Джеллис Роберта. Гобелены грез

   И вновь Хью начал раздумывать, есть ли какой-либо смысл в капитуляции, но поймал вдруг себя на мысли: им ведь и не предлагали капитулировать, с ними вообще не вели никаких переговоров. Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться, но мысли расплывались, а голова тяжело опускалась на грудь… Внезапно он почувствовал прикосновение к плечу чьей-то руки и, встрепенувшись, увидел склонившегося над ним Одарда — тот, почтительно кланяясь, совал ему в руки хлеб с сыром и кувшин эля. Хью ошеломленно посмотрел на латника, затем на пищу, и только тогда понял, что его сморил все-таки сон. Рыцарь сокрушенно выругался, вскочил на ноги, выглянул через амбразуру и оторопел еще больше: горцы были таковы, и следа от них не осталось!
   — Вот об этом я и хотел вам сообщить, милорд, — сказал Одард. — И никто из нас понятия не имеет, когда именно это случилось. Костры горели до самого утра — они их, наверное, расшуровали их напоследок, а сами потихоньку дали деру.
   Хью покачал головой, сомневаясь, но ничего не ответил. Подойдя к краю помоста, он подвернул тунику, вытащил из штанов доброго своего приятеля и, задумчиво вздохнув, пустил струю, облегчая переполненный мочевой пузырь. Рассеянно наблюдая за мощным потоком, разбивавшимся внизу в мелкие искрящиеся брызги, Хью напряженно обдумывал следующий свой шаг. Забрать Одрис и Эрика и ходу из Хьюга? Лучшего и не придумаешь, но куда? До Ратссона слишком далеко, и, как ни малы шансы на то, что он подвергнется нападению, такая опасность существует. Ратссон более беззащитен, чем Хьюг, и он не может рисковать головой жены и сына, сколь бы малым этот риск не казался. Джернейв — вот куда надо везти Одрис и Эрика, думал Хью, до него ближе, чем до Ратссона, лиг пять, не больше, и лучше укрепленного замка, чем он, нет в округе. Внутри старого доброго Железного Кулака Одрис и Эрик будут в безопасности — во всяком случае в большей, чем в любом другом месте.
   Легко сказать: жена и ребенок будут в безопасности в Джернейве, думал далее Хью, оправляя тунику и доспехи. Только, как быть с другими проблемами? Ну, скажем, примет ли их сэр Оливер? Хью поднял хлеб и сыр, поставил на край стены кувшин с элем и глянул в сторону леса. Нет, этим не стоит забивать голову, Джернейв принадлежит Одрис, этого никто не оспаривает. Сэру Оливеру может нравиться это или не нравиться, но ему придется принять законную владелицу замка, а он, Хью, не ступит и на порог Джернейва. Что бы там ни говорила Одрис, он прекрасно помнил, что было изображено на том гобелене: единорог, разрушающий башню. Кроме того, его место сейчас рядом с сэром Вальтером. Рука Хью машинально прошлась по ножнам и погладила рукоять меча. Когда Одрис и Эрик обретут в Джернейве безопасное убежище, он получит возможность исполнить свой долг.
   Главная проблема в ином: как попасть в Джернейв?
   Может ли он позволить себе пойти на такой риск: покинуть Хьюг? А что, если горцы не ушли, а затаились, задумав какую-нибудь пакость? И каково им придется по дороге, если они все же решатся выехать? И кто знает, может, по округе бродят горцы целыми ордами, еще почище той, что осаждала Хьюг ночью? Как лучше: забрать из Хьюга всех мало-мальски крепких мужчин и сколотить возможно более мощный эскорт для жены и сына или лучше обойтись немногими опытными латниками и попытаться незаметно проскользнуть лесом? И как быть, если они, добравшись до Джернейва, обнаружат, что и он осажден?
   Ответа на один из этих вопросов, впрочем, не пришлось ждать долго — Хью получил его в тот самый момент, когда подносил ко рту сыр, но ответ этот породил в нем лавину новых сомнений. Хью краем глаза заметил какое-то мельтешение среди деревьев и, приглядевшись, рассмотрел человека, который улепетывал в глубь леса. Кто это был: один из шотландских часовых, который неосторожно выглянул, выдав тем самым засаду, или это было сделано преднамеренно, чтобы они тут, в замке, не высовывали носа за ворота, опасаясь ловушки, в то время как горцы смеются на ними уже за много лиг отсюда?
   Позже, когда он, поджариваясь в тяжелых доспехах на жарком полуденном солнышке, обходил стену, отчасти для того чтобы не уснуть, отчасти потому что хотел подбодрить дружинников, вдали, но не более, чем в полумиле от замка, вознеслась к небу густая завеса плотного дыма. За спиной Хью кто-то страдальчески охнул, но рыцарь не стал оборачиваться, чтобы выяснить в чем дело. Все и так было ясно: горели дом и хозяйственные постройки кого-то из местных латников.
   В некотором удалении от первого в небо ударил еще больший по размерам столб дыма. А вот это, похоже, деревенька, подумал горько Хью. Он уже не сомневался, что шотландцам надоело торчать под замком, и они отправились грабить околицу, но не мог ничего предпринять. У него было слишком мало людей, чтобы совершить вылазку и проучить грабителей, и он все еще не решался покинуть замок и увезти Одрис и Эрика, поскольку понятия не имел, какими силами располагают шотландцы и сколько их шаек бродит поблизости, сея смерть и разрушения.
   Снаружи, за стенами, было пусто и тихо, вытоптанные поля вокруг замка мерцали желто-зелеными лоскутками под лучами ласкового солнца. Хью спал чуть ли не до вечера, пытаясь восстановить силы на случай ночной атаки. Он просыпался время от времени, весь залитый потом, пил теплый эль и засыпал снова, но под вечер насторожился, когда сорвался и задул в полную силу северный ветер, разметавший мелкие струйки дыма, лениво поднимавшиеся над тем, что было прежде людским жилищем, смешав их с клубившимися на небе грозовыми облаками.
   Однако еще до того, как разразилась гроза, из лесу выскользнул и был впущен в ворота один из посланных на разведку охотников. Он пришел из Белей — замок оказался разграбленным и сожженным дотла. Лазутчик не знал, что случилось с его защитниками, поскольку не сумел подобраться ближе. Шотландцы — не такое отребье, как те дикари, которые бесновались под стенами Хьюга и разграбили Белей, а регулярные войска — двигались по дороге, что вела из долины Рид, направляясь, вне всяких сомнений, в Ньюкасл. Но поблизости от Хьюга шотландцев уже не было. Разведчик обошел замок стороной, прочесывая лес и поля на глубину примерно в милю. От домов и построек, которые прежде там стояли, остались одни пепелища, все поля оказались вытоптанными чуть ли не до голой земли, но горцев там уже не было.
   Последние слова лазутчика Хью едва расслышал, их заглушили раскаты грома, и тут же ливнем хлынул дождь. Хью поспешно спустился со стены, следом за ним кубарем скатилось большинство дружинников — поскольку из донесения разведчика следовало, что непосредственной угрозы Хьюгу нет, он разрешил им спрятаться от дождя в укрытие, выставив часовых. Молодой рыцарь, рассеянно поглядывая из-за двери караулки на струившиеся потоки, образовавшие уже глубокие лужи на утоптанном дворе, думал, что, как бессердечно и жестоко это ни выглядит, придется отправлять охотника снова по тому же маршруту. Бедняга не спал уже два дня и ночь и буквально валился с ног от усталости, но Хью полагал необходимым узнать, движется ли вторая шотландская армия по римской дороге по направлению к Корбриджу. И вдруг Хью понял, что в этом нет никакого смысла. Усталый и измученный разведчик как бы ни старался, не успеет добраться до цели и вернуться назад за то время, которое он мог отпустить ему для выполнения задания. Пошарив в кошельке, Хью вытащил из кармана мелкую серебряную монету.
   — Возьми вот это и отправляйся отдыхать, — сказал он охотнику.
   Испуганный взгляд и сбивчивые слова благодарности потрясенного до глубины души лазутчика не лучшим образом свидетельствовали об отношении сэра Лайонела к своим людям — щедростью во всяком случае он явно не отличался. Хью, нахмурившись, подумал о том, что он, быть может, развращает слуг таким добрым к ним отношением.
   Но он тут же выбросил это из головы, понимая, что подобные мысли — не более чем увертка, поскольку он никак не мог решиться додумать главное: как, когда и каким образом распрощаться с Хьюгом. Гром рокотал уже в некотором удалении, черные тучи с блиставшими из них время от времени языками молний отодвинулись к горизонту, но дождь, хотя его и нельзя было больше назвать ливнем, еще сыпал тяжелыми и частыми каплями, а небо оставалось беспросветным, затянутым мутной пеленой. Хью прикусил губу. Если дождь будет моросить и дальше, стоит, быть может, выехать, как только стемнеет. Войска редко передвигаются ночью, а их биваки можно будет легко заметить издали, если дорога выведет к ним. Даже разведывательные патрули весьма неохотно рыскают по ночам, тем более под проливным дождем. Хью встал и подозвал Одарда и Луи.
   Одард едва удержался от слез, когда услышал, что Хью собирается покинуть замок, и рыцарю пришлось затратить немало времени, чтобы убедить старика, что нападение на Хьюг мало вероятно.
   — Шотландцы стремятся захватить большие крепости: Ньюкасл, Прудхоу, Джернейв, — терпеливо растолковывал он, — только тогда, когда они покончат с ними, настанет черед замков поменьше, вроде Хьюга. Они двигаются на юг и уже не повернут назад — на юге добыча богаче, а здесь они уже разорили и разграбили все, что могли.
   — Но нас осталось только двенадцать, — возразил Одард, и голос его предательски дрогнул. — Какой прок от дюжины? Мы ничего тут не сумеем защитить.
   — Я оставлю здесь Луи с моими людьми, возьму только пятерых латников. Наверняка к замку подтянутся беженцы, которые прячутся сейчас в глуши, пережидая набег, и найдут, вернувшись домой, остывшие пепелища на месте своих жилищ. Обучи их ратному делу и вымуштруй, как сумеешь, он повернулся к Луи. — Удерживай замок, если сможешь, но если в ворота постучится регулярная армия, прими любые условия, лишь бы сохранить людей. И еще, береги доспехи и лошадей. Если придется оставить замок, возвращайся в Ратссон и прихвати с собой тех из слуг и йоменов, кто пожелает туда поехать. Я не знаю, чей это теперь замок, но…
   — Милорд! — воскликнул Одард. — Хьюг ваш, вы…
   — Что ж, даже если это так, — оборвал его рыцарь, подавляя всколыхнувшееся в нем волной любопытство, — погибать за него нет никакого смысла. Хьюг — не Белей, его огнем по ветру не пустишь, как ни старайся, и я не думаю, что шотландцы дадут себе труд снести эти стены до самого основания. Король Стефан в конце концов выставит шотландцев из Англии, как не раз уже делал до этого, и поместья вернутся в руки их законных хозяев.
   Говоря о замке и его судьбе, Хью не спускал глаз с лица Одарда. Он меньше всего на свете хотел бы оскорбить старика приказом о сдаче Хьюга или обидеть, подчинив своему капитану. Однако Одард принял его спокойно, вздохнув с явным облегчением. Луи тоже не высказывал недовольства, что по мнению Хью, имело свой резон: латник понимал, что не будет обойден наградой, если справится с возложенным на него поручением, получит даже, быть может, постоянную должность — пусть не в Хьюге, а в том же, скажем, Тревике, и там хватит места, чтобы развернуться новоявленному «наместнику». Мысли Хью устремились в этом приятном для него направлении, но снова себя одернул. Он только что разделался с весьма неприятными обязанностями, но это представлялось ему еще более мрачным и безрадостным: сообщить Одрис, что им придется, набравшись храбрости, бежать из Хьюга и скитаться где-то под дождем, ежеминутно рискуя нарваться на кровожадных шотландцев, и это еще цветочки, ведь придется сказать ей и о том, что он собирается на войну, а для нее не видит иного выхода, как искать убежища там, где ее встретят, быть может, вовсе не с распростертыми объятиями.
   Уже совсем почти стемнело, но дождь моросил по-прежнему: ровно и беспросветно. Времени терять даром не стоило. Хью убедился, что капитаны поняли то, что им предстоит сделать, обсудил с ними еще некоторые детали и вновь повторил сказанное ранее: уж если раскрывать ворота, то только перед норманнскими или французскими баронами, но не перед гэллоуэйскими или пиктскими вождями.
   Попрощавшись с капитанами, Хью перешагнул порог караулки и направился к главной башне, повторяя в уме то, что собирался сказать Одрис. Его терзали серьезные сомнения: он не видел жены с тех пор, как она догнала его, чтобы предупредить о том, что Хьюг практически беззащитен, и подсказать уловку со слугами. Что, если он найдет ее полумертвой от страха? Хватит ли у него духу настоять, чтобы она поехала с ним туда, где будет, возможно, еще страшнее?
   Хью увидел жену издали, еще до того, как она его заметила. Картина, открывшаяся его глазам, была настолько идиллической, что казалась нелепой: Одрис, сидевшая на высоком помосте в большом резном кресле, качала ногой крохотную колыбельку с Эриком, мягко и ласково напевая, — ни дать, ни взять маленькая девочка, играющая в дочки-матери.
   Буря эмоций, захлестнувшая Хью, заставила его остановиться: в нем бушевала внезапно нахлынувшая, лютая ненависть к шотландцам, нарушившим мирную и спокойную жизнь этого прекраснейшего из творений Божьих; огнем жгла болезненно острая любовь к этой прелестнейшей в мире женщине, матери его ребенка — именно острая, потому что Хью чувствовал, как покалывало сердце; мучило непреодолимое страстное желание защитить ее, прикрыть собственным телом от всех напастей. Что-то подсказало ей обернуться. Она увидела мужа, вскочила на ноги и бросилась к нему, громко восклицая:
   — Ты жив! Ты жив!
   Он нежно обнял ее, задыхаясь от напора чувств, переполнявших его душу и сердце, но, когда она подняла к нему лицо, залитое слезами, ничего не сказал, лишь прижал ее крепче к груди и поцеловал, прочитав в любимых глазах страстную мольбу сделать именно это. В тот момент, когда он разжал объятия и оторвался от ее губ, она уже улыбалась, и глаза ее сияли ровным лучистым светом. Хью помолчал, набираясь решимость сказать то, что вновь нарушит покой и наполнит страхом эти, такие дорогие ему глаза.
   — Любовь моя, хоть горцев и нет больше под стенами, оставаться здесь дольше нельзя. У нас слишком мало людей, чтобы удерживать Хьюг. Я вынужден буду отвезти тебя в Джернейв.
   Одрис нахмурилась и помрачнела, но ни в голосе ее, ни во взгляде не было страха, когда она ответила:
   — Хорошо. Ты прав. В Джернейве мы будем в большей безопасности, чем где бы то ни было. Но послушай, Хью, а что, если и Джернейв осажден шотландцами? И разве по округе не бродят шайки головорезов?
   Хью вздохнул.
   — Ты настолько умна и проницательна, дорогая, что скрыть от тебя что-либо абсолютно невозможно. Я не хотел говорить тебе об этом, чтобы не нагонять страха прежде времени, но теперь у меня отпала нужда придумывать безобидные причины, чтобы объяснить, почему мы трогаемся в путь ночью и благодарим Господа Бога нашего за проливной дождь.
   — Я не боюсь, — покачала головой Одрис. — Как бы беспечно ты ни относился к собственной безопасности, нашими головами — моей и Эрика — рисковать не станешь. Я знаю, оказавшись на перепутье, ты изберешь наиболее надежную тропку — лезть на рожон не станешь.
   — Так-то оно так, — согласился Хью, — только вот выбирать нынче приходится между огнем да полымем. — Он поделился с ней своими соображениями, рассказал о заключенном с капитанами соглашении и, помолчав, добавил: — Если Джернейв осажден…
   — Давай не будем сейчас думать об этом, дорогой, — перебила его Одрис. — Под Джернейвом есть немало пещер и укромных местечек, где мы сможем отсидеться, пока ты примешь решение, что делать дальше. Если мы должны выезжать немедленно, я должна предупредить леди Мод.
   — Это еще кто такая?
   Но Хью уже догадался, о ком идет речь, еще до того, как услышал ответ:
   — Жена сэра Лайонела. Та леди, с которой ты тут встретился, — Она запнулась, увидев, как помрачнело лицо мужа. — Ты не можешь ее здесь оставить.
   — Не могу, — неохотно согласился тот. — Но скажи ей, чтобы не копалась — время дорого.
   — Если надо, я готова бросить здесь все наши вещи, уедем налегке. — предложила Одрис.
   Хью покачал головой.
   — Нет, бери все, что сочтешь нужным. Лошадей у нас больше, чем достаточно, не оставлять же боевых скакунов сэра Лайонела шотландцам. На них поедут латники, а их коней и ту пару кобылиц, что стоит в конюшне, используем в качестве вьючных. — Он вновь крепко прижал ее к себе рукой, которой обнимал за плечи, и нежно поцеловал. — Когда будете готовы, пошли служанку в конюшню, конюх подведет лошадей.
   Как ни торопилась Одрис со сборами, они затянулись надолго. Причиной проволочки послужили обстоятельства, связанные некоторым образом с леди Мод. Не то, чтобы она билась в истерике или каким-то образом выражала нежелание расстаться с насиженным местом: известие о том, что ей придется уехать из замка, леди Мод выслушала очень спокойно, с достоинством, присущим истинной аристократке. Жизнь в Хьюге, стоявшем в отличие от Ратссона на перепутье многих дорог, кое-чему, судя по всему, ее научила, и судьба, вероятно, не раз заставляла ее искать спасения за пределами поместья или во всяком случае быть всегда готовой к этому. Она лишь спросила у Одрис, не будет ли ее супруг — леди Мод тщательно избегала называть Хью по имени — возражать, если она прихватит с собою кое-какие драгоценности и деньги, а также то немногое столовое серебро, которое осталось в замке. Одрис до сих пор еще ни разу не приходилось спасаться от врагов бегством, но она, нимало не раздумывая, немедленно согласилась. Чьим бы ни было добро, о котором шла речь, — Хью или кого-то иного, было бы глупо им разбрасываться, а леди Мод, судя по всему, знала, что делала. Пока леди извлекала из сундуков и укладывала в переметные сумы деньги и ценные вещи, молодая женщина не тратила время понапрасну — мастерила из кожаных туесов и промасленного шелка влагонепроницаемые покровы для Эрика.
   По правде говоря, только тогда, когда сборы завершились, и все уже стояли снаружи под навесом у лестницы, наблюдая за тем, как конюхи навьючивали последних лошадей, леди Мод преподнесла-таки сюрприз. Латники подвели лошадей, один из них помог сесть в седло Фрите, Хью подсадил Одрис и повернулся к леди.
   — Я не умею ездить в седле, — пролепетала она, отшатнувшись. — Зачем вам такая обуза? Предоставьте меня моей судьбе.
   У Хью отвисла от изумления челюсть, затем он, спохватившись, захлопнул рот и скрипнул зубами. Крутанувшись на пятках, молодой рыцарь сердито посмотрел на Одрис, склонившую к нему покрытую капюшоном голову. Он не мог видеть ее лица, но догадываясь о его выражении, которое увидел бы, будь посветлее, горестно вздохнул.
   — В конюшне должны быть седельные подушки, — рявкнул он, срывая зло, конюху, возившемуся с ближайшей к нему вьючной лошадью. — Тащи их сюда. Эдгар, — кивнул он одному из латников, — поручаю тебе леди. Ее лошадь используешь в качестве перекладной, когда остановимся. И вообще, меняй лошадей почаще — пусть они подольше останутся свежими.
   Хью уже ругал себя за вспышку недовольства. Многие из женщин не умели ездить верхом и пользовались седельными подушками, пристраиваясь за спиной супруга или брата. Тем не менее эта мелкая заминка его изрядно разозлила — он и сам толком не понимал, почему: ведь привык к тому, что любой из отъездов не обходился без стенаний и причитаний, обязательно случалось кому-то что-то забыть, а иногда даже приходилось возвращаться за этим чем-то. По сравнению с этим беспомощность горемычной леди была наименьшим из возможных зол. Но было нечто в этой женщине — возможно, страх перед ним, если это был страх, — чем он сыт был уже по горло. Все, что связано было с ней, приносило до сих пор одни неприятности, и вряд ли в дальнейшем стоило ожидать от нее чего-то иного.
   Тем не менее поначалу, если не считать медлительности, неизбежной из-за дождя и кромешной тьмы, все шло не так уж плохо. Они тащились на юг по краю ухабистой дороги, направляясь к одной из ферм. Впереди, в изрядном удалении от основной «кавалькады», ехал один из латников, в чью обязанность входила разведка пути: в случае опасности он должен был вернуться или предупредить их громким криком, если не будет иного выхода.
   Проводник ждал их на краю чего-то, что было, вероятно, прежде возделанным полем, а теперь казалось грязным болотом с тщательно вытоптанной растительностью, чтобы сообщить, что впереди все спокойно, и они могут сворачивать к реке. Одрис невольно поежилась, проезжая мимо, — в насыщенном влагой воздухе висел устойчивый запах гари. Она никогда не видела пепелищ. Разбойничавшие под Джернейвом шайки не раз пускали с дымом по ветру немудреные постройки окрестных крестьян, но Одрис никогда не уподоблялась тем зевакам, которые находят болезненное удовольствие в созерцании горя и страданий других людей. Если она видела возможность помочь несчастным жертвам хоть чем-либо конкретным, немедленно эту возможность использовала, но — не более. На самом деле Одрис боялась смотреть на такое еще и по той причине, что подсознательно опасалась, что зло отразится в ее гобеленах.
   Выехав к реке, они свернули на восток, воспользовавшись другой, не менее ухабистой дорогой, которая вывела их к следующей, разрушенной ферме. Они обогнули ее по широкой дуге, держась подальше от того, что казалось издали руинами жилищ и хозяйственных построек. Одрис сгорала от стыда, поскольку думала, что Хью, заметив ее терзания, откликнулся на них таким же образом. Но она ошибалась, речь шла об ином: Хью боялся, что какая-либо из лошадей наступит случайно на горячий уголек и заржет от боли и неожиданности, разнося по всей округе весть об их появлении. В самих же руинах и пепелищах он не видел ничего особенного или ужасного — самому приходилось жечь фермы и селения, когда воевал под началом сэра Вальтера. Более того, он ощущал нечто вроде мрачного удовлетворения, когда время от времени поглядывал в их сторону. В висевшем в воздухе запахе гари не было характерного сладковатого привкуса, стало быть, посланные им гонцы успели предупредить крестьян, и те не только сумели спрятаться сами, но и угнали скот.
   Дорога, какой бы она ни была, закончилась у второй фермы, и беглецы углубились в лес, пользуясь поначалу тропинкой, натоптанной, как предположила Одрис, детьми, собиравшими в лесу изо дня в день хворост, или, возможно, свиньями. Судя по характерным звукам, река постепенно суживалась по мере того, как они продвигались дальше, то забираясь вглубь леса, то подъезжая ближе, когда берег становился более пологим. Тропинка сошла на нет, оставив их в чаще, куда, казалось, никогда не ступала нога человека. Вокруг царили тишина и безмолвие, поскольку дождь почти прекратился, а лошади ступали по мягкому, пропитанному водой мху, не издавая ни единого звука. Все, что она слышала, кроме мягкого журчания речных струй, сводилось к хрусту случайно попадавших под копыта веток, да приглушенному почавкиванию мха под теми же копытами. Лишь иногда то тут, то там пофыркивала лошадь, словно прочищала ноздри, и это фырканье казалось настолько громким, что Одрис каждый раз вздрагивала, застигнутая им врасплох. Проводник, судя по изредка доносившемуся до ушей Одрис шороху копыт лошади, оступавшейся на случайном камне, скользком от налипшего торфа, по-прежнему ехал впереди, но гораздо ближе к основной группе, высматривая скорее боковые притоки и прочие естественные препятствия, чем врагов.
   Лишь однажды он остановил их, преградив дорогу, и Одрис, придержав лошадь, вновь уловила ноздрями запах дыма. Проводник и Хью обменялись шепотом несколькими словами, после чего один из латников спешился и, скользнув в чащу, исчез из виду. Одрис показалось, что прошла целая вечность, хотя она понимала, что длилось это очень недолго, прежде чем латник вернулся и сообщил громким, вполне естественным голосом:
   — Хижина лесоруба, милорд. Они ничего не видели и не слышали. Я предупредил их о шотландцах.
   Хью повернулся в седле.
   — Ты не желаешь обсушиться и отдохнуть немного в хижине, Одрис?
   — Не сейчас, — ответила она, — Эрик спит. Давай остановимся, если будет такая возможность, когда он проснется, чтобы я смогла его покормить.
   — Хорошо, я предпочел бы сделать привал где-нибудь поближе к Диа Стрит. Там передохнем сами и дадим возможность отдохнуть лошадям на тот случай, если наткнемся на шотландцев и придется скакать, сломя голову, к другому пролому в стене.
   Но они не стали останавливаться и у Диа Стрит. Когда хижина лесоруба осталась где-то позади, река круто свернула на юг, продолжая сужаться, пока не превратилась в нечто, немногим большее, чем ручей. Примерно через час дальнейшего пути лес начал редеть, и появились слабые признаки присутствия человека. К этому времени дождь полностью прекратился, и облака, влекомые переменчивым ветром, рассеялись по небосводу. Глаза, уже свыкшиеся с кромешным мраком, получали теперь вполне достаточно света, чтобы видеть, и у всех настроение изменилось к лучшему. Лишь Одрис, испытав кратковременный подъем чувств, мучилась труднообъяснимой тоской и унынием. В ее голове формировались отвратительные образы: сожженные и разрушенные жилища, хуже того, она внутренним зрением отчетливо видела трупы, изуродованные и искалеченные настолько, что трудно было сказать, чьи они — людей или животных. Горло Одрис перехватило от ужаса, не потому, что она боялась попасть в руки жестоких врагов, но потому, что картина казалась пророческой — предвестником грядущего зла. Одрис попыталась вытеснить ее из сознания, вспоминая дорогое до слез лицо мужа, комично гримасничающее личико сына, но в этот момент ветер, внезапно усилившись, резко переменил направление, и прямо в ноздри ударил тяжелый тошнотворный запах горелой плоти. Почти одновременно с этим Одрис услышала глухой стук копыт скакавшего во весь опор коня и увидела, как Хью схватился за меч. К счастью, тут же послышался окрик, позволивший идентифицировать проводника, и рука Хью опустилась на гриву Руфуса.