Страница:
— Но вы послали их в резерв… — начал было Хью, однако тут же расхохотался во весь голос так, что сэр Вальтер вынужден был наградить его вторым подзатыльником. — Да понял я, понял. Резерв успеет отсечь от нас любую конницу, откуда бы она не появилась, — мне следовало бы самому об этом подумать.
Сэр Вальтер поощряюще кивнул головой и ухмыльнулся.
— Может, мне не стоит больше мешать тебе учить ученых? Если ты, целясь в белый свет, кладешь стрелу в самый центр мишени, лучшего и желать-то не следует.
Поскольку с непосредственными заботами было покончено, мысли Хью устремились к тому, что терзало его сердце кровавой занозой, лишь слабо приглушаясь беспокойством о Тарстене или несчастных йоменах.
— Если мы одержим победу, — нерешительно начал он, — вы уже решили, что будете делать дальше? Я имею в виду, будет ли армия преследовать Дэвида, снимая осаду северных королевских крепостей? Или…
— Ты беспокоишься о Джернейве, — мягко сказал сэр Вальтер. — Я уверен, с ним не может случиться ничего дурного, но… — усмехнулся он, — сердцу не прикажешь, и я на твоем месте, не сомневаюсь, чувствовал бы то же самое. — Рыцарь помрачнел и задумчиво добавил: — Нет, никаких планов на этот счет мы не строили. По правде говоря, судя по тому, что мы знаем сейчас о шотландцах, вряд ли много крепостей осталось сейчас в осаде. Дэвид собрал в кулак все или почти все силы, которые привел из Шотландии. Вопрос о том, что делать дальше, действительно ставился, но отвечать на него придется уже после сражения. Передохнем денек-другой, залижем раны, вот тогда и решим, за что примемся в первую очередь.
Хью промолчал, но лицо его было беспросветно мрачным, когда они оба спешились и бросили поводья одному из оруженосцев сэра Вальтера, чтобы тот отвел коней в стойла. Молодой рыцарь по привычке поспешил вперед, чтобы войти в дом первым и придержать дверь перед хозяином, но сэр Вальтер остановился на крыльце. Хью знал, что армия после сражения скорее всего просто-напросто развалится; кто-то помчится следом за шотландцами, чтобы отогнать их как можно дальше на север; кто-то, убедившись, что опасность вторжения в южные регионы миновала, этим и ограничится и спокойно вернется домой с сознанием хорошо выполненного долга. Лишь дружины предводителей останутся и будут ждать приказа. Хью чувствовал, что не сможет ждать, но, с другой стороны, хотя его не связывала больше клятва верности сюзерену, он не считал возможным оставить службу без разрешения сэра Вальтера, кроме того у него было всего пять человек — если они еще уцелеют в предстоящем сражении.
Вместо того чтобы перешагнуть порог, сэр Вальтер повернулся к Хью.
— Каким бы ни оказался исход битвы, — сказал он, — ты, не дожидаясь приказа, бери моих латников и скачи на север, к Джернейву Их не хватит, конечно, чтобы тягаться с целой армией, но если вы по дороге отловите десяток-другой беглецов и зашлете их в лагерь осаждающих, у тех поубавится гонора, и с ними можно будет разговаривать.
Прежде чем Хью успел выдавить из себя слова благодарности, сэр Вальтер повернулся на пятках и поспешил в дом, громогласно требуя накрывать на стол, тащить побольше вина и «заняться, наконец, его треклятыми доспехами».
Хью стоял, содрогаясь от дрожи, охватившей все его тело. В выражении лица и голосе сюзерена было нечто странное. Хью впервые за все это время поддался сомнениям: им противостоит огромная армия, вдруг осуществится первая из возможностей, упомянутых сэром Вальтером: они задохнутся под горами вражеских трупов? В голове Хью промелькнула ужасная догадка: неужели сэр Вальтер поставил его на край фланга не для того, чтобы укрепить оборону, а потому, что стремился удалить его возможно дальше от Штандарта? Если стена рухнет и дальнейшее сопротивление окажется бессмысленным, у него будет по крайней мере шанс уйти лесом или хотя бы попытаться это сделать.
Накатившая на Хью горячая волна любви и нежности к стареющему покровителю взметнула его руки в гневном жесте: вот сейчас он подойдет к сэру Вальтеру и выложит все, что об этом думает. Руки, однако, тут же опустились, морщины на лбу разгладились, глаза затянуло тусклой пеленой безнадежной тоски. Нет смысла говорить с ним об этом. Сэр Вальтер опять разорется, начнет метать громы и молнии, выставит его последним дураком. Хью вздохнул, повернулся и посмотрел в сторону севера. Невысокий холм скрывался за крышами домов, но были видны трепетавшие на свежем ветру полотнища священного штандарта и поблескивающая время от времени дарохранительница, укрепленная на самой верхушке освященного флагштока. Молодой рыцарь вспомнил о бесчеловечной жестокости шотландцев, об ужасных следах нашествия, оставленных ими вдоль Диа Стрит. — Нет, — сказал он себе, — Господь нас не оставит. Святой отец недаром провозгласил нас ангелами-мстителями. Победа будет за нами!
Глава XXVIII
Сэр Вальтер поощряюще кивнул головой и ухмыльнулся.
— Может, мне не стоит больше мешать тебе учить ученых? Если ты, целясь в белый свет, кладешь стрелу в самый центр мишени, лучшего и желать-то не следует.
Поскольку с непосредственными заботами было покончено, мысли Хью устремились к тому, что терзало его сердце кровавой занозой, лишь слабо приглушаясь беспокойством о Тарстене или несчастных йоменах.
— Если мы одержим победу, — нерешительно начал он, — вы уже решили, что будете делать дальше? Я имею в виду, будет ли армия преследовать Дэвида, снимая осаду северных королевских крепостей? Или…
— Ты беспокоишься о Джернейве, — мягко сказал сэр Вальтер. — Я уверен, с ним не может случиться ничего дурного, но… — усмехнулся он, — сердцу не прикажешь, и я на твоем месте, не сомневаюсь, чувствовал бы то же самое. — Рыцарь помрачнел и задумчиво добавил: — Нет, никаких планов на этот счет мы не строили. По правде говоря, судя по тому, что мы знаем сейчас о шотландцах, вряд ли много крепостей осталось сейчас в осаде. Дэвид собрал в кулак все или почти все силы, которые привел из Шотландии. Вопрос о том, что делать дальше, действительно ставился, но отвечать на него придется уже после сражения. Передохнем денек-другой, залижем раны, вот тогда и решим, за что примемся в первую очередь.
Хью промолчал, но лицо его было беспросветно мрачным, когда они оба спешились и бросили поводья одному из оруженосцев сэра Вальтера, чтобы тот отвел коней в стойла. Молодой рыцарь по привычке поспешил вперед, чтобы войти в дом первым и придержать дверь перед хозяином, но сэр Вальтер остановился на крыльце. Хью знал, что армия после сражения скорее всего просто-напросто развалится; кто-то помчится следом за шотландцами, чтобы отогнать их как можно дальше на север; кто-то, убедившись, что опасность вторжения в южные регионы миновала, этим и ограничится и спокойно вернется домой с сознанием хорошо выполненного долга. Лишь дружины предводителей останутся и будут ждать приказа. Хью чувствовал, что не сможет ждать, но, с другой стороны, хотя его не связывала больше клятва верности сюзерену, он не считал возможным оставить службу без разрешения сэра Вальтера, кроме того у него было всего пять человек — если они еще уцелеют в предстоящем сражении.
Вместо того чтобы перешагнуть порог, сэр Вальтер повернулся к Хью.
— Каким бы ни оказался исход битвы, — сказал он, — ты, не дожидаясь приказа, бери моих латников и скачи на север, к Джернейву Их не хватит, конечно, чтобы тягаться с целой армией, но если вы по дороге отловите десяток-другой беглецов и зашлете их в лагерь осаждающих, у тех поубавится гонора, и с ними можно будет разговаривать.
Прежде чем Хью успел выдавить из себя слова благодарности, сэр Вальтер повернулся на пятках и поспешил в дом, громогласно требуя накрывать на стол, тащить побольше вина и «заняться, наконец, его треклятыми доспехами».
Хью стоял, содрогаясь от дрожи, охватившей все его тело. В выражении лица и голосе сюзерена было нечто странное. Хью впервые за все это время поддался сомнениям: им противостоит огромная армия, вдруг осуществится первая из возможностей, упомянутых сэром Вальтером: они задохнутся под горами вражеских трупов? В голове Хью промелькнула ужасная догадка: неужели сэр Вальтер поставил его на край фланга не для того, чтобы укрепить оборону, а потому, что стремился удалить его возможно дальше от Штандарта? Если стена рухнет и дальнейшее сопротивление окажется бессмысленным, у него будет по крайней мере шанс уйти лесом или хотя бы попытаться это сделать.
Накатившая на Хью горячая волна любви и нежности к стареющему покровителю взметнула его руки в гневном жесте: вот сейчас он подойдет к сэру Вальтеру и выложит все, что об этом думает. Руки, однако, тут же опустились, морщины на лбу разгладились, глаза затянуло тусклой пеленой безнадежной тоски. Нет смысла говорить с ним об этом. Сэр Вальтер опять разорется, начнет метать громы и молнии, выставит его последним дураком. Хью вздохнул, повернулся и посмотрел в сторону севера. Невысокий холм скрывался за крышами домов, но были видны трепетавшие на свежем ветру полотнища священного штандарта и поблескивающая время от времени дарохранительница, укрепленная на самой верхушке освященного флагштока. Молодой рыцарь вспомнил о бесчеловечной жестокости шотландцев, об ужасных следах нашествия, оставленных ими вдоль Диа Стрит. — Нет, — сказал он себе, — Господь нас не оставит. Святой отец недаром провозгласил нас ангелами-мстителями. Победа будет за нами!
Глава XXVIII
Воодушевленный верой в то, что Господь не оставит своими заботами английскую армию, которую собрал и благословил на ратный подвиг сам архиепископ, Хью, присоединившись к сэру Вальтеру, с аппетитом уничтожил то, что подано было к трапезе, спокойно лег в постель и крепко уснул. Проснувшись уже где-то в третьем часу ночи, он встал, стараясь поменьше шуметь, оделся, оседлал коня и, выехав из города, направился к лагерю. Повсюду на земле, там, где собирались сражаться, спали, завернувшись с головами в одеяла и пледы, латники и йомены. Августовская ночь была, к счастью, сухой и теплой. Хью был удовлетворен тем, что его по дороге несколько раз окликнули должным образом: часовые исправно несли службу. Он не заговаривал с ними, а лишь отзывался, предоставляя им возможность самим решать кто он, но позже выяснилось, что для бдительности имелись все основания, так как шотландцы подтянулись и были совсем рядом.
Хью отыскал свой шатер, и Морель сообщил, что в лагере все спокойно. Правда, некоторое время назад не далее чем в полумиле вспыхнули огоньки костров — поначалу единичные, затем сплошным заревом — но, если не считать нескольких мелких заварушек в лесу, ничего серьезного шотландцы так и не предприняли. Хью, внимательно выслушав слугу, молча махнул рукой: пара-другая лазутчиков могла, конечно, незаметно проскользнуть в лагерь, но о внезапном нападении шотландцев значительными силами не могло быть и речи — лес битком набит йоменами. Столь же пренебрежительно отнесся Хью к сообщению Мореля о многочисленных кострах, напомнив слуге, как горцы пытались запугать их под Хьюгом подобным же образом. Однако утром, когда ночной мрак рассеялся и можно уже было увидеть все собственными глазами, он убедился, что был не прав.
Взглянув на север, Хью показалось, что оттуда надвигается грозовая туча, затянувшая небо до самого горизонта, но, приглядевшись, понял, что все обозримое пространство перед английской армией заполнено людьми. Инстинктивно крутнув головой, он метнул взгляд на Штандарт. Дарохранительница горела ровным кроваво-алым светом в первых лучах восходящего солнца, полотнища стяга вяло висели в мертвом безмолвии, характерном для этих нескольких минут, когда предрассветные сумерки сменяются ярким сиянием августовского утра. И тут же, накатываясь мягкими волнами, до ушей его донесся приглушенный гул, исходивший со стороны шотландской армии. «Молятся», — машинально подумал Хью, чувствуя, как странно замирает сердце, и вновь покосился в сторону холма.
Дарохранительница была по-прежнему алой, словно покрытой кровью, но полотнища теперь, развернувшись во всю длину, весело трепыхались на свежайшем утреннем ветерке. Под Штандартом стоял, распрямившись во весь рост, человек в поблескивавших золотом нарядных одеяниях, воздевая к небесам епископский посох. Перекрывая гул, исходивший со стороны шотландцев, звучал тихий, но чистый и отчетливый голос — Ральф Даремский благословлял на бой английское войско. Хью не слышал его слов, но догадывался, что услышал бы, если бы стоял ближе. Епископ, вероятно, напоминал о прежней славе норманнских лордов перечислял земли, которые они завоевали, проклинал шотландцев за их подлые и безрассудные преступления, призывая на их головы священную Божью кару.
То ли ветер слегка сменил направление, то ли епископ повернул голову, слова — пусть отдаленные — стали более различимыми:
— … недостойны милостей Господних, говорю я вам, оскверняют храмы Господни разрушают алтари, убивают служителей Божьих и не щадят ни женщин, ни невинных младенцев… нет места на нашей земле… Божья кара. Укрепите свои сердца, возьмите в руки оружие… с нами Бог.
Некоторое время вновь звучал только голос — то повышающийся, то слабеющий. Латники и рыцари, кто опустившись на колени, кто стоя, трепетно внимали проповеди, не сводя глаз с епископа и возвышавшегося над ними священного Штандарта, глаза Хью оставались прикованными к темному ковру вражеской армии, который вздымался и собирался буграми и складками. Шотландцы готовились к атаке. Губы Хью раскрылись, чтобы издать предупредительный окрик, но тут же сомкнулись вновь. Епископу на холме виднее, напомнил он себе.
В воздухе вновь зазвучали слова, обрывки фраз — … банды грабителей, не числом, а… слава ваших отцов, ваше умение сражаться, строгая дисциплина… непобедимыми…
Хью прикусил губу. Черная масса перед его глазами бурлила и клокотала, ее передний край вытянулся несколькими щупальцами — самые нетерпеливые, видимо, уже рванулись вперед. Молодой рыцарь вновь посмотрел на епископа и в его голове мелькнула внезапно озорная мысль: Ральф Даремский, похоже, не из тех, кто целиком полагается на волю Божью, если бы он считал что у Бога все взвешено и отмерено заранее, давно закончил бы проповедь. Тем временем епископ взмахнул посохом и указал им прямо перед собой — … остановить их… сокрушить… наказать и отомстить за зверства и жестокость… тем, кто падет в битве за святое и правое дело, я, по поручению архиепископа, отпускаю все грехи — во имя Отца, на чьи невинные творения враги подняли окровавленную руку, во имя Сына, алтари храмов которого они оскверняют и разрушают, и во имя Духа Святого, чьей милости они лишены отныне и навеки.
Слова отпущения грехов слышны были отчетливо и внятно. «Епископ стоит, вероятно, лицом к нам», — подумал Хью и с трудом оторвал взгляд от медленно надвигавшейся черной тучи. Ральф Даремский против ожидания не спустился вниз, он все еще стоял под Штандартом, указывая посохом на шотландцев. Его голос вновь зазвучал тише и глуше, слова слились в монотонный гул, и Хью понял, что епископ — в силу то ли личного мужества, то ли крайней добросовестности — вновь и вновь повторяет ритуальную фразу, поворачиваясь поочередно к каждому из флангов фронта, чтобы ни один из воинов не остался без отпущения грехов. Хью в последний раз глянул на серебряную дарохранительницу, прошептал короткую молитву, умоляя Пресвятую Богородицу поддержать и защитить рабов Божьих Одрис и Эрика, если по воле Господа нашего ему не суждено будет выжить в этой битве.
Уже само зрелище неумолимо накатывавшейся волны действовало угнетающе, казалось, что эта лавина способна все смести на своем пути, любую преграду обратить в прах. Однако единодушный возглас: "Аминь! ", вырвавшийся из уст английских рыцарей, латников и йоменов в ответ на обращение епископа, заглушил на мгновение грозный вой черной волчьей стаи, ни один из них не дрогнул и не отшатнулся назад. Секундой позже шотландцы отозвались яростным ревом: "Элбейн! Элбейн! ". Хью бросил взгляд налево, затем направо, вытащил меч и крикнул:
— Лучники, готовсь!
Он слышал, как капитаны вдоль линии повторили его команду, как то же самое выкрикнул сэр Люсиус. Однако наступавший неприятель вел себя странно: черная волна разлилась вдруг несколькими ручьями, которые, слившись затем воедино, устремились вдоль их крыла к холму, на котором все еще стоял под стягом епископ Даремский. Сэр Вальтер не ошибся: шотландцы горели желанием захватить Штандарт.
Хью набрал воздуха в легкие и выкрикнул приказ лучникам своего левого флага выдвинуться вперед, чтобы достойно проводить проносившуюся мимо орду. Несколькими минутами позже в сплошной темной массе уже можно было различить отдельные сгустки. Хью снова набрал воздуха в легкие и открыл уже рот, чтобы выкрикнуть следующий приказ, но то, что он увидел теперь перед собой, оказалось настолько ошеломляющим, что слова команды на мгновение замерли на устах. Пикты, неистовые северные горцы, мчались во главе вражьей стаи, и эти безумцы не имели на себе даже того минимума доспехов, который был на оборванцах, осаждавших Хьюг, — эти, вероятно, были из еще более дикого варварского клана или племени. Обнаженные головы и мускулистые торсы — лишь на некоторых из горцев трепыхалось за плечами нечто вроде широких шарфов или разноцветных пледов, босые ноги, в руках у большинства нет щитов, лишь длинные пики и копья, пригодные скорее для охоты на беззащитных оленьих самок, чем для стычки с закованными в железо латниками, они тем не менее бесстрашно неслись вперед, словно считали себя неуязвимыми.
— Спускай тетиву! — заорал Хью, обретя, наконец, голос, хотя ошеломленный мозг его все еще переваривал увиденное, а чувства колебались от восхищения безрассудным мужеством до горькой досады, что приходится иметь дело с сущими безумцами.
В воздух взметнулась туча стрел, стреляли не только его арбалетчики, но и все остальные, стоявшие перед стеной латников аж до самого холма — дальше он просто не мог видеть. Некоторые из набегавших горцев споткнулись и рухнули наземь, другие, споткнувшись, тут же снова поднялись и вновь рванулись вперед. Хью яростно взвыл, это был бессловесный клич — дань мужеству наступавших и собственной жажде победы. Следующим приказом он двинул вперед своих латников, вооруженных мечами. Хотя главный удар оказался направленным на холм, отклонившаяся от курса изрядная группа атакующих приближалась уже к его крылу. Хью рискнул снова обратить взор в сторону святого Штандарта, понимая, что этот взгляд окажется, вероятно, последним — когда захлестнет волна, смотреть по сторонам будет некогда.
Вся равнина была уже завалена трупами павших и телами раненых, но это ни на миг не остановило нападавших. Яростные вопли атаковавших и оборонявшихся, стоны и хрипы раненых и умиравших слились в монотонный рев, терзавший барабанные перепонки, и он невольно зажмурился, когда под ярким солнцем сверкнули лезвия длинных и широких английских клинков, возносимых вверх в ожидании врага. Когда Хью открыл глаза, он увидел группу всадников, надвигавшуюся следом за пешими горцами. Он тут же забыл о них — всадники пока не представляли непосредственной опасности, им не пробиться сквозь плотную толпу безумных горцев, и именно о горцах следовало думать в первую очередь.
Тем временем наступление продолжалось. То, что Хью видел перед собой, уже мало отличалось от того, что он видел чуточку раньше у центра. Лучники буквально выкашивали варваров, ложили их наземь ряд за рядом. Они спускали тетивы, не глядя совали арбалеты назад, хватали новые, уже заряженные для них сменщиками — или, чаще подмастерьями, только начинавшими обучаться нелегкому военному ремеслу. Лишь тогда, когда один из лучников, стоявших перед ним, содрогнулся под ударом стрелы, вонзившейся в бок, Хью понял, что шотландцы тоже стреляют. Лучник, однако, не рухнул наземь, но, громко выругавшись, шагнул назад, злобно вырвал стрелу и тут же потянулся второй рукой за подготовленным к бою арбалетом. Стрела, выпущенная из лука с далекого расстояния, обладает малой убойной силой, лишь редкая способна с такого расстояния пробить короткую, но плотную кожаную куртку, которую носят обычно арбалетчики, тем не менее в рядах дружинников Хью все чаще слышались восклицания боли. Чем ближе подступали шотландцы, тем эффективнее били их стрелы, попадая в лица или не защищенные дубленой кожей руки и ноги.
Однако, по сравнению с обычными, арбалетные стрелы были гораздо более опасными, к тому же точность их попадания заметно увеличивалась по мере того, как сокращалась дистанция. На шотландцев, это казалось, не производило никакого впечатления. Атакующие перепрыгивали через трупы павших и тела раненых товарищей и неудержимо мчались дальше, размахивая длинными пиками и горланя военные кличи. Сердце Хью радостно встрепенулось, когда он увидел, какой урон наносили противнику английские стрелы, но радость эта имела привкус ужаса и горького сожаления — столь бессмысленной была гибель этих людей.
Эта горечь стала невыносимой, когда несколько — всего лишь несколько! — храбрецов прорвались, наконец, сквозь ливень стрел. Один из них попытался проткнуть Хью копьем. Рыцарь первым ударом меча отрубил наконечник копья, вторым — смахнул наземь голову копьеносца. Он чуть было не взвыл от досады, поскольку понимал — павший от его руки был героем… или сумасшедшим, и в том, и в другом случае он не хотел его смерти. Набежал второй шотландец, затем третий — у них, совсем почти голых и безоружных, не было ни малейшего шанса. Подобное чувство испытывал не только Хью. Поначалу латники, разглядевшие, наконец, противника, отпускали оскорбительные шуточки и язвительные замечания, теперь же они мрачно проклинали дикарей сквозь зубы и даже пытались сдержать их сердитыми окриками. Они не могли остановить резню, ибо сами были бы убиты, но столь откровенная мясорубка не доставляла им особого удовольствия.
Время растянулось до бесконечности — так всегда бывает, когда занимаешься делом, к которому чувствуешь отвращение. Продолговатый щит и плотная толстая кольчуга, сплетенная из стальных колец, надежно защищала Хью от уколов копий шотландцев, маленькие круглые щиты, которыми прикрывались некоторые из горцев, разваливались на части под могучими ударами длинного тяжелого меча. Хью казалось, что он машет клинком уже многие и многие часы, отрубая напрочь конечности и головы. Теперь, когда главные силы наступавшей армии ударили в ощетинившуюся мечами стену оборонявшихся, работа лучников заметно осложнилась, и Хью все чаще и чаще приходилось иметь дело с двумя, а то и с тремя противниками одновременно. Но особой опасности не было, он не чувствовал ее даже тогда, когда те, что были похитрее, пытались ткнуть копьем в лицо или ударить по не защищенным доспехами ногам. Отбить эти жалкие пародии на атаку было легко, даже слишком легко. Отвращение, испытывавшееся им, все больше росло и начало вздыматься черной волной по мере того, как все больше и больше безумцев, сраженных его менее точными ударами, корчилось у него в ногах, стеная и вопя или молча принимая смертные муки. Хью был опытным воином, ему приходилось сражаться во многих войнах и локальных стычках, но никогда еще он не чувствовал себя столь скверно — роль мясника, навязанная судьбой, казалась ему оскорбительной.
Позже Хью, правда, не смог бы сказать, когда именно, гул сражения изменил свою тональность. Понять, что случилось, не представлялось возможным: крики, если и были членораздельными, по-прежнему оставались неразличимыми, а повернуть голову он не мог, поскольку как раз в тот момент на него навалилось сразу трое горцев.
— Это смерть ваша! — крикнул Хью. — Прочь! Голым мужеством броню не прошибешь!
Выкрикивая эти слова, он грозно потрясал мечом; его глотка уже охрипла от таких же или подобных предостерегающих окриков, не дававших ни малейшего эффекта. На этот раз, однако, окрик подействовал. Наседавшие на него горцы замешкались, поглядывая искоса на холм со Штандартом, откуда как раз в тот миг донесся пронзительный вопль, подхваченный многими глотками. Хью невольно повернул голову тоже — в этом было нечто, что колдовским образом приковывало внимание.
Молниеносный взгляд — а только такой взгляд мог позволить себе Хью — убедил рыцаря, что в центре ничего существенно не изменилось, разве горы трупов стали, пожалуй, повыше, но на сетчатке глаз сохранилось остаточное изображение, которое долю секунды спустя добрались до мозга. Изменения все же были: длинные и широкие английские клинки не сверкали более под ясным солнечным небом.
«Скорбные стенания — вот чем были эти вопли», — догадался рыцарь и перехватил поудобнее рукоять меча, настороженно наблюдая за противником, — вот так же будут стенать и по мне, если не сумею избежать этой участи". Однако горцы, которые пару секунд назад наседали на него с такою яростью, лишь нечленораздельно выкрикнули что-то — проклятия, быть может, и были таковы. Вдоль всего левого крыла прокатился тот же вопль, и большинство из шотландцев откатилось назад. В ответ на это английская стена опасно выгнулась, выпячиваясь в северном направлении, латники горели желанием преследовать отступавшего противника.
— Стоять! — взревел Хью. — Стоять! Лучники, шаг вперед! Латники, стоять!
Того же типа команды прозвучали вдоль всего фронта и стена выпрямилась. Лишь несколько латников, обуреваемых жаждой крови, продолжали бежать за улепетывавшими горцами. Они очень скоро растворились в их гуще, лишь один или двое вернулись в строй. Каждый из латников был предупрежден об опасности, но Хью нимало не удивился, что нашлись ослушники, которые начисто забыли о том, что такой отход может быть не более чем уловкой, нацеленной на то, чтобы внести сумятицу в ряды обороняющихся. В иное время он скорее даже удивился бы, что таких сорвиголов оказалось мало, однако на этот раз никакой загадки в этом не было: большинство из латников либо были уже, как и он сам, сыты по горло бессмысленной резней, либо предпочитали поберечь силы, не желая тратить их попусту на погоню за оборванцами, с которых и взять-то было нечего.
Устало думая об этом, Хью окинул хозяйским взглядом вверенную ему часть крыла. Боевые порядки изрядно поредели, и раненых в них было, пожалуй, не намного меньше, чем перед ними, если судить по стонам и болезненным вскрикиваниям, доносившимся с той и другой стороны. Далеко не все шотландские стрелы летели мимо, а дружинники под короткими кожаными безрукавками и круглыми щитами были, понятно, гораздо уязвимее для пик и копий, чем Хью под крепкой кольчугой с длинными рукавами и подолом, прикрывавшим ноги чуть ли не до половины икр. Во всяком случае с такими потерями еще можно было мириться. Однако слева слышался какой-то подозрительный гомон, который заставил Хью насторожиться: что, если шотландцы перегруппировываются за лесом?
Хью окликнул Люсиуса, желая предупредить его об этом (тот выдвинулся влево на самый край крыла вместе со своими людьми, чтобы прикрыть возникшую в ходе боя брешь), но рыцарь уже сам кричал ему что-то, показывая рукой направо. Хью посмотрел в сторону холма и увидел там разворачивавшуюся на ходу резервную конницу, всадники скакали во весь опор, размахивая мечами и громкими окриками расчищая себе дорогу среди пеших латников. Секундой позже глаза Хью уловили причину такой спешки: более двух, возможно, даже пять десятков всадников в сопровождении нескольких сотен пехотинцев предпринимали фланговую атаку.
— По коням! — взревел Люсиус, и йомены, приглядывавшие за лошадьми, мгновенно доставили скакунов по назначению. Хью уже держал в руках уздечку Руфуса, когда его вдруг прошиб холодный пот: что, если Люсиус забыл в горячке боя о том, что их главная задача — удерживать фронт? Он, однако, тут же забыл об этом, когда, став ногой в стремя, не взметнул, в лишь затащил, да и то с огромным трудом, в седло свое тело. Мускулы отказывались повиноваться, он даже не подозревал, что устал до такой степени.
Пришлось тем не менее забыть об усталости. Глянув вперед, Хью увидел, что сэр Люсиус действовал отнюдь не под влиянием порыва. Из того самого леса, о котором он собирался предупредить рыцаря, вылетела вторая группа всадников, которая мчалась теперь прямо на их фланг. Хью крикнул капитанам, чтобы те не усердствовали и оставили побольше людей в пешем строю — их и так едва хватало, чтобы держать крыло монолитным — и махнул рукой Люсиусу и сидевшим уже в седлах, чтобы те выдвигались вперед. Вражеская конница приблизилась достаточно, чтобы можно было разглядеть, что вооружена она копьями, и Хью громко выругался. Если они не успеют отсечь конницу, она мощным ударом вспорет крыло, и тогда его людей переколют, словно свиней.
— Вперед! — крикнул Хью. — Развернитесь в линию и вперед!
Сам он тоже бросил Руфуса в галоп, направляя его в самый центр приближавшейся лавы. Оттуда донеслась чья-то команда, и Хью успел еще подумать: открывают фронт, чтобы ударить с флангов, но на маневры уже не было отпущено времени ни противнику, ни его людям. Хью иглой вонзился во вражеский строй, срубая мечом одно из копий и отбивая щитом второе. Это удалось ему только из-за того, что оба копья оказались скверно направленными — не потому, что вражеские всадники плохо знали свое дело, просто невозможно было действовать иначе: наклони они копья ниже, обязательно задели бы друг друга или же коней.
Хью, проскочив мимо этой пары, коршуном набросился на третьего, который не успел опустить копье, поскольку мчался слишком близко за передовой линией. Шотландец взвыл от боли и этим дал знать Хью, что его меч не разминулся с целью, но молодому рыцарю и в голову не пришло уточнять детали. Ему оставалось лишь уповать на то, что он вывел все-таки врага из строя, поскольку ловил уже следующее копье на свой щит. И у этого угол наклона оказался неверным, и Хью успел наклониться в седле, пропуская его над собой и с трепетом ожидая удара в приоткрывшийся бок. Расчет, однако, оказался верным: копье лишь болезненно царапнуло по боку, скользнуло по задней луке седла, и позади послышался громкий вопль, затем — по другую сторону — второй. Хью мрачно ухмыльнулся. Оборачиваться не имело смысла, и так понятно было, что случилось: копье, скользнув над ним, угодило в того шотландца, которого он уже успел ранить мечом; второй вопль вырвался из уст того, кто вместо врага отправил на тот свет соратника.
Хью отыскал свой шатер, и Морель сообщил, что в лагере все спокойно. Правда, некоторое время назад не далее чем в полумиле вспыхнули огоньки костров — поначалу единичные, затем сплошным заревом — но, если не считать нескольких мелких заварушек в лесу, ничего серьезного шотландцы так и не предприняли. Хью, внимательно выслушав слугу, молча махнул рукой: пара-другая лазутчиков могла, конечно, незаметно проскользнуть в лагерь, но о внезапном нападении шотландцев значительными силами не могло быть и речи — лес битком набит йоменами. Столь же пренебрежительно отнесся Хью к сообщению Мореля о многочисленных кострах, напомнив слуге, как горцы пытались запугать их под Хьюгом подобным же образом. Однако утром, когда ночной мрак рассеялся и можно уже было увидеть все собственными глазами, он убедился, что был не прав.
Взглянув на север, Хью показалось, что оттуда надвигается грозовая туча, затянувшая небо до самого горизонта, но, приглядевшись, понял, что все обозримое пространство перед английской армией заполнено людьми. Инстинктивно крутнув головой, он метнул взгляд на Штандарт. Дарохранительница горела ровным кроваво-алым светом в первых лучах восходящего солнца, полотнища стяга вяло висели в мертвом безмолвии, характерном для этих нескольких минут, когда предрассветные сумерки сменяются ярким сиянием августовского утра. И тут же, накатываясь мягкими волнами, до ушей его донесся приглушенный гул, исходивший со стороны шотландской армии. «Молятся», — машинально подумал Хью, чувствуя, как странно замирает сердце, и вновь покосился в сторону холма.
Дарохранительница была по-прежнему алой, словно покрытой кровью, но полотнища теперь, развернувшись во всю длину, весело трепыхались на свежайшем утреннем ветерке. Под Штандартом стоял, распрямившись во весь рост, человек в поблескивавших золотом нарядных одеяниях, воздевая к небесам епископский посох. Перекрывая гул, исходивший со стороны шотландцев, звучал тихий, но чистый и отчетливый голос — Ральф Даремский благословлял на бой английское войско. Хью не слышал его слов, но догадывался, что услышал бы, если бы стоял ближе. Епископ, вероятно, напоминал о прежней славе норманнских лордов перечислял земли, которые они завоевали, проклинал шотландцев за их подлые и безрассудные преступления, призывая на их головы священную Божью кару.
То ли ветер слегка сменил направление, то ли епископ повернул голову, слова — пусть отдаленные — стали более различимыми:
— … недостойны милостей Господних, говорю я вам, оскверняют храмы Господни разрушают алтари, убивают служителей Божьих и не щадят ни женщин, ни невинных младенцев… нет места на нашей земле… Божья кара. Укрепите свои сердца, возьмите в руки оружие… с нами Бог.
Некоторое время вновь звучал только голос — то повышающийся, то слабеющий. Латники и рыцари, кто опустившись на колени, кто стоя, трепетно внимали проповеди, не сводя глаз с епископа и возвышавшегося над ними священного Штандарта, глаза Хью оставались прикованными к темному ковру вражеской армии, который вздымался и собирался буграми и складками. Шотландцы готовились к атаке. Губы Хью раскрылись, чтобы издать предупредительный окрик, но тут же сомкнулись вновь. Епископу на холме виднее, напомнил он себе.
В воздухе вновь зазвучали слова, обрывки фраз — … банды грабителей, не числом, а… слава ваших отцов, ваше умение сражаться, строгая дисциплина… непобедимыми…
Хью прикусил губу. Черная масса перед его глазами бурлила и клокотала, ее передний край вытянулся несколькими щупальцами — самые нетерпеливые, видимо, уже рванулись вперед. Молодой рыцарь вновь посмотрел на епископа и в его голове мелькнула внезапно озорная мысль: Ральф Даремский, похоже, не из тех, кто целиком полагается на волю Божью, если бы он считал что у Бога все взвешено и отмерено заранее, давно закончил бы проповедь. Тем временем епископ взмахнул посохом и указал им прямо перед собой — … остановить их… сокрушить… наказать и отомстить за зверства и жестокость… тем, кто падет в битве за святое и правое дело, я, по поручению архиепископа, отпускаю все грехи — во имя Отца, на чьи невинные творения враги подняли окровавленную руку, во имя Сына, алтари храмов которого они оскверняют и разрушают, и во имя Духа Святого, чьей милости они лишены отныне и навеки.
Слова отпущения грехов слышны были отчетливо и внятно. «Епископ стоит, вероятно, лицом к нам», — подумал Хью и с трудом оторвал взгляд от медленно надвигавшейся черной тучи. Ральф Даремский против ожидания не спустился вниз, он все еще стоял под Штандартом, указывая посохом на шотландцев. Его голос вновь зазвучал тише и глуше, слова слились в монотонный гул, и Хью понял, что епископ — в силу то ли личного мужества, то ли крайней добросовестности — вновь и вновь повторяет ритуальную фразу, поворачиваясь поочередно к каждому из флангов фронта, чтобы ни один из воинов не остался без отпущения грехов. Хью в последний раз глянул на серебряную дарохранительницу, прошептал короткую молитву, умоляя Пресвятую Богородицу поддержать и защитить рабов Божьих Одрис и Эрика, если по воле Господа нашего ему не суждено будет выжить в этой битве.
Уже само зрелище неумолимо накатывавшейся волны действовало угнетающе, казалось, что эта лавина способна все смести на своем пути, любую преграду обратить в прах. Однако единодушный возглас: "Аминь! ", вырвавшийся из уст английских рыцарей, латников и йоменов в ответ на обращение епископа, заглушил на мгновение грозный вой черной волчьей стаи, ни один из них не дрогнул и не отшатнулся назад. Секундой позже шотландцы отозвались яростным ревом: "Элбейн! Элбейн! ". Хью бросил взгляд налево, затем направо, вытащил меч и крикнул:
— Лучники, готовсь!
Он слышал, как капитаны вдоль линии повторили его команду, как то же самое выкрикнул сэр Люсиус. Однако наступавший неприятель вел себя странно: черная волна разлилась вдруг несколькими ручьями, которые, слившись затем воедино, устремились вдоль их крыла к холму, на котором все еще стоял под стягом епископ Даремский. Сэр Вальтер не ошибся: шотландцы горели желанием захватить Штандарт.
Хью набрал воздуха в легкие и выкрикнул приказ лучникам своего левого флага выдвинуться вперед, чтобы достойно проводить проносившуюся мимо орду. Несколькими минутами позже в сплошной темной массе уже можно было различить отдельные сгустки. Хью снова набрал воздуха в легкие и открыл уже рот, чтобы выкрикнуть следующий приказ, но то, что он увидел теперь перед собой, оказалось настолько ошеломляющим, что слова команды на мгновение замерли на устах. Пикты, неистовые северные горцы, мчались во главе вражьей стаи, и эти безумцы не имели на себе даже того минимума доспехов, который был на оборванцах, осаждавших Хьюг, — эти, вероятно, были из еще более дикого варварского клана или племени. Обнаженные головы и мускулистые торсы — лишь на некоторых из горцев трепыхалось за плечами нечто вроде широких шарфов или разноцветных пледов, босые ноги, в руках у большинства нет щитов, лишь длинные пики и копья, пригодные скорее для охоты на беззащитных оленьих самок, чем для стычки с закованными в железо латниками, они тем не менее бесстрашно неслись вперед, словно считали себя неуязвимыми.
— Спускай тетиву! — заорал Хью, обретя, наконец, голос, хотя ошеломленный мозг его все еще переваривал увиденное, а чувства колебались от восхищения безрассудным мужеством до горькой досады, что приходится иметь дело с сущими безумцами.
В воздух взметнулась туча стрел, стреляли не только его арбалетчики, но и все остальные, стоявшие перед стеной латников аж до самого холма — дальше он просто не мог видеть. Некоторые из набегавших горцев споткнулись и рухнули наземь, другие, споткнувшись, тут же снова поднялись и вновь рванулись вперед. Хью яростно взвыл, это был бессловесный клич — дань мужеству наступавших и собственной жажде победы. Следующим приказом он двинул вперед своих латников, вооруженных мечами. Хотя главный удар оказался направленным на холм, отклонившаяся от курса изрядная группа атакующих приближалась уже к его крылу. Хью рискнул снова обратить взор в сторону святого Штандарта, понимая, что этот взгляд окажется, вероятно, последним — когда захлестнет волна, смотреть по сторонам будет некогда.
Вся равнина была уже завалена трупами павших и телами раненых, но это ни на миг не остановило нападавших. Яростные вопли атаковавших и оборонявшихся, стоны и хрипы раненых и умиравших слились в монотонный рев, терзавший барабанные перепонки, и он невольно зажмурился, когда под ярким солнцем сверкнули лезвия длинных и широких английских клинков, возносимых вверх в ожидании врага. Когда Хью открыл глаза, он увидел группу всадников, надвигавшуюся следом за пешими горцами. Он тут же забыл о них — всадники пока не представляли непосредственной опасности, им не пробиться сквозь плотную толпу безумных горцев, и именно о горцах следовало думать в первую очередь.
Тем временем наступление продолжалось. То, что Хью видел перед собой, уже мало отличалось от того, что он видел чуточку раньше у центра. Лучники буквально выкашивали варваров, ложили их наземь ряд за рядом. Они спускали тетивы, не глядя совали арбалеты назад, хватали новые, уже заряженные для них сменщиками — или, чаще подмастерьями, только начинавшими обучаться нелегкому военному ремеслу. Лишь тогда, когда один из лучников, стоявших перед ним, содрогнулся под ударом стрелы, вонзившейся в бок, Хью понял, что шотландцы тоже стреляют. Лучник, однако, не рухнул наземь, но, громко выругавшись, шагнул назад, злобно вырвал стрелу и тут же потянулся второй рукой за подготовленным к бою арбалетом. Стрела, выпущенная из лука с далекого расстояния, обладает малой убойной силой, лишь редкая способна с такого расстояния пробить короткую, но плотную кожаную куртку, которую носят обычно арбалетчики, тем не менее в рядах дружинников Хью все чаще слышались восклицания боли. Чем ближе подступали шотландцы, тем эффективнее били их стрелы, попадая в лица или не защищенные дубленой кожей руки и ноги.
Однако, по сравнению с обычными, арбалетные стрелы были гораздо более опасными, к тому же точность их попадания заметно увеличивалась по мере того, как сокращалась дистанция. На шотландцев, это казалось, не производило никакого впечатления. Атакующие перепрыгивали через трупы павших и тела раненых товарищей и неудержимо мчались дальше, размахивая длинными пиками и горланя военные кличи. Сердце Хью радостно встрепенулось, когда он увидел, какой урон наносили противнику английские стрелы, но радость эта имела привкус ужаса и горького сожаления — столь бессмысленной была гибель этих людей.
Эта горечь стала невыносимой, когда несколько — всего лишь несколько! — храбрецов прорвались, наконец, сквозь ливень стрел. Один из них попытался проткнуть Хью копьем. Рыцарь первым ударом меча отрубил наконечник копья, вторым — смахнул наземь голову копьеносца. Он чуть было не взвыл от досады, поскольку понимал — павший от его руки был героем… или сумасшедшим, и в том, и в другом случае он не хотел его смерти. Набежал второй шотландец, затем третий — у них, совсем почти голых и безоружных, не было ни малейшего шанса. Подобное чувство испытывал не только Хью. Поначалу латники, разглядевшие, наконец, противника, отпускали оскорбительные шуточки и язвительные замечания, теперь же они мрачно проклинали дикарей сквозь зубы и даже пытались сдержать их сердитыми окриками. Они не могли остановить резню, ибо сами были бы убиты, но столь откровенная мясорубка не доставляла им особого удовольствия.
Время растянулось до бесконечности — так всегда бывает, когда занимаешься делом, к которому чувствуешь отвращение. Продолговатый щит и плотная толстая кольчуга, сплетенная из стальных колец, надежно защищала Хью от уколов копий шотландцев, маленькие круглые щиты, которыми прикрывались некоторые из горцев, разваливались на части под могучими ударами длинного тяжелого меча. Хью казалось, что он машет клинком уже многие и многие часы, отрубая напрочь конечности и головы. Теперь, когда главные силы наступавшей армии ударили в ощетинившуюся мечами стену оборонявшихся, работа лучников заметно осложнилась, и Хью все чаще и чаще приходилось иметь дело с двумя, а то и с тремя противниками одновременно. Но особой опасности не было, он не чувствовал ее даже тогда, когда те, что были похитрее, пытались ткнуть копьем в лицо или ударить по не защищенным доспехами ногам. Отбить эти жалкие пародии на атаку было легко, даже слишком легко. Отвращение, испытывавшееся им, все больше росло и начало вздыматься черной волной по мере того, как все больше и больше безумцев, сраженных его менее точными ударами, корчилось у него в ногах, стеная и вопя или молча принимая смертные муки. Хью был опытным воином, ему приходилось сражаться во многих войнах и локальных стычках, но никогда еще он не чувствовал себя столь скверно — роль мясника, навязанная судьбой, казалась ему оскорбительной.
Позже Хью, правда, не смог бы сказать, когда именно, гул сражения изменил свою тональность. Понять, что случилось, не представлялось возможным: крики, если и были членораздельными, по-прежнему оставались неразличимыми, а повернуть голову он не мог, поскольку как раз в тот момент на него навалилось сразу трое горцев.
— Это смерть ваша! — крикнул Хью. — Прочь! Голым мужеством броню не прошибешь!
Выкрикивая эти слова, он грозно потрясал мечом; его глотка уже охрипла от таких же или подобных предостерегающих окриков, не дававших ни малейшего эффекта. На этот раз, однако, окрик подействовал. Наседавшие на него горцы замешкались, поглядывая искоса на холм со Штандартом, откуда как раз в тот миг донесся пронзительный вопль, подхваченный многими глотками. Хью невольно повернул голову тоже — в этом было нечто, что колдовским образом приковывало внимание.
Молниеносный взгляд — а только такой взгляд мог позволить себе Хью — убедил рыцаря, что в центре ничего существенно не изменилось, разве горы трупов стали, пожалуй, повыше, но на сетчатке глаз сохранилось остаточное изображение, которое долю секунды спустя добрались до мозга. Изменения все же были: длинные и широкие английские клинки не сверкали более под ясным солнечным небом.
«Скорбные стенания — вот чем были эти вопли», — догадался рыцарь и перехватил поудобнее рукоять меча, настороженно наблюдая за противником, — вот так же будут стенать и по мне, если не сумею избежать этой участи". Однако горцы, которые пару секунд назад наседали на него с такою яростью, лишь нечленораздельно выкрикнули что-то — проклятия, быть может, и были таковы. Вдоль всего левого крыла прокатился тот же вопль, и большинство из шотландцев откатилось назад. В ответ на это английская стена опасно выгнулась, выпячиваясь в северном направлении, латники горели желанием преследовать отступавшего противника.
— Стоять! — взревел Хью. — Стоять! Лучники, шаг вперед! Латники, стоять!
Того же типа команды прозвучали вдоль всего фронта и стена выпрямилась. Лишь несколько латников, обуреваемых жаждой крови, продолжали бежать за улепетывавшими горцами. Они очень скоро растворились в их гуще, лишь один или двое вернулись в строй. Каждый из латников был предупрежден об опасности, но Хью нимало не удивился, что нашлись ослушники, которые начисто забыли о том, что такой отход может быть не более чем уловкой, нацеленной на то, чтобы внести сумятицу в ряды обороняющихся. В иное время он скорее даже удивился бы, что таких сорвиголов оказалось мало, однако на этот раз никакой загадки в этом не было: большинство из латников либо были уже, как и он сам, сыты по горло бессмысленной резней, либо предпочитали поберечь силы, не желая тратить их попусту на погоню за оборванцами, с которых и взять-то было нечего.
Устало думая об этом, Хью окинул хозяйским взглядом вверенную ему часть крыла. Боевые порядки изрядно поредели, и раненых в них было, пожалуй, не намного меньше, чем перед ними, если судить по стонам и болезненным вскрикиваниям, доносившимся с той и другой стороны. Далеко не все шотландские стрелы летели мимо, а дружинники под короткими кожаными безрукавками и круглыми щитами были, понятно, гораздо уязвимее для пик и копий, чем Хью под крепкой кольчугой с длинными рукавами и подолом, прикрывавшим ноги чуть ли не до половины икр. Во всяком случае с такими потерями еще можно было мириться. Однако слева слышался какой-то подозрительный гомон, который заставил Хью насторожиться: что, если шотландцы перегруппировываются за лесом?
Хью окликнул Люсиуса, желая предупредить его об этом (тот выдвинулся влево на самый край крыла вместе со своими людьми, чтобы прикрыть возникшую в ходе боя брешь), но рыцарь уже сам кричал ему что-то, показывая рукой направо. Хью посмотрел в сторону холма и увидел там разворачивавшуюся на ходу резервную конницу, всадники скакали во весь опор, размахивая мечами и громкими окриками расчищая себе дорогу среди пеших латников. Секундой позже глаза Хью уловили причину такой спешки: более двух, возможно, даже пять десятков всадников в сопровождении нескольких сотен пехотинцев предпринимали фланговую атаку.
— По коням! — взревел Люсиус, и йомены, приглядывавшие за лошадьми, мгновенно доставили скакунов по назначению. Хью уже держал в руках уздечку Руфуса, когда его вдруг прошиб холодный пот: что, если Люсиус забыл в горячке боя о том, что их главная задача — удерживать фронт? Он, однако, тут же забыл об этом, когда, став ногой в стремя, не взметнул, в лишь затащил, да и то с огромным трудом, в седло свое тело. Мускулы отказывались повиноваться, он даже не подозревал, что устал до такой степени.
Пришлось тем не менее забыть об усталости. Глянув вперед, Хью увидел, что сэр Люсиус действовал отнюдь не под влиянием порыва. Из того самого леса, о котором он собирался предупредить рыцаря, вылетела вторая группа всадников, которая мчалась теперь прямо на их фланг. Хью крикнул капитанам, чтобы те не усердствовали и оставили побольше людей в пешем строю — их и так едва хватало, чтобы держать крыло монолитным — и махнул рукой Люсиусу и сидевшим уже в седлах, чтобы те выдвигались вперед. Вражеская конница приблизилась достаточно, чтобы можно было разглядеть, что вооружена она копьями, и Хью громко выругался. Если они не успеют отсечь конницу, она мощным ударом вспорет крыло, и тогда его людей переколют, словно свиней.
— Вперед! — крикнул Хью. — Развернитесь в линию и вперед!
Сам он тоже бросил Руфуса в галоп, направляя его в самый центр приближавшейся лавы. Оттуда донеслась чья-то команда, и Хью успел еще подумать: открывают фронт, чтобы ударить с флангов, но на маневры уже не было отпущено времени ни противнику, ни его людям. Хью иглой вонзился во вражеский строй, срубая мечом одно из копий и отбивая щитом второе. Это удалось ему только из-за того, что оба копья оказались скверно направленными — не потому, что вражеские всадники плохо знали свое дело, просто невозможно было действовать иначе: наклони они копья ниже, обязательно задели бы друг друга или же коней.
Хью, проскочив мимо этой пары, коршуном набросился на третьего, который не успел опустить копье, поскольку мчался слишком близко за передовой линией. Шотландец взвыл от боли и этим дал знать Хью, что его меч не разминулся с целью, но молодому рыцарю и в голову не пришло уточнять детали. Ему оставалось лишь уповать на то, что он вывел все-таки врага из строя, поскольку ловил уже следующее копье на свой щит. И у этого угол наклона оказался неверным, и Хью успел наклониться в седле, пропуская его над собой и с трепетом ожидая удара в приоткрывшийся бок. Расчет, однако, оказался верным: копье лишь болезненно царапнуло по боку, скользнуло по задней луке седла, и позади послышался громкий вопль, затем — по другую сторону — второй. Хью мрачно ухмыльнулся. Оборачиваться не имело смысла, и так понятно было, что случилось: копье, скользнув над ним, угодило в того шотландца, которого он уже успел ранить мечом; второй вопль вырвался из уст того, кто вместо врага отправил на тот свет соратника.