Джо Аберкромби. Герои

   – Братья Смирту и Веорк вызвали меня на поединок. Они сказали, что поскольку росли вместе в одной утробе, то их следует считать одним человеком.
   – И ты на это повелся? – фыркнул Доу.
   – Я не ищу причин не сражаться. Смирту я разрубил надвое топором, а череп его брата раздавил вот этой рукой.
   Он медленно сомкнул кулачище, добела сжав пальцы, гигантская мышца на руке вздулась.
   – Нелицеприятное зрелище, – сказал Доу.
   – В моей стране нелицеприятные сцены смерти у мужчин в чести.
   – Сказать по правде, здесь то же самое. Более того, любой, кого я называю врагом, достоин гибели от твоих рук в любую минуту. Тот же, кого я считаю другом… Ты уж дай мне знать, прежде чем удостоить его нелицеприятной смерти. Скажем, мне бы очень не хотелось, чтобы ты по случайности прибил принца Кальдера.
   Стук огляделся.
   – Это ты Кальдер?
   – Я, – отозвался Кальдер, подавив невольный порыв сказать, что это не он.
   – Второй сын Бетода?
   – Он самый.
   Великан, мотнув космами, медленно кивнул чудовищной головой.
   – Бетод был великий человек.
   – Великий тем, что заставлял других людей сражаться за себя. – Тенвейз, всосав воздух сквозь гнилые зубы, в очередной раз сплюнул. – А сам боец был, можно сказать, неважнецкий.
   Голос великана неожиданно смягчился.
   – И почему все по эту сторону Кринны столь кровожадны? – спросил он с кроткой задумчивостью. – Ведь жизнь – не одна лишь борьба.
   Нагнувшись, он двумя пальцами подхватил с пола плащ.
   – Я буду в условленном месте, Черный Доу. Если только… Никто из сих человечков не желает сразиться?
   Золотой, Железноголовый и Тенвейз все как один принялись разглядывать самые дальние закутки конюшни. Кальдер, не в пример им, преодолел мучительный страх и с улыбкой встретил взгляд великана.
   – Я бы, может, и сразился, но у меня правило: никогда не обнажаться, даже наполовину, если только рядом не присутствует женщина. Что, конечно же, стыд и позор, ведь у меня с задней стороны есть что-то вроде шрама, это, пожалуй, всех бы впечатлило.
   – О нет, с тобою, сын Бетода, я сражаться не могу. – Великан, прежде чем отвернуться, искушенно ухмыльнулся. – Ты создан для другого.
   Кинув плащ на исполосованное шрамами плечо, он пригнулся и шагнул под высокую притолоку; карлы отворили створки дверей, и те хлопнули от поднятого Стуком порыва ветра.
   – А что, ничего себе молодец, – с улыбкой сказал Кальдер. – Весьма мило с его стороны, что не вздумал показывать шрамы еще и на своем хере.
   – Проклятущие варвары, – прошипел Тенвейз, что в его устах было не особо и ругательно.
   – Подумать только, величайший воин в мире, – спесиво хмыкнул Золотой.
   Хотя, когда великан стоял рядом, спеси в нем что-то не чувствовалось.
   Доу задумчиво поскреб щеку.
   – Мертвые знают, политик из меня не ахти какой, но союзников, как известно, надо брать, пока дают. А верзила таких размеров остановит преогромную тучу стрел.
   Тенвейз с Золотым расплылись в угодливых улыбках, а Кальдер углядел здесь и более глубокий смысл.
   – Ну что, задача ясна? Так давайте, приступайте.
   Железноголовый с Золотым на выходе смерили друг друга враждебными взглядами. Тенвейз сплюнул Кальдеру под ноги, но тот в ответ только усмехнулся, дав себе зарок, что смеяться будет последним, когда поганый старый негодяй рано или поздно обмишурится. Доу стоял, глядя, как закрываются двери, со среднего пальца на пол по-прежнему капала кровь.
   – Распри, распри, ох уж эти чертовы распри, – сказал он со вздохом. – Почему никто не может меж собой ладить, уживаться мирно? А, Кальдер?
   – Отец в свое время говорил: отправь троих северян в одну сторону, и они кинутся друг дружку резать прежде, чем ты скажешь, кто за кем идет.
   – Хм! Умен был, сволочь, этот Бетод, что бы про него ни говорили. А вот войну, начав, остановить не смог. – Доу пошевелил измазанными в чужой крови пальцами. – Когда руки испачканы кровью, отмыть их нелегко. Это мне Ищейка однажды сказал. А руки у меня в крови, сколько себя помню.
   Кальдер с опаской прищурился, но оказывается, это всего лишь Треснутая Нога бросил из темноты платок Доу; тот, подхватив, взялся обматывать порезанную руку.
   – Небось поздновато отмываться?
   – Все одно кровь еще лить да лить, – отмахнулся Треснутая Нога.
   – Пожалуй, что так.
   Доу забрел в пустое стойло и, задрав голову, сладостно закатил глаза. Кальдер услышал, как солому орошает моча.
   – Ну… так… вот.
   Если они хотели, чтобы он почувствовал свою незначительность, то им это удалось. Кальдер не исключал возможности, что его убьют. Но, похоже, им все равно, и это уязвляло гордость.
   – Есть ли какие-то указания лично мне? – осведомился он.
   – Тебе? – Доу обернулся через плечо. – А на кой? Ты все равно ими или подотрешься или пропустишь мимо ушей.
   – Возможно, и так. Тогда зачем за мной посылали?
   – Да вот братец твой все уши прожужжал, что ум у тебя самый прыткий на всем Севере. А мне уже тошно слушать, как он говорит, что не может без тебя.
   – Я слышал, Скейл где-то возле Устреда?
   – В двух днях верхом. И едва я узнал, что Союз пришел в движение, тут же послал за ним, чтобы он шел на сближение с нами.
   – Тогда во мне толку особого нет.
   – Я бы так не сказал… – струйка притихла, – ну чего ты, черт тебя дери? – и возобновилась снова.
   Кальдер скрежетнул зубами.
   – Может, наведаюсь к Ричи. Посмотрю, как у него там с набором.
   «А может, если получится, и уговорю его помочь мне протянуть хотя бы этот месяц».
   – Ты же свободен, как птица?
   Ответ был известен им обоим. Свободен, как голубь, ощипанный и нанизанный на вертел.
   – Все как при твоем отце, право. Всяк волен делать все, что ему заблагорассудится. Верно, Нога?
   – Верно, вождь.
   – Волен-то волен, но только так, как я ему, собаке, укажу!
   Карлы Доу заржали, будто услышали необычайно удачную шутку.
   – Передашь Ричи от меня привет.
   – Непременно, – Кальдер поворотился к дверям.
   – Слышь, Кальдер! – окликнул Доу, стряхивая капельки. – Смотри только, не наделай мне делов.
   – Каких делов? Что-то не соображу.
   – А таких. А то с одной стороны южане, которых надо бить, да еще всякие там выродки вроде Жужела из Блая. А тут еще это его хренейшество Стук-Перестук, штырь бы ему в дышло… Да еще мои люди друг дружке дорогу переходят… Словом, не жизнь, а сплошная заноза в заднице. Терпеть не могу, когда кто-то тайком, за спиной, плетет что-то свое. Пытается под меня копать, да еще в такое время… Так что смотри, если что, башки тебе к херам не сносить!
   Последнее он проорал, выпучив глаза. Ни с того ни с сего в нем полыхнула ярость; жилы на шее вздулись. Все настороженно притихли. А Доу, выпустив пар, опять сделался безмятежным, аки агнец.
   – Понял меня?
   Кальдер сглотнул, пытаясь не выдать страха.
   – Суть уяснил.
   – Ну вот и славно. – Доу зашнуровал гульфик и ощерился, как лиса при виде незакрытого курятника. – А то ужас как не хотелось бы трогать твою жену. Она ж такая красотуля. Хотя, понятно, и не такая, как ты.
   Молчаливую ярость Кальдер скрыл за очередной усмешкой.
   – Оно понятно, куда ей до меня.
   Он прошел между скалящимися карлами и вышел под вечереющее небо, неотвязно думая, как бы вернее поквитаться с Черным Доу и вернуть похищенное у отца.

Что за война?

   – Красиво, правда? – спросил Агрик с улыбкой во все веснушчатое лицо.
   – Ничего, – рассеянно буркнул Зоб.
   Он раздумывал, как использовать это место и как бы его мог использовать враг. Старая привычка – еще со времен Бетода, когда они вели кампании и рассуждали о земле. И о том, как превратить ее в оружие.
   Ценность холма, на котором стояли Герои, дураку понятна. Он грибом вырастал над плоской долиной – одинокий и странно гладкий, будто рукотворный. От него шпорами ответвлялись два выступа – один на запад, с иглой из камня на конце, получившей название Палец Скарлинга, а другой на юго-восток, с кольцом более мелких камней на макушке, известных как Детки. По мелкому дну долины петляла река. На западе она огибала золото ячменных полей и терялась в зеркальных блюдцах болот, а далее текла под рассыпающимся мостом, за которым сейчас приглядывал Легкоступ – мостом, с редкостной неизобретательностью названным Старым. Вода, серебристо посверкивая на галечных отмелях, с журчанием омывала подножие холма. Где-то там, среди чахлой осоки и плавника, удил сейчас рыбу, а скорей всего клевал носом, Брек.
   По другую сторону реки, к югу, поднималась Черная пустошь – мешанина желтой травы и бурого папоротника, с каменистыми осыпями и оврагами, по дну которых белой кипенью бежали родники. Восточнее над рекой стоял Осрунг – кучка домишек около моста и большая мельница, в окружении высокого частокола. Столбики дыма из труб уходили в синеву неба, а оттуда в никуда. Все как обычно, ничего примечательного, и никаких следов ни Союза, ни Черствого, ни кого-то от Ищейки. Трудно поверить, что идет война.
   Хотя, исходя из опыта, которого у Зоба было хоть отбавляй, война почти полностью состоит из тоски и скуки – обычно в холоде и сырости, голоде и хвори. И из ужаса, да такого, что обосраться можно. А ведь надо еще таскать на себе доспехи и навешанный на них металл. И донимало немое изумление, как его угораздило врасти в это черное дело, да так из него, черт возьми, и не вырасти. Быть может, это талант, или же отсутствие таланта к чему-то другому. Или его подхватило и унесло ветром, который возьми да занеси его сюда. Зоб уставился вверх, где в глубокой синеве неба плыли клочковатые облака, а с ними воспоминания: одно, другое.
   – Красота-то какая, – еще раз мечтательно вздохнул Агрик.
   – Под солнышком все смотрится красивей, – сказал Зоб. – А был бы сейчас дождь, так ты бы назвал эту лощину самой поганой дырой на свете.
   – Может быть, – Агрик, блаженно прикрыв глаза, подставил лицо солнцу, – но ведь дождя нет.
   Это правда, причем необязательно радостная. У Зоба была давняя пагубная склонность сгорать на солнце, так что весь вчерашний день он как по часам смещался вместе с тенью вокруг самого рослого Героя. Сильнее жары Зоб недолюбливал только холод.
   – Эх, не знаю, что отдал бы за крышу, – вздыхал он. – Чертовски доброе приспособление прятаться от погоды.
   – А мне так и дождь, если в меру, нипочем, – сказал Агрик.
   – Это ты еще молод. Вот поживешь с мое – тогда узнаешь, каково в таком возрасте сутками торчать под открытым небом, в погоду и непогоду.
   Агрик пожал плечами.
   – К той поре, воитель, я все же рассчитываю обзавестись крышей.
   – Правильно мыслишь, – проворчал Зоб, – хотя соплив еще мне перечить.
   Он достал побитый окуляр, которым разжился у мертвого офицера Союза, найденного замерзшим среди зимы, и опять уставился в сторону Старого моста. Ничего. Проверил отмели – ничего. А вот на дороге в Олленсанд вроде как вспархивает какое-то пятнышко – оказалось, мошка по ту сторону стеклышка, так что оснований бить тревогу нет.
   – Что ж, в хорошую погоду хоть местность просматривается лучше.
   – А мы Союз высматриваем? Да эти негодяи и на дохлую лошадь не всползут. Напрасно беспокоишься, воитель.
   – Кому-то ж надо.
   Хотя в словах Агрика был определенный смысл. Беспокоиться чересчур или не беспокоиться вовсе – две стороны одной монеты, но Зоба почему-то всегда клонило именно к первому, то есть к чрезмерному волнению. Поэтому при всяком движении он дергался и норовил призвать к оружию: было ли то кружение птиц в небе; овцы, пасущиеся на пустынных склонах; крестьянские повозки, ползущие по проселочным дорогам. Недавно Весельчак Йон с Атроком затеяли упражняться на топорах – так от внезапного лязга металла Зоб чуть не опростался в штаны. Да, оно так: беспокойство избыточное. Стыд в том, что в сердце его никак не унять.
   – Зачем мы здесь, Агрик?
   – Мы, здесь? Ну как. Ты же знаешь. Сидеть на Героях, смотреть, не появится ли Союз, а если появится, сообщить Черному Доу. Дозор, разведка, как всегда.
   – Это мне известно. Я же сам тебя в этом наставлял. А ты скажи, зачем мы здесь?
   – Как бы смысл жизни и все такое?
   – Да нет же, нет! – Зоб хватал руками воздух, как будто никак не мог уцепиться за истинный смысл слов. – Почему мы здесь?
   Агрик, наморщив лоб, мучительно соображал.
   – Ну это… Девять Смертей убил Бетода, и взял его цепь, и сделался как бы королем северян.
   – Верно.
   Тот день отчетливо помнился Зобу: труп Бетода, простертый в луже крови; толпа, ревущая имя Девятипалого… Несмотря на солнце, его пробрал озноб.
   – И?
   – Черный Доу пошел тогда на Девять Смертей и забрал цепь себе.
   Агрик спохватился, что говорит крамолу, и завилял:
   – Ну а как же иначе. Кто бы стерпел такого отъявленного сумасброда, как Девятипалый, над собой королем? Однако Ищейка назвал Доу изменником и клятвопреступником, а большинство кланов к югу от Уфриса склонились на его сторону. А короля Союза, видите ли, связывали с Девятипалым узы дружбы по каким-то там безумным походам. Вот и вышло, что Ищейка и Союз решили пойти на Черного Доу войной, и вот мы все здесь.
   Агрик откинулся на локти, прикрыв глаза, довольный собой.
   – Какое четкое понимание интриги текущего противостояния.
   – Спасибо, воитель.
   – А именно, как завязалась распря между Черным Доу и Ищейкой, и почему Союз встал на сторону Ищейки. Хотя дело скорее в том, кто чем владеет, нежели кто у кого ходит в друзьях.
   – Ну да. Вот ты и здесь.
   – Но почему здесь мы?
   Агрик снова, насупившись, сел. Тюкнул по дереву металл: это брат сделал выпад на щит Йона и тут же поплатился за опрометчивость.
   – Я ж сказал: бери вбок, дурачина! – сурово поучал Йон.
   – Ну, это… – мучился Агрик. – Наверно, мы стоим за Доу, потому что Доу, каким бы лиходеем ни был, тоже стоит за Север.
   – Да? А что такое, по-твоему, Север? – Зоб похлопал по земле. – Леса, холмы и реки – за них он, что ли, стоит? Зачем он тогда заманивает неприятеля, чтоб тот их сжигал, загаживал, вытаптывал?
   – Ну, я в смысле, не только земля. Главное – здешний народ, я его имею в виду. Ты же понимаешь: Север.
   – Народ, говоришь? А сколько племен и кланов, самых разных, здесь обитает? Многим из них на Черного Доу решительно наплевать, а уж ему на них – тем более. Народ как жил так и живет лицом к земле, лишь бы ему дали спокойно свои крохи с наделов собирать.
   – Эйе. В смысле, ну да.
   – Так как Черный Доу может стоять разом за всех?
   – Ну, – Агрик поерзал, – не знаю. Наверно, оно…
   Он косился вниз на долину и не заметил, как сзади подошла Чудесница.
   – Тогда почему мы вообще здесь?
   От подзатыльника, крепкого и внезапного, он аж хрюкнул.
   – Сидеть на Героях, балбес, – пояснила Чудесница, – смотреть, не явится ли Союз. Дозором, разведкой, как всегда, болван. Что за дурацкий вопрос.
   Агрик обиженно мотнул головой.
   – Все! Теперь из меня слова не вытянете.
   – Обещаешь? – еще и переспросила Чудесница.
   – И зачем мы вообще здесь… – бормотал себе под нос Агрик.
   Потирая затылок, он пошел взглянуть, как упражняются Йон с Атроком.
   – Лично я знаю, зачем здесь я, – медленно воздев длинный указательный палец, произнес из лежачего положения Жужело.
   В зубах у него в такт словам колыхалась травинка. Казалось, он спит, лежа на спине, под головой вместо подушки уместив меч. Хотя Жужело на вид спал всегда, а на самом деле, как выяснялось, неизменно бодрствовал.
   – Потому что Шоглиг сказала: человек с застрявшей в горле костью…
   – Выведет тебя к твоей судьбе, – закончила за него Чудесница. – Слышали уже, сколько можно?
   – Мало мне заботы о восьмерых жизнях, – с досадой вздохнул Зоб, – так нет же, обязательно нужно, чтоб на шею давила еще и судьба безумца.
   Жужело успел сесть и сдвинуть капюшон.
   – Возражаю. Я ни в коей мере не безумец. А просто… вижу вещи на свой лад.
   – Безумный лад, – не преминула кольнуть Чудесница.
   Жужело тем временем встал, отряхнул зад покрытых немыслимыми пятнами штанов и взвалил меч в ножнах на плечо. Меланхолично перемялся с ноги на ногу и, почесывая в гульфике, сказал:
   – Не мешает поморосить. Лично вы на моем месте оросили бы реку, или дали струю по тем величавым камням?
   Зоб призадумался.
   – Лучше реку. А то на те камни струю как-то… непочтительно.
   – Думаете, боги бдят?
   – Откуда тебе знать.
   – И то верно. – Жужело, переместив травинку из одного угла рта в другой, пошел спускаться с холма. – В реку так в реку. Заодно, может, пособлю Бреку с рыбалкой. Шоглиг, бывало, одними причетами выкликала рыбу из воды. Я так и не уловил, в чем там фокус.
   – Ты лучше рыбе своим лесорезом головы секи! – крикнула вслед Чудесница.
   – Так, наверное, и поступлю, – Жужело, не оборачиваясь, устроил на шее Меч Мечей, от рукояти до кончика в средний рост человека. – Давно я что-то им никого не сек.
   Неплохо, если бы сеча не состоялась вовсе. Оставить долину такой, как есть, без мертвых тел, было пределом мечтаний Зоба, по крайней мере сейчас. Если вдуматься, странноватая мечта для бывалого солдата. Они с Чудесницей молча стояли бок о бок. А позади лязгала и вжикала сталь: Йон отмахивался от Атрока, кидая его наземь с подзуживанием:
   – Да ты хоть чуток кисть напрягай, а то лезешь, как без стояка на бабу!
   На Зоба вдруг нахлынула ностальгия. Последнее время такое отчего-то случалось с ним все чаще и чаще.
   – Кольвен любила, когда солнышко светит.
   – Да неужто? – Чудесница изогнула бровь.
   – Всегда надо мной подтрунивала, что я прячусь в теньке.
   – И что?
   – Надо было на ней жениться, – пробормотал он.
   – Ну надо так надо. Чего ж не женился?
   – Так ведь ты ж не велела, кроме всего прочего.
   – Да и верно. Ох, бойка была на язык. Хотя на тебя и мой не сказать чтобы действует.
   – Это ты к месту. Видно, струхнул тогда руки у нее просить.
   Да нет, не струхнул. А просто не терпелось поскорей в путь-дорогу, завоевывать доблесть и славу. Сложно представить, чтобы в те годы кто-то этим не грезил.
   – Сам толком не знал, чего мне хочется. Понимал лишь, чего не имею, но смогу добыть мечом.
   – Думаешь о ней иногда? – спросила Чудесница.
   – Да не сказать чтоб часто.
   – Ври давай.
   Зоб разулыбался: вот ведь ведьма, знает его как облупленного.
   – Считай, наполовину. Так, иной раз мысль мелькнет. А сам уж и лица-то ее толком не помню. Хотя думается иной раз, как бы жизнь обернулась, если б я вместо этой дорожки выбрал ту.
   Сидел бы себе на завалинке с трубочкой, да щурился улыбчиво на солнце, что уходит за воду. Он вздохнул.
   – А впрочем, как видишь, выбор сделан. Как там, интересно, твой муженек?
   Чудесница протяжно вздохнула.
   – Да, наверно, готовится урожай собирать. Дети ему в помощь.
   – Жалеешь, что не с ними?
   – Иногда.
   – Врешь поди. Сколько раз в этом году их навещала? Два, кажется?
   Чудесница, сдвинув брови, оглядывала безмолвную долину.
   – Бываю, когда могу. Они это знают. Я для них не загадка – видят насквозь.
   – И по-прежнему с тобой мирятся?
   Она пожала плечами.
   – Так ведь выбор сделан.
   – Воитель! – С той стороны холма спешил Агрик. – Дрофд вернулся! Да не один.
   – Во как! – Зоб поморщился, по нечаянности дав лишнюю нагрузку на колено. – И кого это он притащил?
   Вид у подчиненного был такой, будто он сел на репейник.
   – По обличию вроде как Хлад.
   – Хлад? – рывком обернувшись, рыкнул Йон.
   Распаленный Атрок воспользовался случаем и коленом заехал ему по самым орехам.
   – А-у-у-у-у, гад ползучий… – выпучив глаза, задыхающимся голосом выдавил Йон.
   При иных обстоятельствах все бы расхохотались, однако само упоминание Хлада сводило веселье на нет. Зоб пошел через травянистый пятачок, втайне надеясь, что Агрик ошибся, хотя это вряд ли. Надежды у Зоба имели обыкновение умирать в корчах; что же до Хлада, такую образину ни с кем не спутаешь. Он взбирался на Героев по крутой тропке с северной стороны холма. Зоб наблюдал за ним неотрывно, как пастух за приближением грозовой тучи.
   – Вот черт, – буркнула Чудесница.
   – Точно, черт, – согласился Зоб.
   Хлад оставил Дрофда смотреть за лошадьми у древней стены и остаток пути проделал пешком. Взобравшись, он оглядел Зоба, Чудесницу, прихватил взглядом Весельчака Йона. Здоровая половина лица у Хлада отекла; на левой, изуродованной чудовищным ожогом, выделялся неуязвимый металлический глаз. Более зловещего типа трудно себе и представить.
   – Зобатый, – прохрипел он.
   – Хлад. Чего тебя сюда принесло?
   – Доу послал.
   – Это я понял. Вопрос, зачем.
   – Передать, чтобы ты держал этот холм и смотрел за Союзом.
   – Это он мне уже говорил, – вышло несколько резче, чем Зоб рассчитывал. – Тебя-то зачем посылать?
   – Проверить, как ты справляешься, – пожал плечами Хлад.
   – Что ж, спасибо за заботу.
   – Благодари Доу.
   – Непременно.
   – Ему это понравится. Союз уже видел?
   – Только Черствого, он сидел здесь четыре дня назад.
   – Знаю я этого старого хрена. Упрямый. Может и вернуться.
   – Если надумает, то через реку, насколько я знаю, лишь три переправы.
   Зоб указал поочередно:
   – Вон там, к западу, у болот, Старый мост, потом еще новый возле Осрунга, и еще здесь внизу, по отмелям у холма. Мы за всеми приглядываем, и долина отсюда как на ладони. Овцу, если вздумает переправиться, и то можно разглядеть.
   – Насчет овечек Черного Доу беспокоить, думаю, не надо. – Хлад навис над ним жуткой физиономией. – А вот если покажется Союз, лучше не мешкать. А то, может, споем, пока заняться нечем?
   – Ты запевалой будешь? – поддела неуемная Чудесница.
   – Ни в коем разе. А то ненароком разойдусь, и тогда меня не остановить.
   Он зашагал через поляну; Атрок с Агриком поспешно посторонились. Не их вина: Хлад из тех, кого, словно коконом, окружает пространство, в которое лучше не соваться.
   Зоб медленно повернулся к Дрофду:
   – Ну ты дал маху.
   Тот беспомощно воздел руки:
   – А что я мог сделать? Сказать, что его компания мне не нужна? За два дня езды с ним бок о бок, да еще за две ночевки рядом у костра награду впору давать. Он же тот свой глаз вообще не закрывает. Как будто всю ночь на тебя смотрит. Я лично, клянусь, за все это время глаз не сомкнул.
   – Да он же у него незрячий, дуралей, – сказал Йон. – Давай я на тебя бляхой своего ремня смотреть буду.
   – Да знаю я, но все равно, – Дрофд оглядел товарищей, и голос у него дрогнул, – А вы вправду думаете, Союз сюда нагрянет?
   – Да ну, – отмахнулась Чудесница, – ерунда все это.
   Она так глянула на Дрофда, что он ссутулился и побрел, перечисляя себе под нос, что еще выше его сил. Чудесница подошла к Зобу и негромко спросила:
   – Ты думаешь, Союз в самом деле придет сюда?
   – Сомневаюсь. Хотя ощущение скверное.
   Прислонясь к Герою, он хмуро глядел вслед Хладу. Долину внизу заливало солнце.
   – А прислушиваться к своему мамону я давно научился, – добавил Зоб, растопырив пятерню на животе.
   – Еще бы, – фыркнула Чудесница, – при таком-то брюхе.

Старые руки

   – Танни.
   – А?
   Он приоткрыл один глаз, куда тут же колкой спицей, прямиком в мозги, вонзился луч солнца.
   – Эйть!
   Он зажмурился. В пересохшем рту словно ночевал табун коней, к тому же дохлых.
   – А-а…
   Он приоткрыл другой глаз и разглядел темный силуэт, маячащий почему-то сверху. Силуэт в огнистом ореоле лучей подался ближе.
   – Танни!
   – Да слышу, ч-черт.
   Он попробовал сесть, и мир колыхнулся, как корабль в бурю.
   – Ыгх.
   Тут он понял, что лежит в гамаке. Попытка выпутать ноги увенчалась тем, что они лишь сильнее увязли в сетке. Он едва не перевернулся вместе с гамаком, но каким-то образом почти сумел принять сидячее положение, сглатывая несносный позыв к рвоте.
   – Первый сержант Форест? Вот красота. А сколько вообще времени?
   – Да уж давно пора тянуть лямку. Где ты раздобыл эту обувку?
   Танни озадаченно посмотрел вниз. На ногах у него красовались восхитительно надраенные кавалерийские ботфорты, да еще с золочеными пуговками и галунами. Солнце сияло на них так, что больно глядеть.
   – О, – Танни вымучил улыбку, смутными урывками припоминая вчерашнее. – Вишь, выиграл у одного офицера, как его там…
   Он мутно уставился на дерево, к которому был привязан гамак.
   – Чегой-то вылетело.
   Форест удивленно покачал головой.
   – Ну и ну. У кого-то в дивизии все еще хватает глупости резаться с тобой в карты?
   – Маленькое преимущество военного времени, сержант. Людей в дивизии постоянно убывает, а на смену им поступает уйма новых картежников.
   Только за последние две недели их полк с больничным обозом покинуло два десятка человек.
   – Так точно, Танни, так точно, – на покрытом шрамами лице Фореста заиграла скабрезная ухмылка.
   – Неужто пополнение? О нет, – взмолился Танни.
   – Именно что да.
   – О нет, нет, трижды нет!
   – Нет да. Сюда, ребята!
   И они подошли. Четверо. Новобранцы, свеженькие, только с корабля – судя по виду, из Срединных земель. Еще накануне целованы в порту мамашами, зазнобами, а то и теми и другими вместе. Мундиры отглажены, ремни навощены, бляхи надраены – словом, все готово к доблестному солдатскому житью-бытью. Форест церемонно указал на Танни, как хозяин балагана на любимого шута, и взялся за обычную вступительную тираду: