трубы, а где нет труб - через кухонные балконы).
Мешок с подарками. Первое предположение, какое мне приходит в голову:
в мешке появилась дыра. Каким образом, я, чтобы не терять времени, уточнять
не стану и, не долго думая, примусь развивать свою идею.
а) Бефана летит, а из дырявого мешка сыплются подарки. Одна
кукла упала возле волчьей норы, волки обрадовались: "Ах, -
воскликнула волчица, - это как тогда, с Ромулом и Ремом! Слава не
за горами". И волки принимаются нежно за куклой ухаживать; но та
почему-то не растет. Не помышляющие о славе волчата с ней играют.
Но если мы предпочтем, чтобы кукла росла, перед ней откроется
лесная карьера: из нее может получиться кукла-Тарзан или
кукла-Маугли...
б) Заготовим список подарков и список тех, кому они
предназначены. Соединим попарно, наугад подарок и имя. (Дыра в
мешке может быть залогом удачного случая, а не только
неразберихи.) Норковое манто, которое крупный делец хотел подарить
даме сердца, вывалилось в Сардинии и оказалось у ног пастуха,
стерегущего овец в холодную, зимнюю ночь. Очень кстати...
в) А теперь давайте мешок залатаем и вернемся к
предположению, что Бефан множество. Значит, много и мешков. А что,
если, разлетевшись кто куда, в суматохе Бефаны перепутали адреса:
реджо-эмилианская доставит свои игрушки в Домодоссолу,
масса-ломбардская - в Минервино-Мурдже. Обнаружив ошибку, Бефаны
всполошились, не находят себе места и вынуждены делать контрольный
облет, чтобы установить, какой ими нанесен ущерб. Оказывается,
никакого: дети везде одинаковые, все дети мира любят одни и те же
игрушки.
Впрочем, не исключается и менее поэтичная концовка: дети всего мира
привыкли к одинаковым игрушкам потому, что игрушки изготовляются одними и
теми же крупными промышленными предприятиями; дети выбирают одинаковые
игрушки потому, что выбор уже сделал кто-то за них.
Рваные башмаки. В качестве фантастического предмета рваные башмаки,
при анализе, как правило, игнорируемые, не менее продуктивны, чем метла и
подарки.
а) Бефана, в надежде разжиться парой новых башмаков,
обшаривает все дома, куда она доставляет подарки, и в конце концов
лишает единственной пары обуви бедную пенсионерку-учительницу.
б) Детишки, узнав, что у Бефаны рваные башмаки, пожалели ее и
написали об этом в газеты; по телевидению объявлен сбор средств.
Банда мошенников, выдавая себя за сборщиков пожертвований, ходит
по домам и собирает деньги; насобирав двести миллиардов лир,
мошенники отправляются кутить в Швейцарию и Сингапур.
в) Дети, пожалевшие Бефану, вечером 6 января рядом с чулком,
приготовленным для подарков, ставят пару новых башмаков. Бефана из
Виджевано узнала об этом раньше, чем другие Бефаны, сделала свой
облет прежде установленного времени, собрала двести тысяч пар
ботинок (у стольких детей оказалось доброе сердце), вернувшись в
свой город, открыла обувной магазин и разбогатела. После чего тоже
укатила в Швейцарию и Сингапур.
На исчерпывающий анализ образа Бефаны я не претендую. Я хотел лишь
показать, что фантастический анализ может заставить заработать воображение,
зацепившись за простейший предлог: иногда достаточно одного слова,
встречи-столкновения двух слов или двух элементов, одного сказочного,
другого реального; иначе говоря, достаточно элементарного
противопоставления, и фантазия зафонтанирует, начнут роиться фантастические
гипотезы, откроется возможность транспонирования в иные "ключи" и
тональности (например, в "космическую"). Одним словом, речь идет об
упражнении, где одновременно пускается в ход множество приемов развития
воображения. Что это поистине так, можно было бы без труда доказать хоть
сейчас, произведя "анализ анализа". Но не будет ли это излишним
педантизмом?
Из характерных особенностей данного персонажа, будь он уже знакомым
(как Бефана и Мальчик-с-Пальчик) или только что придуманным (как только что
пришедший мне на ум человек из стекла), можно логически вывести и его
приключения "Логически", с точки зрения фантастической логики или просто
логики? Не знаю, возможно, с учетом обеих.
Пусть, раз уж на то пошло, нашим героем будет стеклянный человек. Он
должен будет действовать, двигаться, заводить знакомства, подвергаться
всякого рода случайностям, быть причиной определенных событий в строгом
соответствии с материалом, из которого он, согласно нашему замыслу, сделан.
Анализ материала, в данном случае стекла, подскажет, с какой меркой мы
должны подходить к своему герою.
Стекло прозрачно. Стеклянный человек прозрачен. Можно читать его
мысли. Чтобы общаться, ему нет нужды разговаривать. Он не может говорить
неправду, это сразу бы увидели; один выход - надеть шляпу. Несчастливый это
день в краю стеклянных людей, когда входит в моду носить шляпу; ведь это
значит, что входит в моду скрывать свои мысли.
Стекло хрупкое. Раз так, то, значит, дом стеклянного человека должен
быть весь обит чем-нибудь мягким. Тротуары будут застелены матрацами.
Рукопожатия отменены(!). Тяжелые работы - тоже. Врачом в подлинном смысле
этого слова будет не медик, а стеклодув.
Стекло может быть цветным. Стекло можно мыть. И так далее. В моей
энциклопедии стеклу отведено целых четыре страницы, и почти в каждой строке
встречается слово, которое могло бы приобрести особое значение, задайся мы
целью сочинить рассказ о стеклянных людях. Вот оно, написано черным по
белому, рядом с прочими словами, составляющими описание химических и
физических свойств стекла, содержащими данные о его производстве, истории,
сбыте, - стоит себе и не догадывается, что для него уже приготовлено место
в сказке.
Персонаж деревянный должен опасаться огня: он может ненароком спалить
себе ноги; в воде он не тонет, ткнет кулаком - будто огрел палкой, попробуй
его повесь, он не умрет, рыбе его не съесть; все эти вещи и произошли с
Пиноккио именно потому, что он деревянный. Будь он железный, приключения
его были бы совсем иного свойства.
Человек изо льда, из мороженого или из сливочного масла может жить
только в холодильнике, иначе он растает, а посему его приключениям суждено
происходить где-то между морозилкой и отделением для овощей.
То, что будет происходить с человеком из папиросной бумаги, не
произойдет с человеком из мрамора, из соломы, из шоколада, из пластмассы,
из дыма, из миндального пирожного. В данном случае анализ товароведческий и
анализ фантастический почти целиком совпадают. Пусть мне не говорят, что
вместо сказок - из стекла лучше делать окна, а из шоколада - пасхальные
яйца: в такого рода историях простора для фантазии больше, чем в каких бы
то ни было. Я эти "качели" между реальностью и вымыслом считаю в высшей
степени поучительными, более того, даже обязательными: переиначивая
реальность, фундаментальнее ею овладеваешь.
Так же, как наши стеклянные или соломенные человечки, действуют и
персонажи комиксов, следующие логике какой-либо отличительной черты -
именно она обеспечивает персонажу комикса все новые и новые приключения или
одно и то же приключение, повторяющееся в разных вариантах до
бесконечности. Отличительная черта в данном случае не внешняя, а, как
правило, морально-этическая.
Учитывая характер Паперон деи Паперони - прижимистого и хвастливого
богача, а также характеры его приспешников и антагонистов, можно легко
напридумывать о нем хоть тысячу историй. Истинное изобретение этих
"постоянно действующих" персонажей происходит лишь один раз; все прочие в
лучшем случае - варианты, а в худшем - штамп, беспардонная эксплуатация
темы, продукт серийного производства.
Прочитав десяток, а то и сотню рассказов о Паперон деи Паперони
(независимо ни от чего это - увлекательное занятие), ребята вполне могут
придумывать такие же рассказы и сами.
Выполнив свой долг потребителей, они должны были бы получить
возможность действовать как созидатели. Жаль только, что мало кто об этом
печется.
Сочинить и изобразить на бумаге комикс - дело во всех отношениях куда
более полезное, чем написать сочинение на тему "день рождения мамы" или "в
лесу родилась елочка". Для этого требуется: придумать сюжет, сообразить,
как его подать и построить, как расположить картинки; надо сочинить
диалоги, дать внешнюю и психологическую характеристику персонажам и так
далее. Дети - народ смышленый, это занятие их очень увлекает, а тем
временем по родному языку в школе они получают плохие отметки.
Иногда главный атрибут персонажа может быть материализован в виде
предмета - например, у Попейе это банка со шпинатом.
Вот два близнеца, одного зовут Марко, другого Мирко, у
каждого в руке по молотку; отличить одного близнеца от другого
можно только по ручке молотка, у Марко молоток с белой ручкой, а у
Мирко - с черной. Их приключения можно предсказать заранее, о чем
бы ни зашла речь - о том ли, как они наткнулись на вора или как к
ним явились привидения, вампир или матерый волк. Уже из одного
того, что близнецы не расстаются со своими молотками, можно
сделать вывод: эти ребята не пропадут. Им от рождения неведомы
никакие страхи и опасения, они напористы, задиристы и ни одному
чудовищу спуску (любыми средствами, иногда и не совсем
безупречными) не дадут.
Прошу обратить внимание: я сказал "молотки", а не "резиновые дубинки".
Чтобы кто-нибудь не подумал, что речь может идти о каких-нибудь
неофашистиках...
Идейный заряд, содержащийся в этом варианте, - да будет мне позволено
сделать и такое отступление - не должен вводить в заблуждение. Он не был
запрограммирован, он возник сам. Дело было так: я собирался написать
что-нибудь о близнецах своего друга Артуро, которых зовут Марко и Америго.
Написав их имена на листе бумаги, я сам не заметил, как начал называть их
Марко и Мирко, - не правда ли, симметричнее и больше подходит близнецам,
чем Марко и Америго? Слово martello [мартэлло] (молоток), третье по счету,
видимо, было детищем слога "mar", первого слога имени Марко, отчасти
сглаживаемого, но одновременно и усиливаемого первым слогом имени Мирко -
"mir". Множественное число martelli [мартэлли] (молотки) возникло не
логически, а как рифма к gemelli [джемэлли] (близнецы), вслух не
произнесенная, но негласно присутствующая. Так получился образ: "джемэлли"
(близнецы), вооруженные "мартэлли" (молотками). А дальше уже все пошло само
собой.
Существуют также персонажи, характер которых "задан" самим их
наименованием: например, каков "Пират", "Разбойник", "Следопыт", "Индеец",
"Ковбой", объяснять не надо...
Задайся мы целью ввести какого-нибудь нового ковбоя, необходимо было
бы тщательно продумать, какими будут его отличительная черта или атрибут -
характерный предмет, с которым он не расстается.
Просто храбрый ковбой банален. Ковбой-враль тоже уже стертый образ.
Ковбой, играющий на гитаре или на банджо, традиционен. Не поискать ли
какой-нибудь другой музыкальный инструмент... А что, если изобразить ковбоя
играющим на рояле? Но, наверное, надо, чтобы он свой инструмент всегда
таскал за собой, пусть у него будет конь-носильщик.
Как бы ковбоя ни звали, Джек-Рояль или Билли-Пианино, при нем
всегда два коня: на одном ездит он сам, на другом - его
музыкальный инструмент. Наездившись по горам Тольфы, ковбой
устраивает привал, устанавливает свой рояль и играет себе
колыбельную Брамса или вариации Бетховена на вальс Диабелли. На
звуки вальса сбегутся волки и кабаны - послушать, как ковбой
играет на рояле. Коровы, известные любительницы музыки, начнут
давать больше молока. Во время неизбежных стычек с бандитами и
шерифами Джек-Рояль не пользуется пистолетом, он своих врагов
обращает в бегство фугами Баха, атональными диссонансами,
отрывками из "Микрокосмоса" Белы Бартока... И так далее.
"Мыслительная деятельность, - пишет Л.Выготский в своей работе
"Мышление и речь"*, - начинается со словесного или "двигательного" диалога
между ребенком и его родителями. Самостоятельное мышление начинается тогда,
когда ребенку впервые удается начать "поглощать" эти беседы, переваривать
их внутри себя".
______________
* См. Л.С.Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956.
Почему, приступая к кратким наблюдениям по поводу "домашней
фантастики", которая делает свои первые шаги, отталкиваясь от материнской
речи, я из множества высказываний на данную тему процитировал именно это? А
вот почему: мне представляется, что Выготский сказал просто и ясно то, что
другие говорят и пишут, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы их не
понимали.
Диалог, который имеет в виду советский психолог, это прежде всего
монолог, произносимый матерью или отцом; он состоит из ласковых
причмокиваний, поощрительных возгласов и улыбок, из тех мелочей, что от
раза к разу приучают ребенка узнавать родителей, подавать им своеобразные
знаки: дрыганьем ножек - полное понимание, мелодичным гуканьем - обещание
скоро заговорить.
Родители, особенно матери, разговаривают с ребенком без устали с
первых же недель его жизни, как бы стараясь обволакивать свое дитя теплым
облаком нежных слов. Ведут они себя так непроизвольно, хотя можно подумать:
начитались Марии Монтессори, которая пишет о "впитывающих способностях"
младенца - да, да, ребенок именно "впитывает" все, что говорится вокруг
него, поглощает слова и все прочие сигналы, поступающие извне.
- Он не понимает, но радуется же, значит, что-то в его головенке
происходит! - возражала слишком рационалистически мыслящему педиатру
молодая мать, имевшая обыкновение вести со своим ребенком младенческого
возраста совершенно взрослые разговоры. - Что бы вы ни говорили, но он меня
слушает!
- Он тебя не слушает, он просто смотрит на тебя и радуется, что ты
рядом, радуется тому, что ты возишься с ним...
- Нет, он хоть чуть-чуть, да понимает, что-то в его головенке
происходит, - твердила свое мать.
Установить связь между голосом и обликом - это ведь тоже труд, плод
некой элементарной умственной работы. Мать, разговаривая с ребенком,
который пока еще не в состоянии ее понимать, все равно делает полезное
дело, - не только потому, что, находясь возле него, обеспечивает ему
ощущение безопасности, тепла, но и потому, что дает пищу его "потребности в
стимулах".
Зачастую изобретательная, поэтичная материнская речь превращает
обычный ритуал купания, переодевания, кормежки в игру вдвоем: каждое свое
движение мать сопровождает какой-нибудь выдумкой, присказкой:
- Я уверена, что, когда я надеваю ему башмачки на ручки, а не на
ножки, ему смешно.
Шестимесячный малыш очень веселился, когда мать, вместо того чтобы
поднести ложку к его рту, делала вид, будто хочет накормить собственное
ухо. Он радостно елозил, требовал повторить шутку.
Иные из этих забав стали традиционными. Например, исстари повелось,
кормя ребенка, уговаривать его съесть еще одну ложку "за тетю", "за
бабушку" и так далее. Обычай, видимо, не очень разумный - я на сей счет уже
высказался, и, по-моему, довольно убедительно, в следующем стишке:
Это - за маму,
Это - за папу,
Это - за бабушку, благо
Она живет в Сантьяго,
А это за тетю во Франции... И вот
У малыша разболелся живот.
Но ребенок, по крайней мере до определенного возраста, охотно
откликается на эту игру, она будит его внимание, завтрак населяется
образами, превращаясь в нечто вроде "завтрака короля". Игра придает
обычному приему пищи, путем извлечения его из цепи рутинных повседневных
дел, некий символический смысл. Еда становится "эстетическим" фактором,
"игрой в еду", "спектаклем". Одевание и раздевание тоже интереснее, если
они превращаются в "игру-одевание" и "игру-раздевание". Тут очень кстати
было бы спросить у Франко Пассаторе, не распространяется ли его "Театр -
Игра - Жизнь" и на эти простые события, но, к сожалению, у меня нет номера
его телефона...
Матери - те, что потерпеливее, - имеют возможность каждый день
констатировать действенность принципа "давай поиграем в...". Одна из них
мне рассказывала, что ее сын очень рано научился самостоятельно застегивать
пуговицы, потому что в течение некоторого времени она, одевая его,
повторяла историю про Пуговку, которая все искала свой Домик и никак не
могла его найти; когда же наконец попала в Дверь, то была
довольна-предовольна. Мамаша наверняка говорила при этом не "дверь", а
"дверочка", злоупотребляя, как водится, уменьшительными суффиксами, что
вообще-то не рекомендуется. Но сам факт отраден и знаменателен, он лишний
раз подчеркивает, какую важную роль в процессе воспитания играет
воображение.
Правда, было бы ошибкой считать, что история Пуговки сохранит свою
прелесть в письменном и печатном виде; нет, это одна из тех историй,
которые - возьмем на вооружение термин, придуманный Наталией Гинзбург, -
входят в бесценное сокровище "семейного лексикона"*. Зачем ребенку такая
сказка в книжке, если он давным-давно научился сам застегивать пуговицы,
делает это бездумно, а от печатного слова ждет более сильных ощущений! Кто
хочет сочинять истории для самых маленьких, еще не доросших до
"Мальчика-с-Пальчик", по-моему, должен заняться тщательнейшим анализом
"материнской речи".
______________
* Наталия Гинзбург (род. в Палермо в 1910 г.) - итальянская
писательница, прозаик и драматург. Одна из наиболее известных ее книг так и
называется "Семейный лексикон". - Прим. перев.
Мать притворившаяся, будто она хочет сунуть ложку в ухо, применила,
сама того не ведая, один из главных принципов художественного творчества:
она "остранила" ложку, лишила ее обыденности, чтобы придать ей новое
значение. То же самое делает ребенок, когда садится на стул и говорит, что
едет на поезде, или берет (за неимением другого судоходного транспортного
средства) пластмассовый автомобильчик и пускает его плавать в ванной, или
заставляет тряпичного мишку изображать самолет. Именно так превращал
Андерсен в героев приключений иголку или наперсток.
Рассказы для самых маленьких можно сочинять, оживляя во время
кормления предметы, находящиеся на столе или на полочке креслица. Если я
приведу сейчас несколько таких рассказов, то вовсе не для того, чтобы учить
мам быть мамами - боже меня упаси, - а лишь исходя из неукоснительного
правила: если ты что-нибудь утверждаешь, докажи примерами.
Вот вкратце несколько вариантов:
Ложка. Нарочито ошибочное движение матери влечет за собой другие.
Ложка заблудилась. Лезет в глаз. Натыкается на нос. И дарит нам бином
"ложка - нос", которым просто жаль не воспользоваться.
Жил-был однажды один синьор, нос у него был как ложка. Суп он
есть не мог, потому что ложкой-носом не доставал до рта...
А теперь давайте видоизменим наш "бином", подставив на место второго
его элемента другое слово. Так может получиться нос-кран, нос - курительная
трубка, нос-электролампочка...
У одного синьора нос был в виде водопроводного крана. Очень
удобно: хочешь высморкаться, открой, потом закрой... Однажды кран
потек... (В этой истории ребенок со смехом обнаружит кое-что из
своего опыта: не так-то легко справиться с собственным носом.)
У одного синьора нос был как курительная трубка: синьор был
заядлым курильщиком... Был еще нос-электролампочка. Он зажигался и
гас. Освещал стол. От каждого чиха лампочка лопалась, и
приходилось ее заменять...
Ложка, подсказав нам все эти истории, не лишенные, видимо, известного
психоаналитического смысла, а стало быть, близко касающиеся ребенка (ближе,
чем кажется на первый взгляд), может стать и самостоятельным персонажем.
Она ходит, бегает, падает. Крутит любовь с ножиком. Ее соперница - острая
вилка. В этой новой ситуации сказка раздваивается: с одной стороны, следуют
или провоцируются реальные движения ложки как предмета; с другой -
возникает персонаж "госпожа Ложка", где от предмета осталось одно название.
Госпожа Ложка была высокая, худая; голова у нее была такая
тяжелая, что на ногах Ложка не держалась, ей удобнее было ходить
на голове. Поэтому весь мир представлялся ей в опрокинутом виде;
стало быть, и рассуждала она обо всем шиворот-навыворот...
"Оживление" приводит к персонификации, как в сказках Андерсена.
Блюдце. Дайте только ребенку волю, и он превратит вам его во что
угодно. В автомобиль, в самолет. Зачем ему это запрещать? Что за беда, если
блюдце иной раз и разобьется? Лучше давайте активизируем игру - ведь мы-то
с вами видим дальше...
Блюдце летает. Летает в гости к бабушке, к тете, на завод к
папе... Что оно должно им сказать? Что они ему ответят? Мы,
взрослые, встаем, помогаем (рукой) "полету" блюдца по комнате: вот
оно направляется к окну, через дверь - в другую комнату,
возвращается с конфетой или с каким-нибудь другим немудреным
сюрпризиком...
Блюдце - самолет, а чайная ложка - летчик. Вот оно облетает
лампу, как планета - солнце. "Совершает кругосветное путешествие",
- подскажете вы малышу.
Блюдце - черепаха... Или улитка. Чашка - это улиткина
раковина. (Чашку оставим в распоряжение читателя, пусть
поупражняется с ней сам.)
Сахар. Напомнив свои "исходные данные" ("белый", "сладкий", "как
песок"), сахар перед нашим воображением открывает три пути: один
определяется "цветом", второй "вкусом", третий "формой". Когда я писал
слово "сладкий", я подумал: а что бы случилось, если бы сахара вдруг вовсе
не стало на свете?
Все, что было сладким, ни с того ни с сего стало горьким.
Бабушка пила кофе: он оказался до того горьким, что она подумала,
уж не положила ли по ошибке вместо сахара перцу. Горький мир. По
вине злого волшебника! Горький волшебник... (Дарю этого героя
первому, кто поднимет руку.)
Исчезновение сахара дает мне возможность вставить сюда, не беря в
скобки, дабы он приобрел должное значение, разговор об одной операции,
которую я назову "фантастическим вычитанием". Она заключается в том, чтобы
постепенно изымать все, что существует на свете. Исчезает солнце, оно
больше не восходит: в мире воцаряется тьма... Исчезают деньги:
столпотворение на бирже... Исчезает бумага маслины, так надежно
упакованные, рассыпались по земле... Изымая один предмет за другим, мы
оказываемся в пустоте, в мире, где ничего нет...
Жил-был однажды человечек из ничего, шел он по дороге из
ничего, которая вела в никуда. Повстречал кота из ничего с усами
из ничего, с хвостом из ничего и с когтями из ничего...
Я уже однажды эту историю излагал. Полезна ли она? Думаю, что да.
"Игрой в ничего" дети занимаются сами, зажмурившись. Она учит видеть вещи
"во плоти", учит отличать видимость от реального факта существования
предмета. Стол с того самого момента, как, посмотрев на него, я говорю:
"Стола больше нет", приобретает особое значение. Смотришь на него другими
глазами, будто видишь впервые, - не для того, чтобы разглядеть, как он
сделан, ты это уже знаешь, а просто для того, чтобы удостовериться, что он
"есть", что он "существует".
Я убежден, что ребенок улавливает довольно рано эту взаимосвязь между
бытием и небытием. Иной раз вы можете застать его за таким занятием: он то
зажмурит глаза (предметы исчезают), то откроет (предметы возникают вновь),
и так - терпеливо, много раз подряд. Философ, задающийся вопросом о том,
что такое Бытие и Ничто (с большой буквы, конечно, как и положено столь
почтенным и глубоким понятиям), в сущности, лишь возобновляет, только на
более высоком уровне, ту самую детскую игру.
Что такое для годовалого ребенка стол, независимо от того, как им
пользуются взрослые? Это крыша. Можно залезть под него и чувствовать себя
как дома, вернее, как в доме, который тебе по плечу, не такой большой и
устрашающий, как дома взрослых людей. Стул интересен тем, что его можно
толкать в разные стороны, сколько хватит сил, опрокидывать, таскать, лазить
через него. Если он со зла ударит вдруг по голове, можно его и стукнуть:
"Фу, какой ты, стул, нехороший!"
Стол и стул для нас - вещи обыденные, почти незамечаемые, вещи,
которыми мы пользуемся машинально, в течение долгого времени остаются для
ребенка загадочными и многогранными объектами повышенного интереса, в
котором переплетаются, служа друг другу подспорьем, знание и выдумка, опыт
и символика.
Познавая во время игры внешнюю сторону вещей, ребенок строит
предположения относительно их сути. Положительные сведения, откладывающиеся
в его сознании, все время подвергаются фантастической обработке. Так, он
Мешок с подарками. Первое предположение, какое мне приходит в голову:
в мешке появилась дыра. Каким образом, я, чтобы не терять времени, уточнять
не стану и, не долго думая, примусь развивать свою идею.
а) Бефана летит, а из дырявого мешка сыплются подарки. Одна
кукла упала возле волчьей норы, волки обрадовались: "Ах, -
воскликнула волчица, - это как тогда, с Ромулом и Ремом! Слава не
за горами". И волки принимаются нежно за куклой ухаживать; но та
почему-то не растет. Не помышляющие о славе волчата с ней играют.
Но если мы предпочтем, чтобы кукла росла, перед ней откроется
лесная карьера: из нее может получиться кукла-Тарзан или
кукла-Маугли...
б) Заготовим список подарков и список тех, кому они
предназначены. Соединим попарно, наугад подарок и имя. (Дыра в
мешке может быть залогом удачного случая, а не только
неразберихи.) Норковое манто, которое крупный делец хотел подарить
даме сердца, вывалилось в Сардинии и оказалось у ног пастуха,
стерегущего овец в холодную, зимнюю ночь. Очень кстати...
в) А теперь давайте мешок залатаем и вернемся к
предположению, что Бефан множество. Значит, много и мешков. А что,
если, разлетевшись кто куда, в суматохе Бефаны перепутали адреса:
реджо-эмилианская доставит свои игрушки в Домодоссолу,
масса-ломбардская - в Минервино-Мурдже. Обнаружив ошибку, Бефаны
всполошились, не находят себе места и вынуждены делать контрольный
облет, чтобы установить, какой ими нанесен ущерб. Оказывается,
никакого: дети везде одинаковые, все дети мира любят одни и те же
игрушки.
Впрочем, не исключается и менее поэтичная концовка: дети всего мира
привыкли к одинаковым игрушкам потому, что игрушки изготовляются одними и
теми же крупными промышленными предприятиями; дети выбирают одинаковые
игрушки потому, что выбор уже сделал кто-то за них.
Рваные башмаки. В качестве фантастического предмета рваные башмаки,
при анализе, как правило, игнорируемые, не менее продуктивны, чем метла и
подарки.
а) Бефана, в надежде разжиться парой новых башмаков,
обшаривает все дома, куда она доставляет подарки, и в конце концов
лишает единственной пары обуви бедную пенсионерку-учительницу.
б) Детишки, узнав, что у Бефаны рваные башмаки, пожалели ее и
написали об этом в газеты; по телевидению объявлен сбор средств.
Банда мошенников, выдавая себя за сборщиков пожертвований, ходит
по домам и собирает деньги; насобирав двести миллиардов лир,
мошенники отправляются кутить в Швейцарию и Сингапур.
в) Дети, пожалевшие Бефану, вечером 6 января рядом с чулком,
приготовленным для подарков, ставят пару новых башмаков. Бефана из
Виджевано узнала об этом раньше, чем другие Бефаны, сделала свой
облет прежде установленного времени, собрала двести тысяч пар
ботинок (у стольких детей оказалось доброе сердце), вернувшись в
свой город, открыла обувной магазин и разбогатела. После чего тоже
укатила в Швейцарию и Сингапур.
На исчерпывающий анализ образа Бефаны я не претендую. Я хотел лишь
показать, что фантастический анализ может заставить заработать воображение,
зацепившись за простейший предлог: иногда достаточно одного слова,
встречи-столкновения двух слов или двух элементов, одного сказочного,
другого реального; иначе говоря, достаточно элементарного
противопоставления, и фантазия зафонтанирует, начнут роиться фантастические
гипотезы, откроется возможность транспонирования в иные "ключи" и
тональности (например, в "космическую"). Одним словом, речь идет об
упражнении, где одновременно пускается в ход множество приемов развития
воображения. Что это поистине так, можно было бы без труда доказать хоть
сейчас, произведя "анализ анализа". Но не будет ли это излишним
педантизмом?
Из характерных особенностей данного персонажа, будь он уже знакомым
(как Бефана и Мальчик-с-Пальчик) или только что придуманным (как только что
пришедший мне на ум человек из стекла), можно логически вывести и его
приключения "Логически", с точки зрения фантастической логики или просто
логики? Не знаю, возможно, с учетом обеих.
Пусть, раз уж на то пошло, нашим героем будет стеклянный человек. Он
должен будет действовать, двигаться, заводить знакомства, подвергаться
всякого рода случайностям, быть причиной определенных событий в строгом
соответствии с материалом, из которого он, согласно нашему замыслу, сделан.
Анализ материала, в данном случае стекла, подскажет, с какой меркой мы
должны подходить к своему герою.
Стекло прозрачно. Стеклянный человек прозрачен. Можно читать его
мысли. Чтобы общаться, ему нет нужды разговаривать. Он не может говорить
неправду, это сразу бы увидели; один выход - надеть шляпу. Несчастливый это
день в краю стеклянных людей, когда входит в моду носить шляпу; ведь это
значит, что входит в моду скрывать свои мысли.
Стекло хрупкое. Раз так, то, значит, дом стеклянного человека должен
быть весь обит чем-нибудь мягким. Тротуары будут застелены матрацами.
Рукопожатия отменены(!). Тяжелые работы - тоже. Врачом в подлинном смысле
этого слова будет не медик, а стеклодув.
Стекло может быть цветным. Стекло можно мыть. И так далее. В моей
энциклопедии стеклу отведено целых четыре страницы, и почти в каждой строке
встречается слово, которое могло бы приобрести особое значение, задайся мы
целью сочинить рассказ о стеклянных людях. Вот оно, написано черным по
белому, рядом с прочими словами, составляющими описание химических и
физических свойств стекла, содержащими данные о его производстве, истории,
сбыте, - стоит себе и не догадывается, что для него уже приготовлено место
в сказке.
Персонаж деревянный должен опасаться огня: он может ненароком спалить
себе ноги; в воде он не тонет, ткнет кулаком - будто огрел палкой, попробуй
его повесь, он не умрет, рыбе его не съесть; все эти вещи и произошли с
Пиноккио именно потому, что он деревянный. Будь он железный, приключения
его были бы совсем иного свойства.
Человек изо льда, из мороженого или из сливочного масла может жить
только в холодильнике, иначе он растает, а посему его приключениям суждено
происходить где-то между морозилкой и отделением для овощей.
То, что будет происходить с человеком из папиросной бумаги, не
произойдет с человеком из мрамора, из соломы, из шоколада, из пластмассы,
из дыма, из миндального пирожного. В данном случае анализ товароведческий и
анализ фантастический почти целиком совпадают. Пусть мне не говорят, что
вместо сказок - из стекла лучше делать окна, а из шоколада - пасхальные
яйца: в такого рода историях простора для фантазии больше, чем в каких бы
то ни было. Я эти "качели" между реальностью и вымыслом считаю в высшей
степени поучительными, более того, даже обязательными: переиначивая
реальность, фундаментальнее ею овладеваешь.
Так же, как наши стеклянные или соломенные человечки, действуют и
персонажи комиксов, следующие логике какой-либо отличительной черты -
именно она обеспечивает персонажу комикса все новые и новые приключения или
одно и то же приключение, повторяющееся в разных вариантах до
бесконечности. Отличительная черта в данном случае не внешняя, а, как
правило, морально-этическая.
Учитывая характер Паперон деи Паперони - прижимистого и хвастливого
богача, а также характеры его приспешников и антагонистов, можно легко
напридумывать о нем хоть тысячу историй. Истинное изобретение этих
"постоянно действующих" персонажей происходит лишь один раз; все прочие в
лучшем случае - варианты, а в худшем - штамп, беспардонная эксплуатация
темы, продукт серийного производства.
Прочитав десяток, а то и сотню рассказов о Паперон деи Паперони
(независимо ни от чего это - увлекательное занятие), ребята вполне могут
придумывать такие же рассказы и сами.
Выполнив свой долг потребителей, они должны были бы получить
возможность действовать как созидатели. Жаль только, что мало кто об этом
печется.
Сочинить и изобразить на бумаге комикс - дело во всех отношениях куда
более полезное, чем написать сочинение на тему "день рождения мамы" или "в
лесу родилась елочка". Для этого требуется: придумать сюжет, сообразить,
как его подать и построить, как расположить картинки; надо сочинить
диалоги, дать внешнюю и психологическую характеристику персонажам и так
далее. Дети - народ смышленый, это занятие их очень увлекает, а тем
временем по родному языку в школе они получают плохие отметки.
Иногда главный атрибут персонажа может быть материализован в виде
предмета - например, у Попейе это банка со шпинатом.
Вот два близнеца, одного зовут Марко, другого Мирко, у
каждого в руке по молотку; отличить одного близнеца от другого
можно только по ручке молотка, у Марко молоток с белой ручкой, а у
Мирко - с черной. Их приключения можно предсказать заранее, о чем
бы ни зашла речь - о том ли, как они наткнулись на вора или как к
ним явились привидения, вампир или матерый волк. Уже из одного
того, что близнецы не расстаются со своими молотками, можно
сделать вывод: эти ребята не пропадут. Им от рождения неведомы
никакие страхи и опасения, они напористы, задиристы и ни одному
чудовищу спуску (любыми средствами, иногда и не совсем
безупречными) не дадут.
Прошу обратить внимание: я сказал "молотки", а не "резиновые дубинки".
Чтобы кто-нибудь не подумал, что речь может идти о каких-нибудь
неофашистиках...
Идейный заряд, содержащийся в этом варианте, - да будет мне позволено
сделать и такое отступление - не должен вводить в заблуждение. Он не был
запрограммирован, он возник сам. Дело было так: я собирался написать
что-нибудь о близнецах своего друга Артуро, которых зовут Марко и Америго.
Написав их имена на листе бумаги, я сам не заметил, как начал называть их
Марко и Мирко, - не правда ли, симметричнее и больше подходит близнецам,
чем Марко и Америго? Слово martello [мартэлло] (молоток), третье по счету,
видимо, было детищем слога "mar", первого слога имени Марко, отчасти
сглаживаемого, но одновременно и усиливаемого первым слогом имени Мирко -
"mir". Множественное число martelli [мартэлли] (молотки) возникло не
логически, а как рифма к gemelli [джемэлли] (близнецы), вслух не
произнесенная, но негласно присутствующая. Так получился образ: "джемэлли"
(близнецы), вооруженные "мартэлли" (молотками). А дальше уже все пошло само
собой.
Существуют также персонажи, характер которых "задан" самим их
наименованием: например, каков "Пират", "Разбойник", "Следопыт", "Индеец",
"Ковбой", объяснять не надо...
Задайся мы целью ввести какого-нибудь нового ковбоя, необходимо было
бы тщательно продумать, какими будут его отличительная черта или атрибут -
характерный предмет, с которым он не расстается.
Просто храбрый ковбой банален. Ковбой-враль тоже уже стертый образ.
Ковбой, играющий на гитаре или на банджо, традиционен. Не поискать ли
какой-нибудь другой музыкальный инструмент... А что, если изобразить ковбоя
играющим на рояле? Но, наверное, надо, чтобы он свой инструмент всегда
таскал за собой, пусть у него будет конь-носильщик.
Как бы ковбоя ни звали, Джек-Рояль или Билли-Пианино, при нем
всегда два коня: на одном ездит он сам, на другом - его
музыкальный инструмент. Наездившись по горам Тольфы, ковбой
устраивает привал, устанавливает свой рояль и играет себе
колыбельную Брамса или вариации Бетховена на вальс Диабелли. На
звуки вальса сбегутся волки и кабаны - послушать, как ковбой
играет на рояле. Коровы, известные любительницы музыки, начнут
давать больше молока. Во время неизбежных стычек с бандитами и
шерифами Джек-Рояль не пользуется пистолетом, он своих врагов
обращает в бегство фугами Баха, атональными диссонансами,
отрывками из "Микрокосмоса" Белы Бартока... И так далее.
"Мыслительная деятельность, - пишет Л.Выготский в своей работе
"Мышление и речь"*, - начинается со словесного или "двигательного" диалога
между ребенком и его родителями. Самостоятельное мышление начинается тогда,
когда ребенку впервые удается начать "поглощать" эти беседы, переваривать
их внутри себя".
______________
* См. Л.С.Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956.
Почему, приступая к кратким наблюдениям по поводу "домашней
фантастики", которая делает свои первые шаги, отталкиваясь от материнской
речи, я из множества высказываний на данную тему процитировал именно это? А
вот почему: мне представляется, что Выготский сказал просто и ясно то, что
другие говорят и пишут, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы их не
понимали.
Диалог, который имеет в виду советский психолог, это прежде всего
монолог, произносимый матерью или отцом; он состоит из ласковых
причмокиваний, поощрительных возгласов и улыбок, из тех мелочей, что от
раза к разу приучают ребенка узнавать родителей, подавать им своеобразные
знаки: дрыганьем ножек - полное понимание, мелодичным гуканьем - обещание
скоро заговорить.
Родители, особенно матери, разговаривают с ребенком без устали с
первых же недель его жизни, как бы стараясь обволакивать свое дитя теплым
облаком нежных слов. Ведут они себя так непроизвольно, хотя можно подумать:
начитались Марии Монтессори, которая пишет о "впитывающих способностях"
младенца - да, да, ребенок именно "впитывает" все, что говорится вокруг
него, поглощает слова и все прочие сигналы, поступающие извне.
- Он не понимает, но радуется же, значит, что-то в его головенке
происходит! - возражала слишком рационалистически мыслящему педиатру
молодая мать, имевшая обыкновение вести со своим ребенком младенческого
возраста совершенно взрослые разговоры. - Что бы вы ни говорили, но он меня
слушает!
- Он тебя не слушает, он просто смотрит на тебя и радуется, что ты
рядом, радуется тому, что ты возишься с ним...
- Нет, он хоть чуть-чуть, да понимает, что-то в его головенке
происходит, - твердила свое мать.
Установить связь между голосом и обликом - это ведь тоже труд, плод
некой элементарной умственной работы. Мать, разговаривая с ребенком,
который пока еще не в состоянии ее понимать, все равно делает полезное
дело, - не только потому, что, находясь возле него, обеспечивает ему
ощущение безопасности, тепла, но и потому, что дает пищу его "потребности в
стимулах".
Зачастую изобретательная, поэтичная материнская речь превращает
обычный ритуал купания, переодевания, кормежки в игру вдвоем: каждое свое
движение мать сопровождает какой-нибудь выдумкой, присказкой:
- Я уверена, что, когда я надеваю ему башмачки на ручки, а не на
ножки, ему смешно.
Шестимесячный малыш очень веселился, когда мать, вместо того чтобы
поднести ложку к его рту, делала вид, будто хочет накормить собственное
ухо. Он радостно елозил, требовал повторить шутку.
Иные из этих забав стали традиционными. Например, исстари повелось,
кормя ребенка, уговаривать его съесть еще одну ложку "за тетю", "за
бабушку" и так далее. Обычай, видимо, не очень разумный - я на сей счет уже
высказался, и, по-моему, довольно убедительно, в следующем стишке:
Это - за маму,
Это - за папу,
Это - за бабушку, благо
Она живет в Сантьяго,
А это за тетю во Франции... И вот
У малыша разболелся живот.
Но ребенок, по крайней мере до определенного возраста, охотно
откликается на эту игру, она будит его внимание, завтрак населяется
образами, превращаясь в нечто вроде "завтрака короля". Игра придает
обычному приему пищи, путем извлечения его из цепи рутинных повседневных
дел, некий символический смысл. Еда становится "эстетическим" фактором,
"игрой в еду", "спектаклем". Одевание и раздевание тоже интереснее, если
они превращаются в "игру-одевание" и "игру-раздевание". Тут очень кстати
было бы спросить у Франко Пассаторе, не распространяется ли его "Театр -
Игра - Жизнь" и на эти простые события, но, к сожалению, у меня нет номера
его телефона...
Матери - те, что потерпеливее, - имеют возможность каждый день
констатировать действенность принципа "давай поиграем в...". Одна из них
мне рассказывала, что ее сын очень рано научился самостоятельно застегивать
пуговицы, потому что в течение некоторого времени она, одевая его,
повторяла историю про Пуговку, которая все искала свой Домик и никак не
могла его найти; когда же наконец попала в Дверь, то была
довольна-предовольна. Мамаша наверняка говорила при этом не "дверь", а
"дверочка", злоупотребляя, как водится, уменьшительными суффиксами, что
вообще-то не рекомендуется. Но сам факт отраден и знаменателен, он лишний
раз подчеркивает, какую важную роль в процессе воспитания играет
воображение.
Правда, было бы ошибкой считать, что история Пуговки сохранит свою
прелесть в письменном и печатном виде; нет, это одна из тех историй,
которые - возьмем на вооружение термин, придуманный Наталией Гинзбург, -
входят в бесценное сокровище "семейного лексикона"*. Зачем ребенку такая
сказка в книжке, если он давным-давно научился сам застегивать пуговицы,
делает это бездумно, а от печатного слова ждет более сильных ощущений! Кто
хочет сочинять истории для самых маленьких, еще не доросших до
"Мальчика-с-Пальчик", по-моему, должен заняться тщательнейшим анализом
"материнской речи".
______________
* Наталия Гинзбург (род. в Палермо в 1910 г.) - итальянская
писательница, прозаик и драматург. Одна из наиболее известных ее книг так и
называется "Семейный лексикон". - Прим. перев.
Мать притворившаяся, будто она хочет сунуть ложку в ухо, применила,
сама того не ведая, один из главных принципов художественного творчества:
она "остранила" ложку, лишила ее обыденности, чтобы придать ей новое
значение. То же самое делает ребенок, когда садится на стул и говорит, что
едет на поезде, или берет (за неимением другого судоходного транспортного
средства) пластмассовый автомобильчик и пускает его плавать в ванной, или
заставляет тряпичного мишку изображать самолет. Именно так превращал
Андерсен в героев приключений иголку или наперсток.
Рассказы для самых маленьких можно сочинять, оживляя во время
кормления предметы, находящиеся на столе или на полочке креслица. Если я
приведу сейчас несколько таких рассказов, то вовсе не для того, чтобы учить
мам быть мамами - боже меня упаси, - а лишь исходя из неукоснительного
правила: если ты что-нибудь утверждаешь, докажи примерами.
Вот вкратце несколько вариантов:
Ложка. Нарочито ошибочное движение матери влечет за собой другие.
Ложка заблудилась. Лезет в глаз. Натыкается на нос. И дарит нам бином
"ложка - нос", которым просто жаль не воспользоваться.
Жил-был однажды один синьор, нос у него был как ложка. Суп он
есть не мог, потому что ложкой-носом не доставал до рта...
А теперь давайте видоизменим наш "бином", подставив на место второго
его элемента другое слово. Так может получиться нос-кран, нос - курительная
трубка, нос-электролампочка...
У одного синьора нос был в виде водопроводного крана. Очень
удобно: хочешь высморкаться, открой, потом закрой... Однажды кран
потек... (В этой истории ребенок со смехом обнаружит кое-что из
своего опыта: не так-то легко справиться с собственным носом.)
У одного синьора нос был как курительная трубка: синьор был
заядлым курильщиком... Был еще нос-электролампочка. Он зажигался и
гас. Освещал стол. От каждого чиха лампочка лопалась, и
приходилось ее заменять...
Ложка, подсказав нам все эти истории, не лишенные, видимо, известного
психоаналитического смысла, а стало быть, близко касающиеся ребенка (ближе,
чем кажется на первый взгляд), может стать и самостоятельным персонажем.
Она ходит, бегает, падает. Крутит любовь с ножиком. Ее соперница - острая
вилка. В этой новой ситуации сказка раздваивается: с одной стороны, следуют
или провоцируются реальные движения ложки как предмета; с другой -
возникает персонаж "госпожа Ложка", где от предмета осталось одно название.
Госпожа Ложка была высокая, худая; голова у нее была такая
тяжелая, что на ногах Ложка не держалась, ей удобнее было ходить
на голове. Поэтому весь мир представлялся ей в опрокинутом виде;
стало быть, и рассуждала она обо всем шиворот-навыворот...
"Оживление" приводит к персонификации, как в сказках Андерсена.
Блюдце. Дайте только ребенку волю, и он превратит вам его во что
угодно. В автомобиль, в самолет. Зачем ему это запрещать? Что за беда, если
блюдце иной раз и разобьется? Лучше давайте активизируем игру - ведь мы-то
с вами видим дальше...
Блюдце летает. Летает в гости к бабушке, к тете, на завод к
папе... Что оно должно им сказать? Что они ему ответят? Мы,
взрослые, встаем, помогаем (рукой) "полету" блюдца по комнате: вот
оно направляется к окну, через дверь - в другую комнату,
возвращается с конфетой или с каким-нибудь другим немудреным
сюрпризиком...
Блюдце - самолет, а чайная ложка - летчик. Вот оно облетает
лампу, как планета - солнце. "Совершает кругосветное путешествие",
- подскажете вы малышу.
Блюдце - черепаха... Или улитка. Чашка - это улиткина
раковина. (Чашку оставим в распоряжение читателя, пусть
поупражняется с ней сам.)
Сахар. Напомнив свои "исходные данные" ("белый", "сладкий", "как
песок"), сахар перед нашим воображением открывает три пути: один
определяется "цветом", второй "вкусом", третий "формой". Когда я писал
слово "сладкий", я подумал: а что бы случилось, если бы сахара вдруг вовсе
не стало на свете?
Все, что было сладким, ни с того ни с сего стало горьким.
Бабушка пила кофе: он оказался до того горьким, что она подумала,
уж не положила ли по ошибке вместо сахара перцу. Горький мир. По
вине злого волшебника! Горький волшебник... (Дарю этого героя
первому, кто поднимет руку.)
Исчезновение сахара дает мне возможность вставить сюда, не беря в
скобки, дабы он приобрел должное значение, разговор об одной операции,
которую я назову "фантастическим вычитанием". Она заключается в том, чтобы
постепенно изымать все, что существует на свете. Исчезает солнце, оно
больше не восходит: в мире воцаряется тьма... Исчезают деньги:
столпотворение на бирже... Исчезает бумага маслины, так надежно
упакованные, рассыпались по земле... Изымая один предмет за другим, мы
оказываемся в пустоте, в мире, где ничего нет...
Жил-был однажды человечек из ничего, шел он по дороге из
ничего, которая вела в никуда. Повстречал кота из ничего с усами
из ничего, с хвостом из ничего и с когтями из ничего...
Я уже однажды эту историю излагал. Полезна ли она? Думаю, что да.
"Игрой в ничего" дети занимаются сами, зажмурившись. Она учит видеть вещи
"во плоти", учит отличать видимость от реального факта существования
предмета. Стол с того самого момента, как, посмотрев на него, я говорю:
"Стола больше нет", приобретает особое значение. Смотришь на него другими
глазами, будто видишь впервые, - не для того, чтобы разглядеть, как он
сделан, ты это уже знаешь, а просто для того, чтобы удостовериться, что он
"есть", что он "существует".
Я убежден, что ребенок улавливает довольно рано эту взаимосвязь между
бытием и небытием. Иной раз вы можете застать его за таким занятием: он то
зажмурит глаза (предметы исчезают), то откроет (предметы возникают вновь),
и так - терпеливо, много раз подряд. Философ, задающийся вопросом о том,
что такое Бытие и Ничто (с большой буквы, конечно, как и положено столь
почтенным и глубоким понятиям), в сущности, лишь возобновляет, только на
более высоком уровне, ту самую детскую игру.
Что такое для годовалого ребенка стол, независимо от того, как им
пользуются взрослые? Это крыша. Можно залезть под него и чувствовать себя
как дома, вернее, как в доме, который тебе по плечу, не такой большой и
устрашающий, как дома взрослых людей. Стул интересен тем, что его можно
толкать в разные стороны, сколько хватит сил, опрокидывать, таскать, лазить
через него. Если он со зла ударит вдруг по голове, можно его и стукнуть:
"Фу, какой ты, стул, нехороший!"
Стол и стул для нас - вещи обыденные, почти незамечаемые, вещи,
которыми мы пользуемся машинально, в течение долгого времени остаются для
ребенка загадочными и многогранными объектами повышенного интереса, в
котором переплетаются, служа друг другу подспорьем, знание и выдумка, опыт
и символика.
Познавая во время игры внешнюю сторону вещей, ребенок строит
предположения относительно их сути. Положительные сведения, откладывающиеся
в его сознании, все время подвергаются фантастической обработке. Так, он