Джо Аберкромби. Герои

   – Немного. Каждому следует немного бояться Бремера дан Горста.
   Эти слова удивляли. Она не думала, что Гарод может кого-то бояться. Они лежали молча, слушая, как тихонько хлопает под ветром полог палатки. Теперь Финри чувствовала вину. Она любила Гарода; Гара, как она его называла. Когда он сделал ей предложение, она перечислила себе все его качества. Все за и против, самым скрупулезным образом. Он хороший человек. Один из лучших. Прекрасные зубы. Честный, храбрый, безупречно верный. Хотя этого не всегда достаточно. Потому-то ему и нужен кто-нибудь более практичный, кто бы успешно вел его лодку по житейским волнам. То есть она.
   – Гар.
   – А?
   Она подкатилась и, прижавшись к его теплому боку, прошептала ему на ухо:
   – Я тебя люблю.
   Надо признать, ей нравилась власть над ним. Одного этого было достаточно, чтобы он лучился счастьем.
   – Хорошая девочка, – прошептал Гар.
   И поцеловал ее, а она его, запустив пальцы ему в волосы. А что такое любовь, как не поиск и обретение того, кто тебе подходит? Того, кто возмещает твои недостатки? Того, с кем и над кем ты работаешь.
 
   Ализ дан Бринт была достаточно мила, умна и родовита для того, чтобы с ней не было зазорно, и в то же время не настолько блистала красотой, умом и родовитостью, чтобы представлять угрозу. Так что она вписывалась в узкие ограничения Финри, в пределах которых можно выпестовать подругу без опасности, что она тебя затмит. С тем, чтобы ее затмевали, Финри мириться не могла.
   – Как-то сложновато привыкать, – невнятно сказала Ализ, глядя из-под белесых ресниц на колонну марширующих солдат. – Когда тебя разом окружает столько мужчин, надо…
   – А мне так ничего. Армия всегда была моим домом. Мать умерла, когда я была совсем маленькой, и меня воспитывал отец.
   – Ой, прости.
   – Да брось ты. Отец по ней, должно быть, скучает, ну а я-то тут при чем? Я ее и знать не знала.
   Неловкая пауза, что неудивительно: Финри догадалась, что слова ее пришлись в некотором роде как обухом по голове.
   – А твои родители?
   – Умерли, оба.
   – Вот как.
   Финри почувствовала себя еще более неловко. В большинстве разговоров ей приходилось лавировать, как бы не сказать невзначай бестактность или не ляпнуть лишнего. Как ни осторожничай, а такое то и дело неизбежно случалось. Она смирилась. Хотя, быть может, следовало лучше смириться с тем, чтобы вовсе не открывать рот. К этому она тоже нередко прибегала, подчас с еще более неважнецким результатом. По тракту стучали копыта, топали башмаки под окрики командиров, раздраженных, что кто-то марширует не в ногу.
   – Мы выходим… на север? – спросила Ализ.
   – Да, к городишку Осрунг, на встречу с двумя другими дивизиями, генералов Челенгорма и Миттерика. Они меньше чем в десяти милях, за теми вон холмами.
   Она указала хлыстом.
   – А что они за люди?
   Такт и еще раз такт.
   – Генерал Челенгорм – храбрый и честный человек, близкий друг короля.
   Отсюда и назначение ни по способностям, ни по возрасту.
   – Миттерик – заслуженный, опытный солдат.
   А также неуемный бахвал, так и метит на пост ее отца.
   – И в подчинении у них столько же людей, сколько у нашего лорд-губернатора Мида?
   – У каждого по семь полков, два кавалерийских и пять пехотных.
   Финри вполне могла бы распространяться насчет численного состава, титулов и старших офицеров, но Ализ, по-видимому, уже и так достигла предела восприятия. Эти самые пределы были не так чтобы широки, но Финри все равно настроилась с ней сдружиться. Муж Ализ, полковник Бринт, судя по слухам, близок к самому королю, что делает его весьма полезным для знакомства человеком. Вот почему Финри взяла себе за правило смеяться над его нудными анекдотами.
   – Народу-то сколько, – произнесла Ализ. – Твой отец, безусловно, наделен огромной ответственностью.
   – Наделен.
   Когда Финри последний раз видела отца, ее поразило, как он осунулся. Он всегда казался ей отлитым из железа, и осознание, что и он уязвим, вселяло смутную тревогу. Видимо, лишь взрослея, начинаешь постигать, что родители твои, как и все остальные, вовсе не вечны.
   – А сколько солдат с противной стороны?
   – На Севере разграничения между солдатом и обывателем как такового нет. У них несколько тысяч карлов – что-то вроде профессиональных воинов, считай, выросших в боях, со своим снаряжением и оружием. Они составляют переднюю стену из щитов при атаке. А на каждого карла приходится несколько подневольных – селян или мастеровых, принужденных платить повинность трудом и воинской службой. Эти обычно вооружены легко, копьем или луком, но и среди них зачастую попадаются закаленные воины, они могут служить в качестве командиров, телохранителей или разведчиков в небольших отрядах, именуемых дюжинами. Вроде этих, – она указала на разношерстное, как попало одетое воинство Ищейки, нестройно бредущее по кромке холма справа от колонны. – Сколько всего людей у Черного Доу, точно не знаю. Сомневаюсь, что о том ведает и сам Доу.
   – Как много ты знаешь, – сморгнув, впечатлилась Ализ.
   «Я такая», – не прочь была сказать Финри, но ограничилась небрежным пожатием плеч. Ничего необычного в этом нет. Надо просто слушать, замечать и ни в коем случае не разевать рта прежде, чем досконально обо всем проведаешь. В конце концов, знание – корень силы.
   – Война ужасна, правда ведь? – спросила Ализ со вздохом.
   – Она уродует пейзаж, душит торговлю и ремесла, убивает невинных и карает виноватых, бросает скромных людей в нищету и дырявит мошну зажиточным, а производит только трупы, памятники да непомерно раздутые легенды.
   Финри забыла упомянуть, что при этом она предлагает огромные возможности.
   – А сколько людей оказывается калеками, – вставила Ализ, – а сколько погибает.
   – Ужас, что и говорить.
   Хотя мертвые оставляют места, куда тут же могут ступить те, кто пошустрее. Или куда расторопные жены успеют быстренько направить мужей…
   – А эти вот люди теряют кров, теряют все.
   Ализ с повлажневшими глазами смотрела на людской поток, бредущий навстречу. Его оттесняли с тракта солдаты, и люди тянулись вдоль обочины, глотая пыль. Это были в основном женщины, ужасно оборванные. Встречались среди них и старики, и дети. Безусловно северяне. Несомненно бедные. И даже более чем бедные, поскольку у многих не было вообще ничего, лица измождены от истощения, щеки запали от голодухи. Они шли, стискивая ужасающе убогие пожитки. На солдат Союза, шагающих тут же, рядом, они не смотрели ни с ненавистью, ни со страхом в глазах. Проявлять чувства им мешала тяжелая опустошенность.
   Финри толком не знала, от кого они бегут и куда держат путь. Не ведала и того, какой ужас заставил их сняться с насиженных мест, а какой еще ждет впереди. Изгнаны из своих жилищ перипетиями войны. Глядя на этих людей, она ощущала себя постыдно защищенной, вызывающе благополучной.
   – Надо что-то делать, – задумчиво произнесла Ализ.
   Финри стиснула зубы.
   – Ты права.
   Она пришпорила лошадь, наверное, обдав ошметками грязи белое платье Ализ, и, гарцуя, въехала в группу офицеров, представляющих собой мозг дивизии, отнюдь не всегда работающий безупречно.
   Здесь говорили на языке войны. Диспозиция и тыловое снабжение. Погода и воинский дух. Темп марша и распоряжения насчет баталии. Язык этот был Финри не чужд, а потому, даже лавируя верхом, она на ходу подмечала и просчеты, и недосмотры, и небрежения. Выросшая в казармах, столовых и штабах, времени в армии она провела больше, чем многие присутствующие здесь, а в стратегии, тактике и снабжении разбиралась не хуже их. Уж во всяком случае, на порядок лучше, чем лорд-губернатор Мид, вплоть до прошлого года не заседавший во главе чего-то более ответственного, чем официальный банкет.
   Он скакал под штандартом со скрещенными молотами Инглии, в вычурно расшитом мундире с золотыми галунами и позументами, что к лицу скорее какому-нибудь актеру в безвкусной пьесе, чем генералу в походе. Несмотря на деньги, вбуханные в шитье, роскошные воротники ему не шли, жилистая шея торчала из них как у черепахи из панциря.
   В сражении при Черном Колодце он потерял трех племянников, а вскоре и брата, прежнего лорд-губернатора. С той поры он воспылал к северянам негасимой ненавистью и сделался таким оголтелым поборником войны, что оснастил за свой счет половину вверенной ему дивизии. Тем не менее ненависть к врагу для командующего – не самый верный помощник. Скорее, наоборот.
   – Госпожа Брок, как чудесно, что вы смогли к нам присоединиться, – воскликнул он с легким пренебрежением.
   – Да я тут просто участвовала в наступлении, а вы попались мне навстречу.
   Офицеры закашляли, скрывая смешки. Гарод искоса на нее посмотрел, она ответила ему тем же.
   – Мы с дамами обнаружили слева от колонны беженцев. И подумали, не соблаговолили бы вы дать им какой-нибудь пищи?
   Мид поглядел на жалкую пропыленную вереницу так, как иной насмешливый путник смотрит на кучку муравьев.
   – Боюсь, первым делом меня заботит благосостояние моих солдат.
   – Разве эти здоровые молодцы не могут для благого дела уступить часть своей трапезы?
   Она щелкнула пальцем по кирасе полковника Бринта, тот смущенно хохотнул.
   – Я заверил маршала Кроя, что к ночи мы будем на позиции под Осрунгом. Останавливаться мы не можем.
   – Это можно было бы сделать…
   Мид едва удостоил ее взгляда.
   – Ох уж эти мне женщины с их благотворительными прожектами, а? – бросил он.
   Офицеры угодливо заржали. Финри прорезала ржание пронзительно-насмешливым голосом:
   – Ох уж эти мне мужчины с их играми в войну, а? – И, звучно шлепнув перчатками по плечу капитана Хардрика, сказала: – Сколь глупый, чисто женский вздор – пытаться спасти одну или две жизни. Теперь я это вижу. Нет уж, пускай падают и мрут как мухи в придорожной пыли. А мы лучше повергнем их страну в пожарище и мор, где это только возможно, и оставим здесь выжженную пустыню. Уж это, я уверена, научит их должному уважению к Союзу и его методам! Вот это действительно мужество и героизм!
   Она оглядела офицеров. Они хотя бы перестали смеяться. В частности Мид – он выглядел на редкость серьезно, а это кое-что.
   – Полковник Брок, – процедил он. – Думаю, вашей жене уместнее ехать с другими дамами.
   – Я только что хотел это предложить, – засуетился Гарод.
   Ухватил поводья ее коня и остановился, остальные проехали дальше.
   – Да что ты, черт возьми, творишь? – прошипел он сдавленно.
   – Этот твой Мид – черствый мужлан, форменный идиот! Деревенщина, возомнивший себя военачальником!
   – Фин, приходится работать с теми, кто есть. Прошу тебя, не цапайся с ним. Ради меня! У меня нервы, черт возьми, в конце концов не выдержат!
   – Прости.
   Нетерпение у нее вновь переплавилось в чувство вины. Не из-за Мида, само собой, а из-за Гара, который в сравнении с другими вынужден был выказывать вдвое большую храбрость и исполнительность, чтобы не подпадать под давящую тень своего отца.
   – Только я терпеть не могу глупости, что творятся в угоду напыщенной гордыне одного старого дуралея, когда все это с таким же успехом можно делать по-умному.
   – Думаешь, легко прислуживаться обалдую-генералу, когда из-за этого над тобой еще втихомолку и подсмеиваются? Может, с какой-никакой поддержкой он будет действовать хоть немного правильнее.
   – Может быть, – сказала она с сомнением.
   – Ну так можешь ты держаться с остальными женами? – стал подольщаться он. – Ну прошу тебя. По крайней мере, до поры.
   – В этом змеюшнике? – Она скорчила гримаску. – Где только и разговоров, что о том, кто кому изменил, у кого бесплодие и что носят при дворе? Дуры набитые, все как одна.
   – Ты обращаешь внимание, что у тебя дуры набитые все, кроме тебя?
   Она распахнула глаза.
   – Ты это тоже замечаешь?
   Гарод глубоко вздохнул.
   – Я люблю тебя. Ты это знаешь. Но задумайся, кому ты помогаешь. Ты бы могла накормить тех людей, если бы действовала обходительней, – он потер переносицу. – Я переговорю с квартирмейстером, попробую что-нибудь устроить.
   – Ну не герой ли ты!
   – Пытаюсь им быть, но ты, черт подери, несказанно это осложняешь. В следующий раз, прошу тебя, ради меня, подумай, прежде чем говорить что-то в лоб. Или уж лучше говори о погоде!
   И он поскакал к голове колонны.
   – Срать я хотела на погоду, – буркнула Финри вслед, – и на Мида этого тоже.
   Хотя в словах Гара определенно был смысл. От того, что она досаждает лорд-губернатору Миду, нет пользы ни ей самой, ни мужу, ни Союзу, ни даже беженцам. Его надо извести.

Отдать и отнять

   – Вставай давай, старый.
   Зоб пребывал в полудреме. Ему казалось, что он дома, молодой человек, или, наоборот, уже на покое. Это кто там, Кольвен улыбается из угла? Он строгает чурочку на верстаке; кудрявится стружка, похрустывает под ногами. Зоб хрюкнул, перевернулся, в боку полыхнула боль, обожгла страхом. Он попытался натянуть одеяло.
   – Какого…
   – Такого, такого, – на плече лежала рука Чудесницы. – Поначалу хотела дать тебе поспать.
   На голове у нее была длинная корка, короткие волосы в запекшейся крови.
   – Думала, тебе это пойдет на пользу.
   – Еще несколько часиков и впрямь бы не помешало.
   При попытке сесть – вначале быстро, затем медленно-премедленно, – Зоб стиснул зубы от десятка болевых ощущений, все разного характера.
   – Война все-таки, черт возьми, занятие для молодых.
   – А что делать?
   – Да ничего толком не поделаешь.
   Она подала фляжку; он, глотнув, прополоскал несвежий рот и выплюнул воду.
   – Черствого следов нет. Атрока мы похоронили.
   Зоб, не донеся до рта фляжку, медленно опустил руку. У подножия камня на дальней стороне Героев виднелась куча свежевырытой земли. Возле нее стояли с заступами Брек и Легкоступ. Между ними уставился себе под ноги Агрик.
   – Слова еще не сказали? – спросил Зоб, зная, что нет, но все же надеясь.
   – Тебя ждем.
   – Хорошо, – сказал он и грузно поднялся, схватив подручную за руку.
   Утро было серое, с ветерком. Облака устилали скалистые вершины гор; туман накрывал болота на дне долины дымчатым одеялом.
   Зоб вразвалку прихромал к могиле, пытаясь обмануть боль в суставах. Он бы лучше шел за чем-нибудь другим, однако есть дела, от которых не отвертишься. Все сбрелись, расположились полукругом – печальные, притихшие. Дрофд упихал в себя разом целый ломоть хлеба и спешно обтирал пальцы о рубаху. Жужело с откинутым капюшоном нянчил Меч Мечей бережно, как родитель – больного ребенка. У Йона лицо еще мрачнее обычного, а это надо постараться. Зоб нашел себе место у изножья могилы, между Агриком и Бреком. Лицо горца осунулось, утратило обычный румянец, а повязку на ноге обагряло большое свежее пятно.
   – Нога как? – осведомился Зоб.
   – Так, царапина.
   – Хороша царапина, кровь хлещет без продыху.
   Брек улыбнулся, отчего татуировки на лице шевельнулись.
   – И это, по-твоему, хлещет?
   – Да вообще-то не так чтобы.
   Уж во всяком случае не сравнить с племянником Черствого, которого Жужело разрубил считай что напополам. Зоб глянул через плечо туда, где они в укромном месте под полуразрушенной стеной сложили трупы. Подальше от глаз, но не забытые. Мертвые. Всегда мертвые. Зоб посмотрел на черную землю, раздумывая, что сказать. На черную землю, как будто в ней были ответы на вопросы. Однако нет в земле ничего, кроме темноты.
   – Странная штука, – голос вышел с хрипом, пришлось откашляться. – Совсем недавно Дрофд спрашивал, называются ли те камни Героями потому, что там погребены Герои. Я сказал, что нет. А вот теперь один здесь, может, нашел покой.
   Зоб поморщился – не от печали, а просто чувствовал, что несет околесицу. Дурь несусветную, какой не проймешь и ребенка. Но вся дюжина торжественно кивнула, а Агрик так еще и с влажным следом слезы на щеке.
   – Эйе, – сказал Йон.
   На могиле из уст вырывается иной раз такое, что обсмеяли бы в любой таверне, а тебе внемлют как какому-нибудь заумному мудрецу. Каждое слово Зоб ощущал как вонзающийся нож, но прекратить было нельзя.
   – Атрок пробыл с нами недолго. Но он оставил след. И не будет забыт.
   Зоб думал о других, кого успел похоронить; имена и лица, истертые годами, не поддающиеся даже исчислению.
   – Он стоял заодно с товарищами. Храбро сражался.
   А умер скверно, изрубленный топором на земле, которая не значила ничего.
   – И дело делал правое. Что, видно, только и можно спросить с человека. И если есть кто…
   – Зобатый, – окликнул Хлад, стоящий шагах в тридцати к югу от кружка.
   – Тихо ты, – шикнул Зоб.
   – Какое там тихо, – раздраженно бросил Хлад, – сюда, живо.
   Привлеченный серьезностью тона, Зоб поспешил туда, где меж двух камней открывался вид на серую долину.
   – Куда смот… Ох-х.
   За рекой, снизу у Черной пади, где стелется бурый отрезок Уфрисской дороги, виднелись всадники, скачущие во весь опор в сторону Осрунга. Сорок верховых, никак не меньше. А может, и больше. Несутся так, что аж грязь из-под копыт.
   – И вон там.
   – Черт.
   Еще два отряда – пара десятков в каждом – двигались в другую сторону, к Старому мосту. К переправам. Обходя с обеих сторон Героев. У Зоба тревожно заныло в груди.
   – А Легкоступ чем у нас занимается?
   Он растерянно оглянулся, как будто речь шла о какой-то оброненной и запропастившейся вещи. Между тем Легкоступ стоял непосредственно за его спиной, осторожно подняв палец. Зоб медленно выдохнул и похлопал его по плечу.
   – А, вот ты где. Вот вы где.
   – Воитель, – подал голос Дрофд.
   Зоб посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Дорога к югу от Адвейна, нисходящая в дол через лощину меж двумя пустошами, была полна оживленного движения. Зоб вынул окуляр и пристально вгляделся.
   – Это Союз.
   – Сколько их, по-твоему?
   Туман слегка развеялся, и сквозь него перед глазами Зоба на секунду проглянула колонна между холмов – люди и металл, острия пик, секир и алебард, флаги и вымпелы. Конца-краю не видно.
   – Похоже, все идут, – выдохнула Чудесница.
   Брек тоже вгляделся.
   – Кто скажет, что теперь нам не отвертеться от драки…
   Зоб опустил руку.
   – Иногда единственно верное – это уноситься без кукареканья, как драному петуху. А ну, ноги в руки, да поживей! – взревел он. – Не рассусоливать! Уходим сию минуту!
   Снаряжение у его дюжины было, как правило, всегда собрано, а остальное спешно кинулись рассовывать по торбам. Легкоступ успевал еще и напевать что-то бравое, походное. Весельчак Йон притаптывал башмаком костерок, а Жужело стоял и смотрел, полностью готовый в дорогу, поскольку единственным его имуществом был Меч Мечей.
   – Костер-то зачем топчешь? – спросила Чудесница.
   – Еще я буду мой огонь оставлять этим выродкам, – проворчал Йон.
   – Ты думаешь, они вокруг него всем скопищем рассядутся?
   – Да хоть и не рассядутся.
   – Мы и то вокруг него все не помещаемся.
   – Да ну и что.
   – А вот ты подумай: вдруг ты его оставишь, а кто-нибудь из молодцов Союза обожжется и они все с перепугу уберутся восвояси?
   Йон ожесточенно дотоптал последние угли.
   – Нечего! Ни уголька не оставлю мерзавцам.
   – И что? – спросил Агрик.
   Зобу сложно было смотреть в его глаза, полные гневного отчаяния.
   – И это все слова, что достались ему?
   – Можно будет сказать и больше, только, как видно, погодя. А сейчас надо позаботиться о живых.
   – Мы сдаемся, – Агрик, стиснув кулаки, воззрился на Хлада, как будто это он убил его брата, – уступаем этот клочок. Мой брат умер ни за что ни про что. Просто так. За драный бугор, который мы даже не пытаемся удержать! Не вступи мы в бой, Атрок был бы жив! Слышите?!
   Агрик сделал шаг, подступаясь к Хладу, но сзади его ухватил Брек, а спереди путь преградил Зоб.
   – Слышу, – пожав плечами, скучным голосом ответил Хлад. – Я все слышу. И не в первый раз. Если б я не отправился в Стирию, у меня по-прежнему были бы оба глаза. Но я отправился. И глаз теперь один. Мы сражались. Его не стало. Жизнь катится лишь в одну сторону, и не всегда в ту, куда бы нам хотелось. Такие дела.
   Он повернулся и зашагал на север, взвалив на плечо топор.
   – Забудь о нем, – настойчиво сказал Зоб Агрику на ухо.
   Что такое потеря брата, он знал. Он сам схоронил троих одним и тем же утром.
   – Если тебе нужно кого-то винить, вини меня. Это я выбрал драться.
   – Выбора не было, – вмешался Брек. – Это было единственно верное решение.
   – А Дрофд куда делся? – спохватилась Чудесница, когда надевала через плечо лук. – Дрофд!
   – Да здесь я! Сейчас!
   Он нашелся возле стены, где лежали тела людей Черствого. Зоб застал его на коленях возле трупа за обшариванием карманов. Улыбнувшись через плечо, Дрофд с довольным видом протянул на ладони несколько монет.
   – Вот, воитель, при этом оказалось… – увидев хмурое лицо вождя, он осекся. – Да я думал разделить между…
   – Положи обратно.
   Дрофд непонимающе моргнул.
   – Ему-то они теперь без надобности…
   – А они твои? Оставь тому, кто их заработал, и уж Черствый, когда вернется, решит, кому раздать.
   – Сам небось и прикарманит, – пробурчал Йон, подошедший сзади с перекинутой через плечо кольчугой.
   – Неважно. Но не мы это сделаем. Надо все делать по-правильному.
   Зоб услышал пару резких вдохов и что-то похожее на досадливый стон.
   – Так уже никто не поступает, воитель, – заметил опершийся на копье Легкоступ. – Ты вот посмотри, как Сатт Хрупкий нынче разжился – форменный богач. А ведь ничтожество.
   – Пока мы тут пробавляемся за хрен с присыпкой, – пробурчал Йон, – иногда лишь с позолотой.
   – Значит, так надо. А за вчерашнюю работу я посмотрю, чтобы вы позолоту свою получили исправно. Если же хотите уподобиться Сатту, можете пойти на поклон к Гламе Золотому, чтобы он взял вас в свою шайку, и уж тогда грабьте честной люд дни напролет.
   Зоб не понимал, с чего вдруг так взъелся. Ведь прежде особо не обращал на это внимания. Да и сам, помнится, не чужд был подобных вещей по молодости лет. Рудда Тридуба и тот, бывало, закрывал глаза на то, как его молодцы иной раз обшаривали трупы. Но сейчас его проняло, а коли так, поколебать решимость Зоба невозможно.
   – Кто мы, – вознегодовал он, – названные, или падальщики и воры?
   – Бедные мы, воитель, вот мы кто, – сказал Йон, – и начинаем…
   – Какого дьявола! – Чудесница неожиданно шлепнула Дрофда по ладони, отчего монеты разлетелись по траве. – Вот когда сам станешь вождем, Весельчак Йон Камбер, тогда и поступай по-своему! А пока будем делать то, что говорит нам Зобатый! Мы названные! Во всяком случае, я – насчет вас, остальных, я что-то не уверена! А теперь шевелите задами, а то, неровен час, будете плакаться о своей бедности перед Союзом!
   – Не из-за монет же мы здесь, – проронил Жужело, шествуя мимо с Мечом Мечей на плече.
   – Ты, может, и нет, Щелкун, – угрюмо высказался Йон. – А вот из нас кое-кто не возражал бы, кабы нам время от времени что-нибудь да перепадало.
   Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек с Легкоступом, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобу.
   – Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.
   – Это ты в каком смысле?
   – А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.
   – Направлять нужно правильно, – заартачился Зоб.
   – А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?
   Хуже всего, что в ее словах был смысл.
   – Так вот до чего мы дошли?
   – А я думала, мы оттуда и не уходили.
   – Знаешь что? – возмутился Зоб. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.
   – Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!
   Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зоба. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.
   Зоб пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зоб не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.
   Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.
   Всю жизнь Зоб был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зоба все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.