Страница:
Он был русским политэмигрантом и еще в 90-х гг. XIX в. стал членом социал-демократической партии Германии. Не проконсультировавшись с руководством партии, Парвус начал зондировать почву в Берлине. Он связался с министерством иностранных дел и обсудил это предложение. Специалисты по Восточной Европе Мирбах и Малзан весьма им заинтересовались; положительное заключение было получено от Брокдорфа-Ронзау, который в то время занимал пост советника в германском посольстве в Дании. Гельфанд обсудил этот вопрос в аппарате имперского канцлера и, что более важно, обсудил его также с Эрцбергером и через него вышел на германское Верховное командование. Теперь принятие или непринятие этого плана зависело от того, какое решение примут Гинденбург и Людендорф.
Гельфанд объяснил им, что если они действительно хотят, чтобы Россия вышла из войны, то должны понять, что никто, кроме Ленина, не сможет этого добиться, поскольку это как раз то, к чему он стремится. Вернувшись в Россию, он вышвырнет вон из власти сладкоречивых идеалистов, таких как Керенский и Чхеидзе, и будет готов к заключению немедленного перемирия, а дальше уже только от самой Германии будет зависеть заключение мира с Россией на разумных условиях.
Германское Верховное командование сочло, что в данном случае игра стоит свеч. Оно охотно дало согласие на эту операцию, мало задумываясь о том, что своими собственными руками готовит себе в недалеком будущем «удар ножом в спину». В краткосрочной перспективе такое решение казалось немецкому командованию полезным и разумным. Развал армии противника посредством пропаганды рассматривался как своеобразная форма наступления. Что вызывает удивление, так это искреннее убеждение немецких военных и политических кругов, что немецкая армия и немецкий народ окажутся невосприимчивыми к той инфекции, вирусом которой планировалось поразить армию и народ России. «В то время никто не мог предвидеть гибельные последствия для России и всей Европы от появления этих людей в России», – писал генерал Гофман в своих воспоминаниях. Он также говорил: «Мы не знали и не могли предвидеть и предположить, какую угрозу и опасность для человечества представляли последствия возвращения большевиков в Россию. В тот момент мы столь же мало уделяли внимания этому вопросу и придавали ему столь же малое значение, как это делают сейчас страны Антанты».
Впоследствии Людендорф предпочел переложить ответственность за этот шаг с себя и Гинденбурга на тогдашнего германского рейхсканцлера Бетман-Гольвега. «Дав возможность Ленину вернуться в Россию, – писал Людендорф в своих мемуарах, – мы взяли на себя большую ответственность. С военной точки зрения это было оправданно, поскольку нужно было попытаться опрокинуть Россию. Но наше правительство должно было позаботиться о том, чтобы мы не опрокинулись вместе с Россией». В статье, написанной для одного из военных журналов, он высказался еще более откровенно: «Принимая решение дать разрешение Ленину ехать в Россию, канцлер обещал нам, что вследствие этого русская революция будет развиваться более стремительно, а вместе с ней и стремление к миру в русской армии и флоте, которое уже проявлялось весьма отчетливо. В Генштабе сочли, что это привело бы к ослаблению армии противника. Никто в Генштабе не знал, кто подтолкнул канцлера к мысли разрешить Ленину проехать в Россию. Да и сам канцлер вряд ли знал имя этого человека; тем не менее развитие событий показало, что, приняв предложение канцлера, мы поступили правильно и обоснованно».
Для тех, кто знаком с внутриполитической обстановкой в Германии того времени и процессом принятия решений, звучит весьма забавно, что Верховное командование кротко согласилось с предложением канцлера по столь важному вопросу. Гинденбург и Людендорф в высшей степени презрительно и пренебрежительно относились к Бетман-Гольвегу, что было отражением подобного отношения касты прусских военных к гражданским политикам в целом. Всего за несколько недель до этого они вынудили кайзера дать согласие на неограниченное использование в боевых действиях подводных лодок вопреки возражениям федерального канцлера. А спустя три месяца ими же была организована отставка Бетман-Гольвега, на место которого был назначен ставленник военных Михаэлис. Именно в их руках находилась в те дни судьба Германии, и именно они, а не император и не канцлер, несут главную ответственность за принятие этого шага, имевшего, как оказалось, историческое значение.
Итак, жребий был брошен. Германской дипломатической миссии в Берне были даны инструкции положительно ответить на предложение Платтена. В результате 22 марта 1917 г. было заключено уникальное соглашение между империей Гогенцоллернов и редакцией швейцарской революционной газеты. Ленин в предварительной беседе с Платтеном с чрезвычайной тщательностью разработал все детали соглашения. Он потребовал, чтобы вагон, в котором будут ехать политэмигранты, обладал полным статусом экстерриториальности на всем пути следования; всем членам партии давались полные гарантии освобождения от личного досмотра, а также проверки документов и багажа. Платтен должен будет сопровождать политэмигрантов на всем пути следования, и только он один уполномочен вести переговоры и вступать в контакт с германскими официальными лицами; в дополнение к этому, никто не мог покидать вагон в ходе следования или входить в него без разрешения Платтена (именно благодаря этому пункту соглашения и появилась легенда о «пломбированном вагоне»). Единственное обязательство, которое взяли на себя политэмигранты, заключалось в следующем: по возвращении в Россию они будут призывать к тому, чтобы соответствующему количеству интернированных гражданских лиц из Германии и Австро-Венгрии, равному по численности вернувшимся российским политэмигрантам, было разрешено покинуть Россию[36].
24 марта это соглашение было одобрено и «ратифицировано» в Берлине, а двумя днями спустя поезд, «груженный» политическим динамитом – группой из 32 политэмигрантов, в состав которых входили В.И. Ленин, Н.К. Крупская, Г.Е. Зиновьев[37], Г.Я. Сокольников[38] и К. Радек[39], отправился в путь от Центрального вокзала в Берне[40].
Меньшевики остались в Швейцарии и до последнего момента осуждали решение большевиков вести прямые переговоры с Германией, не дожидаясь ответа из Петрограда. Ю.О. Мартов и П.Б. Аксельрод опасались обвинений со стороны своих товарищей в России, что, получая согласие со стороны германских властей на проезд по территории Германии, они окажутся в положении своего рода «должников» германского Генштаба, к тому же им придется взять на себя определенные обязательства и из-за того, что они имели соответствующие контакты с германским командованием, и к ним будут относиться как к «германским агентам»[41].
С аналогичным обвинением пришлось столкнуться Ленину и его спутникам по возвращении в Россию, причем не только со стороны стран Антанты и Временного правительства (что было вполне ожидаемым и естественным) и не только со стороны меньшевиков и эсеров, но даже и со стороны своих же товарищей по партии – большевиков, входивших в состав Петроградского Совета. И первым делом для Ленина и тех, кто возвращался в Россию вместе с ним, было показать всю беспочвенность и лживость подобных обвинений.
Предположение о том, что Ленин, пересекая территорию Германии, действовал в качестве германского шпиона в любом понимании этого слова, является совершенно бессмысленным и смехотворным. Трудно представить себе стороны, которые относились бы как к самому соглашению, так и к друг другу с более грубым прагматизмом и цинизмом, чем Ленин и Людендорф. Отношение немецкой стороны было очень точно и откровенно охарактеризовано начальником Генштаба Восточного фронта генерал-майором М. Гофманом, который, по случайному стечению обстоятельств, не принимал участия в обсуждении и заключении этого соглашения и узнал о нем лишь тогда, когда Ленин прибыл в Петроград. «Так же как я накрываю окопы противника артиллерийским огнем, поражая его снарядами, а также отравляющим газом, я могу использовать для этих же целей пропаганду против него… Лично я ничего не знал о поездке Ленина через территорию Германии. Однако, если бы спросили мое мнение, я навряд ли бы ответил отрицательно». Ленин также предельно реалистично подходил к этому вопросу. Перед отъездом из Швейцарии он писал: «Если бы Карл Либкнехт сейчас был в России, Временное правительство, безусловно, разрешило бы ему выехать в Германию. Интернационалисты всех стран должны использовать в интересах пролетариата интриги и аферы империалистических правительств, не делая при этом никаких изменений в своем курсе и не идя ни на малейшие уступки этим правительствам».
Если и можно говорить о каком-то соглашении или «сделке» между Людендорфом и Лениным, то эта «сделка» основывалась на полнейшем недоверии друг другу и готовности в любое время ее нарушить; она представляла собой скорее поединок, каждая из сторон в котором стремилась переиграть другую. Однако немцы явно недооценили масштаб и, говоря военным языком, калибр противника, с которым им пришлось столкнуться. Людендорф рассуждал примерно так: «Сначала Ленин отстранит от власти русских патриотов, а затем я повешу Ленина и его друзей». Ленин же мыслил следующим образом: «Я проеду через Германию в машине Людендорфа, а потом рассчитаюсь с ним за услуги по-своему». В письме, адресованном швейцарским рабочим, написанном Лениным перед отъездом в Россию, его намерения в отношении Германии изложены предельно ясно: «Нам придется вести революционную борьбу против немецкой и не только одной немецкой буржуазии. И мы будем ее вести. Мы не пацифисты… Будущее Германии принадлежит тому направлению, которое дало нам Карла Либкнехта и создало группу «Спартак:»… Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции».
Так получилось, что то оружие, при помощи которого вел борьбу Ленин, и сама эта борьба были расценены в Германии как совпадавшие с германскими интересами; при этом интересы Германии также совпали со всепоглощающим желанием Ленина вернуться в Россию. Каждая сторона была готова нарушить договоренности и обмануть другую. В этой схватке умов в духе Макиавелли Ленин оказался более искусным и дальновидным.
Неудивительно и даже, можно сказать, естественно, что страны Антанты и Временное правительство стали распространять легенду о том, что Ленин является немецким шпионом и что он вез с собой не только разрешение германского Верховного командования на проезд по территории Германии, но и мешки с немецким золотом, для того чтобы использовать его (как и специально открытый счет Deutsche Discontoge-sellschaft) в соответствии с указаниями немецких «хозяев». Это был естественный пропагандистский ответный удар Антанты на проведенную Германией операцию с «пломбированным вагоном», и эта пропагандистская атака дала блестящие результаты. Те, кто поверил во всю эту историю, упускали из виду, что обещания Ленина дать людям мир и хлеб привлекают к нему солдат и рабочих сильнее, чем все немецкое золото, вместе взятое. Страны Антанты до самого конца так и не поняли, насколько сильно Россия устала от войны и как страстно хотело мира подавляющее большинство русского общества.
Запущенная Антантой «шпионская история» распространялась быстро и достигла Петрограда раньше, чем туда прибыл Ленин. Однако она и облегчила ему возвращение в Петроград. По воспоминаниям В. Набокова, бывшего в то время управляющим делами Временного правительства, когда на одном из заседаний рассматривался вопрос об аресте Ленина по прибытии его в Петроград, большинство министров посчитали это совершенно излишним, поскольку, по их мнению, сам факт обращения к германским властям за разрешением на проезд по германской территории должен был настолько подорвать авторитет Ленина в России, что его теперь можно не опасаться.
Позднее правительство США опубликовало знаменитые «документы Сиссона», которые в немалой степени содействовали распространению «шпионской истории»[42]; благодаря аналогичным «косвенным уликам», многие стали воспринимать эту историю как правду, в том числе Керенский и американский посол в Петрограде Д. Френсис.
Однако Ленин, спешивший в Россию через континентальную Европу и шведский Мальмё, не опасался подобных обвинений. Он взвесил и рассчитал все последствия еще до начала переговоров с Германией. Он знал, что его политические противники будут пытаться облить его грязью, но он твердо верил, что народные массы все равно пойдут за ним.
Заключенное в Берне соглашение соблюдалось самым тщательным образом. Ленин с презрением отверг все попытки германских социал-демократов вступить с ним в контакт, когда поезд, в котором он ехал, стоял на запасном пути в Берлине. Для него Каутский, Шейдеман и Эберт, голосовавшие в рейхстаге за выделение военных кредитов, были такими же врагами, как Людендорф и кайзер. Он не хотел иметь ничего общего с теми, кто предал дело мирового социализма.
На границе с Россией полиция не разрешила въезд в страну Ф. Платтену и К. Радеку – последнему на том основании, что он являлся гражданином Австро-Венгрии и членом Социал-демократической партии Германии[43], но остальным въезд в Россию был разрешен. Когда прибывшие политэмигранты по пересечении российской границы пересаживались в Финляндии с поезда на поезд, их встречала группа большевиков, специально для этого приехавшая из Петрограда. «Что это вы пишете в «Правде»? – были первые слова, с которыми Ленин обратился к Каменеву, которого не видел несколько лет. – Мы прочитали несколько номеров, и пришлось задать вам жару».
По мере того как поезд вечером 2 апреля приближался к Петрограду, у Ленина все больше росло убеждение в том, что по приезде он будет арестован. Он не боялся ареста, однако перспектива оказаться в Петропавловской крепости была для него крайне неприятна – ведь и так потеряно много времени, а впереди столько работы! Однако его опасения оказались напрасными. Как только поезд въехал на станцию, на платформу хлынула толпа людей, заполнившая ее всю. Когда Ленин сошел с поезда, толпа буквально поглотила его. Кто-то втиснул ему в руки букет роз, и вместе с приехавшими с ним его спутниками он был буквально внесен в привокзальные апартаменты, служившие залом ожидания для царя. Ленин в царском зале ожидания! Да, такова была ирония исторической судьбы, и немало подобных «улыбок истории» еще ждало впереди. Комиссию по встрече возглавлял председатель Петроградского Совета Н. Чхеидзе!
А ведь самыми мягкими словами, которые использовал Ленин для его политической характеристики, были «негодяй и предатель»! Увидев его, Ленин резко остановился; Чхеидзе выглядел весьма смущенным. Он быстро произнес приветственную речь, в которой говорилось и о том, какой позиции он ожидает от Ленина:
«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета и всей революции мы приветствуем вас в России. однако мы считаем, что главной задачей революционной демократии в настоящее время является защита нашей революции от любых нападок, как изнутри, так и извне. Мы надеемся, что вы присоединитесь к нам в борьбе за достижение этой цели».
Наверное, сложившаяся обстановка была приятна Ленину – она вполне согласовывалась с той живой ироничностью, которая всегда была ему присуща. Букет роз, затем царские апартаменты, и вот теперь речь Чхеидзе. От его ответа на эту речь зависело очень многое. Ленин предпочел сразу поставить все точки над Он несколько минут молчал, был спокоен и собран, немного даже позабавлен всем произошедшим и явно не знал, куда деть преподнесенный ему букет. Затем он сделал жест, как бы отстраняясь от Чхеидзе, и обратился прямо к толпе людей, заполонивших вокзал: это было символом всей его политики – обращаться напрямую к народу.
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победоносную русскую революцию, приветствовать вас как авангард армии мирового пролетариата. Недалек тот час, когда по призыву Карла Либкнехта немецкий народ повернет оружие против капиталистических эксплуататоров. Революция в России, сотворенная вашими руками, открыла новую эпоху. Да здравствует мировая социалистическая революция!»
Всего в нескольких словах своего небольшого выступления Ленин объявил войну Милюкову и Керенскому, с одной стороны, а также Людендорфу и Каутскому – с другой. Из этого выступления можно было понять, какой политической линии он будет придерживаться в будущем.
Его психологическая оценка настроения собравшихся людей оказалась совершенно верной. Брошенный им в массы призыв возымел немедленный отклик. Толпа подхватила Ленина на руки. Этот такой необычный, невысокий, лысоватый человек 47 лет от роду, которого многие из собравшихся никогда до этого не видели, но одно имя которого так много значило для них, сразу стал как бы их неразрывной частью. Буквально сметя в сторону комиссию по встрече, люди, с ощущением победы и радости, триумфально понесли Ленина на руках в ранних сумерках дождливого вечера, поставили его на броневик и все двинулись к роскошному особняку популярной балерины Кшесинской, в котором размещался штаб большевиков (Ленин с его чувством юмора наверняка оценил это забавное несоответствие!). Так Россия приветствовала своего будущего правителя.
За несколько дней до этого, на одном из заседаний правительства, Керенский, недовольный своими коллегами, раздраженно сказал: «Подождите, вот через несколько дней приедет Ленин, и тогда придется работать по-настоящему».
4
Гельфанд объяснил им, что если они действительно хотят, чтобы Россия вышла из войны, то должны понять, что никто, кроме Ленина, не сможет этого добиться, поскольку это как раз то, к чему он стремится. Вернувшись в Россию, он вышвырнет вон из власти сладкоречивых идеалистов, таких как Керенский и Чхеидзе, и будет готов к заключению немедленного перемирия, а дальше уже только от самой Германии будет зависеть заключение мира с Россией на разумных условиях.
Германское Верховное командование сочло, что в данном случае игра стоит свеч. Оно охотно дало согласие на эту операцию, мало задумываясь о том, что своими собственными руками готовит себе в недалеком будущем «удар ножом в спину». В краткосрочной перспективе такое решение казалось немецкому командованию полезным и разумным. Развал армии противника посредством пропаганды рассматривался как своеобразная форма наступления. Что вызывает удивление, так это искреннее убеждение немецких военных и политических кругов, что немецкая армия и немецкий народ окажутся невосприимчивыми к той инфекции, вирусом которой планировалось поразить армию и народ России. «В то время никто не мог предвидеть гибельные последствия для России и всей Европы от появления этих людей в России», – писал генерал Гофман в своих воспоминаниях. Он также говорил: «Мы не знали и не могли предвидеть и предположить, какую угрозу и опасность для человечества представляли последствия возвращения большевиков в Россию. В тот момент мы столь же мало уделяли внимания этому вопросу и придавали ему столь же малое значение, как это делают сейчас страны Антанты».
Впоследствии Людендорф предпочел переложить ответственность за этот шаг с себя и Гинденбурга на тогдашнего германского рейхсканцлера Бетман-Гольвега. «Дав возможность Ленину вернуться в Россию, – писал Людендорф в своих мемуарах, – мы взяли на себя большую ответственность. С военной точки зрения это было оправданно, поскольку нужно было попытаться опрокинуть Россию. Но наше правительство должно было позаботиться о том, чтобы мы не опрокинулись вместе с Россией». В статье, написанной для одного из военных журналов, он высказался еще более откровенно: «Принимая решение дать разрешение Ленину ехать в Россию, канцлер обещал нам, что вследствие этого русская революция будет развиваться более стремительно, а вместе с ней и стремление к миру в русской армии и флоте, которое уже проявлялось весьма отчетливо. В Генштабе сочли, что это привело бы к ослаблению армии противника. Никто в Генштабе не знал, кто подтолкнул канцлера к мысли разрешить Ленину проехать в Россию. Да и сам канцлер вряд ли знал имя этого человека; тем не менее развитие событий показало, что, приняв предложение канцлера, мы поступили правильно и обоснованно».
Для тех, кто знаком с внутриполитической обстановкой в Германии того времени и процессом принятия решений, звучит весьма забавно, что Верховное командование кротко согласилось с предложением канцлера по столь важному вопросу. Гинденбург и Людендорф в высшей степени презрительно и пренебрежительно относились к Бетман-Гольвегу, что было отражением подобного отношения касты прусских военных к гражданским политикам в целом. Всего за несколько недель до этого они вынудили кайзера дать согласие на неограниченное использование в боевых действиях подводных лодок вопреки возражениям федерального канцлера. А спустя три месяца ими же была организована отставка Бетман-Гольвега, на место которого был назначен ставленник военных Михаэлис. Именно в их руках находилась в те дни судьба Германии, и именно они, а не император и не канцлер, несут главную ответственность за принятие этого шага, имевшего, как оказалось, историческое значение.
Итак, жребий был брошен. Германской дипломатической миссии в Берне были даны инструкции положительно ответить на предложение Платтена. В результате 22 марта 1917 г. было заключено уникальное соглашение между империей Гогенцоллернов и редакцией швейцарской революционной газеты. Ленин в предварительной беседе с Платтеном с чрезвычайной тщательностью разработал все детали соглашения. Он потребовал, чтобы вагон, в котором будут ехать политэмигранты, обладал полным статусом экстерриториальности на всем пути следования; всем членам партии давались полные гарантии освобождения от личного досмотра, а также проверки документов и багажа. Платтен должен будет сопровождать политэмигрантов на всем пути следования, и только он один уполномочен вести переговоры и вступать в контакт с германскими официальными лицами; в дополнение к этому, никто не мог покидать вагон в ходе следования или входить в него без разрешения Платтена (именно благодаря этому пункту соглашения и появилась легенда о «пломбированном вагоне»). Единственное обязательство, которое взяли на себя политэмигранты, заключалось в следующем: по возвращении в Россию они будут призывать к тому, чтобы соответствующему количеству интернированных гражданских лиц из Германии и Австро-Венгрии, равному по численности вернувшимся российским политэмигрантам, было разрешено покинуть Россию[36].
24 марта это соглашение было одобрено и «ратифицировано» в Берлине, а двумя днями спустя поезд, «груженный» политическим динамитом – группой из 32 политэмигрантов, в состав которых входили В.И. Ленин, Н.К. Крупская, Г.Е. Зиновьев[37], Г.Я. Сокольников[38] и К. Радек[39], отправился в путь от Центрального вокзала в Берне[40].
Меньшевики остались в Швейцарии и до последнего момента осуждали решение большевиков вести прямые переговоры с Германией, не дожидаясь ответа из Петрограда. Ю.О. Мартов и П.Б. Аксельрод опасались обвинений со стороны своих товарищей в России, что, получая согласие со стороны германских властей на проезд по территории Германии, они окажутся в положении своего рода «должников» германского Генштаба, к тому же им придется взять на себя определенные обязательства и из-за того, что они имели соответствующие контакты с германским командованием, и к ним будут относиться как к «германским агентам»[41].
С аналогичным обвинением пришлось столкнуться Ленину и его спутникам по возвращении в Россию, причем не только со стороны стран Антанты и Временного правительства (что было вполне ожидаемым и естественным) и не только со стороны меньшевиков и эсеров, но даже и со стороны своих же товарищей по партии – большевиков, входивших в состав Петроградского Совета. И первым делом для Ленина и тех, кто возвращался в Россию вместе с ним, было показать всю беспочвенность и лживость подобных обвинений.
Предположение о том, что Ленин, пересекая территорию Германии, действовал в качестве германского шпиона в любом понимании этого слова, является совершенно бессмысленным и смехотворным. Трудно представить себе стороны, которые относились бы как к самому соглашению, так и к друг другу с более грубым прагматизмом и цинизмом, чем Ленин и Людендорф. Отношение немецкой стороны было очень точно и откровенно охарактеризовано начальником Генштаба Восточного фронта генерал-майором М. Гофманом, который, по случайному стечению обстоятельств, не принимал участия в обсуждении и заключении этого соглашения и узнал о нем лишь тогда, когда Ленин прибыл в Петроград. «Так же как я накрываю окопы противника артиллерийским огнем, поражая его снарядами, а также отравляющим газом, я могу использовать для этих же целей пропаганду против него… Лично я ничего не знал о поездке Ленина через территорию Германии. Однако, если бы спросили мое мнение, я навряд ли бы ответил отрицательно». Ленин также предельно реалистично подходил к этому вопросу. Перед отъездом из Швейцарии он писал: «Если бы Карл Либкнехт сейчас был в России, Временное правительство, безусловно, разрешило бы ему выехать в Германию. Интернационалисты всех стран должны использовать в интересах пролетариата интриги и аферы империалистических правительств, не делая при этом никаких изменений в своем курсе и не идя ни на малейшие уступки этим правительствам».
Если и можно говорить о каком-то соглашении или «сделке» между Людендорфом и Лениным, то эта «сделка» основывалась на полнейшем недоверии друг другу и готовности в любое время ее нарушить; она представляла собой скорее поединок, каждая из сторон в котором стремилась переиграть другую. Однако немцы явно недооценили масштаб и, говоря военным языком, калибр противника, с которым им пришлось столкнуться. Людендорф рассуждал примерно так: «Сначала Ленин отстранит от власти русских патриотов, а затем я повешу Ленина и его друзей». Ленин же мыслил следующим образом: «Я проеду через Германию в машине Людендорфа, а потом рассчитаюсь с ним за услуги по-своему». В письме, адресованном швейцарским рабочим, написанном Лениным перед отъездом в Россию, его намерения в отношении Германии изложены предельно ясно: «Нам придется вести революционную борьбу против немецкой и не только одной немецкой буржуазии. И мы будем ее вести. Мы не пацифисты… Будущее Германии принадлежит тому направлению, которое дало нам Карла Либкнехта и создало группу «Спартак:»… Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции».
Так получилось, что то оружие, при помощи которого вел борьбу Ленин, и сама эта борьба были расценены в Германии как совпадавшие с германскими интересами; при этом интересы Германии также совпали со всепоглощающим желанием Ленина вернуться в Россию. Каждая сторона была готова нарушить договоренности и обмануть другую. В этой схватке умов в духе Макиавелли Ленин оказался более искусным и дальновидным.
Неудивительно и даже, можно сказать, естественно, что страны Антанты и Временное правительство стали распространять легенду о том, что Ленин является немецким шпионом и что он вез с собой не только разрешение германского Верховного командования на проезд по территории Германии, но и мешки с немецким золотом, для того чтобы использовать его (как и специально открытый счет Deutsche Discontoge-sellschaft) в соответствии с указаниями немецких «хозяев». Это был естественный пропагандистский ответный удар Антанты на проведенную Германией операцию с «пломбированным вагоном», и эта пропагандистская атака дала блестящие результаты. Те, кто поверил во всю эту историю, упускали из виду, что обещания Ленина дать людям мир и хлеб привлекают к нему солдат и рабочих сильнее, чем все немецкое золото, вместе взятое. Страны Антанты до самого конца так и не поняли, насколько сильно Россия устала от войны и как страстно хотело мира подавляющее большинство русского общества.
Запущенная Антантой «шпионская история» распространялась быстро и достигла Петрограда раньше, чем туда прибыл Ленин. Однако она и облегчила ему возвращение в Петроград. По воспоминаниям В. Набокова, бывшего в то время управляющим делами Временного правительства, когда на одном из заседаний рассматривался вопрос об аресте Ленина по прибытии его в Петроград, большинство министров посчитали это совершенно излишним, поскольку, по их мнению, сам факт обращения к германским властям за разрешением на проезд по германской территории должен был настолько подорвать авторитет Ленина в России, что его теперь можно не опасаться.
Позднее правительство США опубликовало знаменитые «документы Сиссона», которые в немалой степени содействовали распространению «шпионской истории»[42]; благодаря аналогичным «косвенным уликам», многие стали воспринимать эту историю как правду, в том числе Керенский и американский посол в Петрограде Д. Френсис.
Однако Ленин, спешивший в Россию через континентальную Европу и шведский Мальмё, не опасался подобных обвинений. Он взвесил и рассчитал все последствия еще до начала переговоров с Германией. Он знал, что его политические противники будут пытаться облить его грязью, но он твердо верил, что народные массы все равно пойдут за ним.
Заключенное в Берне соглашение соблюдалось самым тщательным образом. Ленин с презрением отверг все попытки германских социал-демократов вступить с ним в контакт, когда поезд, в котором он ехал, стоял на запасном пути в Берлине. Для него Каутский, Шейдеман и Эберт, голосовавшие в рейхстаге за выделение военных кредитов, были такими же врагами, как Людендорф и кайзер. Он не хотел иметь ничего общего с теми, кто предал дело мирового социализма.
На границе с Россией полиция не разрешила въезд в страну Ф. Платтену и К. Радеку – последнему на том основании, что он являлся гражданином Австро-Венгрии и членом Социал-демократической партии Германии[43], но остальным въезд в Россию был разрешен. Когда прибывшие политэмигранты по пересечении российской границы пересаживались в Финляндии с поезда на поезд, их встречала группа большевиков, специально для этого приехавшая из Петрограда. «Что это вы пишете в «Правде»? – были первые слова, с которыми Ленин обратился к Каменеву, которого не видел несколько лет. – Мы прочитали несколько номеров, и пришлось задать вам жару».
По мере того как поезд вечером 2 апреля приближался к Петрограду, у Ленина все больше росло убеждение в том, что по приезде он будет арестован. Он не боялся ареста, однако перспектива оказаться в Петропавловской крепости была для него крайне неприятна – ведь и так потеряно много времени, а впереди столько работы! Однако его опасения оказались напрасными. Как только поезд въехал на станцию, на платформу хлынула толпа людей, заполнившая ее всю. Когда Ленин сошел с поезда, толпа буквально поглотила его. Кто-то втиснул ему в руки букет роз, и вместе с приехавшими с ним его спутниками он был буквально внесен в привокзальные апартаменты, служившие залом ожидания для царя. Ленин в царском зале ожидания! Да, такова была ирония исторической судьбы, и немало подобных «улыбок истории» еще ждало впереди. Комиссию по встрече возглавлял председатель Петроградского Совета Н. Чхеидзе!
А ведь самыми мягкими словами, которые использовал Ленин для его политической характеристики, были «негодяй и предатель»! Увидев его, Ленин резко остановился; Чхеидзе выглядел весьма смущенным. Он быстро произнес приветственную речь, в которой говорилось и о том, какой позиции он ожидает от Ленина:
«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета и всей революции мы приветствуем вас в России. однако мы считаем, что главной задачей революционной демократии в настоящее время является защита нашей революции от любых нападок, как изнутри, так и извне. Мы надеемся, что вы присоединитесь к нам в борьбе за достижение этой цели».
Наверное, сложившаяся обстановка была приятна Ленину – она вполне согласовывалась с той живой ироничностью, которая всегда была ему присуща. Букет роз, затем царские апартаменты, и вот теперь речь Чхеидзе. От его ответа на эту речь зависело очень многое. Ленин предпочел сразу поставить все точки над Он несколько минут молчал, был спокоен и собран, немного даже позабавлен всем произошедшим и явно не знал, куда деть преподнесенный ему букет. Затем он сделал жест, как бы отстраняясь от Чхеидзе, и обратился прямо к толпе людей, заполонивших вокзал: это было символом всей его политики – обращаться напрямую к народу.
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победоносную русскую революцию, приветствовать вас как авангард армии мирового пролетариата. Недалек тот час, когда по призыву Карла Либкнехта немецкий народ повернет оружие против капиталистических эксплуататоров. Революция в России, сотворенная вашими руками, открыла новую эпоху. Да здравствует мировая социалистическая революция!»
Всего в нескольких словах своего небольшого выступления Ленин объявил войну Милюкову и Керенскому, с одной стороны, а также Людендорфу и Каутскому – с другой. Из этого выступления можно было понять, какой политической линии он будет придерживаться в будущем.
Его психологическая оценка настроения собравшихся людей оказалась совершенно верной. Брошенный им в массы призыв возымел немедленный отклик. Толпа подхватила Ленина на руки. Этот такой необычный, невысокий, лысоватый человек 47 лет от роду, которого многие из собравшихся никогда до этого не видели, но одно имя которого так много значило для них, сразу стал как бы их неразрывной частью. Буквально сметя в сторону комиссию по встрече, люди, с ощущением победы и радости, триумфально понесли Ленина на руках в ранних сумерках дождливого вечера, поставили его на броневик и все двинулись к роскошному особняку популярной балерины Кшесинской, в котором размещался штаб большевиков (Ленин с его чувством юмора наверняка оценил это забавное несоответствие!). Так Россия приветствовала своего будущего правителя.
За несколько дней до этого, на одном из заседаний правительства, Керенский, недовольный своими коллегами, раздраженно сказал: «Подождите, вот через несколько дней приедет Ленин, и тогда придется работать по-настоящему».
4
Петроград, в который вернулся Ленин, представлял собой в то время необычное, если не сказать странное зрелище. Присутствовало ощущение какой-то загадочности и нереальности происходящего; город жил сегодняшним днем, и никто не был уверен в том, что произойдет завтра. Многие сомневались в устойчивости Временного правительства, но никто не мог предположить, что именно произойдет. Улицы были наполнены демонстрантами с прямо противоположными взглядами; нередко происходили стычки и столкновения, влекшие за собой человеческие жертвы. Ночная же жизнь города практически не претерпела изменений. Были открыты театры и кабаре; в «Европе» знаменитый нью-йоркский бармен из «Уолдерф-Астории» Джимми продолжал удивлять посетителей чудесами своей кулинарной фантазии. Балетный сезон был в полном разгаре; многие специально приходили, чтобы насладиться выступлениями Карсавиной, а в опере Шаляпин, казалось, пел как никогда. Было ощущение, что в городе нет проблем с продовольствием, хотя из провинции приходили сообщения, что в ряде мест случаются перебои и нехватка продуктов питания. Вся атмосфера была буквально пропитана странным ощущением какой-то нереальности происходящего.
Что касается политики, то все ждали внешнеполитического заявления премьер-министра, в котором он должен был отмежеваться от империалистических взглядов Милюкова, призывавшего к захвату Константинополя, и дезавуировать их. Люди надеялись, что в этом заявлении раз и навсегда будет сформулирован отказ от территориальных захватов, что откроет путь к переговорам о мире, которого все так страстно ждали. Жителей России мало интересовало в то время, что стремление к миру практически невозможно совместить с верностью союзническим обязательствам. Больше всего на свете они хотели мира и считали, что главная задача и обязанность Временного правительства состоит в том, чтобы этот мир людям дать.
Обещанное заявление было сделано 13 апреля 1917 г.; из него видно, сколь отчаянно Временное правительство пыталось сделать невозможное и соединить несоединимое. В этом заявлении отмечалось, что жизненные интересы страны требуют «защиты всеми силами и способами нашего наследия, а также свободы и независимости нашей страны… Оставляя окончательное решение всех вопросов, связанных с войной и ее прекращением, за народным волеизъявлением в тесном единстве с нашими союзниками, Временное правительство считает своим долгом и обязанностью заявить, что цель России состоит не в установлении господства над другими народами, не в присваивании их национального достояния, не в насильственном присоединении чужих территорий, а в установлении прочного и долгосрочного мира на основе уважения самоопределения народов. Народ России не стремится к усилению своих позиций за рубежом за счет других народов… Именно эти принципы и составят основу внешней политики Временного правительства, которое будет неуклонно руководствоваться в своей деятельности волей народа и защищать права и интересы нашего отечества, твердо выполняя при этом все обязательства, взятые перед нашими союзниками».
Это заявление, тон которого резко отличался от ноты Милюкова от 4 марта, было явной победой Петроградского Совета, поскольку оно находилось в полном соответствии с провозглашенными им принципами внешней политики. Все восприняли это заявление как знак того, что Временное правительство вскоре обратится к правительствам стран-союзниц с просьбой пересмотреть свои цели в текущей войне, что стало бы прелюдией к скорейшему началу переговоров о всеобщем мире.
Передавая 17 апреля заявление Временного правительства в российские дипломатические представительства в странах-союзницах, Милюков совершил непоправимую ошибку. В сопроводительном письме, направленном каждому дипломату, Милюков подчеркивал, что заявление Временного правительства предназначено исключительно для внутреннего пользования и сделано для того, чтобы успокоить Совет; цель Милюкова состояла в том, чтобы развеять опасения союзников, которые резко усилились после известного заявления Совета от 14 марта 1917 г. «Заявление Временного правительства, – писал он, – пропитанное свободным духом свободной демократии, не дает ни малейшего основания полагать, что низвержение старого режима привело к какому-либо ослаблению усилий со стороны России в той общей борьбе, которую ведут все союзные государства. Наоборот, в нем ясно и рельефно выражена общенациональная решимость довести войну до победного конца, вытекающая из осознания высочайшей ответственности как всеми нами вместе, так и каждым в отдельности».
Что касается политики, то все ждали внешнеполитического заявления премьер-министра, в котором он должен был отмежеваться от империалистических взглядов Милюкова, призывавшего к захвату Константинополя, и дезавуировать их. Люди надеялись, что в этом заявлении раз и навсегда будет сформулирован отказ от территориальных захватов, что откроет путь к переговорам о мире, которого все так страстно ждали. Жителей России мало интересовало в то время, что стремление к миру практически невозможно совместить с верностью союзническим обязательствам. Больше всего на свете они хотели мира и считали, что главная задача и обязанность Временного правительства состоит в том, чтобы этот мир людям дать.
Обещанное заявление было сделано 13 апреля 1917 г.; из него видно, сколь отчаянно Временное правительство пыталось сделать невозможное и соединить несоединимое. В этом заявлении отмечалось, что жизненные интересы страны требуют «защиты всеми силами и способами нашего наследия, а также свободы и независимости нашей страны… Оставляя окончательное решение всех вопросов, связанных с войной и ее прекращением, за народным волеизъявлением в тесном единстве с нашими союзниками, Временное правительство считает своим долгом и обязанностью заявить, что цель России состоит не в установлении господства над другими народами, не в присваивании их национального достояния, не в насильственном присоединении чужих территорий, а в установлении прочного и долгосрочного мира на основе уважения самоопределения народов. Народ России не стремится к усилению своих позиций за рубежом за счет других народов… Именно эти принципы и составят основу внешней политики Временного правительства, которое будет неуклонно руководствоваться в своей деятельности волей народа и защищать права и интересы нашего отечества, твердо выполняя при этом все обязательства, взятые перед нашими союзниками».
Это заявление, тон которого резко отличался от ноты Милюкова от 4 марта, было явной победой Петроградского Совета, поскольку оно находилось в полном соответствии с провозглашенными им принципами внешней политики. Все восприняли это заявление как знак того, что Временное правительство вскоре обратится к правительствам стран-союзниц с просьбой пересмотреть свои цели в текущей войне, что стало бы прелюдией к скорейшему началу переговоров о всеобщем мире.
Передавая 17 апреля заявление Временного правительства в российские дипломатические представительства в странах-союзницах, Милюков совершил непоправимую ошибку. В сопроводительном письме, направленном каждому дипломату, Милюков подчеркивал, что заявление Временного правительства предназначено исключительно для внутреннего пользования и сделано для того, чтобы успокоить Совет; цель Милюкова состояла в том, чтобы развеять опасения союзников, которые резко усилились после известного заявления Совета от 14 марта 1917 г. «Заявление Временного правительства, – писал он, – пропитанное свободным духом свободной демократии, не дает ни малейшего основания полагать, что низвержение старого режима привело к какому-либо ослаблению усилий со стороны России в той общей борьбе, которую ведут все союзные государства. Наоборот, в нем ясно и рельефно выражена общенациональная решимость довести войну до победного конца, вытекающая из осознания высочайшей ответственности как всеми нами вместе, так и каждым в отдельности».