Джеймс Элоиза. Укрощение герцога

   – Более того, лучше, чтобы эти маленькие приключения были скрыты от глаз общества. Каждый, кто с интересом станет наблюдать за тобой и Мейном, вспомнит о том, какое удовольствие получил, видя твой прошлогодний флирт.
   – Но ведь ничего и не было, – поспешно возразила Имоджин.
   – Я знаю. Но если вас снова будут видеть вместе в будущем сезоне, то это станет притчей во языцех: всем же известно, что мой братец неспособен поддерживать отношения с женщиной более нескольких недель.
   – Мейн не идет в счет, – сказала Имоджин, подумав, что он не проявлял к ней никакого интереса. Он был слишком непостоянен, легковесен и сложен, а в целом весьма неудобен. – Я думала завести дружбу с кем-нибудь, неизвестным свету.
   – Блестящая мысль, – одобрила Гризелда. – Естественно, это должен быть джентльмен, но ведущий уединенную жизнь. Возможно, у Рейфа есть какой-нибудь друг в деревне, способный на короткое время заинтересовать тебя. И лучше найти кого-нибудь, совершенно не подходящего для роли супруга.
   Имоджин покачала головой:
   – Я удивлена, Гризелда, просто ошарашена.
   – Прости, моя дорогая, но ты уже в течение нескольких лет остаешься во власти своих чувств. Это ненадежный советчик, когда речь идет о мужчинах. Я считаю полезным наблюдать за мужчинами, когда представляется такая возможность. В них есть немалое обаяние. Но ему стоит поддаваться, только если ты сумеешь играть главенствующую роль в отношениях. – Она поудобнее закуталась в плед. – Мужчины наносят урон твоему чувству собственного достоинства и нарушают покой души. Заруби себе это на носу и выбирай мужчину, не имея в виду брак.
   – Я все еще не оправилась от удивления, – повторила Имоджин.
   Гризелда подняла брови.
   – Изумление неизбежно предшествует размышлениям, дорогая. Если у тебя есть желание с кем-нибудь близко сойтись, то ограничься одной ночью, ну… самое большее, двумя. Мы, женщины, заводя слишком близкие отношения с мужчиной, рискуем влюбиться. – Имоджин открыла было рот, но Гризелда предостерегающе подняла руку. – Я прекрасно понимаю, что ты уже пережила пароксизм любви и пострадала от нее. И это излечило тебя от желания повторить такой опыт. Но все же берегись! Будь очень осторожна!
   Имоджин кивнула. Гризелда говорила о любви с таким ужасом, будто речь шла о заражении корью. И это на многое открывало глаза.
   – Одна ночь, ну в крайнем случае – две, если джентльмен окажется особенно приятен. Естественно, ты должна опасаться забеременеть. На этот счет я могу дать тебе кое-какие советы.
   – Мой брак не принес плодов, – печально заключила Имоджин. – Я не уверена, что мне стоит беспокоиться о детях.
   – Но ведь ты была замужем всего две недели. Я пробыла замужем год, но бедный Уиллоби был слишком грузным, чтобы подходить для этой цели. Моя близкая подруга, леди Федрингтон, говорит, что ее муж также страдает подобным равнодушием. И если у тебя возникнет связь, покончи с ней побыстрее и не оставляй ни малейшего повода для сомнений, – продолжала Гризелда. – Скажи джентльмену, что хоть ты и признательна за приятно проведенное в его обществе время, но осознала свою ошибку и предпочитаешь вести целомудренный образ жизни. Если хочешь, можешь добавить какую-нибудь чепуху насчет того, что ты никогда прежде не испытывала подобного наслаждения.
   Имоджин кивнула, жалея о том, что не обзавелась такой же записной книжечкой, как у Джози, чтобы делать в ней пометки.
   – Случается, что вполне разумный джентльмен ведет себя совершенно неадекватно, когда ты сообщаешь ему о намерении прервать с ним связь. Я обычно говорю им, что, хотя с моей стороны нет предательства Уиллоби (ведь он умер), я решила по зрелом размышлении, что предаю самое себя. На это у них никогда не бывает достойного ответа, и мы расстаемся в самых лучших отношениях. Если бы не мой желудок, возможно, я вспомнила бы что-нибудь еще… О! Есть еще кое-что.
   – Неужели эти правила известны каждой вдове? – спросила Имоджин, завороженная этим неожиданным экскурсом в личную жизнь Гризелды.
   – Конечно, нет, а иначе не было бы столько глупых женщин, погубивших свое доброе имя. Самое важное – никогда не связываться со слугами. Встречаются леди, поглядывающие на лакеев. – Она впечатляюще широко раскрыла глаза. – Даже на садовников!
   Имоджин и ее сестры изучили все лондонские журналы, когда еще жили в Шотландии, и были хорошо осведомлены о некоторых скандальных случаях, о том, как какая-нибудь графиня бежала во Францию в обществе одного из своих слуг.
   – Вдовство может оказаться долгим и отягченным одиночеством, Имоджин. Но только если ты предпочитаешь именно такое вдовство.
   Имоджин кивнула.
   – Что же касается тебя, – заметила Гризелда, – то я пророчу тебе счастливое вдовство. Не позвонишь ли снова в колокольчик, моя дорогая? Боюсь, что сейчас это вопрос неотложной необходимости.

Глава 4
Выясняется, что брак – величайшее из многих зол

   Вечер в Уинтёрсолл-Эстейт, графство Сомерсет
   Джиллиан Питен-Адамс скучала. Если это ощущение и не было необычным, то, конечно, приятным его назвать тоже нельзя.
   – Мистер Уинтерсолл, – сказала она, старательно напоминая себе, что в столь важном вопросе искренность особого значения не имеет, – я вас безмерно уважаю… Я…
   – Моя мать в восторге от моей отваги, с которой я сообщил ей, что вы избранная мною супруга, – заявил мистер Уинтерсолл. – Думаю, едва ли есть смысл говорить вам, что я всегда прислушиваюсь к советам матушки. И она особенно настаивала, чтобы я заверил вас в этом. Я не из тех мужчин, кто не желает слушать советов женщины.
   – Я тронута вашей… отвагой, – сказала Джиллиан, – но…
   – Мисс Питен-Адамс, – перебил мистер Уинтерсолл, что было ему свойственно.
   – Да?
   – Мне кажется, что вы во власти заблуждения…
   После этого снова наступила пауза.
   Джиллиан бросила на себя взгляд в зеркало на противоположной стене комнаты. Там отразилась она вся: зеленые глаза, рыжие волосы, изящный овал лица, унаследованный от матери. Туалет ее был изысканным. Она представляла собой образец совершенной леди. Так почему же она так отличалась от всех знакомых ей юных леди?
   Почему для нее было пыткой выслушивать банальности и глупости от мужчин, помпезные, высокомерно высказанные предложения этих недоделанных джентльменов, воображавших, что на них следует отвечать благодарностью, если не рабской лестью?
   Отец посмеивался и утверждал, что это кара за чтение чрезмерного количества пьес. Мать выглядела обеспокоенной и говорила, что рано или поздно появится мужчина, который не окажется глупцом.
   В течение нескольких лет Джиллиан ей верила. Вначале она неукоснительно посещала все балы, куда ее приглашали, ожидая, что встретит там достойного мужа.
   Но эта надежда становилась все более эфемерной. И она согласилась обручиться с Дрейвеном Мейтлендом, полагая, что спасение состояния ее семьи – вполне приемлемая альтернатива одиночеству. Потом Дрейвен исчез, и это сделало ее жертвой других многочисленных предложений.
   Хуже всего было, что ей вообще перестали нравиться мужчины. Она так и не встретила джентльмена, который вселил бы в нее надежду, что он иной. Она равнодушно взирала на то, как любое из этих существ рассыпало перед ней перлы своего красноречия и болтало всякую чушь, расточая глупые шутки.
   С точки зрения Джиллиан, все мужчины, включая и мистера Уильяма Уинтерсолла, были примитивными, плоскими и смертельно скучными. Она хотела бы верить, что ими руководит восхищение ее прекрасными глазами или хотя бы желание находиться в ее обществе, особенно в спальне. Но, насколько она могла судить, главным козырем было ее приданое.
   Мистер Уинтерсолл представлял собой блестящий образец алчности в чистом виде, способной преодолеть его равнодушие к ее особе. Наконец-то он огласил взгляды своей матери на брак и перешел на восхваление собственной персоны, представлявшее просто гениальный гимн самому себе. Джиллиан не сомневалась, что, будь она такой тупицей, чтобы принять предложенную ей руку, этот гимн стал бы ежедневным аккомпанементом их жизни, в котором ей пришлось бы принимать участие. Одна эта мысль заставила ее содрогнуться.
   – Мистер Уинтерсолл, – сказала она твердо, – я не могу выйти за вас замуж.
   – О, но… – сказал он и обрушил на нее длинную сентенцию, изобилующую пошлостями, конца которой не было видно.
   – Я никогда не меняю решения, коли речь заходит об этом. Я имею в виду брак, – пояснила она.
   Потом похлопала по месту на диване рядом с собой.
   – Вы должны сказать своей маме, что хотите жениться на мисс Хейзели.
   В туповатых голубых глазках появилась тревога.
   – Но я не хочу жениться на ней! Я желаю обвенчаться с вами.
   Он неуклюже поднялся с колен – должно быть, его немалый вес был для них тяжким испытанием – и опустился на диван рядом с ней.
   – Вы не хотите вступать в брак со мной, – спокойно сказала Джиллиан. – Это ваша мать велела вам на мне жениться. Вы желаете предложить руку и сердце Леттис Хейзели. И, думаю, – она сделала небольшую паузу, – есть признаки того, что она отвечает вам взаимностью.
   – О, но я не могу, я не имел в виду, я не хочу…
   – Я понимаю, что отсутствие приданого считается в некоторых кругах препятствием. Но вы, мистер Уинтерсолл, не кажетесь мне столь меркантильным человеком.
   Он уставился на нее.
   – Если даже человек и доверяет мнению своей матери, то не следует полагаться на него во всех случаях жизни. Особенно когда речь идет о любимой женщине, – сказала Джиллиан задумчиво. – Я вижу, что вы, мистер Уинтерсолл, совсем не похожи на глупых светских молодых людей. Нет, вы производите впечатление человека прямолинейного, честного и готового любой ценой добиваться избранницы своего сердца!
   Мистер Уинтерсолл захлопнул рот.
   А Джиллиан поздравила себя с успехом. К счастью, условия этого диалога удалось изменить. Она смогла взять инициативу на себя.
   – Скажите маме, что собираетесь жениться на Леттис, – посоветовала Джиллиан. Мистер Уинтерсолл помрачнел. – Человек, обладающий вашими достоинствами, не может допустить, чтобы жену для него выбирала мама.
   – Но мама не хочет, чтобы я женился на вас, – пропыхтел мистер Уинтерсолл. – Она считает, что вы слишком зубастая и что на вас трудно надеть уздечку.
   Джиллиан на мгновение оторопела, потом кивнула:
   – Ваша мама права.
   – И все-таки… все-таки я прошу вашей руки, – упрямо твердил мистер Уинтерсолл.
   Он снова спрыгнул с дивана и прижался губами к руке Джиллиан, стараясь вовсю и продвигаясь губами по ее руке на два дюйма с каждым поцелуем.
   «При таком темпе, – подумала Джиллиан, – к следующему вторнику он доберется до моего локтя». Должно быть, она просто приняла желаемое за действительность, когда решила, что мистер Уинтерсолл питает склонность к Леттис. Леттис нуждалась в муже, а мистер Уинтерсолл вполне подходил для этой цели.
   Он уже добрался до края ее перчатки и теперь мог коснуться губами ее кожи. Поэтому Джиллиан отдернула руку.
   – Мистер Уинтерсолл, – сказала она, стремительно поднимаясь на ноги. – Должна выразить вам свое сожаление. У меня важное свидание, и я не могу уделить вам больше времени. – Она мгновенно приняла решение. – Завтра утром мы с мамой уезжаем в гости. Видите ли, герцог Холбрук просил меня помочь ему открыть домашний театр.
   Мистер Уинтерсолл слегка прищурился:
   – Мама считает, что иметь свой театр – несколько рискованное дело и для юной леди неприемлемо участвовать в этом.
   Джиллиан подавила улыбку.
   – Ваша мама старомодна, – сказала она. – Все решительно – от леди Хардвик и до герцогини Бедфорд – теперь заняты устройством домашних театров. Да и герцогиня Холбрук вплоть до самой смерти страстно увлекалась сценой. И, судя по отзывам, в устройстве театра в Холбрук-Корте был использован как модель театр герцогини Мальборо, а, как вам, возможно, известно, он считается одним из самых элегантных в окрестностях Лондона.
   До этой минуты Джиллиан думала, что не примет приглашения герцога Холбрука, но теперь с каждой секундой чувствовала, что все больше и больше заинтересована им.
   – Если бы мы поженились, – заметил Уильям, – никто не осудил бы ваш интерес к любительскому театру. Никто не посмел бы усомниться в добродетели миссис Уинтерсолл.
   При этих словах он горделиво выпятил грудь.
   Джиллиан вспомнила уксусно-кислое добродетельное лицо его матери и не стала возражать.
   Уильям вскочил на ноги с непривычным энтузиазмом и прытью.
   – Вы не дали мне возможности изложить свою точку зрения!
   – Нет смысла корить себя. Я…
   – Конечно же, ни один театр не может быть предпочтен моему чувству к вам.
   Уильям так неожиданно заключил ее в объятия, что она не успела уклониться. Его губы прижались к ее губам, и она оказалась прижатой к его телу так крепко, что почувствовала, что оно отличается такими же нежными округлостями, как ее собственное. Но он был силен.
   – М-м! – промычала Джиллиан, стараясь высвободить рот.
   – Мисс Питен-Адамс! – воззвал к ней Уильям, стараясь отдышаться и пыхтя, когда наконец она ухитрилась вырваться и запрокинуть голову. – Вы созданы для меня! Вы просты и прямодушны, как я!
   И прежде чем она сумела отстраниться, он снова прижал ее к себе. Последовала борьба, и Джиллиан несколько раз открывала рот, чтобы закричать, что привело только к совершенно нежелательному результату – тошнотворной близости, пробудившей в ней страсть к насилию.
   – Ох! – вскрикнул Уильям. Голос его усилился до такой степени, что это вошло в противоречие с его утверждением о его врожденной прямоте и скромности. – Вы… вы меня лягнули!
   Джиллиан поправила корсаж платья.
   – Но вы меня чуть не искалечили! – Она была так разгневана, что не могла даже ясно выражаться. – Вы наглый шут!
   Глаза мистера Уинтерсолла превратились в щелочки.
   – Нет причины проявлять неучтивость друг к другу.
   – Если только не считать безобразием вашу атаку на меня, – огрызнулась Джиллиан. – К тому же вы показались мне грубым мужланом, как только вошли.
   – Но мама заявила не только, что вас будет трудно обуздать! – прошипел Уильям. Его красное лицо стало не отличить от обивки дивана. – Она сказала, что у вас невыразительный профиль и ваш подбородок свидетельствует об отсутствии принципов. Она также выражала серьезные сомнения относительно вашего характера ввиду очевидного пристрастия к театру.
   Джиллиан прищурила глаза.
   – О, значит, миссис Уинтерсолл…
   Он тотчас же перебил ее:
   – Ваша неподобающая страсть к сцене свидетельствует о прискорбном непостоянстве. И можно только гадать о том, какие еще дурацкие пристрастия вы лелеете.
   – Ну, если глупо не желать выйти замуж за человека с вашим убогим интеллектом, то я и в самом деле скудоумна!
   – Я с сожалением вынужден подтвердить, мисс Питен-Адамс, что склонен согласиться со своей матушкой, – сказал Уильям.
   Джиллиан сделала легчайший реверанс.
   – Я буду весьма…
   – Никто в нашем доме не питает иллюзий насчет того, почему лорд Мейтленд так поспешил разорвать вашу помолвку. Но я всегда бросался на защиту вашей чести, мисс Питен-Адамс. Право же, это так!
   – Плохо говорить о мертвых – признак большой испорченности и дурного воспитания, – парировала Джиллиан.
   Мистер Уинтерсолл оправил щедро отделанный вышивкой жилет, натянув его на живот.
   – По правде говоря, я готов рукоплескать уму и дальновидности лорда Мейтленда.
   Попал в яблочко!
   Джиллиан избрала трусливый способ закончить этот разговор. Она бежала, изо всей силы хлопнув на прощание дверью.

Глава 5
Имоджин встречает человека, не годящегося для брака… если даже он в высшей степени подходит для других целей

   Гризелда и Имоджин прибыли в Холбрук-Корт в четверг поздним вечером после ужина. Бросив на них всего один взгляд, дворецкий Рейфа Бринкли начал что-то бормотать о камине, ванне и пунше, и спустя две минуты Имоджин входила в так называемую спальню королевы.
   Имоджин не надо было напоминать, что она должна чувствовать, входя в эту комнату, – острый приступ ностальгии. Это была та самая комната, где четыре сестры Эссекс ночевали, когда впервые прибыли из Шотландии. Она не спала здесь в ту ночь, когда впервые встретила Дрейвена Мейтленда на английской земле, и не из этого дома бежала. Она проскакала верхом три мили на запад, подстроила свое падение с лошади и вывихнула ногу, а потом провела ночь в доме Мейтленда еще до их бегства. Но прежде, смутно припоминала она, Имоджин уговорила Дрейвена тайком бежать с ней.
   Ее теперешняя спальня выходила окнами на восток, а не на запад. Ей отсюда не были видны владения Мейтленда. Она смотрела в эту сторону из окна кареты. Желтые листья украсили ивы на границе владений Дрейвена и Рейфа. Возле самой земли видны были всплески малинового, должно быть, ягоды рябин. Теперь эти рябиновые ягоды принадлежали ей, как и ивы, и никакая фантазия, никакое притворство не могли зачеркнуть того факта, что ее молодой муж умер, а его мать вскоре последовала за ним.
   Странно, но когда иссякает скорбь, вслед за ней и вместо нее приходят другие чувства. Даже мысль о доме Мейтленда вызывала у нее тоску и чувство вины. Почему ей должен принадлежать хотя бы один рябиновый куст? Она была чужой для семьи. Новый барон жил в Дорсете, потому что Мейтленд-Хаус перешел к ней, Имоджин. Но со смерти матери Дрейвена она не могла заставить себя войти в этот дом. Он был полон пугающих призраков.
   Она нетерпеливо отвернулась от окна. Ее горничная Дейзи распаковала вещи и приготовила ванну, и Имоджин покорно опустилась в озерцо горячей воды, от которого поднимался пар, и попыталась думать о чем-то более веселом.
   Конечно, это не помогло. Она слышала, как Дейзи разговаривает сама с собой, убирая одежду, неодобрительно цокая языком по поводу ее порчи во время путешествия.
   В том доме оставалась одежда Дрейвена. Она не могла допустить, чтобы его галстуки покрывались плесенью в тишине необитаемого дома и потихоньку гнили. Ей следовало упаковать вещи леди Клэрис и раздать бедным, а ее драгоценности отправить родственницам и приказать закрыть мебель чехлами голландского полотна.
   Возможно, она продаст дом.
   Нередко, когда она ложилась в ванну, сам акт погружения в теплую воду вызывал у нее непроизвольный поток слез. Но случалось, что долгие дни глаза ее оставались сухи.
   Ее двухнедельный брак теперь все чаще представлялся ей воспоминанием детства, одним из тех ярких видений, которые ускользают, будто сыплются сквозь пальцы, когда ты пытаешься удержать их в памяти.
   Когда Имоджин вынырнула из ванны, Дейзи уже приготовила для нее ночную рубашку – крошечный клочок розового шелка, столь бледного, что цветом она напоминала внутреннюю поверхность младенческого уха. Это заставило Имоджин вспомнить, что ей следовало бы подыскать себе нового мужа. Ей уже перевалило за двадцать один год. Аннабел собиралась обзавестись младенцем, и Тесс наверняка последует ее примеру.
   Она отвернулась от зеркала, отказываясь признаться себе, что ее снедает боль, столь мучившая ее после смерти Дрейвена, когда ей стало ясно, что ей не суждено обзавестись наследником. Прошло много дней, прежде чем она набралась храбрости сказать матери Дрейвена, что не ждет ребенка, и, конечно, после такого известия леди Клэрис просто усохла. После смерти Дрейвена ее покинула веселость, склонность к сплетням и болтовне. Все это иссякло. Она с легкостью отбросила от себя жизнь, повернулась лицом к стене и умерла.
   Имоджин уловила свое отражение в зеркале на туалетном столике и приподняла рукав ночной рубашки. Хорошо иметь ночную рубашку, оставляющую одну грудь открытой веянию ночного воздуха. Несомненно, возможны ситуации, в которых такая ночная рубашка могла бы быть полезной. Но беспорочный ночной сон вдовы к ним не относился.
   «Ребенок, – думала она, снова приподнимая рукав ночной рубашки, – мне нужен ребенок». И тут же, будто в ответ на свои мысли, услышала какой-то звук. Неужели где-то рядом был младенец?
   Это походило на фырканье или смех, которые мог бы произвести только очень маленький ребенок. Но ведь такое было немыслимо, невозможно. Дом Рейфа был воплощением холостяцкого жилища. В нем появлялись и так же исчезали его друзья мужского пола по дороге на скачки в Силчестер или при попытке бежать от женского общества… Но младенец? Должно быть, она ослышалась. Но звук повторился.
   Имоджин потянула за ручку двери, открыла ее, вышла и тотчас же столкнулась с каким-то крупным телом. Тело принадлежало мужчине. Она изумленно воззрилась на него.
   В тусклом свете коридора он казался похожим на Рейфа. Но Рейфом он не был. Он выглядел стройнее, моложе Рейфа и не был таким мощным. Но глаза у него были такими же серовато-голубыми и миндалевидной формы. Ей нравились глаза Рейфа – и их цвет, и форма. Иногда трудно было отвести взгляд от его лица.
   На этого человека тоже можно было смотреть не отрываясь. Он любезно улыбнулся ей, а она стояла неподвижно, будто пустила корни в пол.
   На руках у него был младенец, хорошенькая маленькая девочка, которая улыбнулась Имоджин всеми своими ямочками на щеках, махнула правой ручкой и сказала:
   – Мама.
   Имоджин отвела глаза от отца младенца.
   – Ну, не прелесть ли ты? – тихо проговорила она, протягивая ребенку палец.
   Малышка тотчас же обхватила палец Имоджин пухлой ручонкой и снова показала ей свои ямочки.
   – Какой у вас прелестный ребенок, сэр! Вы, должно быть…
   Но голос ей отказал, как только она осознала ситуацию. В глазах незнакомца было что-то… пожалуй, то, что он воспринял Имоджин как женщину, которую обычно не встретишь в таком виде. И какое-то мгновение она смотрела на него, растерянно моргая.
   Потом вдруг поняла, что ночная рубашка снова сползла с ее плеча. Она опустила глаза и увидела свою грудь, неясно мерцающую в тусклом свете.
   Имоджин рванула рукав рубашки кверху и вскинула голову.
   – Я… – начала она. И замолчала. Что она могла сказать? В глазах незнакомца она заметила добродушную усмешку.
   Секундой позже она оказалась в безопасности, за мощной дубовой дверью, и молча выругалась. Это был, конечно же, незаконнорожденный брат Рейфа, которого он обрел не далее как в мае. Тут все было яснее ясного. И конечно, его ребенок. Значит, этот брат был женат.
   Эта мысль породила в ней странное чувство разочарования. Он отличался красотой, какой обладал и Рейф, но у него не было хищного, волчьего вида, присущего ее опекуну. Этот брат был цивилизованным двойником Рейфа.
   У него были глаза Рейфа – красивые, синевато-серые и без намека на игривость или флирт. Но у герцога был вовсе не джентльменский вид, слишком длинные волосы, да и вообще он выглядел неухоженным. А в глубине его глаз таилась печаль.
   Она всегда считала, что отсутствие жизни во взгляде Рейфа было следствием того, что он потопил все желания в виски. Но брат его оказался другим. Она прочла в его взгляде чисто мужской интерес, а не только веселость.
   Но конечно, он был женат. А настроиться на любовные отношения с ним, какой бы скромной ни представлялась эта авантюра, означало завести роман с женатым мужчиной.
   Она все еще стояла, привалившись головой к двери, и улыбалась. И не только от смущения. Впервые за много месяцев она почувствовала себя полной жизни. Он был высоким и крепким, этот незаконнорожденный брат Рейфа. Но и это было не важно. Если ее пульс мог участиться от одного только заинтересованного взгляда мужчины, то уж от следующего сердце ее забьется бешено.
   И она снова поправила рукав ночной рубашки.

Глава 6
Незаконнорожденность оказывается гораздо меньшей преградой, чем принято считать

   На следующий день в гостиной
   Он не был женат. По крайней мере больше не был.
   – Он вдовец? – спросила Имоджин. – Значит…
   И чуть не сказала, что это прекрасно. Разумеется, ничего хорошего в этом быть не могло, если бедняга овдовел да еще остался с маленьким ребенком на руках. Конечно, не могло.
   – В твоем лице появилось нечто такое, что мне не нравится, – сказала леди Гризелда. – Он незаконнорожденный и, следовательно, не годится в мужья, он побочный сын герцога Холбрука.
   – Я и не собираюсь за него замуж, – ответила Имоджин. Губы ее растянула улыбка, удержаться от которой было не в ее власти. – Я нахожу его просто восхитительным.
   Гризелда не обратила внимания на ее слова.
   – Возможно, он и брат Рейфа, но это не делает его приемлемым для нашего общества. Мне придется сурово поговорить об этом с Рейфом…
   – О чем? – спросил Рейф, не спеша входя в гостиную. – Как приятно видеть снова вас обеих! Как ваш недолгий визит в Шотландию? И где Мейн? Мне следовало бы поблагодарить его за то, что он составил вам компанию в этом путешествии.
   – Мой брат отправился прямо в Лондон, бормоча что-то бессвязное насчет своего гардероба, – сообщила ему Гризелда. – Боюсь, то, что в течение нескольких месяцев ему пришлось носить твою одежду, оказалось слишком большим напряжением для его расстроенного ума.
   – А Аннабел? Мне казалось, что ты хотела во что бы то ни стало вырвать ее из этого неподобающего брака и привезти в Англию.
   – Разве ты не получал моей записки? – спросила Имоджин. – Я сообщала в ней, что Аннабел решила остаться в Шотландии.