Джо Аберкромби. Герои

   – Погруби мне еще, засранец.
   Зоб невозмутимо выслушал брань юнца – с таким же успехом можно обижаться на порыв ветра – и, сглотнув кислую слюну, вынул пальцы из-за пояса. Ладони мелко подрагивали; пришлось потереть их друг о дружку, якобы от холода. Дело было сделано, и все вокруг шевелились и дышали, так что все обошлось, как, собственно, и надеялись.
   Весельчак Йон по своему обыкновению был недоволен. Мрачный, как туча, он подошел и плюнул в огонь.
   – А ведь может настать время, и мы пожалеем, что не накромсали этих ребят ломтями.
   – Совесть мне тяготило бы не это, а как раз обратное.
   С другого бока у Зоба йоновским подпевалой всплыл Брек.
   – Совесть воину только в тягость.
   – А брюхо, по-твоему, нет? – уколол его Жужело.
   Меч Мечей он воткнул в землю; даже такой каланче, как Щелкун, он доходил эфесом до горла. Жужело медленно крутил его и задумчиво любовался, как играют на крестовине рукояти отсветы костра.
   – Всех нас книзу что-нибудь да тянет.
   – Но-но. – Горец, можно сказать, с отцовской гордостью выпятил нешуточный мамон. – У меня комплекция в самый раз. Не то что у тебя, доходяги.
   – Воитель. – На освещенную прогалину ступил Агрик, с луком в руке и зажатой между пальцами стрелой.
   – Что, ушли они? – спросил Зоб.
   – Проводил их мимо Деток вниз. Они сейчас переходят через реку, в сторону Осрунга. Атрок там за ними на всякий случай приглядывает. Так что если задумают повернуть обратно, мы будем знать.
   – Думаешь, они все же вернутся? – спросила Чудесница. – А то Черствый, он ведь старой закваски. Зубоскалит, а сам, глядишь, возьмет и цапнет. Ты веришь этому старому кашалоту?
   Зоб хмуро покосился на темень.
   – Да не больше, чем всем в наши дни.
   – То есть ни на понюх? Ну так выставь часовых.
   – Ага, – согласился Брек. – Только уж позаботься, чтоб наши остались целы.
   Зоб стукнул кулаком по ладони.
   – Спасибо, что изъявил желание заступить первой сменой.
   – Можешь брюхо прихватить себе в компанию, – съязвил Йон.
   Зоб еще раз ткнул кулаком в ладонь.
   – Молодец. Пойдешь вторым.
   – От черт.
   – Дрофд!
   – Да, воитель?
   Понятно, что кудрявый юнец в дюжине самый «зеленый»: вон как живо откликнулся.
   – Бери оседланного коня и давай обратно, вверх по Йоузской дороге. Не знаю, кто там первый тебе попадется – скорей всего кто-нибудь от Железноголового, или, может, из людей Тенвейза. Дай им знать, что мы у Героев наткнулись на дюжину Ищейки. Может, они здесь просто дозором шарятся, но…
   – Да просто дозором. – Чудесница скусила на пальце запекшуюся кожицу ранки и сплюнула. – Союз еще на подходе, стягивается по частям с флангов, смыкается на местности. Было б только с кем.
   – Скорее всего. Так что давай на лошадь и все равно передай.
   – Прямо сейчас? – растерянно переспросил Дрофд. – По темноте?
   – Нет, лучше следующим летом, – хмыкнула Чудесница. – Ну а когда ж еще, дурилка? Давай: одна нога здесь, другой нет. Тут делов-то: скачи да скачи вдоль дороги.
   Дрофд подавленно вздохнул.
   – Ага, легко сказать.
   – На войне, мальчик, все нелегко, – вздохнул и Зоб.
   Он бы лучше послал кого-нибудь другого, но они бы потом спорили до утра, почему отправили не новичка. Есть преграды, которые насквозь не пройти; лучше идти вдоль.
   – Как скажешь, воитель. Увижу вас теперь не раньше чем дней через несколько. Причем наверняка с раздолбанной задницей.
   – Откуда такие познания? – Чудесница похлопала себя по бедрам. – У тебя что, Тенвейз в дружках ходит?
   Послышался смех: раскатистый гогот Брека, квохтанье Легкоступа; Йон и тот слегка потеплел, будто его щекотнули где надо.
   – Все бы вам «хи-хи» да «ха-ха».
   Дрофд состроил на прощание мину и пошел разыскивать лошадь.
   – Я слыхала, помогает куриный жир, когда в зад кому вставляет! – шкодливо крикнула вслед Чудесница.
   Ей вторило хихиканье Жужела; эхо разнеслось вокруг Героев и кануло в пустой темноте.
   Когда возбуждение улеглось, Зоб почувствовал, что выгорел дотла. Он опустился у огня, поморщившись от неотвязной боли в коленях. Там, где сидел Черствый, земля была все еще теплая. Легкоступ пристроился по ту сторону костра и взялся точить нож; ритмичный взвизг металла попадал в такт негромкого мотива, который высоким голосом выводил Легкоступ. Песня о Скарлинге Простоволосом, легендарном герое Севера, который сплотил когда-то, давным-давно, кланы и обратил в бегство войско Союза. Зоб сидел и слушал, покусывая и без того изгрызенную кожу вокруг ногтей, и думал, что хорошо бы от этой привычки избавиться.
   Жужело опустил Меч Мечей и, присев на корточки, стал рыться в старой-престарой суме, где держал руны.
   – Ну что, пораскинем? – спросил он как обычно.
   – Может, не надо? – вяло воспротивился Йон.
   – Никак боишься, что скажут знаки?
   – Да не этого я боюсь, а того, что ты нагородишь с три короба, а я потом лежи полночи и гадай, что ты там такое напророчил.
   – А вот мы увидим.
   С этими словами Жужело высыпал руны в пригоршню, поплевал и раскинул их у огня.
   Зоб невольно подался вперед, хотя толковать эти чертовы знаки не взялся бы ни за какие монеты.
   – Ну, что там говорят твои руны, Щелкун?
   – Руны мои, руны, – откликнулся Жужело нараспев, отодвигась и косясь как бы издалека. – Руны говорят, что… Быть крови.
   – Да они у тебя всегда это говорят, – фыркнула Чудесница.
   – А ну и что. – Жужело, завернувшись в плащ, сладко прильнул к мечу, как какой-нибудь герой-любовник, и закрыл глаза. – А с некоторых пор все равно еще чаще.
   Зоб хмуро оглядел силуэты Героев – забытых гигантов, упрямо стерегущих невесть что. Пустоту.
   – Н-да, – пробормотал он. – Такие времена.

Миротворец

   Он стоял у сводчатого окна – одна рука на камне, кончики пальцев безостановочно тарабанят, тарабанят, тарабанят. Стоял и хмурился – через весь Карлеон; через лабиринты мощеных улиц, нагромождение крутых черепичных крыш; через нависающие городские стены, возведенные еще отцом, черные от непогоды. Через просторы туманных полей, где серой рогатиной разветвлялась река – и дальше, дальше, к далекой череде окружающих долину холмов. Как будто, нахмурясь должным образом, он мог проникнуть еще на два с лишним десятка миль пересеченной местности – и там пронзать, разить рапирой взора рассеянную армию Черного Доу. Там решалась судьба Севера.
   Без него.
   – Единственное, чего я хочу, это чтобы все поступали по моим указаниям. Неужели это так много?
   Сефф, подойдя сзади, прижалась к его спине животом.
   – От них требуется разве что немного здравого смысла.
   – Ведь я за всех знаю, как надо, разве нет?
   – А я знаю, что надо тебе, и говорю. Так что… да.
   – Ощущение такое, будто горстка свинорылых мерзавцев на Севере просто не понимает, что у нас есть на все ответы.
   Ее рука, скользнув по рукаву, прижала к камню неустанные пальцы.
   – Им пока, видишь ли, не по нраву выходить с просьбой о перемирии. Но они это сделают. Вот увидишь.
   – А до этих пор я, как все ясновидцы, остаюсь отвергнутым. Осмеянным. Изгнанным.
   – До этих пор ты остаешься запертым в комнате со своей женой. Разве это так плохо?
   – Единственное место, где я сам предпочел бы находиться, – слукавил он.
   – Лже-ец, – прошептала Сефф, щекоча ему губами ухо. – Почти такой же лгун, каким тебя выставляют. Не здесь, а там тебе бы хотелось быть, подле брата, в боевых доспехах.
   Ее руки скользнули ему под мышки, а оттуда на грудь, по коже побежали сладкие мурашки.
   – Рубя головы южан грудами, корзинами, подводами, – продолжала она.
   – Смертоубийство – мое любимое времяпрепровождение, ты же знаешь.
   – Ты уже убил больше людей, чем Скарлинг.
   – Будь моя воля, я бы и в постель ложился в доспехах.
   – Здесь тебе препятствует тяга к моей атласной коже.
   – Отрубленные головы скверны тем, что брызжутся, – он крутнулся, очутившись к Сефф лицом, и ленивым перстом ткнул ей в грудь. – Так что я предпочитаю быстрый укол в сердце.
   – Как проколол мое. Ты мой фехтовальщик.
   Он ойкнул, ощутив ее игривую руку у себя в паху, и отодвинулся по стенке, шутливо отстраняя шалунью.
   – Ладно, ладно, смиряюсь с поражением! Я больше любовник, чем боец.
   – Наконец хоть слово правды. Взгляни, что ты со мной сделал.
   Положив руку на живот, Сефф с укоризной посмотрела на мужа. Впрочем, укор быстро сменился улыбкой. Супруги нежно соприкоснулись ладонями; он погладил Сефф по большому животу.
   – Мальчик, – прошептала она, – я чувствую. Наследник Севера. Ты станешь королем, а уж тогда…
   – Ч-ш-ш. – Он закрыл ей рот поцелуем. Кто знает, в каких местах у стен здесь расположены уши, да и вообще. – Или ты забыла, что у меня есть старший брат?
   – Дурень набитый. Булавочная головка и та умнее.
   Кальдер поморщился, но отрицать не стал. Он со вздохом поглядел на этот ее странный, чудесный, пугающий живот.
   – Отец всегда говорил: нет ничего важнее семьи.
   – Кроме власти.
   – Между прочим, нет смысла спорить о том, чего у нас нет. Цепь моего отца носит Черный Доу. Вот о ком надо беспокоиться.
   – Черный Доу не более чем одноухий разбойник.
   – Разбойник, под пятой у которого весь Север, самые могущественные вожди повинуются ему.
   – Могущественные, вожди? – Сефф фыркнула ему в лицо. – Не смеши меня. Карлики с напыщенными именами.
   – Бродд Тенвейз.
   – Этот гнилой старый червь? При одной лишь мысли о нем меня тошнит.
   – Кейрм Железноголовый.
   – Я слышала, у него член как у мышонка. Оттого он всегда и хмурится.
   – Глама Золотой.
   – Еще мельче. С мышиный мизинчик. А у тебя есть союзники.
   – У меня?
   – А разве нет? Ты вспомни. Мой отец тебя любит.
   Кальдер скривился.
   – Ненависти у твоего отца я, быть может, и не вызываю, только он вряд ли кинется рубить веревку, если меня вздумают вздернуть.
   – Он достойный человек.
   – Спору нет. Коул Ричи славится прямодушием, все это знают.
   – Вот видишь: все.
   – Только когда мы с тобой венчались, я был сыном короля северян, и мир тогда выглядел иначе. Твой отец намечал себе в зятья принца, а никак не ославленного на весь свет труса.
   Она похлопала его по щеке чуть сильнее обычного, чтоб слышны были шлепки.
   – Красавчик ты, мой трусишка.
   – Красивые мужчины на Севере еще в меньшем фаворе, чем трусливые. Я не уверен, что твой отец доволен, каким местом ко мне повернулась удача.
   – Да плевала я на это ее место. – Сефф сгребла его за рубашку и с неожиданной силой подтянула к себе. – Я бы ничего не стала менять. Ни-че-го.
   – Да и я тоже. Просто я говорю, твой отец бы мог…
   – А я говорю, что ты ошибаешься. – Поймав руку мужа, она вновь приложила ее к животу. – Ты родня.
   – Родня, – он не стал говорить, что родня, как и семья, может представлять собой как силу, так и слабость. – Всего набирается твой доблестный отец и мой безмозглый брат. Что ж, Север наш.
   – Будет за нами. Я это знаю. – Сефф медленно отклонялась, отводя его от окна в сторону постели. – Доу, может статься, годится для войны, но войны не длятся вечно. Ты его превосходишь.
   – Мало кто с этим согласится, – усомнился он, хотя слышать это приятно, особенно на ухо таким жарким, зазывным шепотом.
   – Ты умнее, – щека жены потерлась о скулу, – гораздо умнее.
   Носом Сефф щекотала его по подбородку.
   – Самый умный человек на Севере.
   Именем мертвых, как он обожал лесть.
   – Продолжай.
   – Выглядишь ты, конечно, куда лучше, чем он, – она погладила живот ладонью мужа, – красивейший мужчина Севера…
   Он облизнул губы кончиком языка.
   – Если б красивейший правил, ты бы уже была королевой северян…
   Ее пальцы занялись его поясом.
   – Ты всегда находишь что сказать, так ведь, принц Кальдер?..
   В дверь снаружи грохнуло, и принц застыл; кровь мгновенно устремилась в голову, отлив от причинного места. Ничто так не приканчивает романтический настрой, как угроза внезапной смерти. Массивная дверь вновь содрогнулась под ударами. Раскрасневшиеся супруги спешно возились с одеждой – прямо-таки пара застигнутых родителями похотливых недорослей, а не взрослая супружеская чета, к тому же королевской крови. Вот тебе и доигрались в монархов. Дверной запор и тот не в их власти.
   – Так засов же на вашей стороне! – сердито окликнул принц. – Вы что, черт возьми, не видите?
   Скрежетнул металл, и дверь со скрипом отворилась. В проеме стоял человек, лохматой башкой чуть не касаясь арочного свода. Лицо с одного боку все как есть снесено, от угла рта шла густая чересполосица шрамов, переползая на лоб и бровь; в глазнице слепо поблескивал металлический шар. Если в штанах у Кальдера все еще ютился романтический флер, то этот глаз и шрамы развеяли его окончательно.
   Чувствовалось, как рядом замерла Сефф – а ведь ей, в отличие от него, смелости не занимать, так что стойте и не трепещите, принц Кальдер. Хлад, пожалуй, наихудшее предзнаменование для кого угодно. Люди называли его псом Черного Доу, но втихомолку, а никак не в это вот самое лицо со следами ожогов. Человек, назначенный протектором Севера для самой что ни на есть черной работы.
   – Тебя желает Доу.
   От вида этой образины сквознячок страха продувал сердце любого завзятого храбреца, а голос Хлада довершал остальное: хриплый змеиный шепот, продирающий, как заточенный рашпиль.
   – А что такое? – осведомился Кальдер голосом безмятежным, как летнее утро, несмотря на то, что внутри все невольно оцепенело. – Он что, не может разбить Союз без меня?
   Хлад не рассмеялся, не нахмурился, а просто торчал истуканом, источающим глухую угрозу.
   Кальдер как можно непринужденнее пожал плечами.
   – Что ж, кто-то из двоих вынужден подчиняться. А что будет с моей женой?
   Целым глазом Хлад окинул Сефф. Будь в этом взгляде хоть что-нибудь – похоть, насмешка, презрение – ей-богу, было бы легче. Но на беременную женщину Хлад взглянул как мясник на тушу, которую надлежит разделать – с таким же равнодушием.
   – Пусть остается. Доу хочет оставить ее заложницей. Чтоб никто ничего не выкинул. С ней ничего не сделается.
   – Чтоб никто ничего не выкинул?
   Кальдер поймал себя на том, что стоит перед женой, закрывая ее собой, как щитом. Хотя какой щит спасет от такого, как Хлад.
   – Никто ничего.
   – А если что-нибудь выкинет Черный Доу? Где мои заложники?
   – Я буду твой заложник, – сказал Хлад.
   – Получается, если Доу нарушит слово, я могу тебя убить?
   – Можешь попробовать.
   – Гм.
   Хлад на Севере был персоной весьма известной. Кальдер с ним, понятно, и рядом не стоял.
   – Ты можешь дать нам минуту попрощаться?
   – Отчего не дать. – Хлад отодвинулся; из тени тускло поблескивал металлический глаз. – Что мы, змеи, что ли.
   – У себя в змеюшнике, – кольнул исподтишка Кальдер.
   Сефф ухватила его за руку; в распахнутых глазах читался страх вперемешку с жадным азартом. Как, впрочем, и у него самого.
   – Будь осторожен, Кальдер. Смотри под ноги.
   – На цыпочках ступать буду.
   Эх, если бы. Хладу, поди, велено перерезать ему по дороге глотку, а труп скинуть в болото. Можно биться об заклад.
   Сефф большим и указательным пальцем взяла его за подбородок и властно потрясла.
   – Я тебе говорю. Доу тебя страшится. Отец сказал, что использует малейшую попытку тебя убить.
   – Да, Доу следует меня бояться. Кем бы я ни был, я все равно сын своего отца.
   Глядя Кальдеру в глаза, Сефф еще раз дернула его за подбородок.
   – Я люблю тебя.
   – За что? Неужто не знаешь, какое я коварное, вероломное дерьмо?
   – Ты лучше, чем тебе кажется.
   Ему почти верилось в эти слова. К горлу подкатил непрошеный комок.
   – Я тоже тебя люблю.
   Он даже не лгал. А как он бушевал, как бесновался, когда отец объявил об их помолвке! Что?! Жениться на этой курносой языкастой стерве? Не язык, а помело. Точнее, кинжал. Теперь же день ото дня она становилась ему все милее. Он любил уже и ее вздернутый нос, а еще больше язык. На других женщин и смотреть не хотелось. Он притянул жену к себе и, смаргивая слезы, еще раз поцеловал.
   – Не волнуйся. Никто так не против моего повешения, как я сам. Буду обратно в твоей постели, ты и соскучиться не успеешь.
   – В боевых доспехах?
   – Если пожелаешь.
   – И никакого вранья, пока будешь в отлучке.
   – Ты меня знаешь.
   – Да уж знаю, лгунишка, – успела она выговорить прежде, чем стражники закрыли дверь на засов.
   Кальдер остался в сумрачном коридоре со слезливой мыслью, что жены своей он, может статься, больше никогда не увидит. В порыве неожиданной храбрости он поспешил за Хладом и, настигнув, хлопнул по литому плечу, такому чугунному, что сердце опасливо дрогнуло, но деваться некуда.
   – Ну смотри у меня, – на остатках пыла сказал Кальдер, – если с ней что-нибудь случится, даю слово…
   – Ты уже словами своими вдоволь наразбрасывался, да толку-то.
   Глаз Хлада покосился на непрошеную руку Кальдера, и тот не замедлил ее аккуратно убрать. Смелость накатывала на него не сказать чтобы часто, и никогда не превышала пределов благоразумия.
   – Кто так говорит – Черный Доу? Уж если есть кто на Севере, чьим словам в сравнении с моими грош цена, так это именно он, этот выродок.
   Хлад молча насторожился, но Кальдера уже несло. Вообще настоящая измена требует изрядных усилий.
   – Думаешь, Доу поделится хоть чем-нибудь, если только у него это не вырвать зубами? Ха! Ничего тебе не достанется, при всей преданности. Более того: чем ты преданней, тем меньше получишь. Вот увидишь. Нет такого мяса, чтобы насытить эту голодную песью свору.
   Хлад чуть прищурил единственный глаз.
   – Я не пес, – изрек он.
   Одной этой фразы, брошенной с холодной яростью, хватило бы, чтобы заткнуть любого говоруна, но Кальдер через этот ухаб перемахнул.
   – Я вижу, – перешел он на зазывный неистовый шепот, которому научился у Сефф. – Большинство людей не смеет ничего видеть из-за страха перед тобой, но я-то прозреваю. Ты боец, само собой, но и мыслитель тоже. В тебе есть нрав, рвение. Ну и гордыня, а почему бы нет?
   Кальдер, а с ним и Хлад, остановились в затененном закутке коридора, и Кальдер, подавив порыв съежиться, отпрянуть при виде жутковатых шрамов, доверительно подался вперед.
   – Эх, мне бы на службу такого, как ты, уж я бы нашел достойное применение такому человеку. Не то что Черный Доу. Это я могу обещать.
   Хлад вкрадчиво поманил к себе; при этом на мизинце у него кроваво блеснул крупный рубин. Кальдеру не оставалось ничего иного, как придвигаться – все ближе, ближе, так близко, что становилось неуютно. Уже чувствовалось теплое дыхание Хлада, хоть целуйся. Так близко, что жидковатая улыбка Кальдера искаженно отражалась в мертвом металле глаза.
   – Тебя желает Доу.

Лучший из нас

   Ваше высочайшее величество, мы всецело оправились от конфуза на Тихом Броде и перешли в наступление. Несмотря на злокозненность Черного Доу, лорд-маршал Крой неуклонно гонит его на север, все ближе к столице в Карлеоне. Мы теперь не более чем в двухнедельном переходе от города. Отбиваться беспрестанно у неприятеля не хватит сил. Рано или поздно Черный Доу неминуемо окажется у нас в руках, Ваше величество может на это надеяться. Не далее как вчера дивизия генерала Челенгорма выиграла небольшой бой у подножия холмов на северо-востоке. Лорд-губернатор Мид ведет дивизию на юг по направлению к Олленсанду, рассчитывая вынудить северян разделить войска и вести бой с невыгодных позиций. Я продвигаюсь с дивизией генерала Миттерика, держась неподалеку от ставки маршала Кроя. Вчера близ селения Барден северяне из засады напали на наш обоз, вынужденно растянувшийся из-за неважного состояния дорог. Но за счет бдительности и храбрости арьергарда они были отбиты с тяжелыми потерями. Осмелюсь ходатайствовать Вашему величеству насчет лейтенанта Кернса, проявившего особую доблесть и павшего в бою, оставив, как выяснилось, без попечения жену и малое дитя. Колонны наши в полном порядке. Погода благоприятствует. Войско марширует, и люди пребывают в приподнятом расположении духа.
   Засим остаюсь преданнейшим и недостойным слугой Вашего величества – Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
 
   Колонна пребывала в хаосе. Мутной пеленой висел дождь. Войско по уши вязло в грязи, и настроение у людей было откровенно гадкое. «А уж мое среди этой размазни – самое прескверное», – так думал Бремер дан Горст, пробиваясь через скопище заляпанных грязью солдат, которые копошились, как черви, в разбухших от сырости доспехах; пики, секиры и алебарды торчали на плечах как попало, во все стороны, угрожая товарищам. Спереди очутился неприятель, закупорив продвижение колонны наглухо, как пробка бутылку, а с тыла, чавкая по грязи, все подтягивались, наседали, напирали позади идущие, усугубляя и без того растущий в этой давке беспорядок на вконец раскисшей слякотной тропе, именуемой дорогой, и оттесняя поносящих все и вся соратников к деревьям. Горст опаздывал, а потому, теряя терпение, где понукал, а где и оттирал с дороги солдатню. Кое-кто, оскальзываясь, поворачивался, думая задать выскочке взбучку, но тут же замолкал, приглядевшись: Горста здесь знали.
   Неприятель, преградивший путь армии его величества, оказался ее же собственной повозкой, наполовину съехавшей юзом со скользкой тропы в куда более топкое болотце. По вселенскому закону подлости, согласно которому, как ни старайся, все равно произойдет самое худшее, повозку вынесло аккурат поперек дороги, задние колеса увязли по самую ось. Погонщик, рыча ругательства, нахлестывал почем зря двух измотанных, покрытых пеной лошадей, а с полдюжины замызганных солдат безуспешно возились с задком повозки. По обе стороны дороги в намокшей придорожной поросли топтались еще какие-то помощники, костеря изорванную о колючие кусты упряжь, спутанные вожжи, немилосердно хлещущие по глазам ветки.
   Тут же неподалеку стояли трое молодых офицеров в некогда алых, а теперь буро-малиновых от заунывного дождя мундирах. Двое спорили, тыкая в повозку пальцами, третий же молчал и глазел, небрежно держа руку на золоченой гарде меча, застыв, как манекен в офицерском платье. Тысяча отборных солдат противника и та едва ли могла бы столь успешно блокировать продвижение армии.
   – В чем дело? – требовательно осведомился Горст в попытке, разумеется тщетной, держаться солидно.
   – Господин, обозу никак не место у этой тропы!
   – Не гоже, господин! Пехота задерживается, в то время как…
   Хотели как лучше, а получилось как всегда. Горст плечом потеснил офицеров и прохлюпал по грязи в самую трясину. Он вклинился меж вконец грязных солдат и опустил руки в слякотную жижу, нашаривая ладонями ось, а подошвами ботфорт – опору понадежней.
   – Тяни! – крикнул он вознице.
   Он забыл придать голосу желанную весомость; получилось как петух прокукарекал. Щелкнул кнут. Лошади всхрапнули. Люди со стоном налегли. Чавкнула грязь. Горст напрягся от пят до макушки; струной натянулись мышцы. Мир потускнел. Горст крякнул, рыкнул, зашипел; ярость вскипела так, словно ее внутри, несмотря на сравнительно маленькое сердце, был непочатый край; казалось, стоит открыться какому-то кранику, и эту повозку, да и все вокруг, разнесет вдребезги. Колеса с жалобным скрипом подались и повозка стронулась с места. Еще миг, и усилие пришлось на пустоту; отчаянная попытка устоять на ногах ничем не увенчалась, и Горст во весь рост плюхнулся лицом вперед, вместе с солдатами. Повозка рванулась – возница что есть силы сдерживал лошадей – и заколыхала себе дальше.
   – Спасибо за помощь, господин. – Покрытый слоем грязи солдат неуклюже попытался своей лапой очистить мундир Горста, но лишь размазал слякотные пятна еще безобразней. – Прощения прошу, господин. Ишь как оно вышло.
   Смазывайте, как подобает, оси, болваны. Удерживайте телегу на дороге, ротозеи-придурки. Делайте, черт подери, что вам положено и как надлежит, нерадивые бездельники, вшивота. Или это так сложно?
   – Ничего, – пробормотал Горст, стряхнув услужливую лапу. – Ступай себе, благодарю.
   Он одернул мундир. Отдаляясь под промозглой завесой дождя от повозки, он почти слышал, как в спину ему обидно посмеиваются и солдатня, и те офицеришки.
 
   Лорд-маршал Крой, главнокомандующий войсками его величества на Севере, реквизировал себе под временную ставку самое заметное строение в округе, а именно приземистый сельский дом, поросший мхом так густо, что походил со стороны на застарелую навозную кучу. Беззубая старуха и ее древний супруг – до недавних пор, видимо, хозяева дома, – сидели на пороге соседнего амбара, прильнув друг к другу под дырявым платком, и с сонным равнодушием наблюдали, как Горст шлепает по грязи к дощатой передней двери. Судя по всему, Горст их не впечатлил. Равно как и четверку часовых в накидках из промасленной мешковины, слоняющихся у крыльца. Равно как и сборище промокших офицеров в гостиной с низким потолком: при появлении Горста они выжидательно обернулись на дверь, и все как один тут же скисли физиономиями, едва поняли, кто это.
   – Гляньте-ка, Горст пожаловал, – съязвил один, как будто ожидал увидеть короля, а оказалось, что это мальчик для выноса горшков.