Страница:
– Я действительно был в ярости. И я беспокоился о тебе и твоей сестре. Но никакого серьезного основания начинать драку не было. Если бы я так поступил, то они могли бы выстрелить, и тогда кто-нибудь пострадал бы.
– Даже несмотря на то что они пытались унизить тебя, заставив раздеться?
Ардмор ухмыльнулся.
– Я увидел, как расширились твои глаза, когда ты осознала, на что смотришь. Тот миг искупил всякое унижение. Кроме того, Аннабел, что, если бы я полез в драку?
– Ты был гораздо сильнее любого из них.
– Я мог бы отобрать у них одно ружье, – сказал он. – И что бы я тогда стал с ним делать?
– Пригрозил бы им.
– Такими вещами не шутят. Я бы никогда не направил ружье на человека, потому что у меня никогда не возникло бы намерения убить его. – Он умолк. – И вот ответ на вопрос о том, что погубило бы мою бессмертную душу: убийство человека. На сколько поцелуев это тянет?
Аннабел невольно рассмеялась. Он поцеловал ее – да так, что у нее захватило дух.
Глава 18
Глава 19
– Даже несмотря на то что они пытались унизить тебя, заставив раздеться?
Ардмор ухмыльнулся.
– Я увидел, как расширились твои глаза, когда ты осознала, на что смотришь. Тот миг искупил всякое унижение. Кроме того, Аннабел, что, если бы я полез в драку?
– Ты был гораздо сильнее любого из них.
– Я мог бы отобрать у них одно ружье, – сказал он. – И что бы я тогда стал с ним делать?
– Пригрозил бы им.
– Такими вещами не шутят. Я бы никогда не направил ружье на человека, потому что у меня никогда не возникло бы намерения убить его. – Он умолк. – И вот ответ на вопрос о том, что погубило бы мою бессмертную душу: убийство человека. На сколько поцелуев это тянет?
Аннабел невольно рассмеялась. Он поцеловал ее – да так, что у нее захватило дух.
Глава 18
Граф Мейн отложил в сторону подробный отчет о подающем надежды годовике, предлагавшемся Графтонским конным заводом, и вздохнул. Его дворецкий стоял в дверях кабинета, вытянувшись в струнку от раздражения. Римпл давал понять, что может мириться с распутством своего хозяина при условии, что будут соблюдаться приличия.
– Она здесь? – спросил Мейн, заранее зная ответ.
– Карета с гербом Мейтлендов остановилась у парадного входа, – сказал Римпл, едва шевеля губами. – Если вам угодно, я выясню, находится ли леди Мейтленд внутри. Поскольку она не показалась наружу, я склонен предположить, что ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней в экипаже.
По мнению Римпла, джентльмены могут наносить визиты незамужним дамам, но никак не наоборот. Лондонский свет был того же мнения. И тем не менее Мейну отчего-то не удавалось убедить в этом Имоджин: она уже дважды за эту неделю наносила ему визиты средь бела дня, что давало слугам в верхней и нижней части Сент-Джеймс-стрит широкие возможности для сплетен, а также услаждало читателей скандальных газетенок, нуждавшихся в свежем материале.
Мейн поднялся. Когда он укладывал барышень в постель одну задругой, жизнь была куда легче, чем теперь, когда он не спал с одной-единственной барышней – Имоджин. Прежние его партнерши четко понимали власть репутации, понимали необходимость ненавязчиво демонстрировать целомудренное поведение и сохранять восхитительную пикантность тайны. Имоджин же была что тот щенок: врывалась, куда ее душа пожелает, и не заботилась о последствиях!
Римпл протянул Мейну пальто.
– Быть может, ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней для короткой прогулки по парку, – предположил он.
Мейн понял. Если он сам сядет в карету, вместо того чтобы позволить Имоджин войти в дом, то никакого скандала не последует. Он накинул пальто, выбрал шляпу из трех, предложенных лакеем, и вышел навстречу лучам утреннего солнца. Он по-прежнему испытывал некоторое потрясение, очутившись на ногах в такую рань.
До прошлого года он редко отправлялся спать раньше пяти часов утра, проводя вечера за танцами, а ночи – под пышным боком какой-нибудь красотки. И как следствие он годами ухитрялся не видеть утреннего света. Теперь он огляделся по сторонам и пожал плечами. Он не собирался обманывать себя, утверждая, что вид росы, сверкавшей на остроконечных листьях нарциссов, что росли у парадного крыльца его дома, возмещал удовольствие от вида женских глаз, закрывшихся в экстазе.
Лакей, ждавший у кареты, при его приближении распахнул дверцу. Неужели он пообещал отправиться на прогулку нынче утром? Определенно нет. Было только девять часов, а он обыкновенно поддерживал иллюзию того, что он по-прежнему ведет светскую жизнь, хотя в последнее время все чаще ловил себя на том, что вечерами сидит дома с книгой.
Он снял шляпу и залез в карету. Но вместо кокетки, с дьявольским упорством нарушающей приличия, его взору предстала необычайно респектабельная компания.
– Ба, Гриззи! – воскликнул он и, нагнувшись, поцеловал сестру в щеку. – И мисс Джозефина! – Он кивнул младшей сестре Имоджин, и, наконец, самой Имоджин. – Должен сказать, что мое обещание прогуляться с вами в экипаже нынешним утром непостижимым образом вылетело у меня из головы.
– Мы ни о чем не уславливались, – беспечно молвила Имоджин.
– В таком случае чем я обязан подобным удовольствием? – вопросил Мейн. – Я полагал, что ты лежишь в постели с простудой, Гриззи. – Он уселся напротив сестры.
– Пик болезни уже позади, – ответила она. На взгляд брата, вид у Гризелды все еще был несколько изможденный. Конечно, она, должно быть, впервые поднялась в такой час с тех пор, как начался сезон.
– Так чем я обязан удовольствием видеть вас, принимая во внимание твое недомогание? – осведомился Мейн. Карета дернулась и покатила вниз по улице без дальнейших проволочек. – Могу я узнать, куда мы направляемся?
На минуту в карете воцарилась странная тишина.
Выгнув бровь, Мейн посмотрел на лица своих спутниц. Гризелда закрыла глаза и, по всей видимости, притворилась, что не расслышала вопроса. Следовательно, несмотря на то что его сестрица отрицала свою причастность к этой поездке, она совершалась с ее одобрения.
Имоджин одарила его лукавой усмешкой. Он все чаще видел на ее лице это озорное выражение, по мере того как ее скорбь по мужу понемногу шла на убыль. Надобно полагать, ее истинная натура начинала проглядывать наружу – мысль, которая наполнила бы трепетом любого мужчину в здравом рассудке.
– Похоже, мне не понравится ваш ответ, – заявил он.
– Лично я, – сказала Имоджин, – люблю сюрпризы. Вот когда Аннабел с Тесс устроили сюрприз на мой восьмой день рождения…
– Имоджин!..
Она надулась – сочные темно-красные губки ее были пухлыми, точно ягоды малины. В такие минуты он спрашивал себя, все ли у него в порядке по части физиологии. Казалось, он не ощущал даже проблеска желания, а Имоджин была в высшей степени желанной.
От этой мысли он помрачнел.
– Будьте столь любезны, не тяните. Куда мы держим путь?
– В Шотландию, – сияя, изрекла она. – Разве это не приключение?
– Если вы предполагали таким способом пригласить меня, то я не еду с вами. На носу скачки в Аскоте. У меня нет ни капли свободного времени и еще меньше – интереса. Когда вы планируете ехать? И зачем?
– Пожалуйста, поедемте с нами! – взмолилась Имоджин, придав своим прекрасным темным глазам трагическое выражение. Другой мужчина, столкнувшись с этой мольбой, бесстрастно подумал Мейн, уже валялся бы у нее в ногах. Минуту назад Имоджин была похожа на капризную озорницу, а теперь являла собой воплощение женственности, глядя на него так, словно в целом свете только он один мог спасти ее от гильотины. В глазах ее блестели слезы, губки надулись, а грудь вздымалась…
– Ни за что, – сказал он. И из чистого любопытства прибавил: – Вы планировали дать это маленькое представление на сцене?
– Какое представление? – спросила она с видом кошки, никогда не нюхавшей сливок.
– То, что вы только что устроили передо мной.
Ее ухмылка была (если б она только знала об этом!) намного более чарующей, чем ее отработанный репертуар обольстительных взглядов.
– Я не думала о сцене, но, пожалуй, вы правы. Я могла бы стать актрисой!
Мейн чуть не застонал. Чудесно. Он подсказал женщине, вознамерившейся погубить свою репутацию, еще один способ опозорить себя.
– Но не сейчас, – сказала Имоджин. – Сначала нам надобно спасти Аннабел.
– Аннабел? Это поэтому вы толкуете о Шотландии?
– Мы едем в Шотландию! – выпалила Гризелда, открыв глаза и устремив на него страдальческий взгляд. – Неужели ты полагаешь, что что-то еще, кроме крайней необходимости, могло принудить меня сесть в карету, направляющуюся в Шотландию? Что-то еще?
Гризелда страдала слабостью желудка и терпеть не могла дальние поездки в карете.
– Если ты спрашиваешь, не позабыл ли я о том, как часто тебя рвало на мои ботинки, когда мы были детьми, то мой ответ «нет», – раздраженно молвил Мейн. В душе его зашевелилось очень противное чувство. Отчего Гризелда одета в дорожное платье? Почему она поднялась в столь ранний час? И самое важное, почему эта карета остановилась, чтобы забрать его?
– Имоджин, – сказал он, – куда держит путь эта карета? В этот самый момент?
Она встретилась с ним взглядом, в котором не было ни капли стыда.
– В Шотландию, – ответила она. – В Шотландию, в графство Абердиншир. Во владения графа Ардмора.
Глаза Мейна сузились.
– Извольте выпустить меня! – велел он; голос его был холоден.
– И не подумаю! – сказала Имоджин, сложив руки на груди. Мейн подался вперед, намереваясь постучать по ящику под козлами, чтобы привлечь внимание кучера.
– О Бога ради! – простонала Гризелда; лицо ее уже приобрело зеленоватый оттенок. – Сделайте милость, Имоджин, просто дайте ему записку от Рейфа.
Молча, чтобы ненароком не сказать чего не следует, Мейн взял записку, которую Имоджин извлекла из своего ридикюля, и вскрыл ее.
Мейн!
Сейчася не могу ничего объяснить, но я вынужден умолять тебя помочь мне разрешить возникшую проблему касательно моего опекунства над сестрами Эссекс. Фелтону удалось найти такой выход из того жуткого скандала с участием Аннабел, при котором необходимость в ее браке отпадает, но вы должны быть в Шотландии прежде, чем они с Ардмором прибудут туда, дабы предотвратить эту свадьбу. Фелтон не может совершить эту поездку, а я в настоящее время связан порукам и ногам юридическими делами. Если бы ты смог изыскать возможность составить компанию Гризелде, Имоджин и Джоузи, то я был бы премного тебе благодарен.
Рейф
– Дьявол побери, что все это значит? – спросил Мейн, взглянув на сестру.
Та застонала.
– Мы все еще в центре Лондона, – напомнил он ей. – У тебя нет причин притворяться, что на тебя уже накатила дурнота.
– Я не притворяюсь! – негодующе воскликнула она, распахнув глаза. – При одной мысли о двух неделях в этой карете мне делается дурно.
– Как бы там ни было, – сказал Мейн, чеканя слова, – почему, скажите на милость, вы поступили со мной таким образом?
По стуку колес он заключил, что они и впрямь оставили позади мощеные улицы Лондона и теперь направлялись к Большой северной дороге.
– Вы нам нужны, – сказала Имоджин. – Мы должны спасти Аннабел от этого брака – должны!
От веселья в ее глазах не осталось и следа – теперь она являла собой воплощение сестринской преданности.
– Слишком поздно спасать ее отчего бы то ни было, – категорично заявил Мейн. – Мне нет дела до того, какой выход из положения нашел Фелтон. Аннабел уже несколько дней путешествует с шотландцем. Если данная ситуация не есть залог гибели ее репутации, то я не знаю, что может ее погубить.
– У нас самые быстроногие лошади Рейфа, – сообщила Имоджин, наклонившись вперед и положив руку ему на колено. – Более того, Рейф распорядился разместить своих лошадей вдоль всей Северной дороги, тогда как Ардмор предположительно станет нанимать лошадей. У этой кареты прекрасные рессоры. Мы с легкостью их обгоним, если согласимся потерпеть небольшие неудобства и ехать днем несколько дольше, нежели принято.
– Неудобства! – У Мейна голова шла кругом. Его слуги думают, что он отправился на прогулку по парку. У него нет…
– У меня нет одежды! – почти прокричал он. Имоджин потрепала его по колену точно так, как если бы он был маленьким ребенком, потерявшим свой любимый помпончик.
– Не волнуйтесь. Я велела слуге Рейфа уложить для вас саквояж.
Одежда Рейфа? Она что, сошла с ума?
– Где твоя горничная? – напустился он на сестру.
– Едет вслед за нами, – ответила Гризелда. – Поверь мне, Гаррет, если бы я могла придумать иной способ спасти Аннабел от этого брака, то я бы так и сделала.
– В этом союзе нет ничего столь ужасного, – возразил Мейн.
– Бедняжка плакала перед тем, как уехать в Шотландию. Она плакала, – сказала Гризелда.
– Женщины всегда плачут на свадьбе.
– Аннабел никогда не плачет, – встряла Джоузи.
– Я плакала, когда папенька сообщил мне, что я должна выйти замуж за Уиллоби, – задумчиво молвила Гризелда, избегая встречаться с братом взглядом.
– Уиллоби был отличным малым, – заявил Мейн. И когда его сестра ничего не сказала, прибавил: – Так ведь?
– Разумеется, – вымолвила она. – Ума не приложу, почему я подняла столь печальную тему, как мой недолговечный брак. Бедный Уиллоби!
Мейн с трудом мог вспомнить лицо своего зятя: в конце концов, этот малый внезапно умер за обеденным столом всего год спустя после свадьбы. Переедание – так сказали в то время его родители. Он всегда считал Уиллоби славным малым. Но возможно, Гризелда предпочла бы выйти замуж за кого-нибудь другого.
– За эти десять лет ты в любое время могла бы повторно выйти замуж, – сказал он, пристально посмотрев на сестру.
– И то верно. – Она снова закрыла глаза. – Ума не приложу, отчего я не дала себе труда это сделать.
– Сарказм никогда не был твоей сильной стороной, Гризелда, – заметил Мейн.
– Аннабел плакала, услышав, что ей придется выйти замуж за Ардмора, – многозначительно сказала Имоджин. – И она перестала плакать только тогда, когда мы придумали план, согласно которому она вернется к нам через полгода. Их семейная жизнь обречена, даже не успев начаться. Спасение Аннабел от подобной участи стоит некоторых изменений в наших планах и небольших неудобств.
– О каких небольших неудобствах вы толкуете, когда вы, очевидно, считаете, что мне будет удобно в одежде Рейфа? Вы могли бы послать мне записку вчера вечером. Тогда мой камердинер, возможно, ехал бы сейчас в карете вместе с вашей горничной.
– Это пойдет тебе на пользу, Гаррет, – молвила она, воззрившись на него со всем высокомерием старшей сестры. – Ты сделался чересчур зависимым от своих нарядов. Ты же не хочешь превратиться в сноба.
Мейн ощутил такой приступ ярости, что его невозможно было выразить словами. Поэтому он развалился в своем углу и закрыл глаза. Может статься, он просто проспит всю дорогу до Шотландии.
– Она здесь? – спросил Мейн, заранее зная ответ.
– Карета с гербом Мейтлендов остановилась у парадного входа, – сказал Римпл, едва шевеля губами. – Если вам угодно, я выясню, находится ли леди Мейтленд внутри. Поскольку она не показалась наружу, я склонен предположить, что ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней в экипаже.
По мнению Римпла, джентльмены могут наносить визиты незамужним дамам, но никак не наоборот. Лондонский свет был того же мнения. И тем не менее Мейну отчего-то не удавалось убедить в этом Имоджин: она уже дважды за эту неделю наносила ему визиты средь бела дня, что давало слугам в верхней и нижней части Сент-Джеймс-стрит широкие возможности для сплетен, а также услаждало читателей скандальных газетенок, нуждавшихся в свежем материале.
Мейн поднялся. Когда он укладывал барышень в постель одну задругой, жизнь была куда легче, чем теперь, когда он не спал с одной-единственной барышней – Имоджин. Прежние его партнерши четко понимали власть репутации, понимали необходимость ненавязчиво демонстрировать целомудренное поведение и сохранять восхитительную пикантность тайны. Имоджин же была что тот щенок: врывалась, куда ее душа пожелает, и не заботилась о последствиях!
Римпл протянул Мейну пальто.
– Быть может, ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней для короткой прогулки по парку, – предположил он.
Мейн понял. Если он сам сядет в карету, вместо того чтобы позволить Имоджин войти в дом, то никакого скандала не последует. Он накинул пальто, выбрал шляпу из трех, предложенных лакеем, и вышел навстречу лучам утреннего солнца. Он по-прежнему испытывал некоторое потрясение, очутившись на ногах в такую рань.
До прошлого года он редко отправлялся спать раньше пяти часов утра, проводя вечера за танцами, а ночи – под пышным боком какой-нибудь красотки. И как следствие он годами ухитрялся не видеть утреннего света. Теперь он огляделся по сторонам и пожал плечами. Он не собирался обманывать себя, утверждая, что вид росы, сверкавшей на остроконечных листьях нарциссов, что росли у парадного крыльца его дома, возмещал удовольствие от вида женских глаз, закрывшихся в экстазе.
Лакей, ждавший у кареты, при его приближении распахнул дверцу. Неужели он пообещал отправиться на прогулку нынче утром? Определенно нет. Было только девять часов, а он обыкновенно поддерживал иллюзию того, что он по-прежнему ведет светскую жизнь, хотя в последнее время все чаще ловил себя на том, что вечерами сидит дома с книгой.
Он снял шляпу и залез в карету. Но вместо кокетки, с дьявольским упорством нарушающей приличия, его взору предстала необычайно респектабельная компания.
– Ба, Гриззи! – воскликнул он и, нагнувшись, поцеловал сестру в щеку. – И мисс Джозефина! – Он кивнул младшей сестре Имоджин, и, наконец, самой Имоджин. – Должен сказать, что мое обещание прогуляться с вами в экипаже нынешним утром непостижимым образом вылетело у меня из головы.
– Мы ни о чем не уславливались, – беспечно молвила Имоджин.
– В таком случае чем я обязан подобным удовольствием? – вопросил Мейн. – Я полагал, что ты лежишь в постели с простудой, Гриззи. – Он уселся напротив сестры.
– Пик болезни уже позади, – ответила она. На взгляд брата, вид у Гризелды все еще был несколько изможденный. Конечно, она, должно быть, впервые поднялась в такой час с тех пор, как начался сезон.
– Так чем я обязан удовольствием видеть вас, принимая во внимание твое недомогание? – осведомился Мейн. Карета дернулась и покатила вниз по улице без дальнейших проволочек. – Могу я узнать, куда мы направляемся?
На минуту в карете воцарилась странная тишина.
Выгнув бровь, Мейн посмотрел на лица своих спутниц. Гризелда закрыла глаза и, по всей видимости, притворилась, что не расслышала вопроса. Следовательно, несмотря на то что его сестрица отрицала свою причастность к этой поездке, она совершалась с ее одобрения.
Имоджин одарила его лукавой усмешкой. Он все чаще видел на ее лице это озорное выражение, по мере того как ее скорбь по мужу понемногу шла на убыль. Надобно полагать, ее истинная натура начинала проглядывать наружу – мысль, которая наполнила бы трепетом любого мужчину в здравом рассудке.
– Похоже, мне не понравится ваш ответ, – заявил он.
– Лично я, – сказала Имоджин, – люблю сюрпризы. Вот когда Аннабел с Тесс устроили сюрприз на мой восьмой день рождения…
– Имоджин!..
Она надулась – сочные темно-красные губки ее были пухлыми, точно ягоды малины. В такие минуты он спрашивал себя, все ли у него в порядке по части физиологии. Казалось, он не ощущал даже проблеска желания, а Имоджин была в высшей степени желанной.
От этой мысли он помрачнел.
– Будьте столь любезны, не тяните. Куда мы держим путь?
– В Шотландию, – сияя, изрекла она. – Разве это не приключение?
– Если вы предполагали таким способом пригласить меня, то я не еду с вами. На носу скачки в Аскоте. У меня нет ни капли свободного времени и еще меньше – интереса. Когда вы планируете ехать? И зачем?
– Пожалуйста, поедемте с нами! – взмолилась Имоджин, придав своим прекрасным темным глазам трагическое выражение. Другой мужчина, столкнувшись с этой мольбой, бесстрастно подумал Мейн, уже валялся бы у нее в ногах. Минуту назад Имоджин была похожа на капризную озорницу, а теперь являла собой воплощение женственности, глядя на него так, словно в целом свете только он один мог спасти ее от гильотины. В глазах ее блестели слезы, губки надулись, а грудь вздымалась…
– Ни за что, – сказал он. И из чистого любопытства прибавил: – Вы планировали дать это маленькое представление на сцене?
– Какое представление? – спросила она с видом кошки, никогда не нюхавшей сливок.
– То, что вы только что устроили передо мной.
Ее ухмылка была (если б она только знала об этом!) намного более чарующей, чем ее отработанный репертуар обольстительных взглядов.
– Я не думала о сцене, но, пожалуй, вы правы. Я могла бы стать актрисой!
Мейн чуть не застонал. Чудесно. Он подсказал женщине, вознамерившейся погубить свою репутацию, еще один способ опозорить себя.
– Но не сейчас, – сказала Имоджин. – Сначала нам надобно спасти Аннабел.
– Аннабел? Это поэтому вы толкуете о Шотландии?
– Мы едем в Шотландию! – выпалила Гризелда, открыв глаза и устремив на него страдальческий взгляд. – Неужели ты полагаешь, что что-то еще, кроме крайней необходимости, могло принудить меня сесть в карету, направляющуюся в Шотландию? Что-то еще?
Гризелда страдала слабостью желудка и терпеть не могла дальние поездки в карете.
– Если ты спрашиваешь, не позабыл ли я о том, как часто тебя рвало на мои ботинки, когда мы были детьми, то мой ответ «нет», – раздраженно молвил Мейн. В душе его зашевелилось очень противное чувство. Отчего Гризелда одета в дорожное платье? Почему она поднялась в столь ранний час? И самое важное, почему эта карета остановилась, чтобы забрать его?
– Имоджин, – сказал он, – куда держит путь эта карета? В этот самый момент?
Она встретилась с ним взглядом, в котором не было ни капли стыда.
– В Шотландию, – ответила она. – В Шотландию, в графство Абердиншир. Во владения графа Ардмора.
Глаза Мейна сузились.
– Извольте выпустить меня! – велел он; голос его был холоден.
– И не подумаю! – сказала Имоджин, сложив руки на груди. Мейн подался вперед, намереваясь постучать по ящику под козлами, чтобы привлечь внимание кучера.
– О Бога ради! – простонала Гризелда; лицо ее уже приобрело зеленоватый оттенок. – Сделайте милость, Имоджин, просто дайте ему записку от Рейфа.
Молча, чтобы ненароком не сказать чего не следует, Мейн взял записку, которую Имоджин извлекла из своего ридикюля, и вскрыл ее.
Мейн!
Сейчася не могу ничего объяснить, но я вынужден умолять тебя помочь мне разрешить возникшую проблему касательно моего опекунства над сестрами Эссекс. Фелтону удалось найти такой выход из того жуткого скандала с участием Аннабел, при котором необходимость в ее браке отпадает, но вы должны быть в Шотландии прежде, чем они с Ардмором прибудут туда, дабы предотвратить эту свадьбу. Фелтон не может совершить эту поездку, а я в настоящее время связан порукам и ногам юридическими делами. Если бы ты смог изыскать возможность составить компанию Гризелде, Имоджин и Джоузи, то я был бы премного тебе благодарен.
Рейф
– Дьявол побери, что все это значит? – спросил Мейн, взглянув на сестру.
Та застонала.
– Мы все еще в центре Лондона, – напомнил он ей. – У тебя нет причин притворяться, что на тебя уже накатила дурнота.
– Я не притворяюсь! – негодующе воскликнула она, распахнув глаза. – При одной мысли о двух неделях в этой карете мне делается дурно.
– Как бы там ни было, – сказал Мейн, чеканя слова, – почему, скажите на милость, вы поступили со мной таким образом?
По стуку колес он заключил, что они и впрямь оставили позади мощеные улицы Лондона и теперь направлялись к Большой северной дороге.
– Вы нам нужны, – сказала Имоджин. – Мы должны спасти Аннабел от этого брака – должны!
От веселья в ее глазах не осталось и следа – теперь она являла собой воплощение сестринской преданности.
– Слишком поздно спасать ее отчего бы то ни было, – категорично заявил Мейн. – Мне нет дела до того, какой выход из положения нашел Фелтон. Аннабел уже несколько дней путешествует с шотландцем. Если данная ситуация не есть залог гибели ее репутации, то я не знаю, что может ее погубить.
– У нас самые быстроногие лошади Рейфа, – сообщила Имоджин, наклонившись вперед и положив руку ему на колено. – Более того, Рейф распорядился разместить своих лошадей вдоль всей Северной дороги, тогда как Ардмор предположительно станет нанимать лошадей. У этой кареты прекрасные рессоры. Мы с легкостью их обгоним, если согласимся потерпеть небольшие неудобства и ехать днем несколько дольше, нежели принято.
– Неудобства! – У Мейна голова шла кругом. Его слуги думают, что он отправился на прогулку по парку. У него нет…
– У меня нет одежды! – почти прокричал он. Имоджин потрепала его по колену точно так, как если бы он был маленьким ребенком, потерявшим свой любимый помпончик.
– Не волнуйтесь. Я велела слуге Рейфа уложить для вас саквояж.
Одежда Рейфа? Она что, сошла с ума?
– Где твоя горничная? – напустился он на сестру.
– Едет вслед за нами, – ответила Гризелда. – Поверь мне, Гаррет, если бы я могла придумать иной способ спасти Аннабел от этого брака, то я бы так и сделала.
– В этом союзе нет ничего столь ужасного, – возразил Мейн.
– Бедняжка плакала перед тем, как уехать в Шотландию. Она плакала, – сказала Гризелда.
– Женщины всегда плачут на свадьбе.
– Аннабел никогда не плачет, – встряла Джоузи.
– Я плакала, когда папенька сообщил мне, что я должна выйти замуж за Уиллоби, – задумчиво молвила Гризелда, избегая встречаться с братом взглядом.
– Уиллоби был отличным малым, – заявил Мейн. И когда его сестра ничего не сказала, прибавил: – Так ведь?
– Разумеется, – вымолвила она. – Ума не приложу, почему я подняла столь печальную тему, как мой недолговечный брак. Бедный Уиллоби!
Мейн с трудом мог вспомнить лицо своего зятя: в конце концов, этот малый внезапно умер за обеденным столом всего год спустя после свадьбы. Переедание – так сказали в то время его родители. Он всегда считал Уиллоби славным малым. Но возможно, Гризелда предпочла бы выйти замуж за кого-нибудь другого.
– За эти десять лет ты в любое время могла бы повторно выйти замуж, – сказал он, пристально посмотрев на сестру.
– И то верно. – Она снова закрыла глаза. – Ума не приложу, отчего я не дала себе труда это сделать.
– Сарказм никогда не был твоей сильной стороной, Гризелда, – заметил Мейн.
– Аннабел плакала, услышав, что ей придется выйти замуж за Ардмора, – многозначительно сказала Имоджин. – И она перестала плакать только тогда, когда мы придумали план, согласно которому она вернется к нам через полгода. Их семейная жизнь обречена, даже не успев начаться. Спасение Аннабел от подобной участи стоит некоторых изменений в наших планах и небольших неудобств.
– О каких небольших неудобствах вы толкуете, когда вы, очевидно, считаете, что мне будет удобно в одежде Рейфа? Вы могли бы послать мне записку вчера вечером. Тогда мой камердинер, возможно, ехал бы сейчас в карете вместе с вашей горничной.
– Это пойдет тебе на пользу, Гаррет, – молвила она, воззрившись на него со всем высокомерием старшей сестры. – Ты сделался чересчур зависимым от своих нарядов. Ты же не хочешь превратиться в сноба.
Мейн ощутил такой приступ ярости, что его невозможно было выразить словами. Поэтому он развалился в своем углу и закрыл глаза. Может статься, он просто проспит всю дорогу до Шотландии.
Глава 19
Следующие несколько дней Аннабел с Эваном неукоснительно придерживались правила: десять поцелуев в день и никаких вопросов. Время от времени один из них начинал задавать вопрос и осекался. А иногда другой отвечал, единственно удовольствия ради, хотя то вовсе не был вопрос на поцелуи.
У Аннабел было такое чувство, что как-то так вышло, что говорила только она одна. Разными уловками и сочувственными взглядами Эван выудил у нее правду о том, как обстояли дела ее отца.
– Стало быть, он проиграл все деньги, что были в доме? – спросил он однажды днем, когда их карета, громыхая, катила по дороге.
– Все было совсем не так! – запротестовала Аннабел. – Папа никогда не играл на деньги.
– Да, но брать деньги из доходов имения и ставить их на лошадь – находится ли та на ипподроме или в твоей собственной конюшне – это и называется играть на деньги. – Он взирал на нее поверх доски для игры в криббидж[7]. – И вот что я тебе скажу, барышня: тот факт, что он превратил тебя в своего счетовода, мне тоже не по душе.
– Мне нравится составлять цифры в столбики, – довольно неуверенно ответила Аннабел.
– Тогда ему следовало бы целовать тебе за это ноги, – сказал Эван. Глаза его снова смеялись, и он опустился на пол кареты и принялся нести какую-то чепуху о том, как надобно целовать ее ноги.
Но она не могла перестать думать об этом. Эван никогда не станет ставить деньги ни на ипподроме, ни на своих собственных лошадей. Он человек совершенно иного склада, нежели ее отец.
К этому времени они уже добрались до Северо-Шотландского нагорья.
– Я тут подумал, что, пожалуй, мы могли бы попросить отца Армальяка обвенчать нас прямо в день нашего приезда, – сказал Эван за обедом. – Ты согласна, дорогая?
В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.
– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.
–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.
– Это серьезное соображение, – согласилась она.
– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.
– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.
– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.
– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.
– Теперь нет, – решительно заявил он.
– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.
Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.
– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.
Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.
– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.
Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.
Сердце Аннабел пело.
Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?
– Семь.
– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.
Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.
– Мать я помню, а вот отца – нет.
Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.
– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.
– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.
– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.
– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.
– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.
– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.
Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.
– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.
Аннабел сердито воззрилась на него.
– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.
Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.
– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?
Он выгнул бровь.
– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.
– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…
– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.
– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.
– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.
– И как же ты это сделал?
– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.
От выражения его глаз волна желания прокатилась по телу Аннабел. Никаких ночных сорочек!
– Ты хочешь сказать, что распутные женщины не…
– Никогда, – заявил он, покачав головой. – Разве ты этого не знала, барышня?
– Нет, в сущности, теперь, когда я…
– Никогда. Не более чем надевают на себя муж с женой, ложась вместе в постель. А потом я выразил надежду, что ей известно, как ублажить мужчину.
Аннабел хмуро посмотрела на него.
– Не очень-то любезно было говорить такие вещи!
– А я и не хотел быть любезным, – старательно выговорил он. – Я хотел, чтобы эта глупая девчонка выкинула из головы мысль о том, чтобы позабыть своего мужа, рискуя при этом своей душой. И тогда я сказал кое-что еще, и думаю, именно это последнее и заставило ее передумать.
– И что это было? – осведомилась Аннабел. Эван посмотрел на нее.
– О, ну хорошо, это вопрос, – сказала она.
– Я сказал ей, что мне особенно нравится кроличий поцелуй. Моргнув, она уставилась на него.
– Что-что?
Он покачал головой.
– Столько всего надобно узнать… и на все про все нам дана только одна жизнь.
Он снова над ней смеялся, но Аннабел снедало любопытство.
– Имоджин знала, что это за поцелуй? Поверить не могу! Именно Аннабел разговаривала с женщинами из деревни, поскольку она заключала все сделки от имени их семьи. Имоджин сидела дома, грезя о Дрейвене. Как могла она знать, что это за поцелуй, если Аннабел слыхом о нем не слыхивала?
– Мы уже так целовались? – требовательно спросила она. Он рассмеялся еще громче.
– Нет. Мне жаль тебе это говорить, Аннабел, но ты узнала далеко не все, что можно было узнать из деревенских сплетен. А теперь, полагаю, ты должна мне кучу поцелуев. – Он оказался возле ее кресла так быстро, что она даже не заметила, как он переместился.
Когда поцелуй закончился, она чувствовала себя так, будто у нее помутился рассудок – помутился от влечения к нему.
– Что такое «кроличий поцелуй»? – спросила она, плюхнувшись обратно в кресло.
Он лишь ухмыльнулся.
– Не скажу. – Он взял с каминной полки колоду карт. – Хочешь сыграть? Я научу тебя играть в спекуляцию, чтобы дядя Пирс мог обчистить тебя без чувства вины. Не то чтобы он когда-либо обнаруживал признаки столь достойного чувства…
– Я умею играть в спекуляцию, – сказала Аннабел, подумав, что им следует избегать разговоров, которые ведут к поцелуям. – Это любимая игра Джоузи.
– В таком случае, – молвил Эван с лукавым блеском в глазах, – мы будем играть на фант.
Аннабел улыбнулась:
– Пять конов, и выигрывает сильнейший?
Он выиграл первую партию, она – вторую; он выиграл третью партию, она – четвертую.
– Я выиграю этот кон, – заявил Эван, бросив взгляд на свои карты. – Видишь ли, – он поднял на нее глаза, и в его облике сквозила необузданность, от которой кровь внезапно начала гулко пульсировать в ее венах, – я хочу выиграть у тебя фант.
Аннабел взглянула на свои карты, но Эван подорвал ее самообладание. Когда он смотрел на нее с этим огоньком в глазах, ей казалось, что другой Эван заступил место прежнего. Тот, что вынуждал ее думать о спальнях и сокровенных вещах. Она положила карту наугад.
Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке. Она задрожала и положила на стол еще одну карту, не думая о последствиях.
– Похоже, я проиграла фант, – заметила она пару минут спустя. – Что ты попросишь?
Эван медленно улыбнулся, и внезапно она почувствовала, как его взгляд, устремленный на нее из-под тяжелых век, опалил ее огнем.
– Ты так не похож на себя сейчас, – неожиданно сказала Аннабел.
– И в чем же разница?
– Обычно ты смотришь на меня так, будто я тебя забавляю. В сущности, ты, похоже, на весь мир взираешь как на занятный спектакль.
– Ты меня не забавляешь, – сказал он; озорная усмешка изогнула его губы.
Она почувствовала, как кожа ее розовеет.
– Только не тогда, когда я желаю тебя так сильно, как сейчас, – молвил он. И словоохотливо прибавил: – Я с трудом могу думать о чем-либо ином, ты знаешь.
У Аннабел было такое чувство, что как-то так вышло, что говорила только она одна. Разными уловками и сочувственными взглядами Эван выудил у нее правду о том, как обстояли дела ее отца.
– Стало быть, он проиграл все деньги, что были в доме? – спросил он однажды днем, когда их карета, громыхая, катила по дороге.
– Все было совсем не так! – запротестовала Аннабел. – Папа никогда не играл на деньги.
– Да, но брать деньги из доходов имения и ставить их на лошадь – находится ли та на ипподроме или в твоей собственной конюшне – это и называется играть на деньги. – Он взирал на нее поверх доски для игры в криббидж[7]. – И вот что я тебе скажу, барышня: тот факт, что он превратил тебя в своего счетовода, мне тоже не по душе.
– Мне нравится составлять цифры в столбики, – довольно неуверенно ответила Аннабел.
– Тогда ему следовало бы целовать тебе за это ноги, – сказал Эван. Глаза его снова смеялись, и он опустился на пол кареты и принялся нести какую-то чепуху о том, как надобно целовать ее ноги.
Но она не могла перестать думать об этом. Эван никогда не станет ставить деньги ни на ипподроме, ни на своих собственных лошадей. Он человек совершенно иного склада, нежели ее отец.
К этому времени они уже добрались до Северо-Шотландского нагорья.
– Я тут подумал, что, пожалуй, мы могли бы попросить отца Армальяка обвенчать нас прямо в день нашего приезда, – сказал Эван за обедом. – Ты согласна, дорогая?
В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.
– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.
–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.
– Это серьезное соображение, – согласилась она.
– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.
– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.
– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.
– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.
– Теперь нет, – решительно заявил он.
– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.
Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.
– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.
Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.
– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.
Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.
Сердце Аннабел пело.
Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?
– Семь.
– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.
Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.
– Мать я помню, а вот отца – нет.
Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.
– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.
– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.
– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.
– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.
– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.
– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.
Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.
– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.
Аннабел сердито воззрилась на него.
– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.
Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.
– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?
Он выгнул бровь.
– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.
– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…
– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.
– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.
– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.
– И как же ты это сделал?
– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.
От выражения его глаз волна желания прокатилась по телу Аннабел. Никаких ночных сорочек!
– Ты хочешь сказать, что распутные женщины не…
– Никогда, – заявил он, покачав головой. – Разве ты этого не знала, барышня?
– Нет, в сущности, теперь, когда я…
– Никогда. Не более чем надевают на себя муж с женой, ложась вместе в постель. А потом я выразил надежду, что ей известно, как ублажить мужчину.
Аннабел хмуро посмотрела на него.
– Не очень-то любезно было говорить такие вещи!
– А я и не хотел быть любезным, – старательно выговорил он. – Я хотел, чтобы эта глупая девчонка выкинула из головы мысль о том, чтобы позабыть своего мужа, рискуя при этом своей душой. И тогда я сказал кое-что еще, и думаю, именно это последнее и заставило ее передумать.
– И что это было? – осведомилась Аннабел. Эван посмотрел на нее.
– О, ну хорошо, это вопрос, – сказала она.
– Я сказал ей, что мне особенно нравится кроличий поцелуй. Моргнув, она уставилась на него.
– Что-что?
Он покачал головой.
– Столько всего надобно узнать… и на все про все нам дана только одна жизнь.
Он снова над ней смеялся, но Аннабел снедало любопытство.
– Имоджин знала, что это за поцелуй? Поверить не могу! Именно Аннабел разговаривала с женщинами из деревни, поскольку она заключала все сделки от имени их семьи. Имоджин сидела дома, грезя о Дрейвене. Как могла она знать, что это за поцелуй, если Аннабел слыхом о нем не слыхивала?
– Мы уже так целовались? – требовательно спросила она. Он рассмеялся еще громче.
– Нет. Мне жаль тебе это говорить, Аннабел, но ты узнала далеко не все, что можно было узнать из деревенских сплетен. А теперь, полагаю, ты должна мне кучу поцелуев. – Он оказался возле ее кресла так быстро, что она даже не заметила, как он переместился.
Когда поцелуй закончился, она чувствовала себя так, будто у нее помутился рассудок – помутился от влечения к нему.
– Что такое «кроличий поцелуй»? – спросила она, плюхнувшись обратно в кресло.
Он лишь ухмыльнулся.
– Не скажу. – Он взял с каминной полки колоду карт. – Хочешь сыграть? Я научу тебя играть в спекуляцию, чтобы дядя Пирс мог обчистить тебя без чувства вины. Не то чтобы он когда-либо обнаруживал признаки столь достойного чувства…
– Я умею играть в спекуляцию, – сказала Аннабел, подумав, что им следует избегать разговоров, которые ведут к поцелуям. – Это любимая игра Джоузи.
– В таком случае, – молвил Эван с лукавым блеском в глазах, – мы будем играть на фант.
Аннабел улыбнулась:
– Пять конов, и выигрывает сильнейший?
Он выиграл первую партию, она – вторую; он выиграл третью партию, она – четвертую.
– Я выиграю этот кон, – заявил Эван, бросив взгляд на свои карты. – Видишь ли, – он поднял на нее глаза, и в его облике сквозила необузданность, от которой кровь внезапно начала гулко пульсировать в ее венах, – я хочу выиграть у тебя фант.
Аннабел взглянула на свои карты, но Эван подорвал ее самообладание. Когда он смотрел на нее с этим огоньком в глазах, ей казалось, что другой Эван заступил место прежнего. Тот, что вынуждал ее думать о спальнях и сокровенных вещах. Она положила карту наугад.
Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке. Она задрожала и положила на стол еще одну карту, не думая о последствиях.
– Похоже, я проиграла фант, – заметила она пару минут спустя. – Что ты попросишь?
Эван медленно улыбнулся, и внезапно она почувствовала, как его взгляд, устремленный на нее из-под тяжелых век, опалил ее огнем.
– Ты так не похож на себя сейчас, – неожиданно сказала Аннабел.
– И в чем же разница?
– Обычно ты смотришь на меня так, будто я тебя забавляю. В сущности, ты, похоже, на весь мир взираешь как на занятный спектакль.
– Ты меня не забавляешь, – сказал он; озорная усмешка изогнула его губы.
Она почувствовала, как кожа ее розовеет.
– Только не тогда, когда я желаю тебя так сильно, как сейчас, – молвил он. И словоохотливо прибавил: – Я с трудом могу думать о чем-либо ином, ты знаешь.