риме, а римляне сызмала остры на язык. К тому
же этих ребят нисколько не сковывала обстановка (в радиоцентре встречались
уже не раз), и они не стеснялись говорить первое, что приходило на ум.
Наконец, надо учитывать и присущее детям желание порисоваться.
Во время дискуссии тот же самый паренек сразу признал, что в мире
много страданий, явных и скрытых, много неурядиц, но если стремиться
поспеть всюду, где плохо, времени на сон действительно не останется. Однако
его первая реакция все равно оказалась для меня ценной, подсказала, что
рассказ о слишком добром человеке не надо кончать на патетической ноте,
лучше придумать какое-нибудь приключение, сделать так, чтобы герой не был
страдающей стороной, а оказывался победителем. (На том и порешили: рассказ
кончился тем, что человека, который каждую ночь уходил из дому помогать
людям, приняли за вора и посадили в тюрьму, но те, кому он когда-то помог,
примчались к нему на выручку со всех частей света.)
Никогда нельзя заранее знать, какая деталь рассказа, какое слово,
какой абзац поведет к "перекодированию".
В другой раз я рассказывал одну из историй о Пиноккио, разбогатевшем
на продаже дров, которыми он запасся благодаря тому, что непрерывно врал -
ведь от каждой лжи его деревянный нос удлинялся. Когда открылась дискуссия
по поводу концовки, мысль всех ребят заработала в одном направлении: как
наказать вруна. Уравнение "ложь - зло" - неотъемлемая часть незыблемой
шкалы ценностей, которые не подлежат обсуждению. К тому же этот Пиноккио
заведомо известен как плут, а справедливость требует, чтобы порок был
наказан. Словом, вволю повеселившись, ребята сочли своим долгом
Пиноккио-пройдоху осудить. Ни у кого из присутствующих еще не было
достаточно житейского опыта, чтобы знать, что есть категория воров, которые
не только не попадают за решетку, но еще и становятся гражданами первого