Джо Аберкромби. Герои

   – Парни! Вот вам знаменитый капрал Танни, один из старейших унтеров в дивизии генерала Челенгорма. За плечами у него Старикландское восстание, война с гурками, последняя Северная война, осада Адуи, нынешняя заваруха, да еще и служба в мирное время, от которой более возвышенный ум неминуемо пришел бы в упадок и разрушение. Но он, Танни, драпал и мчался вперед, гнил в распутице; его пронимали холода и охаживали северные ветры; он вынес испытания харчами, винными погребами и ласками южанок, тысячемильными переходами, многолетним суровым рационом его величества, и даже, пусть и без рвения, но борьбой за то, чтобы стоять – вернее, сидеть – здесь перед вами. Четырежды – вы вдумайтесь! – он бывал сержантом Танни, а раз так и вовсе первым сержантом полка, но всегда и неизбывно он, подобно смиренному голубю в родную голубятню, возвращался в прежний чин. И вот теперь он, как всегда, держит гордое звание знаменщика его августейшего величества неукротимого Первого кавалерийского полка! За все это он удостоен высокого доверия, – при этом слове полулежащий Танни глухо застонал, – обеспечивать снабжение полка, а еще доставлять в обе стороны послания нашего почтеннейшего главного командира, полковника Валлимира. На службу к которому вы, ребята, сим и поступаете.
   – О, ч-черт тебя дери, Форест.
   – И тебя его же когтями, Танни. Ну что, ребята, почему бы вам не отрапортовать нашему капралу?
   – Клайг, – подал голос круглолицый парень с большущим ячменем на глазу, из-за которого, видимо, лямка ремня была у него перекинута не через то плечо.
   – Прежнее занятие, Клайг? – осведомился Форест.
   – Хотел быть ткачом, господин сержант. Но в подмастерьях проходил всего с месяц, потом хозяин отдал меня в рекруты.
   Танни в очередной раз скривился. Пополнение последнее время поступало такое, что устыдиться впору и пустому бочонку.
   – Уорт, – представился второй, тощий и долговязый, с землистым оттенком кожи. – Был в ополчении, а отряд распустили, так что всех нас призвали кого куда.
   – Я Ледерлинген, – назвался рослый поджарый парень. – Был сапожником.
   Большего о превратностях поступления на службу его величеству он не сообщил, а голова у Танни раскалывалась так, что допытываться он не стал. Какая разница, как его сюда угораздило – знай, бедуй теперь со всеми.
   – Желток, – веснушчатый паренек-недомерок с большим ранцем виновато шмыгнул носом. – Осужден за воровство, хотя на самом деле я ни при чем. А судья сказал, или в солдаты идешь, или пять лет тюрьмы.
   – Как бы нам не пожалеть об этом выборе, – незлобиво проворчал Танни, даром что плутовству с шулерством сам мог поучить кого угодно. – А Желтком почему кличут?
   – Э-э… не знаю. Папашу, видно, так звали.
   – Думаешь небось, что ты в яйце лучшая часть? А, Желток?
   – Да нет, – замялся рекрут, осторожно покосившись на соседей. – С чего бы.
   – Смотри, парень, приглядывать за тобой буду, – прищурился Танни.
   От такой несправедливости у Желтка затряслись губы.
   Форест двусмысленно улыбнулся.
   – Ну что, ребята, давайте держитесь за капрала Танни. Он вас от беды убережет. Если и бывал когда солдат, умеющий уклониться от опасности, так это именно капрал Танни. Да, и не вздумайте с ним усаживаться за карты! – крикнул он через плечо, отходя от небрежно натянутого куска парусины, служащего палаткой.
   Танни набрал воздуха и, шатаясь, поднялся. Новобранцы, как могли, вразнобой встали во фрунт. Точнее, трое из них; Желток присоединился с опозданием.
   – Да хорош передо мной тянуться, – снисходительно махнул рукой Танни. – А то облюю вас тут ненароком.
   – Просим прощения, господин!
   – Да не господин я вам, а капрал Танни.
   – Просим прощения, капрал Танни!
   – А теперь послушайте. Я не хочу, чтобы вы были здесь, и вы не хотите здесь быть…
   – Я хочу, – сказал Ледерлинген.
   – Ты? Хочешь??
   – Добровольцем пошел, – в голосе юноши слышалась нотка гордости.
   – До-бро-воль-цем? – невпопад по складам выговорил Танни, как какое-нибудь неведомое иноземное слово. – А такие вообще бывают? Ну да, выходит, бывают. Так вот усвой: чтобы при мне никаких добровольных поползновений. Ни на что.
   Кривым пальцем он обвел новобранцев, собирая в заговорщицкий кружок.
   – В общем, считайте, ребята, что вам крупно повезло. В армии его величества я на каких только должностях не побыл, в том числе и на этой, – Танни указал пальцем на свернутое знамя в чехле, засунутое для вящей сохранности под гамак. – Это, так сказать, почетная нагрузка. Так вот, я ваш начальник, это правда. А на самом же деле я хочу, парни, чтобы вы считали меня, ну… добрым дядей, что ли. Чтобы у вас здесь было все, что душе угодно. Все, что сверх. Все, что вносит в постылое армейское житье хоть какую-то отраду.
   Танни подался ближе и с намеком поиграл бровями.
   – Словом, все такое. Обращайтесь ко мне за этим по-свойски, без стеснения.
   Ледерлинген неуверенно приподнял даже не руку, а скорее палец.
   – Да? – переспросил Танни.
   – Мы же это, как бы кавалерией считаемся?
   – Точно, солдат. Считаться считаемся.
   – Так нам, наверно, лошади полагаются?
   – Превосходный вопрос, да к тому же с недюжинным пониманием тактики. Видишь ли, из-за нестыковки в управлении наши лошади находятся в Пятом полку, что в расположении дивизии Мида. А будучи полком пехотным, использовать их по назначению там толком не умеют. Я слышал, тот полк нынче вышел на соединение с нами, которое, мне сказали, должно произойти со дня на день. Сказали, понятное дело, не вчера, но из раза в раз повторяют. А пока мы, силою обстоятельств, полк, как бы это… безлошадных лошадников.
   – В смысле, пешеходов? То есть, пехотинцев? – спешно исправился Желток.
   – Можно сказать и так, только мы здесь… – тут Танни многозначительно постучал пальцем по кумполу, – мыслим как кавалерия. По-иному, чем лошади. С изобретательностью, свойственной, в отличие от лошадей, любому в нашем славном подразделении. А потому спрошу для затравки: чего бы вы желали помимо? Сверх? А?
   На это руку поднял Клайг.
   – Э-э, господин, то есть капрал, Танни… Не знаю насчет «помимо», но лично я был бы очень не против поесть.
   – О-о, – расплылся в понимающей улыбке Танни, – вот это точно помимо. То есть сверх.
   – А здесь что, н-не кормят? – растерянно, с боязливым заиканием спросил Желток.
   – Почему же. Разумеется, его величество обеспечивает своих верных солдат дежурным рационом. Это безусловно. Но это не совсем то, что человек действительно хотел бы употреблять в пищу. Когда же вам наконец надоест употреблять в пищу то, чего не хочется, милости прошу ко мне.
   – Видимо, за определенную плату? – скис Ледерлинген.
   – За разумную плату. За монетку Союза. А можно и монетку Севера. Стирийскую, гуркхульскую, какую угодно. А не хватает наличности, так я готов рассматривать все разновидности обмена. Сейчас, например, в ходу оружие мертвых северян, новое и не очень. Или же можно оплачивать услуги трудовой, так сказать, повинностью. Ведь всем есть что выменивать, а потому всегда можно прийти к какому-нибудь…
   – Капрал? – послышался сдавленный, высокий, почти женский голос.
   Но за спиной у Танни, когда он обернулся, стояла отнюдь не женщина. Статный, рослый человек в черном, забрызганном от неистовой скачки мундире с полковницкими шевронами на рукавах; на поясе небольшой арсенал стали, короткой и длинной – сугубо деловой, без всякой вычурности. Короткий ежик волос, на висках сбрызнутый серебром, на макушке плешь. Тяжелые брови, широкий нос, квадратные челюсти; темные глаза уставлены на Танни. То ли короткая мускулистая шея, то ли побелевшие костяшки на стиснутых кулаках, то ли мундир в обтяжку, сидящий как на гранитном постаменте, то ли сама незыблемость его фигуры создавала впечатление грозной, внушающей почтительный страх силы.
   Танни мог ограничиться непринужденным приветствием, но вместо этого непроизвольно вскочил и вытянулся во фрунт.
   – Господин полковник! Капрал Танни, честь имею, знаменосец его величества Первого полка!
   – Это ставка генерала Челенгорма?
   Взгляд вновь прибывшего скользнул по рекрутам, словно проверяя, не насмехаются ли над его писклявым голосом. Танни, впрочем, знал, когда смеяться можно, а когда не следует: сейчас момент для этого был крайне неподходящий. Он указал через груды мусора и раскиданные по долине палатки на сельский дом, из трубы которого в яркое небо поднимался черный дым.
   – Генерала вы отыщете там, господин полковник! В доме, господин полковник! Возможно, он еще в постели, господин полковник!
   Офицер коротко кивнул и, наклонив голову, решительно двинулся прочь, всем видом показывая, что запросто пройдет на своем пути сквозь все и вся.
   – Кто это был? – пробормотал кто-то из парней.
   – Я так думаю, это, – Танни секунду-другую помолчал, – был Бремер дан Горст.
   – Тот, что фехтовал с королем?
   – Да, и его телохранитель до конфуза в Сипано. Поговаривают, он все еще шпионит для него.
   Появление столь значительной персоны не сулило ничего хорошего. Вообще это не к добру, держаться вблизи заметных персон.
   – А здесь он что делает?
   – Да кто его знает. Но я слышал, он жуткий бретер и драчун.
   – А разве для солдата это плохо? – недоуменно спросил Желток.
   – Нет, черт возьми! Но поверь мне, я видел далеко не одну потасовку, и скажу: войны сами по себе достаточно суровая штука, чтобы люди посредь них еще и дрались.
   Горст тем временем вошел во двор и вынул что-то из кармана. Сложенную бумагу. Судя по виду, рескрипт. Кивнув на ходу караульным, он шагнул в дом. Танни почесал внезапно взбунтовавшийся живот. Что-то не то, и дело не в одном лишь выпитом с вечера вине.
   – Господин?
   – Капрал Танни.
   – Я… Мне…
   Уорту, судя по всему, зверски не терпелось в отхожее место. Признаки налицо: неуклюжее перетаптывание с ноги на ногу, потливая бледность, чуть заметная затуманенность во взоре. Словом, бедняге уже ни до чего.
   – Пшел!
   Танни ткнул большим пальцем в сторону выгребных ям. Бедолага на полусогнутых засеменил к ним испуганным кроликом.
   – Только смотри мне, мимо не нагадь!
   Подняв палец, Танни менторским тоном обратился к остальным:
   – Затвердите назубок: всегда – слышите? – всегда оправляйтесь только в строго отведенных местах! Это незыблемое правило солдатского этикета, куда более важное, чем вся эта ерунда насчет шагистики, чистки оружия или построения на местности.
   Даже на столь солидном расстоянии был слышен длинный и протяжный, похожий на рык, стон Уорта, сопровождаемый громовым пердежом.
   – Рядовой Уорт вступает в первую схватку с самым отъявленным врагом. Коварным, безжалостным, полужидким.
   Танни хлопнул по плечу ближайшего рекрута – оказалось, Желтка. Тот аж присел.
   – Рано или поздно каждый из вас, вне всякого сомнения, будет вынужден сразиться с отхожими местами. Так что храбрость, ребята, и еще раз храбрость! А пока мы ждем, возвратится ли Уорт с победой или падет и изойдет на поле брани, не изволит ли кто-нибудь из вас приятельски перекинуться с вашим капралом в карты?
   Выудив словно из ниоткуда колоду, он поиграл ею перед удивленными глазами новобранцев (в случае с Клайгом глаз был один); впечатление смазывала канонада Уорта.
   – Играем пока на интерес. А там посмотрим. Чего уж там, ведь терять особо… Оп-ля.
   Из ставки появился генерал Челенгорм – в незастегнутом мундире, растрепанный, пунцовый как свекла, орущий. Сказать по правде, крикливости генералу было не занимать, но сейчас он чуть ли не впервые кричал что-то осмысленное. Следом за ним шел Горст, нахохленный и притихший.
   – Так-так-так.
   Челенгорм дотопал до какой-то точки, затем, словно одумавшись, крутнулся на каблуках, никому особо не адресуясь, рявкнул, завозился с пуговицей, сердито хлопнул по чьей-то угодливо метнувшейся помочь руке. Из дома во все стороны спугнутыми с куста птицами порскнули штабные офицеры; неразбериха быстро распространялась по лагерю.
   – Вот черт, – определил Танни, на ходу накидывая на плечи лямки, – чую, скоро в поход.
   – Так мы ж только что прибыли, капрал? – промямлил Желток, еще не успевший снять ранец.
   Танни, подхватив лямку, накинул ее обратно Желтку на плечо и развернул его в сторону генерала. Челенгорм потрясал кулаком перед лицом офицера презентабельного вида, а другой рукой безуспешно пытался застегнуть пуговицы на мундире.
   – Вот вам, рядовые, великолепная иллюстрация армейского уклада: цепочка от командира к командиру, где каждый вышестоящий начальник срет на голову подчиненному. Нашего отца, всеобщего любимца и командира полковника Валлимира сейчас обгаживает генерал Челенгорм. Полковник Валлимир, в свою очередь, будет ронять кал на офицеров, и так по нисходящей. Поверьте, не пройдет и двух минут, как сюда примчится первый сержант Форест и раздвинет ягодицы над моей злосчастной головой. Догадываетесь, чем это обернется для вас?
   Клайг неуверенно поднял руку.
   – Вопрос был риторический, болван.
   Рука рекрута опустилась.
   – За это тебе нести мой ранец.
   У Клайга поникли плечи.
   – Ладерлугер!
   – Ледерлинген, господин капрал.
   – Да хоть как. Ты у нас, что ли, доброволец? Значит, ты вызвался нести другую мою поклажу. Желток?
   – Да, господин? – отозвался тот, пошатываясь под весом собственного ранца.
   – Понесешь гамак, – сказал Танни со вздохом.

Новые руки

   Бек поднял топор и с рыком махнул, расколов чурбан, словно голову солдата Союза. При этом он представлял себе на месте щепок обломки костей и кровь, вместо журчания ручья – гомон восторженной толпы, а вместо листьев на траве – прекрасных дев, павших к его ногам, понятное дело, тоже от восторга. Себя же Бек воображал великим героем, каким был его отец, снискавший высокое имя, честь и славу на поле брани, да еще и увековеченный в балладах. Сомнения нет, родитель был самым что ни на есть жестокосердным выродком на всем, черт его дери, Севере. Во всяком случае, умел таковым выглядеть.
   Дрова он скидал в кучу и нагнулся за новой чуркой. Затем, выпрямившись, вытер рукавом пот со лба и хмуро поглядел через долину, напевая вполголоса песнь о сече при Рипнире. Где-то там за холмами сражается войско Черного Доу; вершат великие дела и слагают новые песни. Бек поплевал на ладони, мозолистые от колуна, плуга, косы, заступа и, стыдно сказать, стиральной доски. Эту долину с ее обитателями он ненавидел всеми потрохами. Ненавидел эту ферму и работу на ней. Ведь он создан для битв, а не для колки дров.
   Послышались шаги; по крутой тропке от дома поднимался брат. Никак вернулся из деревни. Он что, всю дорогу бегом бежал? Топор Бека взметнулся в небо, и очередной череп южанина разлетелся в щепки. Фестен долез до верха и остановился, уперев трясущиеся ладони в дрожащие колени. Он тяжело дышал, круглые щеки пошли пунцовыми пятнами.
   – Что за спешка? – спросил Бек, нагибаясь за очередным чурбаком.
   – Там… там… – с трудом стоя на ногах, выговорил вконец запыхавшийся Фестен, – там в деревне люди!
   – Что за люди?
   – Карлы! Карлы Ричи!
   – Чего? – Бек даже забыл опустить топор.
   – Того! И у них там набор идет, в войско!
   Бек бросил топор на кучу наколотых дров и зашагал к дому, настолько торопливо, что ветер посвистывал в ушах. Фестен, не поспевая за братом, трусил сзади.
   – Что ты надумал? – тщетно допытывался он.
   Бек не отвечал.
   Мимо курятника, мимо тупо жующих коз, мимо пяти больших пней, иссеченных и зазубренных за годы ежеутренних упражнений Бека во владении клинком. Через продымленную темноту жилища с остриями пыльного света, пронзающими плохо пригнанные ставни. По голым половицам и старым, с пролысью мохнатым шкурам. Возле сундука Бек опустился на колени, откинул крышку. С легким нетерпением выкинув что-то там из одежды, он наконец нежно, трепетно дотронулся пальцами и поднял его – то единственное, что было важно.
   Мягко блеснуло в полумраке золото, и пальцы Бека, лаская, легли на рукоять. Ощутив четкость очертаний, он выдвинул из ножен фут отполированной стали. Улыбку задумчивой нежности вызывал этот шорох, от которого сладко екало в груди. Сколько раз он вот так улыбался, шлифуя, затачивая, полируя, в мечтах о дне, который наконец настал. Бек вернул меч обратно в ножны, обернулся и… замер.
   В дверях, молча на него глядя, стояла мать. Черной тенью на фоне неба.
   – Я возьму отцовский меч, – хмуро сказал он.
   – Его убили этим мечом.
   – Этот меч мой. Хочу – беру.
   – Кто ж тебе мешает.
   – Ты меня не остановишь, – Бек с решительным видом скидывал что-то в мешок. – Ты сказала, этим летом!
   – Сказала.
   – И не можешь мне запретить!
   – А я пытаюсь?
   – В моем возрасте Шубал Колесо семь лет как участвовал в походах!
   – Ай молодец.
   – И мне пора. Давно пора!
   – Я знаю.
   Она молча смотрела, как сын укладывает лук со снятой тетивой и несколько стрел.
   – Ближайшие месяц-два ночи будут холодными. Возьми мой плащ, он почти неношеный.
   Это застало Бека врасплох.
   – Я… Не, мам, оставь его лучше себе.
   – Мне будет спокойней от того, что он при тебе.
   Спорить не хотелось, чтобы не вспылить. Подумать только: весь из себя большой и храбрый, готовый сразиться с тысячей тысяч южан, а боится женщины, которая произвела его на свет. Бек без пререканий стянул со шпенька материн зеленый плащ и, накинув на плечо, направился к двери.
   Фестен торчал во дворе и волновался, не понимая толком, что происходит. Бек потрепал его по рыжим вихрам.
   – Ну что, теперь ты здесь за мужчину. Коли дрова, веди хозяйство, а я тебе что-нибудь привезу из военных походов.
   – Того, что нам нужно, там нет, – сказала мать, глядя на него из тени – не сердито, как бывало, а с грустью.
   Бек до этого не сознавал, насколько перерос мать. Ее макушка едва доставала ему до плеча.
   – Поглядим.
   Он в два шага сошел с крыльца под поросший мохом свес крыши, однако не смог не обернуться.
   – Ну, я пошел.
   – Повремени минутку, Бек, – мать встала на цыпочки и поцеловала его в лоб, прикоснувшись губами легко, как ветерок.
   Притронулась к щеке, улыбнулась:
   – Мой сын.
   К горлу подкатил тугой комок, и Бека вдруг охватило чувство вины перед матерью, а еще радость от наконец обретенной свободы, и злость за месяцы промедления, и печаль разлуки, и волнение – словом, все разом. Его распирало от сумбура чувств.
   Неловко коснувшись напоследок материнской руки, он повернулся и, беззвучно плача, зашагал вниз по тропинке, прямиком на войну. Возможно, тем самым путем, которым когда-то уходил отец.
   Набор в войско проходил совсем не так, как представлялось Беку.
   Шел нудный косой дождь, не сказать чтобы проливной, но вынуждающий щуриться и сутулиться. Изрядно подмок и боевой настрой. Все как-то серо, буднично. Подошедший, а по большей части согнанный люд растекся постепенно в чавкающую грязью, глухо ропщущую толпу. Многие, по впечатлению Бека, были совсем еще детьми, некоторые не то что битвы или хотя бы поединка, а и соседнего села в жизни не видели. Остальные, наоборот, выделялись сединой и возрастом. Картину дополняли несколько калек. По краям сборища опирались на копья или сидели верхом скучающие карлы Ричи; новые рекруты впечатляли их ничуть не больше, чем Бека. И вообще это до обидного мало соответствовало его ожиданию увидеть благородное братство воинов, в которое он мечтал влиться со своими геройскими устремлениями.
   Он покачал головой, одной рукой плотно сжимая у шеи материн плащ, другую держа под ним, на теплой рукояти отцова меча. Нет, с этим сбродом ему не по пути. Быть может, Скарлинг Простоволосый и сделал из толпы войско, способное побить Союз, но об этой ораве безнадежных вряд ли сложат возвышенную сагу. На глазах у Бека неверным шагом отчалило вновь созданное подразделение, впереди которого шагали двое мальчишек, несущих одно копье. О наборе воинства без оружия песен обычно не поют.
   Наверное, из-за бесконечных грез наяву, Бек ожидал, что набор будет проводить лично Коул Ричи – воин, участвовавший едва ли не во всех известных сражениях; человек, который представляет собой воплощение славных воинских традиций. Вот он, Бек, попадается на глаза Ричи, или же вдруг получает от него увесистый хлопок по плечу: «Вот это парень, который нам нужен! Гляньте-ка на этого удальца! А ну, кто годится ему в пару?» Но Ричи здесь и близко не было. Как и кого-нибудь, кто понимал бы, что происходит. На секунду подумалось о проделанном пути по слякотным тропам; может, лучше вернуться в свою лачугу. К рассвету можно и добраться…
   – Никак примкнуть желаешь?
   Перед Беком стоял невысокий плечистый человек, седовласый и с седой щетиной, с палицей на поясе – судя по всему, бывалый. Он опирался в основном на одну ногу, как будто другая принимать на себя вес туловища отказывалась. Иметь перед таким вид олуха не хотелось. Да и мысль о том, чтобы отчалить, лучше отложить до худших времен.
   – Я пришел сражаться.
   – Хорошо сказано. Меня зовут Фладд, я возглавлю это вот стадо, когда его собьют в кучу.
   Он указал на невзрачный рядок мальчишек, из которых некоторые имели при себе плохонькие луки или топоры и ножи, а иные так и вовсе ничего, кроме одежды, да и та в плачевном состоянии.
   – Хочешь чего-то большего, чем болтовня о великих походах – становись в строй.
   – А что, и встану.
   У Фладда был вид человека, отличающего меч от пилы, а строй возле него, с какой стороны ни глянь, одинаково плох. Потому Бек – грудь колесом, плечи расправлены – бравой походкой подошел и бесцеремонно втерся сзади, торча в строю как кукушонок над щеглятами.
   – Я Бек, – первым назвался он.
   – Кольвинг, – промямлил один из ребят, толстощекий, на вид лет тринадцати, не больше, испуганно поглядывая по сторонам круглыми глазами.
   – Стоддер, – жуя что-то вяленое, отчего вид у него был воровато-виноватый, сообщил второй, с отвислой, как у кретина, мокрой губищей.
   – А я Брейт, – девчачьим голосом сказал мальчуган еще мельче Кольвинга, в нищенских лохмотьях и с дыркой в башмаке, сквозь которую проглядывал грязный большой палец.
   Бек проникся было к нему жалостью, но от оборвыша шло такое амбре, что сочувствие исчезло само собой. Брейт протянул тощую руку, но Бек не взял. Он приглядывался к замыкающему – юнцу постарше, с луком через плечо и шрамом на темной брови. Может, со стенки сверзился, хотя шрам придавал ему грозность, на которую этот задавака определенно не имел права. Эх, вот бы самому иметь шрамик, ну хоть один.
   – А тебя как звать?
   – А меня Рефт.
   Он плутовски усмехнулся, что Бека уязвило еще больше. Он что, вздумал подтрунивать?
   – Эй, что-то смешное?
   Рефт обвел рукой окружающее их многолюдье.
   – А нет, что ли?
   – Ты чего, не надсмехаться ли надо мной вздумал?
   – Да зачем ты мне, дружок. Вас тут вон сколько.
   Непонятно, то ли этот малый над ним подшучивал, то ли он и впрямь выглядел дураком, или же это все от досады из-за несбывшихся надежд, но в Беке вспыхнул гнев.
   – Ты смотри, следи за своим поганым языком, а не то…
   Но Рефт его не слушал. Он уставился Беку через плечо, как, впрочем, и остальные. Бек обернулся и с изумлением увидел над собой всадника на рослом скакуне – породистом, с красивым седлом и поблескивающей начищенной сбруей. Человеку – остроглазому, с холеной кожей – на вид было лет тридцать. Струилась роскошная щегольская накидка с подпушкой и богатым меховым воротником, в сравнении с которой материн плащ, ее единственное достояние, смотрелся рубищем. О том, как выглядело тряпье оборванцев в строю, лучше помолчать.
   – Вечер добрый, – голос у всадника приятно гладкий, а выговор совсем не северный.
   – Вечер, – ответил выскочка Рефт.
   – Добрый, – сказал Бек.
   Уж кому, а Рефту он уступать не собирался.
   Чуть склонившись в великолепном седле, всадник улыбнулся, как будто они были старыми приятелями.
   – Ребятки, не подскажете, где здесь бивуак Ричи?
   Рефт ткнул пальцем туда, где на фоне гаснущего неба темнели купы деревьев, освещенные отблесками костров.
   – Вон там, кажись, на подъеме, с подветренной стороны деревьев.
   – Премного благодарен.
   Всадник кивнул каждому, даже Брейту с Кольвингом, цокнул языком и тряхнул поводья. Он надменно улыбался, как будто сказал что-нибудь остроумное и смешное, хотя непонятно, что.
   – Что это за выжига? – спросил Бек, едва лишь всадник отъехал подальше.
   – Не знаю, – полушепотом ответил Кольвинг.
   Бек скривился.
   – Да откуда тебе. Я и не тебя, между прочим, спрашивал.
   – Извини, – мальчуган зажмурился, как в ожидании оплеухи. – Я так.
   – Наверно, это великий принц Кальдер, – подал голос Рефт.
   Губы у Бека скривились еще сильней.
   – Чего? Сын Бетода? Да теперь он и не принц вовсе.
   – Ну а сам-то он, наверно, себя таковым считает.
   – Он ведь, кажется, женат на дочери Коула Ричи? – писклявым голосом спросил Брейт. – Видно, приехал отвесить поклон папаше.
   – Или обманом вернуть трон своего отца, – съязвил Рефт, – судя по тому, какая ходит молва.