Джеймс Элоиза. Укрощение герцога

   – Леди Мейтленд, – спросил он через некоторое время, – получили ли вы то, на что рассчитывали? – Она ничего не ответила. – Думаю, мне удалось предоставить молодой вдове все виды запретных удовольствий. И вот к вашим услугам я… незаконнорожденный и почти невидимый в обществе.
   – Не говорите так! – сказала Имоджин.
   – Почему же?
   Рейф понял, что забыл изменить голос, и тотчас же заговорил более низким тоном и с профессорскими интонациями:
   – Незаконнорожденные дети великих людей невидимы для света. Мы как тени, иногда упоминаемые в завещаниях, но чаще забытые.
   – Очень поэтично, – заметила Имоджин. – Должна сказать, что мне трудно рассматривать доктора теологии как некую фигуру, обитающую в тени. Рейф сказал мне, что во всем университете Кембриджа такого звания удостоились лишь восемь человек.
   – Но для вас я все равно что тень.
   – Не совсем. Меня очень мало интересует свет и его мнение.
   В ее голосе он уловил подлинное равнодушие.
   – Хотя скажу, что удивительно легко разговаривать с человеком, одновременно являющимся членом светского общества и не принадлежащим к нему.
   – Но я ни в коем случае не причисляю себя к светскому обществу.
   – Вы любимый брат герцога Холбрука, – решительно заявила Имоджин. – Хотите вы того или нет, но теперь вы стали членом общества. И, если только я правильно поняла Рейфа, вашу дочь воспитают как полноправного его члена. Итак, мы – ваша судьба, Гейбриел.
   – Вы можете называть меня Гейбом, после того как мы с вами распили целый бочонок вина. Или нет? – спросил Рейф.
   – Мы вовсе не распили вместе бочонок вина, Гейбриел. Я разделила его с прекрасной Кристабель.
   – Гейб, – подсказал Рейф. Хотя ему и самому было неясно, почему он так настаивает на том, чтобы она называла его именем другого человека. Но он хотел, чтобы между ними установилась близость. Ведь он целовал ее.
   – Что вы думаете о Рейфе? – спросил он, говоря себе, что задал этот вопрос, только чтобы услышать, как она произнесет его имя.
   – О Рейфе? – переспросила она, но ничего больше не добавила.
   – Вы все еще хотите видеть меня? – спросил он, стараясь говорить медленно и невнятно. – Могу я проводить вас в ваши комнаты?
   Вот он наступил, этот момент, когда вопрос был задан прямо.
   – Нет. – Она пошевелилась, и он услышал легкий шорох в темноте, а потом с трепетом ощутил это движение до самых кончиков пальцев ног. – Я вымокла в вине и чувствую себя не очень уютно. Но может быть, мы еще раз съездим в Силчестер? Этот вечер так не похож на все предыдущие в моей жизни…
   – Завтра вечером? – спросил он небрежно, будто ее отказ ничего для него не значил. И как он рассчитывал скрыть от нее, кто он на самом деле, если окажется наедине с ней в ее комнате? По всей вероятности, с усами придется расстаться, как и со штанами.
   – И завтра вы снова предложите проводить меня в мою комнату? – спросила она. – Должна честно сказать, Гейб, я не уверена, что готова к грехопадению, как мне представлялось прежде.
   Он ждал, что она произнесет эти слова раньше. Но вот теперь она их сказала, и сейчас единственное, чего ему хотелось, – это схватить ее в охапку и отнести в спальню. Ее округлые ягодицы, проступавшие сквозь плед, плащ и нижнее белье, сводили его с ума.
   – Думаю, для меня главным было услышать, что я желанна, – сказала Имоджин.
   – Это так, – проворчал он. И откашлялся, прочищая горло. – Почему бы нам не оставить эти разговоры до завтрашнего вечера? Пусть все решится само собой.
   Она рассмеялась.
   – Так сказал бы Рейф.
   – Что вы имеете в виду? – спросил он, хмурясь, потому что в темноте она не могла видеть его лица.
   – Вы знаете Рейфа. – Она слегка пожала плечами, ее округлый задик скользнул по его коленям, и это было восхитительное ощущение. – Он считает, что планировать заранее – потеря времени.
   «Это несправедливо», – подумал он, но вовремя прикусил язык. План или прелюдия – все едино.
   И в эту минуту Рейфл Джорден, герцог Холбрук, понял, что он играет всерьез. Он был намерен соблазнить свою подопечную, под собственным или чужим именем – не важно. И собирался закрепить ее за собой навсегда.
   И сознание этого было столь неожиданным и сокрушительным, что он погрузился в полное молчание и до прибытия домой даже не заметил, что платье Имоджин промочило вином и его собственное и эта влага проникла сквозь ее плащ и плед, и штаны его намокли.

Глава 21
Холбрук-Корт приветствует нежданную гостью

   На следующий день около полудня Имоджин выпрямилась и села в кровати.
   – Джози! Что, ради всего святого, ты здесь делаешь?
   – Я прибыла час назад, – ответствовала младшая сестра. – Я устала от горной Шотландии. Это скучное место, полное снега и глупых шотландцев.
   Джози любила горную Шотландию.
   – Аннабел в порядке? – спросила Имоджин. – Как младенец?
   Джози плюхнулась на край кровати.
   – Аннабел круглая, как небольшой маяк. Эван большую часть времени массирует ей плечи, спину и пальцы ног. И она столько спит! Это все равно что наблюдать за таянием снегов. Мне это наскучило.
   Джози говорила не так, как ей было свойственно. Не как Джози. Голос ее звучал как-то невесело, подавленно.
   – В чем дело? – спросила Имоджин. – Что случилось?
   Джози бросила на нее раздраженный взгляд.
   – Совершенно ничего. Неужто мне не дозволено устать от созерцания любовного воркования?
   – Когда я покидала Шотландию, ты твердо решила вернуться в Англию только к началу сезона.
   – И провести всю зиму в горах? Что мне делать в этом Богом забытом замке в обществе двух воркующих голубков, нескольких старых монахов и…
   – Джози, – сказала Имоджин, прерывая эту жалостную тираду, – ты привезла мне письмо от Аннабел? Могу я его прочесть?
   – Я не утаила его от тебя, – раздраженно заявила Джози. Она открыла ридикюль и протянула Имоджин конверт.
   – Она пишет, что ты несчастлива, – откладывая письмо, сказала Имоджин. – А почему, она не знает.
   Джози прикусила нижнюю губу.
   – Джози!
   – Мне там не по себе! – взорвалась она. – Мне перестало нравиться их общество.
   – Какое именно общество?
   Джози махнула рукой:
   – Да все они…
   – Иди-ка сюда. – Имоджин протянула ей руку. Джози неохотно послушалась.
   – От тебя пахнет вином, – сказала она, и голос ее дрогнул.
   – А от тебя – близкими слезами. Что случилось? Что-то ужасное?
   – Нет, – ответила Джози бесцветным голосом. – Вовсе нет. Мне не стоило волноваться. Я все время это себе твержу.
   Имоджин крепко сжала ее в объятиях.
   – Расскажи мне.
   – Это слишком унизительно.
   Джози попыталась отстраниться, но забыла, какие сильные руки у Имоджин, руки, привыкшие обуздывать норовистых лошадей.
   – И куда ты собралась ехать? – спросила Имоджин.
   Но, раз уж Джози не намерена говорить о себе, Имоджин решила показать пример:
   – Так не рассказать ли мне, что случилось со мной прошлой ночью?
   Она спросила это безмятежным тоном, будто не душила сестру в своих сильных объятиях. Джози вздохнула.
   – Думаю, это будет проповедь на манер церковной, урок морали?
   – Не совсем. А если говорить честно, то как раз наоборот.
   – Все, что касается нравственности, я усвоила от монахов, которые живут с Эваном.
   – Вернее, от монаха, который выиграл у меня в карты все мои мелкие монеты и оставил меня без единого пенса? – спросила Имоджин, пытаясь рассмешить Джози и привести в лучшее расположение духа. – Итак, вчера я стояла на бочонке с вином, – сказала она, выдержав паузу, – а Кристабель вскочила на него и оказалась рядом со мной.
   – Рядом с тобой? – спросила Джози, явно заинтригованная.
   – Да, именно так. Окружность у бочонка была не слишком велика. Ты помнишь любимую песню Питеркина?
   – Ты имеешь в виду Питеркина, который чистил конюшни, когда мы были детьми?
   – Да.
   – Конечно, – хихикнула Джози. – Если ты пела эту песню, Имоджин, надеюсь, что твой маскарадный костюм был в порядке?
   – Костюм был блестящим, по крайней мере до тех пор, пока я в нем не искупалась.
   – Что?!
   Имоджин принялась объяснять.
   – И тогда мистер Спенсер привез тебя сюда? Нет… – добавила Джози. – Он ведь мог отвезти тебя куда угодно.
   – Надеюсь, не мог, – сказала Имоджин. – С его стороны было очень мило предложить мне поехать послушать ее.
   Джози смотрела на нее, и было ясно, что Имоджин не удалось ее убедить.
   – Ты хочешь взять в любовники незаконнорожденного брата Рейфа? Как и Мейна?
   – Вовсе нет! – с достоинством возразила Имоджин. – Это совершенно другая ситуация.
   – И в чем разница? – полюбопытствовала Джози.
   У нее были столь выразительные глаза и такие красивые брови, зигзагообразные, как молния. И Имоджин поняла, что случилось.
   – Кто-то сказал что-то нелестное о твоей фигуре? Да?
   Джози рассмеялась, но глаза ее были невеселы.
   – Конечно, нет!
   Но она слишком поспешила сказать это.
   – Я поеду в Шотландию, в горы, и пошлю того, кто это сказал, кто бы это ни был, в долгий вояж в карете вместе с Гризелдой.
   Джози выдавила из себя улыбку.
   – Во время моего путешествия обратно произошла удивительная вещь. Желудок мисс Флекно, должно быть, железный. Она сидела напротив меня и громко читала трактаты, посвященные усовершенствованию моей нравственности, и это продолжалось по многу часов. При этом ей ни разу не стало дурно и она ничуть не позеленела.
   – Расскажи мне, как это было, – попросила Имоджин.
   – Не хочется.
   – Тогда я напишу Тесс и приглашу ее навестить нас. А ты знаешь, что не пройдет и пяти минут, как Тесс все разузнает.
   Тесс была их старшей сестрой, и так как она практически их вырастила, то достигла совершенства в технике допроса с пристрастием.
   – Я бы обеспокоилась, если бы не знала, что Тесс путешествует с мужем по континенту, – заметила Джози, но тут же смягчилась. – На самом деле все было не так уж плохо. Собственно, это можно было принять и за комплимент.
   – И этот комплимент настолько тебе не понравился, что ты из-за него бежала из Шотландии?
   – Да, – ответила Джози шепотом.
   Имоджин крепче обняла младшую сестренку.
   – Унижение – универсальное состояние. Мое единственное утешение в том, что я никогда больше не буду вести себя так глупо, как это было с Дрейвеном.
   – У меня не будет шанса вести себя как дура ни с одним мужчиной. На меня никто не станет обращать внимание. На этот счет я могу не беспокоиться.
   – Кто сказал тебе такое? – возмутилась Имоджин. – Я думаю, даже поездка в карете с Гризелдой для него слишком мягкая кара.
   – Мне они ничего не говорили, – устало возразила Джози. – Это люди, живущие неподалеку от Эвана. Некто Кроганы.
   – Те самые, что собирались вывалять в перьях Аннабел? О, стоит ли обращать внимание на то, что городят эти болваны?
   – Стоит, потому что они говорили то, что думают все, – сказала Джози. – Я не собиралась их подслушивать.
   – А возможно, они хотели, чтобы ты их подслушала.
   – Нет, я пряталась за дубом, – фыркнула Джози.
   Имоджин поцеловала ее в лоб. И тут плотину прорвало.
   – Старший пытался убедить младшего жениться на мне. Но тот отказывался и говорил, что я похожа на призового шотландского поросенка. А старший ответил, что был бы не прочь пошарить у меня под юбками. Но младший заявил, что его брат может шарить где угодно, но когда девица такая жирная, как я, то со временем она превратится в настоящую свиноматку. Свиноматку!
   – Они просто грубые и жестокие пьянчуги, – сказала Имоджин, гладя Джози по волосам и жалея, что Кроганы не находятся от нее на расстоянии меткого выстрела из ружья. – Думаю, ты права, считая, что старший хотел сказать нечто вроде комплимента. Едва ли желание мужчины пошарить под юбками девушки лестно для нее, но в данном случае он имел в виду именно это.
   – Они говорили обо мне, будто я внушаю отвращение и омерзительна, как если бы страдала недержанием мочи. Старший сказал, что по крайней мере у моего мужа никогда не будет рогов, потому что… – Ее голос пресекся.
   – Ты могла бы наставить рога кому угодно, – сказала Имоджин, уткнувшись подбородком в мягкие волосы Джози и гладя ее вздрагивающую спину. – Хотя надеюсь, что ты этого не станешь делать.
   – Он сказал, что я никогда не наставлю мужу рогов, потому что ему достаточно давать мне побольше бекона, и я буду счастлива.
   На несколько мгновений она потеряла способность говорить.
   – Это было грубо, и оба они ужасные люди, – сказала Имоджин убежденно.
   – Самым худшим было то, что на следующее утро младший Кроган появился и принялся ухаживать за мной! – вырвалось у Джози вместе с плачем. – Он привез мне цветы и улыбался так, будто и не считал меня жирной свиноматкой. Это… это было чудовищно!
   Имоджин прищурилась:
   – Тебе следовало поговорить с Аннабел. Эван убил бы его за такую наглость.
   – Ну и какой в этом смысл? Они знали, что он ухаживает за мной ради приданого. Она и Эван считали забавным, что Кроганы надеялись на него.
   – Так что же ты сделала? – Джози фыркнула. – Я тебя знаю, – заметила Имоджин. – Я знаю тебя всю жизнь. Никогда не поверю, что ты просто позволила этому Крогану ухаживать за собой и ни словом не упомянула о его истинных намерениях.
   – Я не сделала ничего подобного, когда он приехал в первый раз. Я была потрясена: после всего, что он наговорил обо мне, этот парень попытался ухаживать за мной! Но он вел себя так, будто никакого разговора и не было.
   – Ужасно!
   – Через несколько дней он спросил меня, не желаю ли я поехать на танцы в собрание. Аннабел тотчас же ответила ему, что это категорически исключается, потому что меня формально не представили обществу. На следующее утро он явился с каким-то музыкальным инструментом.
   – О нет!
   – Должно быть, он пел много часов, прежде чем кто-то его услышал. Он устроился на дереве возле окон Аннабел, а не моих, а сейчас разбудить ее почти невозможно.
   Имоджин так безудержно смеялась, что у нее заболел живот.
   – Когда Эван пошел спать, то сначала не мог понять, что за шум доносится снаружи, а потом сообразил, что это вариант известной песни «Придешь ли ты, дева? Приди», исполняемый скрипучим голосом.
   – Так кто за тобой пытался ухаживать – круглый и низкорослый Кроган или высокий и худой?
   – Низкорослый. Высокий – старший брат и уже женат.
   – Что же случилось дальше? – спросила Имоджин. Она слушала, затаив дыхание.
   – Ну, через несколько дней он явился и принес стихотворение, в котором воспевались мои глаза. Оно было довольно коротким.
   – Ты ведь сохранила его, да? – умоляюще спросила Имоджин, снова начиная смеяться.
   – Естественно, – с чувством собственного достоинства ответила Джози. – Возможно, это стихотворение останется единственным любовным произведением, посвященным мне. Поэтому я переписала его в альбом, но помню его и так. Погоди-ка… – Она приняла торжественную позу. – «Алмазами глаза ее сверкают, как королева, шествует она, на плечи ее кудри ниспадают, и в них лишь лента черная одна».
   – И что же было дальше? – спросила Имоджин через минуту.
   – Это все.
   – Когда же это ты повязывала на голову черную ленту?
   – Полагаю, – ответила Джози задумчиво, – что дальше у него не хватило места на этом листке бумаги.
   – Стихи на удивление хороши.
   – Да, Эван сказал, что они из известной песни, которую любит его бабушка.
   – Значит, это ворованная любовная песня…
   – Да и поклонник он поневоле. Это меня страшно разозлило. Что, если бы я все приняла за чистую монету, поверила ему? Если бы решила, что стихи его собственные, а чувства подлинные?
   – Ну, теперь мы подошли к самому главному. Что ты сделала ему, этому мужчине?
   – Я его вылечила, – сказала Джози.
   В ее голосе прозвучало удовлетворение, а глаза засверкали как… ну прямо как алмазы.
   – Вылечила? – спросила Имоджин с недоумением.
   – Да, лекарством, которым папа когда-то пользовал лошадей. Собственно говоря, я изобрела его сама, чтобы лечить колики, вызванные зелеными яблоками. Но я знаю, что людям оно не очень подходит, потому что Питеркин однажды дал его одному из грумов, когда у того разболелся живот, и бедняга после этого маялся с неделю.
   – О, Джози! – воскликнула Имоджин, снова рассмеявшись. – Это слишком жестоко.
   – Я бы не стала этого делать, – ответила Джози. – Но я ведь велела ему уйти, а он не ушел. Поэтому в конце концов я сказала, что прекрасно знаю, что он считает меня свиноматкой с поросячьим лицом.
   – И что он сделал?
   – С минуту он просто глазел на меня, а потом сказал, что мне больше не представится случая выйти замуж и лучше, если мы поговорим с ним начистоту. Он сказал, что мог бы осчастливить меня, а без него мне это не суждено. Едва ли кто-нибудь захочет на мне жениться, особенно в Англии.
   – Что за осел! – проговорила Имоджин бесстрастно.
   – Он сказал, что в Англии есть определенные стандарты, – ответила Джози, и похоже было, что она снова впала в слезливое настроение, но совладала с собой, попытавшись глубоко дышать. – Я, конечно, не стала бы прибегать к такой низости и лечить его лошадиным лекарством, если бы он не добавил, что видел, как я ем, и пришел к выводу, что пищу я предпочту любому мужчине. И тогда… тогда я приняла решение.
   – Хорошо. Он это заслужил.
   – Но все, что он сказал, – правда. Я действительно люблю шотландскую еду. Пока я там была, я ела и ела, и мисс Флекно все время говорила, что мне надо есть по утрам огурцы с уксусом, а я не хотела этого делать, потому что повар Эвана утром подавал свежие овсяные лепешки, копченую селедку и ветчину, и, прежде чем я успевала подумать, я уже наедалась.
   – Ты не можешь есть огурцы с уксусом! – сказала Имоджин. – Что за нелепая идея!
   – Она говорит, что дочь герцогини Суррей потеряла таким образом три стоуна. Что у меня нет силы воли и, если не перестану есть, я никогда не выйду замуж.
   Имоджин снова принялась массировать спину сестры и решила поговорить с Рейфом о мисс Флекно.
   – Если ты целый день не будешь пить ничего, кроме уксуса, дорогая, ты, вероятно, умрешь. Просто истаешь.
   Но убедить Джози не удалось.
   – До этого мне очень далеко. Я могу остановиться где-то на полпути между моим теперешним состоянием и могилой.
   – Это небезопасно. Кроме того, ты покроешься сыпью.
   Это был веский аргумент, и Имоджин тотчас же это поняла.
   В прошлом году у Джози случилась такая неприятность с сыпью, но сейчас ее кожа была безупречной и гладкой, как ирландские сливки.
   – По всему лицу, – добавила Имоджин. – И это будет красная и липкая сыпь.
   – Может быть, мне просто вообще перестать есть? – сказала Джози, слегка посапывая. – Я не смогу выезжать в свет, если люди будут называть меня за моей спиной шотландским поросенком. Я просто не смогу. Предпочту остаться старой девой, как мисс Флекно.
   Имоджин рассмеялась в ответ на эти слова.
   – Мисс Флекно сама как уксус, который она пытается заставить тебя пить. С ней никто не захотел бы остаться.
   – Со мной тоже.
   – Это неправда. Ты красивая молодая женщина. Ты хороша собой, и у тебя есть все изгибы, необходимые женщине. К тому же ты веселая и любящая.
   – Хотела бы я, чтобы это было правдой, – сказала Джози с тяжким вздохом. – Но все мои изгибы выпирают наружу. А после Шотландии они стали еще мощнее и рельефнее. И мне пришлось уехать. Не понимаю, почему у меня не хватает силы воли, а похоже, что у всего остального человечества она есть. Даже мерзкий брат Крогана не такой круглый, как я.
   – Мы напишем Аннабел и кое-что ей расскажем. Вероятно, она беспокоится.
   – Сомневаюсь. Она все время лежит и спит, когда не ест. Но она носит младенца. Для меня же оправдания нет.
   – Аннабел никогда не была стройна, как женщины, изображенные в «Белль ассамбле»^[15]. И тем не менее у нее не было проблем с поклонниками. Всегда находились мужчины, желавшие ее.
   – Но я-то полнее ее. У меня нет ни малейшего представления о том, как заставить кого-нибудь пожелать меня! – запричитала Джози.
   – Ты завтракала нынче утром?
   – Я никогда больше не буду есть. Я покончила с этим вчера вечером.
   Имоджин вздохнула и спустила ноги с кровати.
   – О! – воскликнула Джози. – От тебя и в самом деле разит вином.
   – Это может случиться, если упадешь в винную бочку. Прошлой ночью я приняла ванну, но мне не хотелось ложиться спать с мокрыми волосами. Позволь мне быстренько почистить перышки, и мы вместе позавтракаем. Мир всегда кажется полным трагизма, пока не поешь. Все греческие драматурги, должно быть, писали свои трагедии в самый разгар голодного мора.
   – Софокл много лет был на войне, – сказала Джози, слегка приободрившись. – Должно быть, он был на солдатском пайке.
   Имоджин содрогнулась.
   – Миссис Редферн, возможно, и не печет овсяных лепешек, как повар Эвана, но все-таки у нас есть кое-что получше солдатского пайка.
   – Так каков мистер Спенсер? – спросила Джози. – Аннабел и я просто потрясены новостями и без конца обсуждали их, после того как получили твое письмо насчет пьесы. Мы должны сегодня же написать ей и не упустить ни малейшей подробности.
   – Он воспитан и выглядит джентльменом.
   – Есть ли в его внешности и поведении признаки того, что он незаконнорожденный? Ну, например, есть ли у него горб?
   – Джози! Как ты можешь быть такой недоброй, особенно после истории, которую рассказала мне?
   – Думаю, ты права, – согласилась Джози после минутной паузы. – Это несправедливо. Я просто нахожу все это интересным. Я никогда не знала никого незаконнорожденного, кроме старого Майкла в деревне. Ты его помнишь?
   – Это был старик, имевший обыкновение сидеть возле колодца и бравший по полпенса за право набрать воду? И если вы отказывались дать, он плевал в колодец струей табачной жвачки.
   Джози кивнула:
   – Да, у меня есть только один этот очаровательный пример.
   – Ну, считать, что каждый внебрачный ребенок должен быть похож на старого Майкла, – это все равно что ждать от всякой женщины стройности, как у леди Джерси.
   Имоджин набросила халат и направилась в ванную. Голос Джози остановил ее:
   – Может, ты питаешь настояшую склонность к брату Рейфа?
   Имоджин остановилась, держась за ручку двери, но не обернулась.
   – Он весьма привлекательный мужчина.
   Имоджин вошла в ванную и закрыла за собой дверь.

Глава 22
Соблазнителя застали за очень личным делом

   Рейф мог предположить, что многие джентльмены из числа его знакомых чувствовали бы себя неловко, после того как чуть не соблазнили свою подопечную. И напротив, были и такие, кто укорял бы себя за то, что не довел дело с молодой вдовой до конца. И даже самые закосневшие в грехах негодяи все-таки ощущали бы некоторую неловкость, встретив за завтраком вышеупомянутую подопечную.
   Очевидно, людям следует носить фальшивые усы как можно чаще.
   По правде говоря, он с трудом удержался от того, чтобы не попытаться прошлой ночью затащить Имоджин в свою спальню и сорвать с нее одежду, пропитанную вином. Но без фальшивых усов он мог сидеть напротив нее и есть яйцо совершенно безнаказанно. Как и Гейб, вкушавший у себя в спальне беспорочный сон.
   – Ваша светлость, – обратился к нему его камердинер Тревик, – могу я попросить вас стоять спокойно? Мне никак не удается застегнуть ваши манжеты.
   – Вы не думаете, что мне стоит заказать новую одежду? – спросил Рейф, праздно разглядывая себя в зеркале. На его рубашке не было ни пятнышка, но даже он смог заметить, что в последнее время рубашки его сильно обветшали.
   Глаза Тревика засияли.
   – Замечательная мысль, ваша светлость.
   Бедняга принялся болтать без умолку.
   – Вы могли бы заказать для меня несколько новых рубашек, – сказал Рейф, поворачиваясь перед зеркалом в профиль. Будь он проклят, если его животик не подобрался. Если вести себя безупречно, скоро он станет таким же стройным, как Гейб.
   – Вы ведь распорядились, чтобы я ничего этого не делал, – сказал Тревик будто против воли.
   – Разве? – спросил Рейф и через минуту добавил: – Должно быть, я был подшофе.
   Молчание Тревика было красноречивым подтверждением его правоты.
   – Вызовите кого-нибудь сюда из Лондона, – сказал Рейф, повязывая шейный платок. – Ну, из тех, чьими услугами пользуется Мейн. Я не могу выглядеть оборванцем, когда начну вывозить в свет своих подопечных. – Камердинер ничего не ответил, но Рейф знал, о чем он думает. – Хоть я и смотрелся в прошлом году как бродяга, если не хуже, – сказал он с сожалением.
   – Нет, только изредка, – заверил его Тревик, оправляя сюртук на плечах хозяина. – Вы поедете покататься верхом, ваша светлость?
   Рейф кивнул.
   – Знаете, что удивительно в трезвом образе жизни, Тревик?
   Несчастье всех слуг заключается в том, что им приходится выслушивать все банальности, которые станет изрекать их господин. Рейф не стал дожидаться ответа камердинера и продолжил:
   – День становится долгим. По правде говоря, он тянется бесконечно. Я отправлюсь верхом, а потом встречусь с управляющим, хотя виделся с ним всего четыре дня назад. А бывало, проходил месяц, а то и два, прежде чем я мог выбрать время с ним побеседовать.