Страница:
Оберегая свое господство, правящий класс волей-неволей шел на реформы, когда становилось очевидным, что он на практике формально общенациональной собственностью пользуется как лично ему принадлежащей. Предпринимаемые шаги, естественно, подаются под соусом "дальнейшего развития социализма и социалистической демократии", но в их основе лежит обострение упомянутого противоречия. Новому классу приходится "не смыкая глаз" думать об укреплении своей власти и собственности, непрестанно уклоняясь от истины и все упорнее доказывая, что он успешно руководит созиданием общества равноправных и счастливых людей, где устранена всякая эксплуатация. Ему не по силам обойти глубокие внутренние противоречия: происхождение не позволяет классу узаконить свою собственность, но и отступиться от нее, не подрывая тем самым своих основ, он тоже не может. Класс вынужден все более безмерное свое господство оправдывать все более абстрактными и нереальными целями.
Это воистину класс, поработительское могущество которого не знает аналога в истории. Но это и класс самый недалекий, его горизонты ложны, зыбки. Довольствуясь сам собой, полностью подмяв под себя общество, он обречен на неадекватность оценки как собственной роли, так и окружающего мира.
Проведя индустриализацию, осуществив сопутствовавшее ей национальное возрождение – там, где это было неизбежно, – новый класс выглядит теперь неспособным ни на что, кроме еще более жестокого и циничного насилия, еще более наглого обирания людей. Он перестал созидать. И, как неотвратимое следствие, главным его оружием становится ложь. Духовное царство нового класса погружается в стужу и мрак.
Если, совершив революцию, он совершил беспримерный подвиг, то господство его – одна из позорнейших страниц истории человечества. Люди будут восторгаться величием достигнутого под его началом, но и сгорать от стыда при мысли о средствах, которыми он пользовался.
О его неминуемом уходе с исторической сцены пожалеют меньше, чем сожалели о любом из прежних классов. Растаптывая все, что не ублажало его эгоизм, он сам обрек себя на бесславную погибель и вечное забвение.
1 Р. Дабин. Взаимоотношения людей в административной среде. Нью-Йорк. 1951. С. 165 – 166.
2 Уралов А. Сталин у власти. Париж. 1951. С. 202, 215.
ПАРТИЙНОЕ ГОСУДАРСТВО
Механика коммунистической власти, вероятно, простейшая из возможных, доводит в результате до рафинированнейших форм угнетения и поистине чудовищной эксплуатации.
Незамысловатость этого механизма обусловлена, как известно, тем, что хребтом всей политической, хозяйственной и идеологической деятельности является единственная партия – коммунистов. Жизнь общества стоит на месте или движется, переходит на черепаший шаг или закладывает крутые виражи в зависимости от того, что делается в партийных инстанциях.
Поэтому люди в коммунистических системах очень быстро схватывают, что можно, а что нельзя. И не законы с правилами, а реальный и неписаный порядок отношений между властью и подданными становится всеобщим "руководством к действию".
Каждому ясно, что власть, вопреки законам, фактически сосредоточена в руках партийных комитетов и тайной полиции. "Руководящая роль" партии нигде не узаконена, но распространяется на все организации и любой сектор деятельности; нигде не сказано, что ее тайная полиция имеет право надзирать за гражданами, но тем не менее полиция всемогуща; ни в одном документе не записано, что суд и прокуратура подотчетны тайной полиции и партийным комитетам, но это так. И то, что это так, для большинства людей отнюдь не тайна, большинство – "в курсе". Известно, что есть что, что допустимо, а что запрещено, от кого что зависит. Вот почему люди, приспосабливаясь к атмосфере, к реальности, с любым мало-мальски важным вопросом спешат в партийные инстанции или организации под их контролем.
Управление общественными организациями и сходными с ними органами осуществляется следующим весьма несложным способом: коммунисты там составляют фракцию, которая все решения выносит с ведома вышестоящей политической инстанции. Это, конечно, лишь общая схема. На деле, если, к примеру, неким органом или общественной организацией руководит лицо, наделенное еще и партийной властью, то обращаться куда-либо по пустякам оно не станет. Кроме того, коммунисты, вжившись в систему и установленные отношения, научились сами отделять важное от незначительного, а потому и партийные инстанции "тревожат" лишь по проблемам наиболее общим, принципиального или чрезвычайного характера. Фракция существует в потенциале как отношение, где решающее слово – за партией; и в высшей степени безразлично, что думают те, кто выбирал власть или правление любой организации.
Корни методов управления и реализации партией ее власти находятся там же, где истоки коммунистического тоталитаризма и нового класса, – еще во времени, когда компартия готовила революцию. Чем, если не прежними коммунистическими фракциями, система функционирования которых разрослась, разветвилась и усовершенствовалась, является "руководящая роль" в органах власти и общественных организациях? Что, если не прежнюю теорию об авангардной роли партии в рабочем классе (с той единственно разницей, что раньше эта теория имела иное, общественное звучание), представляет собой "ведущая роль партии в построении социализма"? Тогда, до взятия власти, при помощи этой теории ковались кадры для революции и ее органов, ныне она оправдывает тоталитарное господство нового класса. Одно вытекает из другого. Есть, правда, и разница. То, прежнее – революция, ее формы, – было и неизбежностью, и даже потребностью части общества, которую невозможно было остановить в стремлении к техническому и экономическому прогрессу.
Но вышедшее из революции тоталитарное насилие и господство нового класса навалились тяжким камнем, изпод которого непрерывно сочатся пот и кровь целого общества. Случилось так, что отдельные революционные формы приобрели, по сути, реакционную окраску. Подобное, в частности, произошло с фракцией.
Коммунистическое хозяйничанье государственной машиной осуществляется двояко. Первого способа – функционального – мы выше коснулись. Принципиально и потенциально он – основной. Но на практике чаще используют второй способ, состоящий в том, что определенные властные функции недоступны никому, кроме членов партии. Это относится к службам, ключевым при всякой власти, а уж при коммунистической особенно: полиции, прежде всего тайной, дипломатии и офицерскому корпусу, где в первую голову выделяются разведывательная и политическая функции. Судопроизводство между тем коммунисты с особой тщательностью контролируют только в его высших эшелонах: подчиненное партийным и полицейским учреждениям, оно, как правило, хуже оплачивается и потому менее привлекательно для коммунистов. Общая тенденция тут – сделать и эту сферу привилегией членов партии, а с тем и повысить привилегированность тех, кто ей служит. Тогда контроль за судопроизводством не только упростился бы, но и практически совсем исчез: такой суд судил бы исключительно исходя из общей линии партии, то есть – "в духе социализма".
Только в коммунистическом государстве целый ряд (перечисленных и прочих) фракций закреплен за членами партии. Коммунистическая власть, хотя и классовая по содержанию, по форме – партийная власть, коммунистическая армия – партийная армия, государство – партийное государство. А если совсем точно, то коммунисты склонны считать государство и армию исключительно орудием собственной политики.
Исключительное, хотя и неписаное право членов партии быть полицейскими, офицерами в армии, дипломатами и так далее, то есть зарезервированное за ними одними право вершить реальную власть, не только породило слой избранных, особо привилегированных бюрократов, но и упростило властно-управленческую механику. Партийная фракция таким путем расширилась, охватив в той или иной мере всех, кто принадлежит к упомянутым службам. В результате эти последние фактически превратились в один из секторов партийной работы, а фракция – исчезла.
Поэтому в коммунистических системах и нет принципиального различия между упомянутыми службами и партийными организациями, что прежде всего касается партии и тайной полиции. Партия и полиция теснейшим образом переплетены в повседневной деятельности, разница между ними в конечном счете относится к разделению труда. Партия (и ее инстанции), когда-то бывшая организатором трудовых масс, со временем и сама превращается в аппарат.
Весь механизм власти сведен к следующему: политические структуры – это исключительная привилегия партийцев, во всех остальных органах и учреждениях коммунисты либо непосредственно хозяйничают, либо держат управление под своим надзором. Достаточно центру провести заседание или опубликовать статью, как мгновенно приводится в действие весь государственно-общественный механизм. А чуть где сбой, партия и полиция в кратчайшие сроки устраняют "неисправности".
2
Не будь компартия партией особого типа, подобный тип государственной власти также был бы неосуществим.
О чрезвычайном характере коммунистической партии уже говорилось. Но необходимо указать и еще на ряд специфических черт, крайне важных для понимания существа коммунистического государства.
Коммунистическая партия партией особого типа является не только потому, что она революционна, централизованна, по-армейски дисциплинированна, что стремится к определенным целям и т. д. Все перечисленное, конечно, входит в набор ее особенностей.
Но есть и другие партии с приблизительно теми же (возможно, не столь ярко выраженными и постоянными) особенностями.
Между тем лишь в коммунистической партии "идеологическое единство", тождественность мировоззрений и взглядов на пути продвижения общества обязательны для всех без исключения членов. Понятно, что данный императив в целом касается головных органов и высших инстанций партии. Другим, кто пониже, на деле только формально вменено в обязанность блюсти идейную монолитность: прямая их задача – выполнять решения. Но тенденция такова, что необходимо повышать и идейный уровень низов, то есть они тоже обязаны усваивать взгляды вождей.
При Ленине расхождения во взглядах все еще допускались. Ленин не считал, что члены партии обязаны исповедовать строго одинаковые воззрения, хотя уже именно он начал травить и изгонять из партийных рядов всякую точку зрения, не казавшуюся ему истинно "марксистской" или "партийной", то есть не укреплявшую партию в том виде, какой он ее задумывал. С различными внутрипартийными оппозиционными группами он разделался еще не по-сталински: не убийствами, а всего лишь заткнув им рот. И тем не менее пока власть находилась в его руках, были и дискуссии, и учет результатов голосования. Тотальная власть еще не наступила.
Для Сталина идейное единство, то есть обязательное философское и прочее, не говоря уж о политическом, единомыслие, было условием пребывания в партии. Это и есть непосредственный вклад Сталина в ленинское учение о партии. Примечательно, что тезис о непременной идеологической монолитности он сформулировал еще совсем молодым человеком. В сталинские времена единогласность стала законом для всех компартий, действующим, кстати, по сию пору.
Югославские лидеры как были, так и остались на тех же позициях, их по-прежнему придерживается советское "коллективное" руководство и верхние эшелоны остальных коммунистических партий. Такая настойчивость в сохранении идейного единства партии – это не только знак отсутствия сколь-либо весомых перемен, но и фактическое подтверждение того, что в теперешних "коллективных" руководствах свободная дискуссия или отсутствует вообще, или крайне ограничена.
Что означает и к чему ведет обязательное единство партии?
Его последствия грандиозны.
Прежде всего в любой партии, а особенно в коммунистической, власть сосредоточена в руках вождей и высших инстанций. Идейное единство как приказ (особенно в централизованной, по-армейски дисциплинированной коммунистической партии) неизбежно несет с собой владычество центра над умами рядовых партийцев. Если при Ленине единая для всех идеология создавалась в горниле схваток на верхних этажах партийной иерархии, а Сталин начал самостоятельно предписывать таковую, то сегодня послесталинское "коллективное" руководство удовлетворяется "малым": тем, что преграждает путь новым социальным идеям. Так марксизм стал теорией исключительно "в ведении" партийных бонз. Иного марксизма или же коммунизма сегодня нет, да и вряд ли может быть.
Социальные последствия идеологического единства трагичны: ленинская диктатура была суровой, но тоталитарной она сделалась только при Сталине. Прекращение всякой идейной борьбы в партии означало и полный паралич свободы в обществе, ибо единственно через партию могло проникать туда любое разнообразие. Нетерпимость к иным идеям и упрямое выпячивание мнимой исключительной научности марксизма положили начало идейному монополизму партийной верхушки – тому, что впоследствии стало ничем не ограниченным господством над обществом.
Идейное единство партии – это удавка для любой новации не только в коммунистическом движении, но и внутри самого общества. Всякое начинание зависит от партии, общество целиком и полностью в ее власти, а внутри самой партии – ни проблеска свободы.
Идеологическое единство не явилось в одночасье, оно, как все в коммунизме, развивалось поступательно и полного могущества достигло, когда различные (большевистские) фракции ожесточенно боролись друг с другом за власть. И не случайно первое в практике большевиков открытое требование отречься от собственных идей услышал в свой адрес именно Троцкий: было это в середине двадцатых. Сталин набирал силу.
Идеологическое единство партии – духовная основа личной диктатуры, которую без него невозможно представить. Одно порождает и цементирует другое. И это объяснимо: идеи – плод творчества отдельных людей, а их идейный монополизм (приказное идейное единство) – всего лишь дополнение, "теоретическая маска" диктатуры. И хотя одно и другое, личная диктатура и идейное единство, существуют уже в зачатках современного коммунизма – большевизма, прочно закрепляются они только на стадии полного расцвета последнего, сопутствуя ему как тенденция (а чаще как преобладающие формы) вплоть до его упадка.
Устранение идейной разноголосицы в среде высших руководителей автоматически упразднило фракции и течения, а с тем и всякую демократию в коммунистических партиях. В коммунизме возобладал принцип "вождь знает все": идеологами становились исключительно обладатели власти – партийной и прочей – вне зависимости от скудоумия таких лидеров.
Неуклонное форсирование идейного единства в партии есть одновременно и верный признак сохранения личной диктатуры или диктатуры нескольких олигархов, которые либо на время поладили между собой, либо сосуществуют в условиях шаткого и недолгого равновесия сил. Как сейчас в СССР.
На минувших стадиях тенденция к идейному единству наблюдалась и в других партиях, особенно это касается социалистов. Но там речь шла о тенденции, а не о долге, как у коммунистов. Должно быть не просто марксистом, а марксистом в соответствии со вкусами и предписаниями верхов, центра. Из свободной революционной идеологии марксизм превращен в директивную догму по принципу восточных деспотий, где верховная власть сама догму толкует, сама предписывает, а монарх – он же первосвященник.
Обязательное идеологическое единство, прошедшее немало фаз и приобретавшее на этом пути разнообразные формы, было и остается самой отличительной чертой партии большевистского, коммунистического типа.
Но обязательного идеологического единства в их рядах не могло бы и быть, не являйся эти партии одновременно прародительницами новых классов, не ставь они перед собой чрезвычайной исторической задачи.
Кроме коммунистической бюрократии, современная история не знает класса или партии, которым удалось достичь полного идеологического единства своих рядов. Но ведь никто и не брался за переделку целого общественного организма преимущественно политическими и административными средствами. Для тех, кто вершит подобное, необходима беспредельная, буквально фанатичная вера в правоту и чистоту своих взглядов и намерений. Задача такова, что требует не только крайне сурового отношения к иным идеологиям и социальным группам, но и максимальной идейной подчиненности общества при абсолютной монолитности правящего класса. Вот почему компартии нуждались в идейной прочности особого порядка.
Однажды достигнутое, идейное единство действует затем силой предрассудка. Коммунисты воспитываются на убеждении, что идейное единство (на самом деле идеи спускаются сверху) есть неприкосновеннейшая из святынь, а фракция в партии есть самое черное злодейство.
И как тотального господства в обществе не достичь, если не расправиться с другими социальными группами, так и идейное единство маловероятно без "прочесывания" собственных рядов. Почти совпадающие по времени, два эти процесса "объективно" смыкаются и в сознании носителей тоталитаризма, хотя в первом случае новый класс побивает своих противников, а во втором – идет "выяснение отношений" внутри самого класса. Разумеется, Сталин знал, что Троцкий, Бухарин и Зиновьев никакие не иностранные шпионы или предатели "социалистического отечества". Но их несогласие с ним явно затрудняло достижение тоталитарного господства, и он был вынужден их уничтожить. Преступность его действий по отношению к партии как раз в том и заключается, что "объективную вражду", то есть идейно-политическое соперничество в партии, он искусственно превращал в субъективную вину групп и отдельных лиц, приписывая им преступления, которых они не совершали.
Но для любого коммунизма этот путь неизбежен. Вариант, которым устанавливается тоталитарное господство, то есть "шлифуется" идейное единство, может быть "мягче" сталинского, но суть всегда одинакова. Даже в случаях, когда индустриализация не есть ни способ, ни условие установления тоталитарного господства – в Чехословакии и Венгрии, например, – коммунистическая бюрократия все равно прибегает к формам власти, ничем, по существу, не отличающимся от практики таких слаборазвитых стран, как СССР. И не только потому, что Советский Союз навязал подобное своим вассалам, -речь идет о природе самих коммунистических партий, об их идеологии. Господство партии в обществе, отождествление власти и аппарата власти с партией, зависимость права на выдвижение идей от места в иерархии – вот черты, неотъемлемо, органически присущие всякой коммунистической бюрократии, в руках которой очутилась власть.
Главную силу коммунистического государства и власти составляет партия. Она – генератор всего и вся, она – начало, объединяющее в себе новый класс, власть, собственность, идеи.
Поэтому в коммунизме и не были возможны военные диктатуры, хотя, по всей видимости, в СССР заговоры военных случались. Военная диктатура, если бы ей даже удалось на какое-то время убедить нацию в нужности напряжения всех сил и крайнего самоограничения, все равно не смогла бы установить полный контроль над обществом. На такое способна единственно партия, причем партия, проповедующая столь высокие идеалы, что тотальная ее деспотия в глазах сторонников и всех, кто в нее верит, выглядит не просто необходимостью, но и высшей формой государственно-общественного устройства.
С позиций свободы военная диктатура в коммунистических системах стала бы огромным прогрессом. Она обозначила бы конец тоталитарного господства партии, партийной олигархии.
Теоретически военная диктатура была бы возможна лишь в случае поражений на фронте или при глубочайших политических кризисах. Хотя и тогда начальной ее формой была бы диктатура партийная, то есть прикрываемая партией. Но это с неизбежностью вело бы к изменению всей системы.
Тотальная диктатура партийной олигархии в коммунизме – не следствие временной политической конъюнктуры, а результат длительного и сложного процесса. Конец диктатуры означал бы не только смену той или иной формы власти в рамках сохраняющейся системы, но и изменение самой системы, точнее, начало ее изменения. Эта пресловутая диктатура и есть система – душа ее, мозг, мышцы, ее сущность.
3
Власть в коммунизме очень быстро замыкается на самом узком круге партийных вождей, а от так называемой диктатуры пролетариата остается звонкая, но пустая фраза. Процесс, к тому ведущий, раскручивается с неотвратимостью и необузданностью стихии, причем теория о партии как авангарде пролетариата неплохо ему помогает.
Несомненно, что в период борьбы за власть партия – где-то в большей, где-то в меньшей степени – выступает подлинным вожаком трудовых масс, отстаивает их интересы. Но и тогда роль ее и позиция являются одновременно стадиями и формами продвижения к собственной власти. Польза рабочему классу тут очевидная, но и партия крепнет в свойстве будущего держателя власти и эмбриона нового класса. Едва дотянувшись до власти, партия – самый якобы последовательный выразитель интересов рабочего класса и трудового народа – тотчас возлагает на себя "бремя" всей ее полноты, не забыв также установить контроль над всеми национальными богатствами. Участие и роль пролетариата в этом, за исключением кратких периодов революционных баталий, по сути, ничуть не большие, чем у любого другого класса.
Это не значит, однако, что пролетариат, вернее, отдельные его слои, не бывает время от времени заинтересован в поддержке партии как власти. Таким вот образом и пострадали крестьяне, заинтересованные в поддержке тех, кто самим фактом индустриализации открывал перед ними перспективу вырваться из беспросветной нужды.
Оказываемая отдельными слоями трудящихся периодическая поддержка партии вовсе не означает, во-первых, что они обладают властью, а во-вторых, что их участие в ней существенно отражается на ходе общественного развития и общественных отношениях. Да в коммунизме из всех процессов ни один и не содействует укреплению силы и обеспечению прав трудовых масс, рабочего класса тем более.
По-другому и быть не может.
Классы и массы не вершат властных функций, этим от их имени занимаются партии. А поскольку в любой, даже самой демократичной партии ключевая роль принадлежит вождям, то и власть партии сводится к власти вождей.
Так называемая диктатура пролетариата, которая поначалу в лучшем случае оборачивается властью партии, вскоре неизбежно сводится к власти вождей. А так как речь идет о чрезвычайной – тоталитарной – власти, то и диктатура пролетариата есть не что иное, как теоретическое оправдание, идеальная маска, прикрывающая господство нескольких олигархов. Тоже – в лучшем случае.
Маркс диктатуру пролетариата задумывал как демократию внутри пролетариата и для пролетариата, то есть как режим, в котором сосуществует несколько социалистических течений, партий. Парижская коммуна 1871 года, единственная диктатура пролетариата, на опыте которой Маркс строил свои выводы, была многопартийной, а марксисты в ней ни числом, ни влиянием не выделялись. Диктатура пролетариата в непосредственном, так сказать, исполнении самого пролетариата – чистая фикция, ибо власть невозможно осуществлять иначе, нежели с помощью политических организаций. Диктатуру пролетариата Ленин фактически сводил к власти одной – своей – партии, а Сталин – к собственной власти, к личной диктатуре и в партии и в государстве. После смерти коммунистического императора его бесталанные наследники счастливы, что через "коллективное руководство" у них есть возможность делить власть между собой. Таким образом, во всех случаях коммунистическая диктатура пролетариата является либо фикцией, либо властью какого-то количества партийных вождей.
Ленин верил, что российские Советы и есть "наконец найденная" диктатура пролетариата в том виде, какой ее задумывал Маркс. Поначалу Советы – благодаря революционной инициативе и широкому участию в них масс – действительно производили такое впечатление. Троцкий увидел в них форму столь же эпохальную, сколь и парламенты, рожденные в борьбе с абсолютизмом. Но то была иллюзия. Из революционных органов Советы переродились в форму, потворствующую тоталитарной диктатуре нового класса, партии.
Нечто похожее случилось с ленинским демократическим централизмом как в партии, так и в органах власти. До поры, пока в партии худо-бедно, но все же допускалась некоторая степень разноголосицы, о таком централизме, пусть и не чересчур демократическом, еще можно было говорить. С достижением тотального господства он исчезает, на поверхности остается голый произвол олигархии и ее верхушки.
По причинам, отмеченным выше, можно заключить: превращение диктатуры олигархии в личную диктатуру есть величина постоянная. К личной диктатуре приводит идеологическое единство, неминуемые противоречия внутри правящего клана, а также потребности системы в целом. Наверху, окруженный пособниками, оказывается тот из вождей, которому в данный момент удается последовательнее других выражать и отстаивать интересы нового класса.
Это воистину класс, поработительское могущество которого не знает аналога в истории. Но это и класс самый недалекий, его горизонты ложны, зыбки. Довольствуясь сам собой, полностью подмяв под себя общество, он обречен на неадекватность оценки как собственной роли, так и окружающего мира.
Проведя индустриализацию, осуществив сопутствовавшее ей национальное возрождение – там, где это было неизбежно, – новый класс выглядит теперь неспособным ни на что, кроме еще более жестокого и циничного насилия, еще более наглого обирания людей. Он перестал созидать. И, как неотвратимое следствие, главным его оружием становится ложь. Духовное царство нового класса погружается в стужу и мрак.
Если, совершив революцию, он совершил беспримерный подвиг, то господство его – одна из позорнейших страниц истории человечества. Люди будут восторгаться величием достигнутого под его началом, но и сгорать от стыда при мысли о средствах, которыми он пользовался.
О его неминуемом уходе с исторической сцены пожалеют меньше, чем сожалели о любом из прежних классов. Растаптывая все, что не ублажало его эгоизм, он сам обрек себя на бесславную погибель и вечное забвение.
1 Р. Дабин. Взаимоотношения людей в административной среде. Нью-Йорк. 1951. С. 165 – 166.
2 Уралов А. Сталин у власти. Париж. 1951. С. 202, 215.
ПАРТИЙНОЕ ГОСУДАРСТВО
1
Механика коммунистической власти, вероятно, простейшая из возможных, доводит в результате до рафинированнейших форм угнетения и поистине чудовищной эксплуатации.
Незамысловатость этого механизма обусловлена, как известно, тем, что хребтом всей политической, хозяйственной и идеологической деятельности является единственная партия – коммунистов. Жизнь общества стоит на месте или движется, переходит на черепаший шаг или закладывает крутые виражи в зависимости от того, что делается в партийных инстанциях.
Поэтому люди в коммунистических системах очень быстро схватывают, что можно, а что нельзя. И не законы с правилами, а реальный и неписаный порядок отношений между властью и подданными становится всеобщим "руководством к действию".
Каждому ясно, что власть, вопреки законам, фактически сосредоточена в руках партийных комитетов и тайной полиции. "Руководящая роль" партии нигде не узаконена, но распространяется на все организации и любой сектор деятельности; нигде не сказано, что ее тайная полиция имеет право надзирать за гражданами, но тем не менее полиция всемогуща; ни в одном документе не записано, что суд и прокуратура подотчетны тайной полиции и партийным комитетам, но это так. И то, что это так, для большинства людей отнюдь не тайна, большинство – "в курсе". Известно, что есть что, что допустимо, а что запрещено, от кого что зависит. Вот почему люди, приспосабливаясь к атмосфере, к реальности, с любым мало-мальски важным вопросом спешат в партийные инстанции или организации под их контролем.
Управление общественными организациями и сходными с ними органами осуществляется следующим весьма несложным способом: коммунисты там составляют фракцию, которая все решения выносит с ведома вышестоящей политической инстанции. Это, конечно, лишь общая схема. На деле, если, к примеру, неким органом или общественной организацией руководит лицо, наделенное еще и партийной властью, то обращаться куда-либо по пустякам оно не станет. Кроме того, коммунисты, вжившись в систему и установленные отношения, научились сами отделять важное от незначительного, а потому и партийные инстанции "тревожат" лишь по проблемам наиболее общим, принципиального или чрезвычайного характера. Фракция существует в потенциале как отношение, где решающее слово – за партией; и в высшей степени безразлично, что думают те, кто выбирал власть или правление любой организации.
Корни методов управления и реализации партией ее власти находятся там же, где истоки коммунистического тоталитаризма и нового класса, – еще во времени, когда компартия готовила революцию. Чем, если не прежними коммунистическими фракциями, система функционирования которых разрослась, разветвилась и усовершенствовалась, является "руководящая роль" в органах власти и общественных организациях? Что, если не прежнюю теорию об авангардной роли партии в рабочем классе (с той единственно разницей, что раньше эта теория имела иное, общественное звучание), представляет собой "ведущая роль партии в построении социализма"? Тогда, до взятия власти, при помощи этой теории ковались кадры для революции и ее органов, ныне она оправдывает тоталитарное господство нового класса. Одно вытекает из другого. Есть, правда, и разница. То, прежнее – революция, ее формы, – было и неизбежностью, и даже потребностью части общества, которую невозможно было остановить в стремлении к техническому и экономическому прогрессу.
Но вышедшее из революции тоталитарное насилие и господство нового класса навалились тяжким камнем, изпод которого непрерывно сочатся пот и кровь целого общества. Случилось так, что отдельные революционные формы приобрели, по сути, реакционную окраску. Подобное, в частности, произошло с фракцией.
Коммунистическое хозяйничанье государственной машиной осуществляется двояко. Первого способа – функционального – мы выше коснулись. Принципиально и потенциально он – основной. Но на практике чаще используют второй способ, состоящий в том, что определенные властные функции недоступны никому, кроме членов партии. Это относится к службам, ключевым при всякой власти, а уж при коммунистической особенно: полиции, прежде всего тайной, дипломатии и офицерскому корпусу, где в первую голову выделяются разведывательная и политическая функции. Судопроизводство между тем коммунисты с особой тщательностью контролируют только в его высших эшелонах: подчиненное партийным и полицейским учреждениям, оно, как правило, хуже оплачивается и потому менее привлекательно для коммунистов. Общая тенденция тут – сделать и эту сферу привилегией членов партии, а с тем и повысить привилегированность тех, кто ей служит. Тогда контроль за судопроизводством не только упростился бы, но и практически совсем исчез: такой суд судил бы исключительно исходя из общей линии партии, то есть – "в духе социализма".
Только в коммунистическом государстве целый ряд (перечисленных и прочих) фракций закреплен за членами партии. Коммунистическая власть, хотя и классовая по содержанию, по форме – партийная власть, коммунистическая армия – партийная армия, государство – партийное государство. А если совсем точно, то коммунисты склонны считать государство и армию исключительно орудием собственной политики.
Исключительное, хотя и неписаное право членов партии быть полицейскими, офицерами в армии, дипломатами и так далее, то есть зарезервированное за ними одними право вершить реальную власть, не только породило слой избранных, особо привилегированных бюрократов, но и упростило властно-управленческую механику. Партийная фракция таким путем расширилась, охватив в той или иной мере всех, кто принадлежит к упомянутым службам. В результате эти последние фактически превратились в один из секторов партийной работы, а фракция – исчезла.
Поэтому в коммунистических системах и нет принципиального различия между упомянутыми службами и партийными организациями, что прежде всего касается партии и тайной полиции. Партия и полиция теснейшим образом переплетены в повседневной деятельности, разница между ними в конечном счете относится к разделению труда. Партия (и ее инстанции), когда-то бывшая организатором трудовых масс, со временем и сама превращается в аппарат.
Весь механизм власти сведен к следующему: политические структуры – это исключительная привилегия партийцев, во всех остальных органах и учреждениях коммунисты либо непосредственно хозяйничают, либо держат управление под своим надзором. Достаточно центру провести заседание или опубликовать статью, как мгновенно приводится в действие весь государственно-общественный механизм. А чуть где сбой, партия и полиция в кратчайшие сроки устраняют "неисправности".
2
Не будь компартия партией особого типа, подобный тип государственной власти также был бы неосуществим.
О чрезвычайном характере коммунистической партии уже говорилось. Но необходимо указать и еще на ряд специфических черт, крайне важных для понимания существа коммунистического государства.
Коммунистическая партия партией особого типа является не только потому, что она революционна, централизованна, по-армейски дисциплинированна, что стремится к определенным целям и т. д. Все перечисленное, конечно, входит в набор ее особенностей.
Но есть и другие партии с приблизительно теми же (возможно, не столь ярко выраженными и постоянными) особенностями.
Между тем лишь в коммунистической партии "идеологическое единство", тождественность мировоззрений и взглядов на пути продвижения общества обязательны для всех без исключения членов. Понятно, что данный императив в целом касается головных органов и высших инстанций партии. Другим, кто пониже, на деле только формально вменено в обязанность блюсти идейную монолитность: прямая их задача – выполнять решения. Но тенденция такова, что необходимо повышать и идейный уровень низов, то есть они тоже обязаны усваивать взгляды вождей.
При Ленине расхождения во взглядах все еще допускались. Ленин не считал, что члены партии обязаны исповедовать строго одинаковые воззрения, хотя уже именно он начал травить и изгонять из партийных рядов всякую точку зрения, не казавшуюся ему истинно "марксистской" или "партийной", то есть не укреплявшую партию в том виде, какой он ее задумывал. С различными внутрипартийными оппозиционными группами он разделался еще не по-сталински: не убийствами, а всего лишь заткнув им рот. И тем не менее пока власть находилась в его руках, были и дискуссии, и учет результатов голосования. Тотальная власть еще не наступила.
Для Сталина идейное единство, то есть обязательное философское и прочее, не говоря уж о политическом, единомыслие, было условием пребывания в партии. Это и есть непосредственный вклад Сталина в ленинское учение о партии. Примечательно, что тезис о непременной идеологической монолитности он сформулировал еще совсем молодым человеком. В сталинские времена единогласность стала законом для всех компартий, действующим, кстати, по сию пору.
Югославские лидеры как были, так и остались на тех же позициях, их по-прежнему придерживается советское "коллективное" руководство и верхние эшелоны остальных коммунистических партий. Такая настойчивость в сохранении идейного единства партии – это не только знак отсутствия сколь-либо весомых перемен, но и фактическое подтверждение того, что в теперешних "коллективных" руководствах свободная дискуссия или отсутствует вообще, или крайне ограничена.
Что означает и к чему ведет обязательное единство партии?
Его последствия грандиозны.
Прежде всего в любой партии, а особенно в коммунистической, власть сосредоточена в руках вождей и высших инстанций. Идейное единство как приказ (особенно в централизованной, по-армейски дисциплинированной коммунистической партии) неизбежно несет с собой владычество центра над умами рядовых партийцев. Если при Ленине единая для всех идеология создавалась в горниле схваток на верхних этажах партийной иерархии, а Сталин начал самостоятельно предписывать таковую, то сегодня послесталинское "коллективное" руководство удовлетворяется "малым": тем, что преграждает путь новым социальным идеям. Так марксизм стал теорией исключительно "в ведении" партийных бонз. Иного марксизма или же коммунизма сегодня нет, да и вряд ли может быть.
Социальные последствия идеологического единства трагичны: ленинская диктатура была суровой, но тоталитарной она сделалась только при Сталине. Прекращение всякой идейной борьбы в партии означало и полный паралич свободы в обществе, ибо единственно через партию могло проникать туда любое разнообразие. Нетерпимость к иным идеям и упрямое выпячивание мнимой исключительной научности марксизма положили начало идейному монополизму партийной верхушки – тому, что впоследствии стало ничем не ограниченным господством над обществом.
Идейное единство партии – это удавка для любой новации не только в коммунистическом движении, но и внутри самого общества. Всякое начинание зависит от партии, общество целиком и полностью в ее власти, а внутри самой партии – ни проблеска свободы.
Идеологическое единство не явилось в одночасье, оно, как все в коммунизме, развивалось поступательно и полного могущества достигло, когда различные (большевистские) фракции ожесточенно боролись друг с другом за власть. И не случайно первое в практике большевиков открытое требование отречься от собственных идей услышал в свой адрес именно Троцкий: было это в середине двадцатых. Сталин набирал силу.
Идеологическое единство партии – духовная основа личной диктатуры, которую без него невозможно представить. Одно порождает и цементирует другое. И это объяснимо: идеи – плод творчества отдельных людей, а их идейный монополизм (приказное идейное единство) – всего лишь дополнение, "теоретическая маска" диктатуры. И хотя одно и другое, личная диктатура и идейное единство, существуют уже в зачатках современного коммунизма – большевизма, прочно закрепляются они только на стадии полного расцвета последнего, сопутствуя ему как тенденция (а чаще как преобладающие формы) вплоть до его упадка.
Устранение идейной разноголосицы в среде высших руководителей автоматически упразднило фракции и течения, а с тем и всякую демократию в коммунистических партиях. В коммунизме возобладал принцип "вождь знает все": идеологами становились исключительно обладатели власти – партийной и прочей – вне зависимости от скудоумия таких лидеров.
Неуклонное форсирование идейного единства в партии есть одновременно и верный признак сохранения личной диктатуры или диктатуры нескольких олигархов, которые либо на время поладили между собой, либо сосуществуют в условиях шаткого и недолгого равновесия сил. Как сейчас в СССР.
На минувших стадиях тенденция к идейному единству наблюдалась и в других партиях, особенно это касается социалистов. Но там речь шла о тенденции, а не о долге, как у коммунистов. Должно быть не просто марксистом, а марксистом в соответствии со вкусами и предписаниями верхов, центра. Из свободной революционной идеологии марксизм превращен в директивную догму по принципу восточных деспотий, где верховная власть сама догму толкует, сама предписывает, а монарх – он же первосвященник.
Обязательное идеологическое единство, прошедшее немало фаз и приобретавшее на этом пути разнообразные формы, было и остается самой отличительной чертой партии большевистского, коммунистического типа.
Но обязательного идеологического единства в их рядах не могло бы и быть, не являйся эти партии одновременно прародительницами новых классов, не ставь они перед собой чрезвычайной исторической задачи.
Кроме коммунистической бюрократии, современная история не знает класса или партии, которым удалось достичь полного идеологического единства своих рядов. Но ведь никто и не брался за переделку целого общественного организма преимущественно политическими и административными средствами. Для тех, кто вершит подобное, необходима беспредельная, буквально фанатичная вера в правоту и чистоту своих взглядов и намерений. Задача такова, что требует не только крайне сурового отношения к иным идеологиям и социальным группам, но и максимальной идейной подчиненности общества при абсолютной монолитности правящего класса. Вот почему компартии нуждались в идейной прочности особого порядка.
Однажды достигнутое, идейное единство действует затем силой предрассудка. Коммунисты воспитываются на убеждении, что идейное единство (на самом деле идеи спускаются сверху) есть неприкосновеннейшая из святынь, а фракция в партии есть самое черное злодейство.
И как тотального господства в обществе не достичь, если не расправиться с другими социальными группами, так и идейное единство маловероятно без "прочесывания" собственных рядов. Почти совпадающие по времени, два эти процесса "объективно" смыкаются и в сознании носителей тоталитаризма, хотя в первом случае новый класс побивает своих противников, а во втором – идет "выяснение отношений" внутри самого класса. Разумеется, Сталин знал, что Троцкий, Бухарин и Зиновьев никакие не иностранные шпионы или предатели "социалистического отечества". Но их несогласие с ним явно затрудняло достижение тоталитарного господства, и он был вынужден их уничтожить. Преступность его действий по отношению к партии как раз в том и заключается, что "объективную вражду", то есть идейно-политическое соперничество в партии, он искусственно превращал в субъективную вину групп и отдельных лиц, приписывая им преступления, которых они не совершали.
Но для любого коммунизма этот путь неизбежен. Вариант, которым устанавливается тоталитарное господство, то есть "шлифуется" идейное единство, может быть "мягче" сталинского, но суть всегда одинакова. Даже в случаях, когда индустриализация не есть ни способ, ни условие установления тоталитарного господства – в Чехословакии и Венгрии, например, – коммунистическая бюрократия все равно прибегает к формам власти, ничем, по существу, не отличающимся от практики таких слаборазвитых стран, как СССР. И не только потому, что Советский Союз навязал подобное своим вассалам, -речь идет о природе самих коммунистических партий, об их идеологии. Господство партии в обществе, отождествление власти и аппарата власти с партией, зависимость права на выдвижение идей от места в иерархии – вот черты, неотъемлемо, органически присущие всякой коммунистической бюрократии, в руках которой очутилась власть.
Главную силу коммунистического государства и власти составляет партия. Она – генератор всего и вся, она – начало, объединяющее в себе новый класс, власть, собственность, идеи.
Поэтому в коммунизме и не были возможны военные диктатуры, хотя, по всей видимости, в СССР заговоры военных случались. Военная диктатура, если бы ей даже удалось на какое-то время убедить нацию в нужности напряжения всех сил и крайнего самоограничения, все равно не смогла бы установить полный контроль над обществом. На такое способна единственно партия, причем партия, проповедующая столь высокие идеалы, что тотальная ее деспотия в глазах сторонников и всех, кто в нее верит, выглядит не просто необходимостью, но и высшей формой государственно-общественного устройства.
С позиций свободы военная диктатура в коммунистических системах стала бы огромным прогрессом. Она обозначила бы конец тоталитарного господства партии, партийной олигархии.
Теоретически военная диктатура была бы возможна лишь в случае поражений на фронте или при глубочайших политических кризисах. Хотя и тогда начальной ее формой была бы диктатура партийная, то есть прикрываемая партией. Но это с неизбежностью вело бы к изменению всей системы.
Тотальная диктатура партийной олигархии в коммунизме – не следствие временной политической конъюнктуры, а результат длительного и сложного процесса. Конец диктатуры означал бы не только смену той или иной формы власти в рамках сохраняющейся системы, но и изменение самой системы, точнее, начало ее изменения. Эта пресловутая диктатура и есть система – душа ее, мозг, мышцы, ее сущность.
3
Власть в коммунизме очень быстро замыкается на самом узком круге партийных вождей, а от так называемой диктатуры пролетариата остается звонкая, но пустая фраза. Процесс, к тому ведущий, раскручивается с неотвратимостью и необузданностью стихии, причем теория о партии как авангарде пролетариата неплохо ему помогает.
Несомненно, что в период борьбы за власть партия – где-то в большей, где-то в меньшей степени – выступает подлинным вожаком трудовых масс, отстаивает их интересы. Но и тогда роль ее и позиция являются одновременно стадиями и формами продвижения к собственной власти. Польза рабочему классу тут очевидная, но и партия крепнет в свойстве будущего держателя власти и эмбриона нового класса. Едва дотянувшись до власти, партия – самый якобы последовательный выразитель интересов рабочего класса и трудового народа – тотчас возлагает на себя "бремя" всей ее полноты, не забыв также установить контроль над всеми национальными богатствами. Участие и роль пролетариата в этом, за исключением кратких периодов революционных баталий, по сути, ничуть не большие, чем у любого другого класса.
Это не значит, однако, что пролетариат, вернее, отдельные его слои, не бывает время от времени заинтересован в поддержке партии как власти. Таким вот образом и пострадали крестьяне, заинтересованные в поддержке тех, кто самим фактом индустриализации открывал перед ними перспективу вырваться из беспросветной нужды.
Оказываемая отдельными слоями трудящихся периодическая поддержка партии вовсе не означает, во-первых, что они обладают властью, а во-вторых, что их участие в ней существенно отражается на ходе общественного развития и общественных отношениях. Да в коммунизме из всех процессов ни один и не содействует укреплению силы и обеспечению прав трудовых масс, рабочего класса тем более.
По-другому и быть не может.
Классы и массы не вершат властных функций, этим от их имени занимаются партии. А поскольку в любой, даже самой демократичной партии ключевая роль принадлежит вождям, то и власть партии сводится к власти вождей.
Так называемая диктатура пролетариата, которая поначалу в лучшем случае оборачивается властью партии, вскоре неизбежно сводится к власти вождей. А так как речь идет о чрезвычайной – тоталитарной – власти, то и диктатура пролетариата есть не что иное, как теоретическое оправдание, идеальная маска, прикрывающая господство нескольких олигархов. Тоже – в лучшем случае.
Маркс диктатуру пролетариата задумывал как демократию внутри пролетариата и для пролетариата, то есть как режим, в котором сосуществует несколько социалистических течений, партий. Парижская коммуна 1871 года, единственная диктатура пролетариата, на опыте которой Маркс строил свои выводы, была многопартийной, а марксисты в ней ни числом, ни влиянием не выделялись. Диктатура пролетариата в непосредственном, так сказать, исполнении самого пролетариата – чистая фикция, ибо власть невозможно осуществлять иначе, нежели с помощью политических организаций. Диктатуру пролетариата Ленин фактически сводил к власти одной – своей – партии, а Сталин – к собственной власти, к личной диктатуре и в партии и в государстве. После смерти коммунистического императора его бесталанные наследники счастливы, что через "коллективное руководство" у них есть возможность делить власть между собой. Таким образом, во всех случаях коммунистическая диктатура пролетариата является либо фикцией, либо властью какого-то количества партийных вождей.
Ленин верил, что российские Советы и есть "наконец найденная" диктатура пролетариата в том виде, какой ее задумывал Маркс. Поначалу Советы – благодаря революционной инициативе и широкому участию в них масс – действительно производили такое впечатление. Троцкий увидел в них форму столь же эпохальную, сколь и парламенты, рожденные в борьбе с абсолютизмом. Но то была иллюзия. Из революционных органов Советы переродились в форму, потворствующую тоталитарной диктатуре нового класса, партии.
Нечто похожее случилось с ленинским демократическим централизмом как в партии, так и в органах власти. До поры, пока в партии худо-бедно, но все же допускалась некоторая степень разноголосицы, о таком централизме, пусть и не чересчур демократическом, еще можно было говорить. С достижением тотального господства он исчезает, на поверхности остается голый произвол олигархии и ее верхушки.
По причинам, отмеченным выше, можно заключить: превращение диктатуры олигархии в личную диктатуру есть величина постоянная. К личной диктатуре приводит идеологическое единство, неминуемые противоречия внутри правящего клана, а также потребности системы в целом. Наверху, окруженный пособниками, оказывается тот из вождей, которому в данный момент удается последовательнее других выражать и отстаивать интересы нового класса.