Страница:
Несмотря на усталость, она совсем не спала в эту ночь. Джеффри беспокойно метался, стонал, жалобно звал жену, но не узнавал ее, когда она начинала успокаивать его. Джоанна решила, что они не могут ехать дальше. Только к утру жар спал, и Джеффри хриплым голосом стал умолять ее продолжать путь.
— Я не вынесу, если мне станет чуть-чуть лучше, а потом снова начнется лихорадка. Я хочу побыстрее попасть домой, где и смогу отдохнуть.
И снова Джоанна уступила, но не только потому, что Джеффри умолял ее об этом. Она едва ли могла помочь ему здесь, в лесу. Он почти все время теперь пребывал в бессознательном состоянии, поэтому и страдал меньше. К тому же стало холоднее, особенно ночью, а у них уже не оставалось ничего сухого и теплого. Ночь во влажной одежде на холоде могла погубить Джеффри так же легко, как и дальнейшее путешествие. Днем Джеффри то впадал в забытье, то снова приходил в себя, то бредил, то обретал способность мыслить вполне здраво. Вечером он не притронулся к еде и снова перестал узнавать Джоанну.
Эдвина посоветовалась с сэром Ги и подошла к госпоже.
— Вы должны предоставить его мне, — сказала она. — Все равно он не узнает вас, а вам необходимо поспать, иначе вы не сможете помогать ему.
— Да-да… — рассеянно согласилась Джоанна. — Я посплю с ним. Оставь меня, Эдвина.
— Если вы останетесь здесь, то не уснете. Стоит вам услышать его стон, как вы тотчас же побежите к нему. Дождь кончился. Лучше вам уйти… Миледи, вы можете выпороть меня, даже убить, а если захотите, можете распорядиться, чтобы наказали и сэра Ги, но… если не уйдете отсюда по своей воле, мы уведем вас силой.
Джоанна совсем ослабела, сил не было даже для гнева. Она заплакала, но не сопротивлялась, когда сэр Ги поднял ее и понес. Закутанная в три плаща, Джоанна лежала, тихо всхлипывая и прислушиваясь, не раздастся ли голос Джеффри. Теперь, когда ее не было с ним, он как будто успокоился, Джоанна порицала себя: уж не нарушила ли она одну из заповедей матушки, позволив, чтобы ее беспокойство перешло к больному? Но изнеможение не позволило ее мучениям, вызванным чувством вины и другими мыслями, длиться долго. Сон оказался как нельзя кстати, ибо Джоанна все равно не нашла бы покоя, приписывая молчанию Джеффри разные причины.
Эдвина обращалась с больным не так деликатно, как госпожа. Она заглушала его стоны, крепко зажимая ему рот ладонью. Не так уж все и скверно. По крайней мере, их никто не преследует.
Лачуга, предоставленная им для отдыха, несмотря на грязь и зловоние, все же была теплой и сухой. Джоанну снова согревал лучик надежды. Она вспомнила имя торговца из Остенде, приезжавшего в Роузлинд. В надежде на будущую выгоду и привилегии он мог рискнуть помочь им. Сэр Ги разыскал торговца, который на чем свет стоит ругал французов, конфисковавших товары и оставивших его, по сути дела, без работы. Он с радостью согласился перевезти всю группу в Роузлинд. Сэр Ги не сомневался, что этому человеку можно доверять. Войны с Францией всегда рано или поздно заканчивались, а торговля с Роузлиндом — дело постоянное, никак не временное. Она еще много лет будет приносить огромную прибыль торговцу, но только в том случае, если он не выдаст дочь владелицы Роузлинда.
За доверие им воздалось сторицей. Торговец приехал сам с запряженной повозкой для Джеффри. У городских ворот он сказал, что это его больной друг, за которого он ручается, и, не став ждать груза, вышел в море с первым отливом. О плате он даже речи не вел, ибо давно знал владелицу Роузлинда. Как он сам сказал, Бог вознаградит его за благочестивый поступок, ибо для свершения праведного дела иногда приходится отказываться и от выгоды.
Его надежды воздались ему огромным вознаграждением, в чем он, впрочем, ничуть не сомневался. Когда Джеффри заботливо доставили в Роузлинд, торговец получил сполна: много серебряных и золотых монет, драгоценных браслетов и ожерелий. Три корабля с товаром не принесли бы ему такой прибыли, а его акт доброй воли обещал увеличить за счет привилегий будущие доходы и уменьшить налоги на многие годы.
Джоанна не могла себе отказать лишь в том, чтобы не присматривать за Джеффри, и Элинор не пыталась препятствовать ей. Она успокоила и убедила дочь, что та правильно ухаживала за мужем.
Однако им не удалось предотвратить нежелательные последствия болезни Джеффри. К концу октября он избавился от лихорадки, но рана на бедре так и не зарубцевалась. Как только Джоанна поняла это, она осторожно сказала Джеффри, что он будет прихрамывать. Пока Джеффри был очень слаб, он не заговаривал на эту тему. Достаточно окрепнув для того, чтобы снова думать о сражениях, Джеффри попросил позвать Иэна: пусть тот осмотрит его рану. В вопросах, касавшихся сражений, Иэн для Джеффри был непререкаемым авторитетом.
— Сильно ли будет мешать мне эта рана? — спросил Джеффри, когда Иэн закончил осмотр.
— Ты не сможешь быть уже таким желанным партнером для танцев…
На лице Джеффри отразилось замешательство, но он тотчас же рассмеялся.
— Это правда, милорд?
— Конечно, правда. Разве я тебе враг? Разве стану я лгать в деле, которое может стоить тебе жизни, умалчивая о слабом месте, какое нужно беречь? Лгать в таком деле глупо и опасно. — Иэн пожал плечами. — Ты не сможешь бегать или ходить так же быстро, как прежде… Но тебе об этом уже известно от Джоанны, да и любой рыцарь в латах вряд ли способен быстро бегать. Возможно, рана скажется на твоем участии в рыцарских турнирах. Мне придется испытать тебя, прежде чем я смогу с уверенностью говорить об этом… Но при твоих боевых качествах, — с нежностью добавил он, — никто и не заметит ничего.
— До этого лишь нескольким людям удалось побороть меня. Я уже не смогу так же крепко держаться в седле?
— Сможешь! Возможно, для тебя будут несколько трудны резкие выпады вперед, но, честно говоря, я так не думаю.
Джеффри успокоился: значит, он не превратился в никчемного калеку. Если рана не повлияет на его боевые качества, он может не переживать, что пока станет передвигаться, как краб. Тем не менее сейчас, когда эти тревоги улеглись, самое время поговорить и о других проблемах.
— Я даже рад этому ранению… — сказал Джеффри, — что получил возможность повидаться с вами наедине… Джоанна ничего не рассказывает мне о том, что происходит в мире. А если я настаиваю, она, похоже, хитрит и обманывает меня.
— Ну и что? Она поступает благоразумно. Какой смысл беспокоить тебя проблемами, которые ты все равно не в силах решить?
— Значит, проблемы существуют?
Иэн готов был ударить себя. Он знал, что жена и падчерица с него живого содрали бы кожу за такую оговорку. Только теперь он понял, что своим замечанием пребывающий в полном неведении Джеффри уготовил ловушку для неосторожного языка тестя, ловушку, которую Иэну следовало бы заметить. Джеффри оказался слишком умен. Иэн понимал, что тактичность не позволила бы Джоанне отказывать Джеффри в ответах или кормить его явной ложью. Вероятно, ее ответы были очень убедительными: ей почти удалось уверить Джеффри, что все хорошо. Однако благодаря тому же здравомыслию воспоминания о чудовищном поражении не могли не посеять в Джеффри семена сомнений. Если бы Иэн сказал сейчас, что все прекрасно, поскольку Джон оставил идею о дальнейших экспедициях во Францию, Джеффри не поверил бы ему. Но Иэн сам только что подлил масла в огонь!
— Что-нибудь с моим отцом? — встревожился Джеффри.
Лицо Иэна просветлело: тут у него есть хорошие новости.
— Он в безопасности и скоро будет дома. Графа уже давно освободили бы, но его самого не устраивали условия.
— Какие еще условия? Разве у него могут требовать что-нибудь, кроме выкупа?
— Будь проклят мой болтливый язык! — воскликнул Иэн. — Джеффри, мне лучше оставить тебя. Если с тобой снова случится лихорадка до прихода Джоанны, меня и близко больше не подпустят к тебе!
— Со мной скорее случится припадок, если меня оставят в неведении, не сообщив все вести, пусть и дурные.
«Похоже, что так», — подумал Иэн.
— Эти условия никакого отношения не имеют к твоему отцу, — сказал он. — Просто Филипп не желает принимать выкуп за Даммартина и Феррана. Отдадим должное Джону: он сам предложил выкуп за них и поклялся, что не станет торговаться. Филипп от этого ничего не выиграет. Он хочет обменять твоего отца на Роберта Друа без всякого выкупа. Даммартин и Ферран — его вассалы и предатели, сказал он, которых следует наказать в назидание другим. Говорят, что их, будто животных, держат в грязных свинарниках закованными в цепи. А Даммартин даже лишен всякой возможности двигаться, ибо прикован к огромной колоде.
— Да смилостивится над ними Бог! Да проявит к ним милосердие святая Дева Мария! Оба они — храбрые люди. — Глаза Джеффри наполнились слезами — простительная слабость для ослабевшего от тяжелой болезни мужчины.
— Ради Бога, не плачь! — встревожился Иэн. — Если ты снова заболеешь после этого разговора, моя любимая дочь разорвет меня на кусочки, а Элинор еще и растопчет их! Джеффри засмеялся, все еще всхлипывая, а затем быстро вытер лицо. В шутке Иэна имелась немалая доля истины. Если Джеффри так и будет горевать о судьбе своих боевых товарищей, пользы от этого никому не будет, а Иэн уж точно пострадает. Нужно благодарить Бога за свое спасение и за спасение отца, а об остальном постараться забыть.
— Чем занимается король? — спросил Джеффри, помолчав немного.
Иэн с беспокойством посмотрел на дверь, но за ней ничего не было слышно. Их намеренно так долго никто не тревожит. Даже если Джоанна не знала, сколько времени понадобится Иэну, чтобы осмотреть рану Джеффри и дать ей оценку, то Элинор, несомненно, имела полное представление. Если бы женщины были против его свободной беседы с Джеффри, одна из них уже давно заглянула бы в комнату. Иэн и прежде довольно часто посещал зятя, и каждый раз у него над душой стояла либо Джоанна, либн Элинор, чтобы он говорил поменьше и лишь то, что следует.
Значит, они ждут от Иэна, что он сообщит Джеффри новости, которые могут рассказать ему и сами, но боятся. Правда окажется гораздо ужаснее того, о чем они твердили Джеффри все это время. Иэн взглянул на Джеффри и отдал должное жене и падчерице. Глаза зятя ожили, лицо обрело нормальный цвет, а движения стали легкими. Он все еще был чувствителен, мог легко расстроиться до слез, но это вскоре должно пройти.
Иэн пододвинул к креслу Джеффри другое кресло, устроился в нем и вытянул ноги.
— Выпей вина, — предложил он, улыбнувшись, и наполнил два кубка. Иэн показал Джеффри глазами на кубки и кувшин, но тот с тревогой смотрел на дверь.
Иэн усмехнулся. Женщины правы: Джеффри не терпится вернуться к нормальной жизни. Он смотрит на дверь, словно заключенный, который боится, что вот-вот придет надзиратель и прекратит этот желанный визит.
— Расслабься и выпей вина! — сказал Иэн и улыбнулся еще шире.
Джеффри перевел взгляд на кубки и кувшин, на которые указывал Иэн. Он с недоумением посмотрел на них, но, поняв, что к чему, вдруг побагровел, в глазах его сверкнули опасные огоньки.
— Вот этого не нужно! — Иэн засмеялся еще громче. — Не нужно терять самообладания. Кувшин вина и два кубка — всего лишь маленький намек для нас, а не намеренная тактика, призывающая к откровенному разговору. Ты предпочел бы, чтобы Джоанна прямо сказала, что оставляет нас наедине ради правдивых новостей, которые ты услышишь от меня? Джеффри, не нужно так злиться! Это бесполезно и препятствует хорошему пищеварению. — Иэн вдруг перестал смеяться и стал серьезным. — К тому же я должен сказать тебе такое, для чего нужно иметь крепкий желудок.
— Этого я и боялся! Все эти медоточивые речи, правдивые истории о том, какое наказание понес король… все это теперь разгладилось, как шелк… А она говорила так убедительно! Так непринужденно!
— Джеффри, ты верил, ибо нуждался в вере, а Джоанна лгала, ибо ты нуждался в ее лжи. К тому же, готов поклясться, это была даже не ложь. Наши женщины не лгут нам. Они кое-что пропускают или делают ударение не на тех словах, чтобы мы додумались сами. Ты был очень болен, Джеффри. Чтобы поправиться, тебе был необходим покой. И ты получил его. Теперь ты достаточно окреп, чтобы снова нести свою ношу, которую тебе возвращают. Пойми правильно: после того, как ты умирал на глазах Джоанны, после того, как она уже поверила, что ты погиб, ей очень тяжело снова уступить тебя кипучей жизни.
Пока Джеффри переваривал услышанное, в комнате стояла тишина. Глаза его все время перебегали с одного кубка на другой. Наконец недовольство исчезло с его лица. Джеффри протянул руку, взял один из кубков и усмехнулся.
— Возможно. Но мысль, что я в кои-то веки добился того, чего хотел, а она все равно поступает по-своему, мне совершенно не нравится.
— Привыкнешь, — коротко сказал Иэн. Он вздохнул и продолжил: — Что касается короля, то Джоанна не лгала тебе. По крайней мере, внешне Джон ведет себя спокойно и скромно. Не бесчинствует, но… будь он трижды проклят, поступает как идиот! Возвращается домой, словно побитая шавка, поджавшая хвост… хотя, правда, в случившемся виноват не он… Джон вел себя как мужчина и вполне хорошо планировал сражения. Мы покорили бы весь запад Франции, если бы не предательство баронов Пуатье. Тем не менее, чья бы ни была в том вина, мы вернулись домой не только с пустыми руками, но и потерпев полное поражение. И не успев еще вступить на эту землю, король уже потребовал уплаты налогов.
— Что ж, это его право. Его вассалы обязаны ему служить, и если…
— Я не отрицаю, что это его право. У нас с тобой тоже есть глупейшее право — бить наших жен ради развлечения. Что мы можем за это получить?
— Скорее всего нож, — ответил Джеффри, усмехнувшись, хотя и понимал, что этот риторический вопрос отнюдь не смешон.
— Скорее всего именно его и получит Джон. Подумай об этом! Кто не отозвался на его призыв? Преданные ему бароны откликнулись, даже те из них, кто сомневался, но надеялся заполучить добычу и поразвлечься в местах, где их землям ничто не угрожает. Кто остался позади, пребывая в мрачном настроении? Только бунтовщики и их приверженцы. И теперь Джон требует от них уплаты налога в три марки.
Джеффри провел рукой по лицу, поглаживая светлую щетину, уже порядком выросшую со вчерашнего дня.
— Они уже взялись за оружие? — спросил он.
— Нет, и я не думаю, что бунта стоит ждать в этом году. Они осторожны и умны. По правде говоря, я нахожу, что кто-то ими руководит…
Джеффри рассказал, что король спокойно отнесся к жалобам, предъявленным ему делегацией, и даже согласился, что претензии обоснованны, ибо, возможно, он был несправедлив к тем или иным людям. Король обещал обдумать предложения знати и дать ответ.
Однако в мае положение резко изменилось — в стране разгорелся бунт, грозивший перерасти в настоящую войну. Джеффри отправился ко двору, а Джоанна осталась в Роуз-линде, поскольку появилась надежда, что она забеременела. Джоанна не расплакалась, узнав, что вот-вот начнется гражданская война, но боялась глядеть на себя в зеркало, ибо знала, какое отражение ее там ждет. Она твердо приказала старику Бьорну отобрать людей для ее сопровождения в течение последующих нескольких дней. Да, она должна объехать своих вассалов и подготовить их к войне, которую они с радостью проигнорировали бы. Эта неприятная задача легла на ее плечи потому, что Элинор снова уехала на север с Иэном. Он уже не надеялся сплотить своих людей и повести их на поддержку королю, но пытался хотя бы заставить их сохранять нейтралитет.
Однако вызова от короля так и не последовало. Джоанна получила от Джеффри обнадеживающее письмо, в котором говорилось, что Джон игнорировал бунт. Похоже, Джон снова обрел власть над королевством, и настала пора раздавить всех мятежников в железных тисках.
Джоанна вынуждена была готовить людей и собирать провизию. Очередное письмо Джеффри остановило ее. Он просил ее прислать лишь деньги. «Не знаю, прав король или нет, — писал Джеффри, — но он призвал на помощь наемников, вместо того чтобы собрать армию своего королевства. На это есть причины, однако, боюсь, это до добра не доведет и породит новую волну негодования. Все бунтовщики, что бы о них ни говорили, живут на этой земле… Ты писала мне, что наша надежда на ребенка угасла, ибо у тебя началось истечение, — продолжал Джеффри. — Я искренне сочувствую тебе, поскольку знаю, как ты хочешь иметь малыша. Мы молоды, и у нас еще много времени впереди. К тому же я получаю столько удовольствия, пытаясь зачать ребенка, что не имею причин переживать из-за необходимости продолжать свои попытки. Возможно, я зря шучу, Понимаю, как ты огорчена. Но иначе мне пришлось бы сказать тебе, что я трясусь от страха при мысли о будущем невинном ягненке, который окажется в стае волков, окружающих нас».
Опасения Джеффри вскоре подтвердились. Лондон, страшась иноземных наемников, открыл свои вррота бунтовщикам и готовился теперь к упорной обороне против фламандских войск, которые вел граф Солсбери. Чтобы заставить Лондон пасть, понадобилась бы огромная армия, бесчисленное множество осадных машин и непомерные запасы провизии. К тому же из-за наличия реки город нельзя было взять осадой. Граф Солсбери отступил. Сердце королевства, откуда текла большая часть золота и товаров, поддерживавших ритм его жизни, захлопнуло свои ворота перед королем Джоном.
Положение казалось безвыходным: бунтовщики не могли выйти из города, а король не мог попасть в него.
На десятый день июня король подошел к Виндзору. Переговоры начались заново. Поскольку все знали, что Джеффри предан королю, хотя по понятным причинам и питает к нему антипатию, его сочли идеальным кандидатом на роль посредника. Многие из тех, кто боялся идти непосредственно к Лэнгтону, который выступал в качестве выразителя намерений бунтовщиков, не причисляя себя к ним, а также и не пожелавшие принять королевского посла, согласились говорить с Джеффри.
Он метался между Виндзором и Лондоном и настолько часто ездил по этой дороге, что вскоре мог свободно спать на своем коне: тот сам хорошо знал путь. Это было Джеффри на руку, ибо он почти не имел другого времени для сна. Стоило ему только снять одежду и улечься где-нибудь, как его тотчас же вызывал какой-нибудь секретный посланник, который вел его к своему сюзерену, сообщавшему новые предложения или жалобы. Бедро Джеффри безжалостно ныло, но ненамного сильнее его челюсти. Слишком часто приходилось ему стискивать зубы, слушая обе стороны, участвующие в переговорах, и не высказывать собственного мнения.
«Умен не по годам», — говорил Иэн о Джеффри. И правда: он отличался наблюдательностью и сообразительностью, видел гораздо дальше тех, кого считали прозорливыми: они слишком увлекались деталями. Сейчас как раз все погрязло в излишних деталях. Бароны были убедительны в одних аргументах, король — в других. Лэнгтон похудел, глаза его горели, мертвенно-бледное лицо хранило отпечаток бессонницы. Некоторые боялись, что он не выдержит напряжения. Но не перед ним предстал Джеффри, когда пришло время дать ответы по тем или иным жалобам и предложениям, — он предстал перед королем.
Джон все так же напоминал пивной бочонок. Хотя время от времени он говорил напыщенным тоном и даже орал, Джеффри улавливал некоторую фальшь в том гневе, какой выказывал король.
Иэн прибыл с севера в середине июня. Он устал, ибо скакал две ночи подряд, но был очень доволен, поскольку его многолетняя мечта, похоже, становилась реальностью. Джеффри не говорил ему ничего лишнего. Чего он мог добиться, разглагольствуя о своих смутных тревогах и омрачая радость Иэна дурными предчувствиями?
Позже, вечером того же дня, Джеффри вызвали на этот раз к отцу. Граф показал ему копию подготовленного документа. Из вежливости Джеффри просмотрел его. Он уже был знаком с большинством статей из шестидесяти одной, особенно с теми, где каждое слово было подвергнуто тщательному обсуждению обеими сторонами. Джеффри повнимательнее изучил остальные статьи, которые посчитали вполне приемлемыми, ибо они не затронули души людей, не заботящихся чрезмерно о всеобщем благе. Он не нашел в них ничего, что могло бы обеспокоить его, пока не дошел до последней статьи. О ней Джеффри ничего не слышал и читал впервые.
Закончив, он пришел в негодование и сказал отцу, что это безумие. Джеффри нервно заходил по комнате взад и вперед. Граф Солсбери невольно содрогнулся, увидев, как сын все еще хромает. Король может собрать совет, заметил он, глядя в сторону. Это все лишь формальности.
— Формальности?! Папа, вы читали эту статью? Совет имеет право выступить против короля и призвать всю страну подчинить короля собственной воле! Я иногда расхожусь с дядей во мнениях, но он не может согласиться с этим! И ни один король не согласился бы!
— Я не слеп и не глух, — спокойно заметил граф Солсбери. — Я читал эту статью сам и слышал, когда ее зачитывали. Без нее бароны не примут хартию, а Джон говорит, что желает мира. Он говорит, что устал от войн и горя…
Ужаснувшись тону, а еще больше словам: «Джон говорит», означавшим, что граф Солсбери не верит своему брату, Джеффри пристально посмотрел на отца. Внутри у него все похолодело. Граф Солсбери ни о чем не тревожится! Он, в сущности, признался в том, что всю жизнь предпочитал ложь, как и сейчас!
— Кроме того, — рассудительно продолжал граф, все так же бесстрастно, — тебе, мне и Джону известно: двадцать пять человек, считающих себя в равной степени важными персонами, никогда не придут к согласию даже в делах, гораздо более опасных, нежели те, что способны побудить людей к бунту. Я пытался напомнить о четырех ответственных за вызовы людей, но Лэнгтон и здесь меня обошел. Статью можно было писать и без этого. Даже с… А, впрочем, какая разница!
Пятнадцатого дня июня на огромном лугу с названием Раннимид король подписал и скрепил печатью Великую хартию вольностей. Джеффри не присутствовал при ее подписании. Он ушел спать. В атмосфере всеобщего возбуждения никто не замечал его отсутствия, пока не закончилось празднование события и Иэн, Адам и граф Солсбери собрались в комнате графа, чтобы выпить. Тогда и выяснилось, что никто не видел Джеффри в течение всего дня. В глазах графа вспыхнула тревога. За Джеффри поспешно послали гонца, который нашел молодого лорда в его апартаментах погруженным в глубокий сон. Проснувшись и услышав, что его желают видеть в комнате отца, Джеффри быстро оделся И без лишних вопросов направился в покои графа.
— Выпей с нами и отпразднуй… — Адам собирался уже было договорить «усмирение короля», но из уважения к графу Солсбери сказал: —…новый мир.
— Ба! — пренебрежительно воскликнул Джеффри и повернулся, намереваясь вернуться в постель.
— Подожди, Джеффри! Скажи мне, что здесь плохого? — спросил Иэн.
Он был явно опечален. Обычно Джеффри отличался мягкостью характера. Он был добродушен и необыкновенно терпелив, даже когда лежал прикованный к постели. Раздражение было совершенно не свойственным ему, неестественным.
— Ему не нравится шестьдесят первая статья, — сказал граф Солсбери каким-то неживым голосом.
— Джеффри! — Это Адам решил развить тему, которой старшие из осторожности старались избежать. — А где гарантии, что король будет соблюдать остальные статьи? Без шестьдесят первой статьи Хартия вольностей стоила бы не больше других обещаний Джона. О… прошу прощения, милорд. — Адам густо покраснел и сконфуженно уставился на кубок с вином.
— Я не вынесу, если мне станет чуть-чуть лучше, а потом снова начнется лихорадка. Я хочу побыстрее попасть домой, где и смогу отдохнуть.
И снова Джоанна уступила, но не только потому, что Джеффри умолял ее об этом. Она едва ли могла помочь ему здесь, в лесу. Он почти все время теперь пребывал в бессознательном состоянии, поэтому и страдал меньше. К тому же стало холоднее, особенно ночью, а у них уже не оставалось ничего сухого и теплого. Ночь во влажной одежде на холоде могла погубить Джеффри так же легко, как и дальнейшее путешествие. Днем Джеффри то впадал в забытье, то снова приходил в себя, то бредил, то обретал способность мыслить вполне здраво. Вечером он не притронулся к еде и снова перестал узнавать Джоанну.
Эдвина посоветовалась с сэром Ги и подошла к госпоже.
— Вы должны предоставить его мне, — сказала она. — Все равно он не узнает вас, а вам необходимо поспать, иначе вы не сможете помогать ему.
— Да-да… — рассеянно согласилась Джоанна. — Я посплю с ним. Оставь меня, Эдвина.
— Если вы останетесь здесь, то не уснете. Стоит вам услышать его стон, как вы тотчас же побежите к нему. Дождь кончился. Лучше вам уйти… Миледи, вы можете выпороть меня, даже убить, а если захотите, можете распорядиться, чтобы наказали и сэра Ги, но… если не уйдете отсюда по своей воле, мы уведем вас силой.
Джоанна совсем ослабела, сил не было даже для гнева. Она заплакала, но не сопротивлялась, когда сэр Ги поднял ее и понес. Закутанная в три плаща, Джоанна лежала, тихо всхлипывая и прислушиваясь, не раздастся ли голос Джеффри. Теперь, когда ее не было с ним, он как будто успокоился, Джоанна порицала себя: уж не нарушила ли она одну из заповедей матушки, позволив, чтобы ее беспокойство перешло к больному? Но изнеможение не позволило ее мучениям, вызванным чувством вины и другими мыслями, длиться долго. Сон оказался как нельзя кстати, ибо Джоанна все равно не нашла бы покоя, приписывая молчанию Джеффри разные причины.
Эдвина обращалась с больным не так деликатно, как госпожа. Она заглушала его стоны, крепко зажимая ему рот ладонью. Не так уж все и скверно. По крайней мере, их никто не преследует.
* * *
Сэр Ги не мог рассчитывать на помощь лорда Джеффри или леди Джоанны. Джеффри потерял способность здраво мыслить, а Джоанну, решившую, что ее муж умирает, ничто уже не трогало. Однако удача улыбнулась им. В одной убогой деревушке, где сэр Ги остановился, чтобы купить провизию, женщина, с которой он торговался, приняла его за француза. Проклятия на английском языке посыпались на его голову, когда он расплачивался с ней. Сэр Ги, запинаясь, сказал женщине несколько слов, которые знал на этом языке, и поспешил за Нудом. Тот на своем родном языке рассказал ей об их положении и нуждах. Женщина согласилась спрятать своих соотечественников.Лачуга, предоставленная им для отдыха, несмотря на грязь и зловоние, все же была теплой и сухой. Джоанну снова согревал лучик надежды. Она вспомнила имя торговца из Остенде, приезжавшего в Роузлинд. В надежде на будущую выгоду и привилегии он мог рискнуть помочь им. Сэр Ги разыскал торговца, который на чем свет стоит ругал французов, конфисковавших товары и оставивших его, по сути дела, без работы. Он с радостью согласился перевезти всю группу в Роузлинд. Сэр Ги не сомневался, что этому человеку можно доверять. Войны с Францией всегда рано или поздно заканчивались, а торговля с Роузлиндом — дело постоянное, никак не временное. Она еще много лет будет приносить огромную прибыль торговцу, но только в том случае, если он не выдаст дочь владелицы Роузлинда.
За доверие им воздалось сторицей. Торговец приехал сам с запряженной повозкой для Джеффри. У городских ворот он сказал, что это его больной друг, за которого он ручается, и, не став ждать груза, вышел в море с первым отливом. О плате он даже речи не вел, ибо давно знал владелицу Роузлинда. Как он сам сказал, Бог вознаградит его за благочестивый поступок, ибо для свершения праведного дела иногда приходится отказываться и от выгоды.
Его надежды воздались ему огромным вознаграждением, в чем он, впрочем, ничуть не сомневался. Когда Джеффри заботливо доставили в Роузлинд, торговец получил сполна: много серебряных и золотых монет, драгоценных браслетов и ожерелий. Три корабля с товаром не принесли бы ему такой прибыли, а его акт доброй воли обещал увеличить за счет привилегий будущие доходы и уменьшить налоги на многие годы.
* * *
Роузлинд уже сам по себе, со своими огромными каменными стенами, шумом моря и благоухающими запахами пряностей и роз простынями, оказался целительным для Джеффри. Уже через несколько часов, после того как его помыли и уложили в кровать, лихорадка пошла на убыль. Когда ее обняла матушка, с плеч Джоанны будто гора свалилась. Наконец-то она снова может почувствовать себя беззаботным ребенком, переложив на некоторое время бремя ответственности на другие плечи, может ни о чем не думать и не блуждать в лабиринте усталости и страха!Джоанна не могла себе отказать лишь в том, чтобы не присматривать за Джеффри, и Элинор не пыталась препятствовать ей. Она успокоила и убедила дочь, что та правильно ухаживала за мужем.
Однако им не удалось предотвратить нежелательные последствия болезни Джеффри. К концу октября он избавился от лихорадки, но рана на бедре так и не зарубцевалась. Как только Джоанна поняла это, она осторожно сказала Джеффри, что он будет прихрамывать. Пока Джеффри был очень слаб, он не заговаривал на эту тему. Достаточно окрепнув для того, чтобы снова думать о сражениях, Джеффри попросил позвать Иэна: пусть тот осмотрит его рану. В вопросах, касавшихся сражений, Иэн для Джеффри был непререкаемым авторитетом.
— Сильно ли будет мешать мне эта рана? — спросил Джеффри, когда Иэн закончил осмотр.
— Ты не сможешь быть уже таким желанным партнером для танцев…
На лице Джеффри отразилось замешательство, но он тотчас же рассмеялся.
— Это правда, милорд?
— Конечно, правда. Разве я тебе враг? Разве стану я лгать в деле, которое может стоить тебе жизни, умалчивая о слабом месте, какое нужно беречь? Лгать в таком деле глупо и опасно. — Иэн пожал плечами. — Ты не сможешь бегать или ходить так же быстро, как прежде… Но тебе об этом уже известно от Джоанны, да и любой рыцарь в латах вряд ли способен быстро бегать. Возможно, рана скажется на твоем участии в рыцарских турнирах. Мне придется испытать тебя, прежде чем я смогу с уверенностью говорить об этом… Но при твоих боевых качествах, — с нежностью добавил он, — никто и не заметит ничего.
— До этого лишь нескольким людям удалось побороть меня. Я уже не смогу так же крепко держаться в седле?
— Сможешь! Возможно, для тебя будут несколько трудны резкие выпады вперед, но, честно говоря, я так не думаю.
Джеффри успокоился: значит, он не превратился в никчемного калеку. Если рана не повлияет на его боевые качества, он может не переживать, что пока станет передвигаться, как краб. Тем не менее сейчас, когда эти тревоги улеглись, самое время поговорить и о других проблемах.
— Я даже рад этому ранению… — сказал Джеффри, — что получил возможность повидаться с вами наедине… Джоанна ничего не рассказывает мне о том, что происходит в мире. А если я настаиваю, она, похоже, хитрит и обманывает меня.
— Ну и что? Она поступает благоразумно. Какой смысл беспокоить тебя проблемами, которые ты все равно не в силах решить?
— Значит, проблемы существуют?
Иэн готов был ударить себя. Он знал, что жена и падчерица с него живого содрали бы кожу за такую оговорку. Только теперь он понял, что своим замечанием пребывающий в полном неведении Джеффри уготовил ловушку для неосторожного языка тестя, ловушку, которую Иэну следовало бы заметить. Джеффри оказался слишком умен. Иэн понимал, что тактичность не позволила бы Джоанне отказывать Джеффри в ответах или кормить его явной ложью. Вероятно, ее ответы были очень убедительными: ей почти удалось уверить Джеффри, что все хорошо. Однако благодаря тому же здравомыслию воспоминания о чудовищном поражении не могли не посеять в Джеффри семена сомнений. Если бы Иэн сказал сейчас, что все прекрасно, поскольку Джон оставил идею о дальнейших экспедициях во Францию, Джеффри не поверил бы ему. Но Иэн сам только что подлил масла в огонь!
— Что-нибудь с моим отцом? — встревожился Джеффри.
Лицо Иэна просветлело: тут у него есть хорошие новости.
— Он в безопасности и скоро будет дома. Графа уже давно освободили бы, но его самого не устраивали условия.
— Какие еще условия? Разве у него могут требовать что-нибудь, кроме выкупа?
— Будь проклят мой болтливый язык! — воскликнул Иэн. — Джеффри, мне лучше оставить тебя. Если с тобой снова случится лихорадка до прихода Джоанны, меня и близко больше не подпустят к тебе!
— Со мной скорее случится припадок, если меня оставят в неведении, не сообщив все вести, пусть и дурные.
«Похоже, что так», — подумал Иэн.
— Эти условия никакого отношения не имеют к твоему отцу, — сказал он. — Просто Филипп не желает принимать выкуп за Даммартина и Феррана. Отдадим должное Джону: он сам предложил выкуп за них и поклялся, что не станет торговаться. Филипп от этого ничего не выиграет. Он хочет обменять твоего отца на Роберта Друа без всякого выкупа. Даммартин и Ферран — его вассалы и предатели, сказал он, которых следует наказать в назидание другим. Говорят, что их, будто животных, держат в грязных свинарниках закованными в цепи. А Даммартин даже лишен всякой возможности двигаться, ибо прикован к огромной колоде.
— Да смилостивится над ними Бог! Да проявит к ним милосердие святая Дева Мария! Оба они — храбрые люди. — Глаза Джеффри наполнились слезами — простительная слабость для ослабевшего от тяжелой болезни мужчины.
— Ради Бога, не плачь! — встревожился Иэн. — Если ты снова заболеешь после этого разговора, моя любимая дочь разорвет меня на кусочки, а Элинор еще и растопчет их! Джеффри засмеялся, все еще всхлипывая, а затем быстро вытер лицо. В шутке Иэна имелась немалая доля истины. Если Джеффри так и будет горевать о судьбе своих боевых товарищей, пользы от этого никому не будет, а Иэн уж точно пострадает. Нужно благодарить Бога за свое спасение и за спасение отца, а об остальном постараться забыть.
— Чем занимается король? — спросил Джеффри, помолчав немного.
Иэн с беспокойством посмотрел на дверь, но за ней ничего не было слышно. Их намеренно так долго никто не тревожит. Даже если Джоанна не знала, сколько времени понадобится Иэну, чтобы осмотреть рану Джеффри и дать ей оценку, то Элинор, несомненно, имела полное представление. Если бы женщины были против его свободной беседы с Джеффри, одна из них уже давно заглянула бы в комнату. Иэн и прежде довольно часто посещал зятя, и каждый раз у него над душой стояла либо Джоанна, либн Элинор, чтобы он говорил поменьше и лишь то, что следует.
Значит, они ждут от Иэна, что он сообщит Джеффри новости, которые могут рассказать ему и сами, но боятся. Правда окажется гораздо ужаснее того, о чем они твердили Джеффри все это время. Иэн взглянул на Джеффри и отдал должное жене и падчерице. Глаза зятя ожили, лицо обрело нормальный цвет, а движения стали легкими. Он все еще был чувствителен, мог легко расстроиться до слез, но это вскоре должно пройти.
Иэн пододвинул к креслу Джеффри другое кресло, устроился в нем и вытянул ноги.
— Выпей вина, — предложил он, улыбнувшись, и наполнил два кубка. Иэн показал Джеффри глазами на кубки и кувшин, но тот с тревогой смотрел на дверь.
Иэн усмехнулся. Женщины правы: Джеффри не терпится вернуться к нормальной жизни. Он смотрит на дверь, словно заключенный, который боится, что вот-вот придет надзиратель и прекратит этот желанный визит.
— Расслабься и выпей вина! — сказал Иэн и улыбнулся еще шире.
Джеффри перевел взгляд на кубки и кувшин, на которые указывал Иэн. Он с недоумением посмотрел на них, но, поняв, что к чему, вдруг побагровел, в глазах его сверкнули опасные огоньки.
— Вот этого не нужно! — Иэн засмеялся еще громче. — Не нужно терять самообладания. Кувшин вина и два кубка — всего лишь маленький намек для нас, а не намеренная тактика, призывающая к откровенному разговору. Ты предпочел бы, чтобы Джоанна прямо сказала, что оставляет нас наедине ради правдивых новостей, которые ты услышишь от меня? Джеффри, не нужно так злиться! Это бесполезно и препятствует хорошему пищеварению. — Иэн вдруг перестал смеяться и стал серьезным. — К тому же я должен сказать тебе такое, для чего нужно иметь крепкий желудок.
— Этого я и боялся! Все эти медоточивые речи, правдивые истории о том, какое наказание понес король… все это теперь разгладилось, как шелк… А она говорила так убедительно! Так непринужденно!
— Джеффри, ты верил, ибо нуждался в вере, а Джоанна лгала, ибо ты нуждался в ее лжи. К тому же, готов поклясться, это была даже не ложь. Наши женщины не лгут нам. Они кое-что пропускают или делают ударение не на тех словах, чтобы мы додумались сами. Ты был очень болен, Джеффри. Чтобы поправиться, тебе был необходим покой. И ты получил его. Теперь ты достаточно окреп, чтобы снова нести свою ношу, которую тебе возвращают. Пойми правильно: после того, как ты умирал на глазах Джоанны, после того, как она уже поверила, что ты погиб, ей очень тяжело снова уступить тебя кипучей жизни.
Пока Джеффри переваривал услышанное, в комнате стояла тишина. Глаза его все время перебегали с одного кубка на другой. Наконец недовольство исчезло с его лица. Джеффри протянул руку, взял один из кубков и усмехнулся.
— Возможно. Но мысль, что я в кои-то веки добился того, чего хотел, а она все равно поступает по-своему, мне совершенно не нравится.
— Привыкнешь, — коротко сказал Иэн. Он вздохнул и продолжил: — Что касается короля, то Джоанна не лгала тебе. По крайней мере, внешне Джон ведет себя спокойно и скромно. Не бесчинствует, но… будь он трижды проклят, поступает как идиот! Возвращается домой, словно побитая шавка, поджавшая хвост… хотя, правда, в случившемся виноват не он… Джон вел себя как мужчина и вполне хорошо планировал сражения. Мы покорили бы весь запад Франции, если бы не предательство баронов Пуатье. Тем не менее, чья бы ни была в том вина, мы вернулись домой не только с пустыми руками, но и потерпев полное поражение. И не успев еще вступить на эту землю, король уже потребовал уплаты налогов.
— Что ж, это его право. Его вассалы обязаны ему служить, и если…
— Я не отрицаю, что это его право. У нас с тобой тоже есть глупейшее право — бить наших жен ради развлечения. Что мы можем за это получить?
— Скорее всего нож, — ответил Джеффри, усмехнувшись, хотя и понимал, что этот риторический вопрос отнюдь не смешон.
— Скорее всего именно его и получит Джон. Подумай об этом! Кто не отозвался на его призыв? Преданные ему бароны откликнулись, даже те из них, кто сомневался, но надеялся заполучить добычу и поразвлечься в местах, где их землям ничто не угрожает. Кто остался позади, пребывая в мрачном настроении? Только бунтовщики и их приверженцы. И теперь Джон требует от них уплаты налога в три марки.
Джеффри провел рукой по лицу, поглаживая светлую щетину, уже порядком выросшую со вчерашнего дня.
— Они уже взялись за оружие? — спросил он.
— Нет, и я не думаю, что бунта стоит ждать в этом году. Они осторожны и умны. По правде говоря, я нахожу, что кто-то ими руководит…
* * *
Джеффри стал быстро поправляться, и уже скоро совсем окреп, так что отправился на королевский совет в Бери-Сент-Эдмендс. Он прекрасно выглядел, если не считать необычной походки — то короткий, то длинный шаг — и того, что быстро уставал. Чтобы обеспечить своего шурина действенной и надежной парой рук и ног на случай нападения или чего-либо еще, вместе с ним отправился Адам. Когда они вернулись, то с искренним восторгом принялись рассказывать о письменной хартии и сдержанном поведении людей. На семейном совете Адам сообщил, что ни одно решение не принималось поспешно. Леди Элинор смотрела на сына и не верила своим глазам. Он стал настоящим мужчиной, ибо уже понимает цели и необходимость политической стратегии.Джеффри рассказал, что король спокойно отнесся к жалобам, предъявленным ему делегацией, и даже согласился, что претензии обоснованны, ибо, возможно, он был несправедлив к тем или иным людям. Король обещал обдумать предложения знати и дать ответ.
Однако в мае положение резко изменилось — в стране разгорелся бунт, грозивший перерасти в настоящую войну. Джеффри отправился ко двору, а Джоанна осталась в Роуз-линде, поскольку появилась надежда, что она забеременела. Джоанна не расплакалась, узнав, что вот-вот начнется гражданская война, но боялась глядеть на себя в зеркало, ибо знала, какое отражение ее там ждет. Она твердо приказала старику Бьорну отобрать людей для ее сопровождения в течение последующих нескольких дней. Да, она должна объехать своих вассалов и подготовить их к войне, которую они с радостью проигнорировали бы. Эта неприятная задача легла на ее плечи потому, что Элинор снова уехала на север с Иэном. Он уже не надеялся сплотить своих людей и повести их на поддержку королю, но пытался хотя бы заставить их сохранять нейтралитет.
Однако вызова от короля так и не последовало. Джоанна получила от Джеффри обнадеживающее письмо, в котором говорилось, что Джон игнорировал бунт. Похоже, Джон снова обрел власть над королевством, и настала пора раздавить всех мятежников в железных тисках.
Джоанна вынуждена была готовить людей и собирать провизию. Очередное письмо Джеффри остановило ее. Он просил ее прислать лишь деньги. «Не знаю, прав король или нет, — писал Джеффри, — но он призвал на помощь наемников, вместо того чтобы собрать армию своего королевства. На это есть причины, однако, боюсь, это до добра не доведет и породит новую волну негодования. Все бунтовщики, что бы о них ни говорили, живут на этой земле… Ты писала мне, что наша надежда на ребенка угасла, ибо у тебя началось истечение, — продолжал Джеффри. — Я искренне сочувствую тебе, поскольку знаю, как ты хочешь иметь малыша. Мы молоды, и у нас еще много времени впереди. К тому же я получаю столько удовольствия, пытаясь зачать ребенка, что не имею причин переживать из-за необходимости продолжать свои попытки. Возможно, я зря шучу, Понимаю, как ты огорчена. Но иначе мне пришлось бы сказать тебе, что я трясусь от страха при мысли о будущем невинном ягненке, который окажется в стае волков, окружающих нас».
Опасения Джеффри вскоре подтвердились. Лондон, страшась иноземных наемников, открыл свои вррота бунтовщикам и готовился теперь к упорной обороне против фламандских войск, которые вел граф Солсбери. Чтобы заставить Лондон пасть, понадобилась бы огромная армия, бесчисленное множество осадных машин и непомерные запасы провизии. К тому же из-за наличия реки город нельзя было взять осадой. Граф Солсбери отступил. Сердце королевства, откуда текла большая часть золота и товаров, поддерживавших ритм его жизни, захлопнуло свои ворота перед королем Джоном.
Положение казалось безвыходным: бунтовщики не могли выйти из города, а король не мог попасть в него.
На десятый день июня король подошел к Виндзору. Переговоры начались заново. Поскольку все знали, что Джеффри предан королю, хотя по понятным причинам и питает к нему антипатию, его сочли идеальным кандидатом на роль посредника. Многие из тех, кто боялся идти непосредственно к Лэнгтону, который выступал в качестве выразителя намерений бунтовщиков, не причисляя себя к ним, а также и не пожелавшие принять королевского посла, согласились говорить с Джеффри.
Он метался между Виндзором и Лондоном и настолько часто ездил по этой дороге, что вскоре мог свободно спать на своем коне: тот сам хорошо знал путь. Это было Джеффри на руку, ибо он почти не имел другого времени для сна. Стоило ему только снять одежду и улечься где-нибудь, как его тотчас же вызывал какой-нибудь секретный посланник, который вел его к своему сюзерену, сообщавшему новые предложения или жалобы. Бедро Джеффри безжалостно ныло, но ненамного сильнее его челюсти. Слишком часто приходилось ему стискивать зубы, слушая обе стороны, участвующие в переговорах, и не высказывать собственного мнения.
«Умен не по годам», — говорил Иэн о Джеффри. И правда: он отличался наблюдательностью и сообразительностью, видел гораздо дальше тех, кого считали прозорливыми: они слишком увлекались деталями. Сейчас как раз все погрязло в излишних деталях. Бароны были убедительны в одних аргументах, король — в других. Лэнгтон похудел, глаза его горели, мертвенно-бледное лицо хранило отпечаток бессонницы. Некоторые боялись, что он не выдержит напряжения. Но не перед ним предстал Джеффри, когда пришло время дать ответы по тем или иным жалобам и предложениям, — он предстал перед королем.
Джон все так же напоминал пивной бочонок. Хотя время от времени он говорил напыщенным тоном и даже орал, Джеффри улавливал некоторую фальшь в том гневе, какой выказывал король.
Иэн прибыл с севера в середине июня. Он устал, ибо скакал две ночи подряд, но был очень доволен, поскольку его многолетняя мечта, похоже, становилась реальностью. Джеффри не говорил ему ничего лишнего. Чего он мог добиться, разглагольствуя о своих смутных тревогах и омрачая радость Иэна дурными предчувствиями?
Позже, вечером того же дня, Джеффри вызвали на этот раз к отцу. Граф показал ему копию подготовленного документа. Из вежливости Джеффри просмотрел его. Он уже был знаком с большинством статей из шестидесяти одной, особенно с теми, где каждое слово было подвергнуто тщательному обсуждению обеими сторонами. Джеффри повнимательнее изучил остальные статьи, которые посчитали вполне приемлемыми, ибо они не затронули души людей, не заботящихся чрезмерно о всеобщем благе. Он не нашел в них ничего, что могло бы обеспокоить его, пока не дошел до последней статьи. О ней Джеффри ничего не слышал и читал впервые.
Закончив, он пришел в негодование и сказал отцу, что это безумие. Джеффри нервно заходил по комнате взад и вперед. Граф Солсбери невольно содрогнулся, увидев, как сын все еще хромает. Король может собрать совет, заметил он, глядя в сторону. Это все лишь формальности.
— Формальности?! Папа, вы читали эту статью? Совет имеет право выступить против короля и призвать всю страну подчинить короля собственной воле! Я иногда расхожусь с дядей во мнениях, но он не может согласиться с этим! И ни один король не согласился бы!
— Я не слеп и не глух, — спокойно заметил граф Солсбери. — Я читал эту статью сам и слышал, когда ее зачитывали. Без нее бароны не примут хартию, а Джон говорит, что желает мира. Он говорит, что устал от войн и горя…
Ужаснувшись тону, а еще больше словам: «Джон говорит», означавшим, что граф Солсбери не верит своему брату, Джеффри пристально посмотрел на отца. Внутри у него все похолодело. Граф Солсбери ни о чем не тревожится! Он, в сущности, признался в том, что всю жизнь предпочитал ложь, как и сейчас!
— Кроме того, — рассудительно продолжал граф, все так же бесстрастно, — тебе, мне и Джону известно: двадцать пять человек, считающих себя в равной степени важными персонами, никогда не придут к согласию даже в делах, гораздо более опасных, нежели те, что способны побудить людей к бунту. Я пытался напомнить о четырех ответственных за вызовы людей, но Лэнгтон и здесь меня обошел. Статью можно было писать и без этого. Даже с… А, впрочем, какая разница!
Пятнадцатого дня июня на огромном лугу с названием Раннимид король подписал и скрепил печатью Великую хартию вольностей. Джеффри не присутствовал при ее подписании. Он ушел спать. В атмосфере всеобщего возбуждения никто не замечал его отсутствия, пока не закончилось празднование события и Иэн, Адам и граф Солсбери собрались в комнате графа, чтобы выпить. Тогда и выяснилось, что никто не видел Джеффри в течение всего дня. В глазах графа вспыхнула тревога. За Джеффри поспешно послали гонца, который нашел молодого лорда в его апартаментах погруженным в глубокий сон. Проснувшись и услышав, что его желают видеть в комнате отца, Джеффри быстро оделся И без лишних вопросов направился в покои графа.
— Выпей с нами и отпразднуй… — Адам собирался уже было договорить «усмирение короля», но из уважения к графу Солсбери сказал: —…новый мир.
— Ба! — пренебрежительно воскликнул Джеффри и повернулся, намереваясь вернуться в постель.
— Подожди, Джеффри! Скажи мне, что здесь плохого? — спросил Иэн.
Он был явно опечален. Обычно Джеффри отличался мягкостью характера. Он был добродушен и необыкновенно терпелив, даже когда лежал прикованный к постели. Раздражение было совершенно не свойственным ему, неестественным.
— Ему не нравится шестьдесят первая статья, — сказал граф Солсбери каким-то неживым голосом.
— Джеффри! — Это Адам решил развить тему, которой старшие из осторожности старались избежать. — А где гарантии, что король будет соблюдать остальные статьи? Без шестьдесят первой статьи Хартия вольностей стоила бы не больше других обещаний Джона. О… прошу прощения, милорд. — Адам густо покраснел и сконфуженно уставился на кубок с вином.